«Уходите оттуда!»
– Что за ерунда? С кем я говорю?
«Не возвращайтесь к столику. Уходите прямо сейчас».
– Вы Ли?са? – спросил я, невольно скашивая глаза в сторону усатого.
«Нет, – ответили мне. Я бы сказал, с большим неудовольствием. – Я – Кора».
Поглядывая на усатого, к счастью, он стоял не так уж и близко, я заметил:
– Я вас не знаю.
«Вам и не надо. Сделайте вид, что хотите в туалет, и уходите из зала».
– Я этого не сделаю, – спокойно ответил я. – Обычно я сижу здесь до утра.
Неизвестная Кора застонала от нетерпения. Если она хотела испугать меня, у нее ничего не получилось. Да и не могло получиться. Человек, не знающий прошлого, вполне может позволить себе роскошь не беспокоиться о будущем. Все наши беспокойства из будущего.
Но отступать Кора не собиралась.
«Положите трубку и сделайте вид, что спускаетесь в туалет. А сами на выход. Не теряйте время на вопросы. Я изучила планировку клуба. Если вы пойдете на выход прямо сейчас, никто не обратит внимания. Только не оглядывайтесь и ни с кем не заговаривайте. Выйдете в аллею...»
– А там?
«Я вас встречу».
Я повесил трубку.
Паша, тот еще фикус, прилип к столику.
Впрочем, что ему оставалось делать? Если Ойлэ его отпустила, значит, вернулся из поездки муж. Надо было уберечь Пашу от неприятностей. Улыбнувшись бармену, я достал из кармана мобильник.
Он, правда, был отключен.
Я не помнил, когда отключал его.
Впрочем, на фоне моего глобального беспамятства, это выглядело чем-то ничтожно мелким. Пришлось выслушать короткую нежную мелодию, что-то из «Золушки». Краем глаза я видел, как Паша (вдали, за столиком) послушно полез в карман. Поторопись, блин! Усатый откровенно следил за мной. Прокатиться в машине. Я был для него чем-то вроде жестяной банки с законсервированным лучом Вифлеемской звезды. Доставить по адресу. Такая у него была работа. Кажется, на мне можно заработать, и он не собирался упускать шанс.
«Паша, не дергайся и по сторонам не смотри».
Я видел, как Паша пьяно дернулся и стал озираться.
«Позвони Ойлэ, пусть срочно пришлет за тобой машину».
И отключил мобильник. Не стал смотреть, что он там решит.
Странно все же получалось. Сперва непонятные привидения в квартире капитана милиции Жени Кутасовой, потом неизвестный электрик, Ли?са, черная эмка, сеанс ченнелинга, звонок Коры. Я представления не имел, как все это может соотноситься с потерянной тетрадью, но вот как-то соотносилось.
Ченнелинговый танец. Краткий и мимолетный.
Я спрятал мобильник и неторопливо направился к выходу.
Света за окнами было мало. В нижнем зале, как тайфун, ревела дискотека. На улице под колоннами, наверное, совсем темно. Чичичи-тян, ловкая древесная обезьяна, помогает продавцу кирпичей: дергает веревку.Самое время подставить голову под кирпич.
На входе в «Кобру» курили два спортивных типа.
Швейцар Зосимыч что-то рассказывал. Увидев меня, привычно перекрестился.
Не знаю, что за типы. Может, «Молодая гвардия», может, нацболы. Рисковать я не стал, правда, инструкции неизвестной Коры несколько нарушил: вместо того чтобы двинуть к служебному входу (поскольку главный был перекрыт типами), спустился в туалет.
Я никуда не торопился.
Да и зачем переть сразу на двоих?
В туалете оказалось прохладно и тихо.
Бамбуковые жалюзи, белые писсуары, кабинки аккуратно прикрыты.
Чел в джинсовом костюме, тоже спортивный, стриженый наголо, только что затянул молнию на ширинке. Блаженное лицо, но внимательные глаза. Не захочешь, а запомнишь.
– Мобила есть?
Никакой угрозы, но я насторожился.
Может, есть, может, нет, мое дело. Тем более, на лестнице появился усатый.
Ну, ладно, не голосовал ты за нашего президента, черт с тобой, подумал я, но зачем ходить за мной? Поведай нам о своих странствиях, Чижик-пыжик-сан: видел ли дальние реки? пил ли горячее саке?Расставив ноги, усатый демонстративно утвердился на широких ступеньках, положил мощные руки на металлические перила. Как раз в этот момент мой мобильник подал голос.
– А говоришь, нет!
Чел в джинсовом костюме протянул руку:
– Нехорошо врать. Дай сюда! Это мне звонят.
Я не поверил. Даже оглянулся на усатого. Спросил:
– Ты что, правда не голосовал за нашего президента?
Он спокойно кивнул. Все, в общем, складывается.Мысль небогатая, но усатый и не считал себя мыслителем. Все складывается, все тип-топ.
Но зря он так думал.
Время текло уже не так, как они привыкли.
В сплошном потоке времени образовались невидимые разрывы, замедления.
Это сбивало моих оппонентов с толку. Усатый поежился, будто сквознячком потянуло. Правда, не из окон. Сквознячком потянуло из будущего, а может, из прошлого, не знаю. Собственно, ничего еще не происходило, но усатый интуитивно чувствовал перемены. Люди – дерьмо, город – дерьмо, погода – дерьмо.Так ему вдруг показалось. До этого он и город, и погоду находил приемлемыми. Сунуть придурка в машину и срочно заказать водки. Моих желаний он во внимание не принимал.
– Дай мобилу!
Усатый перехватил мой взгляд.
Видимо, он всем тут командовал, хотя не все понимал.
Например, он до сих пор не понимал, кто я такой. Лох, пустышка – так он считал. Придурок, само собой. Ну, попросили его сунуть лоха в машину, он согласился. Почему нет? По виду я – лох самый обычный, правда, без испуга в глазах, пузыри не пускаю. А вообще-то усатый хотел, чтобы я боялся. Он даже показал мне удостоверение. Аккуратная темная книжечка с золотистым государственным гербом. Я ни слова в книжечке не разобрал, нас разделяло почти пять метров. Многовато для прыжка, маловато, чтобы прочесть буквы.
Впрочем, какие прыжки, о чем я? Усатый не в стрелялкупришел играть. Он пришел прервать мою многолетнюю бродилку. При этом он, кажется, представления не имел о том, сколько в компьютерных играх шаблонных, избитых тем. Встречные бои на скоростных истребителях, гонки по пересеченной местности, прекрасные принцессы, мучающиеся бессонницей в сырых, затянутых паутиной подземельях...
Что за черт? Что я такое съел?
В заднем кармане чела, требовавшего у меня мобилу, чувствовался тяжелый холодок. Пользоваться оружием он не собирался, но оружие у него было при себе. Хорошее. Скорострельное. Может, грибы? Да не ел ничего такого. Может, китайские пельмешки?
Я просигналил озаботившемуся челу: грибы, грибы!Знал, что он не услышит мыслей, не те у него способности, но подумал: вдруг все-таки догадается?
– Ты чего так позеленел?
Это с лестницы спросил усатый.
Не ответив, чел в джинсовом костюме кинулся в кабинку.
Он так чудовищно торопился, что сразу (нечаянно, наверное) нажал спуск, вода судорожно заревела. Я усмехнулся, сплюнул и неторопливо ступил на лестницу.
Да что такое?
Лох не дергается.
– Ты бы о своих ребятах подумал. Неправильно ребят кормишь.
Мысли усатого беспорядочно метались. Почему лох не дергается?
Усатый слышал стоны из захлопнувшейся кабинки. Что-то вокруг изменилось. Бамбуковые жалюзи будто выцвели. Высветились серые крошки цемента под писсуарами. Усатый ничего не понимал, а я не хотел подсказывать. На улице приятно. Лето теплое. Мы с ним немного поговорили. Его тоже интересовало, что там завтра будет с погодой? Да ничего не будет, оптимистично заметил я. Дождь пойдет, грибы появятся. Не надо про грибы, он прислушался к стонам из кабинки. Это верно, покивал я. Летом свои опасности.
Не то чтобы усатый расстроился.
Хуже. Он ничего не понимал. Ему недодали информации.
Показали лоха в толпе, сказали: совсем тихий лох, надо прокатить его на машине. А про скрытые способности лоха умолчали. Дураки и люди несведущие часто считают, что для успеха в деле достаточно указаний свыше.
Голоса, музыка, веселые смайлики женских лиц.
На входе стояли те же двое. Правда, швейцар куда-то исчез.
Что-то подсказало мне, что отсутствие усатого позволит мне свободно пройти мимо придурков на входе. Они увидят, что я иду один, а должен был появиться с усатым. Это собьет их с толку.
Почему один?
А потому, что один!
Один сразу бросился к туалету, второй улыбнулся.
Без усатого он был никто. Обычный чел в ширпотребовском костюме.
Мне не хотелось пугать его. Я видел его насквозь. Как ни странно, пять лет назад он находился в оцеплении аэропорта, даже помогал оттаскивать трупы от горящего самолета. Это я прочел в его скучной, неинтересной памяти. В аэропорту не только спасатели работали, там хватало всяких служб. На полосе полыхало – подойти страшно, все равно нашлись смельчаки, пытавшиеся что-то сделать. Этот был среди них. Зачем пугать такого чела?
Где Власов?
Какого черта?
Он так и выискивал взглядом усатого.
В туалете, впрочем, ничего интересного не происходило.
Спустившийся по лестнице рвал на себя дверцу кабинки, чел в испачканном джинсовом костюме упирался. «Открой, козел! Дверь выбью!» – «Власова зови. Я отпал, видишь? Дай полчаса!» – «Не дам! – бился в дверь спустившийся. – Открой!» А усатый Власов стоял за колонной, все видел, но молчал и отстраненно курил. Никак не мог решить, задержаться ему с ребятами или идти за упущенным лохом?
«Открой, козел!» – «Власова зови, не открою!»
Так они спорили долго и счастливо.
Было тихо, сумеречно. Молчаливо выстроились вдоль аллеи бронзовые изваяния.
Не Пушкины, не Гоголи, не Тургеневы, как мог бы подумать некультурный отсталый человек, а бэтмены, люди-пауки, девочки шестирукие, блин, весь этот ночной дозор, вывалившийся из мастерской местного скульптора. Поговаривали, что натурщицами для всех скульптур (даже для бэтмена) служили местному мастеру дешевые махаончики с Переходов. Не знаю, не могу подтвердить. Но какую-то скульптуру уже пытались украсть. Воров спугнули, остались надрезы на бронзовом запястье, будто статуя пыталась сделать с собой что-то дурное.
В конце аллеи было темно. А где темно, там опасно.
Некая Кора приказала мне уйти из «Кобры». А некий усатый чел мечтал заработать на мне, прокатив по неизвестному маршруту. А еще плелся за мной придурок с удостоверением сотрудника одной из секретных служб. Рыться в его мыслях скучно. Ну, где там они? Чего тянут?
В этот момент я увидел девушку.
Она повернулась, как бы всплыла из тени.
Невысокая. Пятна света на лице. Холодные глаза.
Она не считала нужным скрывать неприязнь. Пусть видит.
Смотрела, изучая. В легком повороте дрогнуло платье – длинное, неопределенного цвета, из какой-то простой ткани. До земли не хватало десяти-пятнадцати сантиметров, зато плечи обнажены, на спине низкий вырез. Я увидел голые лопатки. На них падали смутные пятна света. Еще мгновение – и девушка выбросит крылья, взлетит над темным бульваром. Только тату связывало девушку с действительностью.
Когда ты захочешь.
Неровные строчки стихов уходили под темную ткань.
Есть, наверное, счастливцы, которые дочитали стихотворение до конца.
Девушка холодно улыбнулась. Смуглая спина, чуть отставленная рука. Будто хотела поманить, но раздумала. Бедра стянуты платьем: плавные линии, удивительные скругления, свой ритм. Алгебра тела, ожившая геометрия. Такие, как она, просто пьют чай, а люди уже благодарят их. Капитан милиции Женя Кутасова потерялась бы рядом с Корой. Да и Кора, пожалуй, не стала бы рыться в рецептах тортиков.
Какие-то фигуры выступили из-за деревьев.
А из-за угла, фыркая, выкатился автомобиль.
Черная доисторическая эмка. Я невольно понизил голос:
– Вы Кора?
Она кивнула.
– Вы знаетеменя?
Она помедлила, но кивнула.
– И знаете мое настоящее имя?
Двигатель эмки работал с перебоями.
Кора холодно рассматривала меня. Я чувствовал ее неприязнь.
Когда ты захочешь.О чем это? Может, это и не стихи, совсем не стихи?
Ну да, усмехнулся я. Это сообщение. Удивительные интеллектуальные существа запредельного мира послали мне сообщение. Воспользовались телом красивой молодой женщины, потому и смотрит на меня так отчужденно.
Когда ты захочешь.Не слишком ли мелко для удивительных интеллектуальных существ запредельного мира?
Отведя взгляд, я с беспощадной ясностью увидел будущее секретного сотрудника, так и не отставшего от меня. Он тоже смотрел на Кору. И по тому, как смотрел, как выпячивал мускулистый накачанный живот, было видно, что он должен жить долго. Природа создала его для длительного существования. Тем более что общество нынче не отягощает разум таких типов излишними знаниями. Кто открыл Америку? Голову ломать не надо. Просто поставь крестик над правильным ответом: а) Микки-Маус, б) Рэмбо, в) Колумб.
Я ждал, когда Кора заговорит.
Но она молчала. Как бронзовая статуя.
И секретный сотрудник молчал. Задумчиво молчал.
Не так уж легко дастся ему долголетие, понял я. Он, конечно, будет стараться, он так запрограммирован, но ему будет нелегко. Спасет бездумность, врожденная способность выполнять чужие приказы. Что ему чувства Коры? Она прикажет, он сделает. Главное – это то, что происходит сегодня. Наша тоска по прошлому пуста, наши мечты о будущем бесплодны, поэтому он так крепко цепляется за настоящее.
– Видите машину?
Я усмехнулся: вижу.
«Попросите человека, который утверждает, что он программист, показать свой писюк. Если он покажет вам что-либо, отличающееся от PC, можете дать ему пощёчину и прогнать вон». Я отчетливо вспомнил мятую газетенку, до верху набитую такими шуточками. И отчетливо увидел тонкую руку Коры, указавшую на доисторическую машину. От типа, умудрившегося не упустить меня, безнадежно несло потом и скучным будущим. Запущенная дача. Морковные грядки. Плетеное кресло-качалка. Бессмысленный седой старичок, левая рука сухая...
Меня схватили за плечи.
Я рванулся, но держали крепко.
– Кора, вы правда знаетеменя?
Кора не ответила. Не захотела ответить.
Пока меня тащили к машине, я всяко пытался войти в ее память, в ее смутное, дымное, активно сопротивляющееся мне сознание. Сволочь. Не хочет.Я почти вошел, но меня ударили под дых, я согнулся. Железная дверца автомобиля распахнулась как-то непривычно – против хода, но кинули меня на заднее сиденье вполне общепринятым способом – рукой за волосы, лицом вниз.
Сисадмин по вызову
Письменный стол, покрытый сукном.
В двух местах зеленое выцветшее сукно продрано.
На полу газеты. Просто брошены. Массивный табурет привинчен к полу, стоит странно – на каком-то неестественном, но явно хорошо рассчитанном расстоянии от стола. У окна плетеный легкий стул, у стены диван – клеенчатый, допотопный. Прямая деревянная спинка, мутное зеркало на уровне глаз. От плинтуса до потолка – узкая прихотливая трещина.
Ах, Рио-Рита...
Аргентины далекой привет...
Все на месте, и все же чего-то в комнате не хватало.
Не порядка, нет. И не вещей. Скорее, всей этой необязательной хрени, всякой мелкой чепухи, «вторых» девайсов. Неужели целая команда охотилась за мной и приволокла меня сюда только для того, чтобы вернуть никому не нужную тетрадь или назвать мне давно забытое всеми имя?
«Надо знать корни ( милые и тупые), помнить начало собственной жизни».
К сожалению, никаких начал я не помнил. Потому и подошел к большому пыльному окну. Осторожно коснулся мутного стекла, побренчал металлической задвижкой, намертво вмазанной в высохшую краску. За стеклом виднелась улица, обсаженная лохматыми тополями, глинистая, умеренно разъезженная грузовиками и телегами. Никаких признаков асфальта – цивилизация до этих уголков еще не добралась. Правда, издали, перебивая музыку, доносился паровозный гудок.
Паровоз, паровоз, ты куда меня завез?
Там и тут клубился пар. Все смазывалось, будто смотришь сквозь слезы.
По голове меня вроде не били, но сквозь печальную картину провинциальной улицы вдруг смутно проступала сиреневая соляная пустыня. Карлик слезливо жаловался: «Я болен». Поскуливала облезлая собака, путалась под ногами лошадей. «Рио-Рита», кажется, не фокстрот, вспомнил я. Николай Михайлович хранил старые винилы. От него я слышал: посадобль, хотя сам Последний атлант большой разницы между пасадоблем и фокстротом не видел. На его взгляд, мелодия «Рио-Риты» прекрасно подходила для любого двухдольного ритма.
Неважно.
Шли сквозь сумеречность лошади.
Караван растянулся чуть не на километр, время раздваивалось.
Тибетец Нага Навен, монголы, красноармейцы, тут же колея глинистой улицы. « Хана зам?Где дорога? Ото бит ултан явхуу?Сколько нам еще ехать?» – « Навш митын.Хрен его знает». Подъехал красноармеец в буденовке, в потной гимнастерке. На плохом монгольском выругался: « Сайхан зам!» Монголы покивали согласно: « Урт зам. Зов зам». Хвалили дорогу, какая она в пустыне длинная и правильная.
Испепеляющая жара.
Рябой подрагивающий воздух.
Вдруг из раскаленного сиреневого неба полетели невесомые пушинки. Снег или пух тополей над провинциальной улицей? Глаза слезились. « Онцын юм гуй», – покачал головой монгол. «Ничего особенного», – подтвердил другой несмело.
Хорошая деталь для моей игры, машинально отметил я. Последний атлант хорошо платит за неожиданности. Невесомый снег в раскаленной солончаковой пустыне – это смотрится. Это привлекает внимание.
Закончу игру, уеду в Сикким.
Там пальмы доходят почти до снеговой линии.
Загляну в монастырь Энчай. Или нет, отправлюсь в Румтек, в тихую деревушку Мартам. В шестом веке там жил святой Кармапа Ринпоче, а в девятнадцатом наезжал раджа, отдавший страну под протекторат англичан всего лишь за пожизненную пенсию.
Неважно.
Нет плохих вестей из Сиккима.
Птицы над барханами. Много, как саранчи.
Крики птиц, мелодия Рио-Риты –вот интонация саунд-трека.
Последний атлант обещал мне обеспеченную старость. Смешно. Зачем обеспеченная старость человеку, у которого не было детства, который не помнит собственной юности? Старики обязаны вспоминать, говорить о прошлом, сравнивать.
Ах, Рио-Рита...
Дверь заперта. Рама заклинена.
На зеленом сукне стола лежала тетрадь.
Кора не обманула. С обложки счастливо улыбались гиббоны: самец и самка.
Тридцать восемь (38) трупов нами приняты и преданы кремации.
Комендант Н.К.В.Д. Гулий, пом. нач. отд-ния первого отдела Г.У.Г.Б. (подпись неразборчива). 22. VIII. – 39 г.
Зачем я это выписывал?
Самообразованием не занимается,– цитировалась, видимо, производственная характеристика. – Читает партийную периодику. Ограничен, не разбирается в истории и в литературе, проявляет поверхностные знания по той или иной проблеме. Февральскую революцию встретил восторженно. Вместе со всеми громил витрины богатых магазинов, бросал камни в богатые окна. С февральской революции не пользовался отпуском. В настоящее время болеет чуть ли не семью разными видами болезней.
Тут же портретик, вырезанный из старого «Огонька».
Подпись: «Железный нарком Ежов Николай Иванович».
Революция вдохновляет. Бросать камни в богатые окна, громить магазины, гадить в нежные севрские вазы, лакать гнусный самогон из царской посуды, а потом работать, работать, работать на износ, до полной потери сил, никогда не пользоваться отпуском, болеть всеми видами болезней и читать только партийную периодику...
Нельзя допускать к руководству людей, активно участвовавших в гражданской войне.
И тут же:
Туристы извне.
Богатые инопланетяне.
Никакой системы в выписках не наблюдалось.
Я помнил каждую деталь жизни с того мгновения, как очнулся в Ожоговом центре, но из увиденного в тетради – ничего. Саму тетрадь не помнил. Сказали: тетрадь твоя, вот и считаю – моя. Извлекли тетрадь из кармана моей обгоревшей куртки, какой спор? – она моя, конечно. А может, на самом деле я турист извне, богатый инопланетянин? Не вижу ничего, что опровергло бы подобное предположение. Оплатил круиз по Галактике, теперь таскаюсь по незнакомым планетам. Почему нет?
Глупо, но для будущего сценария годится.
Скажем, приключения космического туриста.
Такая вот веселая агрессивная бродилка. Вселиться в тело Чингиз-хана и бросить немытые орды другим путем – скажем, переправить тучи воинов на плотах в Австралию. Блин, как изумятся британские каторжане, услышав в Новой Каледонии монгольскую речь. Согласно преданию, род Чингиз-хана восходит к женщине по имени Алан-Гоа, сумевшей забеременеть от луча света. История полна извращенцев. « Сайн байна, –скажет Чингиз. – Здравствуйте». – « Чиный нэр хэн бэ?– удивятся каторжане. – Как тебя зовут, чел?» – «Чингиз-хан меня зовут. С детства так зовут. Чингиз-хан я». – « Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна.– Толмач в Новой Каледонии непременно найдется. – Сайн явж ирэв. Доехали хорошо?» – «Штормило, – сердито ответит Чингиз-хан, прикидывая, что ему делать с такими непонятливыми отсталыми челами. – Ажил хэрэг сайн уу?Как ваши дела?» – « Онцын юм гуй, –ответит толмач. – Ничего особенного». – « Уй-уй-уй, – совсем рассердится Чингиз-хан. – Как так, ничего особенного? Та миний хэлснийг ойлгож байна уу?»И прикажет: «Сделайте им особенное!»
Я глянул в мутное зеркало.
Серые, чуть подпухшие глаза, в них ни тревоги, ни особой печали.
Да и с чего печаль? Мне везет. Однажды я уже выжил. Однажды я куда-то не долетел. Наверное, опять выживу. Или не долечу. Ах, Рио-Рита!Богатым инопланетянам наплевать, что я чувствую. Туристам извне тоже. Но кому я несу сообщение? Доктор Григорий Лейбович и его учитель Крайон, который не был человеком, утверждают, что мы только инструменты. Тогда – кому, кому?
Я подобрал с полу «Правду» от 29 января 1939 года.
Легендарному Перекопу посвятили свою первую оперу три молодых украинских композитора – Ю. Мейтус, М. Тиц и В. Рыбальченко (либретто В. Бычко и Шелонцева). Заботливый, по-товарищески внимательный к бойцам, решительный и смелый полководец – таким рисуется в опере образ Михаила Васильевича Фрунзе. Верный ученик Ленина и Сталина двигает красные полки на решительный штурм и приводит к победе. Правда, увлекшись показом чуткого, глубоко-человеческого отношения Фрунзе к бойцам, авторы и постановщики спектакля не дали зрителям возможности по-настоящему почувствовать весь размах стратегической мысли командарма, не обрисовали его, как одного из творцов большевистского военного искусства...
Странно, газета еще не выцвела. Когда я послюнил палец и провел по листку, шрифт размазался. Никак не тянула газета на семьдесят лет.
Прошло расширенное заседание Президиума правления Союза советских писателей с участием актива. После доклада тов. А. Фадеева утвержден новый состав президиума правления в 15 человек: В. Герасимова, А. Караваева, В. Катаев, К. Федин, П. Павленко, Л. Соболев, А. Фадеев, А. Толстой, Вс. Вишневский, В. Лебедев-Кумач, Н. Асеев, М. Шолохов, А. Корнейчук, Алио Машашвили, Янка Купала.
Я помял газету в руке. Репринт? Не похоже.
Захват Барселоны – прямой результат недостатка вооружений у республиканской армии. К 23 декабря, перед началом наступления фашистов, соотношение сил на каталонском фронте складывалось следующим образом: фашисты располагали 23-24 пехотными дивизиями (240 тысяч человек), не считая других видов войск, численность которых составляла 40-50 тысяч человек. Примерно половину их составляли германо-итальянские интервенты. Этим силам республиканцы могли противопоставить только 100-тысячную армию, при этом недостаточно вооруженную. Располагая армией, в три раза превосходящей республиканскую, фашисты смогли начать наступление сразу в трех направлениях: из сектора Трэмп, из сектора Балагер и из сектора Фрага. В главном направлении (сектор Фрага) действовал итальянский экспедиционный корпус, а также марокканские и наваррские части. С первого дня боев республиканцы вынуждены были ввести в действие все свои резервы. Обладая превосходством в людских силах, фашисты выбрали простой, но вместе с тем чрезвычайно выгодный метод: каждый раз после суточного боя они отводили действовавшие на первой линии дивизии на вторую линию, а со второй – перекидывали свежих солдат на первую.
Я терпеливо перевернул газетный лист.
...Еще будучи директором ленинградской фабрики «Скороход»,– писал некто Н. Сметанин, впрочем, не некто, а замнаркома легкой промышленности, – я неоднократно слышал жалобы отдельных работников на то, что им приходится сидеть в учреждении по ночам и при этом чаще всего без надобности. Сейчас, работая в наркомате, наблюдаю то же самое. В 12 часов ночи, в час, в два и в три в наркомате продолжает сидеть значительная часть ответственных работников. А утром они являются на работу гораздо позднее установленного срока, хотя их часами дожидаются посетители, а технический аппарат, оставаясь без руководителей, работает плохо. Известно, самые производительные часы работы – утренние. Вот и надо бы заниматься с утра самым важным, самым сложным. Но даже заседания коллегии наркомата проходят ночью. Все сидят сонные и ждут, когда заседание кончится. Зачем это нужно? Кому это нужно? Я, признаться, тоже начинаю засиживаться. Спросите, почему? Отвечаю честно: да потому, что нарком сидит поздно. А заместители наркома сидят про тот случай, если их вызовет нарком. А работники аппарата сидят с одной мыслью: вдруг их вызовет замнаркома?
– Что за ерунда? С кем я говорю?
«Не возвращайтесь к столику. Уходите прямо сейчас».
– Вы Ли?са? – спросил я, невольно скашивая глаза в сторону усатого.
«Нет, – ответили мне. Я бы сказал, с большим неудовольствием. – Я – Кора».
Поглядывая на усатого, к счастью, он стоял не так уж и близко, я заметил:
– Я вас не знаю.
«Вам и не надо. Сделайте вид, что хотите в туалет, и уходите из зала».
– Я этого не сделаю, – спокойно ответил я. – Обычно я сижу здесь до утра.
Неизвестная Кора застонала от нетерпения. Если она хотела испугать меня, у нее ничего не получилось. Да и не могло получиться. Человек, не знающий прошлого, вполне может позволить себе роскошь не беспокоиться о будущем. Все наши беспокойства из будущего.
Но отступать Кора не собиралась.
«Положите трубку и сделайте вид, что спускаетесь в туалет. А сами на выход. Не теряйте время на вопросы. Я изучила планировку клуба. Если вы пойдете на выход прямо сейчас, никто не обратит внимания. Только не оглядывайтесь и ни с кем не заговаривайте. Выйдете в аллею...»
– А там?
«Я вас встречу».
Я повесил трубку.
Паша, тот еще фикус, прилип к столику.
Впрочем, что ему оставалось делать? Если Ойлэ его отпустила, значит, вернулся из поездки муж. Надо было уберечь Пашу от неприятностей. Улыбнувшись бармену, я достал из кармана мобильник.
Он, правда, был отключен.
Я не помнил, когда отключал его.
Впрочем, на фоне моего глобального беспамятства, это выглядело чем-то ничтожно мелким. Пришлось выслушать короткую нежную мелодию, что-то из «Золушки». Краем глаза я видел, как Паша (вдали, за столиком) послушно полез в карман. Поторопись, блин! Усатый откровенно следил за мной. Прокатиться в машине. Я был для него чем-то вроде жестяной банки с законсервированным лучом Вифлеемской звезды. Доставить по адресу. Такая у него была работа. Кажется, на мне можно заработать, и он не собирался упускать шанс.
«Паша, не дергайся и по сторонам не смотри».
Я видел, как Паша пьяно дернулся и стал озираться.
«Позвони Ойлэ, пусть срочно пришлет за тобой машину».
И отключил мобильник. Не стал смотреть, что он там решит.
Странно все же получалось. Сперва непонятные привидения в квартире капитана милиции Жени Кутасовой, потом неизвестный электрик, Ли?са, черная эмка, сеанс ченнелинга, звонок Коры. Я представления не имел, как все это может соотноситься с потерянной тетрадью, но вот как-то соотносилось.
Ченнелинговый танец. Краткий и мимолетный.
Я спрятал мобильник и неторопливо направился к выходу.
Света за окнами было мало. В нижнем зале, как тайфун, ревела дискотека. На улице под колоннами, наверное, совсем темно. Чичичи-тян, ловкая древесная обезьяна, помогает продавцу кирпичей: дергает веревку.Самое время подставить голову под кирпич.
На входе в «Кобру» курили два спортивных типа.
Швейцар Зосимыч что-то рассказывал. Увидев меня, привычно перекрестился.
Не знаю, что за типы. Может, «Молодая гвардия», может, нацболы. Рисковать я не стал, правда, инструкции неизвестной Коры несколько нарушил: вместо того чтобы двинуть к служебному входу (поскольку главный был перекрыт типами), спустился в туалет.
Я никуда не торопился.
Да и зачем переть сразу на двоих?
В туалете оказалось прохладно и тихо.
Бамбуковые жалюзи, белые писсуары, кабинки аккуратно прикрыты.
Чел в джинсовом костюме, тоже спортивный, стриженый наголо, только что затянул молнию на ширинке. Блаженное лицо, но внимательные глаза. Не захочешь, а запомнишь.
– Мобила есть?
Никакой угрозы, но я насторожился.
Может, есть, может, нет, мое дело. Тем более, на лестнице появился усатый.
Ну, ладно, не голосовал ты за нашего президента, черт с тобой, подумал я, но зачем ходить за мной? Поведай нам о своих странствиях, Чижик-пыжик-сан: видел ли дальние реки? пил ли горячее саке?Расставив ноги, усатый демонстративно утвердился на широких ступеньках, положил мощные руки на металлические перила. Как раз в этот момент мой мобильник подал голос.
– А говоришь, нет!
Чел в джинсовом костюме протянул руку:
– Нехорошо врать. Дай сюда! Это мне звонят.
Я не поверил. Даже оглянулся на усатого. Спросил:
– Ты что, правда не голосовал за нашего президента?
Он спокойно кивнул. Все, в общем, складывается.Мысль небогатая, но усатый и не считал себя мыслителем. Все складывается, все тип-топ.
Но зря он так думал.
Время текло уже не так, как они привыкли.
В сплошном потоке времени образовались невидимые разрывы, замедления.
Это сбивало моих оппонентов с толку. Усатый поежился, будто сквознячком потянуло. Правда, не из окон. Сквознячком потянуло из будущего, а может, из прошлого, не знаю. Собственно, ничего еще не происходило, но усатый интуитивно чувствовал перемены. Люди – дерьмо, город – дерьмо, погода – дерьмо.Так ему вдруг показалось. До этого он и город, и погоду находил приемлемыми. Сунуть придурка в машину и срочно заказать водки. Моих желаний он во внимание не принимал.
– Дай мобилу!
Усатый перехватил мой взгляд.
Видимо, он всем тут командовал, хотя не все понимал.
Например, он до сих пор не понимал, кто я такой. Лох, пустышка – так он считал. Придурок, само собой. Ну, попросили его сунуть лоха в машину, он согласился. Почему нет? По виду я – лох самый обычный, правда, без испуга в глазах, пузыри не пускаю. А вообще-то усатый хотел, чтобы я боялся. Он даже показал мне удостоверение. Аккуратная темная книжечка с золотистым государственным гербом. Я ни слова в книжечке не разобрал, нас разделяло почти пять метров. Многовато для прыжка, маловато, чтобы прочесть буквы.
Впрочем, какие прыжки, о чем я? Усатый не в стрелялкупришел играть. Он пришел прервать мою многолетнюю бродилку. При этом он, кажется, представления не имел о том, сколько в компьютерных играх шаблонных, избитых тем. Встречные бои на скоростных истребителях, гонки по пересеченной местности, прекрасные принцессы, мучающиеся бессонницей в сырых, затянутых паутиной подземельях...
Что за черт? Что я такое съел?
В заднем кармане чела, требовавшего у меня мобилу, чувствовался тяжелый холодок. Пользоваться оружием он не собирался, но оружие у него было при себе. Хорошее. Скорострельное. Может, грибы? Да не ел ничего такого. Может, китайские пельмешки?
Я просигналил озаботившемуся челу: грибы, грибы!Знал, что он не услышит мыслей, не те у него способности, но подумал: вдруг все-таки догадается?
– Ты чего так позеленел?
Это с лестницы спросил усатый.
Не ответив, чел в джинсовом костюме кинулся в кабинку.
Он так чудовищно торопился, что сразу (нечаянно, наверное) нажал спуск, вода судорожно заревела. Я усмехнулся, сплюнул и неторопливо ступил на лестницу.
Да что такое?
Лох не дергается.
– Ты бы о своих ребятах подумал. Неправильно ребят кормишь.
Мысли усатого беспорядочно метались. Почему лох не дергается?
Усатый слышал стоны из захлопнувшейся кабинки. Что-то вокруг изменилось. Бамбуковые жалюзи будто выцвели. Высветились серые крошки цемента под писсуарами. Усатый ничего не понимал, а я не хотел подсказывать. На улице приятно. Лето теплое. Мы с ним немного поговорили. Его тоже интересовало, что там завтра будет с погодой? Да ничего не будет, оптимистично заметил я. Дождь пойдет, грибы появятся. Не надо про грибы, он прислушался к стонам из кабинки. Это верно, покивал я. Летом свои опасности.
Не то чтобы усатый расстроился.
Хуже. Он ничего не понимал. Ему недодали информации.
Показали лоха в толпе, сказали: совсем тихий лох, надо прокатить его на машине. А про скрытые способности лоха умолчали. Дураки и люди несведущие часто считают, что для успеха в деле достаточно указаний свыше.
2
Дым в зале слегка рассеялся.Голоса, музыка, веселые смайлики женских лиц.
На входе стояли те же двое. Правда, швейцар куда-то исчез.
Что-то подсказало мне, что отсутствие усатого позволит мне свободно пройти мимо придурков на входе. Они увидят, что я иду один, а должен был появиться с усатым. Это собьет их с толку.
Почему один?
А потому, что один!
Один сразу бросился к туалету, второй улыбнулся.
Без усатого он был никто. Обычный чел в ширпотребовском костюме.
Мне не хотелось пугать его. Я видел его насквозь. Как ни странно, пять лет назад он находился в оцеплении аэропорта, даже помогал оттаскивать трупы от горящего самолета. Это я прочел в его скучной, неинтересной памяти. В аэропорту не только спасатели работали, там хватало всяких служб. На полосе полыхало – подойти страшно, все равно нашлись смельчаки, пытавшиеся что-то сделать. Этот был среди них. Зачем пугать такого чела?
Где Власов?
Какого черта?
Он так и выискивал взглядом усатого.
В туалете, впрочем, ничего интересного не происходило.
Спустившийся по лестнице рвал на себя дверцу кабинки, чел в испачканном джинсовом костюме упирался. «Открой, козел! Дверь выбью!» – «Власова зови. Я отпал, видишь? Дай полчаса!» – «Не дам! – бился в дверь спустившийся. – Открой!» А усатый Власов стоял за колонной, все видел, но молчал и отстраненно курил. Никак не мог решить, задержаться ему с ребятами или идти за упущенным лохом?
«Открой, козел!» – «Власова зови, не открою!»
Так они спорили долго и счастливо.
3
Сквозь деревья нежно просвечивали огни бульвара.Было тихо, сумеречно. Молчаливо выстроились вдоль аллеи бронзовые изваяния.
Не Пушкины, не Гоголи, не Тургеневы, как мог бы подумать некультурный отсталый человек, а бэтмены, люди-пауки, девочки шестирукие, блин, весь этот ночной дозор, вывалившийся из мастерской местного скульптора. Поговаривали, что натурщицами для всех скульптур (даже для бэтмена) служили местному мастеру дешевые махаончики с Переходов. Не знаю, не могу подтвердить. Но какую-то скульптуру уже пытались украсть. Воров спугнули, остались надрезы на бронзовом запястье, будто статуя пыталась сделать с собой что-то дурное.
В конце аллеи было темно. А где темно, там опасно.
Некая Кора приказала мне уйти из «Кобры». А некий усатый чел мечтал заработать на мне, прокатив по неизвестному маршруту. А еще плелся за мной придурок с удостоверением сотрудника одной из секретных служб. Рыться в его мыслях скучно. Ну, где там они? Чего тянут?
В этот момент я увидел девушку.
Она повернулась, как бы всплыла из тени.
Невысокая. Пятна света на лице. Холодные глаза.
Она не считала нужным скрывать неприязнь. Пусть видит.
Смотрела, изучая. В легком повороте дрогнуло платье – длинное, неопределенного цвета, из какой-то простой ткани. До земли не хватало десяти-пятнадцати сантиметров, зато плечи обнажены, на спине низкий вырез. Я увидел голые лопатки. На них падали смутные пятна света. Еще мгновение – и девушка выбросит крылья, взлетит над темным бульваром. Только тату связывало девушку с действительностью.
Когда ты захочешь.
Неровные строчки стихов уходили под темную ткань.
Есть, наверное, счастливцы, которые дочитали стихотворение до конца.
Девушка холодно улыбнулась. Смуглая спина, чуть отставленная рука. Будто хотела поманить, но раздумала. Бедра стянуты платьем: плавные линии, удивительные скругления, свой ритм. Алгебра тела, ожившая геометрия. Такие, как она, просто пьют чай, а люди уже благодарят их. Капитан милиции Женя Кутасова потерялась бы рядом с Корой. Да и Кора, пожалуй, не стала бы рыться в рецептах тортиков.
Какие-то фигуры выступили из-за деревьев.
А из-за угла, фыркая, выкатился автомобиль.
Черная доисторическая эмка. Я невольно понизил голос:
– Вы Кора?
Она кивнула.
– Вы знаетеменя?
Она помедлила, но кивнула.
– И знаете мое настоящее имя?
Двигатель эмки работал с перебоями.
Кора холодно рассматривала меня. Я чувствовал ее неприязнь.
Когда ты захочешь.О чем это? Может, это и не стихи, совсем не стихи?
Ну да, усмехнулся я. Это сообщение. Удивительные интеллектуальные существа запредельного мира послали мне сообщение. Воспользовались телом красивой молодой женщины, потому и смотрит на меня так отчужденно.
Когда ты захочешь.Не слишком ли мелко для удивительных интеллектуальных существ запредельного мира?
Отведя взгляд, я с беспощадной ясностью увидел будущее секретного сотрудника, так и не отставшего от меня. Он тоже смотрел на Кору. И по тому, как смотрел, как выпячивал мускулистый накачанный живот, было видно, что он должен жить долго. Природа создала его для длительного существования. Тем более что общество нынче не отягощает разум таких типов излишними знаниями. Кто открыл Америку? Голову ломать не надо. Просто поставь крестик над правильным ответом: а) Микки-Маус, б) Рэмбо, в) Колумб.
Я ждал, когда Кора заговорит.
Но она молчала. Как бронзовая статуя.
И секретный сотрудник молчал. Задумчиво молчал.
Не так уж легко дастся ему долголетие, понял я. Он, конечно, будет стараться, он так запрограммирован, но ему будет нелегко. Спасет бездумность, врожденная способность выполнять чужие приказы. Что ему чувства Коры? Она прикажет, он сделает. Главное – это то, что происходит сегодня. Наша тоска по прошлому пуста, наши мечты о будущем бесплодны, поэтому он так крепко цепляется за настоящее.
– Видите машину?
Я усмехнулся: вижу.
«Попросите человека, который утверждает, что он программист, показать свой писюк. Если он покажет вам что-либо, отличающееся от PC, можете дать ему пощёчину и прогнать вон». Я отчетливо вспомнил мятую газетенку, до верху набитую такими шуточками. И отчетливо увидел тонкую руку Коры, указавшую на доисторическую машину. От типа, умудрившегося не упустить меня, безнадежно несло потом и скучным будущим. Запущенная дача. Морковные грядки. Плетеное кресло-качалка. Бессмысленный седой старичок, левая рука сухая...
Меня схватили за плечи.
Я рванулся, но держали крепко.
– Кора, вы правда знаетеменя?
Кора не ответила. Не захотела ответить.
Пока меня тащили к машине, я всяко пытался войти в ее память, в ее смутное, дымное, активно сопротивляющееся мне сознание. Сволочь. Не хочет.Я почти вошел, но меня ударили под дых, я согнулся. Железная дверца автомобиля распахнулась как-то непривычно – против хода, но кинули меня на заднее сиденье вполне общепринятым способом – рукой за волосы, лицом вниз.
Сисадмин по вызову
1
Комната – длинная, как пенал.Письменный стол, покрытый сукном.
В двух местах зеленое выцветшее сукно продрано.
На полу газеты. Просто брошены. Массивный табурет привинчен к полу, стоит странно – на каком-то неестественном, но явно хорошо рассчитанном расстоянии от стола. У окна плетеный легкий стул, у стены диван – клеенчатый, допотопный. Прямая деревянная спинка, мутное зеркало на уровне глаз. От плинтуса до потолка – узкая прихотливая трещина.
Ах, Рио-Рита...
Аргентины далекой привет...
Все на месте, и все же чего-то в комнате не хватало.
Не порядка, нет. И не вещей. Скорее, всей этой необязательной хрени, всякой мелкой чепухи, «вторых» девайсов. Неужели целая команда охотилась за мной и приволокла меня сюда только для того, чтобы вернуть никому не нужную тетрадь или назвать мне давно забытое всеми имя?
«Надо знать корни ( милые и тупые), помнить начало собственной жизни».
К сожалению, никаких начал я не помнил. Потому и подошел к большому пыльному окну. Осторожно коснулся мутного стекла, побренчал металлической задвижкой, намертво вмазанной в высохшую краску. За стеклом виднелась улица, обсаженная лохматыми тополями, глинистая, умеренно разъезженная грузовиками и телегами. Никаких признаков асфальта – цивилизация до этих уголков еще не добралась. Правда, издали, перебивая музыку, доносился паровозный гудок.
Паровоз, паровоз, ты куда меня завез?
Там и тут клубился пар. Все смазывалось, будто смотришь сквозь слезы.
По голове меня вроде не били, но сквозь печальную картину провинциальной улицы вдруг смутно проступала сиреневая соляная пустыня. Карлик слезливо жаловался: «Я болен». Поскуливала облезлая собака, путалась под ногами лошадей. «Рио-Рита», кажется, не фокстрот, вспомнил я. Николай Михайлович хранил старые винилы. От него я слышал: посадобль, хотя сам Последний атлант большой разницы между пасадоблем и фокстротом не видел. На его взгляд, мелодия «Рио-Риты» прекрасно подходила для любого двухдольного ритма.
Неважно.
Шли сквозь сумеречность лошади.
Караван растянулся чуть не на километр, время раздваивалось.
Тибетец Нага Навен, монголы, красноармейцы, тут же колея глинистой улицы. « Хана зам?Где дорога? Ото бит ултан явхуу?Сколько нам еще ехать?» – « Навш митын.Хрен его знает». Подъехал красноармеец в буденовке, в потной гимнастерке. На плохом монгольском выругался: « Сайхан зам!» Монголы покивали согласно: « Урт зам. Зов зам». Хвалили дорогу, какая она в пустыне длинная и правильная.
Испепеляющая жара.
Рябой подрагивающий воздух.
Вдруг из раскаленного сиреневого неба полетели невесомые пушинки. Снег или пух тополей над провинциальной улицей? Глаза слезились. « Онцын юм гуй», – покачал головой монгол. «Ничего особенного», – подтвердил другой несмело.
Хорошая деталь для моей игры, машинально отметил я. Последний атлант хорошо платит за неожиданности. Невесомый снег в раскаленной солончаковой пустыне – это смотрится. Это привлекает внимание.
Закончу игру, уеду в Сикким.
Там пальмы доходят почти до снеговой линии.
Загляну в монастырь Энчай. Или нет, отправлюсь в Румтек, в тихую деревушку Мартам. В шестом веке там жил святой Кармапа Ринпоче, а в девятнадцатом наезжал раджа, отдавший страну под протекторат англичан всего лишь за пожизненную пенсию.
Неважно.
Нет плохих вестей из Сиккима.
Птицы над барханами. Много, как саранчи.
Крики птиц, мелодия Рио-Риты –вот интонация саунд-трека.
Последний атлант обещал мне обеспеченную старость. Смешно. Зачем обеспеченная старость человеку, у которого не было детства, который не помнит собственной юности? Старики обязаны вспоминать, говорить о прошлом, сравнивать.
Ах, Рио-Рита...
Дверь заперта. Рама заклинена.
На зеленом сукне стола лежала тетрадь.
Кора не обманула. С обложки счастливо улыбались гиббоны: самец и самка.
Тридцать восемь (38) трупов нами приняты и преданы кремации.
Комендант Н.К.В.Д. Гулий, пом. нач. отд-ния первого отдела Г.У.Г.Б. (подпись неразборчива). 22. VIII. – 39 г.
Зачем я это выписывал?
Самообразованием не занимается,– цитировалась, видимо, производственная характеристика. – Читает партийную периодику. Ограничен, не разбирается в истории и в литературе, проявляет поверхностные знания по той или иной проблеме. Февральскую революцию встретил восторженно. Вместе со всеми громил витрины богатых магазинов, бросал камни в богатые окна. С февральской революции не пользовался отпуском. В настоящее время болеет чуть ли не семью разными видами болезней.
Тут же портретик, вырезанный из старого «Огонька».
Подпись: «Железный нарком Ежов Николай Иванович».
Революция вдохновляет. Бросать камни в богатые окна, громить магазины, гадить в нежные севрские вазы, лакать гнусный самогон из царской посуды, а потом работать, работать, работать на износ, до полной потери сил, никогда не пользоваться отпуском, болеть всеми видами болезней и читать только партийную периодику...
Нельзя допускать к руководству людей, активно участвовавших в гражданской войне.
И тут же:
Туристы извне.
Богатые инопланетяне.
Никакой системы в выписках не наблюдалось.
Я помнил каждую деталь жизни с того мгновения, как очнулся в Ожоговом центре, но из увиденного в тетради – ничего. Саму тетрадь не помнил. Сказали: тетрадь твоя, вот и считаю – моя. Извлекли тетрадь из кармана моей обгоревшей куртки, какой спор? – она моя, конечно. А может, на самом деле я турист извне, богатый инопланетянин? Не вижу ничего, что опровергло бы подобное предположение. Оплатил круиз по Галактике, теперь таскаюсь по незнакомым планетам. Почему нет?
Глупо, но для будущего сценария годится.
Скажем, приключения космического туриста.
Такая вот веселая агрессивная бродилка. Вселиться в тело Чингиз-хана и бросить немытые орды другим путем – скажем, переправить тучи воинов на плотах в Австралию. Блин, как изумятся британские каторжане, услышав в Новой Каледонии монгольскую речь. Согласно преданию, род Чингиз-хана восходит к женщине по имени Алан-Гоа, сумевшей забеременеть от луча света. История полна извращенцев. « Сайн байна, –скажет Чингиз. – Здравствуйте». – « Чиный нэр хэн бэ?– удивятся каторжане. – Как тебя зовут, чел?» – «Чингиз-хан меня зовут. С детства так зовут. Чингиз-хан я». – « Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна.– Толмач в Новой Каледонии непременно найдется. – Сайн явж ирэв. Доехали хорошо?» – «Штормило, – сердито ответит Чингиз-хан, прикидывая, что ему делать с такими непонятливыми отсталыми челами. – Ажил хэрэг сайн уу?Как ваши дела?» – « Онцын юм гуй, –ответит толмач. – Ничего особенного». – « Уй-уй-уй, – совсем рассердится Чингиз-хан. – Как так, ничего особенного? Та миний хэлснийг ойлгож байна уу?»И прикажет: «Сделайте им особенное!»
Я глянул в мутное зеркало.
Серые, чуть подпухшие глаза, в них ни тревоги, ни особой печали.
Да и с чего печаль? Мне везет. Однажды я уже выжил. Однажды я куда-то не долетел. Наверное, опять выживу. Или не долечу. Ах, Рио-Рита!Богатым инопланетянам наплевать, что я чувствую. Туристам извне тоже. Но кому я несу сообщение? Доктор Григорий Лейбович и его учитель Крайон, который не был человеком, утверждают, что мы только инструменты. Тогда – кому, кому?
Я подобрал с полу «Правду» от 29 января 1939 года.
Легендарному Перекопу посвятили свою первую оперу три молодых украинских композитора – Ю. Мейтус, М. Тиц и В. Рыбальченко (либретто В. Бычко и Шелонцева). Заботливый, по-товарищески внимательный к бойцам, решительный и смелый полководец – таким рисуется в опере образ Михаила Васильевича Фрунзе. Верный ученик Ленина и Сталина двигает красные полки на решительный штурм и приводит к победе. Правда, увлекшись показом чуткого, глубоко-человеческого отношения Фрунзе к бойцам, авторы и постановщики спектакля не дали зрителям возможности по-настоящему почувствовать весь размах стратегической мысли командарма, не обрисовали его, как одного из творцов большевистского военного искусства...
Странно, газета еще не выцвела. Когда я послюнил палец и провел по листку, шрифт размазался. Никак не тянула газета на семьдесят лет.
Прошло расширенное заседание Президиума правления Союза советских писателей с участием актива. После доклада тов. А. Фадеева утвержден новый состав президиума правления в 15 человек: В. Герасимова, А. Караваева, В. Катаев, К. Федин, П. Павленко, Л. Соболев, А. Фадеев, А. Толстой, Вс. Вишневский, В. Лебедев-Кумач, Н. Асеев, М. Шолохов, А. Корнейчук, Алио Машашвили, Янка Купала.
Я помял газету в руке. Репринт? Не похоже.
Захват Барселоны – прямой результат недостатка вооружений у республиканской армии. К 23 декабря, перед началом наступления фашистов, соотношение сил на каталонском фронте складывалось следующим образом: фашисты располагали 23-24 пехотными дивизиями (240 тысяч человек), не считая других видов войск, численность которых составляла 40-50 тысяч человек. Примерно половину их составляли германо-итальянские интервенты. Этим силам республиканцы могли противопоставить только 100-тысячную армию, при этом недостаточно вооруженную. Располагая армией, в три раза превосходящей республиканскую, фашисты смогли начать наступление сразу в трех направлениях: из сектора Трэмп, из сектора Балагер и из сектора Фрага. В главном направлении (сектор Фрага) действовал итальянский экспедиционный корпус, а также марокканские и наваррские части. С первого дня боев республиканцы вынуждены были ввести в действие все свои резервы. Обладая превосходством в людских силах, фашисты выбрали простой, но вместе с тем чрезвычайно выгодный метод: каждый раз после суточного боя они отводили действовавшие на первой линии дивизии на вторую линию, а со второй – перекидывали свежих солдат на первую.
Я терпеливо перевернул газетный лист.
...Еще будучи директором ленинградской фабрики «Скороход»,– писал некто Н. Сметанин, впрочем, не некто, а замнаркома легкой промышленности, – я неоднократно слышал жалобы отдельных работников на то, что им приходится сидеть в учреждении по ночам и при этом чаще всего без надобности. Сейчас, работая в наркомате, наблюдаю то же самое. В 12 часов ночи, в час, в два и в три в наркомате продолжает сидеть значительная часть ответственных работников. А утром они являются на работу гораздо позднее установленного срока, хотя их часами дожидаются посетители, а технический аппарат, оставаясь без руководителей, работает плохо. Известно, самые производительные часы работы – утренние. Вот и надо бы заниматься с утра самым важным, самым сложным. Но даже заседания коллегии наркомата проходят ночью. Все сидят сонные и ждут, когда заседание кончится. Зачем это нужно? Кому это нужно? Я, признаться, тоже начинаю засиживаться. Спросите, почему? Отвечаю честно: да потому, что нарком сидит поздно. А заместители наркома сидят про тот случай, если их вызовет нарком. А работники аппарата сидят с одной мыслью: вдруг их вызовет замнаркома?