Pratchett Terry. Музыка души (пер. Г.Бородин)

   Асфальт уставился через окно на улицу.
   – Вы не могли бы поесть побыстрее? – спросил он. – Я вижу каких-то мужчин в форме. С лопатами.
 
   Далеко от них, в Анк-Морпорке, мистер Клит остолбенел.
   – Но мы же наняли вас! – воскликнул он.
   – Я бы употребил выражение «обратились к нам». Так будет точнее, – сказал лорд Дауни, глава Гильдии Убийц. Он смотрел на мистера Клита с нескрываемым отвращением. – К несчастью, мы не можем выполнить наш контракт.
   – Но они же музыканты! – сказал мистер Клит. – Что сложного убить их?
   – Мои коллеги как-то не расположены говорить об этом, – ответил лорд Дауни. – Они, кажется, почувствовали, что клиенты каким-то образом защищены. Безусловно, мы вернем вам аванс.
   – Защищены, – пробормотал мистер Клит, когда они невредимыми вышли за ворота Гильдии Убийц.
   – Ну, я же рассказывал вам, как это было в «Барабане», когда… – начал Сумкоротый.
   – Это просто суеверие! – отрезал мистер Клит. Он посмотрел на стену, на которой красовались три фестивальных плаката, сверкая основными цветами.
   – Это был идиотизм с твоей стороны, – пробормотал он, – думать, что от Убийц будет какой-то толк за пределами города.
   – С моей? Я никогда…
   – Удали их на пять миль от приличного портного и от зеркала, – добавил мистер Клит, – и они рассыпаются на кусочки.
   Он уставился на плакат.
   – Свободный, – пробормотал он. – Ты предупредил всех, что каждый, кто выступит на этом фестивале, вылетит из Гильдии?
   – Да, сэр. Но я не думаю, что их это волнует, сэр. Я хочу сказать, некоторые из них начали собираться вместе, сэр. Он говорят, что если играть музыку хочет гораздо больше народу, чем может позволить Гильдия, то мы должны…
   – Это психология толпы! – заявил мистер Клит. – Сбиваться в шайки, чтобы заставить беззащитный город принять неприемлимые законы!
   – Проблема вот в чем, сэр, – сказал Сумкоротый. – Если слишком большая толпа отправится… если они захотят поговорить с властью… ну, вы же знаете Патриция, сэр…
   Клит мрачно кивнул. Всякая Гильдия что-то значила до тех пор, пока имела достаточно власти, чтобы говорить от лица всего своего электората. Он подумал о сотнях музыкантов, стекающихся ко дворцу. Сотнях не имеющих отношения к Гильдии музыкантов…
   Патриций же известный прагматик. Он никогда не пытался исправлять то, что и так работает. То же, что не работает, должно быть уничтожено.
   Единственным обнадеживающим обстоятельством было то, что они, занятые всей этой возней вокруг музыки, не видели общей картины. Это было на руку мистеру Клиту.
   Тут он вспомнил, что в дело втянут проклятый Достабль.
   Ожидать от Достабля, что он забудет о чем-то, что касается денег, было все равно что ожидать от камней, что они забудут о гравитации.
 
   – Есть кто живой? Альберт!
   Сьюзан приоткрыла дверь в комнату. Огромное помещение было пусто.
   – Альберт!
   Он поднялась на второй этаж. Здесь была ее собственная спальня и корридор со множеством дверей, которые никогда не открывались и не могли открыться, потому что, судя по всему, косяки и двери были выполнены из одного куска. Предположительно, у самого Смерти тоже была спальня, хотя тот факт, что Смерть никогда не спит – общеизвестен. Возможно, он просто валялся в постели с книгой.
   Она дергала дверные ручки одну за другой, пока наконец очередная не повернулась.
   У Смерти была спальня.
   Он правильно воспроизвел довольно много деталей. Безусловно. В конце концов, он повидал достаточно спален. В центре многоакрового пространства пола высилась четырехспальная кровать, однако когда Сьюзан потыкала постель рукой, она убедилась, что простыни тверды, как камень.
   Еще здесь было зеркало в рост и гардероб. Она заглянула в него – вдруг там окажется коллекция плащей – но внутри не оказалось ничего, за исключением нескольких старых ботинок ^[31].
   На туалетном стоилке стояли кувшин и чашка с орнаментом из костей и черепов, а также разнообразные бутылочки и мелкие вещицы.
   Она осмотрела их одну за другой. Лосьон после бритья. Помада. Освежитель дыхания. Пара серебряных помазков.
   Все это было довольно печально. Смерть в точности воспроизвел то, что должно стоять на туалетном столике джентльмена, не пытаясь учесть одно-два фундаментальных обстоятельства.
   В конце концов она нашла маленькую, узкую лестницу.
   – Альберт?
   Лесенка привела к двери.
   – Альберт? Есть здесь кто-нибудь?
   Раз я сначала позвала, это не будет невежливостью, сказала она себе, и толкнула дверь.
   Это была очень маленькая комнатка. Действительно маленькая. Здесь стояла какая-то мебель и маленькая низкая кровать. Небольшой книжный шкаф содержал несколько неинтересных с виду книг. На полу валялся клочок ветхой бумаги, и когда она подняла его, она обнаружила, что он весь покрыт цифрами и все они перечеркнуты, за исключением одной записи: 19.
   Одна из книг называлась «Садоводство в Экстремальных Условиях».
   Она вернулась назад, в кабинет. Теперь она убедилась, что в доме вообще никого нет.
   Воздух был пропитан каким-то мертвящим чувством.
   И в точно так же – в саду. Смерть был способен на создание почти всего, за исключением водопровода. Но жизнь как таковую он создать не мог. А она должна присутствовать, как дрожжи в хлебе. Без нее все казалось чрезвычайно аккуратным, опрятным и скучным, скучным, скучным.
   Вот как это было, подумала она. И тогда, в один прекрасный день, он приручил мою мать. Он был любопытен.
   Она двинулась дальше среди фруктовых деревьев.
   А когда я родилась, мама и папа так боялись, что я буду чувствовать себя здесь как дома, и воспитали меня так, что я стала… ну… Сьюзан. Какое имя подходит внучке Смерти? Внучка Смерти должна иметь высокие скулы, прямые волосы и имя с массой В и КС.
   И тут она опять набрела на ту штуку, которую он сделал для нее. Совершенно самостоятельно. От начала и до конца.
   Качели. Обычные качели.
 
   В пустыне между Клатчем и Хершебой царил почти испепеляющий жар.
   Воздух вдруг заколебался и что-то хлопнуло. На песчаной дюне материализовался Альберт. На горизонте виднелся форт из необожженного кирпича.
   – Клатчский Иностранный Легион, – пробормотал он. Песок начал неостановимо заполнять его башмаки.
   Альберт, с сидящим у него на плече Смертью Крыс, потащился к форту. Он постучал в дверь, в которой торчало несколько стрел. Через некоторое время в ней открылся небольшой глазок.
   – Чего тебе надо, неффенди? – спросил голос из-за двери.
   Альберт показал карточку.
   – Видели вы кого-нибудь, кто был бы похож на этого типа? – спросил он в ответ.
   Настала тишина.
   – Тогда скажем по-другому: не встречался ли вам незнакомец, не желающий говорить о своем прошлом?
   – Это же Клатчский Иностранный Легион, неффенди. Люди здесь не говорят о своем прошлом. Они вступают, чтобы… чтобы…
   Когда пауза слишком затянулась, до Альберта дошло, что надо бы подбодрить беседу.
   – Чтобы забыть?
   – Точно. Забыть. Да.
   – Ну так были ли в последние время новобранцы, которые казались, скажем так, странными?
   – Очень даже может быть, – ответил голос медленно. – Не могу припомнить.
   Глазок захлопнулся.
   Альберт постучался еще раз. Глазок открылся.
   – Да, в чем дело?
   – Вы уверены, что не можете припомнить?
   – Припомнить что?
   Альберт глубоко вдохнул.
   – Немедленно позовите вышестоящего офицера!
   Глазок закрылся. Глазок открылся.
   – Прошу прощения. Оказалось, что это я и есть вышестоящий офицер. Вы не д-рег и не хершебец, случайно?
   – Так вы не знаете?
   – Я… почти уверен, что видел такого. Однажды. Он был, понимаете ли… голова как… эта штука, понимаете?… С дырками… в таких еще сушат салат… э-э-э…
   Раздались звуки отодвигаемых засовов и дверь раскрылась, обнаружив прихожую.
   Вероятный офицер оказался сержантом, насколько Альберт разбирался в клатчских званиях. У него был вид человека, который, в числе прочего, забыл хорошенько выспаться. Если, конечно, он помнил, как это делают.
   Кроме него в форте оказалось несколько клатчских солдат, сидящих или едва стоящих на ногах. Некоторые были перевязаны. Кроме того, здесь было гораздо больше солдат, сваленых в кучу на утоптанном песке, которым уже никогда не понадобится ночной сон.
   – Что здесь произошло? – спросил Альберт таким властным тоном, что сержант неожиданно для себя отдал честь.
   – Нас атаковали д-реги, сэр, – доложил он, слегка покачиваясь. – Их были сотни! Они превосходили нас в… э-э-э… какое число идет после девяти? Их было столько на одного.
   – Десять.
   – Десять на одного, сэр.
   – И тем не менее вы уцелели, – заметил Альберт.
   – А! – сказал сержант. – Да. Э-э-э… Да. Тут-то как раз и неясность. Э-э-э… Капрал! Вот ты. Нет, не ты, следующий. Тот, у которого две лычки.
   – Я? – спросил маленький толстый солдат.
   – Да. Расскажи ему, что произошло.
   – О. Есть. Э-э-э… Ну, ублюдки осыпали нас стрелами, так? И все выглядело так, что с нами все кончено. Потом кто-то подсказал выставлять трупы над стенами, во всем вооружении, чтобы ублюдки думали, что у нас еще полно сил…
   – Не очень оригинальная идея, знаешь ли, – сказал сержант. – Это проделывали сотни раз.
   – Угу, – согласился капрал смущенно. – Так они, должно быть, и подумали. И тогда… и тогда… и когда они стали скакать там внизу по дюнам… когда они почти добрались до нас, хохоча и крича что-то вроде «Опять эти бородатые фокусы!» – кто-то крикнул «Огонь!» и они выполнили приказ.
   – Мертвецы?
   – Я присоединился к Легиону, чтобы… ну, знаете, когда ваше сознание… – начал капрал.
   – Чтобы забыть? – подсказал Альберт.
   – Точно. Забыть. И я в этом преуспел. Но вряд ли мне удасться забыть моего старого дружка Толкача Малика, который бьется с врагами, весь утыканный стрелами, – сказал капрал. – Нескоро, во всяком случае. Но я попытаюсь.
   Альберт посмотрел на стены. Они были пусты.
   – После всего этого кто-то построил их в колонну, и они удалились маршем, – сказал капрал. – Я ходил за ними посмотреть, что к чему, и обнаружил только могилы. Должно быть, они похоронили друг друга.
   – Скажите, – спросил Альберт. – Кто этот «кто-то», которого вы постоянно упоминаете?
   Солдаты переглянулись.
   – Мы как раз об этом говорили, – сказал сержант. – Пытались вспомнить. Когда все это началось он сидел в… Яме.
   – Такой длинный? – спросил Альберт.
   – Должно быть длинный, должно быть, – кивнул капрал. – Голос у него определенно был длинный, – он был озадачен словами, которые произнес его собственный рот.
   – На что он был похож?
   – Ну, он был… с этим… и вроде как… более или менее…
   – Не был ли он… громким и глубоким?
   Капрал с облегчением улыбнулся.
   – Это он, – сказал он. – Круглый… Белый… Брюква?… Смоква?… Не могу вспомнить точно, как его звали.
   – Я знаю, что когда он выходил в… – начал сержант и в раздражении защелкал пальцами. – …та штука, которую открывают и закрывают. Из дерева сделана. С петлями и засовами. Спасибо. Ворота. Точно… ворота. Когда он выходил в ворота, он сказал… что он сказал, капрал?
   – Он сказал «КАЖДУЮ МЕЛКУЮ ДЕТАЛЬ», сэр.
   Альберт окинул форт взглядом.
   – Так значит, он ушел.
   – Кто?
   – Тот человек, о котором вы мне рассказывали.
   – О. Да. Э-э-э… Есть у вас какие-то соображения, кто это мог быть, неффенди? Я хочу сказать, это было удивительно… эти разговоры о морали…
   – Эспри де кости? – спросил Альберт, который временами бывал отвратителен. – Я полагаю, он не сказал, куда направляется?
   – Кто не сказал?
   – Забудь, – сказал Альберт.
   Он бросил последний взгляд на форт. Вероятно, для истории мира не было никакой разницы – устоит он или нет, исчезнет ли пунктирная линия с карты сегодня или в любой другой день. Но как Хозяин пытается помочь…
   Иногда он тоже пытается быть человеком, подумал Альберт.
   – Вольно, сержант, – сказал он и побрел обратно в пустыню.
   Легионеры смотрели ему вслед, пока он не скрылся за дюнами, а затем вернулись к уборке форта.
   – Как ты думаешь, кто это был?
   – Кто?
   – Тот парень, о котором вы разговаривали.
   – Мы?
   – Что – «мы»?
   Альберт вскарабкался на дюну. Пунктирная линия, извивающаяся среди песков, была едва видна отсюда.
   – ПИСК.
   – Оба мы с тобой, – ответил Альберт.
   Он извлек из кармана чрезвычайно грязный носовой платок, завязал все четыре уголка и натянул на голову.
   – Ладно, – сказал он, но в голосе его слышался оттенок неуверенности. – Сдается мне, в этом деле мы не слишком прибегали к логике.
   – ПИСК.
   – Я хочу сказать, так мы можем гоняться за ним повсюду.
   – ПИСК.
   – Так что, может быть, нам надо об этом подумать.
   – ПИСК.
   – Итак… если ты находишься на Диске, чувствуешь себя чрезвычайно странно, и можешь идти куда угодно, совершенно куда угодно… Куда ты пойдешь?
   – ПИСК?
   – Абсолютно куда душа пожелает. Но только туда, где никто не знает, как тебя звать.
   Смерть Крыс посмотрел вокруг на бесконечную, бесплодную и совершенно сухую пустыню.
   – ПИСК.
   – Знаешь, я думаю, ты прав.
 
   Они висели на яблоне.
   Он сделал для меня качели, вспомнила Сьюзан.
   Она уселась и стала на них смотреть.
   Они были довольно мудреными. Если попробовать восстановить ход мысли конструктора, отталкиваясь от конечного результата, то получалось примерно следующее:
   Ясно, что качели должны висеть на самой крепкой ветке.
   Поскольку безопасность – это главное, то лучше подвесить их на две крепкие ветки – по одной веревке на каждую.
   Они почему-то оказались на противоположных сторонах одного ствола.
   Не отступать! Логика! Всегда идти только вперед, один логический шаг за другим.
   Итак… он удалил около шести футов ствола, позволив, таким образом, качелям раскачиваться.
   Дерево не погибло. Оно чувствовало себя превосходно.
   Тем не менее, исчезновение изрядного куска ствола составило нешуточную проблему. Она была решена при помощи двух подпорок под ветви, которые, размещенные на некотором удалении от качелей, должны были удерживать верхушку дерева на нужной высоте.
   Она вспомнила, как ее все это развеселило. А он стоял рядом, совершенно неспособный понять, что тут не так.
   Ну а потом вся эта конструкция рухнула, рухнула на землю.
   Вот как работает Смерть. Он никогда не понимал, что, собственно говоря, он делает. Он просто делает что-то, а потом вдруг выясняется, что он был неправ. Ее мать – он вдруг обнаружил, что у него на руках взрослая женщина. Он предпринял какие-то действия, которые только все ухудшили. Ее отец – ученик Смерти! И когда и с ним все пошло наперекосяк, поскольку неправильность была просто встроена в него, Смерть ухитрился сделать что-то, что оказалось правильным.
   Он перевернул часы.
   Вот и вся математика.
   И Долг.
 
   – Привет!… провалиться, Глод, скорей скажи, где мы находимся… Сто Лат! Хэй!
   Публики здесь было еще больше. Дольше висели постеры, дольше распространялись анк-морпоркские слухи. И, как они поняли, сплоченная компания приехала вслед за ними из Псевдополиса.
   Во время короткой паузы между песнями, как раз перед тем, как люди начали влезать на всю мебель, что была в зале, Клифф повернулся к Глоду.
   – Видишь того тролля в первом ряду? – спросил он. – Которому Асфальт только что прыгнул на пальцы?
   – Который похож на кучу вынутого грунта?
   – Она была в Псевдополисе, – сказал Клифф, сияя. – Она смотрит и смотрит на меня!
   – Давай, давай, – сказал Глод, вытряхивая из горна конденсат. – Ищи себе на задницу приключений.
   – Думаешь, она из тех гропи, про которых говорил Асфальт?
   – Скорее всего.
   Прочие новости распространялись так же быстро. Рассвет застал еще один перекрашенный гостиничный номер, королевское повеление о группах музыки рока, которые под страхом порки должны покидать город в течении часа и поспешный отъезд.
   Бадди валялся в телеге, пока она тряслась по направлению к Квирму.
   Она не появилась. Он вглядывался в публику два вечера подряд, но ее не было. Он даже поднялся среди ночи и ходил по темным улицам, надеясь, что она ищет его. Теперь он сомневался в самом факте ее существования.
   Если уж на то пошло, он наполовину сомневался и в своем существовании, за исключением того времени, которое он проводил на сцене.
   Он наполовину прислушивался к разговорам:
   – Асфальт.
   – Да, мистер Глод?
   – Клифф и я не могли не заметить кое-что.
   – Да, мистер Глод?
   – Ты все время таскаешься с тяжелой кожаной сумкой, Асфальт.
   – Да, мистер Глод.
   – Сегодня утром она была много тяжелее, мне кажется.
   – Да, мистер Глод.
   – У тебя там деньги, не так ли?
   – Да, мистер Глод.
   – Сколько?
   – Э-э-э. Мистер Достабль просил меня не беспокоить вас по финансовым вопросам, – сказал Асфальт.
   – Ничего, нам не трудно, – сказал Клифф.
   – Именно, – сказал Глод. – Мы хотим беспокоится.
   – Э-э-э… – Асфальт облизал губы. В поведении Клиффа было что-то настораживающее. – Около двух тысяч долларов, мистер Глод.
   Некоторое время телега подпрыгивала в тишине. Пейзаж чуть-чуть изменился. Появились холмы, а фермы стали поменьше.
   – Две тысячи долларов, – сказал Глод. – Две тысячи долларов. Две тысячи долларов. Две тысячи долларов.
   – Чего ты заладил – две тысячи долларов? – спросил Клифф.
   – Никогда не выпадало случая сказать «две тысячи долларов», – объяснил Глод.
   – Просто не стоит говорить это так громко.
   – ДВЕ ТЫСЯЧИ ДОЛЛАРОВ!!!
   – Шшш! – отчаянно прошипел Асфальт, когда крик Глода отразился от холмов. – Это бандитский край!
   Глод уставился на сумку.
   – Это ты мне говоришь? – спросил он.
   – Я не имел в виду мистера Достабля.
   – Мы на дороге Сто Лат – Квирм, – объяснил Глод терпеливо. – Это не Овцепики. Это цивилизованный край. В цивилизованном краю тебя не будут грабить прямо на дороге. – Он опять мрачно посмотрел на сумку. – Подождут, пока ты не доберешься до города. Потому это и называется – цивилизация. Ха, да ты можешь сказать, когда кого-то ограбили на этой дороге?
   – В пятницу, вроде бы, – раздался голос со скал. – А, придур…
   Лошади сдали назад и тотчас понеслиь галопом вперед. Асфальтово размахивание кнутом было не более чем инстинктивной реакцией.
   Они не сбавляли хода, пока не удалились на несколько миль по дороге.
   – Просто помалкивайте насчет денег, ладно? – прошипел Асфальт.
   – Я профессиональный музыкант, – заявил Глод. – Конечно, я думаю о деньгах. Сколько еще до Квирма?
   – Теперь намного меньше, – сказал Асфальт. – Пара миль.
   И за следующим же холмом они увидели город, раскинувшийся в долине внизу. У закрытых ворот виднелась группа людей. Лучи заходящего солнца играли на шлемах.
   – Как называются эти длинные палки с топором на конце? – спросил Асфальт.
   – Алебарды, – сказал Бадди.
   – Там их полно, – заметил Глод.
   – Вряд ли их приготовили для нас, – сказал Клифф. – Мы же просто музыканты.
   – И еще я вижу каких-то мужиков в длинных мантиях, в золотых цепях и с побрякушками, – сказал Асфальт.
   – Городское начальство, – предположил Глод.
   – Я вот думаю, тот всадник, который обогнал нас сегодня, – сказал Асфальт. – Может, он вез новости?
   – Ну и что, не мы же разнесли этот их театр? – сказал Клифф.
   – Ага, вы всего лишь шесть раз бисировали, – согласился Асфальт.
   – И не мы устраивали весь этот бардак на улицах.
   – Я уверен, что те люди с острыми клинками это поймут.
   – Может быть, им не понравился наш дизайн гостиничного номера, – сказал Клифф. – Я ведь говорил тебе, что оранжевые шторы не сочетаются с желтыми обоями.
   Телега подкатила к воротам и стала. Шарообразный мужчина в трехрогой шляпе и подбитом мехом плаще встретил их хмурым взглядом.
   – Являетесь ли вы музыкантами, известными как Банда Рока? – спросил он.
   – А в чем проблема, начальник? – вопросом на вопрос ответил Асфальт.
   – Я мэр города Квирм. По законам Квирма Музыку Рока запрещено исполнять в его стенах. Вот здесь об этом сказано, поглядите…
   Он помахал свитком. Глод схватил его.
   – По-моему, чернила еще не высохли, – заметил он.
   – Музыка Рока является нарушением общественного порядка; доказано, что она наносит ущерб здоровью и нравственности, а так же служит причиной ненатуральным вращениям телом, – заявил мужчина, скручивая свиток.
   – Вы хотите сказать, мы не сможем попасть в Квирм? – спросил Глод.
   – Сможете, если очень хочется, – сказал мужчина. – Но играть – нет.
   Бадди поднялся на ноги.
   – Мы будем играть, – сказал он. Гитара висела у него на плече. Он сжал гриф и угрожающе занес правую руку над струнами. Глод в отчаянии обернулся. Клифф и Асфальт зажали уши руками.
   – О! – сказал он. – Я так понимаю, у нас здесь есть прекрасный повод для торговли.
   Он соскочил с телеги.
   – Я полагаю, о чем Ваша Честь не слышала, – сказал он, – так это о музыкальном налоге.
   – Какой еще музыкальный налог? – в один голос спросили Асфальт и мэр.
   – Ввели совсем недавно, – объяснил Глод. – В расчете на популярность Музыки Рока. Музыкальный налог, по пятьдесят пенсов с билета. В Сто Лате он составил, по моим прикидкам, э-э-э, двести пятьдесят долларов. В Анк-Морпорке, конечно, в два раза больше. Его придумал Патриций.
   – В самом деле? Похоже, что Витинари совершенно прав, – заметил мэр, массируя подбородок. – Так вы говорите – двести пятьдесят долларов в Сто Лате? Точно? А ведь наш город значительно больше.
   Стражник с пером на шлеме нервно отдал честь.
   – Прошу прощения, Ваша Честь, но в записке из Сто Лата говориться…
   – Погодите минутку! – сказал мэр раздраженно. – Я думаю…
   Клифф слез с телеги.
   – Это ведь взяточничество, разве нет? – прошептал он.
   – Это налогообложение, – сказал Глод.
   Стражник опять отдал честь.
   – Но в самом деле, сэр, стражники из…
   – Капитан! – перебил его мэр, задумчиво изучая Глода. – Это политика! Прошу вас!
   – И это тоже? – спросил Клифф.
   – И чтобы продемонстрировать добрую волю, – заявил Глод. – Было бы неплохо, если бы мы внесли налог до представления, как полагаете?
   Мэр вылупился на него в изумлении – у него никак не укладывалось в голове, что у музыкантов может быть что-то общее с деньгами.
   – Ваша Честь, в послании сказано…
   – Двести пятьдесят доллларов, – повторил Глод.
   – Ваша Честь…
   – Вот что, капитан, – сказал мэр, прниявший, по-видимому, какое-то решение. – Мы же с вами знаем, что люди в Сто Лате довольно странные. В конце концов, это же просто музыка. Я ведь говорил, что это какое-то дурацкое послание. Не вижу, какой может быть ущерб от музыки. А эти молодые люди, как мне совершенно очевидно, весьма успешны, – добавил он. Этот факт явно обрадовал мэра, как и любого другого на его месте. Никто не любит нищих воров. – Да, – вернулся он к теме разговора. – Столатчане просто попытались надуть нас. Они считают, что если человек живет не в Сто Лате – то он простофиля.
   – Да, но из Псевдопо…
   – А, эти! Высокомерное стадо! Немного музыки – кому от этого плохо? Особенно, – мэр пристально посмотрел на Глода, – если это в общественных интересах. Пропусти их, капитан.
 
   Сьюзан вскочила в седло.
   Она знала это место. Она даже видела его однажды. Теперь здесь появилось несколько новых изгородей вдоль дороги, но оно все еще было опасным.
   Она знала и время.
   Аккурат перед тем, как этот поворот назвали Кривой Мертвеца.
 
   – Привет, Квирм!
   Бадди ударил по струнам и принял позу. Слабое белое сияние, как от дешевых блесток, обрисовало его силуэт.
   – Ух-у-ху!
   Приветствие перешло в привычный вал звука.
   «Раньше мне казалось, что можно быть убитым людьми, которым ты не нравишься, – думал Глод. – Теперь я вижу, что вполне вероятно погибнуть из-за людей, которые тебя любят…» Он опасливо осмотрелся. Вдоль стен были расставлены стражники – капитан оказался не дурак. Надеюсь, что Асфальт держит наготове телегу и лошадей, как я его просил…
   Он посмотрел на Бадди, сверкающего в лучах рампы.
   Пара вещей на бис – и бегом через черный ход прочь отсюда, думал он. Большая кожаная сумка была прикована к ноге Клиффа. Всякий, кто схватиться за нее, обнаружит, что тащит за собой барабанщика весом в тонну.
   Я ведь даже не знаю, что мы собираемся играть. И никогда не знал, просто дуешь себе и… вот оно. Никто не докажет мне, что так и должно быть.
   Бадди крутанул рукой набодобие дискобола и мощный аккорд, сорвавшись со струн, накрыл публику.
   Глод поднес к губам свой горн. Звук напоминал горящий черный бархат в комнате без окон.
   Прежде чем чары Музыки Рока заполнили его душу, он подумал: а я ведь умру. Это часть музыки. Я очень скоро умру. Я уже чую свою смерть. Каждый день. Она все ближе и ближе…
   Он еще раз посмотрел на Бадди. Парень прочесывает публику взглядом, будто выискивая кого-то в визжащей толпе.
   Они играли «Случилась Большая Тряска». Они играли «Дай мне Музыку Рока». Они сыграли и «Тропинку на Небеса» (и сотня слушателей поклялась завтра сразу с утра купить гитару).
   Они играли с сердцем и особенно – с душой.