Проклова Елена. В роли себя самой

   Впрочем, в атмосфере наших домашних традиций доходная сторона моей новой жизни без всяких проблем, совершенно спокойно заняла сто пятое место, не становясь сколько-нибудь морально важным фактом. Но все равно моя первая и, как вскоре стало ясно, "судьбоносная" картина, полностью изменившая ход моей жизни вообще, принесла мне много других испытаний. Кроме, так сказать, естественных трудностей, которые надо было преодолевать в процессе работы, вскоре возникли новые, совершенно неожиданные. Фильм принес мне сразу не просто известность, а всероссийскую, всесоюзную и мировую известность. Поездки и выступления с творческой съемочной группой были только одной из ее сторон. В одиннадцать лет мне достался приз за лучшую женскую роль года. И тогда и сейчас нет аналогов этому. И сразу же было еще какое-то невероятное число призов по всему миру, на всех фестивалях. Я в один миг стала известна почти каждому кинозрителю в стране. Мое лицо перестало быть одним из многих, просто детским лицом. Оно стало узнаваемым. А это такое испытание...
   Это совсем другое ощущение мира и себя, когда все тебя знают, все перед тобой бегают, на тебя оборачиваются, каждую секунду тебя фотографируют, с фотоаппаратом или без: как ты ешь, как идешь, как кормишь рыбок, гуляешь с собакой. Вот такая жизнь - как на блюде (не путать с блюдечком, у которого голубая каемочка). В любом возрасте такая жизнь небезопасна, а в этом подавно. И огромное спасибо моим родителям, дедушке Виктору Тимофеевичу - они все очень серьезно к этому отнеслись, очень ответственно. Они ничего не отрубали (глупо было бы лишить своего ребенка популярности и славы), не запрещали, но очень разумно направляли.
   Была временно такая теория в доме, что мне надо на несколько лет прекратить сниматься, чтобы чисто по-человечески меня не покорежить. Высказывались очень здравые и трезвые мысли о том, что-де если есть талант, то он и дальше будет, никуда не денется, а если его нет, то лучше все прекратить сейчас. Судьба дедули, Виктора Тимофеевича, была наглядным примером: легко ли это артисту - начать карьеру и в ней не состояться? А если еще такая беда даст себя знать совсем уж смолоду, с поры детства? Согласитесь, что все это было очень резонно. Так что меня готовились беречь и охранять до более безопасного возраста. И берегли, и охраняли...
   Но сколько бы мне ни помогали родители, они могли помочь лишь снаружи, то есть своим присмотром и физическим вмешательством уменьшить количество и внезапность внимания, обращенного на меня. А от пристальных взглядов со всех сторон мне надо было защищаться еще и внутренне. Не скажу, что я не гордилась своей славой, своей популярностью. И гордилась, и наслаждалась даже. Но, сколько ни наслаждаться, этим нельзя жить без передышки, как нельзя есть одни только сладости, даже будучи завзятым сладкоежкой.
   Бывают дети, которые сызмала любят "работать на публику". Бывают такие, которые с того же нежного возраста стойко предпочитают держаться в чьей-либо тени. Но в обоих случаях в детской душе свободно присутствует немалая скрытность, это естественное для детей состояние. Мы ведь и родителей всегда в чем-то обманываем, иногда даже непонятно зачем. Это заложено в природу ребенка - быть в ракушке. И уж тем более никакой ребенок не бежит признаваться: "Мама, я украл конфету!" Доверие детей к родителям это одна сторона медали, пусть она обязательно будет, но ребенок растет, и для процесса этого роста нужна хотя бы время от времени тьма и тайна. И еще нужно нарушение запретов, нужно обязательно. Это тоже естественно, это специфическое проявление себя, для некой практической пробы: как пойдет такое дело? что из этого получится? На такие эксперименты нужен некоторый лимит ситуаций заветной безнаказанности: отсутствие родителей дома в течение какого-то времени, какой-то благовидный предлог, чтобы сам ребенок мог где-то отсутствовать, не быть под контролем и присмотром.
   И обычно дети имеют сколько-нибудь или даже много времени на свои тайные делишки, физически находясь вне зоны чьего бы то ни было внимания. А вот я шагу не могла ступить, чтобы об этом не знали, не видели. В школу не ходила, где бы можно было обзавестись "единственной и самой лучшей подругой". Или там же сбиться в стайку, человек несколько, пошушукаться о своем, о девичьем... Никакого общения со сверстниками не существовало. Кругом с утра до вечера - взрослые, одни дома, другие на работе, на моей работе. И после работы опять, когда я ходила по учителям. И с ними тоже у меня складывались не такие отношения, как у нормальных детей, которым время от времени можно раствориться в общей массе и таким образом "уйти в подполье", в свой внутренний мир. За меня, раз я в единственном числе, всегда брались основательно, и я снова оказывалась вся под тотальным контролем, как бы насквозь просвечена рентгеном.
   Может быть, это все-таки было хорошо. Хорошо, потому что... плохо. От постоянной обозримости и контролирующего внимания взрослых мой внутренний мир не погиб и не сжался, а стал просто совсем-совсем моим. Прочно и глубоко загнанный внутрь, он там, внутри, заблокировался до степени полной непроницаемости.
   Я тогда, конечно, не теоретизировала, а всего лишь поступала по подсказке изнутри, по подсказке без слов. Только ежедневная практика: как я ем - пожалуйста, снимайте! Как рыбок кормлю - пожалуйста! Взгляд "тысячи биноклей на оси" надо отражать, и я отражала. Ценой всех этих усилий то, что образовалось в одиночестве, осталось моей эксклюзивной собственностью. И не было влияния и обмена, сверстников вокруг меня не было. Опять вышло так: плохо - хорошо. Теперь все люди кругом - мои сверстники, я смолоду общаюсь с ними без возрастного барьера.
   Без возрастного барьера, но и без чувства причастности к поколению, к своей "малой родине" в смысле определенного отрезка времени. В этом смысле я космополит со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я могу держаться наравне с детьми и с пенсионерами. Мне легко дается простота в общении, всегда разомкнут круг. И не только мне проще, но и другим со мной достаточно просто. У меня полно подружек - ровесниц моей дочери или моложе. В полном смысле это мои подружки: можно поговорить, посоветоваться, поплакаться и пойти, поехать куда-то вместе.
   Но нет у меня права и оснований говорить, как другие говорят: "Послушайте - это ведь наша песня! Песня нашего поколения, нашего круга... Вот в наше время чувствовался какой-то свой стиль, особенность..." Не обязательно, чтобы речь шла о песнях, о чем-то вообще конкретном,- это понятно. Как понятно и то, что если чего-то у человека нет, то взамен всегда есть нечто иное. Но ведь то, чего не было, всегда кажется лучше того, что есть. И я, признаюсь, все равно жалею... Получив что-то свое, исключительное и совершенно особенное, жалею, что не получила общего, как все остальные. Например, жизнь среди сверстников перед окончанием школы, девятый-десятый класс: походы, рюкзаки, куртки, байдарки, приключения... У меня не было всей этой юношеской романтики. И не было друзей детства, с которыми ссорилась бы и мирилась, училась жить среди них, взрослея вместе. Такой дружбы я завести не могла, и сказать теперь "друг детства" не могу ни о ком.
   Но могу "о чем" - о профессии, которая заменила собой круг сверстников. Она для меня не просто профессия, не просто любимая профессия, а нечто такое, что можно сравнить с живым внутренним миром другого человека, очень дорогого и близкого, и с бесконечной связью во времени, в действиях с этим человеком.
   Поэтому я очень надеюсь, что мои рассуждения на тему "детство было, детства не было" никому не покажутся требованием жалости к "девочке-актрисе, бедняжке, с малолетства дорогой ценой заплатившей за свою известность" и т. д. Я просто рассказываю о том, что было, случилось, произошло - и произошло именно так, а не иначе. Стараюсь быть честной, вхожу в подробности. Сравниваю, как умею, чтобы больше понять саму себя в этом мире, а главное - сам мир, меру его справедливости и закономерности. В отношении своем к жизни я не прокурор, а адвокат - сейчас я могу это утверждать с полной уверенностью. Так что вполне умею, нахожу справедливые аргументы, чтобы оправдать и свою лишенность детства, общих с кем-либо из сверстников воспоминаний о нем. Без общения с одноклассниками, несостоявшимися друзьями детства я ни на кого не равнялась, никому не подражала, а ведь это невольно происходит в коллективе среди детей. Родителям не пришлось советовать мне "будь сама собой", я просто не могла быть никем иным - взять иное было неоткуда.
   Так что по большому счету я благодарна своей судьбе. И, конечно, тем, кто имел право в нее сознательно вмешиваться,- моим родителям. Ничего закрепощающего не было в их собственных отношениях друг с другом, а также в отношениях к моему брату и ко мне. Не ходить строем, не думать о том, кто и как на меня сейчас посмотрит, а потом "что будет говорить княгиня Марья Алексевна?" (и ладно бы еще княгиня!) - все это я ценю в себе, всем этим дорожу и не прошу за это меня извинить. Как и за то, что детство мое, внезапно оборвавшись, похоже, не кончается до сих пор. Любопытство, желание учиться, мобильность идей и замыслов - все осталось.
   Притом мне все-таки немножко удавалось быть как все, как другие дети. Совсем немного: моими оставались считанные выходные дни (правда, не каждый раз), особенно ценные, если удавалось их провести на даче. Здесь были костры, велосипеды, купание, рыбалка. А еще из обязательных детских атрибутов в мое распоряжение достались куклы. Правда, с ними у меня все получилось по-особенному, без классической игры в "дочки-матери".
   Вообще кукол у меня было много, кто и где их мне только не дарил - и дома, и на всех творческих встречах. А на фильме "Снежная королева" я стала предметом горячей любви сотрудниц костюмерных пошивочных цехов, и они заваливали меня ворохами фантастических лоскутов - обрезков шелка, парчи, мехов, что оставались от костюмов для исторических картин. И я шила своим куклам бесконечные наряды в перерывах между съемками, пока устанавливали свет или еще что-то делали. Все дареные мне куклы, если были бы они живыми барышнями, могли бы считаться богатыми невестами на выданье: с их-то "приданым" - полными коробками шикарных нарядов! Шить меня немножко научила мама, а совершенствовалась я уже сама. Вязать я тоже сама научилась и, кстати, не бросила это занятие до сих пор.
   Шитье кукольных нарядов было единственной, соответствующей моему возрасту игрой. До того, чтобы водить кукол за ручку, нянчить их или воспитывать, дело уже не доходило, не хватало времени и условий. Была только одна еще игра, которой я предавалась "не от хорошей жизни". У меня порой случалась бессонница - и это неудивительно при том избытке усталости и дневных впечатлений не по возрасту. И вот, когда я была не в силах ни заснуть, ни встать с постели, я предавалась "виртуальному", говоря современным языком, занятию. У меня была такая игра-мечта, она же снотворное средство собственного изобретения.
   Лежа в постели, я думала: а вот был бы у меня такой домик, совсем-совсем как настоящий, а в нем бы жила маленькая-маленькая куколка. Была бы она ростом с мой палец. И - живая. Она бы ходила по домику, у нее бы там были разные комнаты, в том числе ванная... Она бы снималась в кино, ее бы возили утром и вечером на машине...
   Тогда мы ничего не знали о Барби - кукле, вписанной в интерьер бесконечных мелочей быта. Моя мечта отчасти сбылась для многих сегодняшних девочек. Но окажись Барби с ее миром в моих детских руках, ее скорее всего ждала бы судьба остальных резиновых и пластмассовых красавиц, "богатых невест". Ни сил, ни времени на нее у меня бы не хватило. Зато живая кукла в моих мечтах переживала отчаянные приключения, скакала на лошадях, уходила от погони, попадала в волшебные замки - в общем, жила и действовала вовсю. А я лежала под одеялом и физически была в состоянии только мечтать.
   Разгул этой мечты-игры приходится на время съемок в фильме "Снежная королева", моей второй работы в кино. Приглашение вновь сниматься последовало вскоре после окончания выездных программ с предыдущей картиной "Звонят, откройте дверь!". А, если помните, моя семья планировала наложить запрет на продолжение моей артистической карьеры до совершеннолетия. Но когда речь зашла именно о "Снежной королеве", то все благие намерения взрослых улетучились. Семья начала твердить в один голос:
   - Ну, ладно, ладно, Герду пусть она сыграет! А вот уже потом мы ей запретим.
   Наверное, в душе каждый остается ребенком и при воспоминании о сказках Андерсена, при упоминании имен Кай и Герда испытывает некое умиление. И поэтому планируемый запрет не состоялся. Не состоялся однажды, ну а дальше просто покатился снежный ком - еще картина, и еще, и еще: всего их было пять до поступления в институт. Но задолго до этого поступления стало ясно, что обычное мое детство кончилось самым категорическим образом. Началась жизнь совершенно ни на чью не похожая.
   Фильм ставила ленинградская студия, "Ленфильм". Там же, естественно, должны были проходить съемки в павильонах, и мы поехали в Ленинград. Мы это я в сопровождении и под присмотром моей прабабушки, в прошлом тоже актрисы. Ее звали Виктория Францевна, а для меня она была просто бабушка, даже без приставки "пра". Приехав, мы немного пожили в гостинице, но бабушка справедливо посчитала, что такая обстановка для ребенка не очень-то подходит. И деньги тоже посчитала - ведь дорого выходило: завтрак-обед-ужин в ресторане. Вскоре через "Ленфильм" для нас сняли комнату в коммунальной квартире - поближе к студии. Для меня снова нашли школьных педагогов, и день за днем началась работа в уже привычном ритме.
   О картине я расскажу чуть позже, а сейчас - о Виктории Францевне Тернопольской, папиной бабушке. Она дожила до ста лет, была очень бодрой и деятельной, наша семья простилась с ней совсем недавно. Когда я навещала ее в больнице, уже в последние дни, мы с ней много разговаривали, вспоминали, в том числе наше житье в Ленинграде.
   Например, такой забавный эпизод... Наша дорога на студию шла через кафе-мороженое - постоянный маршрут соблюдался неукоснительно, утром и вечером. Этого я требовала стойко, имея в виду одну-единственную лакомую цель. Отнюдь не маленькую: каждый раз мне была нужна порция разноцветных сливочных шариков общим весом около полкило. Как ни пыталась бабушка меня урезонить и хоть немного снизить дозу, ничего у нее не получалось. Зато однажды на моем аппетите она выиграла на пари бутылку шампанского - там же, в этом кафе. Дело было так. Бабушка сделала для меня обычный заказ полкило в ассортименте. Когда официантка принесла его и поставила на стол, из-за соседнего столика раздались голоса: мол, разве девчонка столько съест? Бабуля же, как она раньше ни протестовала против моих необузданных запросов, едва удостоила своих непрошеных "союзников" небрежным взглядом и коротко ответила:
   - Съест.
   Те стали упорствовать:
   - Да ну, да что вы говорите!
   Раз такое дело - пошли на пари. Я принялась за свою порцию с дополнительным энтузиазмом: я не только запросто смету свое законное мороженое, но и выиграю для любимой бабушки приз! Так оно все и получилось, из кафе мы ушли с шампанским. Шутки ради я не исключаю, что была и еще одна выгода: с тех пор я упорно не болею ангиной. А вот моя страсть давно сошла на нет - не сразу после того случая, но в конце концов к мороженому я стала гораздо равнодушнее.
   Есть у меня и другое ленинградское воспоминание, особым юмором которого я обязана бабушке еще больше. В той квартире, где нам снимали комнату, я завела себе подружку, сверстницу. Мы потом устроили ее на "Ленфильм" моей дублершей. Мне сложно было и работать, и стоять, пока свет настроят. Это была тогда большая техническая проблема - настроить свет на артиста. Всегда главным актерам брали дублеров, на них направляли свет, их одевали в такие же костюмы, заставляли проходить репетиции.
   С моей подругой по выходным мы всегда ездили в парк культуры и отдыха, на аттракционы. Я обожала прыгать с парашютной вышки, крутиться в "бочке". Может быть, не все знают, что такое "бочка"? Это комната-цилиндр, внутри которого по кругу вдоль стен стоят люди. Цилиндр укреплен на подвижном основании и вращается. С такой скоростью, чтобы участники аттракциона могли основательно почувствовать действие центробежной силы - "влипнуть" спиной в стену. Сначала "бочка" крутится в одну сторону, потом в другую. Выходили из нее обычно пошатываясь, нередко кого-то и тошнило. Мне же для полноты счастья требовалось прокрутиться раз пять-шесть. Я заходила, отдавала целую ленту билетиков, и снова, снова предавалась "острым ощущениям". Тренировалась, как космонавт. И не просто так: у меня ведь была мечта в космос полететь! Да и теперь она осталась. Мне иногда до сих пор сны снятся, как я лечу на Луну и обязательно в космическом корабле рожаю ребенка. Есть еще один из самых частых снов: я играю на рояле, на сцене концертного зала. Играю со всей возможной самоотдачей. Просыпаюсь - у меня болят руки... Не знаю, как в космос, скорее всего вряд ли (хотя Батурин-то все же полетел!), а на рояле я еще научусь играть. Ни на одном музыкальном инструменте я пока играть не умею, а вот рояль - это когда-нибудь будет, обязательно.
   Вернемся к бабушке и к моей ленинградской подружке. Виктория Францевна очень волновалась: как она будет отчитываться перед моими родителями за расходы? Она вела тетрадь, скрупулезно записывая, сколько получили, сколько и на что потратили. Никто от нее никаких отчетов и экономии не требовал наоборот: ни в чем себе не отказывайте, тратьте полностью Леночкину зарплату, суточные, ради Бога! Но бабушка твердо стояла на своем - она должна по крайней мере показать, за что и сколько было уплачено. И писала: рогалик - 3 копейки, трамвай - 3 копейки, мороженое - столько-то. Все бралось на карандаш, а в конце каждой недели, по воскресным дням, в тетради прописывалась еще одна статья расходов - "Монплезир".
   Бабушка хорошо говорила по-французски и словами "мое удовольствие" наградила в качестве прозвища ту самую мою подружку. Ведь мои требования были абсолютно непреложны: в парк - только вместе, без исключения на все "бочки", на все парашюты. Ну а раз удовольствие мое, то бабушка не могла себе позволить брать с родителей "Монплезира" компенсацию за билеты. Тетрадь с ленинградской бухгалтерией сохранилась.
   Кроме этих маленьких кусочков детства, случился однажды кусок побольше. Если павильонные съемки "Снежной королевы" проходили в Ленинграде, то натурные - в Карпатах, в окрестностях Ужгорода. Там снимались сцены с разбойниками, карабканье по горам, переходы по мостикам, через водопады... И это было чудесно: Карпаты, райские уголки природы. Нет, лучше, чем райские - сказочные. Все было воплощенной сказкой: горы, пейзажи, маленькие домики, замки. И наряд Герды, ее длинное платье. Для любой девочки наряд значит так много - не меньше, чем для девушки, женщины. Или даже больше: ведь он может быть сказочным!
   Я смогла пережить все это не только за счет усилий воображения. Я носила настоящий сказочный наряд. Надевая костюм Герды, я каждый раз была на седьмом небе от счастья, потому что я играла в сказку. Слову "играть" был возвращен детский неактерский смысл - при том, что и актерский тоже оставался. Я звалась Гердой, но внутри себя я точно знала, что я принцесса. Все об этом говорило: длинное платье, башмачки, мех, муфточка. И во всем этом великолепии я находилась не в павильонах, которые не любила они такие бесконечные, пыльные, гулкие, неуютные,- а на природе, совершенно роскошной. Солнечные пушистые горы, зеленые дубы, море грибов - боровики были как на картинках: толстые, тугие, с бархатными коричневыми шляпками. Кончалось лето, наступала осень, мне исполнилось тринадцать лет.
   Как я помню эти эпизоды, когда надо было ехать в карете! Мне подавали карету, я ехала в ней по городу к месту съемок. Ощущение от этого я отказываюсь передать словами. Просто - чудо, просто - сказка. "Жить в сказке" - мы часто так говорим. А мне посчастливилось в тринадцать лет (кажется, самый что ни на есть возраст для принцессы!) узнать, как это на самом деле бывает. Быть взрослой актрисой и сниматься в фильме-сказке - это все равно удовольствие. Но это не та вера. Я не снималась, я жила в сказке, и это не заменить ничем. Мое детское воображение ничуть не сомневалось, что я принцесса. И что я Герда - вот так все сразу, одновременно.
   Костюм Герды я носила с такой уверенностью и чувством полной собственности, что однажды... была принята за нищенку. В Ужгороде на бульваре, где стояла гостиница, с другой его стороны был рыночек. Летом и осенью овощей и фруктов было полным-полно. Мы, возвращаясь со съемок, что-то там все время покупали и потом через бульвар возвращались. Я вышла из киношного автобуса с бабулей, а одета была все еще в съемочный костюм. Переодевались мы всегда уже в гостинице. Наряд героини к тому дню уже соответствовал всем превратностям судьбы на долгом пути в царство Снежной королевы - лохмотья по подолу платья и передника, сбитые на горных тропах башмачки.
   На базаре бабушка купила огромный арбуз, стала выбирать еще что-то. Я устала, просилась скорей идти. Тогда этот арбуз бабушкой был отдан мне с наказом нести его в гостиницу и там сидеть и ждать ее с остальными покупками. Я побежала через бульвар. Остановилась, ожидая зеленого света, пропуская машины. И услышала, как говорит одна женщина другой:
   - Да ты бачь, бачь, яка интересна ныщенка!
   - Яка ныщенка?
   - Да с гарбузом!
   Так естественно я чувствовала себя в платье Герды, что мне в голову не приходило, что кто-то может посмотреть на мой наряд с обычной точки зрения. Например, как на нищенский - впрочем, таким ведь он и был в тот момент по замыслу.
   Еще об одной вещи стоит, по-моему, сказать. Снимался эпизод: Герда и Маленькая Разбойница бегут по развалинам замка. Нам сказано было, где именно бежать: от этого дерева - по тропинке, пробежать еще под одним деревом и наконец скрыться за третьим. Камера заработала, мы побежали. От этого дерева - к тому. Уже на бегу я увидела, что с ветки второго на нашем пути дерева свисает змея. В Карпатах полно змей. Увиденная мной была внушительной толщины и свешивалась с ветки точно в том самом месте (разумеется!), где мне следовало пробегать. Что было делать?
   Я ни секунду не задумывалась, что у меня есть выбор. Я не остановилась и пробежала там, где надо. Уже было к тому времени внутреннее "встроенное устройство": во время работы все профессиональные требования - это номер один, исключений не бывает.
   Наравне с опытом и яркими воспоминаниями "Снежная королева" подарила мне еще один подарок - первое знакомство с Евгением Леоновым, чудесное знакомство. Иначе с этим человеком и быть не могло: всегда смешно, всегда интересно. Потом мы снова встретились, снимаясь в фильме "Гори, гори, моя звезда". В "Мимино" мы не встречались, снимались каждый в разное время.
   Зато, когда эта картина была готова, мы вместе поехали с ней в Англию. Самое интересное происходило по утрам в гостинице, где жила наша маленькая делегация: Леонов, я и представитель союзного Комитета кинематографии. Мне как единственной даме в делегации был предоставлен номер люкс, со спальней, гостиной и т. д. Мужчины жили немного попроще. Зато завтракать собирались все у меня: в самом деле, не заказывать же каждому все отдельно и, зевая, жевать в одиночку! Итак, мы собирались, делали общий заказ, а потом сам завтрак происходил в спальне, потому что телевизор стоял именно там, не в гостиной. Мы усаживались по кроватям - их там было две, разделенных проходом, куда мы вкатывали столик с едой. Но Леонов с нами не сидел, он завтракал лежа. Только отнюдь не так, как можно, поторопившись, представить себе "аристократический" процесс съедания завтрака, поданного в постель.
   Евгений Павлович ложился поперек кровати, на живот, и, придвигая к себе то одно, то другое блюдо, уплетал еду в хорошем темпе и с той же скоростью занимался самокритикой:
   - Так, все, с завтрашнего дня - на диету! Это ужас, это безобразие, как я себя распустил. Начинаю борьбу!
   Но еще лучше была его критика, ворчливо-возмущенная, непрекращающаяся, в адрес того, что он уписывал за обе щеки:
   - Да что это такое? Это черт знает что! Есть невозможно! Чем они нас кормят? Как этот порридж можно в себя затолкать, хоть глоток... Гадость! А эти хлопья с молоком - дрянь какая-то.
   И так далее, и так далее. Он все продолжал комментировать брюзгливым винни-пуховским голосом и не переставал поглощать все, чему давал уничтожительные характеристики.
   - Нехорошо, невкусно. То ли дело у меня с утра жена яишенку приготовит! А это что вон там у вас? Дайте-ка мне. Спасибо. Опять гадость невозможная! Это пирожок? Тьфу! То ли дело у меня жена пирожки печет и жарит. Ну, что я тут пропустил? Вон, вижу что-то еще в тарелке... Давайте сюда. Безобразие!
   Доставалось от него не только еде. Глядя на экран телевизора, Евгений Павлович и там не видел ничего достойного похвалы:
   - Это кино? Да? Разве это кино? Черт-те что... Вот у нас кино снимают, это да!
   И ел, и смотрел он, все отрицая, с мрачным лицом, без тени улыбки демон разрушения! А мы прямо-таки покатывались со смеху, потому что каждый раз это было бесконечное представление, даваемое одним актером для узкого круга публики.