Проктор Кэндис. Полуночные признания

   Не произнеся ни слова, она повернулась и направилась к углу улицы Шартр. Эммануэль ни разу не оглянулась на майора – ее не интересовало, последует он за ней или нет. Где-то вдали церковный колокол начал созывать прихожан на вечернюю службу. Низкие ровные звуки поплыли над старинным городом.
   – Если вы знали, что меня дома нет, – спросила Эммануэль, не оборачиваясь, – то почему вы здесь?
   – Чтобы поговорить с вашими слугами.
   Она замедлила ход.
   – Роуз сейчас дома, вы можете ее повидать.
   Зак отрицательно покачал головой:
   – Позже. Понимаете, после разговора в больнице у меня возникли кое-какие вопросы.
   – К примеру?
   – Почему вы бросили Генри Сантера, когда его ранили? Любая другая женщина осталась бы помочь. Но не вы.
   Они двигались вдоль улицы Шартр по направлению к Эспланад-авеню. По сторонам высились узкие дома, их замысловатые фасады выцвели под ярким солнцем. Воздух был горячим и влажным. Из темных арочных ворот ремесленных мастерских доносились различные звуки. Иногда можно было уловить запах горячего крахмала от отутюженного белья, сладкий, влекущий аромат свежеиспеченных кондитерских изделий, резкий привкус эля из кабаре, которыми была полна старая часть города даже на самых лучших своих улицах. Изредка доносился звон закрываемых ставень.
   Когда майор уже решил, что его вопрос останется без ответа, Эммануэль отрывисто произнесла низким голосом:
   – Он уже был мертвым и не дышал. Я ничего не смогла бы сделать для него. Он приказал мне бежать, и я последовала его совету. Сейчас мне стыдно за это. – Они остановились на углу, пропуская извозчика, который поворачивал с улицы Урсулин на улицу Шартр. – Как вы думаете, Сантера могли убить по ошибке? – Эммануэль пыталась говорить как можно непринужденнее.
   – Вы хотите сказать, что убийца целился в вас? – уточнил Зак.
   Эммануэль резко остановилась перед большой лужей. Майор сумел удержать ее за локоть.
   Он заметил, что его собеседница буквально побелела, в ее глазах читался испуг.
   – У меня нет врагов, месье, – тихо произнесла она дрогнувшим голосом.
   Майор пристально посмотрел на нее. Он думал, что у нее карие глаза, но сейчас увидел, что на самом деле они зеленые. Это была таинственная зелень первобытного леса или глубокого океана в пасмурный день.
   – Каждый человек имеет недоброжелателей. Вы сами сказали это.
   Она сделала быстрый вдох.
   – Я не знаю кого-либо, кто хотел бы, чтобы я умерла.
   Внезапно Зак понял, что они стоят очень близко друг к другу. Он отпустил ее локоть и шагнул в сторону.
   – И все-таки кто-то, очевидно, желает этого.
   Майор сам сомневался в своих предположениях. Не все жертвы были знакомы со своими убийцами. Одних убивали по самым разным мотивам, других – просто из-за садистских наклонностей.
   «В чем дело, капитан? – словно услышал он голос из прошлого. – Ты еще ничего не понял? Тебе нужна какая-то зацепка?»
   – Месье?
   Зак поднял голову и увидел всадника на лошади, который окликнул его.
   – Эй! Куда вы идете?
   Уступив дорогу, они молча двинулись в тень растущих вдоль Эспланад-авеню вязов и сикомор. Вскоре Эммануэль снова остановилась. Ее внимание привлекло извещение в черной рамке, которое трепало ветром на фонарном столбе.
   – Вы уже разрешили забрать тело Генри Сантера? – произнесла Эммануэль.
   Он помолчал.
   – Не вижу необходимости в том, чтобы запрещать это.
   – Вскрытие стали делать сравнительно недавно, и не все относятся к нему одобрительно.
   – Особенно в такой жаре.
   Эммануэль кивнула. Снова налетел горячий бриз, взметнув длинные черные ленты ее траурной шляпки.
   Майор бросил мимолетный взгляд на Эммануэль. Мягкий изгиб ее лица и соблазнительные длинные густые ресницы пробудили в нем смутное беспокойство. Эта женщина была столь же чуждой ему, как и весь этот Новый Орлеан с его амулетами вуду, балами квартеронов, высокими, как обрывы, стенами дворов, над которыми виднелись кроны жимолости и ивы, с маскарадами вдень «Марди-Гра»^[3], могучими дубами – и смертностью, которая вдвое превышала аналогичный показатель в самом неблагополучном городе Америки. Эммануэль де Бове чем-то напоминала этот город – она была красива, смугла и опасна. Он уже знал, что Эммануэль что-то от него скрывает и, может, даже несет ответственность за смерть седовласого старика, которого Зак нашел распластанным в луже крови на ступеньках семейного склепа. Тем не менее он не мог не восхищаться ею. Эта женщина влекла и рождала в нем желание – весьма неуместное в данных обстоятельствах.
   Эммануэль свернула с Эспланад-авеню к реке и зашагала быстрее.
   – Есть еще одна вещь, которая меня удивляет, – внезапно произнес майор, устремляясь следом.
   Узкая улица с тесно стоящими домами вела к относительно широкой дороге.
   – Что именно, месье? – Она отвернулась, глядя на повозку с мулом, двигающуюся от домов к прибрежной равнине.
   – Если вы были так привязаны к Генри Сантеру, в чем пытаетесь меня убедить, то почему не хотите помочь в поисках его убийцы?
   Дойдя до зеленой дорожки, что разделяла проезжую часть на две половины, Эммануэль остановилась. Повернувшись, она посмотрела прямо в глаза майору. Ветер трепал ленты ее шляпы и бил ими по руке. Она не станет утверждать, что хочет помогать следствию, – она и впрямь не горит желанием заниматься этим.
   – Если бы Генри был убит снайпером-янки на поле боя, помогая раненым, вас бы это вообще не интересовало.
   Зак сжал челюсти.
   – Но его смерть вызывает много загадок.
   Эммануэль покачала головой. Она хотела отвернуться, но майор поймал ее за руку.
   – Вы не ответили на мой вопрос.
   Эммануэль попробовала высвободиться, но Зак продолжал удерживать ее.
   – Не ошибайтесь на этот счет, майор Купер. – Ее глаза враждебно сверкнули. – Генри Сантер заменил для меня отца. Но если вы отправите на виселицу невинного человека, это не вернет доктора к жизни.
   Майор отпустил ее руку.
   – Почему вы думаете, что тот, кого мы повесим, будет невиновен?
   – С того момента, как вы заняли город, вы таки не смогли заработать репутацию сторонников законности и судебного порядка, – произнесла Эммануэль.
   И хотя слово «вы» относилось ко всем солдатам-янки, а не к майору персонально, ее слова задели его за живое. К тому же в них была правда.
   Рядом остановилась запряженная мулом повозка, и Эммануэль, схватившись за поручень, поспешно поднялась в нее, не давая майору возможности помочь ей. Она не хотела, чтобы он прикоснулся к ней снова.
   Зак сделал шаг с тротуара. Эммануэль поняла, что майор не собирается больше следовать за ней, и облегченно вздохнула:
   – Вам следует вернуться, чтобы поговорить с Роуз.
   Зак медленно растянул губы в улыбке.
   – Пожалуй.
   – Однако вы напрасно потратите время. Она вам ничего не скажет.
   Майор отрицательно покачал головой:
   – Люди всегда говорят что-то полезное, даже когда не подозревают об этом. – Он сделал еще шаг назад, его подошвы увязли во влажной траве. – Увидимся завтра утром, мадам.
   Повозка рывком двинулась вперед, но майор успел заметить в глазах Эммануэль выражение удивления и опаски.

Глава 7

   Роуз не сразу ответила на стук в дверь, а потом приоткрыла ее не больше чем на восемь дюймов.
   Роуз была высокой худощавой женщиной с длинной шеей, покатыми плечами и врожденной царственной осанкой. Бледная кожа цвета кофе с молоком говорила о смешанной крови, но все черты лица были африканскими: нос – плоским, губы – полными, а скулы – высокими и широкими.
   – Мисс Эммануэль ушла, и вы знаете это, – заявила она, и ее губы враждебно сжались. – Зачем вы вернулись?
   Майора удивил ее французский акцент, хотя, подумал он, этого следовало ожидать. Он был знаком со многими неграми из внутренних районов страны, обычно они говорили по-английски более басовито и с местным акцентом. Но эта женщина была креолкой, в ее голосе слышалось явное недружелюбие и более сильное влияние французского, чем у ее госпожи.
   Бенджамин Батлер, возможно, за подобный прием приказал бы ее арестовать. Зак же снял фуражку и произнес:
   – Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
   Женщина поколебалась, но никто в городе – мужчина или женщина, с белой, черной или кофейной кожей – не посмел бы сказать «нет» человеку в синей форме. Пожав плечами, она сделала шаг назад и пошире открыла дверь.
   – У меня много дел. Вы говорите, а я буду работать.
   Роуз провела майора по проходу во внутренний двор, заполненный горшками с лавром и апельсинами. Под жаровней тлел древесный уголь, над огнем в медном котелке варился суп, расточая аромат в горячем воздухе.
   – Не знаю, о чем вы хотите спросить меня, – произнесла Роуз, помешивая суп длинной деревянной лопаткой. – Я не была знакома с Генри.
   – Но вы знаете мадам де Бове. – Зак заметил под переплетенными кронами ивы и жасмина серую, изъеденную непогодой скамью и направился к ней, вспугнув пересмешника. Перелетев на галерею второго этажа, он недовольно чирикнул оттуда.
   – Она родилась не здесь, не так ли?
   Роуз бросила пристальный взгляд, ее глаза подозрительно сузились. Но, по-видимому, она решила, что ответ не принесет никакого вреда, и поэтому мрачно выдохнула:
   – Ее мама и папа приехали сюда из Франции пятнадцать лет назад.
   В 1848 году, высчитал Зак, произведя в голове несложный подсчет. По всей Европе тогда прокатились революции. Вряд ли было простым совпадением то, что семья Маре покинула страну именно в этот год. Но вслух Зак произнес:
   – Сколько времени вы с ней?
   – Я была первой рабыней, которую они купили. Мне было шестнадцать, столько же, сколько мисс Эммануэль. – Роуз очистила трехзубчатую лопатку о край медного горшка. – И с тех пор я с ней постоянно.
   Зак почувствовал, что в нем растет раздражение. Вряд ли он сможет узнать здесь что-либо полезное. Трудно понять эту преданность, даже любовь, которую многие рабы чувствуют к своим хозяевам. Заку было неприятно думать, что женщина, к которой он чувствует симпатию, имела в собственности человека, словно какую-то вещь.
   – Это ее отец, доктор Маре, подарил вас Эммануэль? – сухо спросил он.
   Лопатка с грохотом упала на камни. Уперев руки в бока, Роуз резко повернулась к нему.
   – Вы думаете, я рабыня? Ну, тогда я скажу вам, что так же свободна, как и вы. О, одно время я принадлежала цветному господину. Иногда он избивал меня до полусмерти только для того, чтобы показать, что он выше меня по положению. Он решил продать меня на пристани в тот день, когда семья Маре приехала из Франции. Они купили меня прямо там, на берегу, но быстро освободили. И я отработала до цента все, что они заплатили.
   Изящным движением она подхватила лопатку и стала вновь помешивать содержимое котелка.
   – Вы не знаете мисс Эммануэль, – произнесла Роуз, не глядя на него, – если думаете, что она когда-либо имела рабов. Она и Филипп были единодушны в том, что рабство – это зло.
   – Из ваших слов я делаю вывод, что в других вопросах их мнения расходились.
   Мулатка бросила на него быстрый взгляд и отвернулась.
   – Я не говорила этого. – Она плотно сжала губы.
   Зак понял, что вряд ли узнает что-то еще на этот счет. Вздохнув, он закинул ногу на ногу и произнес:
   – Расскажите мне о Жаке Маре и его жене.
 
   – Я хочу, чтобы ты поговорил со всеми, кто связан с больницей Сантера, – сказал Зак Хэмишу, когда они обедали в небольшом итальянском кафе около штаба.
   Хэмиш поднял лицо от тарелки со спагетти, его глаза стали круглыми, как у совы.
   – С каждым?
   – Да. Пару человек отправь просмотреть папки на всех пациентов, которые за прошедший год скончались или подверглись ампутации.
   – Ты думаешь, что искать надо там? – спросил Хэмиш, доставая из кармана записную' книжку. – Больных, которые могли быть чем-нибудь недовольны?
   – Нет, но я хочу, чтобы вы сконцентрировались на людях, с которыми работал Сантер. На таких, как этот англичанин Ярдли. Посмотрите, что можно раскопать насчет него. Он утверждает, что прошлой ночью был с другом. Узнайте, кто этот человек, и постарайтесь найти кого-нибудь, кто мог бы подтвердить, что они были вместе. Англичанин говорит, что он не спорил с Сантером, но у меня есть ощущение, что здесь что-то скрывается.
   Кивнув, Хэмиш открыл записную книжку с полотняным переплетом и начал составлять список, царапая бумагу тупым коротким карандашом.
   – Затем надо проверить эту молодую женщину, Клер Ла Туш, – продолжил Зак. – Она – добровольный помощник, но, похоже, не очень ладила с Сантером. Может, ты сможешь разузнать, по какой причине.
   Хэмиш перестал делать пометки в блокноте.
   – А мадам де Бове?
   – Я о ней позабочусь.
   Хэмиш зашевелил усами и закусил губу.
   – Ты не можешь ее подозревать.
   Зак протянул руку, чтобы отломить кусок итальянского хлеба, который пекли в этом кафе.
   – Почему бы и нет?
   – Ну, прежде всего она женщина…
   – Ха! Хочешь сказать, что убийства совершают только мужчины?
   Хэмиш отрицательно покачал головой:
   – Но не такие.
   – А какие? Не думаю, что мы знаем мадам де Бове достаточно хорошо. – Зак встал. – Мне нужен список всех, кто приходил на кладбище, и тех, кто не появился там, хотя и должен был бы это сделать. – Этим вечером Заку надо было отправляться к Батлеру, и встреча могла затянуться, поскольку у генерала были далеко идущие планы по передаче конфискованных сахарных плантаций вместе с их чернокожими работниками перекупщикам с Севера.
   Хэмиш кивнул и похлопал по записной книжке:
   – Я все запишу, не волнуйся. – Зак улыбнулся, и Хэмиш недоуменно насупил брови: – Что в этом смешного?
   Но Зак только усмехнулся и направился прочь.
 
   – Возможно, теперь ты будешь разумнее, – произнесла Мари-Тереза де Бове, сидя в кресле и вяло обмахиваясь пальмовым веером в затхлом жарком полуденном воздухе. – Доминик должен уехать с нами в Бо-Ла. По крайней мере, на несколько месяцев.
   Эммануэль и мать ее погибшего мужа сидели в задней галерее дома, выстроенного в стиле Ренессанса, но с греческими мотивами. С галереи было хорошо видно, как Доминик и его дед Жан-Ламбер играют с лошадиными подковами на маленькой лужайке. Жан-Ламберу было семьдесят шесть, но, несмотря на возраст, этот худой седовласый человек, приволакивающий ногу после случившегося прошлым маем сердечного приступа, все еще увлекался детской игрой в метание подков.
   Когда-то фамильный дом располагался на улице Урсулин, в старом квартале. Но в связи с расширением города и постоянным наплывом нищих эмигрантов пришлось перебраться на Эспланад-авеню. Эта улица располагалась на высоком берегу, тянущемся к северо-западу от города, от Вье-Кер до Байу-Сент-Джон. Де Бове были одними из наиболее уважаемых и состоятельных жителей города. На протяжении нескольких поколений они как-то ухитрялись избежать разнообразных соблазнов, обанкротивших множество старых креольских семейств. Азартные игры и пьянство, дуэли и приверженность к «пласажам» – цветным любовницам, для которых белые мужчины строили роскошные дома, не привлекали их. Основой благосостояния де Бове была обширная сахарная плантация, известная как Бо-Ла, на Байу-Креве, но семейство уже давно освоило и другие занятия: морские перевозки, банковские операции, мелкое производство и операции с недвижимостью. Оккупация города войсками северян привела к большим потерям, однако не разрушила до основания состояние де Бове, как и у многих в этом городе.
   Стоя у чугунных литых перил, Эммануэль с улыбкой наблюдала, как ее сын готовится к броску. Но когда она снова увидела хмурое лицо его бабушки, улыбка медленно сползла с ее лица.
   – Это слишком щедро, – сказала она. – Кое-что из того, что мы слышим о патрулях янки, является преувеличением, но, боюсь, не все. Я чувствую себя спокойнее, когда мой мальчик здесь.
   – Спокойнее? В городе? – Мари-Тереза нахмурилась. Она была моложе своего мужа лет на двенадцать или даже больше – высокая, все еще привлекательная, с серебристыми волосами, гордой осанкой и блестящими серыми глазами. – А если начнется желтая лихорадка?
   Обычно все, кто мог себе это позволить, летом уезжали в загородные владения, спасаясь от частых эпидемий. Только в этом году присутствие недисциплинированных солдат-янки и действия партизан-конфедератов сделали пребывание в поместьях более опасным, чем в городе. К тому же на сей раз смертоносная лихорадка обошла Новый Орлеан стороной.
   – Думаю, в этом году эпидемий не будет, – убеждала Эммануэль.
   Мари-Тереза презрительно выдохнула; это был чисто галльский звук.
   – Пф-ф-ф. Из-за нескольких прорытых каналов и осушенных болот? Это что-то меняет?
   Сжав поручень, Эммануэль постаралась справиться с раздражением. Они обсуждали эту тему уже много раз, но Мари-Терезе так и не удавалось переубедить невестку.
   – Очищая город, янки заботились исключительно о себе, – продолжала Мари-Тереза. – Они знают, что в случае эпидемии умрут первыми.
   Эммануэль оттолкнулась от поручней.
   – В первую очередь – но не только о себе.
   Мари-Тереза элегантно пожала плечами:
   – Умирают самые слабые.
   Это прозвучало бестактно по отношению к молодой женщине, которая потеряла от лихорадки мать, а через пять лет и отца. Но и у Мари-Терезы эпидемия унесла двух сыновей.
   Игра с подковами близилась к концу. Доминик со смехом побежал к конюшням, что располагались за домом, а Жан-Ламбер начал медленно и осторожно подниматься по ступенькам на галерею, опираясь на руку своего раба – массивного мулата Батиста.
   Мари-Тереза отложила веер. Ее золотое кольцо звякнуло, ударившись о край железного стола.
   – Это правда, что сказал Доминик? – спросила она. – Какой-то янки приходил к тебе в больницу Сантера?
   Только через секунду Эммануэль поняла, что Мари-Тереза говорит об убийстве Генри Сантера.
   – Он служит у генерала Батлера, – ответила Эммануэль, наблюдая, как Жан-Ламбер поднимается по ступеням, – начальником военной полиции.
   – Вряд ли он побеспокоит тебя снова, – произнес Жан-Ламбер. От одышки его голос был неровным. – Бену Батлеру и его банде убийц и воров нет никакого дела до убитого южанина. – С помощью раба он опустился в белоснежное кресло-качалку. Его лицо слегка исказилось от боли. – Спасибо, Батист, – тихо произнес он.
   – Не думаю, что майор Купер бросит расследование, – сдавленно произнесла Эммануэль.
   Старик очень медленно повесил трость на ручку кресла и полез в карман за трубкой и кисетом.
   – Ты, похоже, гордишься этим?
   Эммануэль покачала головой:
   – Нет, если ты подразумеваешь тщеславие.
   Жан-Ламбер перестал набивать трубку и посмотрел на нее. В его взгляде промелькнуло некоторое удивление. У Филиппа были такие же синие глаза. И у Доминика тоже глаза викинга, как называл их Жан-Ламбер.
   – А-а… Он, похоже, человек долга? Хочет поймать убийцу, поскольку это входит в его обязанности? Хорошо. – Он сунул трубку в рот и сжал ее зубами. – Интересно.
   Эммануэль ничего не ответила, хотя она начала подозревать, что Зак Купер полон решимости найти убийцу и по другим причинам. В конце концов, как начальник военной полиции он должен был поддерживать порядок и наблюдать за всем в городе – от конфискации и распределения имущества мятежников до очистки улиц и предоставления пищи и крова тысячам негров, потерявших работу, и бедняцкому населению города. То, что он пришел на кладбище прошлой ночью, было объяснимо. Но почему он принимает личное участие в расследовании смерти Генри Сантера?
   – Долг и честь? – насмешливо произнесла Мари-Тереза. – У янки? Сомневаюсь. Если бы Генри не убили таким странным образом, на следующий день никто бы об этом случае и не вспомнил.
   Жан-Ламбер зажег спичку, но его рука замерла в воздухе. Он посмотрел на жену; в его глазах читались сдержанная неприязнь и враждебность.
   – Человек не волен выбирать, как ему умереть.
   Мари-Тереза ответила ему таким же холодным взглядом.
   – Это зависит от жизни, которую он ведет, от друзей, которых выбирает.
   Жан-Ламбер, потягивая трубку, ничего не ответил. Мари-Тереза повернулась к Эммануэль и отрывисто произнесла:
   – Ты должна немедленно закрыть больницу.
   Эммануэль возразила:
   – Нет. Она будет работать.
   Жан-Ламбер кивнул с молчаливым одобрением, но Мари-Тереза резко выдохнула, издав типично французское «пффф». В ее понимание благопристойности и респектабельности не укладывалось то обстоятельство, что супруга одного из де Бове трудится в лечебнице.
   – Во вторник у нас будет собрание, – наконец произнесла Мари-Тереза, – на котором мы будем шить рубашки для пленных солдат Конфедерации. Их держат на Шип-Ай-ленде. Ты к нам присоединишься?
   Мари-Тереза устраивала такие мероприятия каждый месяц и всегда приглашала на них Эммануэль. Но невестка ни разу не присутствовала, хотя знала, что это не улучшает ее репутацию в глазах окружающих. Чуть вздохнув, она произнесла:
   – Я постараюсь. Но после того как не стало Генри, работы в больнице невпроворот.
   – Тогда брось ее, – произнесла Мари-Тереза.
   Эммануэль стиснула зубы, но ничего не ответила. Жан-Ламбер кашлянул, заполняя неловкую паузу.
   – Сегодня вечером будут поминки – ты слышала об этом? – Наклонив голову, он сосредоточился на трубке. – Майор унионистов, о котором ты нам говорила, придет туда?
   – Конечно, нет, – поспешно произнесла Мари-Тереза. – Появляться там, где поминают покойника? Даже у янки хватит такта, чтобы этого не делать.
   Эммануэль бросила взгляд поверх сада в направлении конюшен, над которыми на фоне полуденного неба начали собираться бело-голубые облака.
   – Он будет там.
   Уже спускались сумерки, когда Эммануэль повернула на улицу Конти. Из садов доносился стрекот кузнечиков, громкий и отчетливый в жарком спокойном воздухе. В полдень, после того как она покинула Эспланад-авеню и вернулась домой, прошел короткий дождь. Теперь небо снова было чистым, ярко светила полная луна.
   Эммануэль уловила отдаленный шум от расположенного на берегу кабаре: в субботний вечер ни война, ни оккупация не способны были помешать людям собираться в тавернах, бильярдных залах и борделях. Но дома на улице Конти были тихими, воздух напоен запахом жаренного в оливковом масле чеснока, слышался тонкий звон фарфоровой посуды. Внезапно Эммануэль почувствовала себя одинокой. Ей стало казаться, что кто-то крадется за ней, столь слабой и беззащитной. Эммануэль пыталась отогнать этот страх, но он шел за ней по пятам. Кое-как она добралась до угла Бургунди-стрит и увидела высокое узкое здание – городской дом Генри Сантера и его сестры Элис. За стоящим у дома фонарем виднелись дугообразные ворота и грациозная каменная лестница. Жилыми были второй и третий этажи дома.
   Когда Эммануэль вошла в помещение, она обнаружила, что здесь уже полно народа. Мужчины и женщины стояли несколькими группами и негромко переговаривались. Из-за жары газовый свет не зажигали, окна занавесили черным, воздух был горячим и немного дымным от свечей, которые стояли в канделябрах у изголовья покойного. Эммануэль остановилась у холодного неподвижного тела Генри Сантера. Она часто видела умерших людей, но одно дело – просто мертвый, подумала она, другое – убитый.
   Генри Сантер лежал на покрытом черной тканью столе около переднего окна гостиной. Руки покойного были сложены на груди. Когда Эммануэль посмотрела на Сантера, то внезапно ощутила запах жасмина и гвоздик и словно перенеслась обратно на кладбище. И хотя рубашка Генри была безукоризненно белой и хорошо отглаженной, а черный шелк жилета не окровавлен стрелой, его неподвижная поза чем-то напоминала жуткую сцену убийства.
   Коротко вздохнув, Эммануэль поспешно отвела взгляд от лица своего старого друга. Морщинистые щеки сейчас разгладились, белая борода была безукоризненно ухожена. Человек на столе выглядел странно – это был Генри, но какой-то очень чужой, словно оболочка, не имеющая того, что когда-то было ее другом. Эммануэль почувствовала страх, но тут же устыдилась этого, поскольку ей следовало оплакивать Генри, который, вполне может быть, погиб вместо нее. Она с силой зажмурилась и прошептала: «О Боже, Генри. Мне так жаль. Может, это все предназначалось мне?»
   Открыв глаза, она увидела выстроившихся для молитвы людей со шляпами в руках. Эммануэль словно вернулась в занавешенный черными драпировками зал с его остановившимися часами, и тихими разговорами собравшихся для погребальной церемонии. Она увидела Элис Сантер с серым от горя лицом. Эммануэль подошла к пожилой женщине, чтобы погладить ее холодную, страдающую артритом руку, дотронуться губами до сухой щеки и произнести приличествующие случаю, хоть и бесполезные фразы: «Он был замечательным человеком. Если я могу что-то сделать…»
   Смерть была частой гостьей в этом городе; погребальные церемонии и ритуалы стали важной частью общественной жизни. Здесь встречались тетушки, дяди и двоюродные братья и сестры, которые не видели друг друга с прошлых поминок или крещения, – они разговаривали, ели, пили херес из тонких хрустальных бокалов. Все следовало согласно заведенному порядку.