Приносит ли пользу такая система?
    Нет, такая система приносит только вред.
    Вот пример из последних дней. 26 января врид начальника отдела труда тов. Родаминский, уезжая по делу в ВЦСПС, вызвал туда нужных ему работников из главных управлений. Понятно, вызвал затем, чтобы не терять драгоценного времени. Работники прибыли в ВЦСПС в момент, когда тов. Родаминский уже работал в какой-то комнате. Работников туда не пустили. Они потолкались в коридорах ВЦСПС и уехали ни с чем. Рабочий день пропал. А сколько таких дней гибнет из-за некультурности в работе, из-за неорганизованности и расхлябанности? Простой расчет показывает, как дико разбазаривать время на ночные сидения. 7-8 часов нам обязательно нужны для сна. Пару часов следует уделять профессиональному чтению, личному образованию. Мы обязаны уплотнить, как требует постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС, свой рабочий день, прекратить вредные ночные сидения.
 
   Серьезным человеком был Н. Сметанин.
 
    Женщина без вредных привычек продаст машинку Зингер.
 
   Так всегда. Мечтаешь о лирике Пушкина, а читаешь рекламу.
 
2
   Дверь открылась.
   Кора и ее спутник выглядели неправильно.
   Не следовало надевать такую красную блузу и такую синюю юбку. В этом было что-то плакатное, как и в красном платке, туго охватившем убранные под него волосы. А у мужчины (ростом он был ниже Коры) бросались в глаза монгольские скулы, темные волосы, выцветшая гимнастерка без знаков различия, застиранные галифе, начищенные сапоги.
   Айболит локалки.
   Сисадмин по вызову.
   Я не хотел смотреть на Кору, но смотрел.
   Не хотел заглядывать в ее мысли, но не мог.
   Она явно еще не отошла ото сна. Под глазами лежали темные тени. У многих есть тайные, не выказываемые другим страшилки. У Коры такой было расслаивающееся время. Зияющая черная дыра. Крутящееся, засасывающее пространство. Некий безмолвный космический водоворот.
   – Сядьте.
   – Не хочу. Надоело.
   – Да вы еще и не сидели!
   Спутник Коры ловко ткнул меня кулаком в грудь.
   Я не удержался и сел. Клеенчатый диван холодил руки, на которые я невольно оперся. Нырни в реку, собери десять палочек Коха и получи кружку Эсмарха. Потом посчитай до десяти. В этом офисе работали свои законы.
   – Имя!
   – Мое?
   – Разумеется.
   – Сергей Александрович.
   Он предупредил мой вопрос:
   – Я – сотрудник наркомата внутренних дел сержант Дронов.
   И цепко оглядел меня. Что-то ему не нравилось. Он морщился.
   – Мы никак не ограничиваем вас в личном общении, – сказал он несколько загадочно, – но постарайтесь свести общение к минимуму. – И уперся в меня взглядом: – Национальность?
   Теперь ухмыльнулся я. Не потому, что подтверждал не высказанные им вслух сомнения, а потому, что действительно не знал своей национальности. Может, татарин, может, еврей. Какая разница?
   – Сергей Александрович – ваше настоящее имя?
   – Представления не имею.
   – Место рождения?
   – По бумагам?
   – По существу.
   – Тогда тоже не знаю.
   Что ж, они не собирались рыться в придуманной биографии. Айболит локалки вообще не скрывал, что его интересует не какой-то там мифический Сергей Александрович, родившийся якобы тогда-то и там-то; его, сержанта Дронова, сотрудника наркомата внутренних дел, серьезного человека (так он о себе думал) интересовал вполне реальный человек, укрывшийся за придуманную (так он считал) потерю памяти. Правда, задавая вопросы мне, он посматривал на Кору.
   И мысли его были слюнявыми.
   Он думал о Коре как о своем будущем.
   Это сбивало меня с толку. Они пришли вместе, значит, были заодно, но единствая не чувствовал. Потому и рылся в их сознании. Нагло рылся, не скрываясь. Пытался понять, почему сержант пускает слюни, а Кора смотрит на меня с презрением, даже с гадливостью, будто поймала за непристойным занятием. Оставить наедине с сержантом.Нет, Кора этого не хотела. Лечить потом окажется себе дороже.Я ее не понимал, наши с ней времена катастрофически не совпадали. Пули сплющены.Не знаю, о каких пулях она думала. В голове любого человека всегда много неясностей. В сознании самого неиспорченного, самого чистого человека всегда прячутся тусклые зеркала, ползет дымка отработанных желаний, непонимания, зависти. Зайти на рынок.Что она покупает на рынке? Овощи.Ну да, конечно. Она собиралась зайти на рынок. Кому-то она готовила обеды? Кто-то бессонными ночами читал стихи на ее чудесной спине под лопатками-крыльями? Когда ты захочешь.Я привык валяться в постели с плохими девчонками из «Кобры», ни у одной не видел таких тату. Всякие были, но такихне было. Как сказала бы капитан милиции Женя Кутасова, плохие девчонки произошли не от тех рыб.
   – Род занятий?
   Он так и спросил.
   – Сценарист компьютерных игр.
   Сержант незаметно глянул на Кору. Она кивнула.
   – Над каким сценарием работаете?
   – Хотите, чтобы рассказал подробно?
   – Для начала хватит названия.
   – «Нет плохих вестей из Сиккима».
   – Это о чем? – не понял он. – Кто запомнит такое?
   – А зачем запоминать? – успокоил я Айболита локалки. – Геймеры любят ясность и простоту. Они сами додумывают то, до чего мы не доходим. Волчье логово, например, – я произнес это по-немецки: Wolfenstein. –Как бы ты ни старался, название игры все равно упростят.
   – Как?
   – Ну, Вольф,может быть.
   – А как упростят ваше название?
   – Откуда мне знать? Может, Сикким.
   – Кто знает такое слово? – поморщился сержант.
   – А зачем знать? – повторил я. – Главное, чтобы запомнилось.
   – Это стратегическая игра?
   Сержант Дронов незаметно глянул на Кору.
   Она так же незаметно ему кивнула. Как ни учи, он понимает только активные методы.Вероятно, Айболит локалки не сильно разбирался в компьютерных играх, или вообще в них не разбирался.
   – Какую музыку вы слушаете?
   – Разве я слушаю музыку?
   – Вы были женаты? Вам снятся женщины? Вы бывали в Сиккиме?
   Был ли я женат? Откуда мне знать? Когда Последний атлант жаловался на своих бывших жен, во мне это не вызывало никаких ассоциаций. Слушаю ли я музыку? Крайне редко. Иногда Брамса, да и то не слишком долго. Может, слушал в самолете? Не знаю. Кто это подтвердит? А женщины? Снятся ли? Даже когда я ссорился с капитаном милиции Женей Кутасовой и уходил спать домой, никаких снов. А в Сикким я только мечтаю поехать.
   – Где вы откопали такое название?
   Кора нахмурилась. Похоже, ей не нравилась работа сержанта.
    Скотина. Он снова все путает.Так она думала. Впрочем, врубиться в такую тему, как компьютерные игры, с первого захода сложно. Я видел сержанта насквозь. Он губу раскатал на мои ответы. Надеялся, что я случайно проговорюсь. Меньше всего он допускал, что писание сценариев – мой заработок. Был уверен: вру. Человек не может не помнить всего. Как это, забыть сразу все? Получается, что вся жизнь – коту под хвост? Это попахивает заговором. Я чувствовал холодок, которым пронизывало маленькое сильное сердце сержанта. Даже Николай Иванович завис. Надо прибиваться к правильному берегу.Сержант, как школьник, пускал слюну, потому что он и Кору надеялся вытащить на правильный берег. Выбраться самому, прежде всего самому, а потом бросить веревку Коре. Эта мысль придавала сержанту бодрости. Он в каждом произнесенном мною слове искал нечто особенное. До него просто не могло дойти, что если я не занимаюсь эрпэгэшками, то вовсе не потому, что презираю тяжелых геймеров. Собирать броню и вспомогательную технику тоже не просто. И гонять машины по сложным трассам – тоже не обойдешься одним спинным мозгом.
   –  Та миний хэлснийг ойлгож байна уу.
   – Это еще что? Прекратите!
   – Почему? – удивился я.
   – Говорите по-русски!
   – Что толку? Все равно вы меня не понимаете.
   – Я пойму, – сказал сержант, сжав губы. – Отвечайте кратко и по существу.
   Я видел, я слышалнедоумение сержанта. Я видел, я слышал, как металось в его напряженном сознании трудное, непонятное слово хакер. Он явно хотел блеснуть передо мной своими знаниями, но не знал, на какой слог в этом слове должно падать ударение.
   – Упирайте на первый слог, не ошибетесь.
   Сержант побагровел. Я подсказал ему то, о чем он только подумал.
   – Впрочем, – попытался я замять свой невольный прокол, – дело не в ударении. Дело в самих хакерах. Вы ведь знаете, одни пишут вирусы с помощью чужих идей, другие ломают все подряд, третьи взламывают только самое сложное, самое защищенное программное обеспечение.
   В голове Айболита стоял гул от непонимания.
   – Расскажите про игру.
   – Подробно?
   – Как сможете.
   – Ладно, – начал я.
   Мне было все равно.
   Я смотрел только на Кору.
   Она будто сошла с картин Петрова-Водкина.
   – Начнем с антуража. Верблюды, яки, лошади, птицы, много птиц. Оружие – карабины, пара наганов, ножи, много оружия. Каменистая пустыня, мелкие пески, голые сиреневые солончаки, вдали – снежные горы. Пейзаж на мониторе должен выглядеть загадочно, иначе игру не купят. Впрочем, дизайнеры, – сержант дернулся, – у нас превосходные, с этим проблем нет. Русский профессор, десяток красноармейцев, проводники-монголы, старый тибетец, приблудившийся к отряду карлик, он даже по национальности карлик, – уточнил я специально для дернувшегося сержанта. – Отряд идет в Шамбалу. Там покоятся пророчества о будущем. Там умеют управлять внутренними силами и вплетать их в космические потоки. Или не отряд. Караван. Так, наверное, точнее. – В голове сержанта кричали гуси. – Побывать в счастливой стране всем хочется, правда?
   Я думал, что Айболит локалки на этом сломается, но держался. Даже взял со стола тетрадь.
   – Ваша? Узнаете?
   – Рад, что она нашлась.
   – Почему вы сделали героем игры известного русского профессора?
   – Геймерам это все равно.
   – Но вы взяли известного спеца!
    Профессор Одинец-Левкин!Сержант мучительно искал нужный подход. Он чувствовал свою уязвимость. Каким-то седьмым, десятым, двадцатым чувством угадывал близкие потрясения. Правильный берег всегда там, куда стремятся многие. Гегемон правит. Главное, прибиться к правильному берегу.В голове сержанта Дронова все смешалось. Гегемон – руководитель гегемонии.Как подобает правильному гегемону, он варился в одном со всеми котле. Гегемония – преобладание, руководство.Теперь я видел, что этот сисадмин по вызову боитсяКору. Он мечтал вытащить ее на правильный берег, довести до какого-то известного только ему пункта, не обязательно географического, но при этом боялсяКору. До умопомрачения.
    Зато ты, слышал я мысли Коры, всегда будешь один.
   Это она думала обо мне. Без всякой жалости и снисхождения.
    Мы страдаем,думала она. Нам плохо, но мы вместе. А ты всегда один, тебе всегда плохо. Ты валяешься на диване и не видишь, как мир рушится, слизняк, сволочь!Кора знала много разных ругательств. Ты всегда будешь один! –безмолвно орала она на меня. Тебя не существует! Ты – мразь, подонок, жалкая тень. Ты – всего лишь иллюзия, отражение в мутном зеркале.Она прожигала меня своей непонятной ненавистью, а Айболит локалки вглядывался в меня, счастливо разинув щербатый флопик.
   – Зачем ты ездишь в аэропорт?
   Сержант знал обо мне много хорошего.
   – Там неплохой бар, а у меня есть машина.
   – В городе есть бары получше. – Он произнес это не совсем уверенно.
   – Конечно. Но в аэропорту толкутся люди из разных городов. Быть может, однажды меня узнают.
   – Узнают? Кто?
   – Представления не имею.
    Ах, Рио-Рита!Пожалуй, стоит построить саунд-трек на этом пасодобле. Или на фокстроте, мне без разницы. Рвет сердце не слабей ледяного ветра.
   – Как звали профессора Одинца-Левкина?
   – Дмитрий Иванович.
   – Ты знал его?
   Похоже, мы подружились с Айболитом локалки. По крайней мере, он перешел на ты.
   Я покачал головой:
   – Как я мог его знать?
   – А что этому мешало?
   – Ну, хотя бы то, что он родился в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году.
   – А ты?
   – Не знаю.
   – Так не бывает, – сказал Айболит.
   Я пожал плечами. Может быть. И сам спросил:
   – Что, собственно, вас интересует?
   – Всё! – быстро сказал сержант. Наверное, ему показалось, что я готов сдаться.
   – Как это понять – всё?
   – Абсолютно всё, – заторопился он, боясь упустить момент. – Привычки. Странности. Слабости.
   – Я не так много знаю.
   – Вот для начала и расскажите.
   – Странности? – попытался я припомнить. – Ну, скажем, профессор Одинец-Левкин никому не подавал руки. Это странность? Вы знали об этом? – Сержант явно не знал. – Дмитрий Иванович находил рукопожатие исключительно негигиеничной привычкой. Многие вспоминали об этом. Летом и зимой ходил в одном и том же плаще, только зимой поддевал теплый свитер. Хорошо знал музыку. Владел тремя языками. Переписывался с Рерихом. – Невыразительные глаза сержанта заметались. Рерих. Кто это?Он даже не стал оглядываться на Кору, понимал, что сейчас она не подскажет. – Еще Дмитрий Иванович считал, что все в мире подчинено единому ритму. Это странность? Движение светил, смена дня и ночи, кровообращение человека и животных, орбиты электронов, течения рек, северные сияния – профессор Одинец-Левкин все объединял в единую систему. Он не принимал ничего, выбивающегося из его представлений. Например, не терпел обоев с рисунками. Если других не было, наклеивал такие обои рисунком к стене, а наружную сторону покрывал краской золотисто-оранжевого цвета. В тридцатые годы добился организации экспедиции в Шамбалу, но с полпути вернулся в Советскую Россию.
   – Почему?
   – Не хватило средств.
   – Что случилось с профессором при возвращении?
   – Как это что? – засмеялся я и посмотрел на Кору. – Его арестовали.
   – Как такое могло произойти?
   – Вы помните анекдот про ангела-хранителя?
   – Анекдот? Церковный? – Сержант подозрительно уставился на меня.
   – Не совсем церковный. «Что ты все суетишься, – укорил ангел-хранитель своего хозяина. – Бери пример с доцента Хрипунова». – «Но доцент Хрипунов в тюрьме!» – «Ну и что? Его уже дважды отпускали за примерное поведение».
   – Не понимаю.
   Айболит локалки покосился на Кору.
   У него бак потек. Гуси в голове кричали громче.
   –  Есть два вида полковников, – раскрыл он мою тетрадь. – Одних зовут товарищ полковник, других – эй, полковник! –Ему хотелось запутать меня. – Что вы имели в виду, делая такую запись?
   Снова мы с ним были на вы.
   – Я еще один анекдот вспомнил.
   Он промолчал. Я принял это за согласие.
   – «В связи с обострившейся экономической ситуацией, – говорит представитель США представителю банановой республики, – мы настоятельно просим вас вернуть государственный долг в размере трехсот двадцати миллиардов долларов. Учитывая тяжелое положение вашей страны, мы не настаиваем на накопившихся процентах, но основную сумму будьте добры предоставить в течение месяца». – «Да никаких проблем! Мы и в неделю уложимся. Миллиардные купюры нового образца вас устроят?»
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Только то, что я ничего определенного не знаю, – ответил я терпеливо. – О чем бы вы меня ни спросили, мои ответы будут строиться на старых книгах и на старых архивных документах. А в книгах всегда преувеличивают. А в документах всегда врут. Вести такой разговор – все равно что играть в чужой песочнице.
   –  По последним научным представлениям, Земля – кристалл, имеющий форму додекаэдра, вложенного в косаэдр. Наиболее близкой Земле моделью является футбольный мяч, покрышка которого состоит из пятиугольников. По осям такого гипотетического кристалла должны концентрироваться полезные ископаемые, наблюдаться различные геофизические аномалии; может, здесь прячется разгадка расположения древних цивилизаций и тому подобное. Наконец, раз наша Земля – пентасистема, она должна быть «живой» в своем масштабе времени. – Сержант смотрел на меня с непонятным презрением. – Из какой книги выписана такая сложная фраза?
   – А она сложная?
   – Вы этого не находите?
   – Меня она в тупик не ставит.
   Сержант покачал головой. Он уже не надеялся на помощь Коры.
    Подставила. Так он думал. Подставила, сучка.И, открыв тетрадь на нужном месте, осторожно провел пальцем по неровным язычкам отрыва.
   – Хотите поторговаться?
   Это прозвучало неожиданно. Я удивился:
   – А какой товар на кону?
   – Да все тот же.
   – Уточните.
   – Ваша тетрадь. Ваше настоящее имя.
   – А что в обмен?
   – Ответ на вопрос.
   – Всего-то? – еще больше удивился я. – Ну так задайте вопрос. Что вы тянете?
   – А вы готовы ответить?
   – Не знаю.
   – Вот видите.
   – И все же лучше спросить.
   Он ухмыльнулся. Он считал, что я ничего не могу знать о вопросе, который крутился в его голове. Принципиально не могу знать. Но я знал. Знал уже десять минут, не меньше. Ничего не было в этом вопросе странного. Для сержанта, понятно. Все, о чем он спрашивал, было лишь подступами к этому вопросу. Где нам искать профессора Одинца-Левкина?
 
3
   Они ушли.
   Я посидел на диване.
   Потом уснул. Потом проснулся.
   На столе стояла чашка с остывшим кофе.
   Хлеб и крупно нарезанную конскую колбасу я съел.
    Где нам искать профессора Одинца-Левкина?Хороший вопрос, учитывая привходящие обстоятельства.
   Я перелистал тетрадь. Некоторые записи были подчеркнуты.
 
    Довожу до сведения подробности и характеристики лиц, собиравшихся в квартире профессора Одинца-Левкина. Говорят, профессор живет уже две тысячи лет. На вид он некрепкий, а перевоплощался в разных людей, был жрецом в египетском храме, и всего добивается благодаря своей гипнотической силе, то есть может подействовать на любого человека и устроиться на любую службу, но чужд материальных интересов и потому не делает этого.
 
   Зачем я это выписывал?
   « Чиный нэр хэн бэ?Как тебя зовут?»
   Судя по записям, монгольским я тоже начал заниматься в прежней жизни.
   « Миний нэр Дмитрий.Дмитрий меня зовут».
   « Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна. Рад видеть вас».
   « Ажил хэрэг сайн уу?Как ваши дела?»
   « Сайн уу».
 
   Это точно.
    Уумои дела.
    Где нам искать профессора Одинца-Левкина?
   В азиатских солончаках, наверное. Или в безымянных захоронениях Колымы.
   Личные планы сержанта Дронова, несомненно, были связаны с Корой, но он зависел от нее. По крайней мере, в сегодняшней встрече он был ведомым. И тетрадь раскрывалась в основном на тех местах, которые он много раз перечитывал.
 
    Ежов Николай Иванович. Генеральный комиссар госбезопасности. С 14 лет трудился на различных заводах, имея за плечами начальное образование.
 
   Партия знала, кого призывать в первую очередь. Но мне-то это зачем?
 
    В годы гражданской войны – военный комиссар ряда красноармейских частей, с 1922 года – секретарь Семипалатинского губкома, Казахского краевого комитета партии. Членам ЦК ВКП(б) Н. И. Ежова представил старый большевик И. М. Москвин. «Идеальный работник»,сказал он. И уточнил: «Даже не работник, а исполнитель! Порученное Ежову можно не проверять. Он всегда сделает как надо».
 
    Уу.
   Такие мои дела.
 
    В середине прошлого года я стал бывать в московской квартире профессора Одинца-Левкина, вернувшегося из экспедиции в Азию. Профессор вовсю собирал средства для продолжения путешествия. У него бывали разные люди: например, писатель-еврей Бабель, в очках, нехорошо шутил, некоторые экономисты из Госплана – молодые, но все с постами не ниже начальников отделов. Занимался ли профессор гипнозом – не знаю, но однажды он взял мою руку и заявил: «Сейчас вы будете ощущать руку скелета». Но в скелет не превратился. Особенное внимание хочу обратить на гражданина Колушкина, из образованных. Гражданин Колушкин интересовался открытиями профессора в области доисторической культуры. Отрекомендовался сотрудником крепкого советского учреждения, но не раз выражал неодобрение порядкам, мешающим его выезду из страны. Гражданин Колушкин не раз при мне говорил профессору, что если уедет с ним в Монголию, то легко доберется до Японии. А там у него богатые родственники с прежних времен. Там он может привлечь для научных исследований большие капиталы. Не знаю, что ответил гражданину Колушкину профессор, но скрытую контрреволюцию я сердцем чую.
 
   Как говорил покойный Гомер.
 
    Про дочь профессора говорят, что она очень медиумична и прекрасно гадает по картам. На спиритических сеансах ее присутствие считается необходимым. Там проводятся опыты психометрии: чтение мыслей, отгадывание предметов, передача геометрических фигур, магнетизация. Еще занимаются вызовом духов и предсказыванием разных нелепицнапример, смерть тов. Сталина от руки случайной роковой женщины. Еще там так говорят, что когда умом постигнешь весь механизм мироздания, то поймешь управляющие им непреложные железные законы эволюции, а значит, уйдет в сторону даже сама мысль о каком-то насильственном изменении вечных законов. Друзья профессора убеждены, что Запад и белая раса приходят к логическому концу, а на их смену на мировой арене выступает Восток, то есть желтая раса. Что бы ни предпринимали против этого народы Западной Европы и Америки, ничто не может задержать колесо истории, точно так же, как смешны все усилия помешать пятиконечной звезде занять место креста. Недаром в индусских пророчествах эпоха, идущая вслед за Крестом, отмечена Пятиконечной Звездой. Но я лично считаю, что приглашать к профессору все новых и новых лиц, ищущих знаний, значит обманывать их, ибо я сам за полтора года научился только гимнастике, что, пожалуй, в мои годы и излишне.
 
4
   Я знал, что сержант и Кора придут.
   Но пришла только Кора. Вечером.
   В светлом прямоугольнике открытых дверей она смотрелась как в раме. Выбивающиеся из-под беретки волосы, синее, конечно, длинное платье с белым воротничком. Вот она – студентка-вечерница, любит жить, часто смеется, танцует «Рио-Риту». Но глаза Коры смотрели холодно:
   – Хотите погулять?
   – Мне можно выходить отсюда?
   – А почему нет? Почему вы спрашиваете?
   – Дверь заперта. Наверное, охраняется.
   – Ах, это!
   Она отмахнулась от моих слов, как от досадной мелочи.
   Но в коридоре действительно зияла голая электрическая лампочка, вокруг кособокой деревянной табуретки валялись раздавленные папиросные окурки. Меня все-таки караулили. Каким-то черным ходом, оплетенным вьюнком, по узкой лестнице, мы спустились в глинистый двор, обнесенный сплошной каменной стеной. Витиеватые завитушки колючей проволоки торчали здесь и там. Умершие кактусы. У запертого гаража стояли три полуторки. Такие машины я видел только в старых книжках.
   – Хочу вас предупредить. – Кора приостановилась. – Хочу вас предупредить, что заговаривать со встречными не следует. – И заученно сунула ключ в скважину.
   Металлическая дверца отворилась – тяжело, но без скрипа. Дохнуло машинным маслом, сладким запахом листвы, влажной травы, чего-то подгоревшего.
   Я оглянулся, за нами никто не шел.
   Булыжная мостовая. Редкие фонари. Кусты сирени.
    О чем он думает?Голубая эмка стояла у деревянной террасы кафе или чайной, не знаю, очень уж простецкий вид имело заведение. Неужели он ничего не может узнать? Что ему мешает?Представления не имею, что я мог или должен был узнать. Хоть что-то, хоть какую-то деталь. Кора неотрывно думала о чем-то тревожившем ее, даже пугавшем. Окна открыты, на деревянных полках – жестяные коробки с фамильным чаем. Зачем он притворяется?Но я не притворялся. Не надо мне было этого. Я впервые видел незнакомую улицу, незнакомую чайную. Потом в глаза бросилась тоненькая зеленая лиственница. Наверное, меня привезли на самую окраину города, потому что на загазованных улицах лиственницы быстро гибнут.
   Среди зеленых иголок черные шишечки – обожженные адским огнем чётки.
   Все было открыто, все далеко просматривалось. Правда, перспектива улицы показалась мне искаженной. Клубы пара, освещенные и темные окна, свистнул где-то паровоз – чух-чух-чух, пха-пха-пха. За рабочим клубом, украшенным красным флагом с буквами Р. С. Ф. С. Р.,проходила железнодорожная линия. В глубине террасы (кафе все же, не чайная) стучали тарелки, оптимистично выла труба. Каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране.Два озабоченных китайца в дешевых хлопчатобумажных рубашках и в таких же штанах, непомерно широких, как шаровары, обогнали нас. Все думают, что китайцев в мире чуть ли не полтора миллиарда. На самом деле их меньше, гораздо меньше. Тысяч двести, не больше. Остальные – пиратские копии.
   На деревянной террасе три раскрасневшихся чела пили водку. Который в косоворотке, выбритый, свежий, напористо спрашивал: «Вот ты скажи, скажи! Китай, он далеко от нашей конторы?» А который в пиджаке, с растрепанной шевелюрой, со слезящимися глазами, пьяно упирался локтями в края деревянного столика: «И скажу, скажу! Недалеко, думаю. Вот так!»