Страница:
— А вы где остановились? Вам есть где ночевать? — спросила Маша из ни к чему не обязывающей вежливости, и вдруг сердце екнуло: «Дура! А что, если он скажет, негде?.. Придется тогда предложить ему остаться?..»
— Не беспокойтесь, — сказал гость и посмотрел на часы, — сегодня в час тридцать… то есть уже завтра получается, уезжаю.
Мокиенко Володя… Виктор много рассказывал об армии, о друзьях-приятелях, о том, как ехал в эшелоне домой, но об этом парне никогда не упоминал. Маша украдкой посмотрела на незнакомца, стараясь вспомнить, нет ли его фотографии в дембельском альбоме Виктора, но тут же спохватилась: ведь они не служили вместе, а только…
— А вы где служили? — спросила она машинально.
— Да там же, где и Витек, в Самаре, — с готовностью ответил гость. — Только в другой части — хвосты самолетам заносил.
Маша облегченно вздохнула. Раз он знает, где Витя служил, подумала она, значит, они действительно были знакомы.
— А он что, связался с какой-то сектой? — упредил Мокиенко очередной Машин вопрос.
— Витя?.. Глупости! Курил, выпивал. Редко, правда: мотался по России и в ближнее, как теперь говорят, зарубежье. В Минск, в Чернигов, однажды с напарником в Калининград через Литву ездили. А сектанты не пьют, не курят, Богу молятся. У нас и Библии-то нет.
— Сектанты разными бывают, — задумавшись о чем-то, произнес Мокиенко. — Хотя Витю мне в любой секте трудно представить. Это они так — какие-то свои версии отрабатывают.
Маше показалось, будто этот Витин приятель не столько что-то знает, сколько допускает возможность другой, скрытой жизни покойного. И она принялась рассказывать, каким ее муж был общительным, как уважали его товарищи по работе, какие хорошие слова говорили о нем, когда навещали ее. Гость согласно кивал, еще дважды наполнял рюмки. С каждым взглядом, брошенным на хозяйку, он производил на нее все более отталкивающее впечатление, и Маша чувствовала себя все неуютнее, проклиная минуту, когда впустила незнакомца в квартиру.
Но опасения ее оказались напрасными. Гость еще раз посмотрел на часы и встал.
— Мне пора, Маша, — объявил он. — Витьку жаль, хороший был пацан. Не знаю, почему так несправедливо распорядилась судьба, но если его убили — Бог покарает. А вам пусть будет хорошо. Я успокаивать не умею, извините. И как тут успокоишь. Вы молодая, красивая, счастье вам еще улыбнется.
Она вышла в прихожую, остановилась в дверях и молча смотрела, как гость надевает тяжелое пальто.
— Что ж, прощайте, — кивнул сибиряк. — Будете на кладбище — положите цветок от меня.
— Спасибо вам, — сказала женщина.
Мокиенко задержал ее ладонь дольше, чем следовало, довольно неумело поцеловал руку и вышел.
Маша заперлась на все замки, нервно заходила по комнате. Коньяк еще оставался. Она налила себе рюмку, залпом выпила. Вода в ванне остыла, пришлось заменить.
«Адрес! — обомлела Маша и присела на краешек ванны. — Ну конечно — адрес!.. Как Витя мог ему дать наш теперешний адрес, если мы переехали сюда полгода назад, а демобилизовался он три года тому?!»
Она еще подумала, что этот Мокиенко ездил на старую квартиру в Солнцеве, но Кирилл Николаевич оттуда давно съехал, а незнакомые жильцы не могли ничего о них знать. Может, обращался в справочное бюро? Но зачем совсем постороннему человеку, всего-то навсего случайному попутчику, находясь в Москве проездом и живя в гостинице, разыскивать Витю по справке переть по незнакомому городу на ночь глядя, перед самым отъездом?..
«А и в самом деле, зачем? — спрашивала себя Маша, лежа в пахнущей хвоей пене. — Вдруг это… убийца?! Пришел выведать, что мне известно о следствии?.. А я, дура, разинула варежку, разомлела!..»
Помывшись, она убрала на кухне, постелила постель — вставать предстояло в четыре. Но сон не шел. В ушах звучал разговор с неизвестным приятелем покойного мужа. Порой Маша успокаивала себя тем, что не сказала ничего лишнего, а то вдруг пугалась, что наболтала с три короба. Она встала, нашла справочник «Пассажирский транспорт Москвы», но поездов сибирского и дальневосточного направлений оказалось бесчисленное множество, никак не меньше полутора десятков с Казанского и Ярославского вокзалов. Хотела позвонить Акинфиеву, нашла его телефон, но постеснялась так поздно беспокоить пожилого человека. Тем не менее назавтра решено было непременно рассказать следователю об этом странном визите.
Уснула Маша в начале первого с дембельским альбомом Виктора в руках, в котором фотографии кого-нибудь похожего на Мокиенко, конечно же, не нашла.
— Как он выглядел, Мария Григорьевна? — спросил старлей, пригласив женщину к себе в «Жигули».
— Ну, такой… в кожаном пальто, выше меня. Ничего особенного, только глаза бегали. Сначала я не заметила, а потом… — Маша пожала плечами, замолчала, не находя слов, чтобы объяснить причину своих подозрений.
— Давайте покончим с первым вопросом, — остановил ее Рыбаков. — Конкретно: рост, комплекция, характерные приметы — родинки, татуировки, шрамы? Сколько ему примерно лет?
Маша описала, как могла, внешность человека, назвавшегося Владимиром Мокиенко. Получалось, что ничего примечательного она в нем не разглядела, и Рыбаков должен был довольствоваться портретом человека «такого, как все».
— Н-да, — вздохнул он и почесал затылок. — А ну-ка, взгляните повнимательнее: среди этих людей никого похожего нет?
Маша взяла десяток фотографий людей, проходивших по делу Кныха, и медленно, опасаясь ошибиться, перебрала их.
После каждой карточки она мотала головой и повторяла: «пет, это не он».
— Здесь его нет, — сказала Маша и вернула пачку Рыбакову.
— Уверены? — Да.
— Хорошо. А почему вы не допускаете, что он тот, за кого себя выдавал? Приехал в Москву, негде было переночевать, отыскал в записной книжке адрес, который ему дал ваш муж? Узнал, что он погиб, остаться постеснялся?
— Вот! — воскликнула Маша. — Именно адрес меня и насторожил. Мы эту квартиру получили полгода назад, а Витя демобилизовался в девяносто третьем. Я еще подумала, что он узнал в справочном бюро. Но зачем? Ведь не друг, а так, вместе в поезде ехали. Всех Витиных друзей я знаю. И они все знают о том, что Витя погиб.
— Может, у него на гостиницу денег не было? — предположил Рыбаков.
— А на коньяк были? Нет, он не произвел на меня впечатление бедного. Скорее благополучный. Спортсмен.
— Почему спортсмен?
— У него значок мастера спорта. Я хорошо рассмотрела.
— Ну вот! Что же вы сразу не сказали? По какому виду?
— Наверно, по бегу. Там фигурка на значке — беглец.
— Бегун, — с улыбкой поправил Рыбаков.
— То есть да, да, бегун.
Старлей уточнил время отправления поезда, которое назвал загадочный гость, поинтересовался, не говорил ли тот о своей работе.
— Ну, а о чем он вообще спрашивал? — поинтересовался опер.
— Как Витя погиб. Почему дело возобновили.
— А как он узнал, что Витя именно погиб и что возобновили дело?
Маша покраснела, но все же без утайки рассказала все, о чем опрометчиво поведала незнакомцу.
— Понимаете, я вначале как-то не подумала, поверила ему. Вежливый такой… Не надо было, конечно, рассказывать про фотографию и этого Конокрадова, да?
Рыбаков что-то пометил у себя в блокноте.
— Слово — не воробей, — усмехнулся он. — Куда вас подвезти?
— Ой, да я сама доберусь! — замахала руками вдова. — Здесь автобус хорошо ходит.
— Пожалуйста, Мария Григорьевна, больше никому ни о чем не рассказывайте. Договорились?
Маша кивнула.
— И о нашей с вами встрече — тоже. Это очень важно. Сейчас мы попробуем установить, что это за «беглец» из Новосибирска. А если он вдруг явится еще раз — дверь не открывайте. Вызывайте милицию немедленно. Позвонит по телефону — назначайте встречу и сообщайте нам. Хотя и не исключаю, что он нормальный парень, а адрес ему дал кто-нибудь из общих приятелей. Не вдвоем же они ехали в дембельском эшелоне, правда?
Старлей подвез свою пассажирку к самой автобусной остановке, поблагодарил и пожелал успехов.
Маша смотрела вслед стремительно набиравшим скорость «Жигулям» и думала, как, должно быть, хорошо иметь такого мужа — смелого, надежного, за которым, как за каменной стеной, ничего не страшно.
По справке Спорткомитета, мастера спорта по легкой атлетике Владимира Мокиенко в Новосибирске не оказалось. Вечером Рыбаков коротко доложил о встрече с Авдышевой Акинфиеву. Оснований объявлять розыск человека, соответствовавшего Машиному описанию, следователь не нашел, равно как и устанавливать наружное наблюдение за домом Авдышевых. Формально странный гость был виноват лишь в незаконном ношении знаков спортивного отличия, что, как известно, уголовно не наказуемо.
21
22
— Не беспокойтесь, — сказал гость и посмотрел на часы, — сегодня в час тридцать… то есть уже завтра получается, уезжаю.
Мокиенко Володя… Виктор много рассказывал об армии, о друзьях-приятелях, о том, как ехал в эшелоне домой, но об этом парне никогда не упоминал. Маша украдкой посмотрела на незнакомца, стараясь вспомнить, нет ли его фотографии в дембельском альбоме Виктора, но тут же спохватилась: ведь они не служили вместе, а только…
— А вы где служили? — спросила она машинально.
— Да там же, где и Витек, в Самаре, — с готовностью ответил гость. — Только в другой части — хвосты самолетам заносил.
Маша облегченно вздохнула. Раз он знает, где Витя служил, подумала она, значит, они действительно были знакомы.
— А он что, связался с какой-то сектой? — упредил Мокиенко очередной Машин вопрос.
— Витя?.. Глупости! Курил, выпивал. Редко, правда: мотался по России и в ближнее, как теперь говорят, зарубежье. В Минск, в Чернигов, однажды с напарником в Калининград через Литву ездили. А сектанты не пьют, не курят, Богу молятся. У нас и Библии-то нет.
— Сектанты разными бывают, — задумавшись о чем-то, произнес Мокиенко. — Хотя Витю мне в любой секте трудно представить. Это они так — какие-то свои версии отрабатывают.
Маше показалось, будто этот Витин приятель не столько что-то знает, сколько допускает возможность другой, скрытой жизни покойного. И она принялась рассказывать, каким ее муж был общительным, как уважали его товарищи по работе, какие хорошие слова говорили о нем, когда навещали ее. Гость согласно кивал, еще дважды наполнял рюмки. С каждым взглядом, брошенным на хозяйку, он производил на нее все более отталкивающее впечатление, и Маша чувствовала себя все неуютнее, проклиная минуту, когда впустила незнакомца в квартиру.
Но опасения ее оказались напрасными. Гость еще раз посмотрел на часы и встал.
— Мне пора, Маша, — объявил он. — Витьку жаль, хороший был пацан. Не знаю, почему так несправедливо распорядилась судьба, но если его убили — Бог покарает. А вам пусть будет хорошо. Я успокаивать не умею, извините. И как тут успокоишь. Вы молодая, красивая, счастье вам еще улыбнется.
Она вышла в прихожую, остановилась в дверях и молча смотрела, как гость надевает тяжелое пальто.
— Что ж, прощайте, — кивнул сибиряк. — Будете на кладбище — положите цветок от меня.
— Спасибо вам, — сказала женщина.
Мокиенко задержал ее ладонь дольше, чем следовало, довольно неумело поцеловал руку и вышел.
Маша заперлась на все замки, нервно заходила по комнате. Коньяк еще оставался. Она налила себе рюмку, залпом выпила. Вода в ванне остыла, пришлось заменить.
«Адрес! — обомлела Маша и присела на краешек ванны. — Ну конечно — адрес!.. Как Витя мог ему дать наш теперешний адрес, если мы переехали сюда полгода назад, а демобилизовался он три года тому?!»
Она еще подумала, что этот Мокиенко ездил на старую квартиру в Солнцеве, но Кирилл Николаевич оттуда давно съехал, а незнакомые жильцы не могли ничего о них знать. Может, обращался в справочное бюро? Но зачем совсем постороннему человеку, всего-то навсего случайному попутчику, находясь в Москве проездом и живя в гостинице, разыскивать Витю по справке переть по незнакомому городу на ночь глядя, перед самым отъездом?..
«А и в самом деле, зачем? — спрашивала себя Маша, лежа в пахнущей хвоей пене. — Вдруг это… убийца?! Пришел выведать, что мне известно о следствии?.. А я, дура, разинула варежку, разомлела!..»
Помывшись, она убрала на кухне, постелила постель — вставать предстояло в четыре. Но сон не шел. В ушах звучал разговор с неизвестным приятелем покойного мужа. Порой Маша успокаивала себя тем, что не сказала ничего лишнего, а то вдруг пугалась, что наболтала с три короба. Она встала, нашла справочник «Пассажирский транспорт Москвы», но поездов сибирского и дальневосточного направлений оказалось бесчисленное множество, никак не меньше полутора десятков с Казанского и Ярославского вокзалов. Хотела позвонить Акинфиеву, нашла его телефон, но постеснялась так поздно беспокоить пожилого человека. Тем не менее назавтра решено было непременно рассказать следователю об этом странном визите.
Уснула Маша в начале первого с дембельским альбомом Виктора в руках, в котором фотографии кого-нибудь похожего на Мокиенко, конечно же, не нашла.
* * *
Акинфиев с утра уехал в военную прокуратуру к Калитину. Авдышевой ответил по телефону оперативный уполномоченный МУРа Рыбаков. Выслушав сбивчивый рассказ женщины о подозрительном, по ее мнению, госте, он уточнил время, когда она заканчивает работу, и в шестнадцать ноль-ноль подъехал к «Коломенской».— Как он выглядел, Мария Григорьевна? — спросил старлей, пригласив женщину к себе в «Жигули».
— Ну, такой… в кожаном пальто, выше меня. Ничего особенного, только глаза бегали. Сначала я не заметила, а потом… — Маша пожала плечами, замолчала, не находя слов, чтобы объяснить причину своих подозрений.
— Давайте покончим с первым вопросом, — остановил ее Рыбаков. — Конкретно: рост, комплекция, характерные приметы — родинки, татуировки, шрамы? Сколько ему примерно лет?
Маша описала, как могла, внешность человека, назвавшегося Владимиром Мокиенко. Получалось, что ничего примечательного она в нем не разглядела, и Рыбаков должен был довольствоваться портретом человека «такого, как все».
— Н-да, — вздохнул он и почесал затылок. — А ну-ка, взгляните повнимательнее: среди этих людей никого похожего нет?
Маша взяла десяток фотографий людей, проходивших по делу Кныха, и медленно, опасаясь ошибиться, перебрала их.
После каждой карточки она мотала головой и повторяла: «пет, это не он».
— Здесь его нет, — сказала Маша и вернула пачку Рыбакову.
— Уверены? — Да.
— Хорошо. А почему вы не допускаете, что он тот, за кого себя выдавал? Приехал в Москву, негде было переночевать, отыскал в записной книжке адрес, который ему дал ваш муж? Узнал, что он погиб, остаться постеснялся?
— Вот! — воскликнула Маша. — Именно адрес меня и насторожил. Мы эту квартиру получили полгода назад, а Витя демобилизовался в девяносто третьем. Я еще подумала, что он узнал в справочном бюро. Но зачем? Ведь не друг, а так, вместе в поезде ехали. Всех Витиных друзей я знаю. И они все знают о том, что Витя погиб.
— Может, у него на гостиницу денег не было? — предположил Рыбаков.
— А на коньяк были? Нет, он не произвел на меня впечатление бедного. Скорее благополучный. Спортсмен.
— Почему спортсмен?
— У него значок мастера спорта. Я хорошо рассмотрела.
— Ну вот! Что же вы сразу не сказали? По какому виду?
— Наверно, по бегу. Там фигурка на значке — беглец.
— Бегун, — с улыбкой поправил Рыбаков.
— То есть да, да, бегун.
Старлей уточнил время отправления поезда, которое назвал загадочный гость, поинтересовался, не говорил ли тот о своей работе.
— Ну, а о чем он вообще спрашивал? — поинтересовался опер.
— Как Витя погиб. Почему дело возобновили.
— А как он узнал, что Витя именно погиб и что возобновили дело?
Маша покраснела, но все же без утайки рассказала все, о чем опрометчиво поведала незнакомцу.
— Понимаете, я вначале как-то не подумала, поверила ему. Вежливый такой… Не надо было, конечно, рассказывать про фотографию и этого Конокрадова, да?
Рыбаков что-то пометил у себя в блокноте.
— Слово — не воробей, — усмехнулся он. — Куда вас подвезти?
— Ой, да я сама доберусь! — замахала руками вдова. — Здесь автобус хорошо ходит.
— Пожалуйста, Мария Григорьевна, больше никому ни о чем не рассказывайте. Договорились?
Маша кивнула.
— И о нашей с вами встрече — тоже. Это очень важно. Сейчас мы попробуем установить, что это за «беглец» из Новосибирска. А если он вдруг явится еще раз — дверь не открывайте. Вызывайте милицию немедленно. Позвонит по телефону — назначайте встречу и сообщайте нам. Хотя и не исключаю, что он нормальный парень, а адрес ему дал кто-нибудь из общих приятелей. Не вдвоем же они ехали в дембельском эшелоне, правда?
Старлей подвез свою пассажирку к самой автобусной остановке, поблагодарил и пожелал успехов.
Маша смотрела вслед стремительно набиравшим скорость «Жигулям» и думала, как, должно быть, хорошо иметь такого мужа — смелого, надежного, за которым, как за каменной стеной, ничего не страшно.
По справке Спорткомитета, мастера спорта по легкой атлетике Владимира Мокиенко в Новосибирске не оказалось. Вечером Рыбаков коротко доложил о встрече с Авдышевой Акинфиеву. Оснований объявлять розыск человека, соответствовавшего Машиному описанию, следователь не нашел, равно как и устанавливать наружное наблюдение за домом Авдышевых. Формально странный гость был виноват лишь в незаконном ношении знаков спортивного отличия, что, как известно, уголовно не наказуемо.
21
— Вот, Сергей Николаевич, — благодушно потешался Акинфиев, — когда можно было бы применить один из приемов старой церкви по распознанию Сатаны в человеке!
— Это какой же? — с интересом откликнулся Зубров, собиравшийся на встречу с музыкантами из «Мига удачи».
— Очень, оказывается, просто. Нужно вложить в руку подозреваемого в связях с дьяволом железный прут, докрасна выдержанный на угольях. Если за три дня и три ночи ожог затянется, значит, такой человек чист.
— Прикажите выдать прутья на весь ансамбль.
— Ну, нет, такой ответственности на себя я не возьму, — с притворным испугом отмахнулся старик. — Это из эпохи охоты на ведьм. Вычитал тут в одном фолианте. Эх, и житуха была тогдашним законникам! Никаких тебе презумпций невиновности, никаких процессуальных тонкостей… Да… Грустно все это.
Зубров оторвался от бумаг и с удивлением посмотрел на старика.
— Это вы о чем, Александр Григорьевич? — обеспокоенно спросил он.
Акинфиев помолчал, поглядел в окно, выходившее на заснеженную улицу.
— Так, — негромко проговорил он, отвечая не столько коллеге, сколько своим мыслям. — Никогда раньше не задумывался. Через четыре столетия все повторилось. Только жертвы исчислялись уже десятками миллионов. Выходит, Сатана может торжествовать! Что-то не так в мирозданье, и этого, похоже, не в силах исправить никто. Ну, не приживается добро на Земле — и все тут!
— Так, может, никуда не ехать? — попробовал пошутить Зубров, но старик шутки не принял.
— Ехать, — отрезал он. — И все внимание любовным связям Черепанова. Может быть, Пелешите права, и пока она спала, их застукала какая-то его пассия.
Что нужно делать, Зубров знал и сам. Версия «Ревность» отрабатывалась им с самого начала, и он уже собрал целый «донжуанский список» покойного солиста.
Проклятая язва напомнила Акинфиеву о талончике к врачу. Следователь посмотрел на часы:
— Запросите справку о наличии сект в регионах, куда выезжали за последний год Авдышев, Конокрадов и Черепанов, — распорядился он, превозмогая болезненное жжение в желудке, и вышел из кабинета.
Он проштудировал гору финансовых документов и обнаружил в них немало подозрительного. В течение двух недель были допрошены мать Конокрадова Зоя Андреевна, его невеста Нина Воронина, все сотрудники фирмы. На ее имущество был наложен арест, автомобиль «Порше» тоже описали: документы на него были оформлены не совсем законно. За двумя киосками покойного, работавшими по ночам, установили наблюдение, и к концу декабря удалось проследить цепочку, по которой доставляли товар. Кроме того, отдел ГУВД по борьбе с наркобизнесом задержал четверых «барыг» с небольшими порциями морфина, что само по себе было событием. Совсем еще сопливые торговцы «белой смертью» не стали артачиться и вскоре вывели на поставщиков. Итак, Конокрадов оказался причастным к наркобизнесу, в котором он, впрочем, был «шестеркой», но с которым теперь связывалась загадка его гибели.
Так или иначе, все это тяжким грузом ложилось на старческие плечи язвенника Акинфиева. К версии «Сатанисты» добавилась «Экономическая», но ни та, ни другая не обнаруживали связи между жертвами таинственного невидимки, не оставлявшего следов.
«А есть ли этот злодей вообще? — начинал колебаться Акинфиев, в редкие теперь часы оставаясь в одиночестве. — Вдруг это все-таки самоубийство? Тогда уж точно следующий труп будет мой».
Эскулапы нашли у него целых две язвы — желудка и двенадцатиперстной кишки. Из поликлиники Александр Григорьевич возвращался с направлением к какому-то светилу и целым списком запретов — на острое, сладкое, кислое, мучное, соленое, жареное. А главное: «Нервы, сами понимаете, стрессы — ни Боже мой!» Это последнее вызывало у следователя ядовитую усмешку, отчего живот болел еще больше. Значит, советуете на все плевать, думал старик. Ну, уж это позвольте вам не позволить, господа лекари! Поздновато переучиваться.
— Что, Григорьич, тоскливо? — справлялся управленческий прокурор Демидов в начале каждого дня. — Ишь, куда конокрадовские связи-то потянулись! Ну, с ним-то, положим, все ясно. Да и с Черепановым, пожалуй, тоже. «Шершеляфамить» там нужно, не иначе!
Покойный Черепанов ловеласничал отчаянно, причем на виду у ансамбля. Всех его пассий Зубров вычислил и допросил, с помощью оперов и Микроскопа проверил алиби каждой. К расспросам о сектах и разной прочей чертовщине музыканты отнеслись с той долей своеобразного юмора, которая была отпущена каждому из них природой. О сатанистах все они знали понаслышке, в основном из продукции вездесущего Голливуда, да Зубров и не сомневался, что версия Акинфиева — тупиковая.
Вспотевший не то от быстрого бега, не то от возбуждения Микроскоп выложил на стол «Плейбой». Этот некогда жупел советской прессы стажер откопал в библиотеке и временно реквизировал под расписку на бланке прокуратуры.
На развороте красовалась Шарон Тейт. Рядом помещалось интервью с нею. Микроскоп знал английский, запросто читал с листа, но о сатанистах в интервью не было ни слова, как не было и никакой другой полезной для дела информации. В усердии своем стажер пошел дальше предписаний: по пути заскочил в универмаг и сделал цветную ксерокопию, точь-в-точь такую же, как те, которыми располагал Акинфиев. И все же следователь вызвал эксперта Глотова и попросил забрать все картинки в лабораторию на предмет идентификации, что было уже не столь необходимо, сколь процессуально обязательно.
В частной видеотеке исполнительный Микроскоп раздобыл «Ребенка Розмари» и «Гонки с дьяволом» с участием актрисы, и вечером Акинфиеву предстоял просмотр, редкий случай сочетания приятного с полезным в его работе.
Голодный и злой Зубров саркастически сообщил, что «Миг удачи» ни о каких сатанистах понятия не имеет, но при желании можно арестовать всех музыкантов, потому что их выступления ничем не отличаются от шабаша ведьм. В городах, где гастролировал «Миг» и где бывал Авдышев, по оперативной информации МВД дела на сектантов не заводились, хотя в мятежном Севастополе под колпаком у тамошней милиции была небольшая организация подобного сорта. Конокрадов, чей след на земле плотно обрабатывался бывшими «обэхээсниками», в последний год за пределы области не выезжал, оснований подозревать его в связях с Мефистофелем не было никаких.
— Хотя, конечно, наркотики, «групповуха» и поклонение «золотому тельцу», в чем он замешал по самые уши, — тоже своего рода сатанизм, — закончил Зубров, справедливо полагая, что подводит черту «дьявольской» версии.
— Ладно, Сергей Николаевич, — сказал Акинфиев. — Пойдем-ка в кабинет к Демидову кино смотреть.
В кабинете прокурора управления стояла видеодвойка знаменитой фирмы «Панасоник».
— Что за кино? — скривился Зубров, вознамерившийся наслаждаться прелестями медового месяца в плане питания.
— Надо же на нашу красавицу в деле поглядеть. Она мне, понимаешь, как родная стала. Фотографию над кроватью приколол. Бог знает, не разочарует ли? — С этими словами старик извлек из портфеля большой бутерброд с отварной телятиной, бутылку «Боржоми» и молча выложил припасы на стол перед Зубровым.
— Спасибо, — опешил тот. — А вы?
Что-то в этом парне было от самого Акинфиева: упрямство или врожденная справедливость, отсутствие рисовки, молчаливая деловитость. Пожилой следователь снова подумал, как просто было бы его юному коллеге пойти по пути наименьшего сопротивления, надавить на и без того перепуганную девчонку и добиться признания. Потом последовал бы громкий процесс, бедняжка получила бы лет пятнадцать, а доблестный борец с преступностью — повышение по службе и репутацию мастера…
Но ведь он же не сделал этого, не продал душу дьяволу в начале пути!
— А я — нет, увольте, — вздохнул болящий. — Язва разыгралась, показано лечебное голодание.
Красавица Шарон Тейт не разочаровала Акинфиева. Он с интересом смотрел на нее в роли женщины, зачавшей от дьявола младенца-Сатану. В кино Акинфиев не был, наверное, со времен «Бродяги» и «Весны на Заречной улице», таких фильмов и вовсе никогда не смотрел. Словно в детстве на «Тарзане» или «Индийской гробнице», он, затаив дыхание, следил за сатанинскими страстями и никак не мог себе представить, что такое существует буквально под боком и что у русских тоже есть свои порочные «богородицы» Розмари.
К концу первого фильма появился Рыбаков, тихонько сел возле окна и уставился на экран. Акинфиев несколько раз косился в его сторону. Ему казалось, что опер, в задачу которого входила разработка Кныха, уснул, но, присмотревшись, старик вдруг увидел, что глаза Рыбакова открыты, а руки неподвижно покоятся на коленях. Эффектная ли женщина, сюжет или сатанинские обряды всецело поглотили его, а может быть, он думал о чем-то своем или действительно спал с открытыми глазами, но за пятнадцать оставшихся минут старлей не шелохнулся ни разу. «Да, чужая душа — потемки, — подумал о нем Акинфиев. — Решительный, жестокий, а вот поди ж ты — и переживать может!»
Еще он подумал о том, что никогда не видел Рыбакова смеющимся, и даже улыбка редко озаряла лицо опера. Не по летам замкнутый, нелюдимый старлей тоже, видимо, неспроста пришел служить в милицию. От бесстрашного муровца и раньше веяло «дьявольской» силой.
«Выросший ребенок Розмари!» — метко охарактеризовал его Акинфиев под впечатлением фильма. Микроскоп переставил кассету.
После «Гонок с дьяволом» Акинфиев был уже не так уверен в том, что «сатанинская» версия несостоятельна. В этой картине сатанисты гнались за двумя супружескими парами, ставшими свидетелями акта жертвоприношения.
«Жертвоприношение», — записал Акинфиев в блокноте. Авдышев… Конокрадов… Черепанов… Что, если все-таки сатанисты принесли их в жертву своему ненасытному покровителю? А фотография актрисы была предупреждением… не им, а тем, кто пойдет по следам убийств: «Сатана есть! Мы существуем!»?.. Не случайно ведь во всех трех убийствах преступник не оставил следов. Видать, долго готовился, чтобы все выглядело так, словно и впрямь его жертвы прикончила какая-то нечисть. Следы оставляет человек, Сатана следов не оставляет!..
Все строилось в соответствии с логикой серийного убийцы. За исключением одного: жертвоприношения подразумевали ритуал. Но и этому Акинфиев видел объяснение: а если не сатанисты, а сатанист? Псих-одиночка, маньяк?..
Тогда следовало ожидать новых убийств, но при этом не сидеть сложа руки. Найти, найти как можно быстрее! Найти и остановить: безнаказанность для маньяка сродни наркотику.
О том, что ждет его самого, если изловить убийцу не удастся, Акинфиев уже не думал.
«Маньяк! — записал он в блокноте и пометил: — Выготская А.К. Подготовить материалы по привлечению к участию в производстве по версии «666» в кач. специалиста».
Фильмы Полански и те размышления, которые они породили, привели Акинфиева к решению: версии не отметать, продолжить ее разработку вкупе с остальными.
— Это какой же? — с интересом откликнулся Зубров, собиравшийся на встречу с музыкантами из «Мига удачи».
— Очень, оказывается, просто. Нужно вложить в руку подозреваемого в связях с дьяволом железный прут, докрасна выдержанный на угольях. Если за три дня и три ночи ожог затянется, значит, такой человек чист.
— Прикажите выдать прутья на весь ансамбль.
— Ну, нет, такой ответственности на себя я не возьму, — с притворным испугом отмахнулся старик. — Это из эпохи охоты на ведьм. Вычитал тут в одном фолианте. Эх, и житуха была тогдашним законникам! Никаких тебе презумпций невиновности, никаких процессуальных тонкостей… Да… Грустно все это.
Зубров оторвался от бумаг и с удивлением посмотрел на старика.
— Это вы о чем, Александр Григорьевич? — обеспокоенно спросил он.
Акинфиев помолчал, поглядел в окно, выходившее на заснеженную улицу.
— Так, — негромко проговорил он, отвечая не столько коллеге, сколько своим мыслям. — Никогда раньше не задумывался. Через четыре столетия все повторилось. Только жертвы исчислялись уже десятками миллионов. Выходит, Сатана может торжествовать! Что-то не так в мирозданье, и этого, похоже, не в силах исправить никто. Ну, не приживается добро на Земле — и все тут!
— Так, может, никуда не ехать? — попробовал пошутить Зубров, но старик шутки не принял.
— Ехать, — отрезал он. — И все внимание любовным связям Черепанова. Может быть, Пелешите права, и пока она спала, их застукала какая-то его пассия.
Что нужно делать, Зубров знал и сам. Версия «Ревность» отрабатывалась им с самого начала, и он уже собрал целый «донжуанский список» покойного солиста.
Проклятая язва напомнила Акинфиеву о талончике к врачу. Следователь посмотрел на часы:
— Запросите справку о наличии сект в регионах, куда выезжали за последний год Авдышев, Конокрадов и Черепанов, — распорядился он, превозмогая болезненное жжение в желудке, и вышел из кабинета.
* * *
Инспектор Управления экономической безопасности Верченко, занимавшийся делами убитого Конокрадова, не зря ел свой хлеб.Он проштудировал гору финансовых документов и обнаружил в них немало подозрительного. В течение двух недель были допрошены мать Конокрадова Зоя Андреевна, его невеста Нина Воронина, все сотрудники фирмы. На ее имущество был наложен арест, автомобиль «Порше» тоже описали: документы на него были оформлены не совсем законно. За двумя киосками покойного, работавшими по ночам, установили наблюдение, и к концу декабря удалось проследить цепочку, по которой доставляли товар. Кроме того, отдел ГУВД по борьбе с наркобизнесом задержал четверых «барыг» с небольшими порциями морфина, что само по себе было событием. Совсем еще сопливые торговцы «белой смертью» не стали артачиться и вскоре вывели на поставщиков. Итак, Конокрадов оказался причастным к наркобизнесу, в котором он, впрочем, был «шестеркой», но с которым теперь связывалась загадка его гибели.
Так или иначе, все это тяжким грузом ложилось на старческие плечи язвенника Акинфиева. К версии «Сатанисты» добавилась «Экономическая», но ни та, ни другая не обнаруживали связи между жертвами таинственного невидимки, не оставлявшего следов.
«А есть ли этот злодей вообще? — начинал колебаться Акинфиев, в редкие теперь часы оставаясь в одиночестве. — Вдруг это все-таки самоубийство? Тогда уж точно следующий труп будет мой».
Эскулапы нашли у него целых две язвы — желудка и двенадцатиперстной кишки. Из поликлиники Александр Григорьевич возвращался с направлением к какому-то светилу и целым списком запретов — на острое, сладкое, кислое, мучное, соленое, жареное. А главное: «Нервы, сами понимаете, стрессы — ни Боже мой!» Это последнее вызывало у следователя ядовитую усмешку, отчего живот болел еще больше. Значит, советуете на все плевать, думал старик. Ну, уж это позвольте вам не позволить, господа лекари! Поздновато переучиваться.
— Что, Григорьич, тоскливо? — справлялся управленческий прокурор Демидов в начале каждого дня. — Ишь, куда конокрадовские связи-то потянулись! Ну, с ним-то, положим, все ясно. Да и с Черепановым, пожалуй, тоже. «Шершеляфамить» там нужно, не иначе!
Покойный Черепанов ловеласничал отчаянно, причем на виду у ансамбля. Всех его пассий Зубров вычислил и допросил, с помощью оперов и Микроскопа проверил алиби каждой. К расспросам о сектах и разной прочей чертовщине музыканты отнеслись с той долей своеобразного юмора, которая была отпущена каждому из них природой. О сатанистах все они знали понаслышке, в основном из продукции вездесущего Голливуда, да Зубров и не сомневался, что версия Акинфиева — тупиковая.
Вспотевший не то от быстрого бега, не то от возбуждения Микроскоп выложил на стол «Плейбой». Этот некогда жупел советской прессы стажер откопал в библиотеке и временно реквизировал под расписку на бланке прокуратуры.
На развороте красовалась Шарон Тейт. Рядом помещалось интервью с нею. Микроскоп знал английский, запросто читал с листа, но о сатанистах в интервью не было ни слова, как не было и никакой другой полезной для дела информации. В усердии своем стажер пошел дальше предписаний: по пути заскочил в универмаг и сделал цветную ксерокопию, точь-в-точь такую же, как те, которыми располагал Акинфиев. И все же следователь вызвал эксперта Глотова и попросил забрать все картинки в лабораторию на предмет идентификации, что было уже не столь необходимо, сколь процессуально обязательно.
В частной видеотеке исполнительный Микроскоп раздобыл «Ребенка Розмари» и «Гонки с дьяволом» с участием актрисы, и вечером Акинфиеву предстоял просмотр, редкий случай сочетания приятного с полезным в его работе.
Голодный и злой Зубров саркастически сообщил, что «Миг удачи» ни о каких сатанистах понятия не имеет, но при желании можно арестовать всех музыкантов, потому что их выступления ничем не отличаются от шабаша ведьм. В городах, где гастролировал «Миг» и где бывал Авдышев, по оперативной информации МВД дела на сектантов не заводились, хотя в мятежном Севастополе под колпаком у тамошней милиции была небольшая организация подобного сорта. Конокрадов, чей след на земле плотно обрабатывался бывшими «обэхээсниками», в последний год за пределы области не выезжал, оснований подозревать его в связях с Мефистофелем не было никаких.
— Хотя, конечно, наркотики, «групповуха» и поклонение «золотому тельцу», в чем он замешал по самые уши, — тоже своего рода сатанизм, — закончил Зубров, справедливо полагая, что подводит черту «дьявольской» версии.
— Ладно, Сергей Николаевич, — сказал Акинфиев. — Пойдем-ка в кабинет к Демидову кино смотреть.
В кабинете прокурора управления стояла видеодвойка знаменитой фирмы «Панасоник».
— Что за кино? — скривился Зубров, вознамерившийся наслаждаться прелестями медового месяца в плане питания.
— Надо же на нашу красавицу в деле поглядеть. Она мне, понимаешь, как родная стала. Фотографию над кроватью приколол. Бог знает, не разочарует ли? — С этими словами старик извлек из портфеля большой бутерброд с отварной телятиной, бутылку «Боржоми» и молча выложил припасы на стол перед Зубровым.
— Спасибо, — опешил тот. — А вы?
Что-то в этом парне было от самого Акинфиева: упрямство или врожденная справедливость, отсутствие рисовки, молчаливая деловитость. Пожилой следователь снова подумал, как просто было бы его юному коллеге пойти по пути наименьшего сопротивления, надавить на и без того перепуганную девчонку и добиться признания. Потом последовал бы громкий процесс, бедняжка получила бы лет пятнадцать, а доблестный борец с преступностью — повышение по службе и репутацию мастера…
Но ведь он же не сделал этого, не продал душу дьяволу в начале пути!
— А я — нет, увольте, — вздохнул болящий. — Язва разыгралась, показано лечебное голодание.
Красавица Шарон Тейт не разочаровала Акинфиева. Он с интересом смотрел на нее в роли женщины, зачавшей от дьявола младенца-Сатану. В кино Акинфиев не был, наверное, со времен «Бродяги» и «Весны на Заречной улице», таких фильмов и вовсе никогда не смотрел. Словно в детстве на «Тарзане» или «Индийской гробнице», он, затаив дыхание, следил за сатанинскими страстями и никак не мог себе представить, что такое существует буквально под боком и что у русских тоже есть свои порочные «богородицы» Розмари.
К концу первого фильма появился Рыбаков, тихонько сел возле окна и уставился на экран. Акинфиев несколько раз косился в его сторону. Ему казалось, что опер, в задачу которого входила разработка Кныха, уснул, но, присмотревшись, старик вдруг увидел, что глаза Рыбакова открыты, а руки неподвижно покоятся на коленях. Эффектная ли женщина, сюжет или сатанинские обряды всецело поглотили его, а может быть, он думал о чем-то своем или действительно спал с открытыми глазами, но за пятнадцать оставшихся минут старлей не шелохнулся ни разу. «Да, чужая душа — потемки, — подумал о нем Акинфиев. — Решительный, жестокий, а вот поди ж ты — и переживать может!»
Еще он подумал о том, что никогда не видел Рыбакова смеющимся, и даже улыбка редко озаряла лицо опера. Не по летам замкнутый, нелюдимый старлей тоже, видимо, неспроста пришел служить в милицию. От бесстрашного муровца и раньше веяло «дьявольской» силой.
«Выросший ребенок Розмари!» — метко охарактеризовал его Акинфиев под впечатлением фильма. Микроскоп переставил кассету.
После «Гонок с дьяволом» Акинфиев был уже не так уверен в том, что «сатанинская» версия несостоятельна. В этой картине сатанисты гнались за двумя супружескими парами, ставшими свидетелями акта жертвоприношения.
«Жертвоприношение», — записал Акинфиев в блокноте. Авдышев… Конокрадов… Черепанов… Что, если все-таки сатанисты принесли их в жертву своему ненасытному покровителю? А фотография актрисы была предупреждением… не им, а тем, кто пойдет по следам убийств: «Сатана есть! Мы существуем!»?.. Не случайно ведь во всех трех убийствах преступник не оставил следов. Видать, долго готовился, чтобы все выглядело так, словно и впрямь его жертвы прикончила какая-то нечисть. Следы оставляет человек, Сатана следов не оставляет!..
Все строилось в соответствии с логикой серийного убийцы. За исключением одного: жертвоприношения подразумевали ритуал. Но и этому Акинфиев видел объяснение: а если не сатанисты, а сатанист? Псих-одиночка, маньяк?..
Тогда следовало ожидать новых убийств, но при этом не сидеть сложа руки. Найти, найти как можно быстрее! Найти и остановить: безнаказанность для маньяка сродни наркотику.
О том, что ждет его самого, если изловить убийцу не удастся, Акинфиев уже не думал.
«Маньяк! — записал он в блокноте и пометил: — Выготская А.К. Подготовить материалы по привлечению к участию в производстве по версии «666» в кач. специалиста».
Фильмы Полански и те размышления, которые они породили, привели Акинфиева к решению: версии не отметать, продолжить ее разработку вкупе с остальными.
22
Ресторан «Сарагоса» стоял на высоком берегу Москвы-реки в зарослях деревьев и с трассы виден не был. Лишь метрах в трехстах стоял неприметный указатель с названием заведения. Фасад освещала неоновая реклама. Витражные окна первого этажа были плотно зашторены, на втором мелькали тени поздних посетителей.
Не доехав ста метров до охраняемой платной стоянки, Рыбаков припарковал машину в неосвещенном месте, погасил фары. Шумная компания вывалила из парадной двери, отвлекла внимание дюжих охранников. Внизу гремела музыка. Пела Люба Успенская, «живьем» или в записи — оставалось только догадываться:
В карманах у него было восемьдесят пять тысяч рублей и шестнадцать патронов в двух обоймах. Денег вполне хватало чтобы выпить в баре чего-нибудь безалкогольного. Сам пистолет он сунул за ремень брюк сзади и теперь спиной ощущал прикосновение холодного металла.
— У нас закрыто, — грубовато ответил из-за стеклянной двери швейцар, немолодой уже человек со шкиперской бородкой, одетый во что-то вроде мундира опереточного генерала. Было ясно, что выполняет он здесь функцию декоративно-прикладную и права голоса не имеет.
— Мне в бар, отец! — крикнул Рыбаков. — «Сотку» пропущу и выйду. Будь человеком, трубы горят!
В ответ швейцар повернулся к нему спиной и застыл, точно огородное пугало в безветренную погоду. По вестибюлю прогуливались крепкие парни с бритыми затылками. Рыбаков еще постучал монеткой по стеклу, изображая нетерпение, и пошел восвояси мимо стоянки. Профессиональная память цепко фиксировала номера машин.
Их было всего пять: «Мерседес-800», в салоне которого сидел водитель, два «БМВ» (на одну из них — черного цвета — старлей обратил особое внимание), «тридцать первая» «Волга» с милицейским номером и красный «Порше».
Внезапно опер почувствовал, что из дальнего угла стоянки за ним неотрывно наблюдает охранник в дубленке. Объяснение с ним в планы сыщика не входило. Насвистывая и поигрывая связкой ключей на пальце, старлей отправился по затемненной дорожке к своей машине.
Нужно было непременно дождаться, когда ресторан покинет последний посетитель: не терпелось посмотреть на Круглова. Рыбаков включил печку, достал из чехла на сиденье термос. Чай, припасенный с утра, давно остыл. Хотелось есть.
«Интересно, что здесь можно было бы купить на мои деньги? — глядя на пляшущие тени за окнами, подумал Рыбаков. — Чашку кофе, как Володя Шарапов?»
С черного беззвездного неба посыпались мелкие снежинки, заблестели, заискрились в отблесках неона. Печка быстро прогрела салон. Чтобы не уснуть, Рыбаков приспустил стекло. Снежок оказался колючим, морозный ветер полоснул по глазам, запутался в волосах. Круглый горб сине-желтой луны выглянул из-за крыши. Вскоре снег пошел крупными хлопьями, и далекие огни столицы скрылись за густой белой пеленой.
«Что, если здесь гуляет сам Кных? — на мгновенье представил Рыбаков. — Ни за одной из этих тачек мне не угнаться. Расстрелять его прямо здесь, сейчас?..»
Но обдумать этот вариант он не успел. Свет на втором этаже погас, из ресторана вышло несколько человек, в том числе пьяные жрицы «досуга-люкс» по двести баксов за штуку.
— А я говорю — в бассейн! — требовательно крикнул двухметроворостый толстяк и поскользнулся под общий хохот.
— В бассейн, в бассейн! — заверещали его спутницы, подхватили своего кавалера под руки и потащили по льду.
— Ко мне на дачу, господа! — перекричал общий гвалт коротышка в очках. — Многого обещать не могу, но баньку истоплю и бочку коньяку выкачу!
— На дачу к Жорику! Ура-а! — восторженно взревели «господа». Захлопали дверцы «Порше» и «БМВ» цвета «металлик», взревели моторы. Из наглухо закрытых салонов вырвались дикие звуки, которые иногда почему-то называют музыкой.
«Ужо вы сегодня прокатитесь, козлы! — со злостью подумал Рыбаков. — До первого поворота».
Вероятно охранники, провожавшие гоп-компанию ехидными улыбками, были того же мнения. Когда огоньки машин растаяли в снежной пыли, один из них остановил взгляд на «Жигулях».
Опер вышел из машины, открыл капот.
— Здесь стоять не положено, — сурово сказал охранник, остановившись в трех шагах от него.
— Если ты думаешь, что мне здесь стоять в кайф, то ошибаешься, — не поворачиваясь, ответил Рыбаков. — Подтолкни, я с удовольствием уеду.
— Если я подтолкну, то ты отсюда пешком пойдешь, — обиделся грозный страж, который, не иначе, считал себя главным на принадлежавшей кабаку территории. — Давай, проваливай!
Если бы не «Волга» и «мерс» на стоянке, Рыбаков поговорил бы с ним по-другому.
«А ведь это неспроста, — догадался он. — Надо потянуть резину: кто-то должен оттуда выйти незасвеченным».
— Да сейчас я уеду. Трамблер барахлит, — проворчал старлей, захлопнул капот и вернулся в салон.
Он почиркал стартером. Мотор завелся и опять «заглох». Из ресторана в сопровождении водителя вышел рослый седой человек в распахнутом пальто с каракулевым воротником.
Не доехав ста метров до охраняемой платной стоянки, Рыбаков припарковал машину в неосвещенном месте, погасил фары. Шумная компания вывалила из парадной двери, отвлекла внимание дюжих охранников. Внизу гремела музыка. Пела Люба Успенская, «живьем» или в записи — оставалось только догадываться:
«У меня бы ты заговорила», — подумал «мусор» Рыбаков, запирая «Жигули».
Пытал меня мусор: «Крыса позорная,
Рассказывай, сука, с кем в деле была!»
А я отвечала гордо и смело,
Это душевная тайна моя!
В карманах у него было восемьдесят пять тысяч рублей и шестнадцать патронов в двух обоймах. Денег вполне хватало чтобы выпить в баре чего-нибудь безалкогольного. Сам пистолет он сунул за ремень брюк сзади и теперь спиной ощущал прикосновение холодного металла.
— У нас закрыто, — грубовато ответил из-за стеклянной двери швейцар, немолодой уже человек со шкиперской бородкой, одетый во что-то вроде мундира опереточного генерала. Было ясно, что выполняет он здесь функцию декоративно-прикладную и права голоса не имеет.
— Мне в бар, отец! — крикнул Рыбаков. — «Сотку» пропущу и выйду. Будь человеком, трубы горят!
В ответ швейцар повернулся к нему спиной и застыл, точно огородное пугало в безветренную погоду. По вестибюлю прогуливались крепкие парни с бритыми затылками. Рыбаков еще постучал монеткой по стеклу, изображая нетерпение, и пошел восвояси мимо стоянки. Профессиональная память цепко фиксировала номера машин.
Их было всего пять: «Мерседес-800», в салоне которого сидел водитель, два «БМВ» (на одну из них — черного цвета — старлей обратил особое внимание), «тридцать первая» «Волга» с милицейским номером и красный «Порше».
Внезапно опер почувствовал, что из дальнего угла стоянки за ним неотрывно наблюдает охранник в дубленке. Объяснение с ним в планы сыщика не входило. Насвистывая и поигрывая связкой ключей на пальце, старлей отправился по затемненной дорожке к своей машине.
Нужно было непременно дождаться, когда ресторан покинет последний посетитель: не терпелось посмотреть на Круглова. Рыбаков включил печку, достал из чехла на сиденье термос. Чай, припасенный с утра, давно остыл. Хотелось есть.
«Интересно, что здесь можно было бы купить на мои деньги? — глядя на пляшущие тени за окнами, подумал Рыбаков. — Чашку кофе, как Володя Шарапов?»
С черного беззвездного неба посыпались мелкие снежинки, заблестели, заискрились в отблесках неона. Печка быстро прогрела салон. Чтобы не уснуть, Рыбаков приспустил стекло. Снежок оказался колючим, морозный ветер полоснул по глазам, запутался в волосах. Круглый горб сине-желтой луны выглянул из-за крыши. Вскоре снег пошел крупными хлопьями, и далекие огни столицы скрылись за густой белой пеленой.
«Что, если здесь гуляет сам Кных? — на мгновенье представил Рыбаков. — Ни за одной из этих тачек мне не угнаться. Расстрелять его прямо здесь, сейчас?..»
Но обдумать этот вариант он не успел. Свет на втором этаже погас, из ресторана вышло несколько человек, в том числе пьяные жрицы «досуга-люкс» по двести баксов за штуку.
— А я говорю — в бассейн! — требовательно крикнул двухметроворостый толстяк и поскользнулся под общий хохот.
— В бассейн, в бассейн! — заверещали его спутницы, подхватили своего кавалера под руки и потащили по льду.
— Ко мне на дачу, господа! — перекричал общий гвалт коротышка в очках. — Многого обещать не могу, но баньку истоплю и бочку коньяку выкачу!
— На дачу к Жорику! Ура-а! — восторженно взревели «господа». Захлопали дверцы «Порше» и «БМВ» цвета «металлик», взревели моторы. Из наглухо закрытых салонов вырвались дикие звуки, которые иногда почему-то называют музыкой.
«Ужо вы сегодня прокатитесь, козлы! — со злостью подумал Рыбаков. — До первого поворота».
Вероятно охранники, провожавшие гоп-компанию ехидными улыбками, были того же мнения. Когда огоньки машин растаяли в снежной пыли, один из них остановил взгляд на «Жигулях».
Опер вышел из машины, открыл капот.
— Здесь стоять не положено, — сурово сказал охранник, остановившись в трех шагах от него.
— Если ты думаешь, что мне здесь стоять в кайф, то ошибаешься, — не поворачиваясь, ответил Рыбаков. — Подтолкни, я с удовольствием уеду.
— Если я подтолкну, то ты отсюда пешком пойдешь, — обиделся грозный страж, который, не иначе, считал себя главным на принадлежавшей кабаку территории. — Давай, проваливай!
Если бы не «Волга» и «мерс» на стоянке, Рыбаков поговорил бы с ним по-другому.
«А ведь это неспроста, — догадался он. — Надо потянуть резину: кто-то должен оттуда выйти незасвеченным».
— Да сейчас я уеду. Трамблер барахлит, — проворчал старлей, захлопнул капот и вернулся в салон.
Он почиркал стартером. Мотор завелся и опять «заглох». Из ресторана в сопровождении водителя вышел рослый седой человек в распахнутом пальто с каракулевым воротником.