Страница:
И заслонка опять захлопнулась.
Сьюзан осторожно потянулась к нему. Запах, идущий от мешка, обладал качествами своего рода раскаленной пики.
Она вспомнила, что у нее вообще нет денег. С другой стороны, никто их у нее и не просил. Однако мир придет в полное разорение и упадок, если люди перестанут признавать свои обязательства. Она наклонилась вперед и постучала в дверь.
– Извините… Вы ничего не хотите?
Из-за двери донеслись удары и грохот, как будто с десяток человек бились за место под одним столом.
– О. Как мило. Спасибо. Спасибо большое, – сказала Сьюзан вежливо.
Бинки не спеша двинулась прочь. На сей раз никиких выбросов энергии не было. Она неторопливо потрусила вверх. Сьюзан попробовала кэрри в нескольких сотнях футов над уносящимся в даль ландшафтом и некоторое время ее тошнило вниз со всей деликатностью, на котороую она была способна.
– Это было очень… необычно, – заявила она. – Но это все? Мы проделали весь этот путь для того, чтоб я немножко поблевала?
Земля понеслась назад еще быстрее, и она с содроганием поняла, что это лошадь несется теперь гораздо быстрее – карьер вместо легкого галопа…
…рывок – и ночное небо над ее головой подернулось синим.
Позади них, невидимые, поскольку свет смещался в красную зону спектра и в замешательстве спрашивал себя, что происходит, несколько секунд пламенели в воздухе два отпечатка копыт.
…кусок ландшафта, висящий в пространстве. Здесь был приземистый маленький домик, окруженный садом. Были поля и далекие горы. Сьюзан рассматривала все это, пока Бинки сбавляла ход.
Здесь не было глубины. Когда Бинки зависла перед приземлением, стало видно, что все это не более чем тонкая пленка… существования, облекающая ничто. Сьюзан казалось, что пленка лопнет, как только Бинки ступит на нее, но вместо этого она услышала тихий хруст гравия.
Бинки обошла вокруг дома и направилась в конный двор, где и остановилась в ожидании.
Сьюзан осторожно спустилась на землю. Та оказалась вполне надежной. Она наклонилась и зачерпнула рукой гравий. Оказалось, что он лежит толстым слоем.
Сьюзан слышала, что Зубная Фея собирает зубы. Если взглянуть на это трезво… люди, коллекционирующие небольшие части чужих тел, делают это для того, что контролировать других или причинять им вред. Под контролем Зубных Фей находится половина детей мира. И дом подобных особ, пожалуй, должен выглядеть как-то иначе.
Бык-Отец, скорее всего, живет в некоем чудовищном подобии бойни высоко в горах, украшенном сосисками и черными пудингами и разрисованном кровью.
В каждом случае предполагается стиль. Ужасный, но все же стиль. В этом месте его не было вообще.
У Вторничной-Утки-Душевное-Печенье, видимо, никакого дома не было. Так же как и у Проблемы-Старика и Песчаного Человека, насколько она знала.
Она обошло дом, который был не больше коттеджа. Определенно. Кто бы тут не жил, он был полностью лишен вкуса. Она нашла входную дверь, черную, с дверным молотком в форме буквы омега.
Сьюзан потянулась за ним, но дверь сама собой отворилась.
Перед ней простирался холл, много больший, чем весь дом снаружи. Вдали она могла различить лестницу, достаточно широкую для заключительной чечетки в мюзикле.
И что-то не то творилось с перспективой. Стены совершенно определенно уходили вдаль и в то же время казались нарисованными прямо на воздухе футах в пятнадцати от тебя. Как будто расстояние было вещью необязательной.
На одной из стен висели часы. Их мерное тиканье заполняло безмерные пространства.
Здесь должна быть комната, подумала она. Я помню комнату шепотов.
Двери из холла разделялись широкими промежутками. Или узкими промежутками, если вы посмотрите на них иным образом.
Она попыталась добраться до ближайших, но сдалась после нескольких шагов в разных направлениях. Но когда она догадалась прицелиться и идти с закрытыми глазами, у нее все получилось.
Дверь была одновременно и нормального человеческого размера и необъятно огромной. Окружающий ее косяк был обильно орнаментирован черепами и костями. Она толкнула дверь.
Эта комната могла приютить небольшой город. Середину дистанции занимал маленький коврик, не больше гектара размером. У Сьюзан ушло несколько минут, чтобы достигнуть края.
Это была комната в комнате. Широкий, тяжеловесный стол стоял на возвышении. За ним виднелся обитый кожей вертящийся стул. Здесь же была модель Плоского Мира, покоящаяся на своего рода барельефе, изображавшем четырех слонов на черепахе. Здесь стояли несколько шкафов, тома в которых были нагромождены в беспорядочной манере людей, слишком занятых, чтобы поставить книгу правильно, попользовавшись ею. Здесь даже было окно, висящее в воздухе в нескольких футах над землей.
Но стен здесь не было. Ничто не располагалось между краем ковра и стенами большей комнаты, кроме пола, но это было слишком точным определением для него. Он не напоминал камень и уж точно не был деревянным. Он не издал ни звука, когда Сьюзан прошлась по нему. Это была просто поверхность, в чистейшем геометрическом смысле этого слова.
Ковер покрывал узор из черепов. И он тоже был черным. Все было или черным или оттенками серого. Здесь и там проглядывали тона очень темного пурпура или синевы океанских глубин.
На некотором расстоянии, в направлении одной из стен большей комнаты, виднелся некий намек на… что-то. Это что-то отбрасывало сложную тень, но располагалось слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть.
Сьюзан поднялась на возвышение. Что-то странное было в вещах здесь. То есть в них все было странное, но это была огромная, основополагающая странность, странность самой их природы. Ее она могла игнорировать. Но здесь была странность на человеческом уровне. Каждый предмет был чуть-чуть неправильным, как будто тот, кто его изготовил, не вполне понимал его назначение.
На огромном столе она увидела пресс-папье, но оно было частью стола, вплавленное в его поверхность. Выдвижные ящики просто нарисовали на дереве. Тому, кто изготовил этот стол, конечно, приходилось видеть столы, но идею столовости он не постиг.
Имелось и кое-какое приспособление. Оно представляло собой свинцовую пластину, с одно края которой свисала нить с блестящим металлическим шаром на конце. Если вы поднимали шар, он скользил вниз и один раз глухо стукался о пластину.
Сесть в кресло Сьюзан не пробовала. В кожаной обивке виднелась глубокая впадина. Кто-то часто и подолгу сидел в нем.
Она бросила взгляд на корешки книг. Надписи на них были на языке, которого она не понимала.
Она добралась до выхода, вышла в холл и попробовала следующую дверь. Смутное подозрение начало вырисовываться в ее голове.
Эта дверь вела в очередную гигантскую комнату, заставленную шкафами, возносящимися к скрытому облаками потолку. Каждый шкаф был забит множеством песочных часов. Песок, текущий из прошлого в будущее, наполнял комнату шумом прибоя, сотканным из миллиардов шепотов. Сьюзан пошла между шкафов. Это было все равно что пробираться через толпу. Ее внимание привлекло движение на ближайшем шкафу. В большинстве часов песок тек сплошной серебристой струйкой, но в тех, на которые она смотрела, он иссякал. Последние песчинки упали в нижнюю колбу и часы с тихим хлопком исчезли. Мгновением позже на их месте с едва уловимым перезвоном возникли другие. Из верхней колбы в нижнюю потек песок. И она знала, что этот процесс идет по всей комнате. Старые часы исчезают, новые занимают их место. Она знала и это. Она взяла часы с полки, задумчиво подышала на стекло и собралась перевернуть их…
– ПИСК.
Она оглянулась. На полке перед ней торчал Смерть Крыс и предостерегающе качал пальцем.
– Хорошо, хорошо, – сказала Сьюзан, возвращая часы на место.
– ПИСК.
– Нет. Я еще не все осмотрела.
Сьюзан с поспешающей за ней крысой направилась к двери.
Третья комната оказалась… ванной.
Сьюзан смешалась. Вы ожидаете увидеть в подобном месте песочные часы. Черепно-костяной мотив кажется вам здесь вполне уместным. Но чего уж вы никак не ожидаете, так это белой фарфоровой ванны на возвышении, напоминающем трон, с огромными латунными кранами и с расплывчатыми голубыми буквами прямо над штуковиной, к которой крепилась цепочка слива: «С.Ч. Уборный и Сын, Моллимог стр., Анк-Морпорк».
Не ожидаете вы обнаружить здесь и резиновую утку. Желтую.
То же и мыло – подходящего цвета кости, оно выглядело так, как будто им никогда не пользовались. Был здесь и брусок оранжевого мыла, которым пользовались, несомненно, гораздо чаще. Запахом оно здорово напоминало ту едкую дрянь, которой мылись в школе.
Ванная, несмотря на свои размеры, была вполне человеческой. Наличествовали и коричневые трещины вокруг сливного отверстия, и пятно под краном. Но все остальное было разработано той же самой личностью, не превзошедшей помывкологию так же, как она не поняла идею столовости. Она создала вешалку для полотенца, которой могла пользоваться на тренировках целая команда атлетов. Черные полотенца составляли с ней одно целое и были довольно твердыми. Кто бы ни пользовался ванной, явно предпочитал чрезвычайно изношенное бело-голубое полотенце с инициалами АРМПБШГБ, АМ.
Здесь даже имелся унитаз, еще одно произведение туалетного искусства С.Ч. Уборного, с рельефным бордюром и голубыми цветочками на бачке. И опять, как в случае с полотенцем и мылом, он свидетельствовал, что эту комнату построил кто-то, а затем пришел кто-то другой и добавил незначительные детали. Кто-то, лучше разбирающийся в санузлах, для начала. Кто-то понимающий, действительно понимающий, что полотенца должны быть мягкими и впитывать влагу, а от мыла должны быть пузыри. Вы не узнаете об этом, пока не увидите эти вещи воочию. Причем лучше – несколько раз.
Лысое полотенце свалилось с вешалки и совершило несколько скачков по полу, пока наконец не отлетело в сторону, открыв взорам Смерть Крыс.
– ПИСК?
– О, все в порядке. Куда ты хочешь чтобы я пошла?
Крыса шмыгнула в дверь и скрылась в холле. Сьюзан проследовала за ней к следующей двери и повернула ручку.
Перед ней предстала еще одна комната в комнате. Небольшой освещенный участок, окруженный темнотой, на котором располагались стол, несколько стульев, кузонный шкаф – и некто. Сидящая за столом скрюченная фигура. Настороженно прислушавшись, Сьюзан расслышала, как что-то кипит или жарится на плите.
Старик шумно поедал свой ужин. Между взмахами вилки он разговаривал сам с собой с полным ртом. Это был образчик плохих манер.
– Эт' не моя вина! [9]Я был против этого с самого начала, но – о, нет – он пошел и [10]начал все усложнять, я говорил ему, эт' не то же самое, что и не усложнять [11], о нет, это не его путь [12]один раз запутав все, как будешь распутывать, скажи на милость [13], но – о, нет…
Сьюзан подошла к краю ковра. Старик не обратил на нее никакого внимания.
Смерть Крыс вскарабкался по ножке стола и приземлился на ломтике поджаренного хлеба.
– А, это ты!
– ПИСК.
Старик оглянулся по сторонам.
– Где? Где?
Сьюзан ступила на ковер. Старик вскочил так стремительно, что опрокинул стул.
– Кто ты такая, черт возьми?
– Не могли бы вы не направлять на меня эту острую грудинку?
– Я задал тебе вопрос, девушка!
– Я Сьюзан, – это прозвучало как-то неубедительно. – Герцогиня Стогелитская, – добавила она.
Его сморщенное лицо сморщилось еще больше, пока он все это уразуметь.
Затем он отвернулся и вскинул руки.
– О да! – заорал он, обращаясь к комнате. – Это, конечно, проясняет дело!
Он наставил палец на Смерть Крыс, который отклонился назад.
– Ты, лживый маленький грызун! О, да! Я чую крысу!
– ПИСК?
Трясущийся палец вдруг замер. Старик резко обернулся.
– Как ты ухитрилась пройти сквозь стену?
– Прошу прощения? – сказала Сьюзан, отступая назад. – Я не заметила ни одной.
– А это ты как назовешь тогда, Клатчским туманом, что ли? – он похлопал по воздуху. Гиппопотам памяти пошевелился…
– Альберт, – предположила Сьюзан. – Правильно?
Альберт треснул себя по лбу.
– Все хуже и хуже! Что ты еще рассказал ей?
– Он не рассказывал мне ничего за исключением ПИСК, и я не знаю, что это значит, – сказала Сьюзан. – И… послушай, здесь нет никаких стен, здесь только…
Альберт выдвинул ящик стола.
– Присмотрись, – едко сказал он. – Молоток, правильно? Гвоздь, так? Смотри.
Он вколотил гвоздь в воздух на высоте около пяти футов на краю выложенного плиткой пространства. Гвоздь остался торчать.
– Стена, – сказал Альберт.
Сьюзан опасливо протянула руку и потрогала гвоздь. Ощущение было как от статического электричества.
– Ну, а для меня она не является стеной, – заявила она.
– ПИСК!
Альберт швырнул молоток на стол.
А он довольно рослый, заметила Сьюзан. Он был высок, но ходил ссутилившись – такая манера ассоциируется с лаборантами.
– Я сдаюсь, – сказал Альберт, качая пальцем у Сьюзан перед носом. – Я ему говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет, а он все равно стал вмешиваться. И еще один вопрос, девчушка – куда ты делась?
Сьюзан обошла вокруг стола, пока Альберт махал руками в воздухе, пытаясь ее нащупать. На столе лежали разделочная доска, табакерка и связка сосисок.
И никаких свежих овощей. Мисс Буттс добивалась полного исключения из рациона жареного и отстаивала необходимость обильного питания овощами, которые она именовала Ежедневным Здоровьем. В недостатке Ежедневного Здоровья она видела причину многих бед. Альберт выглядел воплощением всех их сразу, когда бегал по кухне, хватая руками воздух.
Она уселась в кресло, когда он проскакал мимо.
Альберт перестал носиться и закрыл руками глаза. Очень медленно повернулся. Один видимый глаз щурился в яростном усилии сосредоточиться.
Он скосил на кресло слезящийся от напряжения глаз.
– Превосходно, – сказал он спокойно. – Все в порядке. Ты здесь. Крыса и лошадь притащили тебя. Проклятые идиоты. Они думали, что это правильно и что нужно это сделать.
– Что правильно, что нужно сделать? – спросила Сьюзан. – И я не… то, что вы сказали.
Альберт уставился на нее.
– Хозяин тоже мог так, – сказал он наконец. – Это часть работы. Предполагаю, ты давно обнаружила, что ты на это способна? Становиться невидимой, когда захочешь?
– ПИСК, – сказал Смерть Крыс.
– Чего? – спросил Альберт.
– ПИСК.
– Он просит объяснить тебе, – устало сказал Альберт, – что «девчушка» означает просто маленькую девочку. Он думает, ты могла не расслышать.
Сьюзан выпрямилась в кресле.
Альберт подтянул поближе еще одно и уселся.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– О боги! – Альберт закатил глаза. – И как долго тебе шестнадцать?
– С тех пор как мне перестало быть пятнадцать, конечно. Вы что, дурак?
– О боги. Как время летит, – сказал Альберт. – Ты знаешь, почему ты здесь?
– Нет… но… – Сьюзан заколебалась. – Что-то произойдет с… что-то вроде… я вижу вещи, которые не видят другие, и я встречаю кого-то, кто просто сказка, и знаю, что бывала тут раньше… и все эти черепа и кости здесь…
Костистая, грифоподобная фигура Альберта нависла над ней.
– Будешь какао? – спросил он.
Оно сильно отличалось от школьного какао, которое было просто горячей коричневой водой. Какао Альберта покрывал слой масла. Если перевернуть кружку, оно бы не сразу потекло вниз.
– Твои мама и папа, – спросил Альберт, когда у нее появились шоколадные усы, – они что-нибудь… объясняли тебе?
– Мисс Делкросс объясняла на Биологии, – сказала Сьюзан. – Только она рассказала неправильно, – добавила она.
– Я имею в виду дедушку, – сказал Альберт.
– Я помню кое-что, – сказала Сьюзан, – но я вспоминаю что-то, только когда вижу. Как ванную. Как тебя.
– Твои мама и папа думали, будет лучше, если ты забудешь, – сказал Альберт. – Ха! Это же в крови! Они боялись, что это случится и оно случилось. Наследственность.
– А, про это я тоже знаю, – сказала Сьюзан. – Это бывает у мышей, гороха и так далее.
Альберт уставился на нее пустыми глазами.
– Послушай, я пытаюсь преподнести все это как можно тактичней, – сказал он.
Сьюзан ответила ему вежливым взглядом.
– Твой дедушка – Смерть, – сказал Альберт. – Знаешь? Такой скелет в черном плаще. Ты ездила на его лошади и это его дом. Вот только он сам… ушел. Для того, чтоб все обдумать или что там… Что я понимаю, так это то, что ты оказалась втянутой в это дело. Это в крови. Ты уже достаточно взрослая. Это вроде как дырка, которая считает, что ты подходящещй формы. Мне это нравится не больше, чем тебе.
– Смерть, – сказала Сьюзан ровным голосом. – Что ж, не могу сказать, что у меня не было подозрений. Как Бык-Отец, и Песчаный Человек и Зубная Фея?
– Да.
– ПИСК.
– Ты ждешь, что я всему этому поверю, да? – спросила Сьюзан самым презрительным тоном, на который была способна.
Альберт посмотрел на нее свирепым взглядом человека, который уже сто лет сыт презрительным тоном по горло.
– А меня не колышет, во что вы верите, а во что нет, мадам, – ответил он.
– Вы действительно имеете в виду высокую фигуру с косой и всем прочим?
– Да.
– Послушайте, Альберт, – сказала Сьюзан голосом, каким обычно говорят с недоумками. – Даже если «Смерть» как таковой и существовал, хотя откровенно говоря, просто смешно антропоморфизировать простейший природный феномен, то в любом случае никто ничего не мог от него унаследовать Я знаю, что такое наследственность. Это почему у тебя рыжие волосы и тому подобное. Ты получаешь это от людей. И не можешь получить это от… мифов и легенд. Уф.
Смерть Крыс устремился к разделочной доске и воспользовался своей косой, чтобы отхватить кусок сыра. Альберт уселся на место.
– Я помню, как тебя привезли сюда, – сказал он. – Он все время расспрашивал, ты понимаешь. Ему было любопытно. Он ведь любит детей. Видел их довольно много, но, понимаешь ли… каждый раз недостаточно долго, чтобы узнать. Твои папа и мама были против, но сдались и привезли тебя сюда как-то раз, выпить чаю, просто чтобы успокоить его. Им не нравилась эта идея, поскольку они думали, ты испугаешься и будешь реветь. Но ты… ты не ревела. Ты смеялась. Напугала отца до полусмерти. Они привозили тебя еще пару раз, когда он просил, а потом они испугались, что может произойти, и твой папаша уперся и на этом все закончилось. Он был, наверное, единственным, кто мог спорить с хозяином, твой папаша. Я думаю, тебе тогда было около четырех.
Сьюзан задумчиво коснулась бледных линий на своей щеке.
– Хозяин говорил – они растили тебя, – Альберт усмехнулся, – в соответствии с новыми методами. Логика. Думать о прошлом – глупо. Я не знаю… полагаю, они хотели держать тебя подальше от идей вроде этой.
– Меня брали покататься на лошади, – сказала Сьюзан, не слушая его. – И я купалась в большой ванной.
– Ага, повсюду мыльная пена… – сказал Альберт и его лицо сморщилось в некоем подобии улыбки. – Хозяин очень смеялся над этим. А еще он сделал тебе качели. Ну, попытался, во всяком случае. Никакой магии или чего-то там. Своими собственными руками.
Сьюзан сидела, а воспоминания в ее голове просыпались, зевали и начинали разматываться.
– Я вспомнила эту ванную, – сказала Сьюзан. – Все вернулось.
– Ха! Ничто и не уходило. Лежало, прикрытое газетой.
– Да, он не очень-то разбирался в сантехнике. Что значит – АРМПБШГБ, А-М?
– Ассоциация Реформированных Молодых Почитателей Бел-Шамарота, Гнойного Бога, Анк-Морпорк, – объяснил Альберт. – Там я останавливаюсь, когда спускаюсь вниз. Мыло и тому подобное.
– Но вы не слишком-то молоды, – заметила Сьюзан, не сумев сдержаться.
– Никто не возражает, – усмехнулся он, и она поняла, что это скорее всего правда. Была в Альберте какая-то жилистая мошь, как будто он весь состоял из костяшек пальцев.
– Он мог все, – заметила Сьюзан, обращаясь, отчасти, сама к себе. – Но некоторые вещи он просто не мог понять. Например, сантехнику.
– Точно. Он привез сантехника из Анк-Морпорка, а тот заявил, что не сделает раньше следующего четверга. Нельзя говорить такого хозяину, – сказал Альберт. – Никогда не видел, чтоб кто-то из этих засранцев работал с такой скоростью. А потом Хозяин заставил его все забыть. Он может кого угодно заставить все забыть, кроме… – Альберт замолчал и нахмурился.
– Кажется, надо закругляться, – сказал он. – Кажется, ты была права. Я полагаю, ты устала. Ты можешь остаться здесь. В доме полно комнат.
– Нет, я должна вернуться! Будут огромные сложности, если я не вернусь в школу к утру.
– Никакого времени не существует, кроме того, что придумали люди. События просто идут себе одно за другим. Бинки может отвести тебя назад в тот самый момент, когда ты покинула школу. Но тебе следовало бы задержаться тут ненадолго.
– Ты сказал, что здесь дыра и меня в нее засасывает. Я не понимаю, что ты хотел сказать.
– Поймешь, когда выспишься, – сказал Альберт.
Здесь не было ни дня, ни ночи. Больше всего это доставляло неприятностей Альберту.
Здесь был ярко освещенный ландшафт и ночное небо со звездами над ним. Смерть так и не смог постичь разницу между днем и ночью. Когда в доме появлялись обитатели-люди, он придерживался двадцатишестичасового цикла жизни. Люди, в свою очередь, приспосабливались к более длинным суткам, так что их можно было переставлять на закате дня как целую кучу маленьких часов.
Альберт ложился спать когда ему случалось вспомнить, что пора ложиться спать. Сейчас он сидел освещенный единственной свечей и таращился в пространство.
– Она помнит купания в нашей ванной, – бормотал он. – И ей известны вещи, которых она никогда не видела. И о которых ей не рассказывали. Это наследственность.
– ПИСК, – сказал Смерть Крыс. Он предпочитал сидеть ночами при свете.
– В прошлый раз, когда он смылся, люди перестали умирать. Но они не перестали умирать в этот раз. И лошадь пришла к ней. Она заполнила дыру.
Он уставился в темноту. О том, что он взволнован, обычно свидетельствовала энергичная причмокивающе-цыкательная активность, как будто он исследовал дупла в зубах на предмет остатков полдника. Сейчас от него исходил шум как от пылесоса.
Он бы не смог припомнить, каково быть молодым. С ним это случилось, должно быть, тысячи лет назад. Ему было семьдесят девять, но Время в доме Смерти было ресурсом многократного использования. Он смутно сознавал, что детство – мудреное дело, особенно ближе к концу. Все эти сложности с прыщами и с конечностями, которые будто бы обладают собственным разумом. В этом возрасте отправлять исполнительную власть над жизнью и смертью, безусловно, сверхсложная задача. Но штука была в том, ужасная, неотвратимая штука была в том, что кто-то должен ее отправлять.
Ибо, как уже говорилось выше, Смерть действует (в целом, а не в частностях) примерно как монархия.
Если вы подданый монархического государства, то вами управляет монарх. Все время.
Вашей ходьбой и вашим сном. Всем, чем вам или им приходится заниматься. Это часть основных условий ситуации.
Королева не является собственной персоной к вам домой, не захватывает кресло и телевизионную лентяйку и не велит вам выпить чашку чая, потому что у вас пересохло в горле. Руководство осуществляется автоматически, как гравитация. Однако, в отличие от гравитации, чтобы эта система действовала, на самом верху должен быть кто-то. Ему не обязательно творить великие свершения. Он должен просто быть там. Он должен просто быть.
– Она? – спросил Альберт.
– ПИСК.
– Она довольно быстро сломается. О, да! Можно быть бессмертным и смертным одновременно, но это разорвет тебя напополам. Мне почти жаль ее.
– ПИСК, – согласился Смерть Крыс.
– И это еще не самое худшее, – заметил Альберт. – Вот подожди, ее память действительно примется за работу…
– ПИСК.
– Послушай-ка, что я тебе скажу, – сказал Альберт. – Тебе лучше начать искать его прямо сейчас.
Сьюзан проснулась безо всякого представления, сколько сейчас времени. У кровати стояли часы, поскольку Смерть считал, что так должно быть. Часы были все в черепах, костях и с омегой на циферблате, но они не шли. Единственные в доме работающие часы висели в холле. Остальные пребывали в унынии и стояли.
Ее комната выглядела так, как будто предыдущий жилец освободил ее только вчера. На столике лежали волосяные щетки и стояла какая-то косметика. Даже какой-то халат висел на крючке за дверью. На кармане его красовался кролик. Эффект домашности был бы достигнут, если бы у данного кролика было хоть что-то поверх скелета. Она произвела обыск выдвижных ящиков. Это, должно быть, была комната ее матери. Здесь была масса розового. Сьюзан не возражала против некоторого умеренного количества розового, но это был не тот случай. Она наткнулась на свою старую школьную форму. Сьюзан поняла, что важнее всего в ее положении сохранять спокойствие. Для всего найдется логическое объяснение, даже если вам придется его выдумать.
– ПИШКУФФФ.
Смерть Крыс карабкался на туалетный столик. Добравшись до верха, он вынул изо рта свою косу.
– Я думаю, – осторожно подбирая слова, сказала Сьюзан, – что я бы хотела отправиться домой, благодарю вас.
Сьюзан осторожно потянулась к нему. Запах, идущий от мешка, обладал качествами своего рода раскаленной пики.
Она вспомнила, что у нее вообще нет денег. С другой стороны, никто их у нее и не просил. Однако мир придет в полное разорение и упадок, если люди перестанут признавать свои обязательства. Она наклонилась вперед и постучала в дверь.
– Извините… Вы ничего не хотите?
Из-за двери донеслись удары и грохот, как будто с десяток человек бились за место под одним столом.
– О. Как мило. Спасибо. Спасибо большое, – сказала Сьюзан вежливо.
Бинки не спеша двинулась прочь. На сей раз никиких выбросов энергии не было. Она неторопливо потрусила вверх. Сьюзан попробовала кэрри в нескольких сотнях футов над уносящимся в даль ландшафтом и некоторое время ее тошнило вниз со всей деликатностью, на котороую она была способна.
– Это было очень… необычно, – заявила она. – Но это все? Мы проделали весь этот путь для того, чтоб я немножко поблевала?
Земля понеслась назад еще быстрее, и она с содроганием поняла, что это лошадь несется теперь гораздо быстрее – карьер вместо легкого галопа…
…рывок – и ночное небо над ее головой подернулось синим.
Позади них, невидимые, поскольку свет смещался в красную зону спектра и в замешательстве спрашивал себя, что происходит, несколько секунд пламенели в воздухе два отпечатка копыт.
…кусок ландшафта, висящий в пространстве. Здесь был приземистый маленький домик, окруженный садом. Были поля и далекие горы. Сьюзан рассматривала все это, пока Бинки сбавляла ход.
Здесь не было глубины. Когда Бинки зависла перед приземлением, стало видно, что все это не более чем тонкая пленка… существования, облекающая ничто. Сьюзан казалось, что пленка лопнет, как только Бинки ступит на нее, но вместо этого она услышала тихий хруст гравия.
Бинки обошла вокруг дома и направилась в конный двор, где и остановилась в ожидании.
Сьюзан осторожно спустилась на землю. Та оказалась вполне надежной. Она наклонилась и зачерпнула рукой гравий. Оказалось, что он лежит толстым слоем.
Сьюзан слышала, что Зубная Фея собирает зубы. Если взглянуть на это трезво… люди, коллекционирующие небольшие части чужих тел, делают это для того, что контролировать других или причинять им вред. Под контролем Зубных Фей находится половина детей мира. И дом подобных особ, пожалуй, должен выглядеть как-то иначе.
Бык-Отец, скорее всего, живет в некоем чудовищном подобии бойни высоко в горах, украшенном сосисками и черными пудингами и разрисованном кровью.
В каждом случае предполагается стиль. Ужасный, но все же стиль. В этом месте его не было вообще.
У Вторничной-Утки-Душевное-Печенье, видимо, никакого дома не было. Так же как и у Проблемы-Старика и Песчаного Человека, насколько она знала.
Она обошло дом, который был не больше коттеджа. Определенно. Кто бы тут не жил, он был полностью лишен вкуса. Она нашла входную дверь, черную, с дверным молотком в форме буквы омега.
Сьюзан потянулась за ним, но дверь сама собой отворилась.
Перед ней простирался холл, много больший, чем весь дом снаружи. Вдали она могла различить лестницу, достаточно широкую для заключительной чечетки в мюзикле.
И что-то не то творилось с перспективой. Стены совершенно определенно уходили вдаль и в то же время казались нарисованными прямо на воздухе футах в пятнадцати от тебя. Как будто расстояние было вещью необязательной.
На одной из стен висели часы. Их мерное тиканье заполняло безмерные пространства.
Здесь должна быть комната, подумала она. Я помню комнату шепотов.
Двери из холла разделялись широкими промежутками. Или узкими промежутками, если вы посмотрите на них иным образом.
Она попыталась добраться до ближайших, но сдалась после нескольких шагов в разных направлениях. Но когда она догадалась прицелиться и идти с закрытыми глазами, у нее все получилось.
Дверь была одновременно и нормального человеческого размера и необъятно огромной. Окружающий ее косяк был обильно орнаментирован черепами и костями. Она толкнула дверь.
Эта комната могла приютить небольшой город. Середину дистанции занимал маленький коврик, не больше гектара размером. У Сьюзан ушло несколько минут, чтобы достигнуть края.
Это была комната в комнате. Широкий, тяжеловесный стол стоял на возвышении. За ним виднелся обитый кожей вертящийся стул. Здесь же была модель Плоского Мира, покоящаяся на своего рода барельефе, изображавшем четырех слонов на черепахе. Здесь стояли несколько шкафов, тома в которых были нагромождены в беспорядочной манере людей, слишком занятых, чтобы поставить книгу правильно, попользовавшись ею. Здесь даже было окно, висящее в воздухе в нескольких футах над землей.
Но стен здесь не было. Ничто не располагалось между краем ковра и стенами большей комнаты, кроме пола, но это было слишком точным определением для него. Он не напоминал камень и уж точно не был деревянным. Он не издал ни звука, когда Сьюзан прошлась по нему. Это была просто поверхность, в чистейшем геометрическом смысле этого слова.
Ковер покрывал узор из черепов. И он тоже был черным. Все было или черным или оттенками серого. Здесь и там проглядывали тона очень темного пурпура или синевы океанских глубин.
На некотором расстоянии, в направлении одной из стен большей комнаты, виднелся некий намек на… что-то. Это что-то отбрасывало сложную тень, но располагалось слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть.
Сьюзан поднялась на возвышение. Что-то странное было в вещах здесь. То есть в них все было странное, но это была огромная, основополагающая странность, странность самой их природы. Ее она могла игнорировать. Но здесь была странность на человеческом уровне. Каждый предмет был чуть-чуть неправильным, как будто тот, кто его изготовил, не вполне понимал его назначение.
На огромном столе она увидела пресс-папье, но оно было частью стола, вплавленное в его поверхность. Выдвижные ящики просто нарисовали на дереве. Тому, кто изготовил этот стол, конечно, приходилось видеть столы, но идею столовости он не постиг.
Имелось и кое-какое приспособление. Оно представляло собой свинцовую пластину, с одно края которой свисала нить с блестящим металлическим шаром на конце. Если вы поднимали шар, он скользил вниз и один раз глухо стукался о пластину.
Сесть в кресло Сьюзан не пробовала. В кожаной обивке виднелась глубокая впадина. Кто-то часто и подолгу сидел в нем.
Она бросила взгляд на корешки книг. Надписи на них были на языке, которого она не понимала.
Она добралась до выхода, вышла в холл и попробовала следующую дверь. Смутное подозрение начало вырисовываться в ее голове.
Эта дверь вела в очередную гигантскую комнату, заставленную шкафами, возносящимися к скрытому облаками потолку. Каждый шкаф был забит множеством песочных часов. Песок, текущий из прошлого в будущее, наполнял комнату шумом прибоя, сотканным из миллиардов шепотов. Сьюзан пошла между шкафов. Это было все равно что пробираться через толпу. Ее внимание привлекло движение на ближайшем шкафу. В большинстве часов песок тек сплошной серебристой струйкой, но в тех, на которые она смотрела, он иссякал. Последние песчинки упали в нижнюю колбу и часы с тихим хлопком исчезли. Мгновением позже на их месте с едва уловимым перезвоном возникли другие. Из верхней колбы в нижнюю потек песок. И она знала, что этот процесс идет по всей комнате. Старые часы исчезают, новые занимают их место. Она знала и это. Она взяла часы с полки, задумчиво подышала на стекло и собралась перевернуть их…
– ПИСК.
Она оглянулась. На полке перед ней торчал Смерть Крыс и предостерегающе качал пальцем.
– Хорошо, хорошо, – сказала Сьюзан, возвращая часы на место.
– ПИСК.
– Нет. Я еще не все осмотрела.
Сьюзан с поспешающей за ней крысой направилась к двери.
Третья комната оказалась… ванной.
Сьюзан смешалась. Вы ожидаете увидеть в подобном месте песочные часы. Черепно-костяной мотив кажется вам здесь вполне уместным. Но чего уж вы никак не ожидаете, так это белой фарфоровой ванны на возвышении, напоминающем трон, с огромными латунными кранами и с расплывчатыми голубыми буквами прямо над штуковиной, к которой крепилась цепочка слива: «С.Ч. Уборный и Сын, Моллимог стр., Анк-Морпорк».
Не ожидаете вы обнаружить здесь и резиновую утку. Желтую.
То же и мыло – подходящего цвета кости, оно выглядело так, как будто им никогда не пользовались. Был здесь и брусок оранжевого мыла, которым пользовались, несомненно, гораздо чаще. Запахом оно здорово напоминало ту едкую дрянь, которой мылись в школе.
Ванная, несмотря на свои размеры, была вполне человеческой. Наличествовали и коричневые трещины вокруг сливного отверстия, и пятно под краном. Но все остальное было разработано той же самой личностью, не превзошедшей помывкологию так же, как она не поняла идею столовости. Она создала вешалку для полотенца, которой могла пользоваться на тренировках целая команда атлетов. Черные полотенца составляли с ней одно целое и были довольно твердыми. Кто бы ни пользовался ванной, явно предпочитал чрезвычайно изношенное бело-голубое полотенце с инициалами АРМПБШГБ, АМ.
Здесь даже имелся унитаз, еще одно произведение туалетного искусства С.Ч. Уборного, с рельефным бордюром и голубыми цветочками на бачке. И опять, как в случае с полотенцем и мылом, он свидетельствовал, что эту комнату построил кто-то, а затем пришел кто-то другой и добавил незначительные детали. Кто-то, лучше разбирающийся в санузлах, для начала. Кто-то понимающий, действительно понимающий, что полотенца должны быть мягкими и впитывать влагу, а от мыла должны быть пузыри. Вы не узнаете об этом, пока не увидите эти вещи воочию. Причем лучше – несколько раз.
Лысое полотенце свалилось с вешалки и совершило несколько скачков по полу, пока наконец не отлетело в сторону, открыв взорам Смерть Крыс.
– ПИСК?
– О, все в порядке. Куда ты хочешь чтобы я пошла?
Крыса шмыгнула в дверь и скрылась в холле. Сьюзан проследовала за ней к следующей двери и повернула ручку.
Перед ней предстала еще одна комната в комнате. Небольшой освещенный участок, окруженный темнотой, на котором располагались стол, несколько стульев, кузонный шкаф – и некто. Сидящая за столом скрюченная фигура. Настороженно прислушавшись, Сьюзан расслышала, как что-то кипит или жарится на плите.
Старик шумно поедал свой ужин. Между взмахами вилки он разговаривал сам с собой с полным ртом. Это был образчик плохих манер.
– Эт' не моя вина! [9]Я был против этого с самого начала, но – о, нет – он пошел и [10]начал все усложнять, я говорил ему, эт' не то же самое, что и не усложнять [11], о нет, это не его путь [12]один раз запутав все, как будешь распутывать, скажи на милость [13], но – о, нет…
Сьюзан подошла к краю ковра. Старик не обратил на нее никакого внимания.
Смерть Крыс вскарабкался по ножке стола и приземлился на ломтике поджаренного хлеба.
– А, это ты!
– ПИСК.
Старик оглянулся по сторонам.
– Где? Где?
Сьюзан ступила на ковер. Старик вскочил так стремительно, что опрокинул стул.
– Кто ты такая, черт возьми?
– Не могли бы вы не направлять на меня эту острую грудинку?
– Я задал тебе вопрос, девушка!
– Я Сьюзан, – это прозвучало как-то неубедительно. – Герцогиня Стогелитская, – добавила она.
Его сморщенное лицо сморщилось еще больше, пока он все это уразуметь.
Затем он отвернулся и вскинул руки.
– О да! – заорал он, обращаясь к комнате. – Это, конечно, проясняет дело!
Он наставил палец на Смерть Крыс, который отклонился назад.
– Ты, лживый маленький грызун! О, да! Я чую крысу!
– ПИСК?
Трясущийся палец вдруг замер. Старик резко обернулся.
– Как ты ухитрилась пройти сквозь стену?
– Прошу прощения? – сказала Сьюзан, отступая назад. – Я не заметила ни одной.
– А это ты как назовешь тогда, Клатчским туманом, что ли? – он похлопал по воздуху. Гиппопотам памяти пошевелился…
– Альберт, – предположила Сьюзан. – Правильно?
Альберт треснул себя по лбу.
– Все хуже и хуже! Что ты еще рассказал ей?
– Он не рассказывал мне ничего за исключением ПИСК, и я не знаю, что это значит, – сказала Сьюзан. – И… послушай, здесь нет никаких стен, здесь только…
Альберт выдвинул ящик стола.
– Присмотрись, – едко сказал он. – Молоток, правильно? Гвоздь, так? Смотри.
Он вколотил гвоздь в воздух на высоте около пяти футов на краю выложенного плиткой пространства. Гвоздь остался торчать.
– Стена, – сказал Альберт.
Сьюзан опасливо протянула руку и потрогала гвоздь. Ощущение было как от статического электричества.
– Ну, а для меня она не является стеной, – заявила она.
– ПИСК!
Альберт швырнул молоток на стол.
А он довольно рослый, заметила Сьюзан. Он был высок, но ходил ссутилившись – такая манера ассоциируется с лаборантами.
– Я сдаюсь, – сказал Альберт, качая пальцем у Сьюзан перед носом. – Я ему говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет, а он все равно стал вмешиваться. И еще один вопрос, девчушка – куда ты делась?
Сьюзан обошла вокруг стола, пока Альберт махал руками в воздухе, пытаясь ее нащупать. На столе лежали разделочная доска, табакерка и связка сосисок.
И никаких свежих овощей. Мисс Буттс добивалась полного исключения из рациона жареного и отстаивала необходимость обильного питания овощами, которые она именовала Ежедневным Здоровьем. В недостатке Ежедневного Здоровья она видела причину многих бед. Альберт выглядел воплощением всех их сразу, когда бегал по кухне, хватая руками воздух.
Она уселась в кресло, когда он проскакал мимо.
Альберт перестал носиться и закрыл руками глаза. Очень медленно повернулся. Один видимый глаз щурился в яростном усилии сосредоточиться.
Он скосил на кресло слезящийся от напряжения глаз.
– Превосходно, – сказал он спокойно. – Все в порядке. Ты здесь. Крыса и лошадь притащили тебя. Проклятые идиоты. Они думали, что это правильно и что нужно это сделать.
– Что правильно, что нужно сделать? – спросила Сьюзан. – И я не… то, что вы сказали.
Альберт уставился на нее.
– Хозяин тоже мог так, – сказал он наконец. – Это часть работы. Предполагаю, ты давно обнаружила, что ты на это способна? Становиться невидимой, когда захочешь?
– ПИСК, – сказал Смерть Крыс.
– Чего? – спросил Альберт.
– ПИСК.
– Он просит объяснить тебе, – устало сказал Альберт, – что «девчушка» означает просто маленькую девочку. Он думает, ты могла не расслышать.
Сьюзан выпрямилась в кресле.
Альберт подтянул поближе еще одно и уселся.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– О боги! – Альберт закатил глаза. – И как долго тебе шестнадцать?
– С тех пор как мне перестало быть пятнадцать, конечно. Вы что, дурак?
– О боги. Как время летит, – сказал Альберт. – Ты знаешь, почему ты здесь?
– Нет… но… – Сьюзан заколебалась. – Что-то произойдет с… что-то вроде… я вижу вещи, которые не видят другие, и я встречаю кого-то, кто просто сказка, и знаю, что бывала тут раньше… и все эти черепа и кости здесь…
Костистая, грифоподобная фигура Альберта нависла над ней.
– Будешь какао? – спросил он.
Оно сильно отличалось от школьного какао, которое было просто горячей коричневой водой. Какао Альберта покрывал слой масла. Если перевернуть кружку, оно бы не сразу потекло вниз.
– Твои мама и папа, – спросил Альберт, когда у нее появились шоколадные усы, – они что-нибудь… объясняли тебе?
– Мисс Делкросс объясняла на Биологии, – сказала Сьюзан. – Только она рассказала неправильно, – добавила она.
– Я имею в виду дедушку, – сказал Альберт.
– Я помню кое-что, – сказала Сьюзан, – но я вспоминаю что-то, только когда вижу. Как ванную. Как тебя.
– Твои мама и папа думали, будет лучше, если ты забудешь, – сказал Альберт. – Ха! Это же в крови! Они боялись, что это случится и оно случилось. Наследственность.
– А, про это я тоже знаю, – сказала Сьюзан. – Это бывает у мышей, гороха и так далее.
Альберт уставился на нее пустыми глазами.
– Послушай, я пытаюсь преподнести все это как можно тактичней, – сказал он.
Сьюзан ответила ему вежливым взглядом.
– Твой дедушка – Смерть, – сказал Альберт. – Знаешь? Такой скелет в черном плаще. Ты ездила на его лошади и это его дом. Вот только он сам… ушел. Для того, чтоб все обдумать или что там… Что я понимаю, так это то, что ты оказалась втянутой в это дело. Это в крови. Ты уже достаточно взрослая. Это вроде как дырка, которая считает, что ты подходящещй формы. Мне это нравится не больше, чем тебе.
– Смерть, – сказала Сьюзан ровным голосом. – Что ж, не могу сказать, что у меня не было подозрений. Как Бык-Отец, и Песчаный Человек и Зубная Фея?
– Да.
– ПИСК.
– Ты ждешь, что я всему этому поверю, да? – спросила Сьюзан самым презрительным тоном, на который была способна.
Альберт посмотрел на нее свирепым взглядом человека, который уже сто лет сыт презрительным тоном по горло.
– А меня не колышет, во что вы верите, а во что нет, мадам, – ответил он.
– Вы действительно имеете в виду высокую фигуру с косой и всем прочим?
– Да.
– Послушайте, Альберт, – сказала Сьюзан голосом, каким обычно говорят с недоумками. – Даже если «Смерть» как таковой и существовал, хотя откровенно говоря, просто смешно антропоморфизировать простейший природный феномен, то в любом случае никто ничего не мог от него унаследовать Я знаю, что такое наследственность. Это почему у тебя рыжие волосы и тому подобное. Ты получаешь это от людей. И не можешь получить это от… мифов и легенд. Уф.
Смерть Крыс устремился к разделочной доске и воспользовался своей косой, чтобы отхватить кусок сыра. Альберт уселся на место.
– Я помню, как тебя привезли сюда, – сказал он. – Он все время расспрашивал, ты понимаешь. Ему было любопытно. Он ведь любит детей. Видел их довольно много, но, понимаешь ли… каждый раз недостаточно долго, чтобы узнать. Твои папа и мама были против, но сдались и привезли тебя сюда как-то раз, выпить чаю, просто чтобы успокоить его. Им не нравилась эта идея, поскольку они думали, ты испугаешься и будешь реветь. Но ты… ты не ревела. Ты смеялась. Напугала отца до полусмерти. Они привозили тебя еще пару раз, когда он просил, а потом они испугались, что может произойти, и твой папаша уперся и на этом все закончилось. Он был, наверное, единственным, кто мог спорить с хозяином, твой папаша. Я думаю, тебе тогда было около четырех.
Сьюзан задумчиво коснулась бледных линий на своей щеке.
– Хозяин говорил – они растили тебя, – Альберт усмехнулся, – в соответствии с новыми методами. Логика. Думать о прошлом – глупо. Я не знаю… полагаю, они хотели держать тебя подальше от идей вроде этой.
– Меня брали покататься на лошади, – сказала Сьюзан, не слушая его. – И я купалась в большой ванной.
– Ага, повсюду мыльная пена… – сказал Альберт и его лицо сморщилось в некоем подобии улыбки. – Хозяин очень смеялся над этим. А еще он сделал тебе качели. Ну, попытался, во всяком случае. Никакой магии или чего-то там. Своими собственными руками.
Сьюзан сидела, а воспоминания в ее голове просыпались, зевали и начинали разматываться.
– Я вспомнила эту ванную, – сказала Сьюзан. – Все вернулось.
– Ха! Ничто и не уходило. Лежало, прикрытое газетой.
– Да, он не очень-то разбирался в сантехнике. Что значит – АРМПБШГБ, А-М?
– Ассоциация Реформированных Молодых Почитателей Бел-Шамарота, Гнойного Бога, Анк-Морпорк, – объяснил Альберт. – Там я останавливаюсь, когда спускаюсь вниз. Мыло и тому подобное.
– Но вы не слишком-то молоды, – заметила Сьюзан, не сумев сдержаться.
– Никто не возражает, – усмехнулся он, и она поняла, что это скорее всего правда. Была в Альберте какая-то жилистая мошь, как будто он весь состоял из костяшек пальцев.
– Он мог все, – заметила Сьюзан, обращаясь, отчасти, сама к себе. – Но некоторые вещи он просто не мог понять. Например, сантехнику.
– Точно. Он привез сантехника из Анк-Морпорка, а тот заявил, что не сделает раньше следующего четверга. Нельзя говорить такого хозяину, – сказал Альберт. – Никогда не видел, чтоб кто-то из этих засранцев работал с такой скоростью. А потом Хозяин заставил его все забыть. Он может кого угодно заставить все забыть, кроме… – Альберт замолчал и нахмурился.
– Кажется, надо закругляться, – сказал он. – Кажется, ты была права. Я полагаю, ты устала. Ты можешь остаться здесь. В доме полно комнат.
– Нет, я должна вернуться! Будут огромные сложности, если я не вернусь в школу к утру.
– Никакого времени не существует, кроме того, что придумали люди. События просто идут себе одно за другим. Бинки может отвести тебя назад в тот самый момент, когда ты покинула школу. Но тебе следовало бы задержаться тут ненадолго.
– Ты сказал, что здесь дыра и меня в нее засасывает. Я не понимаю, что ты хотел сказать.
– Поймешь, когда выспишься, – сказал Альберт.
Здесь не было ни дня, ни ночи. Больше всего это доставляло неприятностей Альберту.
Здесь был ярко освещенный ландшафт и ночное небо со звездами над ним. Смерть так и не смог постичь разницу между днем и ночью. Когда в доме появлялись обитатели-люди, он придерживался двадцатишестичасового цикла жизни. Люди, в свою очередь, приспосабливались к более длинным суткам, так что их можно было переставлять на закате дня как целую кучу маленьких часов.
Альберт ложился спать когда ему случалось вспомнить, что пора ложиться спать. Сейчас он сидел освещенный единственной свечей и таращился в пространство.
– Она помнит купания в нашей ванной, – бормотал он. – И ей известны вещи, которых она никогда не видела. И о которых ей не рассказывали. Это наследственность.
– ПИСК, – сказал Смерть Крыс. Он предпочитал сидеть ночами при свете.
– В прошлый раз, когда он смылся, люди перестали умирать. Но они не перестали умирать в этот раз. И лошадь пришла к ней. Она заполнила дыру.
Он уставился в темноту. О том, что он взволнован, обычно свидетельствовала энергичная причмокивающе-цыкательная активность, как будто он исследовал дупла в зубах на предмет остатков полдника. Сейчас от него исходил шум как от пылесоса.
Он бы не смог припомнить, каково быть молодым. С ним это случилось, должно быть, тысячи лет назад. Ему было семьдесят девять, но Время в доме Смерти было ресурсом многократного использования. Он смутно сознавал, что детство – мудреное дело, особенно ближе к концу. Все эти сложности с прыщами и с конечностями, которые будто бы обладают собственным разумом. В этом возрасте отправлять исполнительную власть над жизнью и смертью, безусловно, сверхсложная задача. Но штука была в том, ужасная, неотвратимая штука была в том, что кто-то должен ее отправлять.
Ибо, как уже говорилось выше, Смерть действует (в целом, а не в частностях) примерно как монархия.
Если вы подданый монархического государства, то вами управляет монарх. Все время.
Вашей ходьбой и вашим сном. Всем, чем вам или им приходится заниматься. Это часть основных условий ситуации.
Королева не является собственной персоной к вам домой, не захватывает кресло и телевизионную лентяйку и не велит вам выпить чашку чая, потому что у вас пересохло в горле. Руководство осуществляется автоматически, как гравитация. Однако, в отличие от гравитации, чтобы эта система действовала, на самом верху должен быть кто-то. Ему не обязательно творить великие свершения. Он должен просто быть там. Он должен просто быть.
– Она? – спросил Альберт.
– ПИСК.
– Она довольно быстро сломается. О, да! Можно быть бессмертным и смертным одновременно, но это разорвет тебя напополам. Мне почти жаль ее.
– ПИСК, – согласился Смерть Крыс.
– И это еще не самое худшее, – заметил Альберт. – Вот подожди, ее память действительно примется за работу…
– ПИСК.
– Послушай-ка, что я тебе скажу, – сказал Альберт. – Тебе лучше начать искать его прямо сейчас.
Сьюзан проснулась безо всякого представления, сколько сейчас времени. У кровати стояли часы, поскольку Смерть считал, что так должно быть. Часы были все в черепах, костях и с омегой на циферблате, но они не шли. Единственные в доме работающие часы висели в холле. Остальные пребывали в унынии и стояли.
Ее комната выглядела так, как будто предыдущий жилец освободил ее только вчера. На столике лежали волосяные щетки и стояла какая-то косметика. Даже какой-то халат висел на крючке за дверью. На кармане его красовался кролик. Эффект домашности был бы достигнут, если бы у данного кролика было хоть что-то поверх скелета. Она произвела обыск выдвижных ящиков. Это, должно быть, была комната ее матери. Здесь была масса розового. Сьюзан не возражала против некоторого умеренного количества розового, но это был не тот случай. Она наткнулась на свою старую школьную форму. Сьюзан поняла, что важнее всего в ее положении сохранять спокойствие. Для всего найдется логическое объяснение, даже если вам придется его выдумать.
– ПИШКУФФФ.
Смерть Крыс карабкался на туалетный столик. Добравшись до верха, он вынул изо рта свою косу.
– Я думаю, – осторожно подбирая слова, сказала Сьюзан, – что я бы хотела отправиться домой, благодарю вас.