Проклова Елена. В роли себя самой

   (Примечание. Порридж - это как раз и есть та самая "овсянка, сэр!", почти непременная составная часть английского завтрака. Не просто овсяные хлопья, а молотые в тончайшую пыль, которую положено залить кипятком и добавить туда каплю сливок. Без соли и сахара. Замешиваешь такой клейстер и не ешь его, а "принимаешь внутрь", потому что удовольствие от него, действительно, небольшое. Зато польза для хорошей работы желудка. Я неукоснительно следила, чтобы мои спутники не уклонялись от порридж-процедуры, и каждое утро долбила им:
   - Сегодня днем коктейли, ночью банкет... Как все это вредно, вы сами знаете. А порридж полезный, не зря же они его придумали. Ешьте, ешьте, не спорьте со мной!)
   Получалось, что каждый играл свою роль. У Леонова это, конечно, получалось просто неотразимо. При том, что он в жизни был очень серьезным человеком. Его мнения были всегда умны, авторитетны. Редко от кого приходилось услышать что-то столь глубокое, неожиданное. То, что он говорил, было серьезно - и все равно смешно. Хотя высказанные Евгением Павловичем мысли ничего не теряли от смеха, сопровождавшего реакцию слушателей. Все, что исходило от него - и серьезное, и смешное - легко уживалось вместе, без ущерба одно для другого.
   И говорить теперь о Леонове "был" - безумно жалко. Жалко, но при этом еще как бы... недостоверно. Хотя это уже второй случай в моей едва начатой книге, когда замечательнейший человек и артист, вспоминая о котором, после Ролана Анатольевича Быкова, мне приходится говорить в прошедшем времени. Потому что их уход я воспринимаю как некую условность. Смерти нет. Нет проходящего времени: вот оно было - вот его нет. Есть вечное сейчас.
   Не хочу сейчас переходить на отвлеченные размышления, их черед еще настанет. Пока что здесь, следуя ходу событий, пора сказать о третьей моей детской картине с буквальным таким для всех ее главных героев названием "Переходный возраст".
   Этот фильм на киностудии имени Горького снимал режиссер Ричард Викторов - очень по тем временам прогрессивный детский режиссер и любопытный для близкого знакомства человек. Съемки происходили в Волгограде, куда мне в тринадцать лет было очень интересно съездить. О том, что когда-то я окажусь за границей, побываю в разных странах, в той же Англии, например,- об этом мне тогда даже тень мысли не приходила в голову. А Волгоград-Сталинград - этот город был овеян таким героическим ореолом после войны. Его уже восстановили и воздвигли мемориал Славы, о чем говорили и писали тогда очень много. Да и вообще куда-то съездить - это было огромное событие для детей по тем временам. Для меня тоже, хоть у меня и были уже поездки в Ленинград и Ужгород, но общее представление о том, что редко и малодоступно, распространялось и на меня. У большинства наших граждан не было принято где-то разъезжать, тем более с детьми: свободное время ограничивалось коротким отпуском, а денег всегда было только-только, чтоб прожить не трогаясь с места.
   Ну а мне повезло, открылась новая заманчивая перспектива. К городу-герою на Волге, повторю, было совершенно особое отношение: память, слава, подвиг, высокая трагедия и высокая благодарность - весь такой комплекс чувств, совершенно искренних, катарсис. Никакой насмешки или легкомыслия в отношении к войне, победе, ветеранам не было и быть не могло даже в воображении.
   Для меня тоже все было всерьез и очень ответственно. Постоять у Вечного огня - такую несравненную честь оказал этот выдающийся город мне, обычной девочке из Москвы. Со мной рядом были какие-то другие пионеры, комсомольцы... Я хорошо помню подъем на курган, как все ближе становились монументальные скульптуры. Потом внутри мемориала - огромный зал, огонь, все так внушительно. Стены с пола до потолка испещрены именами людей, отдавших жизнь за Родину. На меня все это произвело большое впечатление, я прониклась и была в состоянии подъема высоких чувств: я в таком долгу перед прошлым. "Памяти павших будьте достойны", "в жизни всегда есть место подвигу" - не так уж мало людей среди нас, кто может вспомнить собственное глубокое впечатление от этих цитат, пусть даже временное.
   На самом кургане у нас было много съемок по фильму. Каждый раз это место меня и других очень настраивало, действовало на сознание в возвышающем таком направлении, прибавляло чувств гражданственности, готовности что-то сотворить для блага родной страны. Странно: мне казалось, что все так давно подверглось переоценке и теперь бесповоротно забыто. Но с легкостью необыкновенной память приводит на ум новый комплекс готовых ощущений - моих ощущений. Их, оказывается, не выкинешь, как слова из песни. И они, кстати, лучше всего выражаются этими песенными словами: "Надо что-то важное, ребята, в этой жизни совершить", "Раньше думай о Родине, а потом о себе", "Меня мое сердце в тревожную даль зовет"... На совесть все это было сделано - музыка, слова. Так же, как мемориал Славы на Мамаевом кургане.
   Было еще одно впечатление, впервые в моей жизни - Волга. Я никак не ожидала, что в ней такая холодная вода, такое быстрое течение. Что такая она огромная - "мать родная, русская река". В целом поездка в Волгоград принесла мне много новых ощущений. Там же была и какая-то первая любовь, да! Классическая девчоночья влюбленность. Не помню в кого, но была, точно...
   О самом фильме. В его основу лег сюжет книги "Девочка и птицелет", очень популярной в свое время. Речь там шла о школе, подростках, мечтателях-изобретателях, которые очень хотели сконструировать такой самолет, чтобы он летал, как птица, маша крыльями. Героиня учится в школе, и изобретает и пишет стихи, возвышенная, романтичная. Сценарий к "Переходному возрасту" написал Хмелик.
   Работать, пока фильм снимался, всем было интересно, это я хорошо помню. Вот только, на мой взгляд, результат не очень хороший получился на экране. Случается такое, ничего не поделаешь: все задумано вроде неплохо, много приложено стараний, много работы, а в конце концов как-то не смотрится... Определенного процента неудач не избежать, как я думаю. На их фоне выделяются по-настоящему достойные и удачные вещи.
   С этим фильмом многое было связано после. Удачный или нет, но прокатывался он широко. Около года мы, спаянная группа детишек в одной общей компании со взрослыми коллегами-друзьями, много ездили по Подмосковью, по школам, концертным площадкам, домам и дворцам пионеров. И выступали, и вспоминали, и между собой общались. При дефиците, даже вакууме друзей-сверстников вокруг меня этот процесс для меня многое восполнил.
   Следующий фильм, куда меня пригласили, тоже мало теперь вспоминается зрителями. Это была совместная работа кинематографистов СССР и ГДР, многосерийный фильм "Встречи" - один из первых сериалов, снятых для нашего экрана. В этой картине я играла небольшую роль девочки, которая погибает в первый день войны. Моя героиня жила на границе, в деревне. Двадцать второго июня начиналась бомбежка, обстрел, обрывались человеческие жизни, в том числе и ее, этой девочки. Главный герой фильма становился свидетелем этого. Первой смертью, которую он увидел на войне, была смерть ребенка. От этого шло психологическое развитие главной роли. А моя роль была эпизодической, вовсе не главной. Как играть, что делать - всему этому меня учили, объясняли. А психологически интересные вещи в тот раз обнаружились для меня в другой области.
   Я впервые, в возрасте тринадцати с половиной лет, оказалась за границей. В Восточной Германии - в социалистической стране, но для меня, как и для многих советских людей тогда, это все равно была страна, с которой еще недавно воевал наш народ. В шестидесятые годы память о войне священной, отечественной - была жива в сознании нескольких поколений, и каждый день она поддерживалась. Слова "немцы" и "фашисты" еще не очень-то, в общем, различались. Дети, не знавшие войны, вырастали с соответствующим к ней отношением. Я не составляла исключения. И прибавьте к общему состоянию мыслей и взглядов усиливающую подробность - мое недавнее пребывание в Волгограде, в месте, ставшем особенно выразительным символом эпохального противостояния.
   Но каким эхом, как конкретно во мне все это отозвалось? Получился занятный гротеск. Я сидела в гостинице, в нашем номере на третьем этаже. Окно было открыто, я смотрела вниз, на улицу. По улице туда-сюда ходили немцы. На моем окне, на подоконнике, стояли цветы в горшках. И я задумывалась: а не сбросить ли? Вниз, кому-нибудь из немцев на голову?
   Потом в этом городе у меня появился поклонник, мальчик-немец. Слава Богу, я никакой горшок так и не сбросила, зато мой кавалер каждый день приносил мне цветы к моему окну. Аккуратно ставил их там в баночку с водой. И потом серенады пел у меня под окном. Это меня несколько примирило с остальным местным населением.
   Ну а потом общение со своими, с актерами, окончательно все поставило на свои места. И, конечно, сама работа. Это было, как всегда, главное. И опять то, что происходило в работе, принесло новые неожиданности.
   Мне пришлось играть смерть. Потом, спустя немало времени, мой знакомый, очень хороший врач-хирург, сказал, посмотрев картину, что я сыграла все очень точно на его профессиональный взгляд. Моя героиня не сразу была убита. Ей, раненной осколком в живот, предстояло помучиться. Как умирает человек от такого ранения? Я этого не знала, конечно. Оказывается, сначала боль бывает резкой, потом немного отходит, снова обостряется, терзает человека своими последними вспышками - и наступает беспамятство, конец. Именно так я все и сыграла, случайно, по наитию...
   Почему так получилось? Откуда пришло представление о том, что надо играть? Может быть, от одного предварительного момента на тех же съемках. Прямой связи не было, но я почувствовала на себе очень странную, и даже, скажу, страшную вещь.
   В долине построили макет деревни. На холм закатили артиллерийские орудия. Со всех сторон картину охватили кинокамеры, чтобы снимать расстрел этой деревни. "Жители" должны были спасаться, бежать из своего жилья, прятаться в поле, за бугорки земли. На съемках соблюдалась всяческая безопасность, но для полной и абсолютной перестраховки во время съемок этого эпизода сначала работали каскадеры. Они находились в одном из домов и должны были при первых залпах выскакивать из дома, бежать под снарядами до первого залегания. Потом с того места во время второй перебежки в тех же костюмах снимались артисты, бежали уже до камер.
   И перед этой второй перебежкой, я помню, как начали бомбить. И помню, как мы лежали, а от разрыва снарядов вздрагивала земля. Не вздрагивала подпрыгивала. И била меня в грудь.
   В этот вечер у меня было шоковое состояние оттого, что я ощутила землю как живое существо, которому больно, которое бьется. Это одно из самых сильных и пронзительных моих воспоминаний: как билась от боли земля. Мне было больно от ее ударов, я чувствовала это самым непосредственным образом. И сразу вместе с этим поняла, что и земле так же больно от взрывов.
   Я на полном серьезе говорю: Слава Богу, что это ощущение я испытала вне войны, только "играя в войну". Достаточно было и игры, в которую ворвалось чувство настоящей паники, пережитой мной, когда я потом бежала прочь от расстрелянного из орудий дома. Быть внутри благополучной жизни - и вдруг эта жизнь разорвана катастрофой... Ощущение конца всего и вся... Я бежала на камеры - бежала от настоящей войны, я бежала от своего разрушенного дома, от своей изуродованной юности. Это было за секунду, мгновенно, какими-то тайными генами впрыснуто в кровь. За долю секунды сразу, как только начали бомбить и стрелять.
   Но от всего этого понятие "родина" для меня не является умозрительным. Оно физически ощутимо мной внутри: с комьями и с корнями, ощущение плоти моей - моей земли. И к военной теме я отношусь без малейшей легкости, без того сарказма, который подавил ее у нас в последние годы. А получилось это благодаря тому самому маленькому эпизодику снимаемой картины. За это я тоже благодарна моей профессии, без которой такое серьезное чувство не было бы испытано. И в такой форме, доступной любому пониманию: когда под тобой земля бьется от боли.
   Глава 3
   ЗАЧЕМ СЕРДЦУ КВАДРАТНАЯ ФОРМА
   После четырех картин съемки в кино стали для меня неотъемлемой частью жизни: привыкла. Привыкла точно так же, как люди привыкают к любому постоянному занятию. Кончалась работа над одним фильмом - начиналась над другим, практически без перерыва. Фильмов тогда ставилось много, в том числе таких, где требовались не только взрослые исполнители ролей. И вдруг прерваться, перерешить что-то, переоценить ситуацию и сделать попытку вернуться в прерванную жизнь нормальной девчонки-подростка, мне было просто некогда. А уж в пятый раз, когда приглашение на роль поступило от моего "крестного" по профессии - от Александра Митты, начавшего работу над новой картиной "Гори, гори, моя звезда", у меня не было ни капли сомнений: соглашаться - не соглашаться...
   И со своим детством, бывшим-небывшим у меня, я прощалась под конец в каком-то бешеном темпе. Снималась в "Гори, гори..." и параллельно оканчивала экстерном девятый и десятый классы сразу, в один учебный год 1968/69.
   При желании можно разглядеть в названии фильмов А. Митты, где я снималась, что-то символическое для меня. Сначала императивное "Звонят, откройте дверь!" - и вот для меня за некой дверью вдруг открылась совершенно неожиданная жизнь и забрала меня с собой, до поры до времени как бы даже ни о чем не спрашивая. Просто случай такой выпал, судьба, рок, вот и все. А "Гори, гори, моя звезда" - это можно понимать как развитие темы и как доказательство того, что внезапное роковое вмешательство отнюдь не было случайным, что какое-то предсказание сбылось надо мной или сейчас сбывается, сию минуту. И что с моей стороны это происходит в общем-то уже вполне сознательно.
   Впрочем, всякая игра с названиями и их толкованием так и эдак - это не более чем игра, забавное развлечение. Последний фильм моего школьного, так сказать, периода мог называться совсем иначе, как угодно он мог называться, но он все равно стал бы для меня исключительно важной частью моей личной жизни, моей судьбы.
   Как всегда, в свою картину Александр Митта пригласил прекрасных актеров: Олега Табакова, Олега Ефремова, Евгения Леонова, Леонида Куравлева. Из них Ефремов и Леонов были для меня уже "старыми знакомыми". А вот с Олегом Павловичем Табаковым, которому была предназначена главная роль, я встретилась впервые.
   Действие фильма разворачивалось во времена гражданской войны в украинском городке Крапивницы, где только-только была установлена советская власть - и после этого дважды свергнута (один раз совсем, другой раз почти), но вновь восстановлена на протяжении действия фильма. Но все бурные перипетии с властью были только фоном, на котором развернулась, как у Маяковского, "мистерия-буфф" с безостановочным коловращением двух тем, двух понятий: искусство - жизнь, жизнь - искусство. И в центре всего этого оказывался герой Табакова, Владимир Искремас, чья фамилия-псевдоним расшифровывалась так: "Искусство революции - массам". Даже если вы не смотрели фильм, то, наверное, все-таки можете себе хотя бы отдаленно представить, какие тут раскрывались возможности для такого артиста, как Олег Павлович.
   Моя же роль Крыси-Кристины, местной крапивницкой девочки-подростка, требовала главным образом максимальной простоты, из-под которой иногда (и каждый раз совершенно неожиданно) должно было прорываться что-то новое: самостоятельность, предприимчивость, глубокое чувство. И еще от моей роли требовалось быть такой "местно-колоритной": Крыся еще совсем почти ребенок, но это такая практичная и здравомыслящая хохлушка... Притом по-русски она не говорит ни слова, только на родном украинском языке. А это вовсе не значит "на ломаном русском". Тут мне очень пригодилось то, что украинский язык был мной органично впитан в самом раннем возрасте, когда до трех лет я была под присмотром нянечки-хохлушки, из-под Львова. Я его забыла, конечно, но оказалось, что не совсем. Как только начались съемки и мне надо было говорить, я почувствовала, как внутри во мне просыпается мелодика, ритм, фонетика украинской речи.
   Итак, снова началась работа, о которой я уже могла сказать, что она моя, что она - любимая, что я уже что-то в ней понимаю и хочу продолжать заниматься этим делом. Но как мало я еще знала... Чтобы отдать себе в этом отчет, не требовались годы, достаточно было посмотреть на то, как работал Табаков. Так легко, казалось бы,- и всегда блестяще. Просто не было, не могло быть такой вещи, которую он не сделал бы. Высокая трагедийность, тонкая ирония, бравурная легкость - любое настроение он создавал мгновенно. Его персонаж "болел" театром, да еще революционным. И, как требовала роль, из крайности в крайность он мог броситься мгновенно, с неизменной энергией и пафосом, заражая ими окружающих. А ведь он еще оставался при этом человеком, которому, как говорится, ничто человеческое не чуждо,- и этого тоже требовала роль. Видеть наяву, как такие сложные вещи могут быть переданы вдруг, одним жестом или оттенком голоса, и чувствовать при этом, каково качество происходящей у тебя на глазах работы,- все это давало мне блистательную возможность "без отрыва от производства" брать уроки владения профессией.
   Но что было не менее важно: не только герой Табакова Искремас "болел" театром. Сам исполнитель этой роли был предан театру, что называется, от и до. Что же из этого? Только одно: благодаря примеру Олега Павловича у меня просто не оставалось выбора. Никакого. В театр - и срочно! Не откладывая! Там - жизнь, работа, там - все.
   Вот почему участие в работе над картиной оказалось для меня очень важным и в очередной раз "судьбоносным". Оно состоялось под огромным влиянием Олега Павловича Табакова, и во время съемок "Гори, гори, моя звезда" я определилась окончательно: кто я, что я, чем хочу заниматься. На меня исключительно подействовало то, как Табаков любил актерскую профессию, театр. То, как он понимал место артиста в духовном пространстве, среди людей, в обществе, в России. То, как он умел определить все это, когда заходила речь о профессии актера, с точностью "в десятку". И меня жгла жажда, просто безумная, желание поскорей занять такое место. Чтобы и от моей игры, как этого требовал Олег Павлович, с людей, сидящих в зале, спадала шелуха какая-то, чтобы их пронизывало подлинное чувство, рождалась способность понимать друг друга, сопереживать.
   Табаков зародил во мне исключительно активную позицию отношения к актерской профессии. И я с тех самых пор и до сего времени совершенно не приемлю разговоров о том, что актером может быть непрофессионал, что лишь бы вообще был талант, а уж он как ни то скажется, просто сам собой. Да, без таланта нельзя, но один только талант, природный дар - это резерв и источник всего на две-три картины или пьесы. Профессионализм должен быть во всем. Тогда это иная планка, иная ступень. Может быть прекрасная работа прямое использование индивидуальных приемов, но это когда талантлив режиссер. А в целом жизнь актера в профессии нипочем не состоится, если нет школы.
   Когда-то это были не мои мысли. Но они стали моими, и, подтверждая их делом, я приняла решение, а затем осуществила его - поступила в школу-студию МХАТа. С момента поступления туда для меня начался совсем иной этап жизни, я вот-вот перейду к разговору о нем. А пока закончу речь о фильме.
   Работа над ним шла довольно легко: такая уж сложилась атмосфера, такие отношения. Впрочем, чего еще и ждать было! Прекрасные актеры, увлеченные своим делом, прекрасные роли, умница-режиссер Александр Митта. И музыка, и художественное оформление (что актеры в большой мере слышат и видят уже позже, после монтажа ленты) - ну, все удалось.
   А после съемок у этого фильма сложилась странно-любопытная история. Как книги имеют свою судьбу, так и киноленты тоже.
   За границей эта картина известна едва ли не больше всех остальных моих киноработ. Как только я куда-нибудь ехала или появлялась публикация обо мне, так обязательно упоминалась моя роль в этом фильме. По нему меня, в основном, знали "там". Но внутри страны наша только-только отснятая "Гори, гори, моя звезда" не очень-то пришлась ко двору.
   Когда любой советский фильм бывал готов и доделан, когда вся работа по нему была закончена, он проходил некую государственную тарификационную комиссию. Ведь важнейшее из искусств, по ленинскому определению (равно как и прочие искусства) принадлежало народу, то бишь государству. А государство, рачительный наш хозяин, подходило к своему достоянию разборчиво, с очень вдумчивым вниманием: что, почем, сколько и так далее.
   "Гори, гори, моя звезда" не показалась государству-хозяину стоящей вещью. Во-первых, если судить о картине непосредственно по содержанию, по характеру действующих лиц. Смотрите-ка: из двух показанных в картине местных ревкомовцев, представителей молодой советской власти, один в конце концов оказывался главарем банды "зеленых". (Прошу молодежь не путать тех "зеленых" периода гражданской войны, под командованием батек, на пулеметных тачанках, с "Гринписом" нашего времени.) А в придачу еще один член революционного местного комитета, только бывший, увез казенную керосиновую лампу, чем и кончилось его управление. Такой неприятный, идеологически вредный просчет постановщиков не мог быть полностью искуплен ничем, даже самым что ни на есть справедливым гневом в адрес чудовищ-белогвардейцев, которые временно захватили Крапивницы и учинили там соответствующие контрреволюционные зверства и непотребства.
   Во-вторых, главный герой Искремас даже благодаря (а может быть, вопреки?) гениальному исполнению его роли Олегом Табаковым никак не мог "вытянуть" на уровень канонов истинного социалистического реализма. Которого к тому же требовалось вдвое-втрое больше обычной порции, когда речь шла о революции. Ну, скажите пожалуйста, что это такое: все театр у него на уме да театр! Постоянно условность какая-то, хитрые намеки да перевороты смысла: еще не кончилась правда - началась игра, и вот уже снова наоборот.
   Сделали, понимаешь, фильм о революционном искусстве... Да еще мало им народного театра показалось, так в фильме еще и живописец-примитивист (его Ефремов сыграл): то он яблоки на поваленной яблоне красит, то стены ревкома расписывает краснозвездными героями в стиле гоголевского кузнеца Вакулы. Ну зачем так было изощряться? Нет бы поступить проще и понятней, без всякого искусства для искусства: снять еще одно кино о революции!
   Вот как рассуждала приемочная тарификационная комиссия. Впрочем, может быть, и не совсем так, а как-то еще. Подробности ее логики - кому они, по большому счету, теперь интересны? К тому же фильм "Гори, гори, моя звезда!" мог вообще лечь на полку... Но он все-таки получил какую-то там, пятую, что ли, категорию - и выжил, хотя присвоенная ему степень значимости означала прокат только на экране сельских клубов, летних открытых площадок, маленьких домов культуры. Но на этих площадках его так или иначе многие посмотрели и вполне, как я думаю, заслуженно полюбили. Сейчас картину нередко спрашивают в видеопрокате. Она способна удовлетворить самые разные вкусы - как сложные, изощренно-требовательные, на уровне профессиональных киноведов, так и более простые, когда люди хотят то посмеяться, то попереживать. Или взгрустнуть, замечая, как быстро бежит время: "Какие же все тут еще молодые! Табаков, Ефремов, Куравлев... Леонов... Проклова..."
   А, кстати сказать, не бывает худа без добра. Возможно, "задвинутость" фильма на окраины, на малый экран (самый малый! - согласно команде "сверху"; словно в морской терминологии - "ход, самый малый!") добавила ему некий особенный колорит. Ведь действие в этой картине тоже происходит в провинции, в совершенной глуши, где вчера еще только жили (а то, может быть, и сейчас живут) гоголевские старосветские помещики. Но вдруг поперек их жизни пролегает стремительный путь нового, большей частью непонятного... И от этого - ах, что-то будет?!
   Но если недостаток почестей, официально возданных этому фильму, как-то был стихийно компенсирован, то в материальном выражении компенсация получилась обратно пропорциональная. По очень простой причине. От присвоенной фильму категории зависел уровень материальных благ для ее создателей. Чем ниже была категория, тем меньше зарабатывалось денег актерами и режиссером. Мне-то, в мои пятнадцать лет, это было не так важно. Ну а режиссер картины Александр Митта, сняв прекрасный фильм и рассчитываясь со студией, не только не заработал ничего, но и еще остался должен...
   Такое случалось не с ним одним. И жаль, что в этом плане справедливость никогда, наверное, не восторжествует. Понятие авторского права у нас настолько молодо-зелено, что о применении его к старым, десять-двадцать лет назад отснятым работам не приходится даже мечтать. В книгоиздании, как мне говорили, понемногу наводится порядок, а в кинематографе - увы... Картину могут показывать где угодно, сколько угодно, но для тех, кто ее создавал, предусмотрено только моральное удовлетворение. А собственниками отснятых лент, насколько я знаю, сейчас являются киностудии, где эти ленты когда-то снимались и чья марка стоит в титрах "Мосфильм", "Ленфильм" и так далее.
   Я предпочитаю не очень задумываться на эту тему, так же как всегда избегаю всяческих бесплодных занятий. Раньше было государство - один держатель прав (не знаю, насколько точно я владею терминами и понятиями). Государство единожды рассчитывалось с творческой группой. Теперь правообладателей стало несколько, но они по-прежнему считают, что полный и окончательный расчет с создателями каждой картины уже произведен. С моей точки зрения, бороться с этим бесполезно.