Пронин Виктор Алексеевич. Банда

   — И мы в расчете?
   — Да! — взревел Заварзин в бешенстве.
   — И я сматываюсь?
   — На все четыре стороны.
   — Как я войду сюда?
   — Я дам тебе ключ.
   — Давай.
   — Завтра. Утром, за пятнадцать минут до срока, ты возьмешь ключ под ковриком у входа. Эту штуковину найдешь в кладовочке, заставленной лыжами, швабрами и прочей гадостью. И в ней будет один патрон.
   — Одного мало.
   — Это хороший патрон и его будет вполне достаточно. После выстрела ставишь винтовку на место, ключ вешаешь на гвоздик возле двери и уходишь. Захлопнешь дверь и отправишься по своим делам. Мотоцикл оставь где-нибудь подальше, за пару кварталов. Вопросы! есть?
   — Ты уверен, что я его узнаю?
   — За пять минут до двенадцати зазвонит телефон, — Заварзин поискал глазами аппарат. — И тебе сообщат, во что тот человек одет.
   — Звонить будешь не ты?
   — Не имеет значения. Звонить будет тот, кому удобнее.
   — И мы в расчете?
   — Если задашь этот вопрос еще раз, я сам прикончу тебя из этой штуковины, понял? А теперь иди и отсыпайся. Не вздумай пить. У тебя должна быть твердая рука.
   — И верный глаз, — добавил Андрей, поднимаясь.

* * *

   Расставшись с Заварзиным, Андрей бездумно сидел на той самой скамейке, на которой завтра в двенадцать ноль-ноль должен оказаться Пафнутьев. Вроде бы слежки не было, но Заварзин вряд ли вот так легко оставит его одного. Наверно, все-таки откуда-то наблюдают.
   Андрей ждал трамвая. Действительно, приблизившись к перекрестку, тот стал разворачиваться с таким металлическим визгом, что выстрела, прозвучавшего вон там, за тем окном на четвертом этаже дома, наверняка здесь никто не услышит. Человек бесшумно откинется на скамейке и долго его будут принимать за пьяного, пока кто-нибудь не взглянет внимательнее.
   Андрей осмотрелся. Никто не выглядывал из-за газетного киоска, никто не обращал на него внимания с соседних скамеек, из толпы на остановке трамвая. Но за ним легко было наблюдать сквозь немытые окна гастронома, из машин, стоявших на противоположной стороне улицы, из окон домов, окружающих этот небольшой пыльный скверик...
   "Ладно, — подумал он, — авось.” И с удивлением вдруг ощутил спокойствие. То ли продуманность покушения убедила его в собственной неуязвимости, то ли принятое решение освободило от колебаний, но Андрей почувствовал вдруг какую-то опустошенность. До него дошло, что спасаться надо не только от Пафнутьева, но и от своих друзей. Вряд ли он оставят его живым после того, как выполнит задание. Хотя, им ведь и в будущем понадобятся исполнители для таких деликатных дел... И опять все начнется сначала? Так и в самом деле можно стать наемным убийцей... У него не было выхода. Или же его возьмет Пафнутьев и тогда будет суд за умышленное убийство, или же его возьмут свои и исход будет ничуть не лучше.
   В последний момент, когда двери трамвая вот-вот должны были захлопнуться, Андрей сорвался со скамейки, в несколько прыжков преодолел расстояние до остановки и успел впрыгнуть в вагон. Выглянул в окно — никто не бросился вслед, никто не выскочил из-за киоска. Правда, несколько машин, стоявших перед красным светофором и у тротуара, тронулись с места. Одна из них двинулась по улице вслед за трамваем. Тут уже была какая-то определенность — если следят, то только из этого вот зеленого “жигуленка”, который бойко мчал по улице, но, тем не менее, трамвай не обгонял.
   Остановка. И хотя впереди горел зеленый свет, “жигуленок” притормозил, причем, остановился не посередине дороги, как это бывает, а причалил к обочине. Но едва трамвай двинулся дальше, выполз на проезжую часть и “жигуленок”. Андрей знал, что впереди будет тупик — достаточно широкий круг, внутри которого стояли всевозможные ларьки, киоски, небольшой цветочный базар, и машина не сможет сопровождать трамвай на всем протяжении разворота. Пройдя вперед, Андрей сел у самой кабины водителя, но так, чтобы тот не мог видеть его в зеркало. Когда на последней остановке все сошли, он остался, пригнувшись на своем сидении. “Жигуленок”, казалось, пребывал в растерянности — Андрея среди пассажиров не было, но и вагон со стороны проезжей части выглядел пустым. Водитель заметался — дал задний ход, потом рванулся вперед, но там не оказалось дороги. А трамвай тем временем, не закрывая дверей, продолжал свой путь по кругу. И в тот момент, когда проходил мимо цветочного базара, Андрей выпрыгнул наружу и тут же протиснулся в узкое пространство между ларьками. Оказавшись перед дощатым забором какой-то стройки, перемахнул через него, пробежал, не останавливаясь, между завалами бетонных плит, балок, кирпичей. Стройка оказалась безлюдной, и, выйдя в распахнутые ворота. Андрей почувствовал себя в безопасности. Он был доволен собой — оторвался от преследователей, даже не дав тем понять, что заметил их.
   К тому, где жила Света, Андрей прошел по дороге, которой никогда не ходил. И даже в последний момент не решился войти сразу, а лишь дождавшись, когда на дорожке вдоль дома не было ни души, проскользнул в подъезд.
   Света сама открыла дверь и Андрей, войдя, тут же захлопнул ее за собой.
   — Гонятся? — спросила она с улыбкой. Андрей молча смотрел на нее, не слыша вопроса. Он был уже счастлив, что видит Свету, что она дома.
   — Какая ты красивая, — произнес он привычное приветствие. — Просто невероятно.
   — Ты тоже ничего... Только задерганный немного... Что-то случилось?
   — Ты одна?
   — Одна, но мои скоро вернутся. Через полчаса... Можем успеть, а? Если постараться, конечно. Постараемся?
   — Нет, — он покачал головой. — Потом... Раздался телефонный звонок, и до того как Андрей успел остановить Свету она взяла трубку.
   — Да? — сказала она с улыбкой. — Слушаю! — И тут же протянула трубку Андрею. — Тебя.
   — Меня?! — он зажал ладонью микрофон и с ужасом смотрел на Свету. — Но никто не знает, что я здесь... Вернее, никто не должен знать. Он назвался?
   — Нет, просто попросил передать трубку. Я подумала, что ты ждешь этого звонка... Если хочешь, скажу, что тебя нет, а?
   — Да уже поздно... Слушаю, — сказал Андрей в трубку.
   — Ты так ловко обставил моих мудаков, что теперь-то я уверен в тебе полностью, — Андрей узнал голос Заварзина.
   — А ты сомневался?
   — Конечно.
   — Подбери другого.
   — Лучше парня мне не найти. И Свете тоже, — и Заварзин, повесил трубку.
   Андрей прошел в комнату, упал в кресло и опустил лицо в ладони. Света пристроилась рядом, попыталась заглянуть в глаза.
   — Ну давай, — сказала она. — Выкладывай.
   — Они снова взяли меня в оборот, — произнес Андрей, помолчав. — Они снова взяли меня в оборот.
   — Новый заказ?
   — Да.
   — Когда?
   — Завтра.
   — Это прекрасно! — воскликнула Света. — За ночь мы проедем не меньше пятисот километров. А при хорошей погоде и всю тысячу.
   — Тысячу километров — это хорошо, — проговорил Андрей. — Но в какую сторону?
   — А! — она шало блеснула глазами. — На все четыре стороны!
   — Ну, ты даешь... — встал, подошел к окну, долго сквозь гардину всматривался в уличное движение и все-таки высмотрел уже знакомый зеленый “жигуленок”.
   — Света, слушай внимательно. Я не знаю, как все сложится дальше, но у меня должны быть развязаны руки. А для этого ты должна быть в безопасности.
   — В каком смысле?
   — Если я сделаю что-то не так — пострадаешь ты.
   — Пусть попробуют!
   — Не надо. Света. Они могут. Ты должна исчезнуть. На неделю. За эти дни много чего случится... Я сейчас на двух крючках — у следователя и у Заварзина... Помолчи. Ты должна исчезнуть. Прямо сейчас. Я выхожу из дому, вслед за мной отъезжает вон тот зеленый “жигуль”, — Андрей подвел Свету к окну, — видишь? Ты говорила, у тебя есть подруга? Можешь к ней забраться на неделю?
   — В общем-то, могу, но я не понимаю...
   — Да не надо ничего понимать! — сорвался Андрей. — Я предупреждаю тебя об опасности. Я говорю, откуда она, эта опасность. Я говорю, как ее избежать.
   — А я должна только слушаться?
   — Да. Ты должна слушаться.
   — Но сию секунду я не могу исчезнуть... Может быть, вечером? Андрей! По-моему, ты паникуешь... Ведь ничего не случится, если я чуть повременю, а?
   — Ты даешь слово, что сегодня же исчезнешь на неделю?
   — Даю.
   — Позвони ей сейчас, своей подруге, и договорись. И главное — чтобы она держала язык за зубами. Никому. Понимаешь — в полном смысле слова.
   — Все так опасно? — посерьезнела Света.
   — Опасней не бывает. Знаешь, какая моя главная задача на эту неделю? Выжить.
   — Может быть, нам обоим скрыться у подруги, а? Прекрасная будет неделя, Андрюша?
   — Понимаешь... Это будет, конечно, прекрасная неделя, но... последняя. Я на двух крючках и мне нужно избавиться от обоих.
   — Это возможно?
   — Попытаюсь. Все. Мне надо идти. — Андрей поднялся, еще раз посмотрел в окно. Машина стояла на месте. — Сейчас я их уведу. И ты не затягивай. Скоро такое завертится...
   — А мне не хочешь рассказать?
   — Хочу. Но нельзя. Ты не должна этого знать. Так будет безопаснее. Не знаешь и все. Это сразу видно — знаешь или нет.
   — Думаешь, попадусь?
   — Ох, Света... Я стараюсь все предусмотреть... Ну... — он обнял ее, поцеловал в губы. — Если б ты знала, какая ты красивая!
   — Не скромничай. Ты тоже ничего. Ну, ни пуха!
   — К черту!
   Андрей никак не мог понять — зачем Заварзину понадобилось именно его задействовать на это убийство? Ведь куда проще подключить своего боевика и без всяких хлопот убрать Пафнутьева, если уж он так мешает. Но постепенно понимание приходило к нему и он вынужден был признать, что расчет Заварзина правильный. Убийство должен был совершить именно Андрей. Следы он оставит в любом случае. Отпечатки пальцев на винтовке, наверняка его сфотографируют возле этого дома, возле той скамейки, скорее всего уже щелкнули. При необходимости его легко можно будет сдать правосудию и заткнуть им все дыры. А поскольку у них есть люди в милиции, значит, кто-то еще и звезду получит. Если в этом надобности не возникнет, то Андрей навсегда становится послушным исполнителем. Опять же, у него явная причина избавиться от Пафнутьева — ведь тот его заподозрил, если, конечно, верить Заварзину. Но тут он, похоже, не врет... Остается один выход — Пафнутьев должен исчезнуть, а Заварзин должен отстать.
   Выйдя на улицу, Андрей оглянулся на зеленый “жигуль” и пошел в противоположную сторону. Машина осталась на месте. Через сотню метров опять оглянулся — его никто не преследовал. Значит, стерегли Свету.
   Он вошел в телефонную будку.
   — Ты еще дома?
   — Да, вот собираюсь... Уже созвонилась с Леной. Она ждет.
   — Подожди, пока не выходи. По-моему, зеленый “жигуль” стоит под твоими окнами.
   — Знаешь, его нет. Только что уехал. Но не за тобой, а в другую сторону.
   — Понятно. Будь осторожна. Главное начнется завтра.
   Андрей повесил трубку, осторожно выглянул из будки, но не увидел ничего подозрительного. Ему нужно было побывать в нескольких местах, причем, оставаясь незамеченным. Это было главным условием успеха задуманного.
   Сначала он прошел к дому, где жил Заварзин. Но сколько ни ходил вокруг, ничто не привлекло его внимания. Окна квартиры были, как всегда, зашторены, форточки закрыты. Тогда Андрей направился к дому на противоположной стороне улицы.
   Судя по всему, здесь недавно шли ремонтные работы — вокруг разбросаны комья смолы, тут же бочка, в которой эту смолу растапливали, в торце дома был установлен подъемник. С его помощью, видно, на крышу доставляли смолу и заливали протекающие места. Дом был окружен бестолково разросшимися кустами, поэтому, когда Андрей бродил вокруг, никто не заметил его, никто не обратил внимания. Он и сам не знал, зачем забрался сюда, но чувствовал, что не зря.
   — Ничего, ребята, — время от времени бормотал он себе под нос. — Дайте немного времени, совсем немного и мы все утрясем... Только не торопите меня, не толкайте под локоть...
   Андрей поймал себя на том, что не хочет думать о безвыходности своего положения. Природа словно бы взяла на себя заботу о его духовном здоровье, выключив тяжкие раздумья. Он понимал, что положение скверное, но не отказывался от попытки спастись. Так начинающий шахматист, проиграв партию, все-таки не сдается, надеясь то ли на чудо, то ли на зевок противника, то ли не осознавая своего положения.
   А почему они решили избавиться от Пафнутьева? — вдруг возник вопрос в его сознании. Заварзин не хочет, чтобы он вышел на меня? Но тогда куда проще избавиться от меня... Значит, он и на них вышел... И попались они по-крупному, если даже мое исчезновение их не спасает...
   Андрей вдруг увидел, что сидит на скамейке, на которой завтра должен оказаться Пафнутьев. С удивлением осмотрелся, пытаясь вспомнить, как здесь оказался, какой дорогой пришел...
   Трамвай долго стоял на остановке, входили и выходили люди, наконец он тронулся. Приблизившись к повороту, остановился. Горел красный свет светофора., Вспыхнул зеленый и тут же начал набирать силу скрежет колес о рельсы.
   "Как я раньше не замечал этого визга, — озадаченно подумал Андрей. — Сколько вообще всего происходит вокруг, чего я не вижу... И нужны какие-то события, потрясения, чтобы это стало видимым, ощущаемым”.
   Откинув голову назад, он увидел сероватую от пыли листву-. "Листья, казалось, были вырезаны из жести и раскрашены в зеленовато-серый защитный цвет. И небо, с которого лилась невыносимая жара, тоже было какого-то сероватого цвета.
   — Ну что ж, — сказал он, поднимаясь. — Ну что ж...
   Андрей перебежал через дорогу и прошел во двор пятиэтажного дома, из которого завтра ему предстояло стрелять. Вошел в подъезд, медленно поднялся на пятый этаж, осмотрелся. Сделанный в полотке лаз был закрыт металлической дверью. Хотя к раме были приварены петли, замка он не увидел. Спустившись вниз, зашел в соседний подъезд, потом еще в один и, наконец, в пятом или шестом нашел то, что искал — тяжелую лестницу. Не раздумывая, он отнес ее в первый подъезд и повесил на пустующие крючья между четвертым и пятым этажами. Такие лестницы должны висеть в каждом подъезде. Никто не остановил его, никто не обратил внимания.
   Уже спустившись во двор, остановился. Что-то озадачило его. Подобрал во дворе толстую рейку от какой-то упаковки, снова поднялся на пятый этаж. Уперев планку в квадратную дверь на чердак, с силой надавил на нее. Дверь поддалась. Значит, не была завалена, значит ею можно пользоваться. После этого перешел в крайний подъезд с другой стороны — и здесь дверь поддалась.
   Когда мать открыла дверь, он поразился, словно впервые увидел ее возраст.
   — Славно тебе, Господи, — проговорила она. — Пришел...
   — А ты уж и не надеялась?
   — Да как тебе сказать, — мать тщательно запирала замок. — Не знала, что и думать... У тебя ничего не случилось?
   — Да вроде... А почему ты спрашиваешь?
   — Не знаю... Почему-то подумалось, почему-то спросилось...
   Андрея опять резанули маленькие открытия — ее возраст, беззащитность, готовность принять сына таким, каков он есть. Если раньше она пыталась что-то в нем исправить, что-то улучшить, то теперь этого не было.
   — Мне никто не звонил?
   — Света звонила... Что-то давно ее не видно... — проговорила мать как-то неловко, словно позволила себе заглянуть в недозволенное место. — У вас все в порядке?
   — Можно и так сказать.
   — Андрюша, ты что-то не договариваешь?
   — Ты спросила, все ли в порядке? Отвечаю у нас с ней все прекрасно.
   — А на работе?
   — И там. Более или менее.
   — Есть будешь?
   — Как скажешь, — Андрей понимал, что ей хотелось усадить его за стол, накормить обедом. И хотя есть не хотелось, он все-таки сел. Потом вышел во вторую комнату, вынул из книги несколько тысячных бумажек и, вернувшись на кухню, положил их на стол. — Возьми... Авось сгодятся.
   — Боже, откуда столько?!
   — За два месяца заплатили... У них не всегда деньги есть, часто задерживают... Вот и дали сразу.
   — А у тебя-то осталось?
   — Да. На бензин есть.
   Андрей не помнил, как пообедал, не смог бы наверно сказать, что ел, и осознал себя лишь за своим столиком — просматривал письма, записки, телефоны и сбрасывал в корзину все лишнее, ненужное. Вынув из-под бумажной подстилки в ящике сберегательную книжку, он положил ее сверху, чтобы мать могла найти сразу. Его охватило желание закончить все дела, подчистить свое пребывание на земле.
   — Да! — воскликнул он, увидев в дверях мать. — Я пообещал свой мотоцикл Николаю!
   — Какому Николаю?
   — Привет! Двоюродному брату! Если объявится — скажешь, что мотоцикл может забирать.
   — А сам как же?
   — А! — Андрей вскочил, вспомнив, что звонила Света. (?на оказалась дома. — Ты звонила?
   — Да, хотела убедиться... Ничего не отменяется?
   — Все остается в силе. И даже более того.
   — Я уже собралась. Тут родители пришли, сейчас пробегусь по магазинам я... Хлеба куплю, молока... И все'.
   — Света, я очень тебя прошу — не тяни!
   — Будь спок! — и она положила трубку. Горькое чувство охватило Андрея. Он прощался. С домом, с матерью, со Светой, прощался с самим собой. Он знал, что завтра его не будет, не будет того, кем был сегодня. И заранее разрывал отношения с собой сегодняшним. Искоса поглядывая на спину, видел в дверях мать — она наблюдала за ним, не говоря ни слова.
   — Послушай, — спросил Андрей, — помнишь, у меня был тубус для чертежей? Толстая такая черная труба, а сбоку ручка?
   — Посмотри на антресолях... Там твои рисунки лежат. Я как-то собрала их, все свернула, в эту трубу и засунула.
   Андрей приставил кухонную табуретку, забрался на нее и через минуту спрыгнул на пол, держа в руках тубус. Когда-то он ходил в изостудию, рисовал кувшины, пластмассовые овощи, а как-то руководитель студии привел на занятие девушку, и Андрей был потрясен, подавлен, когда натурщица, раздевшись донага, спокойно поднялась на подставку. Студийцы тоже были в легком шоке, расходились, возбужденно разговаривая о чем-то постороннем — это были молодые ребята, вчерашние школьники и многие из них вообще впервые видели голую женщину. Все это вспомнилось Андрею, когда он освобождал тубус от старых рисунков. Мельком пролистнув их, нашел и ту девушку, — на ней задержал взгляд чуть подольше. Завернув рисунки в газету, сунул за шкаф. А вот тубус осмотрел внимательнее, проверил замочек, хорошо ли укреплена ручка, плотно ли прилегает крышка. Все действовало, все было в порядке, а то, что тубус оказался исцарапанным, в разноцветных пятнах, оставшихся со времен художественной студии, не смущало.
   — Уж никак снова решил заняться рисованием?
   — К тому идет, — усмехнулся Андрей.
   — А что, у тебя неплохо получалось, — мать поняла ответ; сына — на этот раз совсем не для рисунков понадобился тубус.

* * *

   Не сразу, далеко не сразу согласился Халандовский на встречу с корреспондентом. Кряхтел, стонал, но, в конце концов, Пафнутьев уломал его, пообещав вести себя пристойно и лишних вопросов не задавать. Потому-то Халандовский встретил Пафнутьева и Фырнина с некоторой настороженностью. Он обреченно взглянул на них, хотел что-то сказать, но не сказал, лишь смутно улыбнулся, махнул рукой в сторону комнатных тапочек. Попытку Пафнутьева извлечь что-то глухо звякнувшее, он пресек — просто взял чемоданчик у того из рук и поставил в угол. И тут же подхватил гостей под локти, повел их по коридору в комнату. Прекрасно знал Халандовский, что осталось в чемоданчике. Едва лишь взглянув на Пафнутьева, сразу понял — с водкой заявился. Но представляя, как она ему досталась, великодушно пренебрег бутылкой.
   Фырнин вошел в комнату, с любопытством осмотрелся. И многое его здесь не то чтобы удивило, он знал, к кому пришел, многое озадачивало. Ему приходилось бывать в квартирах, где дорогие вещи были в центре существования хозяев, казалось, хозяева жили при них в качестве музейных служителей — чтобы смахивать пыль, обслуживать и показывать посетителям видеомагнитофоны, телевизоры, наборы фужеров с золотыми нашлепками и прочую дребедень. В квартире Халандовского все это присутствовало, но как-то естественно, вроде иначе и быть не могло. На видеомагнитофоне стояла пепельница и в ней дымилась сигарета. Японский телевизор был засунут в угол, заставлен какой-то вазой с подвядшими цветами, причем, экран чем-то запачкан, а роскошные фужеры, место которых только за толстыми стеклянными дверцами, стояли на журнальном столике и словно ждали, когда их возьмут в руки, ощутят их тяжесть, посверкивающие грани насечки.
   — Садись, Паша, — сказал Аркаша, — и вы тоже присаживайтесь, — он показал Фырнину на кресло. Халандовский не сделал даже попытки включить диковинный телевизор, похвастаться каким-то фильмом, он и не вспомнил об этих игрушках. Но зато, открыв какую-то дверцу в шкафу, вынул запотевшую бутылку смирновской водки, украшенную царскими гербами, наклейками и капельками влаги на боку.
   — Ого! — сказал Пафнутьев, подхватив бутылку и тут же принявшись ее рассматривать.
   — Круто, — обронил Фырнин, оживившись.
   — Ребята подарили, — безутешно произнес Аркаша. — Если, по-вашему, это взятка, — поднявшись с кресла, он задернул плотные шторы, отгородившись от слепящего солнца, и в комнате сразу установился приятный полумрак.
   — От такой взятки и я бы не отказался, — сказал Пафнутьев без всякой задней мысли, просто, чтобы поддержать разговор, но Халандовский понял по-своему, он все понимал по-своему, причем, каждый раз оказывалось, что понимал правильно. Произнесенное слово у него начинало работать, едва только он проговаривал его.
   — Подарю, — кивнул Халандовский.
   И Пафнутьев понял — никакие силы морали и закона уже не спасут его, он уйдет отсюда с бутылкой смирновской водки. Пафнутьев и сопротивляться не стал. А хозяин тем временем все с той же неспешностью принес из холодильника уже нарезанную рыбу, Пафнутьев не знал даже, как она называется — копченая, полупрозрачная, без костей и шел о-" нее запах, способный перебить все человеческие убеждения, все статьи уголовного кодекса, да и гражданского тоже. Потом Халандовский на глазах гостей порезал крупные красные помидоры, не стараясь сделать кусочки изысканнее — они были крупными, на срезе сахаристыми и в свете низкого закатного солнца, бросившего сквозь шторы щедрый свой луч на столик, помидорные кусочки вспыхнули, будто в каждом загорелась маленькая электрическая лампочка.
   — Вы какие рюмки предпочитаете? — спросил он у Фырнина, раскрыв стеклянную дверцу стенки. Тот помолчал, пытаясь понять вопрос, а ответить так и не успел. — Я так и думал, — одобрительно кивнул Халандовский. — Будем пить из профессиональных.
   — Это каких? — радостно изумился Фырнин.
   — А вот из этих, — на столе будто сами по себе возникли граненые хрустальные стопки, граммов по сто емкостью. — Недавно был в гостях. Хорошие ребята... И спеть могут, и сплясать, и власть" умеючи ругают, — Халандовский ушел на кухню, продолжая неторопливый свой рассказ, вернулся, и, таким образом, гости услышали только окончание истории. — Наливают мне, а в рюмке... Ну, не больше чайной ложки... Я выпил, как порядочный, чтоб хозяев не огорчать, а потом долго всматривался в стопку — не то было что-то в ней, не то не было...
   — Так и ушел трезвым?
   — Нет, пришлось слукавить... Хозяйка петь взялась, все ей внимание уделили, хозяин принялся гитару в порядок приводить, а я тем временем — вроде бы дурак глупый и ничего не соображаю — выливаю полбутылки водки в стакан для воды, подкрашиваю компотом... Песни веселые слушаю, а сам из стакана прихлебываю... Прекрасный получился вечер, — тяжело опустившись в кресло, Халандовский наполнил рюмки, поднял свою в приветственном жесте и молча выпил. Пафнутьеву и Фырнину не осталось ничего, как последовать его примеру. Водка от всех причин отличалась тем, что пахла не ацетоном, не самогоном, хотя и самогон может пахнуть обворожительно, нет, она пахла водкой, от чего Пафнутьев отвык давно и даже не представлял себе, каков у нее настоящий запах. — Как напиток? — спросил Халандовский, — он все-таки знал цену своему столу и хотел чуть-чуть признания.
   — Что тебе сказать, Аркаша... Вот как живешь, за кем-то бегаешь, кого-то ловишь... И постепенно теряешь ощущение настоящей жизни, забываешь даже, как она пахнет, как выглядит, забываешь, какой у настоящей жизни вкус, цвет... А пахнет она, оказывается, вовсе не хлоркой из следственного изолятора, не конфискованным самогонным аппаратом... Вот ты и напомнил, как настоящая жизнь пахнет, какой у нее вкус, какова крепость...
   — Такие напитки — это счастливейшие вехи в нашей жизни, — добавил Фырнин.
   Халандовский кивнул. Он был удовлетворен ответом. И в благодарность за хорошие слова снова наполнил стопки. Белая рубашка на его груди была распахнута, рукава подкатаны, от уха по шее тихонько пробирался ручеек пота, но Халандовский не замечал его. Он снова поднял стопку и как-то безутешно выпил. Прислушиваясь к себе и убедившись, что водка попала, куда ей и следовало, подцепил на вилку сразу два ломтя рыбы, сунул их в рот. Пафнутьев не мог не восхищаться той убежденностью в каждом жесте, которая исходила от хозяина.
   — Говори, Паша, — сказал Халандовский. — Мы здесь одни.
   — Голдобов богат?