Пронин Виктор Алексеевич. Банда

   — Я этого не говорил!
   — Значит, знаете?
   — Слушайте, как же я устал от вас! — искренне воскликнул Заварзин. Это обычная манера допроса?
   — Какое допроса?! Мы просто беседуем, но дело в том, что мои вопросы вы воспринимаете как-то настороженно. Совершенно напрасно. Вам незачем меня опасаться. Все мои устремления направлены лишь на то, чтобы узнать правду. И больше ничего. Так что у вас с Голдобовым? Вы что-то хотели сказать, но я вас перебил... Слушаю, — Пафнутьев приготовил ручку, чтобы вписать слова Заварзина в протокол.
   — Ничего у меня с Голдобовым...
   — Но вы с ним знакомы?
   — Слегка.
   — Это как?
   — Ну как... Здрасте-здрасте... Вот и все.
   — То есть отношения чисто приятельские?
   — Вы знаете, кто такой Голдобов? — со значением спросил Заварзин, намереваясь пойти в атаку.
   — Какая-то шишка из торговли... Он тоже пользовался вашим “мерседесом”?
   — С чего вы взяли?
   — Сам видел, — широко улыбнулся Пафнутьев.
   — Вы видели, как Голдобов ехал в моем “мерседесе”?!
   — Ага, — кивнул Пафнутьев.
   — Не помню. У него своих машин хватает.
   — Если вы отрицаете, я так и запишу.
   — Я сказал, что не помню.
   — И Ларису не помните?
   — Не помню.
   — И мужа ее?
   — И мужа не помню.
   — Так и запишем.
   — Да подождите вы писать! Давайте выясним... Какая-то бестолковщина идет, у меня все смешалось!
   — Будем выходить на прямую дорогу. Среди ваших приятелей есть человек по имени Олег Жехов?
   — Жехов?
   — Да, тот самый, который, однажды перепившись, неосторожно вывалился с балкона... Хотя некоторые утверждают, что ему помогли сорваться. Впрочем, извините. Это случайно листок из другого уголовного дела мне под руку попался. Извините. Забудем о Жехове, мир праху ему. В каких отношениях вы с Николаевым?
   — А это еще кто такой?!
   — Как же! Ваш работник, член кооператива...
   — А, Андрей... Господи! Я же говорю — все перемешалось. А какие отношения... Он у нас работает недавно, я его толком еще не знаю. Вроде, ничего парень. У нас зарплата хорошая, многие рвутся, но выдерживают требования не все. Отвыкли работать за годы Советской власти, — Заварзин улыбнулся, словно извиняясь за политическую дерзость. — А чем он-то вас заинтересовал?
   — Да вот подвез меня на мотоцикле... Хорошо водит, этого у него не отнять.
   — Рокер. Бывший, правда.
   — Вон оно что... Тогда ясно. Он механик?
   — В моторах разбирается.
   — Сколько ему платите?
   — Десять тысяч, — ответил Заварзин, поколебавшись.
   — Неплохие деньги. Мне таких не платят. Меня возьмете? Я ведь тоже неплохой механик, а?
   — С испытательным сроком.
   — В чем же вы хотите меня испытывать? Заварзин усмехнулся, достал из кармана сигареты, вопросительно посмотрел на Пафнутьева. Тот согласно кивнул — кури, дескать, не возражаю.
   И допрос продолжался.
   И чем больше он длился, тем более успокаивался Заварзин. Если раньше у него были какие-то сомнения, надежда отвертеться и уйти чистым, то теперь он понимал, что выход у него один — спасаться надо немедленно. Если этот увалень выпустит сегодня, уже никакие силы не заставят его снова прийти в этот кабинет. И больше всего угнетало — Пафнутьеву каким-то образом удалось связать в один узел погибшего Пахомова, его шалопутную бабу Ларису, Голдобова, этого недотепу Андрея, мелькнула даже фамилия Жехова...
   Пафнутьев почувствовал перелом в настроении Заварзина. Если в начале допроса тот пытался все представить каким-то недоразумением, то теперь его поведение изменилось. Он часто задумывался, уточнял вопросы, интересовался, в какой связи и для какой такой надобности это необходимо знать следователю. Свои показания подписывать не торопился, ссылаясь на плохую память — дескать, насколько помню, если не ошибаюсь, боюсь ввести в заблуждение. Пафнутьев понял, что перелом произошел не только в настроении Заварзина, но и в ходе следствия. Можно сказать, что он раскрыл некоторые свои карты и показал, что намерения его достаточно серьезны. Теперь он наверняка столкнется с круговым молчанием, его будет подстерегать опасность куда большая, чем до сих пор. Но он и противника заставит подняться из окопов. Несколько раз Пафнутьев поймал выражение Заварзина не то чтобы угрожающее, а приглядывающееся. Да, он, похоже, успокоился. Он просто пережидал этот допрос.
   Выйдя от следователя, Заварзин не увидел ни роскошного цвета своей машины, ни ее форм и даже звука захлопывающейся дверцы, которым всегда наслаждался, не услышал. И момента, когда заработал мотор, не почувствовал, хотя прежде это было одно из самых радостных его ощущений. Посмотрев в зеркало, Заварзин увидел сзади отвратительного типа, того самого, который недавно ползал вокруг мотоцикла Андрея. Теперь он совершенно откровенно, расставив тощие кривоватые ноги, фотографировал его, Заварзина.
   — Во дурак-то! — воскликнул Заварзин и не удержался, подъехал к Худолею. — Слушай, как тебя там... Если нужны мои портреты, поехали ко мне домой — дам сколько унесешь!
   — Нет, мне важнее мои любительские фотки. Они более подходят для уголовного дела, — Худолей тоже мог при случае произнести несколько слов из прокурорского набора.
   — Для какого уголовного дела?!
   — Которое находится в производстве, — не задумываясь ответил Худолей и щелкнул Заварзина, выглядывающего из машины. После этого тому оставалось только чертыхнуться. Мощный мотор в секунду вынес машину со двора прокуратуры.
   Заварзин продолжал материться про себя, когда через десять минут входил к Голдобову. Он не спросил разрешения у секретарши, а на человека, который сидел в кабинете, даже не взглянул. Подошел к приставному столу, сел и положил на него тяжелые руки.
   — Ну? — произнес Голдобов.
   — Похоже, папаша, мы на крючке.
   — У кого?
   — У Пафнутьева, этого гада!
   — А кто это?
   — Следователь!
   — Разве он еще жив?
   Заварзин медленно повернул голову и встретился со спокойным, почти безмятежным взглядом Голдобова.
   — Вы говорили, что его отстранят от дела?
   — Его отстранили. Он просто хулиганит. Дело уже поручено другому.
   — Но он меня допрашивал! Собирается допрашивать вас! И, похоже, умеет это делать. Анцышка нас дурит! Он не отстранял Пафнутьева от расследования.
   — Анцышка подписал приказ. С завтрашнего дня Пафнутьев уходит в отпуск. Поэтому, если с ним что-то случится, то случится с отпускником, а не с человеком, который распутывает страшные преступления. И шума не будет. — Голдобов посмотрел Заварзину в глаза. — Мне кажется, ты чего-то недопонимаешь.
   — Чего там особенно понимать... — Заварзин поднялся и, не сказав больше ни слова, вышел.

Часть третья
Стреляй нежно

   Теперь Заварзин в полной мере оценил преимущества своей машины — почти бесшумно неслась она по улицам города. Позади остался центр, пригороды и вот он уже на раскаленной пол солнцем грунтовой дороге. Заварзин остановился у самых ворот, а увидев Андрея, подозвал его.
   — Садись, — он распахнул дверцу.
   — Зачем? Я могу на мотоцикле... — неуверенно проговорил Андрей. — Все-таки свежий воздух... Там у вас душно.
   — Садись, — Андрей понял, что сопротивляться бесполезно. Заварзин тронул машину, круто развернулся и, не обращая внимания на выстроившихся у ворот кооператоров, на Подгайцева, сбегавшего по ступенькам конторы, рванул так, что колеса прокрутились на месте.
   — Куда едем? — спросил Андрей.
   — Домой. Ко мне домой.
   — Зачем?
   — Надо.
   — Кому?
   — Кому, спрашиваешь? — Заварзин глянул на Андрея, оценив дерзость вопроса. — Тебе.
   — Сколько заботы, волнений... Уж не знаю, смогу ли оправдать такое доверие.
   — Сможешь. Я в тебя верю. С некоторых пор.
   — С каких, интересно?
   — С тех самых, когда мы по твоей дурости вляпались в историю с убийством. Понял?! Вот с тех пор я в тебя и поверил.
   — Я тоже, — сказал Андрей несколько бестолково.
   — Что — тоже? Выражайся яснее!
   — Тоже поверил, — улыбнулся Андрей. — В себя. Он уже понимал, что предстоит нечто важное. И первая мысль была — неужели Заварзин что-то узнал о его ночном визите? Неужели остались какие-то следы. Потом Андрей как-то внове осознал, с кем идет. Убийство того мужика на улице... Да, это сделал он, но организовал Заварзин, сам оставшись в стороне. Эта дикая пьянка — ведь пили за упокой чьей-то души, опять кого-то пришили. Правда, на этот раз обошлось без него, но суть-то прежняя — рядом человек, готовый завалить его в любой момент.
   И Андрей осторожно оглядывался по сторонам, чтобы успеть выскочить, как только Заварзин снизит скорость. Вот они проскочили поворот, впереди светофор. Но Заварзин нажал на газ и машина успела проскочить на желтый.
   — Ты это, — сказал он с ленцой, — не надо.
   — Что не надо?
   — Суетиться. Дверь не откроется... Блокировка. Да и опасаться тебе нужно не меня. Помнишь того мужика из прокуратуры, которого вез недавно? Вот его опасайся. Он к тебе уж ручонки свои шаловливые протягивает?
   — А чего ему ко мне протягивать?
   — Ну как же... Убийцу ищет. Говорят, еще не было случая, чтобы не нашел. Невероятной цепкости товарищ. Не зря он настоял, чтоб ты его подвез.
   — Мне Михей приказал.
   — Михей? — рассмеялся Заварзин. — А почему? Не знаешь? Могу сказать — потому что его об этом попросил твои новый друг Пафнутьев.
   Андреи не ответил. Насмешливый тон Заварзина позволял промолчать. Пусть думает, что угодно. Как бы там ни было, Андрей понял — зачем-то он опять понадобился.
   — Приехали, — сказал Заварзин, круто сворачивая во двор. Андрей с интересом огляделся — это был тот самый двор, в котором он побывал недавно среди ночи. — Пошли. Поговорить надо.
   — Поговорим, — ответил Андрей, и по тому, как взглянул на него Заварзин, понял — и этот ответ тому не понравился.
   — Все ершишься... Напрасно.
   — Напрасно старушка ждет сына домой, — улыбнулся Андрей.
   — А вот тут ты уже прав. В самую точку попал.
   Заварзин шел по лестнице позади Андрея, опасаясь, что парень может, чего доброго, попросту удрать. И дверь открывал так, чтобы Андрей при всем желании не смог бы проскочить мимо.
   — Входи, — Заварзин чуть ли не силой втолкнул Андрея в квартиру, и тут же захлопнул дверь, нажав какую-то неприметную кнопочку — заблокировал запор. — Проходи в комнату, располагайся. Ты ведь у меня еще не был в гостях?
   — Только собирался.
   — Считай, что твоя мечта сбылась. — Заварзин сбросил пиджак. — Садись, — и толкнул его в грудь так, что тот упал в низкое кресло. — Что ты все топорщишься... Расслабься, парень, расслабься... Выпьешь?
   — Не хочется... Жара.
   — Как хочешь... А я выпью, — Заварзин открыл бар, достал бутылку водки, поставил на столик два стакана, сходил на кухню и принес из холодильника воду, формочку с кубиками льда. — Оцени, как ухаживают за тобой, а?!
   — Наверное, стою того...
   — Ну ты даешь! Что ни скажу, все тебе не так, все ты поперек!
   — Но ведь главное еще не началось?
   — И опять ты прав... Потому и терплю твою непочтительность. Главное сейчас начнется. И тогда тебе вряд ли захочется хамить, — Заварзин бухнулся в кресло, налил себе из большой бутылки треть стакана водки, бросил туда кубик льда. — А теперь слушай. — Заварзин взглянул на Андрея жестче, без улыбки. — Знаешь, зачем следователю понадобилось, чтобы именно ты отвез его в город на своем мотоцикле? Не надо отвечать. Я спрашиваю не для того, чтобы ты отвечал. Пока ты сидел в его кабинете и пил чай, не знаю, чем он там тебя еще угощал... Он отлучался? Спрашиваю — отлучался?
   — Да... да.
   — И довольно долго это было?
   — Да, минут пять.
   — Я могу даже предположить, что он отлучался не один раз?
   — Два раза, — подтвердил Андрей. — Он сказал, что повестку оформлял... То печать, то подпись... А когда все сделал, я уехал.
   — Бланки повесток со всеми печатями и подписями у него в столе. Там их столько, что он полгорода может вызвать, не отрывая задницы от стула. Пока ты сидел и хлопал ушами, он провел съемку колес твоего мотоцикла.
   — Откуда ты знаешь? — насторожился Андрей.
   — Сам видел.
   — Случайно мимо проходил?
   — Парень, кончай. Мне это надоело. Я не проходил мимо. Едва ты отъехал со своим следователем, мне тут же позвонил Михей и обо всем доложил. Я рванул к прокуратуре. И из соседнего двора, сквозь кустики все видел. Выскочил тощий мужичонка с фотоаппаратом и давай вокруг твоего мотоцикла вертеться. Больше всего его интересовал протектор заднего колеса. Знаешь, почему?
   — Они у меня не краденые.
   — Дурак. Они не ищут ворованное. Они ищут убийцу. А когда мотоцикл скрывается с места преступления, на дороге отпечатывается протектор именно заднего колеса. Ты как удирал? Переулком? Накануне шея дождь, земля была мокрая, следы на ней отпечатываются со всеми подробностями.
   — Не помню...
   — Ты ни фига не помнишь, потому что драпал, наделав в штаны. Они полдня фотографировали ту дорожку после того, что ты устроил в то утро.
   — Ну, устраивал, допустим, не только я...
   — Заткнись, Андрей. Ты на крючке, понял? Протектор — это все равно, что отпечатки пальцев. Царапины, камушки, повреждения... Тебя не взяли до тех пор, пока не проявят пленку, отпечатают снимки и сравнят с теми, которые сделали на месте убийства.
   Понял?
   — Дальше, — проговорил Андрей, чувствуя, что внутри у него все похолодело.
   — И мне хотелось бы знать — что будет дальше. Для всех нас. Или продашь, или не продашь. Назовем вещи своими именами... Ты всех крепко подвел, по твоей милости мы оказались участниками убийства, хотя договаривались совсем о другом.
   — Дальше?
   — Перестань повторять это слово! Нам светят срока. Про тебя не знаю, суд решит — расстрелять или посадить на пятнадцать лет. Не хочу об этом думать. Но о ребятах, оказавшихся под угрозой трех, пяти, семи лет тюряги... — Заварзин закурил и, подойдя к окну, распахнул форточку. Поднявшись на небольшую табуретку, он отвел штору в сторону, несколько раз глубоко затянулся, выпуская дым в форточку. Выбросив окурок за окно, снова опустил штору и сел в кресло. Андрей выпил воды, осторожно поставил стакан на столик.
   — Хорошая вода, — сказал он, зная, что и эти его слова Заварзину не понравятся.
   — И водка хорошая. Но наше положение от этого не становится лучше. Ребята согласились тебе помочь, хотя одно лишь наше молчание уже является уголовным преступлением. Это называется “недоносительством”.
   — Если я правильно понял, — медленно проговорил Андрей, — от меня опять что-то требуется?
   — Слушай, ты, мудак! — Заварзин вскочил, схватил Андрея за горло, но тут же отпустил. — Мне не нравится, как ты разговариваешь! Понял?! Не нравится.
   — А я в полном восторге, как ты со мной разговариваешь, — Андрей поправил воротник, запихнул подол рубашки под ремень. — Только просьба — хватит. С меня достаточно. Я провинился? Хорошо. Виноват. Хотя мы сейчас оба знаем степень моей вины, верно? — Андрей исподлобья посмотрел на Заварзина. — Мы ведь оба знаем насколько я виноват и насколько не виноват? И не надо мне пудрить мозги. Тебе есть, что сказать — говори. Нечего сказать — гуляй.
   Заварзин налил себе водки, бросил в стакан кубик льда, звякнувший глухо и влажно, подождал, когда он почти растаял, и выпил холодную, чуть ослабленную водку.
   — Хорошо. Продолжим... Ты на крючке. Не только у следователя, но и у меня. Согласен? В конце концов, к чему бы ни пришел Пафнутьев, мы с ребятами свидетели... Если скажем, что в это время ты был в гараже, ремонтировал машину... Никто не сможет перешибить наши показания. Если скажем нечто противоположное, то и этого никто не перешибет.
   — Короче!
   — Должок за тобой, парень. Пора платить. Заплатишь — и можешь отвалить. Если захочешь, конечно.
   — И на этот раз патроны менять не будешь? — Андрей вылил в стакан остатки воды, но ставить бутылку на стол не торопился, даже взял ее как-то странно — горлышко оказалось в кулаке, а сама бутылка торчала в сторону, напоминая короткую стеклянную дубинку.
   Заварзин усмехнулся.
   — Поставь. Ты мне нужен живым. Пока ты в долгу, тебя никто пальцем не тронет. Вот так, — он взял у Андрея бутылку и поставил ее в угол. — Кстати, пустая бутылка гораздо опаснее полной.
   — В каком смысле?
   — В прямом. Полной бутылкой можно лишь оглушить человека, удар получается мягче. А пустой — это смерть.
   — Запомню.
   — Сейчас тебе пригодится другое. Ты спрашивал о патронах... Патроны будут боевые. Это говорю сразу.
   — И после этого отвалите?
   — Как сам захочешь, Андрюша. Может получиться, что войдешь во вкус и не захочешь расставаться. Все-таки мы надежные ребята, на нас можно положиться. И работаем грамотно, не оставляя следов.
   — В этом я убедился.
   — Вот видишь, теперь и сам знаешь — своих следов не оставляем. Теперь ты уже наш, теперь тебя беречь будем... А если подведешь... Не будем беречь, и девочку твою не сможем спасти, если с ней что случится. Знаешь, сейчас столько хулиганья, пьяни всякой... А она девочка видная, каждый оглянется, у каждого душа дрогнет или еще там что...
   — Значит и о ней заговорили?
   — Я же сказал — мы работаем надежно. С подстраховкой. Говорят, с мамашей живешь, вдвоем? Видел я ее как-то, совсем старенькая... Она не перенесет, если с тобой что случится. Хорошая женщина, но жизнь, видно, у нее была несладкая... А?
   — Хочешь сказать, что я хорошо влип?
   — Это зависит от того, как все назвать... Может, влип, а может, познакомился с отличными ребятами.
   — Это я уже знаю.
   — Правильно. Тебя же ведь не дали в обиду! “Продадут, — спокойно, будто это само собой разумелось, подумал Андрей. — Ведь с кем-то разобрались, за чей-то упокой пили в тот вечер. Вот так же напьются, когда со мной разделаются. Они не будут долго колебаться — я для них становлюсь опасным. Или придется так в крови вымазаться, чтобы и сомнений во мне не возникло, или же будут постоянно испытывать заданиями с боевыми патронами... А может, не врет? В самом деле, выполнить эту просьбу, снять угрозы со Светки, с матери.. Ведь с матерью им разбираться не придется — как только узнает, что меня осудили за убийство... Для нее это будет конец. А они не остановятся..."
   — Говори, я слушаю, — сказал Андрей.
   — Ты готов?
   — Да.
   — Тогда пошли.
   — Куда?
   — В одно место. Не робей, все будет гораздо проще. Никаких мотоциклов, обрезов, погонь, перестрелок...
   Заварзин долго возился у двери — видимо, заменил замки, но еще не привык к их секретам. Андрей, как и час назад, шел впереди, чувствуя спиной жар большого заварзинского тела. Воздух в “мерседесе” разогревался точно так же, как и в любой другой машине, и Заварзин, распахнув дверцы, подождал несколько минут, пока ветерок остудит внутренности обитой золотистым плюшем машины.
   Ехали недолго, остановились на какой-то площадке с разбитым асфальтом и дальше пошли пешком. События последних дней приучили Заварзина к осторожности, теперь он избегал ставить свой “мерседес” возле тех домов, куда приезжал, а последний квартал старался пройти пешком.
   — Сюда, — сказал Заварзин и первым вошел в неприметный подъезд, привычно отодвинув сорванную с петель дверь. Вместо стекол в нее были вставлены фанерки, вырезанные из овощных ящиков, вместо ручек зияли дыры, будто кто-то пытался открыть эту дверь с помощью бульдозера. Весь потолок был усеян черными пятнами, словно подъезд постоянно подвергался какому-то дьявольскому обстрелу. Но все было гораздо проще здесь тешились шаловливые ребята. Юные, непотревоженные мозги это забавляет, и потом приятно вот так безнаказанно напомнить о себе. Это же чувство толкает юношей и девушек к обрезанию телефонных трубок, вспарыванию сидений в автобусах, битью окон в проносящихся электричках, снятию глушителей с мотоциклов. И все вместе создает ощущение, что город захватили не то марсиане, не то мощная десантная группировка враждебной державы.
   Заварзин открыл дверь, исцарапанную гвоздями точно так же, как были изуродованы все остальные двери, и вошел в квартиру.
   Андрей с любопытством огляделся.
   Полутемная, тесная прихожая с замусоленными обоями и слабой лампочкой под пыльным светильником из крашеного стекла, тряпичная дорожка, картинка в засиженной мухами рамке — не то “Незнакомка”, не то “Три богатыря”, не то “Медведи в сосновом лесу” — все эти картины смотрятся на удивление неразличимо. В единственной комнате Андрей увидел диван с накидкой и большой стол из прессованной стружки, сдвинутый к окну. В комнате стоял полумрак, поскольку плотные шторы не пропускали солнечного света, и только узкая щель напоминала, что за окном ясный день.
   Еще раз окинув взглядом комнату, Андрей утвердился в своем подозрении — квартира нежилая. В ней, наверно, кто-то прописан, числится здесь и не забывает напоминать соседям о собственном существовании.
   — Как гнездышко? — спросил Заварзин. Он сдвинул с дороги стул, отдернул штору, обнажив немытое окно.
   — Ничего... Жить можно. А как это понимать? — спросил Андрей, показывая на полосатый несвежий матрац, лежащий почему-то на столе.
   — Не все сразу, дорогой. Не все сразу. Скажу только — здесь нет ничего случайного, никто по пьянке на этом столе не спал, а матрац приготовлен для тебя.
   — Даже так? Кому-то было известно, что я здесь буду?
   — Конечно.
   — И ты знал?
   — А куда же тебе деваться? Я как увидел твою девочку в нашей конторе той ночью, помнишь? Так вот, увидел и сразу все понял.
   — ,Что же ты понял?
   — Мне стало ясно, Андрюша, что отныне никуда тебе от нас не деться. Но не будем об этом... Подойди сюда, — Заварзин подозвал его к окну. — Что ты видишь?
   — Ничего особенного... Город.
   — Правильно. Ты находишься на четвертом этаже. Перед тобой сквер. Вон там разворачивается трамвай, причем со страшным скрежетом. И во время разворота люди на расстоянии ста метров не слышат ничего другого. Только скрежет. Все они в это время смотрят на красный трамвай и ждут, когда же он закончит свой идиотский разворот, от которого все переворачивается внутри. Теперь смотри на этот сквер. Посередине клумба с прекрасными цветами...
   — Вижу.
   — Молодец. А чуть правее, в просвете между деревьями, скамейка голубого цвета. Видишь?
   — Вижу.
   — Сейчас на ней никто не сидит. А завтра, ровно в двенадцать часов дня на эту скамейку сядет человек в пиджаке и брюках грязно-серого цвета. Ты уже имел счастье общаться с ним.
   — Следователь?
   — Умница. Ты в это время будешь лежать вот на этом стеле, на этом матраце. В руках у тебя будет прекрасная штуковина с оптическим прицелом. Стрелять умеешь. Ты делаешь один выстрел, ставишь винтовку вон в ту кладовочку и спокойно уходишь. И мы в расчете.
   — А если не соглашусь?
   — Согласишься. По многим причинам. Первая — твоя девочка. Ты ведь не хочешь ее потерять? А мы вынуждены будем принять к ней меры, чтобы сохранить дисциплину в наших рядах. Вторая причина — ты на крючке. Ты же убийца, Андрюша! Тебе спасаться надо. И самое главное — я привел тебя сюда, рассказал о нашей невинной затее... И если все сделаем сами, то тем самым отдаем себя в твои руки. А мне бы этого не хотелось.
   — Но тогда я отдаю себя...
   — Нет, не отдаешь. Ты уже у меня в руках.
   — И мы в расчете?
   — Клянусь!
   — А почему ты хочешь, чтобы это сделал я? Зачем еще одного человека впутывать?
   — У тебя такие дела хорошо получаются. И потом... Мне кажется, ты сам искал способ расплатиться за доброе отношение... Смотри — идет трамвай. Слышишь скрежет? Это здесь, на четвертом этаже, в ста метрах от поворота... А какой ужас там, на перекрестке!
   — Я никогда не стрелял с оптическим прицелом. Заварзин прошел в коридор, открыл дверцу встроенного шкафа, вынул винтовку, причем, она оказалась гораздо меньшего размера, чем ожидал увидеть Андрей. Над стволом действительно красовалась черная труба прицела с линзами, сверкнувшими зловещим фиолетовым блеском. Заварзин любовно погладил винтовку, щелкнул затвором, протянул Андрею.
   — Познакомься. Очень послушная, исполнительная... Я отношусь к ней, как к любимой женщине... И она отвечает взаимностью. Вы поймете друг друга и, кто знает, между вами может возникнуть чувство... А?
   Андрей взвесил винтовку на ладонях — она оказалась достаточно тяжелой.
   — Еще несколько подробностей, — Заварзин подошел к окну. — Смотри, рама будет приоткрыта сантиметров на пять... Не больше. Окна грязные, сквозь них ничего не видно. Ты ложишься на стол, устанавливаешь ствол и спокойно дожидаешься, когда на голубую скамейку справа от дерева сядет известный тебе человек. Да, чуть не забыл, — Заварзин прошел в коридор и вернулся с короткой черной трубкой. — Глушитель! Выстрел будет не громче щелчка пальцев.
   — И мы в расчете?
   — Да! — воскликнул Заварзин. — Да, черт тебя подери!
   — Завтра?
   — Да, завтра, в двенадцать ноль-ноль наш приятель сядет на ту скамейку. Но может и опоздать — советская система, ничего не поделаешь. Несколько технических советов... Внутри, в этой штуковине, — он положил ладонь на прицел, — нанесено перекрестие нитей... Ты должен совместить...
   — Знаю.
   — Это неважно, — опять нахмурился Заварзин. — Я должен быть уверен, что ты знаешь. Не надо рвать спусковой крючок... Спокойно, нежно, понял? Не торопи выстрел. Просто дожидайся, пока эта штуковина сама решит, что пора выстрелить. Терпеливо нажимай на крючок, не торопясь. Эта красавица сама знает, когда кончить. Понял?