другим. Не таким, как все. Вот смотрите, твердил он мысленно. Я  другой! Я не такой, как вы!
   А на деле – обычный псих.
   Не понимает: место мыши – в амбаре.
   Как настоящий юзер, доктор Лейбович всю жизнь будет наступать на грабли – и в виде моего соседа справа, и в виде моего соседа слева. Да и я его вряд ли обрадую. Пусть надувает толстые щеки, значительно поднимает брови. Дескать, вы ( милые и тупые) должны видеть, что это за ним, за ним, за ним, а не за нами ( милыми и тупыми), роятся и жужжат удивительные интеллектуальные существа запредельного мира.
   Женщина напротив (цветастая кофта, мелированные волосы, линялые голубенькие глазки, – все в жизни налажено; потому и пришла в библиотеку имени Чехова, что все в жизни налажено) восторженно следила за доктором Лейбовичем. В ее линялом взгляде читалось: вот у нее в жизни все налажено, так оно и должно быть, а если эти ваши интеллектуальные существа, видали мы всяких, еще и начнут хамить, она знает, как с ними сладить! Интересно бы приручить такое интеллектуальное существо и держать его дома на комоде.
   – Я показываю вам книгу. Это большая книга. – Доктор Лейбович действительно показал нам огромный, отлично изданный том. – Она стоит не дешево, зато может изменить вашу жизнь. К результату обычно ведут дорогие решения, – сострил он. – Книга, которую я вам показываю, действительно может изменить вашу жизнь. Если вы вчитаетесь в ее содержание, – опять сострил он. – Чтение требует усилий. – Доктор Лейбович стер улыбку и строго посмотрел на меня, потом на женщину в цветастой кофте, потом перевел взгляд на белоруса и на соседа слева, будто чувствовал какую-то неясную опасность. – Я не один год беседовал с Крайоном, пока не пришел к мысли написать такую большую книгу.
    Оба жулики, решил сосед слева. Но вслух спросил:
   – Кто он, этот Крайон? Чем занимался?
   – Был Учителем, не будучи человеком.
   – А-а-а... – сосед слева окончательно уверился: жулики!
   А сосед справа удовлетворенно отметил: аўтар шукае спонсара!
   – Купивший мою книгу, – доктор Григорий Лейбович резко поднял толстый том над головой, – быстро, как сможет, приблизится к пониманию сущего. Это как в видоискателе. Простым глазом не видишь, а навел оптику, – он прищурился, – все так и встает перед глазами ( милые и тупые). Надо только знать свои корни, помнить начало собственной жизни. – Он представить не мог, как сильно огорчил меня этими словами. – Наверное, вы еще не знаете, что все разумные существа Земли, нашей планеты, делятся на две категории. Представители первой получают от Крайона и от меня реальные уроки правильного жизненного существования, а представители второй вечно бродят в темноте и служат представителям первой. – ( Увага! У каментарах підары!– обеспокоился сосед справа.) – Каждый купивший книгу...
   И так далее. Пошел повтор гонки.
   «Не думал тебя здесь увидеть».
   «Если честно, я сюда и не собирался».
   «Но ты здесь, здесь, – жарко шептал мне в затылок Последний атлант. Он опоздал на встречу с доктором Григорием Лейбовичем, зато нашел на скамье в парке оставленную мной коробку. – Скажу так: ты совсем стал растеряхой. Опять оставил свои вещи. Зачем их брать, если все равно потеряешь?»
   Я даже не улыбнулся.
   Не отвечая Последнему атланту, протянул доктору купюры.
   Три сотни. Ровно столько стоила книга « Послания Ченнелинга».
   – Теперь я обращаюсь к тем, кто хочет, но стесняется меня спросить... – Доктор Григорий Лейбович высоко воздел руки, как проповедник. – Слово ченнелинг– ( милые и тупые) – происходит от английского channel, канал. Но это не канал между двумя водоемами, – он опять острил, – а канал между развитыми душами. Духовный канал. Канал между Высшим разумом и существами, жаждущими помощи. – Он строго посмотрел на меня, потом на женщину в цветастой кофте. – Ченнелинг позволяет получать важные сообщения из запредельного мира. Космос открыт только посвященным. Высший разум – необозримое информационное поле всех душ Вселенной – открыт только последователям Крайона. Это факт. Чтобы безошибочно передавать самые важные, самые необходимые сообщения из одной эпохи в другую, из одних пространств в другие, из одних миров в третьи, интеллектуальные существа запредельного мира временно овладевают нашими телами. Мы этого не чувствуем, не можем чувствовать, но это так. Это наше высшее назначение – быть передатчиками между мирами и эпохами, получать и переносить вселенскую информацию. Мы рождаемся, взрослеем, переживаем события, работаем, совершаем хорошие и нехорошие поступки, впадаем в грех, очищаемся, трудимся, а на самом деле несем сообщения...
   – Какие? – спросил кто-то.
   – У каждого сообщение свое.
   – И убийцы несут сообщение? – тревожно спросил сосед слева.
   – И убийцы, – строго ответил доктор Лейбович.
   – И насильники? – спросил сосед справа.
   – И насильники.
   – И призраки? – спросил я.
   Доктор Григорий Лейбович не растерялся:
   – И хомяки, и птицы, и бактерии, и амебы, и Петр Петрович Петров, и мальчик из подворотни, и вы, добрая женщина, – все! Нет никаких исключений, – огорчил он нас. – Мы – инструмент. Привыкайте к мысли, что мы – скромный инструмент для величественных изменений человеческой истории. А всякие личные переживания не имеют никакого значения. – ( Врешь, дурачок, ласково подумала женщина в цветастой кофте. Как раз личные переживания прежде всего. У вас, у интеллектуальных существ запредельного мира, мужчины тоже, наверное, как животные, всегда склонны к изменам.) – Изучайте «Послания Ченнелинга». Внимательно изучайте «Послания Ченнелинга». Ежедневно, ежечасно изучайте «Послания Ченнелинга». Мир мутен. В мире страшно. Мы сами взболтали ил. В мире скопилось много серого и ужасного. Вчитывайтесь в «Послания Ченнелинга». Может, это последнее послание к нам Высшего разума.
   – Почему последнее? – обеспокоилась девушка в розовой кофточке.
   – Потому что помощи, возможно, больше не будет.
   – Как так? Сообщения же идут!
   – Сообщения идут, но получатель может исчезнуть, – нехорошо намекнул доктор Григорий Лейбович. – «Адресат выбыл». Помните такой штамп?
   Девушка покраснела. Слово штампей что-то напомнило.
   Николай Михайлович шепнул мне из-за плеча:
   «Твою коробку я оставил в гардеробной».
   «Ты за всеми все подбираешь?»
   «Только за тобой».
 
4
   Доктор Лейбович хлопнул в ладоши.
   Повинуясь сигналу, откуда-то сбоку, из-за дешевой ситцевой занавески, отделявшей читальный зал от подсобного помещения, может, от небольшого склада, бесшумно вышла женщина. Она была небольшого роста. На голову наброшен, как паранджа, платок – серый, даже какой-то пепельный. Женщина поспешила к столу, чуть приподнимая пальцами длинную серую юбку, семеня тонкими, невидимыми, но хорошо угадываемыми по движениям ножками. Горб тоже не красил женщину. Сосед справа приуныл: гэта пяць, паліш сука!А сосед слева окончательно решил: все жулики!
   На свободной половине зала горбунья присела.
   Прямо на пол, подогнув под себя невидимые под юбкой ножки.
   Женщина в цветастой кофте немедленно отметила, что горбунья, пожалуй, похожа на одну из ее подруг. Что-то нехорошее случилось с этой подругой. Или должно было случиться, я не понял. Не горбатая, но дура. И муж у нее до сих пор ходит в костюме с выпускного вечера.
   – А о чем можно спрашивать?
   Доктор Лейбович поднял глаза на Последнего атланта:
   – Обо всем, что вас интересует. Обо всем, на что у вас нет ответа. Обо всем, что тревожит или радует, не привнося в душу ни понимания, ни покоя.
   – Тогда такой вопрос. – Николай Михайлович положил тяжелую руку на мое плечо. – У моего друга проблема. У него наблюдаются провалы в памяти. Если честно, до определенного момента в жизни он вообще ничего не помнит. А вы сказали, что понять «Послания Ченнелинга» можно, только хорошо зная корни, начало собственной жизни. Как же быть моему другу?
 
    Внимательно вглядись в траву.
    Здесь сидел зеленый кузнечик, похожий на плод огурца.
    Ай да лягушка!
 
   Все как один уставились на меня.
   И доктор Григорий Лейбович уставился.
   Но Последний атлант ( милый и тупой) не отставал:
   – «Послания Ченнелинга» – они помогут моему другу?
   Он чувствовал внимание зала. И чувствовал мое недовольство.
   – Почему, – давил он, – для передачи важных вселенских сообщений интеллектуальные существа запредельного мира выбрали именно нас? Почему им понадобились наши несовершенные тела? Почему Высший разум не испросил у нас разрешения? Может, я чем-то серьезным занят, не могу отвлекаться, а тут такое неожиданное и ответственное задание. И как, наконец, быть моему другу? Он ведь неидеален. Жизнь, сами знаете, – это то, что ты помнишь.
   Горбунья на полу что-то пробормотала. Пепельный платок вздрогнул, как от вздоха.
   – А вы смиритесь, – строго и уважительно посоветовал доктор. – Понимание приносит покой.
   – Как так? При чем тут смиритесь? Я задал совершенно конкретные вопросы, – обеспокоился Последний атлант. – Какую такую информацию мы распространяем? Может, содержание ее противоречит моим личным этическим нормам или городскому законодательству? Я, например, последнее время нездоров, неважно чувствую себя, зачем мне лишняя нагрузка?
   Горбунья на полу вздрогнула. Из-под пепельного платка сверкнул черный глаз. Жулики, жулики, –услышал я мысли соседа слева. Но доктор Григорий Лейбович только улыбнулся:
   – Кто еще хочет задать вопрос?
   – Но позвольте! Вы мне еще не ответили!
   – Разве? – удивился доктор Лейбович и строго посмотрел на горбунью. – Мариам, вы ответили респонденту?
   Пепельный платок колыхнулся согласно.
   – Видите, не все так плохо.
   – Но я ни слова не понял! Если и был ответ, я не понял ни слова.
   – И не могли понять.
   – Это почему?
   – Потому, что вам ответили на халдейском.
   – На мертвом языке? Но здесь его никто не знает.
   – А этого и не требуется.
   – Не понимаю.
   – Думайте, думайте, – доктор благодушно улыбнулся. – Ответ вам дан, вот главное. А на каком языке – для интеллектуальных существ запредельного мира такие мелочи не имеют значения. Вы скажете, что такие мелочи имеет значение для вас? Не спорю. Имеют. Но система перевода сложна и требует особенной обстановки. Все нужные консультации, в том числе по точному переводу, я даю в офисе. Визитки на столе. – ( Пішы яшчэ! –обрадовался сосед справа.) – К тому же у вас теперь есть «Послания Ченнелинга». Как? Вы еще не приобрели книгу? – удивился он нескольким поднятым рукам. – Как же вы собираетесь без «Посланий Ченнелинга» искать свой путь к Полям Знаний?
   Сосед справа подумал, и все же не купил книжку.
   – Каждый из нас несет свое особенное сообщение, – пояснил доктор Григорий Лейбович, ломая последнее сопротивление слушателей. – Но не каждый, к сожалению, относится к своей миссии с полной отдачей. Это ведь зависит от физического и душевного состояния. Помехой – ( милые и тупые) – могут стать самые простые вещи. Например, запор. Или уныние. Или головная боль.
    Вывучай албанскую мову!
   Горбунья под пепельным платком опять что-то пробормотала.
   – Обывателям – ( милые и тупые) – больше всего мешают привычные представления. Обыватель вреден. Он многого не понимает, не хочет понимать. Он ленив. Он хуже клопа. Он вредит даже в космосе. Да вы сами прикиньте, – укоризненно покачал головой доктор Григорий Лейбович. – Легко ли ехать по извилистой, незнакомой, залитой дождями дороге, если руль вашего автомобиля заклинило, а очки вы забыли дома? – ( Аўтар пякельны сатана, творчасьць выдатная!) – Как в таких условиях правильно и вовремя донести до адресата важное сообщение? Вы угадали, – обрадовался он, взглянув на женщину в цветастой кофте. – Нужно изучать языки! Даже мертвые. Зачем мы открываем неизвестные страны, летим на другие планеты? – спросил он с пафосом. – Зачем мы с риском для собственной жизни карабкаемся на поднебесные вершины, пересекаем мертвые ледники, опускаемся на дно океанов?
   – Несем сообщения! – догадался кто-то.
   Доктор Лейбович ласково улыбнулся:
   –  Выпоняли.
   – Ну, хорошо, – негромко сказал я, и Николай Михайлович сразу ревниво задышал мне в затылок. – Ну, хорошо. Вот вы сказали, что Крайон – ваш Учитель. При этом он никогда не был человеком. Ну, ладно, пусть так. Я верю. Почему нет? Но мне хочется знать, – я всей кожей чувствовал на себе множественные неприязненные взгляды. – Мне хочется знать, несут ли какое-то сообщение привидения?
   Пепельный платок заколебался, мелькнул черный глаз.
   Горбунья булькала под серым платком, как закипавший чайник.
   – Ответ дан.
   – Но я опять ничего не понял.
   – А разве вам обещали что-то такое?
   Пацан сказал, пацан ответил. Доктор благожелательно развел руки. Хотите ясности, записывайтесь на прием в офис. Сябра, рэспект ды павага табе! За дополнительную плату.
   В зале зашумели.
   Горбунья испуганно прикрылась платком.
   Николай Михайлович наклонился сзади, шепнул:
   «Тебя электрик нашел?»
   «Он что, опять приходил?»
   «Опять приходил. И девка снова звонила».
   На этот раз я обернулся:
   «Какая девка?»
   «Откуда я знаю? Сказала, вам надо встретиться».
   «Ли?са? – изумился я. – Она опять звонила? Когда?»
   «Да полчаса назад. Я как раз поднимался в библиотеку».
   Ли?са? Но ее сбила машина. Как она могла звонить? Правда, она исчезла из машины скорой помощи. Что за бред?
   Последний атлант не унимался:
   «Я подсказал ей, что ночью ты будешь в „Кобре“.
   «Сегодня я не собирался туда».
   «Придется пойти».
   «С чего это?»
   «Она знаеттебя».
 
5
    Знает.
   Ли?са! Меня!
   Что она может знать?
   Я покурил под колоннами у входа в «Кобру».
   Швейцар Зосимыч – плоский, белесый, обросший зеленоватыми лишайниками по скулам и вискам, по привычке перекрестился, увидев меня, и тут же, прихрамывая, притащил пепельницу. Судя по поведению, он родился прямо в ливрее. Ходят слухи, что Зосимыч – жертва репрессий, много страдал, получает персональную премию. Но, наверное, важнее то, что он родственник хозяину «Кобры» и у него имеется казенная справка о перенесенных страданиях. Придерживая в скрюченной руке пепельницу, Зосимыч, ровесник Октябрьской революции, доверительно и льстиво подмигивал мне. «Ну, знаете этих Иванов Сергеичев, – уважительно оглядываясь и подмигивая доверительно, шепнул он. – Они с вами не раз угощались. Точно-с говорю, никакой у них белой горячки, врут-с. Просто шептались с тапочками, ну, брали их в постель. – Зосимыч подмигнул совсем доверительно. – А так ничего особенного».
   Я сунул Зосимычу мелкую купюру.
   Мысли швейцара читать трудно. В мутном, как запущенный аквариум, сознании что-то плавает, но пойми – что. Гегемон – руководитель гегемонии... Гегемон – носитель гегемонии... Гегемония – преобладание, руководство... Гегемония – преобладание, руководство...И вообще я, наверное, плохой передатчик. Руль заклинен, тормоза не работают, своих корней не помню. Было, было, я верил, что однажды встречу человека, знающегоменя. Но время шло, надежда таяла. Самое раннее воспоминание, живущее во мне, – металлическая кровать в ожоговом центре. Кровать особой конструкции. Я не столько лежал, сколько висел на капроновых растяжках.
   И ослепительная, ослепляющая боль. Постоянное, сплошное северное сияние боли.
   Полярный эффект ни на минуту не прекращающихся яростных вспышек.
   И вдруг Ли?са.
    Знает.
 
6
   Огромные зеркала.
   В смутных плоскостях – зал.
   Парень в жилетке на голое тело (в «Кобре» на форму не смотрят).
   Курит какую-то дрянь, бесцеремонно выдыхает в мою сторону. Только наивные девушки представляют своих современников романтиками. Рядом усатый чел в мешковатой футболке с надписью на пяти языках: « Извините, что мой президент идиот, я за него не голосовал». Похоже, читает только собственную футболку. В смутных отсветах улыбки плохих девчонок – как компьютерные смайлики.
   – Прив!
   Паша был навеселе.
   На всякий случай я заметил, что жду кое-кого.
   – Ну? – удивился он. – Капитана милиции? Позорная девка.
   Я улыбнулся. На самом деле Паша к капитану милиции неровно дышал.
   – Когда меня найдут в постели удушенным, – тут же счел нужным сообщить Паша, – доложи капитану милиции.
   – Чего это ты так настроился?
   – Не знаю, – покачал он головой. – Но в день, когда мы закончим роман, меня найдут в постели удушенным.
   – А ты не торопись. С окончанием романа не торопись, – посоветовал я, не давая Паше впасть в депрессию. – Разветвляй сюжет. Пусть он будет похож на устье Меконга или Волги.
   – Ойлэ торопится.
   Паша запечалился.
   – Ойлэ считает, что слава ей нужна. Сейчас нужна. Завтра, считает она, ей понадобится что-то совсем другое. Роман должен нас прославить. Доходит? И немедленно! Ойлэ торопится жить, – произнес он печально и влюбленно. – Я говорю: Ойлэ, пусть наша героиня страдает. Пусть она страдает, как чистая девушка, не знавшая плохого, и сразу по уши попавшая в грязь. Очищает страдание, говорю я Ойлэ. А она жалеет героиню и лезет мне на колени.
   – Боишься мужа – порви с женой.
   – А где я буду заколачивать такие бабки?
   – Позвони приятелям в Москву. Пиши сценарии мыльных опер. Тоже нелегкий труд, но безопаснее, чем альтернативный роман с женой олигарха.
   – Ты не понимаешь. Я хочу покорить Ойлэ.
   – Она и так не слезает с твоих колен. Хочешь, чтобы села на шею?
   – Я хочу доказать ей, что род Павла Матвеева – уважаемый, старинный дворянский род.
   – Это ты о себе?
   – А о ком же еще?
   – Взращиваешь генеалогическое дерево?
   – Тщательно, – покивал он. – Заказал поиски двум архивистам-бандитам. Те еще ребята! Тонна баксов понадобилась для изысканий. Зато, в отличие от тебя, я знаю всю свою родословную. А искусствоведы подбирают портреты.
   – Чьи?
   – Предков.
   – Чьих предков?
   – Моих, – проникновенно пояснил Паша. – Корни моего рода уходят в глубину самых темных веков. Не то что у тебя, выскочка безродный. Он заставил С. написать свои портреты в костюмах бенедиктинского монаха и маркиза XVIII столетия, и в разговоре скромно дает понять, что это его портреты в прошлых инкарнациях. Это из твоей тетрадки. Добавлю полтонны баксов – и мне подробно опишут дворян моего рода времен каменноугольной эпохи. Пришло время пронзительных истин. Когда меня задушат в постели, внимательно осмотри портреты, развешенные на стенах. Попробуй поразмышлять о бренности существования. Это только тебе легко, – опечаленно покачал Паша головой. – Ты ничего не помнишь. У тебя, может, предков вообще не было. Что бы ты о себе ни рассказал, всему поверят. А твой настоящий отец, может, до сих пор тянет срок за изнасилование, а мать... Ладно, про мать молчу. Может, она была морским министром, правда? – Он явно завидовал моим возможностям. – А мои предки даже на портретах такие самцы!
   Мы прикончили полбутылки «Хеннеси».
   Никто не звонил, никто не подавал никаких знаков.
   – Я тут недавно поймал Ойлэ за твоей «Эволюцией».
   И этот туда же.
   Я потянул носом.
   Я уже не слушал Пашу.
   Я погрузился в свои мысли.
   Перед караваном должен крутиться облезлый пес. Вот хорошая деталь для новой игры. Нет плохих вестей из Сиккима.Облезлый пес отвлечет внимание геймеров от ненужных деталей. Это с «Эволюцией» я сразу попал в точку: услышал музыку сфер, угадал артефакт, свалившийся в кипящие воды доисторического океана.
   Динамика!
   Прежде всего динамика!
   Руби щупальца цефалопод, отражай атаки ракоскорпионов, соси из ювенильных источников сладкие радиоактивные элементы. Бьет по нервам! Куда Паше с его альтернативным романом! Заросли мрачных чарний, океанские бездны, бледные архейские медузы, мир тьмы, ужаса – любой неверный ход ведет к мутациям, чаще всего неустойчивым. Ты сам строишь ход истории. Животный и растительный мир зависит от твоего воображения. Ты – Творец. Ты исследуешь тупики, намечаешь будущее. Ошибки, понятно, не исключены. Из одноклеточных организмов вдруг вырастают монстры. Неведомые создания пожирают друг друга. Грандиозные поединки, карнавал все новых и новых форм. От акул к земноводным, от псилофитов к покрытосемянным, из эры гигантов в эру кривоногих и волосатых самцов Матвеевых. А там и до выхода в Космос рукой подать.
   Мы чокнулись.
   – Твое здоровье, глупак!
   Когда Пашу сильно развозит, он вспоминает множество болгарских слов, потому что три года учился в Софийском университете.
   Ладно.
   Я глупак.
   Но Паша не отставал.
   – Ты не просто глупак. Ты маймуна. Молчи! Не возражай! Посмотри туда. Видишь ту позорную чучулигу? – Он судорожно тыкал пальцем в кривляющуюся у бара девчонку с личиком-смайликом. – Не знаю ее. Почему? А та пепелянка? – тыкал он в сторону задымленной женщины. – Ее тоже не знаю.
   Было поздно.
   Хлопали пробки.
   Через столик от нас расположился толстый поц с лысой головой и свинячьими глазками. На нем был безумно дорогой костюм – правда, сидел дерьмово. В сосисочно пухлых пальцах поблескивал бокал с Chateau Margaux. Что ж, такая бутылка стоит того, чтобы ее все видели. Правой рукой поц гладил девку – типичную пепелянку в чем-то прадо-гуччи-подобном, конечно, с сумочкой Vuittonи длинным розовым маникюром. Они обсуждали отдых в Сардинии. ( Где еще сейчас оторваться?) Я слышал каждое слово. Обсудив Сардинию, перешли на последнюю коллекцию Гальяно, вспомнили о нашествии наглых русских моделек в нижний бар Plaza Atheneeв Париже, сошлись на том, что ресторан Nobuстал хуже, а в Лондоне холодно, и к черту «Челси», и даже Pradaвот уже несколько d?mod?(выходит из моды).
   Резво для поца.
   Впрочем, что я о нем знаю?
   Не слушая тоскующего Пашу ( когда мы закончим роман), я порадовался с поцем и пепелянкой за какую-то Аню, которая, оказывается, спит с Николя, и нервно посмеялся над замужеством неизвестной мне Ксюши ( козлица винторогая), а Танька, оказывается, вообще шлюха.
   Хочешь отомстить за дороговизну авиабилета – плюнь в стюардессу.
   Накрашенная девица через два столика перехватила мой взгляд, повела голым нежным плечом, скромно шевельнула губами: « Одна». Я так же скромно шевельнул губами в сторону Паши: « Не один». Пусть думает что хочет. На секунду я утонул в тоске, в безбытии, в том, что я один. Действительно один. Даже свет потускнел. Кривые лживые морды, будто все разом откусили от зеленого лайма. Каждый в «Кобре» развлекался как мог. Пепелянка, например, держала диету по Волкову. Она полностью за раздельное питание, прочел я в небогатых мыслях пепелянки, потому ей и принесли массу мисочек и тарелочек. Зато поц у нее был что надо. Такой не станет сидеть на кокосе, и герасиму него небодяженный, хорошего качества, без добавок для веса. И новый корт с хорошим баром, и тренерша-секси, вилорогая дилерша из Латвии. ( Тот кислый под аркой уже полгода по вене двигается. У него норма – два грамма день. Я сегодня умру, если не поеду в фитнес. Неужели у нее второй размер? Ты попробуй в моем СПА.)
   «Заткнись!»
   Мы с Пашей обернулись.
   Впрочем, обращались не к нам.
   Чел в нечитанной им футболке прижал к стойке бара очкастого приятеля.
   «Ты что? – отбивался приятель. – Ты жить не хочешь? Или не умеешь? Почему?»
   «Да потому, – рычал чел в вызывающей футболке, положив на всех в зале, даже на насторожившуюся у входа охрану, – да потому, что когда в девяносто пятом ты торговал пивом в палатке, я уже врубился в перемещение грузов через российскую таможню. Всосал? Да потому, что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал MDMAв «Птюче» и перся под Born Slippy Underworld. Всосал? И теперь могу позволить себе, чтобы на заднем сиденье моей машины валялась книга с названием «Тринки». Мы разные, врубаешься? Я не смотрю «Бригаду», как ты, плевал на русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с «Черным бумером». Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих и охреневаю от итальянских дизайнеров. Всосал? И свои первые деньги я потратил не на «бэху» четырехлетнюю, как у пацанов, а на поездку в Париж. Это у тебя в голове насрано жить, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, дети, чтобы все как у людей. По воскресеньям – в гости, в понедельник с похмелюги на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, всей семьей. Ты «Аншлаг» смотришь, а я другой. – Этот тоже играл под трикстера. – Хочу, чтобы лицом русской моды был Том Форд, а не Зайцев, чтобы наша музыка не с Пугачихой ассоциировалась, а с U-2, чтобы угорали не над Галкиным и Коклюшкиным, а над шутками Монти Пайтона...»
   Над нашим столиком навис официант:
   – Кто тут, который ничего не помнит?
   Паша заржал и указал на меня.
   Официант не смутился:
   – Вас к телефону.

Кора

1
    Извините, что мой президент идиот.
   Усатый ухмыльнулся. Он не смотрел на меня.
   Но думал он обо мне. Я поймал обрывки его мятых мыслей.
   Кажется, усатый мечтал прокатиться со мной в машине. И даже не просто прокатиться, а прокатиться по какому-то конкретному адресу, мне было лень его выявлять.
   Телефон на краю стойки.
   По ухмылке бармена я понял, что звонит женщина.