Страница:
52. Перехожу к рассказу о западных. Соответственно всему прочему еще больше небрегли в царствование Михаила западными делами, и потому почти вся Италия, которая прежде принадлежала нашему новому Риму[113], а также большая часть Сицилии были завоеваны соседней Карфагенской державой[114] и превратились в данника варваров. К тому же еще и скифы, обитающие в Паннонии, Далмации и лежащих за ними землях (я имею в виду хорватов, сербов, захлумов, тервуниотов, каналитов, диоклитианов и рентанов) сбросили узду исконного ромейского владычества, приобрели самостоятельность и самовластие и управляться стали только собственными правителями. А большая их часть впала в отступничество еще большее и отреклась от божественного крещения, так что уж не было у них больше залогов дружбы и служения ромеям[115].
53. Так обстояли дела на Западе, такая там царила сумятица и беспорядок, а со временем добавились еще и карфагенские агаряне, которые, поставив начальниками Солдана, Самву и Калфуса, коих за пороки и военную опытность ценили много выше других своих соплеменников, послали против Далмации флот из тридцати шести кораблей, захвативших много далматинских городов, и среди них Вутому, Росу и Нижний Декатор. Поскольку все шло по их расчетам, враги подошли к главному городу всего этого народа (его название Рагуса) и довольно долго осаждали его. Но захватить его с налету они не могли из-за отчаянного сопротивления защитников, для которых, как говорится, дело шло о жизни и смерти. Какое-то время рагусяне терпели беды, но доведенные до крайнего отчаяния и теснимые нуждой отправили послов к царю, словно и не знали, что совсем другим занят властитель, и просили пожалеть и защитить тех, кому грозило обратиться в данников не признающих Христа. Послы еще не прибыли в царственный город и находились где-то в пути, когда покинул мир этот ничтожный царь, а самодержавная власть перешла к неусыпному и неустанному радетелю общего блага Василию[116]. А он и прежде печалился и страдал их бедами и теперь выслушал послов со вниманием, хорошо понял все тяготы осажденных, счел раны единоверцев своей болью и принялся снаряжать тех, кто должен был отправиться на помощь просителям. Он оснастил флот в сто кораблей, все подготовил как должно, выбрал мужа, отличавшегося умом и опытностью (я имею в виду друнгария флота патрикия Никиту, по прозванию Оорифа[117]), и будто испепеляющую молнию послал его на врага. Между тем осаждавшие город африканские сарацины узнали от перебежчиков о послах,[123] отправленных рагусянами к царю просить помощи и подкрепления, и поскольку быстро взять город отчаялись, а прихода царского войска опасались, сняли осаду и ушли из тех мест. Переправившись в Италию, ныне именуемую Лонгивардией, они разорили крепость Бари[118] и, обосновавшись там, совершали ежедневные набеги на близлежащие земли; решались они и на более далекие походы, постоянно что-нибудь захватывали и овладели всей Лонгивардией, чуть ли не до некогда великославного Рима. Так обстояли дела.
54. Видя, какую помощь получили от ромеев жители Далмации, узнав о благожелательности, неизменной справедливости и добродетели нового ромейского царя, упомянутые племена (хорваты, сербы и остальные) предпочли находиться под добрым управлением, нежели ненадежно и в дерзости управлять самим, поспешили признать над собой прежнюю власть и вернуться под ромейское господство. Поэтому и они тоже (и те, что отложились, оставшись в той же вере, и те, что вовсе отреклись от божественного крещения) отправили послов к царю, напомнили ко времени об исконном своем служении и сколь полезны были они некогда для ромеев и просили отдать их под милосердное ярмо Ромейской державы и власти ее пастыря. Царь благосклонно выслушал просьбу, поскольку и прежде огорчался и досадовал, что от его державы отсечена и отторгнута немалая часть, принял их, обошелся с ними благомысленно, будто милосердный отец с сыном, неразумно от него отступившимся, а потом раскаявшимся и вернувшимся[119], и тотчас отправил вместе с царским человеком иереев, дабы прежде всего избавить их от грозящей душам опасности, вернуть к прежней вере и спасти от заблуждений, порожденных безумием и бездумием. По свершении сего богоугодного деяния, когда сподобились все божественного крещения и вернулись к покорности ромеям, приобрела там полноту царская власть, и по человеколюбивому повелению властителя все получили себе в правители людей из своего племени. Ибо не стал он продавать должности правителей, чтобы поставить командовать тех, кто заплатит побольше и будет стричь, как овец, его подданных[120]. Вот почему, поступая весьма разумно, он поставил править людей, ими самими выбранных и как бы утвержденных, кои как выборные правители должны были сохранять к ним отеческое благоволение. Но хватит об этом.
55. Между тем (варвары, которые, как уже говорилось раньше[121], переправились во время несообразного и легкомысленного царствования в Ромейскую державу и были отогнаны от Рагусы, все еще находились в Италии, совершали непрерывные набеги, безжалостно все грабили и захватили около ста пятидесяти крепостей, одни — в результате осады, другие — благодаря предательству. Слыша об этом, царь очень тревожился и, терзаясь заботами, искал способа, как ему или наголову разгромить врага, или изгнать и выдворить его из Ромейской державы. Понимал царь, что войско, коим, как уже говорилось, командовал Никита Оорифа, отправленное на помощь рагусянам и всему народу далматов, не могло успешно сражаться с таким множеством варваров главным образом потому, что часто нужно было вступать в стычки в глубине страны и далеко удаляться от моря, что для корабельного войска и несподручно и [124] невозможно. Посылать же в поход другие силы он не считал нужным из-за больших расходов и необходимости в войске на месте. И вот, приняв разумное решение, царь отправил послов к Людовику, королю Франкии, и римскому папе с просьбой помочь его войску и вместе с ним выступить против обосновавшихся в Бари агарян[122], а также приказал славянам из упомянутых только что земель содействовать предприятию и на рагусских и собственных своих кораблях переправиться через Далматское море. Они собрались вместе, составили огромное войско, и, поскольку ромейский наварх всех превосходил мужеством и умом, Бари был быстро взят[123]. Сама крепость, округа и весь полон достался Ромейской державе, страна вернула себе своих жителей, а Солдана вместе с его агарянским войском увел в Капую франкский король, владевший (помимо Веневенда) и этим городом. Так закончилась первая кампания царя на западе, и царственный город украсился добытыми там трофеями и славой.
56. Поскольку любит история расцвечивать свой рассказ отступлениями и прельщать слух внемлющих, следует рассказать и о том, что случилось меж королем Франкии, эмиром африканским Солданом и жителями Капуи и Веневенда. Два года жил Солдан у короля Франкии, и никто никогда не видел его смеющимся. Король пообещал дать золота тому, кому удастся застать его смеющимся. И вот некий человек объявил королю, что видел всегда мрачного Солдана смеющимся, и представил тому свидетелей. Позвав Солдана, король спросил о причине такой перемены и смеха. «Наблюдал я за колесницей, — ответил Солдан, — и заметил, как вращаются ее колеса: их верх становится низом, а низ — снова верхом. И принял я это за образ ненадежного и неверного человеческого счастья и рассмеялся, но также и задумался, какими ненадежными вещами мы кичимся, и решил, что, может быть, и я, как упал с высоты вниз, так снова из ничтожного состояния вознесусь на вершину». Услышав такое, король подумал и о своей судьбе, оценил ум Солдана и даровал ему право свободной речи и общения с собой[124].
57. Коварный и как финикиец[125] хитрый, Солдан решил добыть себе спасение двойной клеветой. Дело в том, что его, человека разумного и мудрого благодаря долголетнему опыту и к тому же сменившего счастливую судьбу на несчастливую, нередко посещали правители крепостей Капуи и Веневенда. Изображая дружеское расположение, он сказал как-то, что хотел бы сообщить им о тайном намерении короля, но опасается доноса. Те поклялись, что все останется между ними, и Солдан сказал, будто хочет король отправить всех вас в оковах в свою страну Франкию, иначе де не будет он иметь твердой власти над вашими городами. Те не очень-то поверили его словам и потребовали улик пояснее, и сказал тогда Солдан королю, что не владеть тебе надежно этими крепостями, пока живут там их правители, но, если хочешь иметь твердую власть, отправь их закованных во Франкию. Поверив словам Солдана, король велел быстро ковать цепи, будто подгоняла его какая-то срочная необходимость. Увидев же снова правителей, Солдан сказал им: «Вот не верили вы моим словам, пойдите-ка и посмотрите, что изготовляют все кузнецы по королевскому приказу, а когда увидите оковы и цепи, уже не откажетесь поверить [125] тому, что говорится ради вашего собственного спасения». Убедившись на этом примере в правдивости варвара, они начали верить ему и во всем остальном и стали искать способа, как им защититься от короля. И когда вскоре отправился король на охоту, они заперли за ним городские ворота и отказались впустить назад. Тот был не в силах ничего предпринять и возвратился в свою страну[126].
58. И вот явился Солдан к правителям и потребовал благодарности за донос — разрешения вернуться на свою родину. Ему разрешили, но, возвратившись в Карфаген и снова взяв власть, он не отступился от своей злокозненности и пошел войной на Капую и Веневенд; таким образом воздавал он ее правителям благодарность за спасение. А те отправили послов к королю. Но он с глумлениями отослал их назад, сказав, что только рад будет их погибели. Тогда шлют правители сих крепостей вестника к царю. И вот милосердный и человеколюбивый царь быстро направляет посланца с сообщением, чтобы ожидали в скором времени от него помощи[127]. Но прежде чем передать ответ пославшим его, оказался весть передающий в руках врагов. И говорит ему Солдан, что, если поможешь ты мне в моем замысле, и жизнь спасешь и дары получишь. Тот согласился выполнить любой приказ, и Солдан сказал ему: «Хочу, чтобы встал ты у стены и сказал тем, кто за ней, что совершил я службу свою и поручение выполнил, но не ждите помощи от царя, не внял он вашим просьбам». Тот обещал так и сказать, и был вместе со слугами Солдана отправлен к городу, чтобы произнести эти слова перед его жителями. Но когда оказался под стенами и по его просьбе привели к нему первых людей города, сказал следующее: «Пусть нависла смерть надо мной и близка казнь, но не сокрою правды, только прошу и заклинаю вас, воздайте за это благодарность детям моим и супруге, ведь я, мои господа, хотя ныне и нахожусь во вражеских руках, но службу свою выполнил и ваше послание ромейскому царю передал, ждите вскорости помощи от него, а потому стойте мужественно и не бойтесь, ибо грядет ваш — но не мой — избавитель». Услышав такое, помощники Солдана пришли в бешенство и зарубили его мечами на месте[128], А Солдан, испугавшись царского войска, снял осаду и вернулся в свою страну. С тех пор предводители сих крепостей оставались верными царю и сохраняли ему покорность.
59. Вторгся в то время в ромейские пределы и другой агарянский флот, но благодаря непрестанным царским мольбам к Богу, разумным распоряжениям и надлежащему ведению дел победа осталась за ромеями, а потомки Агари потерпели бесславное поражение. А произошло следующее. Эмир Тарса, Есман именем, снарядив флот из тридцати больших кораблей, именуемых кумвариями, напал на крепость Еврип[129]. Между тем стратиг Эллады (это был Эниат) по царскому приказу стянул со всей Эллады большое войско, оснастил стены защитными приспособлениями, и когда увидели обитатели крепости, как корабли приближаются к стенам, и варваров, пытающихся густым дождем стрел оттеснить и прогнать со стен защитников, преисполнились гневом и мужеством, стали доблестно обороняться и, пользуясь камнеметными орудиями и стрелобаллистами, а то и бросая камни вручную, ежедневно губили множество варваров. [126] Но не только это. Дождавшись благоприятного ветра, они жидким огнем спалили большинство кораблей. Оказавшись в безысходном и отчаянном положении и зная, что из жажды золота многие добровольно готовы пойти на смерть, варвар выставил перед лагерем щит, полный золота, и сказал: «Эту награду в дар вместе с сотней красивейших девушек отдаю тому, кто первый ворвется в город и обеспечит победу соплеменникам». Увидев это из города, защитники поняли смысл происходящего, возбудили в себе отвагу призывными речами и, распахнув ворота, по одному знаку мужественно бросились на варваров. Много врагов было тогда убито, пал смертельно раненный эмир, а остальные обратились в бегство, но преследователи не отставали от них, убивали и гнали до самых оставшихся у варваров кораблей. И учинена была тогда великая резня над варварами. Оставшиеся в живых сели на немногочисленные свои суда и постыдно бежали на родину. Так варварский флот даже без помощи морских сил ромеев, а лишь молитвами царя и доблестью защитников потерпел позорное поражение и бесславно вернулся восвояси.
60. Так рассеяна была туча из Тарса, но уже собиралась новая буря — с Крита. Дело в том, что у эмира этого острова небезызвестного Сайта, сына Апохапса[130] (а в помощниках у него состоял некий Фотий, муж деятельный и воинственный), имелось на Крите двадцать пять кумварий. При них соответственно находилось и множество миопаронов и пентикондоров[131], которые часто называют сактурами и галеями. На них-то и вторгались они в пределы Ромейской державы и, опустошая весь район Эгейского моря, нередко доходили и до Прикониса на Геллеспонте, многих жителей при этом обращали в рабство и убивали. На этот критский флот и напал тогда упомянутый выше патрикий Никита[132], начальствовавший над ромейскими триерами, он вступил с ним в жестокий бой, сразу сжег жидким огнем двадцать критских судов, а их команды — варваров — поделил между мечом, огнем и водой. Остальные же, избежав гибели в море, искали спасения в бегстве[133].
61. Такие потери понесли критяне, вернулись домой в горе, но успокоиться не пожелали и снова принялись бесчинствовать на море, тревожили и грабили земли, отдаленные от столицы (я говорю о Пелопоннесе и островах к югу от него), при этом навархом у них был упомянутый выше Фотий. В конце концов послали против него во главе ромейских триер доблестного флотоводца Никиту (я говорю об Оорифе), который после нескольких дней благополучного плавания достиг Пелопоннеса. Причалив в Кенхрейской гавани и узнав, что варвары оскверняют западные области Пелопоннеса, Мефону, Патры и соседние коринфские земли, задумал он думу мудрую и разумную. Никита решил не плыть вокруг Пелопоннеса, не огибать Малеи, чтобы, отмерив морем тысячу миль[134], упустить время, а за одну ночь с помощью своего опыта и множества рук волоком перетянуть суда через Коринфский перешеек к другому его берегу, и сразу же приступил к делу. Нежданно предстал он перед ни о чем не подозревающим противником и внезапностью своего появления и незабытым ужасом прошлой битвы вселил страх и не дал врагу ни построиться в боевом порядке, ни вспомнить о мужестве. Одни из вражеских кораблей он сжег, [127] другие пустил ко дну, а из варваров одних погубил мечом, других утопил в пучине, начальника их убил, остальных же принудил рассеяться по острову[135]. Позднее он их поймал, схватил и подверг разным наказаниям: с одних содрал кожу (особенно с отрекшихся от христова крещения) и говорил при этом, что забирает у них не принадлежащую им собственность, у других, причиняя жуткую боль, вырезал ремни от шеи до пят, иных же, подняв на журавлях, сталкивал и сбрасывал с высоты в чаны со смолой и говорил, что подвергает их своему крещению, мучительному и мрачному. Так глумился он над побежденными и, наказав в соответствии с их виной, отбил охоту снова воевать с Ромейской державой. Так рассеяна была южная туча и с тех пор...
62. А с запада уже надвигалась новая страшная буря: амерамнун Африки оснастил огромные суда — числом шестьдесят — и устремился на державу ромеев[136]. Он опустошил все на своем пути, захватил множество пленников и подошел к островам Кефалиния и Закинф. Получив такое известие, царь немедленно пришел на помощь, снарядил множество триер, диер и прочих быстроходных судов и послал во главе большого флота начальника морских сил (это был Насар[137]). Насар немедленно отплыл и, воспользовавшись попутным ветром, вскоре подошел к Мефоне, но напасть на врага ему помешало вот что. Многие гребцы струсили и маленькими группами, тайком покинули суда, корабли из-за их бегства потеряли должную скорость и уже не могли с прежней силой и натиском напасть на врага, потому-то и отказался Насар от мысли со столь малыми силами выступить против неприятеля. О случившемся он немедленно через. гонца сообщил императору. А тот быстро послал людей, к сему предназначенных, которые схватили всех дезертиров и заключили их в тюрьму. Хотел же царь, не марая своих рук кровью соплеменников, вселить должный страх в остальных гребцов, дабы не стал заразителен дурной пример и не возжелали они в своем большинстве дурного и легкомысленного. И вот, задумав думу разумную, он приказал друнгарию виглы еще ночью вывести из претория узников числом тридцать, преступников, приговоренных по закону к смерти, сажей вымазать их лица, пламенем спалить волосы и бороды, изменить их вид до неузнаваемости, да к тому же и позаботиться, чтобы никто не осмелился назвать их или обратиться по имени, а наказанием за это установить смерть; потом на ипподроме, будто зачинщиков бегства матросов, наказать их бичами, со связанными за спиной руками провести по городской площади и в кандалах отправить в Пелопоннес, дабы приняли они положенное наказание в месте, откуда бежали. Совершить же это приказано было стратигу Пелопоннеса Иоанну, по прозванию Критскому, который во исполнение царева повеления приказал установить в Мефоне столько крестов, сколько отправили ему узников, и пригвоздить к ним этих мнимых зачинщиков бегства. Прослышал про это ромейский флот, увидел мнимых трусов, пожалел несчастных и сам приготовился к тяжким испытаниям, отрекся от распущенности и лени и попросил предводителя скорее вести его на врага.
53. Так обстояли дела на Западе, такая там царила сумятица и беспорядок, а со временем добавились еще и карфагенские агаряне, которые, поставив начальниками Солдана, Самву и Калфуса, коих за пороки и военную опытность ценили много выше других своих соплеменников, послали против Далмации флот из тридцати шести кораблей, захвативших много далматинских городов, и среди них Вутому, Росу и Нижний Декатор. Поскольку все шло по их расчетам, враги подошли к главному городу всего этого народа (его название Рагуса) и довольно долго осаждали его. Но захватить его с налету они не могли из-за отчаянного сопротивления защитников, для которых, как говорится, дело шло о жизни и смерти. Какое-то время рагусяне терпели беды, но доведенные до крайнего отчаяния и теснимые нуждой отправили послов к царю, словно и не знали, что совсем другим занят властитель, и просили пожалеть и защитить тех, кому грозило обратиться в данников не признающих Христа. Послы еще не прибыли в царственный город и находились где-то в пути, когда покинул мир этот ничтожный царь, а самодержавная власть перешла к неусыпному и неустанному радетелю общего блага Василию[116]. А он и прежде печалился и страдал их бедами и теперь выслушал послов со вниманием, хорошо понял все тяготы осажденных, счел раны единоверцев своей болью и принялся снаряжать тех, кто должен был отправиться на помощь просителям. Он оснастил флот в сто кораблей, все подготовил как должно, выбрал мужа, отличавшегося умом и опытностью (я имею в виду друнгария флота патрикия Никиту, по прозванию Оорифа[117]), и будто испепеляющую молнию послал его на врага. Между тем осаждавшие город африканские сарацины узнали от перебежчиков о послах,[123] отправленных рагусянами к царю просить помощи и подкрепления, и поскольку быстро взять город отчаялись, а прихода царского войска опасались, сняли осаду и ушли из тех мест. Переправившись в Италию, ныне именуемую Лонгивардией, они разорили крепость Бари[118] и, обосновавшись там, совершали ежедневные набеги на близлежащие земли; решались они и на более далекие походы, постоянно что-нибудь захватывали и овладели всей Лонгивардией, чуть ли не до некогда великославного Рима. Так обстояли дела.
54. Видя, какую помощь получили от ромеев жители Далмации, узнав о благожелательности, неизменной справедливости и добродетели нового ромейского царя, упомянутые племена (хорваты, сербы и остальные) предпочли находиться под добрым управлением, нежели ненадежно и в дерзости управлять самим, поспешили признать над собой прежнюю власть и вернуться под ромейское господство. Поэтому и они тоже (и те, что отложились, оставшись в той же вере, и те, что вовсе отреклись от божественного крещения) отправили послов к царю, напомнили ко времени об исконном своем служении и сколь полезны были они некогда для ромеев и просили отдать их под милосердное ярмо Ромейской державы и власти ее пастыря. Царь благосклонно выслушал просьбу, поскольку и прежде огорчался и досадовал, что от его державы отсечена и отторгнута немалая часть, принял их, обошелся с ними благомысленно, будто милосердный отец с сыном, неразумно от него отступившимся, а потом раскаявшимся и вернувшимся[119], и тотчас отправил вместе с царским человеком иереев, дабы прежде всего избавить их от грозящей душам опасности, вернуть к прежней вере и спасти от заблуждений, порожденных безумием и бездумием. По свершении сего богоугодного деяния, когда сподобились все божественного крещения и вернулись к покорности ромеям, приобрела там полноту царская власть, и по человеколюбивому повелению властителя все получили себе в правители людей из своего племени. Ибо не стал он продавать должности правителей, чтобы поставить командовать тех, кто заплатит побольше и будет стричь, как овец, его подданных[120]. Вот почему, поступая весьма разумно, он поставил править людей, ими самими выбранных и как бы утвержденных, кои как выборные правители должны были сохранять к ним отеческое благоволение. Но хватит об этом.
55. Между тем (варвары, которые, как уже говорилось раньше[121], переправились во время несообразного и легкомысленного царствования в Ромейскую державу и были отогнаны от Рагусы, все еще находились в Италии, совершали непрерывные набеги, безжалостно все грабили и захватили около ста пятидесяти крепостей, одни — в результате осады, другие — благодаря предательству. Слыша об этом, царь очень тревожился и, терзаясь заботами, искал способа, как ему или наголову разгромить врага, или изгнать и выдворить его из Ромейской державы. Понимал царь, что войско, коим, как уже говорилось, командовал Никита Оорифа, отправленное на помощь рагусянам и всему народу далматов, не могло успешно сражаться с таким множеством варваров главным образом потому, что часто нужно было вступать в стычки в глубине страны и далеко удаляться от моря, что для корабельного войска и несподручно и [124] невозможно. Посылать же в поход другие силы он не считал нужным из-за больших расходов и необходимости в войске на месте. И вот, приняв разумное решение, царь отправил послов к Людовику, королю Франкии, и римскому папе с просьбой помочь его войску и вместе с ним выступить против обосновавшихся в Бари агарян[122], а также приказал славянам из упомянутых только что земель содействовать предприятию и на рагусских и собственных своих кораблях переправиться через Далматское море. Они собрались вместе, составили огромное войско, и, поскольку ромейский наварх всех превосходил мужеством и умом, Бари был быстро взят[123]. Сама крепость, округа и весь полон достался Ромейской державе, страна вернула себе своих жителей, а Солдана вместе с его агарянским войском увел в Капую франкский король, владевший (помимо Веневенда) и этим городом. Так закончилась первая кампания царя на западе, и царственный город украсился добытыми там трофеями и славой.
56. Поскольку любит история расцвечивать свой рассказ отступлениями и прельщать слух внемлющих, следует рассказать и о том, что случилось меж королем Франкии, эмиром африканским Солданом и жителями Капуи и Веневенда. Два года жил Солдан у короля Франкии, и никто никогда не видел его смеющимся. Король пообещал дать золота тому, кому удастся застать его смеющимся. И вот некий человек объявил королю, что видел всегда мрачного Солдана смеющимся, и представил тому свидетелей. Позвав Солдана, король спросил о причине такой перемены и смеха. «Наблюдал я за колесницей, — ответил Солдан, — и заметил, как вращаются ее колеса: их верх становится низом, а низ — снова верхом. И принял я это за образ ненадежного и неверного человеческого счастья и рассмеялся, но также и задумался, какими ненадежными вещами мы кичимся, и решил, что, может быть, и я, как упал с высоты вниз, так снова из ничтожного состояния вознесусь на вершину». Услышав такое, король подумал и о своей судьбе, оценил ум Солдана и даровал ему право свободной речи и общения с собой[124].
57. Коварный и как финикиец[125] хитрый, Солдан решил добыть себе спасение двойной клеветой. Дело в том, что его, человека разумного и мудрого благодаря долголетнему опыту и к тому же сменившего счастливую судьбу на несчастливую, нередко посещали правители крепостей Капуи и Веневенда. Изображая дружеское расположение, он сказал как-то, что хотел бы сообщить им о тайном намерении короля, но опасается доноса. Те поклялись, что все останется между ними, и Солдан сказал, будто хочет король отправить всех вас в оковах в свою страну Франкию, иначе де не будет он иметь твердой власти над вашими городами. Те не очень-то поверили его словам и потребовали улик пояснее, и сказал тогда Солдан королю, что не владеть тебе надежно этими крепостями, пока живут там их правители, но, если хочешь иметь твердую власть, отправь их закованных во Франкию. Поверив словам Солдана, король велел быстро ковать цепи, будто подгоняла его какая-то срочная необходимость. Увидев же снова правителей, Солдан сказал им: «Вот не верили вы моим словам, пойдите-ка и посмотрите, что изготовляют все кузнецы по королевскому приказу, а когда увидите оковы и цепи, уже не откажетесь поверить [125] тому, что говорится ради вашего собственного спасения». Убедившись на этом примере в правдивости варвара, они начали верить ему и во всем остальном и стали искать способа, как им защититься от короля. И когда вскоре отправился король на охоту, они заперли за ним городские ворота и отказались впустить назад. Тот был не в силах ничего предпринять и возвратился в свою страну[126].
58. И вот явился Солдан к правителям и потребовал благодарности за донос — разрешения вернуться на свою родину. Ему разрешили, но, возвратившись в Карфаген и снова взяв власть, он не отступился от своей злокозненности и пошел войной на Капую и Веневенд; таким образом воздавал он ее правителям благодарность за спасение. А те отправили послов к королю. Но он с глумлениями отослал их назад, сказав, что только рад будет их погибели. Тогда шлют правители сих крепостей вестника к царю. И вот милосердный и человеколюбивый царь быстро направляет посланца с сообщением, чтобы ожидали в скором времени от него помощи[127]. Но прежде чем передать ответ пославшим его, оказался весть передающий в руках врагов. И говорит ему Солдан, что, если поможешь ты мне в моем замысле, и жизнь спасешь и дары получишь. Тот согласился выполнить любой приказ, и Солдан сказал ему: «Хочу, чтобы встал ты у стены и сказал тем, кто за ней, что совершил я службу свою и поручение выполнил, но не ждите помощи от царя, не внял он вашим просьбам». Тот обещал так и сказать, и был вместе со слугами Солдана отправлен к городу, чтобы произнести эти слова перед его жителями. Но когда оказался под стенами и по его просьбе привели к нему первых людей города, сказал следующее: «Пусть нависла смерть надо мной и близка казнь, но не сокрою правды, только прошу и заклинаю вас, воздайте за это благодарность детям моим и супруге, ведь я, мои господа, хотя ныне и нахожусь во вражеских руках, но службу свою выполнил и ваше послание ромейскому царю передал, ждите вскорости помощи от него, а потому стойте мужественно и не бойтесь, ибо грядет ваш — но не мой — избавитель». Услышав такое, помощники Солдана пришли в бешенство и зарубили его мечами на месте[128], А Солдан, испугавшись царского войска, снял осаду и вернулся в свою страну. С тех пор предводители сих крепостей оставались верными царю и сохраняли ему покорность.
59. Вторгся в то время в ромейские пределы и другой агарянский флот, но благодаря непрестанным царским мольбам к Богу, разумным распоряжениям и надлежащему ведению дел победа осталась за ромеями, а потомки Агари потерпели бесславное поражение. А произошло следующее. Эмир Тарса, Есман именем, снарядив флот из тридцати больших кораблей, именуемых кумвариями, напал на крепость Еврип[129]. Между тем стратиг Эллады (это был Эниат) по царскому приказу стянул со всей Эллады большое войско, оснастил стены защитными приспособлениями, и когда увидели обитатели крепости, как корабли приближаются к стенам, и варваров, пытающихся густым дождем стрел оттеснить и прогнать со стен защитников, преисполнились гневом и мужеством, стали доблестно обороняться и, пользуясь камнеметными орудиями и стрелобаллистами, а то и бросая камни вручную, ежедневно губили множество варваров. [126] Но не только это. Дождавшись благоприятного ветра, они жидким огнем спалили большинство кораблей. Оказавшись в безысходном и отчаянном положении и зная, что из жажды золота многие добровольно готовы пойти на смерть, варвар выставил перед лагерем щит, полный золота, и сказал: «Эту награду в дар вместе с сотней красивейших девушек отдаю тому, кто первый ворвется в город и обеспечит победу соплеменникам». Увидев это из города, защитники поняли смысл происходящего, возбудили в себе отвагу призывными речами и, распахнув ворота, по одному знаку мужественно бросились на варваров. Много врагов было тогда убито, пал смертельно раненный эмир, а остальные обратились в бегство, но преследователи не отставали от них, убивали и гнали до самых оставшихся у варваров кораблей. И учинена была тогда великая резня над варварами. Оставшиеся в живых сели на немногочисленные свои суда и постыдно бежали на родину. Так варварский флот даже без помощи морских сил ромеев, а лишь молитвами царя и доблестью защитников потерпел позорное поражение и бесславно вернулся восвояси.
60. Так рассеяна была туча из Тарса, но уже собиралась новая буря — с Крита. Дело в том, что у эмира этого острова небезызвестного Сайта, сына Апохапса[130] (а в помощниках у него состоял некий Фотий, муж деятельный и воинственный), имелось на Крите двадцать пять кумварий. При них соответственно находилось и множество миопаронов и пентикондоров[131], которые часто называют сактурами и галеями. На них-то и вторгались они в пределы Ромейской державы и, опустошая весь район Эгейского моря, нередко доходили и до Прикониса на Геллеспонте, многих жителей при этом обращали в рабство и убивали. На этот критский флот и напал тогда упомянутый выше патрикий Никита[132], начальствовавший над ромейскими триерами, он вступил с ним в жестокий бой, сразу сжег жидким огнем двадцать критских судов, а их команды — варваров — поделил между мечом, огнем и водой. Остальные же, избежав гибели в море, искали спасения в бегстве[133].
61. Такие потери понесли критяне, вернулись домой в горе, но успокоиться не пожелали и снова принялись бесчинствовать на море, тревожили и грабили земли, отдаленные от столицы (я говорю о Пелопоннесе и островах к югу от него), при этом навархом у них был упомянутый выше Фотий. В конце концов послали против него во главе ромейских триер доблестного флотоводца Никиту (я говорю об Оорифе), который после нескольких дней благополучного плавания достиг Пелопоннеса. Причалив в Кенхрейской гавани и узнав, что варвары оскверняют западные области Пелопоннеса, Мефону, Патры и соседние коринфские земли, задумал он думу мудрую и разумную. Никита решил не плыть вокруг Пелопоннеса, не огибать Малеи, чтобы, отмерив морем тысячу миль[134], упустить время, а за одну ночь с помощью своего опыта и множества рук волоком перетянуть суда через Коринфский перешеек к другому его берегу, и сразу же приступил к делу. Нежданно предстал он перед ни о чем не подозревающим противником и внезапностью своего появления и незабытым ужасом прошлой битвы вселил страх и не дал врагу ни построиться в боевом порядке, ни вспомнить о мужестве. Одни из вражеских кораблей он сжег, [127] другие пустил ко дну, а из варваров одних погубил мечом, других утопил в пучине, начальника их убил, остальных же принудил рассеяться по острову[135]. Позднее он их поймал, схватил и подверг разным наказаниям: с одних содрал кожу (особенно с отрекшихся от христова крещения) и говорил при этом, что забирает у них не принадлежащую им собственность, у других, причиняя жуткую боль, вырезал ремни от шеи до пят, иных же, подняв на журавлях, сталкивал и сбрасывал с высоты в чаны со смолой и говорил, что подвергает их своему крещению, мучительному и мрачному. Так глумился он над побежденными и, наказав в соответствии с их виной, отбил охоту снова воевать с Ромейской державой. Так рассеяна была южная туча и с тех пор...
62. А с запада уже надвигалась новая страшная буря: амерамнун Африки оснастил огромные суда — числом шестьдесят — и устремился на державу ромеев[136]. Он опустошил все на своем пути, захватил множество пленников и подошел к островам Кефалиния и Закинф. Получив такое известие, царь немедленно пришел на помощь, снарядил множество триер, диер и прочих быстроходных судов и послал во главе большого флота начальника морских сил (это был Насар[137]). Насар немедленно отплыл и, воспользовавшись попутным ветром, вскоре подошел к Мефоне, но напасть на врага ему помешало вот что. Многие гребцы струсили и маленькими группами, тайком покинули суда, корабли из-за их бегства потеряли должную скорость и уже не могли с прежней силой и натиском напасть на врага, потому-то и отказался Насар от мысли со столь малыми силами выступить против неприятеля. О случившемся он немедленно через. гонца сообщил императору. А тот быстро послал людей, к сему предназначенных, которые схватили всех дезертиров и заключили их в тюрьму. Хотел же царь, не марая своих рук кровью соплеменников, вселить должный страх в остальных гребцов, дабы не стал заразителен дурной пример и не возжелали они в своем большинстве дурного и легкомысленного. И вот, задумав думу разумную, он приказал друнгарию виглы еще ночью вывести из претория узников числом тридцать, преступников, приговоренных по закону к смерти, сажей вымазать их лица, пламенем спалить волосы и бороды, изменить их вид до неузнаваемости, да к тому же и позаботиться, чтобы никто не осмелился назвать их или обратиться по имени, а наказанием за это установить смерть; потом на ипподроме, будто зачинщиков бегства матросов, наказать их бичами, со связанными за спиной руками провести по городской площади и в кандалах отправить в Пелопоннес, дабы приняли они положенное наказание в месте, откуда бежали. Совершить же это приказано было стратигу Пелопоннеса Иоанну, по прозванию Критскому, который во исполнение царева повеления приказал установить в Мефоне столько крестов, сколько отправили ему узников, и пригвоздить к ним этих мнимых зачинщиков бегства. Прослышал про это ромейский флот, увидел мнимых трусов, пожалел несчастных и сам приготовился к тяжким испытаниям, отрекся от распущенности и лени и попросил предводителя скорее вести его на врага.