Страница:
— Лунатики, через сколько минут загремите с крыши?
В доме через улицу распахнулось окно. Там на подоконнике стоял репродуктор, и диктор из Москвы сказал, что ракета через несколько минут прибудет на Луну. Володя спрятал за пазуху ненужный будильник.
Васька примолк.
Тая снизу спросила замирающим голосом:
— Венка, а ракету видно?
Ей никто не ответил.
Вдруг заиграли кремлевские куранты. Мальчики на крыше замерли. Мерно бьют часы. Раздались торжествующие звуки гимна. Стояла такая тишина, словно все живое на земле и сама земля — все притаилось, чтобы и до ракеты донеслась музыка новорожденного дня.
Мальчики смотрели вверх, передавая бинокль друг другу. Им казалось, что они стремительно плывут в ночном небе, навстречу огромной жаркой Луне.
Вдруг Васька сорвался с забора и кинулся через двор к навесу:
— Ребята, подождите, и я с вами!
— Давай! Давай! — закричали мальчики, и Володя, не отрывая глаз от Луны, протянул ему руку.
В это время диктор воскликнул что-то радостным голосом, но никто ничего не разобрал, да и не надо было, и так все ясно. Мы — на Луне. Мы — прилунились.
Мальчики на крыше закричали: «Ура!» На всех крышах тоже закричали.
Заиграла музыка, а все, кто был далеко от Луны — на Земле и кто чуть поближе — на крышах, все заговорили веселыми голосами. Все поглядывали на сияющую Луну.
Да, несомненно, Луна сделалась своей, чем-то вроде Хабаровска, до которого хотя и очень далеко, но все равно свой. Если очень захотелось, то можно даже взять да и поехать в этот город.
Диктор подтвердил эту мысль, уточнив наш лунный адрес:
— Район моря Ясности.
Володя вынул карандаш, чтобы сразу все записать, но никак не мог отыскать блокнот. А надо записать все на месте и сразу, а не когда-нибудь потом.
Тогда Володя взял портрет и на оборотной стороне записал: «Мы сами видели, как ракета прилунилась в районе моря Ясности 14-9-59 в 0 часов 01 минут».
Громко разговаривая, Володя с Венкой пошли домой.
В маминой комнате горел свет. Ну кто же сейчас спит!
Володя с таким видом, будто это он послал ракету на Луну, сообщил:
— Мама, все точно!
— Иди-ка сюда, — позвала мама.
Он вбежал, как победитель. Лицо его пылало, глаза все еще полны торжественного блеска, на носу и на щеке — пятна пыли.
— Вот, — воскликнул он, задыхаясь, — море Ясности! Тут все записано.
Увидев портрет, мама натянула одеяло до самого подбородка и совсем не радостно спросила:
— Зачем ты туда ходил?
— А ты не знала, что он там?
— Ничего я не знала…
— Ты думала, он пропал?
— Ничего я не думала. Мне ничего этого не надо. А ты зачем туда лазил?
— Да я же портрет нашел! — продолжал кричать Володя.
Ну как это она не понимает: такие события, а она все о своем.
— Да ты только посмотри! Вот видишь, с одной стороны портрет, с другой — море Ясности!
Наконец-то до нее дошло. Она отбросила одеяло, поднялась и теплой рукой привлекла к себе сына. Мама достала из-под подушки платок, вытерла Володе нос и щеки и потом поцеловала все вытертые места.
— Море Ясности, — вдруг улыбнулась она, — вот и хорошо! Все у нас идет отлично! Положи пока этот портрет на стул, а завтра мы поищем ему место в наших комнатах. Милый ты мой! Море Ясности.
Она вдруг что-то очень уже обрадовалась, даже слезы закапали, и она начала вытирать их тем же платком. Это только девчонки: радуются — плачут и не радуются — тоже плачут. Но ведь мама-то не девчонка, без причины плакать не станет. Ох, что-то тут не все ясно…
Вдруг Володя спросил, глядя на подпись под портретом:
— Он, что же, погиб?
— Не знаю, — мамин голос дрогнул, она перестала улыбаться и строго проговорила: — Наверное, нет. Ну, хорошо, хорошо. Все вопросы потом. А сейчас спать. Уже третий час.
Володя, не торопясь, пошел к двери, но по пути остановился. Портрет стоял на стуле. Девчонка, изображенная на нем, почти совсем не походила на маму.
— Ты что задумался? — тихо спросила мама и вздохнула: — Иди спать.
Глядя на портрет, Володя спросил:
— Почему он ушел от нас?
И, конечно, зря спросил. Он знал, какой будет ответ, он знал, что все равно ничего она не скажет. Так и получилось.
Мама ответила:
— Он никогда и не жил с нами.
— А как же?
— Довольно, довольно! — закричала мама, и в ее голосе снова зазвенели слезы. — Иди, и сейчас же в постель.
Володя ушел. Как и всегда, разговор окончился слезами, он так и знал. Но он должен узнать, в чем тут дело. Найти бы этого Михаила Снежкова.
— СНИМИТЕ МЕНЯ С ЛУНЫ!
ТРЕВОЖНЫЙ ДЕНЬ
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
РАСТИТЕ ПО-ХОРОШЕМУ
ЗИМА
ПО ДОМУ БРОДИТ ДЯДЯ
В доме через улицу распахнулось окно. Там на подоконнике стоял репродуктор, и диктор из Москвы сказал, что ракета через несколько минут прибудет на Луну. Володя спрятал за пазуху ненужный будильник.
Васька примолк.
Тая снизу спросила замирающим голосом:
— Венка, а ракету видно?
Ей никто не ответил.
Вдруг заиграли кремлевские куранты. Мальчики на крыше замерли. Мерно бьют часы. Раздались торжествующие звуки гимна. Стояла такая тишина, словно все живое на земле и сама земля — все притаилось, чтобы и до ракеты донеслась музыка новорожденного дня.
Мальчики смотрели вверх, передавая бинокль друг другу. Им казалось, что они стремительно плывут в ночном небе, навстречу огромной жаркой Луне.
Вдруг Васька сорвался с забора и кинулся через двор к навесу:
— Ребята, подождите, и я с вами!
— Давай! Давай! — закричали мальчики, и Володя, не отрывая глаз от Луны, протянул ему руку.
В это время диктор воскликнул что-то радостным голосом, но никто ничего не разобрал, да и не надо было, и так все ясно. Мы — на Луне. Мы — прилунились.
Мальчики на крыше закричали: «Ура!» На всех крышах тоже закричали.
Заиграла музыка, а все, кто был далеко от Луны — на Земле и кто чуть поближе — на крышах, все заговорили веселыми голосами. Все поглядывали на сияющую Луну.
Да, несомненно, Луна сделалась своей, чем-то вроде Хабаровска, до которого хотя и очень далеко, но все равно свой. Если очень захотелось, то можно даже взять да и поехать в этот город.
Диктор подтвердил эту мысль, уточнив наш лунный адрес:
— Район моря Ясности.
Володя вынул карандаш, чтобы сразу все записать, но никак не мог отыскать блокнот. А надо записать все на месте и сразу, а не когда-нибудь потом.
Тогда Володя взял портрет и на оборотной стороне записал: «Мы сами видели, как ракета прилунилась в районе моря Ясности 14-9-59 в 0 часов 01 минут».
Громко разговаривая, Володя с Венкой пошли домой.
В маминой комнате горел свет. Ну кто же сейчас спит!
Володя с таким видом, будто это он послал ракету на Луну, сообщил:
— Мама, все точно!
— Иди-ка сюда, — позвала мама.
Он вбежал, как победитель. Лицо его пылало, глаза все еще полны торжественного блеска, на носу и на щеке — пятна пыли.
— Вот, — воскликнул он, задыхаясь, — море Ясности! Тут все записано.
Увидев портрет, мама натянула одеяло до самого подбородка и совсем не радостно спросила:
— Зачем ты туда ходил?
— А ты не знала, что он там?
— Ничего я не знала…
— Ты думала, он пропал?
— Ничего я не думала. Мне ничего этого не надо. А ты зачем туда лазил?
— Да я же портрет нашел! — продолжал кричать Володя.
Ну как это она не понимает: такие события, а она все о своем.
— Да ты только посмотри! Вот видишь, с одной стороны портрет, с другой — море Ясности!
Наконец-то до нее дошло. Она отбросила одеяло, поднялась и теплой рукой привлекла к себе сына. Мама достала из-под подушки платок, вытерла Володе нос и щеки и потом поцеловала все вытертые места.
— Море Ясности, — вдруг улыбнулась она, — вот и хорошо! Все у нас идет отлично! Положи пока этот портрет на стул, а завтра мы поищем ему место в наших комнатах. Милый ты мой! Море Ясности.
Она вдруг что-то очень уже обрадовалась, даже слезы закапали, и она начала вытирать их тем же платком. Это только девчонки: радуются — плачут и не радуются — тоже плачут. Но ведь мама-то не девчонка, без причины плакать не станет. Ох, что-то тут не все ясно…
Вдруг Володя спросил, глядя на подпись под портретом:
— Он, что же, погиб?
— Не знаю, — мамин голос дрогнул, она перестала улыбаться и строго проговорила: — Наверное, нет. Ну, хорошо, хорошо. Все вопросы потом. А сейчас спать. Уже третий час.
Володя, не торопясь, пошел к двери, но по пути остановился. Портрет стоял на стуле. Девчонка, изображенная на нем, почти совсем не походила на маму.
— Ты что задумался? — тихо спросила мама и вздохнула: — Иди спать.
Глядя на портрет, Володя спросил:
— Почему он ушел от нас?
И, конечно, зря спросил. Он знал, какой будет ответ, он знал, что все равно ничего она не скажет. Так и получилось.
Мама ответила:
— Он никогда и не жил с нами.
— А как же?
— Довольно, довольно! — закричала мама, и в ее голосе снова зазвенели слезы. — Иди, и сейчас же в постель.
Володя ушел. Как и всегда, разговор окончился слезами, он так и знал. Но он должен узнать, в чем тут дело. Найти бы этого Михаила Снежкова.
— СНИМИТЕ МЕНЯ С ЛУНЫ!
Так вот, Сенька Любушкин безо всяких хлопот попал на Луну. И досталось же ему за это! Как он плакал, умоляя снять его оттуда.
Нет, это надо по порядку. Вот, значит, в понедельник Володя принес в класс свою великолепную картину. Ее повесили около доски, и Мария Николаевна рассказала все, что обещала, о Луне и ракете. А потом она начала спрашивать, кто в эту ночь не спал и что видел. Оказалось, что почти все проспали, кроме Володи с Венкой. Да еще Васька проснулся от шума. Да Таю разбудили. Вот и все.
Когда все наговорились, налюбовались на Володину картину, Мария Николаевна сказала, что пускай картина так и останется висеть в классе и что на ней хорошо отмечать успехи каждого ученика. Всем это очень понравилось, хотя никто не знал, как это получится.
Ну, хорошо. В классе шестнадцать мальчиков, а насчет космоса по-настоящему мечтают только двое. Остальные тоже, конечно, подумывают, но как-то не очень активно. Девчонки не в счет, хотя некоторые очень сочувствуют.
Один Васька ни о чем таком не мечтает. Куда ему, второгоднику, да еще с двойками! С двойками, надо прямо сказать, и на земле плохо живется, а уж о космосе и говорить нечего. Там соображать надо.
Все в классе это понимают и подтягиваются. А Васька говорит, что ему на все наплевать и всех отличников после случая с Сенькой Любушкиным он начал называть лунатиками.
А случай этот вот какой. На другой день все увидели на Володиной картине маленькие полоски бумаги, прикрепленные булавками. А на каждой полоске фамилия.
А что же тут получилось? Большинство учеников расположились вдоль ракеты, впереди Володя, а за ним остальные и даже девчонки. Это еще ничего. Венка сидит на самом хвосте. И это терпимо. Но вот что возмутительно — на Луне, на самой ее середине, нахально расселся один только Сенька.
Такой тут поднялся шум, что у Марии Николаевны все лицо покрылось отдельными красными пятнами.
— В чем дело? — спросила она Ваську, который почему-то шумел больше всех.
Он сморщил свою репку и так заморгал глазами, будто он очень испугался.
— А кто ему там носик вытирать будет? — весело спросил он.
Все засмеялись, а Васька пояснил:
— Мамки-то на Луне нету…
Под шум всего класса Мария Николаевна велела Ваське выйти в коридор. Но это не помогло. Шум продолжался. И только когда Володя поднял руку, наступила тишина. Он сказал:
— Неправильно, что Сенька первый на Луне.
— А это уж позволь знать мне, что правильно, а что неправильно.
Володя хотел сказать, что нельзя пачкать такое гордое и чудесное событие, но Мария Николаевна прикрикнула:
— Я сказала — садись!
Тогда Володина соседка Милочка тоже подняла руку и, глядя на учительницу ясными голубыми глазами, проговорила твердо, как хорошо выученный урок:
— А папа сказал, что летать могут только самые храбрые, а Сеня же трус. Все знают.
— Хорошо, — строгим голосом сказала Мария Николаевна, — садись. Это мы все знаем. Но ведь на Доску почета заносят за успехи в ученье или в труде, а совсем не за храбрость.
Лучше бы она этого не говорила. Даже тихоня Павлик Вершинин — самый справедливый мальчик в классе — и он не выдержал и объяснил Марии Николаевне, в чем она ошиблась.
— На Доску пускай, а на Луну никак нельзя, — проговорил он своим нежным, девчоночьим голосом.
Мария Николаевна не выдержала такого дружного отпора и отступила. Это все сразу поняли, хотя она думает, что сделала по-своему, что Сенька так и останется сидеть на Луне, как муха на арбузе, а все будут на него любоваться. Она открыла дверь и сказала Ваське:
— Иди на свое место.
Ясно, до самого следующего урока она так и думала, что настояла на своем. Но когда она вошла в класс на третий урок и увидела, какие все сидят притихшие да примерные, то сразу поняла — не к добру такая тишина…
И верно, не успела она сесть за свой стол, как поднялся ее любимый ученик, украшение класса Сенька Любушкин. Он был не розовый и не сияющий. Он был красный и помятый. Его белые ресницы намокли от слез. Он сказал отчаянным голосом:
— Снимите меня с Луны, Мария Николаевна!
Нет, это надо по порядку. Вот, значит, в понедельник Володя принес в класс свою великолепную картину. Ее повесили около доски, и Мария Николаевна рассказала все, что обещала, о Луне и ракете. А потом она начала спрашивать, кто в эту ночь не спал и что видел. Оказалось, что почти все проспали, кроме Володи с Венкой. Да еще Васька проснулся от шума. Да Таю разбудили. Вот и все.
Когда все наговорились, налюбовались на Володину картину, Мария Николаевна сказала, что пускай картина так и останется висеть в классе и что на ней хорошо отмечать успехи каждого ученика. Всем это очень понравилось, хотя никто не знал, как это получится.
Ну, хорошо. В классе шестнадцать мальчиков, а насчет космоса по-настоящему мечтают только двое. Остальные тоже, конечно, подумывают, но как-то не очень активно. Девчонки не в счет, хотя некоторые очень сочувствуют.
Один Васька ни о чем таком не мечтает. Куда ему, второгоднику, да еще с двойками! С двойками, надо прямо сказать, и на земле плохо живется, а уж о космосе и говорить нечего. Там соображать надо.
Все в классе это понимают и подтягиваются. А Васька говорит, что ему на все наплевать и всех отличников после случая с Сенькой Любушкиным он начал называть лунатиками.
А случай этот вот какой. На другой день все увидели на Володиной картине маленькие полоски бумаги, прикрепленные булавками. А на каждой полоске фамилия.
А что же тут получилось? Большинство учеников расположились вдоль ракеты, впереди Володя, а за ним остальные и даже девчонки. Это еще ничего. Венка сидит на самом хвосте. И это терпимо. Но вот что возмутительно — на Луне, на самой ее середине, нахально расселся один только Сенька.
Такой тут поднялся шум, что у Марии Николаевны все лицо покрылось отдельными красными пятнами.
— В чем дело? — спросила она Ваську, который почему-то шумел больше всех.
Он сморщил свою репку и так заморгал глазами, будто он очень испугался.
— А кто ему там носик вытирать будет? — весело спросил он.
Все засмеялись, а Васька пояснил:
— Мамки-то на Луне нету…
Под шум всего класса Мария Николаевна велела Ваське выйти в коридор. Но это не помогло. Шум продолжался. И только когда Володя поднял руку, наступила тишина. Он сказал:
— Неправильно, что Сенька первый на Луне.
— А это уж позволь знать мне, что правильно, а что неправильно.
Володя хотел сказать, что нельзя пачкать такое гордое и чудесное событие, но Мария Николаевна прикрикнула:
— Я сказала — садись!
Тогда Володина соседка Милочка тоже подняла руку и, глядя на учительницу ясными голубыми глазами, проговорила твердо, как хорошо выученный урок:
— А папа сказал, что летать могут только самые храбрые, а Сеня же трус. Все знают.
— Хорошо, — строгим голосом сказала Мария Николаевна, — садись. Это мы все знаем. Но ведь на Доску почета заносят за успехи в ученье или в труде, а совсем не за храбрость.
Лучше бы она этого не говорила. Даже тихоня Павлик Вершинин — самый справедливый мальчик в классе — и он не выдержал и объяснил Марии Николаевне, в чем она ошиблась.
— На Доску пускай, а на Луну никак нельзя, — проговорил он своим нежным, девчоночьим голосом.
Мария Николаевна не выдержала такого дружного отпора и отступила. Это все сразу поняли, хотя она думает, что сделала по-своему, что Сенька так и останется сидеть на Луне, как муха на арбузе, а все будут на него любоваться. Она открыла дверь и сказала Ваське:
— Иди на свое место.
Ясно, до самого следующего урока она так и думала, что настояла на своем. Но когда она вошла в класс на третий урок и увидела, какие все сидят притихшие да примерные, то сразу поняла — не к добру такая тишина…
И верно, не успела она сесть за свой стол, как поднялся ее любимый ученик, украшение класса Сенька Любушкин. Он был не розовый и не сияющий. Он был красный и помятый. Его белые ресницы намокли от слез. Он сказал отчаянным голосом:
— Снимите меня с Луны, Мария Николаевна!
ТРЕВОЖНЫЙ ДЕНЬ
В этот вечер, когда мама пришла с работы, Володя сразу заметил, что она чем-то очень озабочена. Он подумал, что это и лучше: может быть, она забудет спросить его, как прошел день в школе, потому что прошел этот день не так, чтобы о нем хотелось рассказывать.
Но мама ничего не забыла. После обеда она задала тот самый вопрос, которого он боялся:
— У тебя в школе все благополучно?
— У меня в школе не все благополучно, — говорит Володя, ничуть не удивляясь тому, что мама догадывается, как неспокойно у него на душе. Мама всегда как-то обо всем догадывается. Сколько ни скрывай.
— Так я и предполагала. Сегодня мне звонила Мария Николаевна. Она к нам придет.
В ее голосе прозвучала тревога. Володя давно заметил, что все родители, и мама тоже, так робеют перед учительницей, как будто она сейчас вызовет их к доске. Смешно. Ведь мама старше Марии Николаевны, а все равно побаивается.
— А зачем она придет?
— Я ничего не знаю. Ты же от меня все скрываешь. Это, знаешь, нечестно: я-то тебе все рассказываю.
Она быстро составила посуду в буфет, села против Володи за стол и потребовала:
— Ну, быстро, подробно и ничего не скрывать.
Ничего скрывать он и не собирался. Нечего ему скрывать, потому что он во всем прав, а Мария Николаевна неправа.
Володя рассказал все, как было, ничего не утаил.
— Где эта твоя картина?
— У меня.
— Дай ее мне, а потом мы с тобой обсудим, что с ней делать.
— В школу я ее все равно не понесу.
— Ты сорвал плакат. Подумай-ка, что ты сделал.
— А разве можно Сеньку на Луну? Ведь это позор!
— Совсем ты от рук отбился. Что нам с тобой делать? Я на работе весь день, а ты как-то растешь тут без меня. Не могу же я бросить работу.
Пришла Мария Николаевна. Володя нахмурился и встал. Мама тоже встала, как ученица, и пошла встречать гостью.
Снимая свою серую нарядную шубку, Мария Николаевна каким-то незнакомым, домашним голосом проговорила:
— Ужасный у вас сосед, этот Понедельник. Зашла к нему насчет сына поговорить, а он схватил ремень и начал его бить. Я заступилась… Жалко: мальчик способный и очень живой.
Васька способный!? Володя этого никогда не думал. В другое время он бы удивился, но сейчас было не до того.
— Трудно вам с ними? — спросила мама.
— Когда родители помогают, то ничего. Только, конечно, не так, как ваш сосед.
Володя все ожидал, когда же дело дойдет до него, но Мария Николаевна строгим, школьным голосом распорядилась:
— Поди-ка побегай во дворе.
— Иди, иди, — торопливо проговорила мама.
А что на дворе? Знакомая картина: Васька в своей причудливой шубейке и, как всегда, без шапки сидел на заборе. Утирая ладонями злые слезы, он орал:
— Погоди, бандит! Я тебя ремнем не буду. Я для тебя нагайку куплю.
— Ух, собака! — посмеивался Капитон и потрясал ремнем. — Это ты про отца соображаешь…
А мачеха стояла на крыльце и шепелявила:
— Каку моду взял: учителку в дом приваживать. Да я бы на отцовском месте…
— А ты, Мурзилка, не высовывайся, тебя тоже, не бойся, не забуду! — пообещал Васька и, увидев Володю, спрыгнул к нему.
— Мария Николаевна к вам пошла. Видел?
— Ну и ладно.
— Тебе хорошо. Тебя лупить не будут. Ты способный.
Васька всегда заявлял, что учиться он все равно не будет, потому что у него нет способностей. Он говорил, что у него мозги устроены не так, как у всех людей. Только бы закончить четыре класса и — прощай школа! Некоторые ему верят, но Володя-то знает, что все это он не сам выдумал. Это ему внушает отец, а Васька и рад. Учиться-то ему неохота, вот он и наговаривает на себя.
— А, знаешь, Мария Николаевна сказала, что ты способный, — сказал Володя.
— Врешь?..
— Сам слыхал. Способный, говорит, и живой.
Капитон выглянул из-за забора. Поигрывая ремнем, он удушливым своим голосом сочувственно проговорил:
— Дело ваше, студенты, нелегкое. Вы меня послушайте: главное, ей не поддавайтесь, из кожи не вылазьте. Чего ей надо, это понятно. Ей надо лучше всех выглядывать, красивше. Чтоб ее класс на все красные доски записали. Карьеру пробивает на ребячьих жизнях. Шкуру с вас спускает. Вы ей не поддавайтесь. Учитесь не спеша…
— Детей бить нельзя! — прервал Володя удушливый поток Капитоновых слов.
Капитон хлестнул ремнем по забору и с удовольствием согласился:
— Правильно, нельзя.
— А вы бьете?
— Правильно, бью, — и он, все похлестывая ремнем, весело проговорил: — Бью, потому что от этого польза. Я бы и тебя поучил, а то ты больно умный да вострый.
С презрением глядя в дрожащее от смеха жирное лицо Капитона, Володя негромко сказал:
— Барыга…
— Ладно. Так мы, значит, мамаше и доложим, — удовлетворенно пообещал Капитон.
Поднявшись на крыльцо своего дома, он хлестнул по косяку двери и крикнул сыну:
— Лети в гастроном! На жратву чего-то потянуло.
Володя остался один посреди большого двора, покрытого мокрой побуревшей травкой. И все кругом мокрое, ненужное, опустевшее. Мокрые деревья стучат по мокрой крыше, пугая мокрых воробьев.
Пустые клетки валяются под навесом. Мама не согласилась, чтобы кролики зимовали в прихожей, и дяде пришлось их продать. Двоих он все-таки оставил, они жили у него дома под печкой. Около клеток лежит никому ненужный пестерь, напоминая о последнем приключении ушедшего лета.
На острой крыше вершицы, тихонько скрипнув, покачнулся блестящий от дождя кораблик. Он казался летящим среди серых туч, как среди вздыбленных волн. Капитан стоял на носу и, вытянув руку, приказывал:
— Вперед, только вперед!
Но и отважный вид капитана не ободрил Володю, а только еще больше растревожил. Он решил, что, наверное, мама с Марией Николаевной уже решили, что с ним делать, и, готовый к любым испытаниям, пошел домой.
Но мама ничего не забыла. После обеда она задала тот самый вопрос, которого он боялся:
— У тебя в школе все благополучно?
— У меня в школе не все благополучно, — говорит Володя, ничуть не удивляясь тому, что мама догадывается, как неспокойно у него на душе. Мама всегда как-то обо всем догадывается. Сколько ни скрывай.
— Так я и предполагала. Сегодня мне звонила Мария Николаевна. Она к нам придет.
В ее голосе прозвучала тревога. Володя давно заметил, что все родители, и мама тоже, так робеют перед учительницей, как будто она сейчас вызовет их к доске. Смешно. Ведь мама старше Марии Николаевны, а все равно побаивается.
— А зачем она придет?
— Я ничего не знаю. Ты же от меня все скрываешь. Это, знаешь, нечестно: я-то тебе все рассказываю.
Она быстро составила посуду в буфет, села против Володи за стол и потребовала:
— Ну, быстро, подробно и ничего не скрывать.
Ничего скрывать он и не собирался. Нечего ему скрывать, потому что он во всем прав, а Мария Николаевна неправа.
Володя рассказал все, как было, ничего не утаил.
— Где эта твоя картина?
— У меня.
— Дай ее мне, а потом мы с тобой обсудим, что с ней делать.
— В школу я ее все равно не понесу.
— Ты сорвал плакат. Подумай-ка, что ты сделал.
— А разве можно Сеньку на Луну? Ведь это позор!
— Совсем ты от рук отбился. Что нам с тобой делать? Я на работе весь день, а ты как-то растешь тут без меня. Не могу же я бросить работу.
Пришла Мария Николаевна. Володя нахмурился и встал. Мама тоже встала, как ученица, и пошла встречать гостью.
Снимая свою серую нарядную шубку, Мария Николаевна каким-то незнакомым, домашним голосом проговорила:
— Ужасный у вас сосед, этот Понедельник. Зашла к нему насчет сына поговорить, а он схватил ремень и начал его бить. Я заступилась… Жалко: мальчик способный и очень живой.
Васька способный!? Володя этого никогда не думал. В другое время он бы удивился, но сейчас было не до того.
— Трудно вам с ними? — спросила мама.
— Когда родители помогают, то ничего. Только, конечно, не так, как ваш сосед.
Володя все ожидал, когда же дело дойдет до него, но Мария Николаевна строгим, школьным голосом распорядилась:
— Поди-ка побегай во дворе.
— Иди, иди, — торопливо проговорила мама.
А что на дворе? Знакомая картина: Васька в своей причудливой шубейке и, как всегда, без шапки сидел на заборе. Утирая ладонями злые слезы, он орал:
— Погоди, бандит! Я тебя ремнем не буду. Я для тебя нагайку куплю.
— Ух, собака! — посмеивался Капитон и потрясал ремнем. — Это ты про отца соображаешь…
А мачеха стояла на крыльце и шепелявила:
— Каку моду взял: учителку в дом приваживать. Да я бы на отцовском месте…
— А ты, Мурзилка, не высовывайся, тебя тоже, не бойся, не забуду! — пообещал Васька и, увидев Володю, спрыгнул к нему.
— Мария Николаевна к вам пошла. Видел?
— Ну и ладно.
— Тебе хорошо. Тебя лупить не будут. Ты способный.
Васька всегда заявлял, что учиться он все равно не будет, потому что у него нет способностей. Он говорил, что у него мозги устроены не так, как у всех людей. Только бы закончить четыре класса и — прощай школа! Некоторые ему верят, но Володя-то знает, что все это он не сам выдумал. Это ему внушает отец, а Васька и рад. Учиться-то ему неохота, вот он и наговаривает на себя.
— А, знаешь, Мария Николаевна сказала, что ты способный, — сказал Володя.
— Врешь?..
— Сам слыхал. Способный, говорит, и живой.
Капитон выглянул из-за забора. Поигрывая ремнем, он удушливым своим голосом сочувственно проговорил:
— Дело ваше, студенты, нелегкое. Вы меня послушайте: главное, ей не поддавайтесь, из кожи не вылазьте. Чего ей надо, это понятно. Ей надо лучше всех выглядывать, красивше. Чтоб ее класс на все красные доски записали. Карьеру пробивает на ребячьих жизнях. Шкуру с вас спускает. Вы ей не поддавайтесь. Учитесь не спеша…
— Детей бить нельзя! — прервал Володя удушливый поток Капитоновых слов.
Капитон хлестнул ремнем по забору и с удовольствием согласился:
— Правильно, нельзя.
— А вы бьете?
— Правильно, бью, — и он, все похлестывая ремнем, весело проговорил: — Бью, потому что от этого польза. Я бы и тебя поучил, а то ты больно умный да вострый.
С презрением глядя в дрожащее от смеха жирное лицо Капитона, Володя негромко сказал:
— Барыга…
— Ладно. Так мы, значит, мамаше и доложим, — удовлетворенно пообещал Капитон.
Поднявшись на крыльцо своего дома, он хлестнул по косяку двери и крикнул сыну:
— Лети в гастроном! На жратву чего-то потянуло.
Володя остался один посреди большого двора, покрытого мокрой побуревшей травкой. И все кругом мокрое, ненужное, опустевшее. Мокрые деревья стучат по мокрой крыше, пугая мокрых воробьев.
Пустые клетки валяются под навесом. Мама не согласилась, чтобы кролики зимовали в прихожей, и дяде пришлось их продать. Двоих он все-таки оставил, они жили у него дома под печкой. Около клеток лежит никому ненужный пестерь, напоминая о последнем приключении ушедшего лета.
На острой крыше вершицы, тихонько скрипнув, покачнулся блестящий от дождя кораблик. Он казался летящим среди серых туч, как среди вздыбленных волн. Капитан стоял на носу и, вытянув руку, приказывал:
— Вперед, только вперед!
Но и отважный вид капитана не ободрил Володю, а только еще больше растревожил. Он решил, что, наверное, мама с Марией Николаевной уже решили, что с ним делать, и, готовый к любым испытаниям, пошел домой.
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
В первой комнате никого не было, а из спальни доносился тихий разговор и, что было совсем уж удивительно, смех.
— Они такие бывают смешные, особенно девочки. Недавно на уроке вижу: не слушают. А глаза у всех внимательные, внимательные. Не понимаю, в чем дело. Потом уже дозналась: они, оказывается, бусинки считали. Сколько у меня бусинок в ожерелье.
Не снимая пальто и шапки, Володя сел на сундук около двери и задумался. А может быть, Капитон и не все врет. Конечно, Мария Николаевна всегда повторяет, что их класс должен стать самым лучшим в школе. И на дом задает, ого, сколько! В пятом классе и то, наверное, меньше задают… Шкуру она спускает, это верно.
Вдруг он услыхал свое имя. Ага. Мария Николаевна говорит:
— Знаете, иногда просто руки опускаются. Я спрашиваю: «Володя, почему не работаешь?» А он отвечает: «Я не буду решать эту задачу — она уже и без меня решена, вот даже ответ в конце… Вы задавайте, что еще никто не решал».
— Так и не стал?
— Решил, конечно. Я заставила. Сам бы не стал. Решил моментально.
— Он мне ничего не сказал.
— А он все вам говорит?
— Я думала: все. А теперь не знаю.
— Он-то знает. Он очень все замечает. И в нем сильно развито чувство коллективизма, и он очень настойчивый. Ребята это ценят. Они всегда на его стороне, весь класс. Его слушаются, а меня нет. Его распоряжения выполняют безоговорочно, а от моих стараются увильнуть. Я даже изучаю его способность воздействовать на коллектив. Вот с этой его картиной. Думала, им понравится, а они мне доказали, что я оказенила им всю романтику. А Луна для них не только романтика, но и победа и героизм. А я туда посадила отличного ученика, во всех отношениях примерного, но которого никто не любит.
— Он для кого примерный? — спросила мама. — Для учителей?
— Вообще примерный, — объяснила Мария Николаевна.
— Так не бывает. Если его никто не любит, то какой же это пример? Никто равняться по нему не захочет и тем более подражать. Примерный тот, кого любят и уважают.
— Ну, в школе не так.
— А я еще не забыла, как в школе. Все помню. Почему-то зубрилы очень часто считаются примерными. А ведь ребят не проведешь.
— Но у него везде пятерки!
— Вот я и говорю; учителя таких любят, с ними спокойно. Вы ставите в пример и думаете, что это делу на пользу. А для жизни такие люди непригодны. Наша жизнь требует смелых, веселых людей. И чтобы он был верный друг, отличный труженик. Вот такой должен быть пример. Такого сами ребята поднимут еще выше Луны! И не только ребята. У нас тоже, кто народу полюбится, тому и почет.
— Но ведь теперь-то я должна настоять на своем, — сказала учительница.
— Не знаю, — ответила мама, — я так не думаю…
— Должна. А как это сделать — не знаю. А вот он, я думаю, знает.
Мама засмеялась:
— Вечкановская порода. Меня и в завком выбрали за то, что я настойчивая. Есть у нас рабочие постарше меня и уж, конечно, умнее. А вот полюбилась я им. Если бы у нас такой случай вышел, как у вас, я бы знала, что делать.
— А что?
— Вытащила бы это дело на общественность. Тут уж решили бы. Без ошибки.
— В школе этого нельзя.
— А я так считаю, что можно. Вы боитесь, что ребята похвалят Володьку? Нет. Они очень справедливые, ребятишки-то наши.
То, что говорила мама, показалось Володе правильным и справедливым. Теперь-то уж он не уступит. Теперь он будет стоять на своем, и мама его поддержит. Но тут в нем заговорила совесть, и он вспомнил, что подслушивать стыдно, и посильнее хлопнул дверью, а потом встал около порога, как будто только сейчас пришел…
Скоро Мария Николаевна ушла, не сказав ему ни слова. Но зато с мамой получился совсем не тот разговор, на который Володя рассчитывал.
Он спросил:
— Что про меня говорили?
— Ничего хорошего про тебя сказать нельзя. Это ты и сам отлично знаешь.
— Все только одно плохое?
— Да, про все твои подвиги. Хорошего в них мало.
— Никаких я подвигов не устраивал.
— В общем, вот твоя картина. Возьми. Завтра повесишь ее на место, — устало проговорила мама.
Этого Володя не ожидал. Только сейчас он сам слышал, как мама спорила с Марией Николаевной и не соглашалась с ней.
— А Сенька? — спросил он.
— Все должно остаться на своих местах.
Теперь уж совсем ничего невозможно понять. Недавно мама говорила совсем другое. Может быть, сейчас она шутит. Или испытывает его твердость… Вот она сейчас рассмеется и скажет: «Молодец, ты поступил совершенно справедливо».
И чтобы она как следует поняла все, что он хочет сказать, Володя еще раз спросил:
— И примерный ученик должен остаться на Луне?
Пристально глядя на сына, мама сказала чужим, не домашним голосом:
— Да. Кроме того, ты извинишься перед Марией Николаевной. Дисциплину нарушать никому не позволено.
Такой несправедливости он уже не мог вынести и с отчаянием воскликнул:
— Да мама же! Какой же Сенька пример, когда его никто не любит! Ты же сама говорила! А зачем теперь по-другому говоришь?
— Как ты посмел подслушивать? — крикнула мама. — Как ты мог? Вот уж этого я от тебя никак не ожидала…
Но Володе было уже все равно. Пусть он будет какой угодно плохой. Он готов принять любое обвинение. Он во многом виноват. Но мама-то! Как она может быть такой несправедливой?
Вот это никак невозможно ни понять, ни объяснить.
— Они такие бывают смешные, особенно девочки. Недавно на уроке вижу: не слушают. А глаза у всех внимательные, внимательные. Не понимаю, в чем дело. Потом уже дозналась: они, оказывается, бусинки считали. Сколько у меня бусинок в ожерелье.
Не снимая пальто и шапки, Володя сел на сундук около двери и задумался. А может быть, Капитон и не все врет. Конечно, Мария Николаевна всегда повторяет, что их класс должен стать самым лучшим в школе. И на дом задает, ого, сколько! В пятом классе и то, наверное, меньше задают… Шкуру она спускает, это верно.
Вдруг он услыхал свое имя. Ага. Мария Николаевна говорит:
— Знаете, иногда просто руки опускаются. Я спрашиваю: «Володя, почему не работаешь?» А он отвечает: «Я не буду решать эту задачу — она уже и без меня решена, вот даже ответ в конце… Вы задавайте, что еще никто не решал».
— Так и не стал?
— Решил, конечно. Я заставила. Сам бы не стал. Решил моментально.
— Он мне ничего не сказал.
— А он все вам говорит?
— Я думала: все. А теперь не знаю.
— Он-то знает. Он очень все замечает. И в нем сильно развито чувство коллективизма, и он очень настойчивый. Ребята это ценят. Они всегда на его стороне, весь класс. Его слушаются, а меня нет. Его распоряжения выполняют безоговорочно, а от моих стараются увильнуть. Я даже изучаю его способность воздействовать на коллектив. Вот с этой его картиной. Думала, им понравится, а они мне доказали, что я оказенила им всю романтику. А Луна для них не только романтика, но и победа и героизм. А я туда посадила отличного ученика, во всех отношениях примерного, но которого никто не любит.
— Он для кого примерный? — спросила мама. — Для учителей?
— Вообще примерный, — объяснила Мария Николаевна.
— Так не бывает. Если его никто не любит, то какой же это пример? Никто равняться по нему не захочет и тем более подражать. Примерный тот, кого любят и уважают.
— Ну, в школе не так.
— А я еще не забыла, как в школе. Все помню. Почему-то зубрилы очень часто считаются примерными. А ведь ребят не проведешь.
— Но у него везде пятерки!
— Вот я и говорю; учителя таких любят, с ними спокойно. Вы ставите в пример и думаете, что это делу на пользу. А для жизни такие люди непригодны. Наша жизнь требует смелых, веселых людей. И чтобы он был верный друг, отличный труженик. Вот такой должен быть пример. Такого сами ребята поднимут еще выше Луны! И не только ребята. У нас тоже, кто народу полюбится, тому и почет.
— Но ведь теперь-то я должна настоять на своем, — сказала учительница.
— Не знаю, — ответила мама, — я так не думаю…
— Должна. А как это сделать — не знаю. А вот он, я думаю, знает.
Мама засмеялась:
— Вечкановская порода. Меня и в завком выбрали за то, что я настойчивая. Есть у нас рабочие постарше меня и уж, конечно, умнее. А вот полюбилась я им. Если бы у нас такой случай вышел, как у вас, я бы знала, что делать.
— А что?
— Вытащила бы это дело на общественность. Тут уж решили бы. Без ошибки.
— В школе этого нельзя.
— А я так считаю, что можно. Вы боитесь, что ребята похвалят Володьку? Нет. Они очень справедливые, ребятишки-то наши.
То, что говорила мама, показалось Володе правильным и справедливым. Теперь-то уж он не уступит. Теперь он будет стоять на своем, и мама его поддержит. Но тут в нем заговорила совесть, и он вспомнил, что подслушивать стыдно, и посильнее хлопнул дверью, а потом встал около порога, как будто только сейчас пришел…
Скоро Мария Николаевна ушла, не сказав ему ни слова. Но зато с мамой получился совсем не тот разговор, на который Володя рассчитывал.
Он спросил:
— Что про меня говорили?
— Ничего хорошего про тебя сказать нельзя. Это ты и сам отлично знаешь.
— Все только одно плохое?
— Да, про все твои подвиги. Хорошего в них мало.
— Никаких я подвигов не устраивал.
— В общем, вот твоя картина. Возьми. Завтра повесишь ее на место, — устало проговорила мама.
Этого Володя не ожидал. Только сейчас он сам слышал, как мама спорила с Марией Николаевной и не соглашалась с ней.
— А Сенька? — спросил он.
— Все должно остаться на своих местах.
Теперь уж совсем ничего невозможно понять. Недавно мама говорила совсем другое. Может быть, сейчас она шутит. Или испытывает его твердость… Вот она сейчас рассмеется и скажет: «Молодец, ты поступил совершенно справедливо».
И чтобы она как следует поняла все, что он хочет сказать, Володя еще раз спросил:
— И примерный ученик должен остаться на Луне?
Пристально глядя на сына, мама сказала чужим, не домашним голосом:
— Да. Кроме того, ты извинишься перед Марией Николаевной. Дисциплину нарушать никому не позволено.
Такой несправедливости он уже не мог вынести и с отчаянием воскликнул:
— Да мама же! Какой же Сенька пример, когда его никто не любит! Ты же сама говорила! А зачем теперь по-другому говоришь?
— Как ты посмел подслушивать? — крикнула мама. — Как ты мог? Вот уж этого я от тебя никак не ожидала…
Но Володе было уже все равно. Пусть он будет какой угодно плохой. Он готов принять любое обвинение. Он во многом виноват. Но мама-то! Как она может быть такой несправедливой?
Вот это никак невозможно ни понять, ни объяснить.
РАСТИТЕ ПО-ХОРОШЕМУ
Накопилось столько разных вопросов, которые своими силами решить невозможно. Кого-то надо спросить, как жить дальше. Посоветовавшись с Венкой, Володя решил, что самым подходящим для этого человеком может быть Милочкин папа. Он летчик-реактивник, он все поймет и скажет, что делать.
Капитан Инаев зашел в школу прямо с аэродрома. На нем была короткая кожаная куртка с молнией, а на ногах меховые сапоги. Он звонко пощелкивал широкими крагами перчаток, ожидая, когда Милочка получит в гардеробе свою одежду.
Ему не пришлось долго ждать. Все мальчишки старались уступить Милочке свою очередь.
Капитан шел по улице, слушал болтовню своей дочери и, конечно, не замечал двух мальчишек, которые следовали за ним на почтительном расстоянии. Они шли, стараясь не попадаться ему на глаза, и всю дорогу доказывали друг другу, что ничего тут нет страшного, просто подойти и расспросить насчет полета на Луну. Главное, надо выяснить, когда это будет и успеют ли они вырасти и подготовиться к полету. Но уже у самого дома, где жил капитан, они осмелели и поздоровались.
— Это наши мальчики, — объяснила Милочка. — Из нашего класса.
Володя спросил:
— Можно с вами поговорить?
— Это и есть Володя Вечканов, — сказала Милочка.
Она держала портфель обеими руками перед собой и перекатывала его вокруг коленок. Это у нее такая привычка.
Капитан обрадовался, увидав Володю, как будто он давно мечтал с ним встретиться, да все никак не удавалось.
Он протянул руку и засмеялся:
— Ага, вот ты, значит, какой Володя Вечканов.
Володя осторожно положил свою слегка вздрагивающую и холодную, как рыбка, ладошку в широкую капитанскую ладонь и на всякий случай сказал:
— А это вот Венка.
— Ясно, — продолжал радоваться капитан. — О чем же мы будем говорить? Я так думаю, насчет кос…
— Ну, папа! — протестующе воскликнула Милочка.
— А что? — спросил он. — Я так и подумал, что они пришли насчет космоса. А про косы, — он наклонился к Володе, — даю тебе слово, я узнал на родительском собрании. И захотелось мне потолковать с тобой. Ты, Володька, возьми себя в руки. Косы, понимаешь, мелочь, пустяк. А в нашей летной дисциплине даже такая мелочь — это не пустяк. Понял?
— Все, — твердо сказал Володя.
— Конечно, — твердо сказал Венка.
— Запомните, товарищи, дисциплина для нас с вами — это главнее всего.
Володя сказал:
— Все понятно.
Милочка взмахнула портфелем и убежала домой. Капитан положил свои перчатки на крыльцо, сел на них и предложил:
— А теперь давайте о деле.
Выслушав мальчиков, капитан понимающе улыбнулся.
— Дело, ребята, простое. Я так думаю: во-первых, вам вырасти надо, выучиться, ума набраться, а кроме того, — сжав кулаки, он с силой потряс ими, — здоровье, ребята, надо железное и волю, ребята, стальную. Вы это учтите.
— Мы это учитываем, — уныло согласился Венка, соображая, как далеко им еще до Луны.
А Володя, поставив на землю свой набитый портфель, начал загибать пальцы:
— Целину мы уже не увидим. Братскую ГЭС тоже, в Сибири тоже без нас. Пока вырастешь, все уже будет готово.
— Да! — горячо подхватил Венка. — Чем собак тренировать-забрасывать, лучше бы нас. Честное слово, обидно даже.
Выслушав все это, капитан серьезно сказал:
— Вот что. Когда я был маленький, то, как и вы, думал: «Северный полюс открыли без меня, все мировые перелеты тоже без меня, война началась и то меня не сразу взяли». Так, думал, все сделают, и на мою несчастную долю ничего и не останется… Осталось. Да еще сколько! А сейчас я гляжу на вас и, знаете, что думаю?
— Знаем, — вздохнул Володя.
— И что?
— Известно, что вы про нас можете думать: малы еще, вырасти надо…
— Это само собой. А я вот что думаю. Вот эти, думаю, ребятишки, очень может быть, на Луну полетят, на Марс. Эти ребятишки еще такого насмотрятся, чего мне и во сне не снилось… Так что вы не торопитесь. Растите по-хорошему.
Капитан Инаев зашел в школу прямо с аэродрома. На нем была короткая кожаная куртка с молнией, а на ногах меховые сапоги. Он звонко пощелкивал широкими крагами перчаток, ожидая, когда Милочка получит в гардеробе свою одежду.
Ему не пришлось долго ждать. Все мальчишки старались уступить Милочке свою очередь.
Капитан шел по улице, слушал болтовню своей дочери и, конечно, не замечал двух мальчишек, которые следовали за ним на почтительном расстоянии. Они шли, стараясь не попадаться ему на глаза, и всю дорогу доказывали друг другу, что ничего тут нет страшного, просто подойти и расспросить насчет полета на Луну. Главное, надо выяснить, когда это будет и успеют ли они вырасти и подготовиться к полету. Но уже у самого дома, где жил капитан, они осмелели и поздоровались.
— Это наши мальчики, — объяснила Милочка. — Из нашего класса.
Володя спросил:
— Можно с вами поговорить?
— Это и есть Володя Вечканов, — сказала Милочка.
Она держала портфель обеими руками перед собой и перекатывала его вокруг коленок. Это у нее такая привычка.
Капитан обрадовался, увидав Володю, как будто он давно мечтал с ним встретиться, да все никак не удавалось.
Он протянул руку и засмеялся:
— Ага, вот ты, значит, какой Володя Вечканов.
Володя осторожно положил свою слегка вздрагивающую и холодную, как рыбка, ладошку в широкую капитанскую ладонь и на всякий случай сказал:
— А это вот Венка.
— Ясно, — продолжал радоваться капитан. — О чем же мы будем говорить? Я так думаю, насчет кос…
— Ну, папа! — протестующе воскликнула Милочка.
— А что? — спросил он. — Я так и подумал, что они пришли насчет космоса. А про косы, — он наклонился к Володе, — даю тебе слово, я узнал на родительском собрании. И захотелось мне потолковать с тобой. Ты, Володька, возьми себя в руки. Косы, понимаешь, мелочь, пустяк. А в нашей летной дисциплине даже такая мелочь — это не пустяк. Понял?
— Все, — твердо сказал Володя.
— Конечно, — твердо сказал Венка.
— Запомните, товарищи, дисциплина для нас с вами — это главнее всего.
Володя сказал:
— Все понятно.
Милочка взмахнула портфелем и убежала домой. Капитан положил свои перчатки на крыльцо, сел на них и предложил:
— А теперь давайте о деле.
Выслушав мальчиков, капитан понимающе улыбнулся.
— Дело, ребята, простое. Я так думаю: во-первых, вам вырасти надо, выучиться, ума набраться, а кроме того, — сжав кулаки, он с силой потряс ими, — здоровье, ребята, надо железное и волю, ребята, стальную. Вы это учтите.
— Мы это учитываем, — уныло согласился Венка, соображая, как далеко им еще до Луны.
А Володя, поставив на землю свой набитый портфель, начал загибать пальцы:
— Целину мы уже не увидим. Братскую ГЭС тоже, в Сибири тоже без нас. Пока вырастешь, все уже будет готово.
— Да! — горячо подхватил Венка. — Чем собак тренировать-забрасывать, лучше бы нас. Честное слово, обидно даже.
Выслушав все это, капитан серьезно сказал:
— Вот что. Когда я был маленький, то, как и вы, думал: «Северный полюс открыли без меня, все мировые перелеты тоже без меня, война началась и то меня не сразу взяли». Так, думал, все сделают, и на мою несчастную долю ничего и не останется… Осталось. Да еще сколько! А сейчас я гляжу на вас и, знаете, что думаю?
— Знаем, — вздохнул Володя.
— И что?
— Известно, что вы про нас можете думать: малы еще, вырасти надо…
— Это само собой. А я вот что думаю. Вот эти, думаю, ребятишки, очень может быть, на Луну полетят, на Марс. Эти ребятишки еще такого насмотрятся, чего мне и во сне не снилось… Так что вы не торопитесь. Растите по-хорошему.
ЗИМА
ПО ДОМУ БРОДИТ ДЯДЯ
Красные всадники мчались на оранжевых конях. Черные шашки, взметнувшиеся над высокими пиками шлемов, сверкали в бирюзовом небе. Буйные языки пламени, похожие на солнечные протуберанцы, стремительно вылетали из-за недалекого горизонта. Крутые клубы фиолетового дыма рвались навстречу.
«Победа или смерть!» — написано на огненном знамени.
— Победа, только победа! — утверждал решительный вид всадников…
— А бочка у них где? — спросил дядя.
Ну, конечно, стоит только засесть за работу, дядя тут как тут. Каждое воскресенье он расхаживает по всем комнатам: вынюхивает-высматривает. Конечно, если мамы нет дома. При ней не очень-то расходишься. Но она почти каждое воскресенье занята, все-то у нее дела, а дядя этим и пользуется.
Щедро бросая под ноги скачущих лошадей сочные мазки зелени, Володя даже не обернулся. А дядя, посапывая, продолжал бубнить за его спиной:
— Если это пожарники, бочка при них должна находиться, поскольку они конные. А вот если же на машинах, тогда воду из крантов качают…
— Это солдаты, — сказал Володя. — Гражданская война.
— Солдаты красные не бывают. Это им только название такое, для наглядности. Глупо все у тебя получается. Все не как у людей.
Хотел Володя ответить как следует, но вспомнил маму и сдержался. И так уж все замечают, что у него нет нисколько уважения к старшим. Мама говорит:
«Победа или смерть!» — написано на огненном знамени.
— Победа, только победа! — утверждал решительный вид всадников…
— А бочка у них где? — спросил дядя.
Ну, конечно, стоит только засесть за работу, дядя тут как тут. Каждое воскресенье он расхаживает по всем комнатам: вынюхивает-высматривает. Конечно, если мамы нет дома. При ней не очень-то расходишься. Но она почти каждое воскресенье занята, все-то у нее дела, а дядя этим и пользуется.
Щедро бросая под ноги скачущих лошадей сочные мазки зелени, Володя даже не обернулся. А дядя, посапывая, продолжал бубнить за его спиной:
— Если это пожарники, бочка при них должна находиться, поскольку они конные. А вот если же на машинах, тогда воду из крантов качают…
— Это солдаты, — сказал Володя. — Гражданская война.
— Солдаты красные не бывают. Это им только название такое, для наглядности. Глупо все у тебя получается. Все не как у людей.
Хотел Володя ответить как следует, но вспомнил маму и сдержался. И так уж все замечают, что у него нет нисколько уважения к старшим. Мама говорит: