Страница:
– Ливером? – переспросил Бадди. Он уже начал привыкать к своему имени.
– Щиты и эти самые.
– А, ливрейные лакеи.
– И эти самые.
– Что ты сделаешь, когда у тебя будет куча золота, Глод? – спросил Бадди. Гитара тихонько отозвалась из чехла на звуки его голоса.
Глод пришел в замешательство. Он хотел объяснить, что для гнома единственный смысл в обладании кучей золота заключался в обладании кучей золота. От него не требуется ничего другого, кроме как быть настолько ауреальным, насколько оно способно.
– Без понятия, – ответил он. – Никогда не думал, что у меня будет куча золота. А как насчет тебя?
– Я поклялся стать самым знаменитым музыкантом в мире.
– Опасные они, такого типа клятвы, – сказал Клифф. – Можно и выполнить.
– Разве не все артисты мечтают об этом?
– По моему опыту, – сказал Глод, – каждый настоящий артист хочет, действительно хочет, чтобы ему платили.
– И славу, – добавил Бадди.
– Насчет славы не знаю, – сказал Глод. – Трудновато быть и знаменитым и живым одновременно. Все, что я хочу – это играть каждый день и слышать, как кто-нибудь говорит: «Спасибо, это было отлично. Вот тут немного денег. Завтра в это же время, хорошо?»
– И это все?
– Это очень много. Мне нравится, когда люди говорят: «Нужен хороший горнист, позовем Глода сына Глода».
– Звучит скучновато, – заметил Бадди.
– Я люблю скуку. В ней есть постоянство.
Они добрались до боковой двери «Барабана» и вошли в мрачную комнату, пропахшую крысами и уже побывавшим в употреблении пивом. Из бара доносился приглушенный гул голосов.
– На звук там куча народу, – сказал Глод.
К ним подскочил Гибискус.
– Вы готовы, чуваки? – спросил он.
– Обожди, – сказал Клифф. – Мы не обсудили оплату.
– Я же сказал – шесть долларов, – сказал Гибискус. – А чего вы ожидали? Вы не члены Гильдии, а Гильдия берет восемь.
– Мы и не просим у тебя восемь, – сказал Глод.
– Правильно!
– Мы возьмем шестнадцать.
– Шестнадцать? Вы не можете так поступать! Это почти двойная цена Гильдии!
– Но у тебя там целая толпа, – сказал Глод. – Я готов спорить, что ты сдал напрокат море пива. А если мы сейчас уйдем?
– Давай поговорим об этом, – сказал Гибискус. Он обхватил Глода за голову и увлек в угол.
Бадди смотрел, как Библиотекарь исследует пианино. Он никогда не встречал музыкантов, которые для начала пытаются съесть свой инструмент. Затем обезьяна приподняла крышку и уставилась на клавиатуру. Попробовала несколько нот – по-видимому, на вкус. Вернулся Глод, потирая руки.
– Это научит его уму-разуму, – сообщил он. – Ха!
– Сколько? – спросил Клифф.
– Шесть долларов!
Настала тишина.
– Извини, – сказал Бадди. – Мы ожидали услышать «десять».
– Я был тверд, – сказал Глод. – Он пытался уломать меня на два.
Различные религии утверждают, что вселенная началась со слова, с песни, с танца, с музыкальной пьесы. Слушающие Монахи из Овцепикских Гор тренируют свой слух до тех пор, пока не становятся способны назвать по звуку масть карты. Они ставят перед собой задачу слушать все тишайшие звуки вселенной, чтобы составить из тончайших отголосков изначальный звук. Они утверждают, что в начале всего, несомненно, был какой-то очень странный шум.
Но искушеннейшие слухачи (которые всегда выигрывали в покер), которые выслушивают застывшие звуки из аммонитов и янтаря, клялись, что могут различить некие тихие звуки, предшествующие шуму.
Они звучат так, утверждают монахи, как будто кто-то дает счет: Раз, Два, Три, Четыре. Самый же лучший слухач, который слушает базальт, признавался, что может различить едва уловимые цифры еще до этих. Когда его вопросили, что же это за цифры, он отвечал:
– Это звучит так: Раз, Два.
Никто не спрашивал – если были звуки, призвавшие вселенную к бытию, то что случилось с ними потом. Это мифология. Никто не ждет, что вы будете задавать такие вопросы.
С другой стороны, Ридкулли верил, что все началось по случайности или – как в частном случае Декана – назло.
Старшие волшебники обычно не выпивали в «Залатанном Барабане», кроме тех случаев, когда они были не на службе. Они сознавали, что сейчас они находятся в нездоровом состоянии, именуемом официальным, и потому сидели с чопорным видом перед своей выпивкой. Вокруг них было кольцо пустых стульев, но не очень широкое, поскольку «Барабан» сегодня был необычайно переполнен.
– Мы здорово окружены, – заметил Ридкулли, озираясь – А, я вижу у них опять есть Реальный Эль! Я возьму пинту Тарботовского Действительно Странного, спасибо.
Волшебники наблюдали, как он осушает кружку. Анк-Морпоркское пиво обладает совершенно особенным вкусом. Некоторые говорили, что оно напоминает суп-пюре. Они неправы. Суп-пюре холоднее.
Ридкулли довольно причмокнул губами.
– Да, мы точно знаем, из чего варят доброе анк-морпоркское пиво! – сказал он.
Волшебники закивали. Да, они точно это знали. И поэтому пили джин с тоником.
Ридкулли огляделся. Обычно в это время здесь уже кипела битва или по крайней мере умеренная поножовщина. Однако сегодня здесь раздавался только гул разговоров и все посетители глазели на маленькую сцену в дальнем конце зала, на которой в большом количестве ничего не происходило. Теоретически над ней висел занавес; практически же это была старая тряпка, из-за которой непрерывно доносились стуки и грюки.
Волшебники сидели довольно близко к сцене. Волшебники всегда стараются занять места получше.
Ридкулли различил тени, двигающиеся за занавесом, и приглушенные переговоры.
– Он спрашивает, как мы называемся?
– Клифф, Бадди, Глод и Библиотекарь. Я думал, он знает.
– Нет, у нас должно быть одно имя на всех.
– Тут их нормируют, что ли?
– Что-нибудь вроде Веселых Трубадуров, может быть?
– Уук!
– Глод и Глодеты?
– Да? А как насчет Клиффа и Клиффетов?
– Гуук уук Уук Ук?
– Нет. Имя должно быть особенное, как музыка.
– Может быть, Золото? Хорошее гномское имя.
– Нет. Что-нибудь другое.
– Тогда Серебро?
– Уук!
– Я не думаю, мы должны называться, как какой-нибудь тяжелый металл, Глод.
– Да зачем это вообще? Мы просто банда, которая играет музыку.
– Имя важно.
– Ну, вот гитара довольно необычна. Как насчет Банды с Роковой Гитарой Бадди в Ней?
– Уук.
– Слишком длинно.
– Хм…
Вселенная затаила дыхание.
– Тогда Банда Рока.
– Мне нравится. Коротко и чутка грязно, прямо как я.
– Уук.
– Теперь надо быстро придумать название для музыки.
– А, рано или поздно оно само к нам придет.
Ридкулли оглядел бар.
На противоположной стороне бара виднелся Себя Без Ножа Режу Достабль, самый импозантный и неудачливый анк-морпоркский бизнесмен. Он пытался всучить кому-то хот-дог весьма преступного свойства, что означало крах последнего делового начинания, обещавшего бешеные прибыли. Достабль торговал горячими сосисками только когда у него не шло ничто другое [22]. Он безответно помахал Ридкулли рукой.
За следующим столом расположился Сумкоротый Лимон, один из рекрутеров Гильдии Музыкантов, с двумя ассистентами, чьи музыкальные знания ограничивались умением выбивать дробь на чьем-нибудь черепе. На его лице застыло выражение, свидетельствующее, что он здесь не для поправки здоровья, хотя большинство официальных лиц Гильдии выглядело так, будто их единственной заботой было здоровье других людей, в основном в плане подорвать его.
Настроение Ридкулли улучшилось. Вечер обещал быть более интересным, чем он ожидал поначалу.
У сцены стоял еще один столик. Его взгляд скользнул по нему, но тут же вернулся. За столиком в полном одиночестве сидела молодая женщина. Конечно, нечасто увидишь в «Барабане» молодых женщин. Тем более молодых женщин без сопровождающих. Они появлялись здесь чтобы мгновенно им обзавестись. Странным было и то, что люди жались на скамьях, в то время как вокруг нее оставалось пустое пространство. Она весьма привлекательна, подумал Ридкулли, на изящный манер. Как называют девушек с мальчишеской внешностью? Подсвинка или что-то в этом роде. На ней было черное платье с кружевами, какие носят здоровые девицы, желающие казаться изнуренными, а на плече сидел ворон.
Она повернула голову, заметила, что Ридкулли смотрит на нее – и исчезла.
Более или менее.
Он был волшебником, в конце концов. В его глазах все расплылось, как будто она мерцала, появляясь и исчезая. Ну хорошо. Он слышал, что в последнее время в городе появились молоденькие Зубные Феи. Она, наверное, как раз из ночного народа. Вероятно, у нее выходной, как у всех добрых людей.
Движение на столе привлекло его внимание. Смерть Крыс пятился задом, таща за собой миску с арахисом.
Он повернулся к волшебникам. Декан так и сидел в своей остроконечной шляпе, а на лице у него что-то блестело.
– Ты выглядишь распаренным, Декан, – заметил Ридкулли.
– О, я привлекателен и крут, Аркканцлер, уверяю вас, – сказал Декан.
Какая-та влага капнула у него с носа. Преподаватель Современного Руносложения подозрительно принюхался.
– Кто-то жарит бекон? – спросил он.
– Лучше сними ее, Декан, – сказал Ридкулли. – Сразу почувствуешь себя лучше.
– А по-моему, пахнет как в Доме Доступной Привязанности миссис Пальм, – сказал Главный Диспутатор.
Остальные в изумлении воззрились на него.
– Я один раз случайно проходил мимо, – быстро добавил он.
– Руносложение, сними-ка с Декана шляпу, – велел Ридкулли.
– Уверяю вас…
Шляпа слетела. Нечто высокое, жирное и почти повторяющее остроконечную форму шляпы свесилось вперед.
– Декан, – произнес Ридкулли в конце концов. – Что ты сделал со своими волосами? Это выглядит как клин спереди и как утиная жопа, простите мой клатчский, сзади. И все блестит.
– Лярд. Вот откуда несло беконом, – сказал Преподаватель.
– Это так, – сказал Ридкулли. – А откуда цветочный запах?
– бурбурбурбурлавандабурбурбур, – сказал Декан угрюмо.
– Пардон, Декан?
– Я сказал – это оттого, что я добавил лавандового масла, – заявил Декан громогласно. – И кое-кто из нас склонен считать это стильной прической, благодарю вас. Ваша проблема, Аркканцлер, в том, что вы не понимаете представителей нашего поколения.
– Чего? Ты имеешь в виду – на семь месяцев старше меня?
На сей раз смешался Декан.
– А что я сказал? – спросил он.
– Принимаешь ли ты пилюли из сушеных лягушек, старина? – поинтересовался Ридкулли.
– Конечно, нет, они для умственно неуравновешенных, – сказал Декан.
– Ага. Это и есть твоя проблема.
Занавес поднялся, или, говоря точнее, рывками убрался вбок.
Банда Рока сощурилась от света факелов.
Никто не захлопал. С другой стороны, никто ничего не метнул. По стандартам «Барабана» это был сердечный прием.
Ридкули разглядел высокого кудрявого юношу, сжимавшего нечто напоминающее недокормленную гитару или банджо, принимавшее участие в битве. Рядом с ним стоял гном с боевым горном. В тылу виднелся тролль, сидящий за грудой камней, имея в каждой лапе по молотку. С другой же стороны находился Библиотекарь, перед… Ридкулли наклонился вперед… перед чем-то, смутно напоминавшим скелет пианино, установленный на пивные бочонки.
Парня, казалось, парализовало обращенное на него внимание. Он сказал:
– Привет… э-э-э… Анк-Морпорк.
И, полностью истощенный этим словоизлиянием, принялся играть. Это был простенький рисунок, который вы и не заметите, услышав на улице. Он сопровождался последовательностью грохочущих аккордов и – вдруг сообразил Ридкулли – он не сопровождался ими, поскольку они и стали им. Это было невозможно. Никакая гитара не способна на такое.
Гномов горн взорвался секвенцией. Тролль подхватил ритм. Библиотекарь обрушил обе руки на клавиатуру, по всей видимости, на авось. Ридкулли никогда не слышал такого шума.
И вдруг… И вдруг… Это не было больше шумом. Это было вроде той чуши о белом свете, которую вечно несли молодые волшебники из Корпуса Магии Высоких Энергий. Они говорили, что все цвета вместе составляют белый, что по мнению Ридкули было совершеннейшей ерундой, поскольку каждый знает, что если смешать все краски, какие под руку подвернутся, то получится зеленовато-бурая масса, которая никоим образом не напоминает белый.
Весь этот шум, все это музыкальное месиво вдруг сконцентрировалось и сквозь него проглянула новая музыка.
Деканов кок трепетал.
Толпа двигалась.
Ридкулли заметил, что топает ногой. Он прижал ее к полу другой ногой. Он смотрел на тролля, ведущего бит и молотящего по своим каменюкам так, что стены тряслись. Руки Библиотекаря носились по клавиатуре, потом к ним присоединились и ноги. А гитара, не прерываясь, улюлюкала, визжала и пела мелодию.
Волшебники полпрыгивали на стульях и крутили пальцами в воздухе.
Ридкулли наклонился к Казначею и завопил на него.
– Что?! – проорал Казначей.
– Я говорю, все они свихнулись, кроме нас с тобой!
– Что?!
– Это все музыка!
– Да! Она великолепна! – закричал Казначей, размахивая костлявыми руками.
– А я уже не так уверен в тебе!
Ридкулли откинулся назад и извлек чудометр. Тот дергался как сумасшедший и ничем не мог помочь. По нему нельзя было сказать, магия это или нет. Он отвесил Казначею тычка.
– Это не магия! Это что-то другое!
– Вы совершенно правы!
У Ридкулли возникло ощущение, что он внезапно заговорил на чужом языке.
– Я имею в виду, что этого слишком много!
– Да!
Ридкулли вздохнул.
– Подходящее время для твоих лягушачьих пилюль!
Из развороченного пианино повалил дым. Пальцы Библиотекаря разгуливали по клавишам, как Казанунда по женскому монастырю.
Ридкулли оглянулся кругом. Он чувствовал себя совершенно одиноким.
Кое-кто еще оказался нечуствителен к музыке. Сумкоротый встал. Встали и его ассистенты, обнажив шишковатые дубинки. Ридкулли знал законы Гильдии. Без сомнения, они должны исполняться. Город не сможет существовать без этого. Если и существует нелицензированная музыка, то это именно она.
Тем не менее… он закатал рукав и приготовил шаровую молнию. Просто на всякий случай.
Один из ассистентов выронил дубинку и схватился за ногу. Другой развернулся кругом, как будто схлопотал в ухо. Шляпа Сумкоротого неожиданно смялась, словно кто-то треснул его по голове. Ридкулли, глаза которого ужасно слезились, вроде бы разглядел Зубную Фею, опускающую на голову Сумкоротого рукоятку косы.
Аркканцлер мыслил весьма здраво, но частенько страдал от того, что поезд его мышления медленно менял пути. Появление косы привело его в замешательство, ведь трава не имеет зубов, шаровая молния вспыхнула у него в пальцах, и пока руку его обжигала нестерпимая боль, он осознал, что в звуке что-то присутствует. Что-то дополнительное.
– О, нет, – проговорил он, пока шаровая молния падала на пол, опалив башмак Казначея. – Он же живой!
Он сгреб пивную кружку, яростно добил содержимое и грохнул ее кверху дном на стол.
Луна сияла над Клатчской пустыней, прямо над пунктирной линией. Пескам по обе стороны доставалось почти равное количество лунного света, несмотря на то что люди, подобные мистеру Клиту, находили данное состояние дел весьма прискорбным.
Сержант брел по утоптанному песку плаца. Он остановился, уселся на песок и извлек на свет божий сигару. Потом он достал спичку, наклонился и чиркнул ею об какой-то торчащий из песка предмет, который произнес:
– ДОБРЫЙ ВЕЧЕР.
– Я думаю, ты получил достаточно, а, солдат? – спросил сержант.
– ДОСТАТОЧНО ЧЕГО, СЕРЖАНТ?
– Два дня на солнце, без пищи и воды… Я полагаю, ты обезумел от жажды и умоляешь выкопать тебя, а? – продолжал сержант.
– ДА. БЕЗУСЛОВНО, ЗДЕСЬ ОЧЕНЬ СКУЧНО.
– Скучно?
– БОЮСЬ, ЧТО ДА.
– Скучно? Тебе не должно быть скучно! Это же Преисподняя! Ты должен испытывать ужасающие физические и духовные мучения! После одного дня здесь ты должен стать… – сержант исподтишка посмотрел на свою исписанную ладонь – …буйнопомешанным! Я наблюдал за тобой весь день, ты даже не стонал! Я не могу усидеть в своей… ну этом, там сидят, вокруг бумаги и эти, как их…
– КАНЦЕЛЯРИЯ.
– …и работать, когда ты здесь в таком положении! Я не вынесу этого!
Белая Тыква Пустыни взглянул вверх. Он почувствовал, что пришло время для жеста любезности.
– ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, – сказал он.
Сержант расслабился.
– ЭТО ПОМОГАЕТ ЛЮДЯМ ВСЕ ЗАБЫТЬ, ПРАВДА?
– Забыть? Да они вообще ничего не помнят после… э-э-э…
– ПРЕИСПОДНЕЙ.
– Точно! Ее!
– А. ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ЗАДАМ ВОПРОС?
– Чего?
– ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ПОСИЖУ ЗДЕСЬ ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ?
Сержант открыл рот, чтобы ответить, а из-за ближайшнй песчаной дюны налетели Д'реги.
– Музыка? – переспросил Патриций. – Ах. Расскажи поподробнее.
Он откинулся на спинку кресла с выражением, предполагающим участливое внимание. Таким образом он создавал некий ментальный эквивалент вакуума. Люди выкладывали все только чтобы заполнить пустоту.
Кстати, Лорд Витинари, верховный правитель Анк-Морпорка, очень любил музыку.
Людям страшно хотелось узнать, какая именно музыка могла привлечь такого человека. Заформализованная камерная музыка, может быть? Или громомечущие оперы?
На самом же деле он предпочитал стиль, исключающий исполнение. Любое исполнение, полагал он, подвергает музыку издевательствам, заключая ее в высушенные шкуры, останки дохлых кошек и куски металла, расплющивает ее в проволоку и трубки. Она должна оставаться на бумаге, в виде рядов маленьких точек и крючков, аккуратно сидящих на линейке. Только в таком виде она чиста. Она начинает гнить сразу же как только люди дотрагиваются до нее. Куда лучше спокойно сидеть в комнате и читать ноты – ничто не встает между тобой и замыслом композитора, кроме росчерков пера. Слушать ее в исполнении потных жирных мужиков, у которых из ушей растут волосы, а с гобоев капает слюна… сама мысль об этом вызывала у него содрогание. Хотя и не очень сильное, поскольку он никогда и ничего не доводил до крайности. Итак….
– И что произошло потом? – спросил он.
– А п'том, вашсьяттство, – сказал Корявый Майкл, лицензированный нищий и неформальный информатор, – он начал петь п'сню про Здор'венные Огненные Яйцы.
Патриций вздернул бровь.
– Пардон?
– Чтот' вродь этво, не мог раз'брать слов, пашему-патамушт – пианин' взорвалсь.
– О? Представляется, что это в некоторой степени затруднило продолжение концерта.
– Не, обезьяна играл' себе дальше на чем осталсь, – сказал Корявый Майкл. – А народ повскакал и начл орать и плясать и топть ногами будто топтали тар'канов.
– И ты сказал, что людям из Гильдии Музыкантов был причинен ущерб?
– Эт' было охренеть как странн'. После всего эт'во они были белые как простыни, – Корявый Майкл подумал о состоянии своего собственного белья. – Белыми, как нектрые простыни.
Пока он рассказывал, Патриций просматривал доносы. Безусловно, это был очень странный вечер. Буйство в «Барабане»… ну, это обычное дело, разве что все это не очень напоминало типичное «барабанное» буйство и он никогда раньше не слышал о пляшущих волшебниках… Была только одна вещь, которая могла встревожить еще больше…
– Скажи мне, – попросил он. – Какова была реакция мистера Достабля на все это?
– Чего, вашсьяттство?
– Достаточно простой вопрос, как мне кажется.
Корявый Майкл подобрал слова «но откуда вы узнали, что старина Достабль был там? Я ведь ничего о нем не сказал», привлек к ним внимание голосовых связок, а потом два, три и четыре раза подумал, стоит ли их произносить.
– Он сидел, потом вск'чил. С открыт'м ртом. Потом рванул оттуд'.
– Я вижу. О, боги. Благодарю, Корявый Майкл. Ты можешь быть свободен.
Нищий смешался.
– Вонючий Старина Рон ск'зал, чт' вашсьяттство иногда платят за информац'ю, – сказал он.
– Да? В самом деле? Он говорил это, да? Что ж, очень интересно, – Витинари сделал пометку на полях доноса. – Благодарю.
– Э-э-э.
– Не позвляй мне задерживать тебя и далее.
– Э-э-э. Нет. Боги хр'нят вашсьяттство, – сказал Корявый Майкл и кинулся бежать, пока его не задержали.
Когда топот нищего затих вдали, Патриций подошел к окну, постоял, заложив руки за спину, и вздохнул.
Вероятно, где-то есть такие города, размышлял он, где правители беспокоятся лишь о всяких пустяках… Нашествия варваров, баланс налогообложения, убийства, локальные извержения вулканов. Там не было людей, деловито отворявших двери реальности и метафорически возглашавших: «Привет, входите, рад вас видеть, какой у вас чудесный топор, а кстати, не могу ли я заработать на вас немного денег, раз уж вы здесь?». Временами Лорду Витинари хотелось узнать, что же все-таки произошло с мистером Хонгом. Все это знали, конечно. Но только в общих чертах. Неточно.
Что за город. Весной загорелась река. Гильдия Алхимиков примерно раз в месяц взрывается.
Он вернулся к столу и сделал еще одну краткую пометку. Он сильно опасался, что ему придется кого-то убить.
Затем он взял Третью Часть Прелюда Соль-мажор Фонделя и углубился в чтение.
Сьюзан возвращалась по аллее туда, где оставила Бинки. С полдюжины человек валялись тут и там на мостовой и постанывали.
Сьюзан не обращала на них никакого внимания. Всякий, кто пытался украсть лошадь Смерти, очень скоро начинал понимать метафору «вселенная боли». У Бинки был меткий глаз. Вселенные получались маленькие и глубоко личные.
– Музыка играла его, а не наоборот, – сказала она. – Ты же видел. Я даже не уверена, что его пальцы касались струн.
– ПИСК.
Сьюзан поглаживала руку – голова Сумкоротого оказалась на редкость крепкой.
– Можно ли уничтожить ее, не убивая его?
– ПИСК.
– Ни малейшей надежды, – перевел ворон. – Музыка – это все, что привязывает его к жизни.
– Но Деду… но он сказал, что она в любом случае убьет его!
– Это большая, широкая, удивительная вселенная в полном порядке, – сказал ворон.
– ПИСК.
– Но послушай… если это какой-то… паразит, – сказала Сьюзан, когда Бинки взмыла в небо, – то какой ему смысл губить своего хозяина?
– ПИСК.
– Он говорит, что тут ты его поймала, – сказал ворон. – Не сбросишь ли меня над Квирмом?
– Что ей от него надо? – спросила Сьюзан. – Она использует его, но для чего?
– Двадцать семь долларов! – сказал Ридкулли. – Двадцать семь долларов за ваше освобождение! И этот сержант все время ухмылялся! Арестованные волшебники!
Он прошелся вдоль строя унылых фигур.
– Я хочу сказать: часто ли такое случалось, чтобы в «Барабан» вызывали Стражу? – вопросил он. – Я хотел бы знать, что по вашему мнению вы делали?
– бурбурбурбур, – сказал Декан, глядя в пол.
– Я извиняюсь?
– бурбурбурбур танцевалибурбурбур.
– Танцевали, – ровным голосом повторил Ридкулли, возвращаясь вдоль строя. – Так надо танцевать, по-вашему? Колошматя окружающих? Швыряя друг друга через голову? Крутясь и вертясь? Даже тролли не ведут себя так – и не думайте, что я имею что-то против троллей – а ведь вы вроде бы волшебники! Предполагается, что люди должны смотреть на вас снизу вверх и вовсе не потому, что вы кувыркаетесь у них над головами. Руносложение, не думай, что я не заметил этого маленького представления, я был крайне возмущен! Бедный Казначей вынужден был упасть на пол! Танцы – это… хоровод вокруг майского дерева или чего-то еще в том же роде, пристойные покачивания, может быть небольшой светлый танцевальный зал… а не раскручивание людей вокруг себя, будто гномы топорами – и имейте в виду, я всегда говорил, что гномы – соль земли. Я достаточно ясно выразился?
– бурбурбурбурвсетакделалибурбурбурбурбур, – пробурчал Декан, все так же глядя в пол.
– Никогда не думал, что мне придется говорить это волшебникам старше семнадцати, но вы все находитесь под домашним арестом вплоть до особых распоряжений! – заорал Ридкулли.
Оказаться заточенным в стенах Университета – не такое уж суровое наказание. Волшебники в принципе не доверяют воздуху, если он не выдержан хорошенько в закрытом помещении, а живут в некотором подобии желоба, катаясь по нему между своими комнатами и обеденным столом. Но тут им стало не по себе.
– бурбурбурбур непонимаюпочему бурбурбурбур, – пробормотал Декан.
Много позже, в день, когда музыка умерла, он объяснял, что все из-за того, что он никогда не был действительно молодым, или по крайней мере достаточно старым, чтобы осознать, что он молод. Как и большинство волшебников, он приступил к учебе будучи таким маленьким, что официальная остроконечная шляпа сползала ему на глаза. А потом он сразу стал, ну, волшебником. И у него не возникало ощущения, что он что-то где-то упустил. Вплоть до последних двух-трех дней. Он не знал, что это было. Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно скорее. Он чувствовал себя как обитатель тундры, проснувшийся однажды утром с непреодолимым желанием покататься на водных лыжах. И уж совершенно точно он не желал сидеть взаперти, когда в воздухе носилась музыка.
– бурбурбурбур несобираюсьсидетьвзаперти бурбурбурбур…
Непривычное ощущение пронзило его – он жаждал неповиновения! Неповиновения всему подряд, включая закон всемирного тяготения. Совершенно определенно он не собирался больше аккуратно складывать одежду перед сном! Если бы Ридкулли сказал – а, так ты бунтарь, и против чего же ты бунтуешь? – он бы ответил, он бы сказал нечто чертовски запоминающееся, да, сказал бы! Но Ридкулли величественно удалился.
– Щиты и эти самые.
– А, ливрейные лакеи.
– И эти самые.
– Что ты сделаешь, когда у тебя будет куча золота, Глод? – спросил Бадди. Гитара тихонько отозвалась из чехла на звуки его голоса.
Глод пришел в замешательство. Он хотел объяснить, что для гнома единственный смысл в обладании кучей золота заключался в обладании кучей золота. От него не требуется ничего другого, кроме как быть настолько ауреальным, насколько оно способно.
– Без понятия, – ответил он. – Никогда не думал, что у меня будет куча золота. А как насчет тебя?
– Я поклялся стать самым знаменитым музыкантом в мире.
– Опасные они, такого типа клятвы, – сказал Клифф. – Можно и выполнить.
– Разве не все артисты мечтают об этом?
– По моему опыту, – сказал Глод, – каждый настоящий артист хочет, действительно хочет, чтобы ему платили.
– И славу, – добавил Бадди.
– Насчет славы не знаю, – сказал Глод. – Трудновато быть и знаменитым и живым одновременно. Все, что я хочу – это играть каждый день и слышать, как кто-нибудь говорит: «Спасибо, это было отлично. Вот тут немного денег. Завтра в это же время, хорошо?»
– И это все?
– Это очень много. Мне нравится, когда люди говорят: «Нужен хороший горнист, позовем Глода сына Глода».
– Звучит скучновато, – заметил Бадди.
– Я люблю скуку. В ней есть постоянство.
Они добрались до боковой двери «Барабана» и вошли в мрачную комнату, пропахшую крысами и уже побывавшим в употреблении пивом. Из бара доносился приглушенный гул голосов.
– На звук там куча народу, – сказал Глод.
К ним подскочил Гибискус.
– Вы готовы, чуваки? – спросил он.
– Обожди, – сказал Клифф. – Мы не обсудили оплату.
– Я же сказал – шесть долларов, – сказал Гибискус. – А чего вы ожидали? Вы не члены Гильдии, а Гильдия берет восемь.
– Мы и не просим у тебя восемь, – сказал Глод.
– Правильно!
– Мы возьмем шестнадцать.
– Шестнадцать? Вы не можете так поступать! Это почти двойная цена Гильдии!
– Но у тебя там целая толпа, – сказал Глод. – Я готов спорить, что ты сдал напрокат море пива. А если мы сейчас уйдем?
– Давай поговорим об этом, – сказал Гибискус. Он обхватил Глода за голову и увлек в угол.
Бадди смотрел, как Библиотекарь исследует пианино. Он никогда не встречал музыкантов, которые для начала пытаются съесть свой инструмент. Затем обезьяна приподняла крышку и уставилась на клавиатуру. Попробовала несколько нот – по-видимому, на вкус. Вернулся Глод, потирая руки.
– Это научит его уму-разуму, – сообщил он. – Ха!
– Сколько? – спросил Клифф.
– Шесть долларов!
Настала тишина.
– Извини, – сказал Бадди. – Мы ожидали услышать «десять».
– Я был тверд, – сказал Глод. – Он пытался уломать меня на два.
Различные религии утверждают, что вселенная началась со слова, с песни, с танца, с музыкальной пьесы. Слушающие Монахи из Овцепикских Гор тренируют свой слух до тех пор, пока не становятся способны назвать по звуку масть карты. Они ставят перед собой задачу слушать все тишайшие звуки вселенной, чтобы составить из тончайших отголосков изначальный звук. Они утверждают, что в начале всего, несомненно, был какой-то очень странный шум.
Но искушеннейшие слухачи (которые всегда выигрывали в покер), которые выслушивают застывшие звуки из аммонитов и янтаря, клялись, что могут различить некие тихие звуки, предшествующие шуму.
Они звучат так, утверждают монахи, как будто кто-то дает счет: Раз, Два, Три, Четыре. Самый же лучший слухач, который слушает базальт, признавался, что может различить едва уловимые цифры еще до этих. Когда его вопросили, что же это за цифры, он отвечал:
– Это звучит так: Раз, Два.
Никто не спрашивал – если были звуки, призвавшие вселенную к бытию, то что случилось с ними потом. Это мифология. Никто не ждет, что вы будете задавать такие вопросы.
С другой стороны, Ридкулли верил, что все началось по случайности или – как в частном случае Декана – назло.
Старшие волшебники обычно не выпивали в «Залатанном Барабане», кроме тех случаев, когда они были не на службе. Они сознавали, что сейчас они находятся в нездоровом состоянии, именуемом официальным, и потому сидели с чопорным видом перед своей выпивкой. Вокруг них было кольцо пустых стульев, но не очень широкое, поскольку «Барабан» сегодня был необычайно переполнен.
– Мы здорово окружены, – заметил Ридкулли, озираясь – А, я вижу у них опять есть Реальный Эль! Я возьму пинту Тарботовского Действительно Странного, спасибо.
Волшебники наблюдали, как он осушает кружку. Анк-Морпоркское пиво обладает совершенно особенным вкусом. Некоторые говорили, что оно напоминает суп-пюре. Они неправы. Суп-пюре холоднее.
Ридкулли довольно причмокнул губами.
– Да, мы точно знаем, из чего варят доброе анк-морпоркское пиво! – сказал он.
Волшебники закивали. Да, они точно это знали. И поэтому пили джин с тоником.
Ридкулли огляделся. Обычно в это время здесь уже кипела битва или по крайней мере умеренная поножовщина. Однако сегодня здесь раздавался только гул разговоров и все посетители глазели на маленькую сцену в дальнем конце зала, на которой в большом количестве ничего не происходило. Теоретически над ней висел занавес; практически же это была старая тряпка, из-за которой непрерывно доносились стуки и грюки.
Волшебники сидели довольно близко к сцене. Волшебники всегда стараются занять места получше.
Ридкулли различил тени, двигающиеся за занавесом, и приглушенные переговоры.
– Он спрашивает, как мы называемся?
– Клифф, Бадди, Глод и Библиотекарь. Я думал, он знает.
– Нет, у нас должно быть одно имя на всех.
– Тут их нормируют, что ли?
– Что-нибудь вроде Веселых Трубадуров, может быть?
– Уук!
– Глод и Глодеты?
– Да? А как насчет Клиффа и Клиффетов?
– Гуук уук Уук Ук?
– Нет. Имя должно быть особенное, как музыка.
– Может быть, Золото? Хорошее гномское имя.
– Нет. Что-нибудь другое.
– Тогда Серебро?
– Уук!
– Я не думаю, мы должны называться, как какой-нибудь тяжелый металл, Глод.
– Да зачем это вообще? Мы просто банда, которая играет музыку.
– Имя важно.
– Ну, вот гитара довольно необычна. Как насчет Банды с Роковой Гитарой Бадди в Ней?
– Уук.
– Слишком длинно.
– Хм…
Вселенная затаила дыхание.
– Тогда Банда Рока.
– Мне нравится. Коротко и чутка грязно, прямо как я.
– Уук.
– Теперь надо быстро придумать название для музыки.
– А, рано или поздно оно само к нам придет.
Ридкулли оглядел бар.
На противоположной стороне бара виднелся Себя Без Ножа Режу Достабль, самый импозантный и неудачливый анк-морпоркский бизнесмен. Он пытался всучить кому-то хот-дог весьма преступного свойства, что означало крах последнего делового начинания, обещавшего бешеные прибыли. Достабль торговал горячими сосисками только когда у него не шло ничто другое [22]. Он безответно помахал Ридкулли рукой.
За следующим столом расположился Сумкоротый Лимон, один из рекрутеров Гильдии Музыкантов, с двумя ассистентами, чьи музыкальные знания ограничивались умением выбивать дробь на чьем-нибудь черепе. На его лице застыло выражение, свидетельствующее, что он здесь не для поправки здоровья, хотя большинство официальных лиц Гильдии выглядело так, будто их единственной заботой было здоровье других людей, в основном в плане подорвать его.
Настроение Ридкулли улучшилось. Вечер обещал быть более интересным, чем он ожидал поначалу.
У сцены стоял еще один столик. Его взгляд скользнул по нему, но тут же вернулся. За столиком в полном одиночестве сидела молодая женщина. Конечно, нечасто увидишь в «Барабане» молодых женщин. Тем более молодых женщин без сопровождающих. Они появлялись здесь чтобы мгновенно им обзавестись. Странным было и то, что люди жались на скамьях, в то время как вокруг нее оставалось пустое пространство. Она весьма привлекательна, подумал Ридкулли, на изящный манер. Как называют девушек с мальчишеской внешностью? Подсвинка или что-то в этом роде. На ней было черное платье с кружевами, какие носят здоровые девицы, желающие казаться изнуренными, а на плече сидел ворон.
Она повернула голову, заметила, что Ридкулли смотрит на нее – и исчезла.
Более или менее.
Он был волшебником, в конце концов. В его глазах все расплылось, как будто она мерцала, появляясь и исчезая. Ну хорошо. Он слышал, что в последнее время в городе появились молоденькие Зубные Феи. Она, наверное, как раз из ночного народа. Вероятно, у нее выходной, как у всех добрых людей.
Движение на столе привлекло его внимание. Смерть Крыс пятился задом, таща за собой миску с арахисом.
Он повернулся к волшебникам. Декан так и сидел в своей остроконечной шляпе, а на лице у него что-то блестело.
– Ты выглядишь распаренным, Декан, – заметил Ридкулли.
– О, я привлекателен и крут, Аркканцлер, уверяю вас, – сказал Декан.
Какая-та влага капнула у него с носа. Преподаватель Современного Руносложения подозрительно принюхался.
– Кто-то жарит бекон? – спросил он.
– Лучше сними ее, Декан, – сказал Ридкулли. – Сразу почувствуешь себя лучше.
– А по-моему, пахнет как в Доме Доступной Привязанности миссис Пальм, – сказал Главный Диспутатор.
Остальные в изумлении воззрились на него.
– Я один раз случайно проходил мимо, – быстро добавил он.
– Руносложение, сними-ка с Декана шляпу, – велел Ридкулли.
– Уверяю вас…
Шляпа слетела. Нечто высокое, жирное и почти повторяющее остроконечную форму шляпы свесилось вперед.
– Декан, – произнес Ридкулли в конце концов. – Что ты сделал со своими волосами? Это выглядит как клин спереди и как утиная жопа, простите мой клатчский, сзади. И все блестит.
– Лярд. Вот откуда несло беконом, – сказал Преподаватель.
– Это так, – сказал Ридкулли. – А откуда цветочный запах?
– бурбурбурбурлавандабурбурбур, – сказал Декан угрюмо.
– Пардон, Декан?
– Я сказал – это оттого, что я добавил лавандового масла, – заявил Декан громогласно. – И кое-кто из нас склонен считать это стильной прической, благодарю вас. Ваша проблема, Аркканцлер, в том, что вы не понимаете представителей нашего поколения.
– Чего? Ты имеешь в виду – на семь месяцев старше меня?
На сей раз смешался Декан.
– А что я сказал? – спросил он.
– Принимаешь ли ты пилюли из сушеных лягушек, старина? – поинтересовался Ридкулли.
– Конечно, нет, они для умственно неуравновешенных, – сказал Декан.
– Ага. Это и есть твоя проблема.
Занавес поднялся, или, говоря точнее, рывками убрался вбок.
Банда Рока сощурилась от света факелов.
Никто не захлопал. С другой стороны, никто ничего не метнул. По стандартам «Барабана» это был сердечный прием.
Ридкули разглядел высокого кудрявого юношу, сжимавшего нечто напоминающее недокормленную гитару или банджо, принимавшее участие в битве. Рядом с ним стоял гном с боевым горном. В тылу виднелся тролль, сидящий за грудой камней, имея в каждой лапе по молотку. С другой же стороны находился Библиотекарь, перед… Ридкулли наклонился вперед… перед чем-то, смутно напоминавшим скелет пианино, установленный на пивные бочонки.
Парня, казалось, парализовало обращенное на него внимание. Он сказал:
– Привет… э-э-э… Анк-Морпорк.
И, полностью истощенный этим словоизлиянием, принялся играть. Это был простенький рисунок, который вы и не заметите, услышав на улице. Он сопровождался последовательностью грохочущих аккордов и – вдруг сообразил Ридкулли – он не сопровождался ими, поскольку они и стали им. Это было невозможно. Никакая гитара не способна на такое.
Гномов горн взорвался секвенцией. Тролль подхватил ритм. Библиотекарь обрушил обе руки на клавиатуру, по всей видимости, на авось. Ридкулли никогда не слышал такого шума.
И вдруг… И вдруг… Это не было больше шумом. Это было вроде той чуши о белом свете, которую вечно несли молодые волшебники из Корпуса Магии Высоких Энергий. Они говорили, что все цвета вместе составляют белый, что по мнению Ридкули было совершеннейшей ерундой, поскольку каждый знает, что если смешать все краски, какие под руку подвернутся, то получится зеленовато-бурая масса, которая никоим образом не напоминает белый.
Весь этот шум, все это музыкальное месиво вдруг сконцентрировалось и сквозь него проглянула новая музыка.
Деканов кок трепетал.
Толпа двигалась.
Ридкулли заметил, что топает ногой. Он прижал ее к полу другой ногой. Он смотрел на тролля, ведущего бит и молотящего по своим каменюкам так, что стены тряслись. Руки Библиотекаря носились по клавиатуре, потом к ним присоединились и ноги. А гитара, не прерываясь, улюлюкала, визжала и пела мелодию.
Волшебники полпрыгивали на стульях и крутили пальцами в воздухе.
Ридкулли наклонился к Казначею и завопил на него.
– Что?! – проорал Казначей.
– Я говорю, все они свихнулись, кроме нас с тобой!
– Что?!
– Это все музыка!
– Да! Она великолепна! – закричал Казначей, размахивая костлявыми руками.
– А я уже не так уверен в тебе!
Ридкулли откинулся назад и извлек чудометр. Тот дергался как сумасшедший и ничем не мог помочь. По нему нельзя было сказать, магия это или нет. Он отвесил Казначею тычка.
– Это не магия! Это что-то другое!
– Вы совершенно правы!
У Ридкулли возникло ощущение, что он внезапно заговорил на чужом языке.
– Я имею в виду, что этого слишком много!
– Да!
Ридкулли вздохнул.
– Подходящее время для твоих лягушачьих пилюль!
Из развороченного пианино повалил дым. Пальцы Библиотекаря разгуливали по клавишам, как Казанунда по женскому монастырю.
Ридкулли оглянулся кругом. Он чувствовал себя совершенно одиноким.
Кое-кто еще оказался нечуствителен к музыке. Сумкоротый встал. Встали и его ассистенты, обнажив шишковатые дубинки. Ридкулли знал законы Гильдии. Без сомнения, они должны исполняться. Город не сможет существовать без этого. Если и существует нелицензированная музыка, то это именно она.
Тем не менее… он закатал рукав и приготовил шаровую молнию. Просто на всякий случай.
Один из ассистентов выронил дубинку и схватился за ногу. Другой развернулся кругом, как будто схлопотал в ухо. Шляпа Сумкоротого неожиданно смялась, словно кто-то треснул его по голове. Ридкулли, глаза которого ужасно слезились, вроде бы разглядел Зубную Фею, опускающую на голову Сумкоротого рукоятку косы.
Аркканцлер мыслил весьма здраво, но частенько страдал от того, что поезд его мышления медленно менял пути. Появление косы привело его в замешательство, ведь трава не имеет зубов, шаровая молния вспыхнула у него в пальцах, и пока руку его обжигала нестерпимая боль, он осознал, что в звуке что-то присутствует. Что-то дополнительное.
– О, нет, – проговорил он, пока шаровая молния падала на пол, опалив башмак Казначея. – Он же живой!
Он сгреб пивную кружку, яростно добил содержимое и грохнул ее кверху дном на стол.
Луна сияла над Клатчской пустыней, прямо над пунктирной линией. Пескам по обе стороны доставалось почти равное количество лунного света, несмотря на то что люди, подобные мистеру Клиту, находили данное состояние дел весьма прискорбным.
Сержант брел по утоптанному песку плаца. Он остановился, уселся на песок и извлек на свет божий сигару. Потом он достал спичку, наклонился и чиркнул ею об какой-то торчащий из песка предмет, который произнес:
– ДОБРЫЙ ВЕЧЕР.
– Я думаю, ты получил достаточно, а, солдат? – спросил сержант.
– ДОСТАТОЧНО ЧЕГО, СЕРЖАНТ?
– Два дня на солнце, без пищи и воды… Я полагаю, ты обезумел от жажды и умоляешь выкопать тебя, а? – продолжал сержант.
– ДА. БЕЗУСЛОВНО, ЗДЕСЬ ОЧЕНЬ СКУЧНО.
– Скучно?
– БОЮСЬ, ЧТО ДА.
– Скучно? Тебе не должно быть скучно! Это же Преисподняя! Ты должен испытывать ужасающие физические и духовные мучения! После одного дня здесь ты должен стать… – сержант исподтишка посмотрел на свою исписанную ладонь – …буйнопомешанным! Я наблюдал за тобой весь день, ты даже не стонал! Я не могу усидеть в своей… ну этом, там сидят, вокруг бумаги и эти, как их…
– КАНЦЕЛЯРИЯ.
– …и работать, когда ты здесь в таком положении! Я не вынесу этого!
Белая Тыква Пустыни взглянул вверх. Он почувствовал, что пришло время для жеста любезности.
– ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, – сказал он.
Сержант расслабился.
– ЭТО ПОМОГАЕТ ЛЮДЯМ ВСЕ ЗАБЫТЬ, ПРАВДА?
– Забыть? Да они вообще ничего не помнят после… э-э-э…
– ПРЕИСПОДНЕЙ.
– Точно! Ее!
– А. ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ЗАДАМ ВОПРОС?
– Чего?
– ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ПОСИЖУ ЗДЕСЬ ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ?
Сержант открыл рот, чтобы ответить, а из-за ближайшнй песчаной дюны налетели Д'реги.
– Музыка? – переспросил Патриций. – Ах. Расскажи поподробнее.
Он откинулся на спинку кресла с выражением, предполагающим участливое внимание. Таким образом он создавал некий ментальный эквивалент вакуума. Люди выкладывали все только чтобы заполнить пустоту.
Кстати, Лорд Витинари, верховный правитель Анк-Морпорка, очень любил музыку.
Людям страшно хотелось узнать, какая именно музыка могла привлечь такого человека. Заформализованная камерная музыка, может быть? Или громомечущие оперы?
На самом же деле он предпочитал стиль, исключающий исполнение. Любое исполнение, полагал он, подвергает музыку издевательствам, заключая ее в высушенные шкуры, останки дохлых кошек и куски металла, расплющивает ее в проволоку и трубки. Она должна оставаться на бумаге, в виде рядов маленьких точек и крючков, аккуратно сидящих на линейке. Только в таком виде она чиста. Она начинает гнить сразу же как только люди дотрагиваются до нее. Куда лучше спокойно сидеть в комнате и читать ноты – ничто не встает между тобой и замыслом композитора, кроме росчерков пера. Слушать ее в исполнении потных жирных мужиков, у которых из ушей растут волосы, а с гобоев капает слюна… сама мысль об этом вызывала у него содрогание. Хотя и не очень сильное, поскольку он никогда и ничего не доводил до крайности. Итак….
– И что произошло потом? – спросил он.
– А п'том, вашсьяттство, – сказал Корявый Майкл, лицензированный нищий и неформальный информатор, – он начал петь п'сню про Здор'венные Огненные Яйцы.
Патриций вздернул бровь.
– Пардон?
– Чтот' вродь этво, не мог раз'брать слов, пашему-патамушт – пианин' взорвалсь.
– О? Представляется, что это в некоторой степени затруднило продолжение концерта.
– Не, обезьяна играл' себе дальше на чем осталсь, – сказал Корявый Майкл. – А народ повскакал и начл орать и плясать и топть ногами будто топтали тар'канов.
– И ты сказал, что людям из Гильдии Музыкантов был причинен ущерб?
– Эт' было охренеть как странн'. После всего эт'во они были белые как простыни, – Корявый Майкл подумал о состоянии своего собственного белья. – Белыми, как нектрые простыни.
Пока он рассказывал, Патриций просматривал доносы. Безусловно, это был очень странный вечер. Буйство в «Барабане»… ну, это обычное дело, разве что все это не очень напоминало типичное «барабанное» буйство и он никогда раньше не слышал о пляшущих волшебниках… Была только одна вещь, которая могла встревожить еще больше…
– Скажи мне, – попросил он. – Какова была реакция мистера Достабля на все это?
– Чего, вашсьяттство?
– Достаточно простой вопрос, как мне кажется.
Корявый Майкл подобрал слова «но откуда вы узнали, что старина Достабль был там? Я ведь ничего о нем не сказал», привлек к ним внимание голосовых связок, а потом два, три и четыре раза подумал, стоит ли их произносить.
– Он сидел, потом вск'чил. С открыт'м ртом. Потом рванул оттуд'.
– Я вижу. О, боги. Благодарю, Корявый Майкл. Ты можешь быть свободен.
Нищий смешался.
– Вонючий Старина Рон ск'зал, чт' вашсьяттство иногда платят за информац'ю, – сказал он.
– Да? В самом деле? Он говорил это, да? Что ж, очень интересно, – Витинари сделал пометку на полях доноса. – Благодарю.
– Э-э-э.
– Не позвляй мне задерживать тебя и далее.
– Э-э-э. Нет. Боги хр'нят вашсьяттство, – сказал Корявый Майкл и кинулся бежать, пока его не задержали.
Когда топот нищего затих вдали, Патриций подошел к окну, постоял, заложив руки за спину, и вздохнул.
Вероятно, где-то есть такие города, размышлял он, где правители беспокоятся лишь о всяких пустяках… Нашествия варваров, баланс налогообложения, убийства, локальные извержения вулканов. Там не было людей, деловито отворявших двери реальности и метафорически возглашавших: «Привет, входите, рад вас видеть, какой у вас чудесный топор, а кстати, не могу ли я заработать на вас немного денег, раз уж вы здесь?». Временами Лорду Витинари хотелось узнать, что же все-таки произошло с мистером Хонгом. Все это знали, конечно. Но только в общих чертах. Неточно.
Что за город. Весной загорелась река. Гильдия Алхимиков примерно раз в месяц взрывается.
Он вернулся к столу и сделал еще одну краткую пометку. Он сильно опасался, что ему придется кого-то убить.
Затем он взял Третью Часть Прелюда Соль-мажор Фонделя и углубился в чтение.
Сьюзан возвращалась по аллее туда, где оставила Бинки. С полдюжины человек валялись тут и там на мостовой и постанывали.
Сьюзан не обращала на них никакого внимания. Всякий, кто пытался украсть лошадь Смерти, очень скоро начинал понимать метафору «вселенная боли». У Бинки был меткий глаз. Вселенные получались маленькие и глубоко личные.
– Музыка играла его, а не наоборот, – сказала она. – Ты же видел. Я даже не уверена, что его пальцы касались струн.
– ПИСК.
Сьюзан поглаживала руку – голова Сумкоротого оказалась на редкость крепкой.
– Можно ли уничтожить ее, не убивая его?
– ПИСК.
– Ни малейшей надежды, – перевел ворон. – Музыка – это все, что привязывает его к жизни.
– Но Деду… но он сказал, что она в любом случае убьет его!
– Это большая, широкая, удивительная вселенная в полном порядке, – сказал ворон.
– ПИСК.
– Но послушай… если это какой-то… паразит, – сказала Сьюзан, когда Бинки взмыла в небо, – то какой ему смысл губить своего хозяина?
– ПИСК.
– Он говорит, что тут ты его поймала, – сказал ворон. – Не сбросишь ли меня над Квирмом?
– Что ей от него надо? – спросила Сьюзан. – Она использует его, но для чего?
– Двадцать семь долларов! – сказал Ридкулли. – Двадцать семь долларов за ваше освобождение! И этот сержант все время ухмылялся! Арестованные волшебники!
Он прошелся вдоль строя унылых фигур.
– Я хочу сказать: часто ли такое случалось, чтобы в «Барабан» вызывали Стражу? – вопросил он. – Я хотел бы знать, что по вашему мнению вы делали?
– бурбурбурбур, – сказал Декан, глядя в пол.
– Я извиняюсь?
– бурбурбурбур танцевалибурбурбур.
– Танцевали, – ровным голосом повторил Ридкулли, возвращаясь вдоль строя. – Так надо танцевать, по-вашему? Колошматя окружающих? Швыряя друг друга через голову? Крутясь и вертясь? Даже тролли не ведут себя так – и не думайте, что я имею что-то против троллей – а ведь вы вроде бы волшебники! Предполагается, что люди должны смотреть на вас снизу вверх и вовсе не потому, что вы кувыркаетесь у них над головами. Руносложение, не думай, что я не заметил этого маленького представления, я был крайне возмущен! Бедный Казначей вынужден был упасть на пол! Танцы – это… хоровод вокруг майского дерева или чего-то еще в том же роде, пристойные покачивания, может быть небольшой светлый танцевальный зал… а не раскручивание людей вокруг себя, будто гномы топорами – и имейте в виду, я всегда говорил, что гномы – соль земли. Я достаточно ясно выразился?
– бурбурбурбурвсетакделалибурбурбурбурбур, – пробурчал Декан, все так же глядя в пол.
– Никогда не думал, что мне придется говорить это волшебникам старше семнадцати, но вы все находитесь под домашним арестом вплоть до особых распоряжений! – заорал Ридкулли.
Оказаться заточенным в стенах Университета – не такое уж суровое наказание. Волшебники в принципе не доверяют воздуху, если он не выдержан хорошенько в закрытом помещении, а живут в некотором подобии желоба, катаясь по нему между своими комнатами и обеденным столом. Но тут им стало не по себе.
– бурбурбурбур непонимаюпочему бурбурбурбур, – пробормотал Декан.
Много позже, в день, когда музыка умерла, он объяснял, что все из-за того, что он никогда не был действительно молодым, или по крайней мере достаточно старым, чтобы осознать, что он молод. Как и большинство волшебников, он приступил к учебе будучи таким маленьким, что официальная остроконечная шляпа сползала ему на глаза. А потом он сразу стал, ну, волшебником. И у него не возникало ощущения, что он что-то где-то упустил. Вплоть до последних двух-трех дней. Он не знал, что это было. Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно скорее. Он чувствовал себя как обитатель тундры, проснувшийся однажды утром с непреодолимым желанием покататься на водных лыжах. И уж совершенно точно он не желал сидеть взаперти, когда в воздухе носилась музыка.
– бурбурбурбур несобираюсьсидетьвзаперти бурбурбурбур…
Непривычное ощущение пронзило его – он жаждал неповиновения! Неповиновения всему подряд, включая закон всемирного тяготения. Совершенно определенно он не собирался больше аккуратно складывать одежду перед сном! Если бы Ридкулли сказал – а, так ты бунтарь, и против чего же ты бунтуешь? – он бы ответил, он бы сказал нечто чертовски запоминающееся, да, сказал бы! Но Ридкулли величественно удалился.