Проктор Кэндис. Полуночные признания

   – И им до сих пор не разрешают голосовать.
   – У меня тоже нет такого права, – мягко отозвалась она.
   – Я думаю, что это неправильно.
   Эммануэль сильно удивилась. Большинство мужчин – да и людей вообще – просто смеялись над желанием женщин получить возможность голосовать. Но у Зака было другое мнение.
   «Я совершила ошибку, – подумала Эммануэль, все еще крепко держа его за талию. – Не надо было предлагать ему свою помощь, позволять обхватить себя за талию, дружелюбно разговаривать с ним».
   – Вам нравится это? – неожиданно спросила она. – Я имею в виду – убивать.
   Зак молчал так долго, что она уже начала сомневаться, ответит ли он вообще. Внезапно он глубоко и устало вздохнул, и это удивило Эммануэль.
   – Нет, мне это не по душе.
   Эммануэль вспомнила сцену, которую увидела, прибежав на шум: майор стоял среди группы солдат и с устрашающим видом наносил удары саблей направо и налево. Даже убийство Генри Сантера, столь страшное своей внезапностью и зловещей неизвестностью, не ужаснуло ее так, как те несколько мгновений на улице Конти. Эммануэль доводилось видеть результаты подобных столкновений, но она никогда не присутствовала во время них.
   Эммануэль посмотрела на темный профиль майора, очерченный на фоне неяркого света, проникавшего на улицу из-за неплотно закрытых окон.
   – А что такое война? Это и есть убийство.
   – Нет, это другое дело. Солдаты хотели уничтожить меня из-за своей глупости.
   Они дошли до входных ступенек больницы Сантера. Протянув свободную руку, Эммануэль с силой дернула за звонок, который издал резкий звук.
   – Вы должны любить войну. Благодаря ей вы делаете карьеру.
   Зак повернулся к Эммануэль:
   – Вы хотите стать доктором. Значит ли это, что смерть доставляет вам удовольствие?
   Она подняла глаза на майора, но расположенный у входа газовый фонарь светил ему в спину, так что черты лица трудно было разобрать.
   Внезапно взвизгнули петли, и массивная дверь открылась.
   – Бог мой! – произнес по-немецки появившийся в дверном проеме высокий, долговязый юноша. Он с изумлением смотрел на истекающего кровью офицера в синей форме. Ганс, которому было всего девятнадцать, переехал в Америку пять лет назад с матерью и четырьмя братьями, не желавшими принимать участие в объединительных войнах в Германии. Но, избежав бойни с французами, Ганс попал в Гражданскую войну в Америке и потерял часть ноги в кровавой стычке с патрулем янки в болотах Байу-Креве.
   – Мне помочь? – спросил Ганс с сильным немецким акцентом.
   Эммануэль чиркнула спичкой, чтобы зажечь фонарь, что стоял на длинном столе в самом начале комнаты.
   – Я могу справиться и сама, спасибо. Но нужно немного теплой воды с кухни.
   – Сейчас принесу.
   – Кто он? – спросил майор, провожая взглядом молодого немца.
   – Ганс? – Она повернулась, держа в руке фонарь, чтобы показать дорогу в коридор. – Он делает легкую работу по уходу за больными и следит за пациентами по ночам.
   – На костыле?
   – А где еще он найдет работу? – Эммануэль распахнула дверь. В дверном проеме проглядывалась бедно обставленная, но тщательно выскобленная комната, за ней виднелся главный кабинет. – Вам надо снять китель и рубаху. – Внезапно она смутилась, словно никогда не видела обнаженных мужчин. – И конечно, саблю.
   Когда Зак снимал пояс, ножны звякнули. Повернувшись, он изучающе окинул взглядом комнату с высоким потолком и побеленными стенами. В центре стоял стол, на окнах не было занавесок.
   – Это здесь вы занимаетесь хирургией?
   Эммануэль повесила лампу на крюк рядом со столом, затем быстро сняла шляпу, стянула с рук перчатки и положила их на стол.
   – А что, как вы думаете, мы здесь делаем? Вскрытия?
   – Если вы хотели меня напугать, – произнес Зак, расстегивая пуговицы на форме, – то вы в этом преуспели.
   У него оказались изящные кисти рук с длинными пальцами; Эммануэль поймала себя на том, что внимательно наблюдает, как он снимает мундир.
   – Прижмите этот сверток к ране, – приказала Эммануэль и повернулась, чтобы вымыть руки.
   – Он здесь давно? – поинтересовался Зак.
   – Кто?
   – Ганс.
   – Почти три года. До того как его ранили, он работал сиделкой.
   – Когда это было?
   – В мае. – Она взяла полотенце из чистой, аккуратно сложенной стопки на полке рядом с умывальником. – Я хочу промыть рану, прежде чем ее перевяжу. В ней могут остаться частицы ткани… – Она повернулась, и ее голос внезапно оборвался.
   Зак стоял, опершись бедром о стол. Одна его рука безвольно висела, вторая прижимала к боку свернутую сумочку. Без мундира он оказался стройным и поджарым, с жилистыми руками и плечами и словно отлитой из бронзы грудью. От этой мужественной красоты у Эммануэль перехватило дыхание.
   – Вот вода, мадам, – произнес Ганс, стоя в дверном проеме.
   Эммануэль поспешно направилась к нему, чтобы взять белый эмалированный таз, и, пробормотав слова благодарности, закрыла дверь. Машинально выполняя привычную работу, Эммануэль пыталась разобраться в своих чувствах. Она уже много раз видела мужские тела – пожалуй, даже чаще, чем девицы из прибрежного борделя. Это непрофессионально – что-то чувствовать при виде полуобнаженного торса. Наверное, решила она, это результат усталости. В последние дни ее так настойчиво преследовал страх, что она превратилась в школьницу – трусливую и влюбчивую.
   – Я не курю, – произнес Зак.
   Она обернулась – так быстро, что вода плеснула через край таза и намочила ее платье.
   – Что вы сказали, месье? – Эммануэль посмотрела в его глаза и заметила, что за невероятно длинными ресницами прячутся смешинки.
   – Это я говорю на тот случай, если вы горите желанием посмотреть, какого цвета мои легкие.
   – Пф-ф. – Эммануэль решительно двинулась от двери и, подойдя к столу, с шумом поставила таз. – Я обычно вскрытиями не занимаюсь.
   – Вы меня очень обнадежили.
   Эммануэль отвела его руку от раны.
   – Дайте-ка мне на нее взглянуть.
   Лезвие ножа проникло глубоко, повредив мышцу. Как только Зак убрал сложенную сумочку с длинного уродливого надреза, хлынула кровь.
   – Все могло бы быть значительно хуже, – произнесла Эммануэль. – Похоже на то, что ребра смягчили удар. – Она положила руку над раной. Его кожа оказалась теплой и мягкой, а мышцы были сильными и твердыми. Она почувствовала, что майор затаил дыхание.
   – Больно?
   Он хрипло рассмеялся:
   – Не особенно.
   – Терпите. – Эммануэль окунула ткань в воду и начала аккуратно очищать края раны.
   – Где вы научились этому? – спросил Зак, прерывая неловкую паузу.
   Эммануэль подошла к шкафу у двери, чтобы взять бутыль со спиртом. – Чему?
   – Вот этому. Что это за две медицинские школы, о которых вы говорили? Я проверял. Ни одна из них не принимает женщин.
   – Конечно. – Намочив ткань спиртом, она сильно прижала ее к надрезу в боку. От боли майор резко выдохнул. – Зачем им это, когда женщинам разрешается быть только домохозяйками?
   – Тогда где вы учились? В Париже?
   Резко выпрямившись, Эммануэль отвернулась.
   – Я всегда хотела вернуться туда, – произнесла она, убирая спирт в шкафчик, и достала бинты и искривленные иглы, которыми обычно зашивала раны.
   – Но вы так и не получили образование?
   – Нет.
   – Почему?
   Эммануэль опустила бинты в воду, после чего встала перед ним с шелковой нитью в руке.
   – Не понимаю, какое вам до этого дело, майор.
   Он пристально посмотрел ей в глаза.
   – Генри Сантер убит. А вы были с ним в тот вечер.
   Эммануэль снова наклонилась над его раной, чтобы соединить края пореза свободной рукой.
   – Именно поэтому вы интересуетесь мной, месье?
   – Да.
   Не предупредив его, Эммануэль с силой проткнула иглой кожу и почувствовала, как он вздрогнул.
   – Думаю, это доставляет вам удовольствие, – произнес Зак. – И вы не ответили на мой вопрос.
   Эммануэль сосредоточилась на зашивании раны. Во время работы ее бедро с силой нажимало на его ногу. Через синюю ткань формы она ощущала силу его мышц и тепло. Это отвлекало ее внимание и смущало, так что приходилось прилагать усилия, чтобы не потерять самообладание.
   – Вы очень много спрашиваете.
   – Где же вы учились медицине?
   Она пожала плечами:
   – Официально в медицинскую школу зачисляют только мужчин. Но тот, кто способен заплатить профессору двадцать долларов за курс, может присутствовать на этих лекциях. – Она сделала маленький узелок на конце нити и отрезала ее. – Даже женщины. – Она протянула руку за чистым бинтом. – Хотя я узнала значительно больше от своего отца и Генри Сантера, чем в лекционном зале.
   – И еще от мужа.
   – Оставим это, – холодно бросила она и приложила сложенную в несколько раз чистую ткань к его ране.
   – Довольно необычно, – произнес Зак, – что представитель такой состоятельной семьи стал доктором.
   – В этом нет ничего особенного. – Она начала бинтовать его грудь. – Есть доктора и среди других плантаторов.
   – Но де Бове не только плантаторы.
   Эммануэль пожала плечами:
   – Филипп был четвертым сыном. Он никогда не надеялся что-либо унаследовать. – Завязав кончики бинта, она выпрямилась. – Как оказалось, он был прав.
   На фоне золотистой кожи, которую можно встретить у потомков жителей Средиземноморья, повязка просто сияла белизной. Зак сидел на краю стола, свободно свесив руки; его обнаженная грудь слегка поднималась придыхании. Эммануэль снова почувствовала неловкость от того, что они наедине, и от этого странного, запретного влечения к мужскому телу.
   – Как вы думаете, кто мог использовать арбалет? – тихо спросил он.
   Вопрос был задан так внезапно, что Эммануэль сделала шаг назад и глубоко вдохнула.
   – Месье?
   – Это необычное оружие, – сказал он достаточно дружелюбно. – Тем не менее, вы стразу определили стрелу из арбалета. Даже при том, что она была маленькой и с серебряным наконечником.
   Нет смысла отрицать это, подумала Эммануэль, но и правду сказать невозможно, или по крайней мере всю правду. Она молча смотрела, как майор взял рубашку и, морщась от боли, стал натягивать ее на себя. Он делал это медленно и неловко, поскольку рана была болезненной. Если бы перед ней был кто-то другой, она бы помогла ему одеться. Но сейчас Эммануэль не двинулась с места.
   – Филипп… – наконец произнесла она, сжав пальцами черную ткань юбки, – Филипп часто охотился с арбалетом. Это… было ему интересно.
   Его брови сошлись, образуя вертикальную складку.
   – Ваш муж?
   – Да.
   Майор перестал застегивать мундир и выпрямился.
   – Вы уверены, что он мертв?
   Это прозвучало как будто случайно, но Эммануэль словно ударили, наполнив страхом и целым вихрем предположений. Как часто она снова и снова спрашивала себя: «Кто?» В глубине души она была уверена, что Генри убили по ошибке, что целились в нее, – иона долго думала: кому она встала на пути? И вот теперь возникла ужасающая мысль, что Филипп…
   Но он мертв.
   Эммануэль наклонилась, чтобы поднять ножны майора-янки. Они чуть поблескивали в свете, угрожающие и смертоносные.
   – Если вы спросите, видела ли я тело, то я отвечу, что нет. Вам следует поговорить с теми янки, что воевали в Байу-Креве. Это они убили его. – Она взяла саблю.
   Ее взгляд был пронизан презрением к этому человеку, его форме и должности. Ненависть прозвучала и в ее голосе, когда она произнесла: – Они его и похоронили.

Глава 10

   Эммануэль не стала прощаться с майором, когда Ганс помогал ему подняться на лошадь.
   Она пошла на второй этаж взглянуть на Эмиля Руана, молодого солдата конфедератов. Именно с этой целью направлялась она в больницу, когда увидела страшную сцену на улице Конти. Но еще на лестнице ее внезапно охватила дрожь – столь сильная, что пришлось прижаться спиной к стене и закрыть глаза. Подозрения, что Генри Сантер умер вместо нее, были не напрасны. Кто-то, не только знающий, как стрелять из арбалета, но и где найти его – достаточно маленький, чтобы легко спрятать, но и смертоносный, – хотел именно ее смерти.
   Только двое мужчин могли быть причастными к этому. Первым был Антуан Л а Туш, который охотился в болотах и протоках Бо-Ла со своим двоюродным братом Филиппом, когда тот был ребенком, и подарил ему арбалет. Но у Антуана не было причин желать ее смерти. А вот у Филиппа…
   Нет, решила Эммануэль, оттолкнувшись от стены и двинувшись вверх по лестнице, нужно гнать прочь эти мысли и не поддаваться унизительным мгновениям слабости и страха. Антуан не способен совершить убийство. А Филипп мертв.
   Она нашла лейтенанта Руана изнемогающим от лихорадки. При появлении Эммануэль он начал умолять ее сделать что-нибудь, чтобы отступила боль в ампутированной руке. Эммануэль и Ганс работали четыре часа, обмывая разгоряченное тело лейтенанта водой с уксусом, и дали ему опиум. Когда на смену пришел Рудольф, массивный негр из Сенегала, помогавший в больнице уже более десяти лет, Эммануэль устало поплелась домой, чтобы немного поспать.
   В больницу она вернулась в десять, сразу после похоронной мессы по Генри, но к этому времени Руан уже спал вечным сном. Впрочем, она заранее знала, что рассвета он не увидит.
   Эммануэль опустилась на потертый, обитый кожей стул в кабинете Генри. Ее руки безвольно лежали на коленях, глаза устремились на буйную листву банановых деревьев и бегонии, что нависали над стеной, окружающей больничный двор, но ничего не видели. Вдруг кто-то за спиной произнес:
   – Сон – это не прихоть, моя дорогая. Ты выглядишь как бродяга.
   Эммануэль обернулась.
   – Антуан! – обрадовалась она и поспешно поднялась, чтобы пожать его руки и поцеловать в щеку, как принято во Франции при встрече друзей. Она никогда не понимала сдержанных американцев, которые старались даже не касаться друг друга. – Спасибо тебе за приход.
   Антуан посмотрел на нее сверху вниз. Он улыбался, но глаза были серьезными. Эммануэль вспомнила, как она, хоть и на одно короткое мгновение, заподозрила его в попытке убийства, и смутилась.
   – Что-то не так? – спросил Антуан.
   Эммануэль устало выдохнула:
   – Один из раненых умер в больнице.
   – А… – Он выпустил ее руку и легонько коснулся щеки Эммануэль. – Тебе не следует принимать каждую смерть так близко к сердцу, малышка. Их слишком много…
   Эммануэль вгляделась в его тонкое, с орлиным носом лицо.
   – Ты разговаривал с Клер?
   Он так сильно сжал губы, что они побелели. Они не ладили – Антуан и его младшая сестра.
   – Она не скажет твоему начальнику военной полиции о наборе для убийства вампиров, если ты имеешь в виду именно это. Но думаю, нам нечего бояться. Арбалет действительно необычный, Эммануэль, но я полагаю, что он существует не в единственном экземпляре. Должны быть и другие, похожие на него. – Антуан помолчал, затем внезапно рассмеялся: – Определенно их несколько, поскольку одним был убит Генри Сантер.
   Эммануэль отрицательно покачала головой. У нее тревожно сжалось сердце.
   – Тот арбалет, который ты подарил Филиппу, исчез, Антуан. Кто-то его взял.
   – Бог мой! – Антуан подошел к окну, оперся на раму локтем и задумчиво поднес кулак к губам. – Понятно, почему ты не хотела, чтобы о нем узнал этот янки.
   – Где ты его приобрел? – Антуан повернул к ней голову, и в его глазах Эммануэль увидела удивление. Она поспешно добавила: – Если не хочешь, не отвечай. Скажи только: этот человек может рассказать о тебе?
   – Неуверен. Но думаю, что ты его знаешь лучше, чем я.
   Эммануэль удивленно покачала головой:
   – Кто это?
   – Папа Джон.
   От изумления Эммануэль долго не могла вымолвить ни слова. Кровь с силой стучала в висках.
   – Что с тобой? – произнес Антуан. Эммануэль поспешно приложила палец к его губам.
   – Вчера я сказала начальнику военной полиции, что Генри бывал на болотах.
   – Что?
   – Я не знала, откуда появился арбалет, и просто хотела, чтобы янки занялся чем-то другим и отвязался от нашей больницы. Я не могла представить…
   – Не волнуйся. – Антуан ободряюще сжал ее руку. – Папа Джон посвящен во многие городские тайны, но ничего не скажет. – Внезапно он нахмурился. – Не скажет?
   Зак сидел за маленьким круглым столом в кафе «Акуйя» на углу улиц Сент-Анн и Шартр, потягивая приправленный цикорием кофе и безучастно наблюдая, как два пожилых креола играют в домино. Рокочущий голос, в котором слышался странный шотландский акцент, внезапно прервал его мысли:
   – И никто не сказал тебе, приятель, что после ранения нужно отдыхать?
   – Именно это я и делаю, – медленно улыбнулся Зак другу. – К тому же у меня не рана, а царапина.
   – Вот как? – Хэмиш приставил рядом с ним металлический стул и опустился на него со вздохом, который говорил о жаре, усталости и натертых ногах. – Я знаю трех парней из Огайо, которые молятся, чтобы ты не умер, и они не пошли под трибунал.
   – Ты нашел их?
   – Да. – Хэмиш снял шляпу и начал обмахивать красное потное лицо. – Я также побеседовал с другом Ярдли. Оказалось, что он заядлый игрок. Большую часть времени проводит, путешествуя вдоль реки на лошади. Он клянется, что Ярдли провел весь вечер с ним, хотя больше никто не может этого подтвердить.
   Повернувшись, Зак позвал официанта, чтобы заказать еще два кофе.
   – Ярдли мог задолжать?
   – Я проверяю это. Пока могу сказать, что он ошивается в не подходящей для доктора компании. И Сантер был очень недоволен этим.
   – Ярдли говорил, что он был особым другом Филиппа де Бове.
   Зак помолчал, пока официант с едва скрываемым раздражением ставил чашки с кофе на их стол. Двое янки в форме не приносили дохода заведению, однако ни в одном кафе Нового Орлеана не осмелились бы отказать этим людям. Примерно с месяц назад в обувном магазине солдатам унионистов не продали пару ботинок, и тогда генерал Батлер приказал конфисковать торговую точку, а имущество продать на аукционе.
   Хэмиш наклонился вперед.
   – Как ты думаешь, что это значит?
   – Трудно сказать. Но у меня есть еще одно имя, которое ты можешь добавить в свой список. – Он помолчал, пока Хэмиш вытаскивал свою записную книжку. – Это молодой немец по имени Ганс, работающий в больнице Сантера в качестве сиделки. По рассказам мадам де Бове, он был ранен в прошлом мае на войне. Узнай про него как можно больше.
   Хэмиш кивнул, затем поднял глаза.
   – Ты не спросил об этой странной стреле.
   Зак медленно отпил кофе.
   – Ты сегодня утром хорошо потрудился.
   – Да. Я нашел джентльмена по имени Ла Барр, который говорил, что у него был дубовый ящичек, обитый медью по углам, и в нем хранилось то, что он назвал «набор для убийства вампиров».
   – Вампиров?
   – Да. – Рыжие усы Хэмиша дернулись. – Там были деревянный кол, крест, сосуд со святой водой и миниатюрный арбалет с четырьмя деревянными стрелами с серебряными наконечниками.
   – И куда подевался этот набор?
   – Он утверждает, что отдал его прошлой весной какому-то королю вуду в качестве платы за любовный амулет.
   – Талисман сработал?
   – Ла Барр не сказал, – буркнул Хэмиш. – Но назвал мне имя короля вуду – Папа Джон, это старый чернокожий, который живет за городом, в болотах на дороге к Байу-Соваж. – Он взял свой кофе и покачал головой. – Я знаю о королевах и колдуньях вуду, но никогда не слышал о королях.
   – Мне уже говорили об одном, – задумчиво произнес Зак, глядя через улицу на железную решетку дома, около которой какой-то грек в феске установил прилавок и начал продавать мороженое. Рядом с ним мулатка в красном платье выкрикивала: «Имбирное пиво! Холодное!»
   – Он приехал сюда после переворота в Санто-Доминго.
   Хэмиш провел толстой рукой по лицу.
   – Восстание рабов? Не хочу об этом даже вспоминать.
   Зак покачал головой:
   – Это было иначе. Сначала цветные начали стрелять в белых, затем состоятельные чернокожие сочли, что французская революция не принесла обещанных «свободы» и «равенства».
   – Я знаю, – буркнул Хэмиш, – что, в конце концов, на острове практически не осталось белых – ни мужчин, ни женщин, ни детей. – Массивный ньюйоркец с шумом сделал большой глоток и медленно поднял взгляд на Зака. – Однако откуда вам известно об этом Папе Джоне?
   – Мадам де Бове сообщила, что Генри Сантер часто ездил туда.
   – Это она сказала? Про короля вуду? Что наш добрый доктор нашел с ним общего?
   Зак бросил несколько монет на стол.
   – Похоже, они оба интересовались лечебными растениями и старыми индейскими рецептами.
   Хэмиш с сожалением посмотрел на небо.
   – Мы вряд ли сможем съездить туда и вернуться до темноты.
   – Сегодня будет полная луна, – улыбнулся Зак.
   Хэмиш отставил стул; металлические ножки скрипнули на камнях.
   – Ну, это воодушевляет. Мы отправляемся в темноте на болото, где полно аллигаторов, чтобы поговорить с бывшим рабом, который собирает землю с детских могилок и мешает с кровью девственниц, – и я должен радоваться тому, что наша встреча будет при полной луне?
   Солнце неотвратимо двигалось на запад. Позади остался город с его тщательно ухоженными садами, высокими домиками и стоящими на Эспланад-авеню особняками. Дикая природа окружала всадников. Деревья еще не просохли от дождя, омуты были переполнены черной водой, а в траве шуршали невидимые создания. Поначалу им встречалось довольно много хижин, покосившихся, с подпертыми бревнами стенами. В полях паслись коровы, равнодушно отгоняющие мух хвостами, у рек удили рыбу подростки, молчаливо провожая глазами двух офицеров-северян.
   Жизнь в этой сельской местности сильно отличалась от Нового Орлеана с его театрами, тесно стоящими друг к другу домами и тонкими запахами дам, которые гонялись за нарядами из Парижа. Вскоре перестали попадаться даже самые жалкие хатки с их дощатыми стенами и дымящимися кострами, на которых готовилась еда. Грязная дорога со следами колеи превратилась в тропинку, которую трудно было различить в густых зарослях между раскидистыми кипарисами и бледно-зелеными ивами, чьи редкие ветви медленно колыхались под вечерним бризом.
   – Мне следовало подождать до завтра, чтобы поговорить с вами о короле вуду, – сказал Хэмиш и внезапно выругался, поскольку его лошадь оступилась на ржавеющих досках кадки с индиго, неведомым образом очутившейся в зарослях тростника. Какое-то создание выскочило из камыша и с всплеском скрылось в воде, отчего конь Хэмиша шарахнулся снова. Воздух, казалось, был наполнен стрекотанием насекомых; где-то перекликались утки и дикие гуси, по земле темными тенями пробегали маленькие зверьки, похожие на мышей.
   – Он ждет нас именно сегодня, – произнес Зак.
   – Боже, как он может знать о нашем визите?
   Зак усмехнулся:
   – Если ты им заинтересуешься, он немедленно будет в курсе этого.
   – Ха! – произнес Хэмиш, затем опять выругался, поскольку от крика совы его лошадь нервно закрутилась на месте. – Мы едем ночью к тому, кто скорее всего замешан в убийстве.
   Зак поднял голову, глядя на большое облако стрекоз – в этих местах их называли убийцами москитов.
   – Я в этом не совсем уверен.
   – Что? – Хэмиш с трудом повернулся назад, чтобы посмотреть в глаза Заку. – Но… у него был арбалет.
   – Да. Вот почему я не думаю, что он совершил убийство, поскольку это странное оружие неизбежно привело бы нас к нему. Лечебные травы и порошки с любовными снадобьями – это больше ему подходит.
   – И потому он не может быть преступником?
   – Не в данном случае. – Увидев, что перед ним в темноте появилось какое-то строение, Зак резко натянул поводья, останавливая лошадь.
   Он представлял себе жилье Папы Джона в виде хижины скваттера, выстроенной из неровных досок и покрытой кусками обмазанной дегтем бумаги – подобных строений было много между побережьем и рекой Байу-Соваж. Дом знахаря на болотах наверняка должен был быть грубо сколоченным, похожим на жалкие убежища загородных бедняков. Однако ничего подобного в этом на удивление элегантном здании, сооруженном из очищенных от коры бревен кипарисов и покрытом тростником, не было. Казалось, что этот круглый, со ступенчатой конической крышей дом построили в джунглях Африки, чтобы перенести сюда, в болота южной Луизианы. В дверном проеме стоял высокий худой чернокожий. К нему вели ступеньки наклонной лестницы, сделанной из связанных камышом стволов молодых деревьев.
   – Не думаю, что я построил дом по всем принятым у нас правилам, – произнес негр, – но получилось довольно неплохо.
   – Сколько лет вам было, когда вы покинули Африку? – спросил Зак, заставляя свою лошадь двигаться вперед.
   Глаза старика заметно просветлели.
   – Двенадцать. Или что-то около этого.
   – О чем вы говорите? – поинтересовался Хэмиш, переводя взгляд с Зака на негра.
   – О доме, – ответил Зак, спрыгивая с лошади. – И об Африке. – Подняв голову, он пристально вгляделся в старика. – Вы сойдете вниз или нам подняться к вам?
   – Пожалуйста, – произнес Папа Джон, отступая.
   Хэмиш издал странный сдавленный звук, но Зак подтолкнул его к лестнице. Старик улыбнулся, показывая большие, желтые от возраста, но ровные зубы.
   Оттенок его кожи напоминал цвет эбонитового дерева и выдавал в нем уроженца Африки. На морщинистом от возраста лице остались зигзагообразные следы племенных татуировок, которые придавали ему угрожающий и вместе с тем привлекательный вид. Удивлял контраст между этой черной, странно раскрашенной кожей и белоснежной рубашкой с жабо, в которую негр был одет. По тому, что о нем знал Зак, старику должно быть около восьмидесяти. Тем не менее, Папа Джон сохранил гордую осанку. В свете уходящего дня была заметна только небольшая седина в его черных коротких курчавых волосах.