Страница:
— Подождите меня, если есть время... Мы могли бы вместе пообедать, — предложил он.
— Конечно, я подожду, тем более, что мне нужно еще позвонить... Если вы не возражаете, — он повернулся к секретарше, а Голдобов, воспользовавшись паузой, прошел в кабинет.
Сысцов не поднялся ему навстречу, не взглянул, не улыбнулся. Он разговаривал по телефону, глядя в окно, и лицо его, освещенное белесым небом, казалось бледным и более чем всегда морщинистым. Голдобов, потоптавшись у стола, неловко сел, положив папку на приставной столик.
— Хорошо, — сказал Сысцов. — Позвоните утром. Вас соединят. Я предупрежу. Надеюсь, что к тому времени будут новости, — он положил трубку, так и не взглянув на Голдобова. — Слушаю вас.
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Но Голдобов знал и то, что Первый поддается влиянию, разговоры с ним получались даже при таком вот начале.
— Я только что в дверях столкнулся с журналистом, этим... газетчиком... — он замолчал, ожидая, что Сысцов подхватит его слова и сам расскажет о состоявшейся беседе, но тот невозмутимо молчал, глядя Голдобову в глаза. И тому ничего не оставалось, как продолжить. — Что-то он не показался мне слишком уж...
— Говорите, я слушаю.
— Как бы он не напутал... Только что похвастался — его выгнали из десятка контор.
— Из журнала его пока не выгнали. И не собираются. Я только что разговаривал с заместителем главного редактора. Человек, с которым вы столкнулись в дверях и который вызвал у вас столь пренебрежительное отношение... пользуется у них полным доверием. Они напечатают все, что он напишет.
— Значит, надо позаботиться, чтобы написанное выглядело достаточно пристойно... Мы договорились вместе пообедать. Обычно хорошая пища на таких людей действует..
— Ну? Как она на них действует? Очень даже интересно, — Сысцов усмехнулся, показав белоснежные, отлично сработанные зубы.
— Хорошо действует. Они начинают понимать свое место в жизни, Иван Иванович.
— Ценное наблюдение. — Сысцов побарабанил пальцами по столу, посмотрел в окно, полистал бумаги, лежавшие перед ним. Голдобов увидел, что это листки из школьной тетради, причем, скорее всего, копии, сделанные на ксероксе. — Некоторое время тому назад, Илья Матвеевич, — размеренно заговорил Сысцов, я дал вам письма, пришедшие на мое имя. Я просил проверить изложенные в них сведения и доложить. Речь шла о многочисленных нарушениях в вашем ведомстве. Помнится, я предупредил о серьезном отношении к этим письмам. Что сделано?
— Работа идет, Иван Иванович, — осторожно сказал Голдобов, подталкивая Сысцова к тому, чтобы тот выложил новые сведения.
— Идет, говорите? Это прекрасно. Делаю вывод — вы пренебрегли моей просьбой. Я не должен был давать эти письма. Они предназначались не вам. Но я пошел на это нарушение, полагая, что наши добрые отношения подтолкнут вас к работе быстрой и четкой. Вы не смогли или не пожелали погасить письма. И вот они снова на моем столе, — Сысцов постучал пальцем по листкам из школьной тетради. — Мне дал их почитать человек, который, как вы утверждаете, никогда не знал хорошей пищи. Но этот человек вполне в силах лишить хорошей пищи и вас, и меня. Вы понимаете, о чем я говорю? — голос Сысцова зазвенел от сдерживаемого гнева.
— Да, Иван Иванович. Но все не так уж страшно...
— Это хорошо, что вам не страшно. А мне страшно... И я намерен действовать. Я разговаривал с прокурором Анцыферовым. Завтра утром он мне доложит полную картину происшедших событий. Странное убийство вашего водителя, странные ваши взаимоотношения с женой убитого, странно убедительные письма, которые он рассылал во все инстанции. И последнее — убит выстрелом в лицо еще один ваш приближенный. Этой ночью! Что происходит, Илья Матвеевич? Мы взрослые люди, давно знаем друг друга и я надеюсь, вы не будете меня убеждать, что все это козни врагов. Мужайтесь, Илья Матвеевич.
— Ну что ж, Иван Иванович, будем мужаться, — Голдобов твердо посмотрел в глаза Сысцову. Это была недопустимая дерзость и Голдобов знал, на что идет. Но то ли неожиданная смерть Заварзина его потрясла, то ли события последних лет измотали его нервы, но он совершил ошибку. Он знал, что совершает ошибку, но не мог удержаться.
— Продолжайте.
— Я все сказал. Нам всем придется мужаться.
— Не понял?
— Мы действительно давно с вами работаем, Иван Иванович, и, я надеюсь, еще поработаем. Эти события, — он небрежно махнул рукой в сторону приемной... Прошелестят и забудутся.
— У журналиста полная папка документов, сведений, выводов следователя, который ведет дело об убийстве. Не помню его фамилию...
— Пафнутьев. Следователь немного увлекся... Он большой любитель детективов... Это его первая попытка расследовать серьезное преступление. До сих пор он занимался семейными ссорами...
— Остановитесь, Илья Матвеевич. Меня не интересует служебная биография следователя. Меня интересует моя собственная биография. И я не намерен подвергать ее какому бы то ни было риску.
— Другими словами, вы решили рискнуть моей биографией?
— Ничуть, — улыбнулся Сысцов. — Пусть во всем разберутся люди, которые должны это делать по своим служебным обязанностям. Я слышал, что вы отказываетесь встречаться со следователем, не являетесь по вызову, ведете себя пренебрежительно... Это нехорошо. Так нельзя. Он исполняет свой служебный долг.
"Исполнял” — чуть было не сказал Голдобов, но вовремя сдержался, поняв главное — его приносят в жертву.
— Ну что ж, — Голдобов непритворно вздохнул. — Жаль, что у нас с вами идет такой разговор... Обычно мы хорошо понимаем друг друга. Особенно, когда я входил сюда не с пустыми руками. Но я не знал, что сюда нужно постоянно входить не с пустыми руками.
— Я слушаю вас, продолжайте, Илья Матвеевич.
— К вам поступают письма? Ко мне тоже... Вот, например, недавно пришел пакет с фотографиями... Вначале я не придал им значения... — Голдобов открыл чемоданчик, звонко щелкнув замочками, и протянул Сысцову черный пакет. Тот взял его, повертел в пальцах с заметной брезгливостью, словно его заставили прикоснуться к чему-то не очень чистому, но все-таки открыл его и вынул несколько цветных фотографий. Снимки были сделаны сверху, снимали издали, с помощью телеобъектива. На одних снимках явно чувствовалась осень, на других была зима, были снимки, на которых буйно цвела зелень, один был сделан во время дождя и в мокром асфальте отражалась все та же картинка — машина, ворота из кованых решеток, и люди, несущие какие-то ящики. Конечно, Сысцов сразу узнал себя на одном из снимков. Он помнил случай, когда неосторожно попридержал ворота. Узнал и Голдобова — тот стоял в сторонке, в черном плаще, с непокрытой головой, улыбался широко и довольно.
— Я слушаю, — обронил Сысцов.
— Вот пришли снимки... Сколько их отпечатано в мире, в какие адреса они пошли или пойдут — можно только догадываться, Иван Иванович. Но в любом случае нынешние газеты могут на них клюнуть. Ведь они, нынешние, на любую падаль клюют... Им бы только человека свалить. И что делают, сволочи — чем крупнее человек, чем известнее, тем они с большим удовольствием... Какая-то садистская радость, вам не кажется?
— Вы повторяетесь, Илья Матвеевич. Если у вас есть что-либо добавить к сказанному — пожалуйста. Если нет... Вы свободны, — снимки, небрежно сдвинутые в сторону, остались лежать на столе.
Голдобов некоторое время молча смотрел на Сысцова исподлобья и все яснее понимал, что видит перед собой совершенно незнакомого ему человека. Если раньше это был улыбчивый, недалекий, с ускользающим взглядом чинуша, который охотно брал его подарки и шел на мелкие услуги, то теперь... Перед ним сидел уверенный в себе боец с твердым взглядом и плотно сжатыми губами. Но отступать было нельзя, Голдобов уже поднялся из окопа.
— Иван Иванович, мой вам совет... Давайте жить дружно.
— Ваш совет что-то уж больно смахивает на угрозу.
— Понимайте как вам удобнее.
— Хорошо, — согласно кивнул Сысцов. — Я так и сделаю. Насколько мне известно, так же поступаете и вы. Прежде чем вы уйдете отсюда вон в ту хорошо знакомую вам дверь, хочу сказать несколько слов... Уж коли мы с вами вышли на эти слова. Вы, Илья Матвеевич, крепко прокололись в махинациях. Я не спрашиваю, сколько у вас миллионов, сколько вы перевели в другие валюты... И ваши сувенирчики отнюдь не лишили меня разума.
— Эти сувенирчики, Иван Иванович, между прочим...
— Не надо. Остановитесь. Я прекрасно знаю, что вы скажете. Вы скажете, что этим сувенирчикам цены нет. У них есть цена. И я неплохо расплатился с вами, Голдобов.
— Чем же?
— Вашим благополучием. Вашей должностью. Вашей жизнью, в конце концов. Помолчите. Вы не дослушали. Так вот, вы, прокололись. И не только в махинациях. Убийство вашего водителя. Следы ведут к вам. Перед смертью он успел разослать во многие адреса письма и в них подробно рассказал о ваших делах. Я эти письма передал вам в надежде, что вы достаточно грамотный человек, чтобы их погасить. Я ошибся. И сожалею о том, что поступил столь легкомысленно. Постараюсь исправить свою ошибку.
Голдобов все отчетливее понимал, что это его последняя встреча с Сысцовым, никогда ему уже не быть в этом кабинете, никогда уже не удастся поговорить с этим человеком по телефону. В жизни обрывалось что-то важное, и он с каждой секундой все острее чувствовал холод, охватывающий его. Слова Сысцова били столь безошибочно, что он только теперь в полной мере начинал сознавать — пробраться на это кресло и усидеть в нем в течение пятнадцати лет мог совсем не тот чиновник, которого он видел в предыдущие свои визиты. Это мог сделать только вот этот человек. Так бывает, когда ввязываешься в драку с опустившимся пьяницей, а через несколько секунд выясняется, что это бывший чемпион по боксу и далеко не все свои качества он растерял...
— Дальше — больше, Илья Матвеевич. — Вы не ограничились одной жертвой, вам понадобилась новая...
— Ложь! — вскричал Голдобов.
— Не надо, — Сысцов поднял ладонь. — Не надо меня перебивать. Не надо кричать здесь и употреблять такие слова. Я не собираюсь спорить с вами и великодушно даю понять, что я не столь глуп, как вам казалось, достаточно осведомлен о происходящих событиях. Вы пришли шантажировать меня? Это ошибка. Это выдает ваш уровень, Голдобов. Он невысок. В своих торговых рядах вы, может быть, и производите впечатление на... чужих жен, которые тоже, кстати, из торговых рядов... Но не выше. Вы заблуждаетесь, Голдобов, относительно собственной персоны.
— Как и все мы.
— Разумеется, — улыбнулся Сысцов. — Но уровень наших заблуждений соответствует нашей сущности. А теперь — пошел вон!
— Ну, знаете... — вскочил Голдобов. — Ну, знаете...
— Пошел вон, — проговорил Сысцов с легкой усталостью. И именно эта прозвучавшая в его голосе искренняя усталость, более всего потрясла Голдобова. Ярость, презрение, злость — все было куда менее опасно, нежели этот вырвавшийся вздох. Словно все решения приняты, приговоры вынесены и говорить больше не о чем. И самое лучшее, что он смог придумать в эти секунды, это гневно схватить свой чемоданчик и выйти из кабинета, печатая шаг. Он хотел, чтобы его шаги прозвучали дерзко и громко, но ковровая дорожка погасила их вызов, он хотел было хлопнуть дверью так, чтобы посыпалась штукатурка, но маленький стальной рычажок прикрыл дверь мягко и неслышно.
А Сысцов, уже без улыбки посмотрев вслед прыгающим от оскорбленности ягодицам Голдобова, поднял трубку, набрал номер генерала Колова и с той же усталостью произнес:
— Зайди.
И положил трубку, не дав себе труда даже убедиться, что его поняли. Сысцов знал, что именно такое приглашение заставит генерала прибыть через несколько минут. И Колов вошел через пять минут, слегка запыхавшийся, что можно было объяснить и спешкой, и пониманием важности вызова. Сысцов молча показал ему на стул у приставного столика. Генерал сел, стараясь не громыхнуть нечаянно, успокоить учащенное дыхание. Впрочем, вполне возможно, что он опасался дыхнуть на начальство коньяком. Сысцов прекрасно все понял, даже не подняв глаз.
— У меня был Голдобов, — сказал он негромко. — Этот человек полностью потерял чувство реальности.
— Иван Иванович, я всегда говорил...
— Помолчи. Его наглость, его хамство... Переходят всякие границы. Он угрожал мне.
— Как?! — вскочил Колов.
— Сядь. Он становится опасным человеком, тебе не кажется?
— Я всегда говорил...
— Он становится очень опасным человеком, — повторил Сысцов, глядя Колову в глаза. — На нем многое висит... И он на многое может пойти.
— Не посмеет!
— Посмеет... От страха за свою шкуру.
— Не успеет, — решительно заявил Колов.
— Хорошо бы, — проговорил Сысцов. И повторил, — Хорошо бы.
Колов не решался прервать высокую задумчивость, а Сысцов, похоже, не собирался произносить еще что-либо, полагая разговор оконченным. Многолетняя власть научила его не быть многословным, больше доверять непроизнесенным словам. Подчиненные всегда идут гораздо дальше, когда им предоставлено право додумать желание руководства. Колов тоже не был новичком в этих коридорах. Поначалу он не понял заминки Сысцова, испугался своей догадки, потом засомневался. И чтобы еще раз проверить себя, спросил:
— Я пойду?
— Да-да, конечно, — спохватился Первый, как бы прося извинить его забывчивость.
Андрей выбежал из сарая в надежде, что Света уже дома готовит завтрак, но тут, же остановился — на двери висел замок. И ведро, которое он поставил вчера на крыльце, стояло точно в том же положении — за прошедшую ночь никого здесь не было. Что-то случилось, значит что-то случилось. И Андрей начал действовать так, словно заранее все обдумал, прикинул все обстоятельства и возможные опасности.
Прежде всего спрятал винтовку — засунул в щель между бревнами и крышей сарая, забросал сеном. Винтовка ему уже была не нужна. Заварзин дал всего один патрон. Дальше — мотоцикл. Найдя канистру в углу сарая, Андрей наполнил бак так, что бензин потек по крутому красному боку. Оттащив канистру на место, Андрей занялся номером. Его нужно было изменить, ездить со своим номером он уже не мог, на любом посту его могли остановить.
Взяв черную изоляционную ленту, он из тройки сделал восьмерку, из десятки ноль, а из ноля — шестерку. Набрав в пригоршню пыли, сыпанул на номер, чтобы не выглядел слишком уж свежим и, отойдя на несколько метров, придирчиво осмотрел.
Странное чувство охватило его. Андрею показалось, что изменился не только номер мотоцикла, но в чем-то изменился он сам, что он уже не тот, кого люди знали до сих пор, теперь это совсем другой человек, да и человек ли...
Андрей не торопился, но и не медлил, чувствуя, что времени у него немного, что это убежище не может быть надежным слишком долго. Время от времени он невольно взглядывал на дорогу — она просматривалась на протяжении двух километров. Пока дорога была пустой. Войдя в дом, заглянул в холодильник, выпил скисшего молока, оглянулся. Вроде, все в порядке.
Выйдя во двор, еще раз оглянулся. Дом заперт, никаких следов его пребывания не осталось. И, похоже, в деревне не знали, что кто-то ночевал здесь, — мотоцикл он догадался еще вечером вкатить в сарай. Все нормально, все в порядке, все отлично, — невольно повторял он про себя. То ли успокаивая, то ли готовясь к неожиданностям. В какой-то момент Андрей ощутил легкую нервную дрожь. И удивился. Вчера события были куда опаснее, но он оставался спокоен, во всяком случае не было в теле этой противной дрожи.
Возникавшая время от времени в его сознании Света определяла главную цель, главное направление сегодняшних действий. Дальше он не думал. Надо решить со Светой, а там будет видно, надо решить со Светой... Остальное неважно, остальное приложится.
— Андрюша! — услышал он вдруг голос совсем рядом и, резко обернувшись, увидел соседку, тетю Нюру. — А я уж думаю, здесь ты иль нет тебя... — она, не торопясь, шла к калитке.
— Здесь я, — недовольно проворчал Андрей, раздосадованный тем, что его увидели.
— Я вот чего, — женщина уловила его недовольство и поспешила объяснить свой приход. — Человек недавно приходил, про тебя спрашивал... Вроде как из милиции.
— А чего это он здесь меня искать вздумал?
— В других местах, говорит, уж искали... Я подумала — не случилось ли чего, а?
— А что могло случиться? Ничего не случилось. Ты это, теть Нюр... Если будут спрашивать, говори, что нет меня, что здесь не бываю.
— И не приедешь на денек?
— Это другое дело. Я говорю, что отвечать надо. Поняла?
— Соображу... Но ты тоже знай про себя — спрашивали.
— Спасибо, теть Нюр... Сегодня выясню, что им нужно.
— Это уж тебе решать — выяснять или не надо, — женщина повернулась и так же, не торопясь, направилась к своему двору, погоняя перед собой гуся, который далековато забрел от двора. Не уйди гусь, она бы и не увидела Андрея.
Значит, вышли все-таки на меня, значит, не врал Заварзин... А может, ищут после того, как... его нашли? Нет, днем он еще живой был. А может всю нашу контору решили допросить? Тоже нет, ведь я был у следователя, и он меня на допрос не приглашал. Значит, Заварзин навел... Ну что ж, больше не наведет.
Андрей легко сел в седло, надел шлем, перчатки, затянул ремешок шлема, поерзал, находя ту единственную, удобную точку, на которой чувствовал себя уверенно. С треском промчался мимо тети Нюры, до смерти напугав слишком уж самостоятельного гуся, и, не слыша шутливых проклятий, вырулил на дорогу к большаку. Мотор работал ровно, в баке ощущалась приятная тяжесть, жара еще не наступила, и в прохладном утреннем воздухе пахло скошенным сеном.
И вдруг все кончилось — Андрей увидел, как с большака, неуклюже переваливаясь, на грунтовую дорожку съезжает газик. Такие машины бывают у председателей колхозов и у милиции. На крышке газика в ярком свете солнца мелькнул синий отблеск фонаря. Сворачивать Андрею было некуда и он, сбавив скорость, ехал навстречу газику. Тот двигался медленно, и в этой неторопливости ощущалась настороженность — тот ли это человек на мотоцикле, который нужен? “Тот, тот”, — пробормотал про себя Андрей. Машина приближалась, он уже различил водителя, второго человека, сидящего рядом, а через несколько секунд увидел, что оба в форме.
Машина еще замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. Андрей продолжал ехать по колее, занятой левыми колесами газика, но про себя прикинул — в последний момент у него будет возможность взять вправо и обойти машину. Из газика вышел человек в милицейской форме без фуражки. Зайдя вперед, остановило'! л показал рукой перед собой, дескать, остановись здесь. Андрей еще сбавил ход, показывая, что никаких тайных замыслов у него нет, что готов остановиться. Мотоцикл шел все медленнее, но только он знал, что произойдет, если резко повернуть ручку газа. Успокоенный его послушностью, милиционер оперся рукой о капот. И когда до машины оставалось десять метров, когда мотоцикл уже завилял передним колесом, Андрей до отказа выжал газ, круто взял вправо и с оглушительным треском промчался мимо машины, обдав ее жаром отработанных газов и степной пыли. В зеркале он увидел, как забегал опростоволосившийся милиционер, как впрыгнул в газик, как тот задергался на дороге, стараясь развернуться.
— Давайте, ребята, — пробормотал Андрей. — Может вам и повезет. — л про себя подумал — в город нельзя, в городе его ждут на каждом перекрестке.
Но, выскочив на асфальт большака, все-таки круто повернул к городу. Мчавшийся следом газик уже не тревожил, а прозвучавшие за спиной выстрелы вызвали у него невеселую усмешку. Это был совсем не тот случай, чтобы обращать внимание на предупредительные выстрелы. — Не тот случай, ребята, — повторил он про себя.
Несколько раз обернувшись, Андрей убедился, что газик, хотя и безуспешно, продолжает его преследовать. Он уже знал, что будет дальше. Сейчас въедет в город, сделает несколько поворотов, газик, конечно же, отстанет и затеряется. Но из первого же отделения милиционеры передадут его приметы, и карусель завертится. На выходах из города дороги, конечно, заблокируют, посты предупредят, и все будут наизготовке. Тот простенький прием, который помог несколько минут назад, уже не сработает. Андрей понимал, что положение его сложное — ловят убийцу. У него было еще полчаса до того момента, когда сработает неповоротливая, но всеохватная система поимки.
Он остановился, вкатил мотоцикл в кусты, снял шлем и вошел в телефонную будку. Для начала решил позвонить домой. Трубку долго не поднимали, и он уже решил было повесить ее, но в автомате что-то щелкнуло, монета с грохотом провалилась в преисподнюю, и он услышал голос матери.
— Алло, — сказала она. — Я слушаю... Он поразился напряженности, неестественности ее голоса, но решил отозваться.
— Это я, Андрей. Привет.
— Тебя ищут, у нас люди, Света не звонила, — успела торопливо сказать мать, и тут же в трубке раздались гудки.
— Все ясно, — пробормотал Андрей. — Все ясно. Но успела маманя сказать. Молодец. Теперь те олухи клянут себя за то, что подпустили старуху к телефону. Вся засада коту под хвост. Небось, сутки сидели, чаи гоняли, а тут вдруг двумя словами старушка разбила все их планы. Но почему не звонила Света? — вдруг похолодел он. И набрал номер ее телефона.
Трубку поднял отец.
— Это я, Андрей. Сергей Николаевич...
— Где Светка? — заорал тот, не дослушав.
— Не знаю... Ее нет дома?
— Она не с тобой? Я спрашиваю — она не с тобой?
— Нет... Я сам ее ищу... Она не звонила?
— Не звонила, — выдохнул человек на том конце провода.
— Странно, — пробормотал Андрей. — А у Лены ее нет?
— Лена сама была здесь утром... Она у себя нашла ее вещи, а самой Светы нет.
— И ни записки, ни звонка?
— Ты не догадываешься, где она может быть? — не отвечая, спросил усталый мужской голос. Досталось им сегодня, — подумал Андрей. Вряд ли они заснули в эту ночь... И, не отвечая, повесил трубку.
Он все понял.
Надежда на лучший вариант исчезла.
Состоялся худший.
Андрей прошел в пустоватый двор, сел на скамейку, стоящую среди окурков, водочных пробок, сигаретных пачек. “Так, — пробормотал он. — Светку похитили. Они предупреждали... Но я сделал все, что мог, я ее спрятал. Как-то они пронюхали и обманули ее. Она у них. Когда это могло случиться? Если не ночевала, если и днем не звонила, значит, похитили еще днем. До моего выстрела в форточку. Значит, команду выкрасть дал Заварзин.
Ну что ж, он получил по заслугам. Тут все правильно. Когда Пафнутьев, живой и невредимый, поднялся со скамейки и направился в свою контору, они поняли, что я взбунтовался. Нет винтовки. Нет меня. Возникает что-то непонятное. Ребята немного перетрухали и решили подстраховаться... Но когда узнали, что Заварзина хлопнули... Теперь они готовы на все... Что же делать, что же делать..."
Андрей посмотрел на часы.
Было девять утра.
Начиналась жара.
— Ты в деле, — сказал Анцыферов. — Приказ отменен. Продолжай работать.
Так и не проронив ни слова, Пафнутьев вышел. Это получилось даже красиво. В его кабинетике сидели Ерцев и Манякин.
— Здравствуйте, Павел Николаевич, — произнесли они почти хором и поднялись, преданно глядя в глаза.
— Приветствую вас! Что нового?
— А что... Продолжаем работать.
— Убийцу задержали?
— Нет, мы полагали...
— Не надо полагать. Его зовут Андрей Николаев. Вот адрес, вот номер мотоцикла, вот адрес его девушки... Что еще?
— Мы подумали, что поскольку произошло новое преступление, нас и подключают... Убит Заварзин...
— Разберемся с Заварзиным. Без вас.
— Что-то ты больно суров, Паша, — пробормотал Ерцев.
— Приведи Николаева, и я буду тебя целовать до конца рабочего дня.
— Какой ужас!
— Катись!
Не задерживаясь в кабинете, Пафнутьев покинул прокуратуру. Он намеренно отказался от машины, решив пройтись пешком и подготовиться к разговору с Голдобовым. Услышав о смерти Заварзина, тот сделался любезнее, и его готовность поговорить надо было использовать. Пафнутьев пересек сквер, на котором вчера прождал битый час неведомого благодетеля, и вышел на площадь перед управлением торговли. Ничто не задержало его внимания, ничто не остановило взгляд, и только оглянувшись, он подивился обилию машин у подъезда. “Вот что дает ему уверенность, — подумал Пафнутьев, — вот откуда он подпитывается. Небось, все с пакетиками приехали. Что это у него сегодня, сбор дани, что ли?"
— Конечно, я подожду, тем более, что мне нужно еще позвонить... Если вы не возражаете, — он повернулся к секретарше, а Голдобов, воспользовавшись паузой, прошел в кабинет.
Сысцов не поднялся ему навстречу, не взглянул, не улыбнулся. Он разговаривал по телефону, глядя в окно, и лицо его, освещенное белесым небом, казалось бледным и более чем всегда морщинистым. Голдобов, потоптавшись у стола, неловко сел, положив папку на приставной столик.
— Хорошо, — сказал Сысцов. — Позвоните утром. Вас соединят. Я предупрежу. Надеюсь, что к тому времени будут новости, — он положил трубку, так и не взглянув на Голдобова. — Слушаю вас.
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Но Голдобов знал и то, что Первый поддается влиянию, разговоры с ним получались даже при таком вот начале.
— Я только что в дверях столкнулся с журналистом, этим... газетчиком... — он замолчал, ожидая, что Сысцов подхватит его слова и сам расскажет о состоявшейся беседе, но тот невозмутимо молчал, глядя Голдобову в глаза. И тому ничего не оставалось, как продолжить. — Что-то он не показался мне слишком уж...
— Говорите, я слушаю.
— Как бы он не напутал... Только что похвастался — его выгнали из десятка контор.
— Из журнала его пока не выгнали. И не собираются. Я только что разговаривал с заместителем главного редактора. Человек, с которым вы столкнулись в дверях и который вызвал у вас столь пренебрежительное отношение... пользуется у них полным доверием. Они напечатают все, что он напишет.
— Значит, надо позаботиться, чтобы написанное выглядело достаточно пристойно... Мы договорились вместе пообедать. Обычно хорошая пища на таких людей действует..
— Ну? Как она на них действует? Очень даже интересно, — Сысцов усмехнулся, показав белоснежные, отлично сработанные зубы.
— Хорошо действует. Они начинают понимать свое место в жизни, Иван Иванович.
— Ценное наблюдение. — Сысцов побарабанил пальцами по столу, посмотрел в окно, полистал бумаги, лежавшие перед ним. Голдобов увидел, что это листки из школьной тетради, причем, скорее всего, копии, сделанные на ксероксе. — Некоторое время тому назад, Илья Матвеевич, — размеренно заговорил Сысцов, я дал вам письма, пришедшие на мое имя. Я просил проверить изложенные в них сведения и доложить. Речь шла о многочисленных нарушениях в вашем ведомстве. Помнится, я предупредил о серьезном отношении к этим письмам. Что сделано?
— Работа идет, Иван Иванович, — осторожно сказал Голдобов, подталкивая Сысцова к тому, чтобы тот выложил новые сведения.
— Идет, говорите? Это прекрасно. Делаю вывод — вы пренебрегли моей просьбой. Я не должен был давать эти письма. Они предназначались не вам. Но я пошел на это нарушение, полагая, что наши добрые отношения подтолкнут вас к работе быстрой и четкой. Вы не смогли или не пожелали погасить письма. И вот они снова на моем столе, — Сысцов постучал пальцем по листкам из школьной тетради. — Мне дал их почитать человек, который, как вы утверждаете, никогда не знал хорошей пищи. Но этот человек вполне в силах лишить хорошей пищи и вас, и меня. Вы понимаете, о чем я говорю? — голос Сысцова зазвенел от сдерживаемого гнева.
— Да, Иван Иванович. Но все не так уж страшно...
— Это хорошо, что вам не страшно. А мне страшно... И я намерен действовать. Я разговаривал с прокурором Анцыферовым. Завтра утром он мне доложит полную картину происшедших событий. Странное убийство вашего водителя, странные ваши взаимоотношения с женой убитого, странно убедительные письма, которые он рассылал во все инстанции. И последнее — убит выстрелом в лицо еще один ваш приближенный. Этой ночью! Что происходит, Илья Матвеевич? Мы взрослые люди, давно знаем друг друга и я надеюсь, вы не будете меня убеждать, что все это козни врагов. Мужайтесь, Илья Матвеевич.
— Ну что ж, Иван Иванович, будем мужаться, — Голдобов твердо посмотрел в глаза Сысцову. Это была недопустимая дерзость и Голдобов знал, на что идет. Но то ли неожиданная смерть Заварзина его потрясла, то ли события последних лет измотали его нервы, но он совершил ошибку. Он знал, что совершает ошибку, но не мог удержаться.
— Продолжайте.
— Я все сказал. Нам всем придется мужаться.
— Не понял?
— Мы действительно давно с вами работаем, Иван Иванович, и, я надеюсь, еще поработаем. Эти события, — он небрежно махнул рукой в сторону приемной... Прошелестят и забудутся.
— У журналиста полная папка документов, сведений, выводов следователя, который ведет дело об убийстве. Не помню его фамилию...
— Пафнутьев. Следователь немного увлекся... Он большой любитель детективов... Это его первая попытка расследовать серьезное преступление. До сих пор он занимался семейными ссорами...
— Остановитесь, Илья Матвеевич. Меня не интересует служебная биография следователя. Меня интересует моя собственная биография. И я не намерен подвергать ее какому бы то ни было риску.
— Другими словами, вы решили рискнуть моей биографией?
— Ничуть, — улыбнулся Сысцов. — Пусть во всем разберутся люди, которые должны это делать по своим служебным обязанностям. Я слышал, что вы отказываетесь встречаться со следователем, не являетесь по вызову, ведете себя пренебрежительно... Это нехорошо. Так нельзя. Он исполняет свой служебный долг.
"Исполнял” — чуть было не сказал Голдобов, но вовремя сдержался, поняв главное — его приносят в жертву.
— Ну что ж, — Голдобов непритворно вздохнул. — Жаль, что у нас с вами идет такой разговор... Обычно мы хорошо понимаем друг друга. Особенно, когда я входил сюда не с пустыми руками. Но я не знал, что сюда нужно постоянно входить не с пустыми руками.
— Я слушаю вас, продолжайте, Илья Матвеевич.
— К вам поступают письма? Ко мне тоже... Вот, например, недавно пришел пакет с фотографиями... Вначале я не придал им значения... — Голдобов открыл чемоданчик, звонко щелкнув замочками, и протянул Сысцову черный пакет. Тот взял его, повертел в пальцах с заметной брезгливостью, словно его заставили прикоснуться к чему-то не очень чистому, но все-таки открыл его и вынул несколько цветных фотографий. Снимки были сделаны сверху, снимали издали, с помощью телеобъектива. На одних снимках явно чувствовалась осень, на других была зима, были снимки, на которых буйно цвела зелень, один был сделан во время дождя и в мокром асфальте отражалась все та же картинка — машина, ворота из кованых решеток, и люди, несущие какие-то ящики. Конечно, Сысцов сразу узнал себя на одном из снимков. Он помнил случай, когда неосторожно попридержал ворота. Узнал и Голдобова — тот стоял в сторонке, в черном плаще, с непокрытой головой, улыбался широко и довольно.
— Я слушаю, — обронил Сысцов.
— Вот пришли снимки... Сколько их отпечатано в мире, в какие адреса они пошли или пойдут — можно только догадываться, Иван Иванович. Но в любом случае нынешние газеты могут на них клюнуть. Ведь они, нынешние, на любую падаль клюют... Им бы только человека свалить. И что делают, сволочи — чем крупнее человек, чем известнее, тем они с большим удовольствием... Какая-то садистская радость, вам не кажется?
— Вы повторяетесь, Илья Матвеевич. Если у вас есть что-либо добавить к сказанному — пожалуйста. Если нет... Вы свободны, — снимки, небрежно сдвинутые в сторону, остались лежать на столе.
Голдобов некоторое время молча смотрел на Сысцова исподлобья и все яснее понимал, что видит перед собой совершенно незнакомого ему человека. Если раньше это был улыбчивый, недалекий, с ускользающим взглядом чинуша, который охотно брал его подарки и шел на мелкие услуги, то теперь... Перед ним сидел уверенный в себе боец с твердым взглядом и плотно сжатыми губами. Но отступать было нельзя, Голдобов уже поднялся из окопа.
— Иван Иванович, мой вам совет... Давайте жить дружно.
— Ваш совет что-то уж больно смахивает на угрозу.
— Понимайте как вам удобнее.
— Хорошо, — согласно кивнул Сысцов. — Я так и сделаю. Насколько мне известно, так же поступаете и вы. Прежде чем вы уйдете отсюда вон в ту хорошо знакомую вам дверь, хочу сказать несколько слов... Уж коли мы с вами вышли на эти слова. Вы, Илья Матвеевич, крепко прокололись в махинациях. Я не спрашиваю, сколько у вас миллионов, сколько вы перевели в другие валюты... И ваши сувенирчики отнюдь не лишили меня разума.
— Эти сувенирчики, Иван Иванович, между прочим...
— Не надо. Остановитесь. Я прекрасно знаю, что вы скажете. Вы скажете, что этим сувенирчикам цены нет. У них есть цена. И я неплохо расплатился с вами, Голдобов.
— Чем же?
— Вашим благополучием. Вашей должностью. Вашей жизнью, в конце концов. Помолчите. Вы не дослушали. Так вот, вы, прокололись. И не только в махинациях. Убийство вашего водителя. Следы ведут к вам. Перед смертью он успел разослать во многие адреса письма и в них подробно рассказал о ваших делах. Я эти письма передал вам в надежде, что вы достаточно грамотный человек, чтобы их погасить. Я ошибся. И сожалею о том, что поступил столь легкомысленно. Постараюсь исправить свою ошибку.
Голдобов все отчетливее понимал, что это его последняя встреча с Сысцовым, никогда ему уже не быть в этом кабинете, никогда уже не удастся поговорить с этим человеком по телефону. В жизни обрывалось что-то важное, и он с каждой секундой все острее чувствовал холод, охватывающий его. Слова Сысцова били столь безошибочно, что он только теперь в полной мере начинал сознавать — пробраться на это кресло и усидеть в нем в течение пятнадцати лет мог совсем не тот чиновник, которого он видел в предыдущие свои визиты. Это мог сделать только вот этот человек. Так бывает, когда ввязываешься в драку с опустившимся пьяницей, а через несколько секунд выясняется, что это бывший чемпион по боксу и далеко не все свои качества он растерял...
— Дальше — больше, Илья Матвеевич. — Вы не ограничились одной жертвой, вам понадобилась новая...
— Ложь! — вскричал Голдобов.
— Не надо, — Сысцов поднял ладонь. — Не надо меня перебивать. Не надо кричать здесь и употреблять такие слова. Я не собираюсь спорить с вами и великодушно даю понять, что я не столь глуп, как вам казалось, достаточно осведомлен о происходящих событиях. Вы пришли шантажировать меня? Это ошибка. Это выдает ваш уровень, Голдобов. Он невысок. В своих торговых рядах вы, может быть, и производите впечатление на... чужих жен, которые тоже, кстати, из торговых рядов... Но не выше. Вы заблуждаетесь, Голдобов, относительно собственной персоны.
— Как и все мы.
— Разумеется, — улыбнулся Сысцов. — Но уровень наших заблуждений соответствует нашей сущности. А теперь — пошел вон!
— Ну, знаете... — вскочил Голдобов. — Ну, знаете...
— Пошел вон, — проговорил Сысцов с легкой усталостью. И именно эта прозвучавшая в его голосе искренняя усталость, более всего потрясла Голдобова. Ярость, презрение, злость — все было куда менее опасно, нежели этот вырвавшийся вздох. Словно все решения приняты, приговоры вынесены и говорить больше не о чем. И самое лучшее, что он смог придумать в эти секунды, это гневно схватить свой чемоданчик и выйти из кабинета, печатая шаг. Он хотел, чтобы его шаги прозвучали дерзко и громко, но ковровая дорожка погасила их вызов, он хотел было хлопнуть дверью так, чтобы посыпалась штукатурка, но маленький стальной рычажок прикрыл дверь мягко и неслышно.
А Сысцов, уже без улыбки посмотрев вслед прыгающим от оскорбленности ягодицам Голдобова, поднял трубку, набрал номер генерала Колова и с той же усталостью произнес:
— Зайди.
И положил трубку, не дав себе труда даже убедиться, что его поняли. Сысцов знал, что именно такое приглашение заставит генерала прибыть через несколько минут. И Колов вошел через пять минут, слегка запыхавшийся, что можно было объяснить и спешкой, и пониманием важности вызова. Сысцов молча показал ему на стул у приставного столика. Генерал сел, стараясь не громыхнуть нечаянно, успокоить учащенное дыхание. Впрочем, вполне возможно, что он опасался дыхнуть на начальство коньяком. Сысцов прекрасно все понял, даже не подняв глаз.
— У меня был Голдобов, — сказал он негромко. — Этот человек полностью потерял чувство реальности.
— Иван Иванович, я всегда говорил...
— Помолчи. Его наглость, его хамство... Переходят всякие границы. Он угрожал мне.
— Как?! — вскочил Колов.
— Сядь. Он становится опасным человеком, тебе не кажется?
— Я всегда говорил...
— Он становится очень опасным человеком, — повторил Сысцов, глядя Колову в глаза. — На нем многое висит... И он на многое может пойти.
— Не посмеет!
— Посмеет... От страха за свою шкуру.
— Не успеет, — решительно заявил Колов.
— Хорошо бы, — проговорил Сысцов. И повторил, — Хорошо бы.
Колов не решался прервать высокую задумчивость, а Сысцов, похоже, не собирался произносить еще что-либо, полагая разговор оконченным. Многолетняя власть научила его не быть многословным, больше доверять непроизнесенным словам. Подчиненные всегда идут гораздо дальше, когда им предоставлено право додумать желание руководства. Колов тоже не был новичком в этих коридорах. Поначалу он не понял заминки Сысцова, испугался своей догадки, потом засомневался. И чтобы еще раз проверить себя, спросил:
— Я пойду?
— Да-да, конечно, — спохватился Первый, как бы прося извинить его забывчивость.
* * *
На следующее утро Андрей проснулся с ощущением беды. Он не сразу вспомнил события вчерашнего дня, но беспокойство навалилось сразу, едва открыл глаза. Он лежал на сене, сквозь дырявую крышу сарая пробивались слепящие солнечные зайчики, издалека доносились безобидные деревенские звуки — крик петуха, лай собаки, голос человека, озабоченного чем-то простым и естественным. И постепенно в его сознание начали просачиваться состоявшиеся события. Через несколько секунд он вспомнил все. Пафнутьев на скамейке, скрежет трамвая, гонка на мотоцикле, несколько часов на крыше дома... И нежный спуск курка этой черной штуковины. Протянув руку, Андрей нащупал холодный ствол винтовки. И только тогда проснулся окончательно. Он понял, что все произошло всерьез и навсегда, что вернуть ничего нельзя, да он и не хотел ничего возвращать... Ощущение несчастья было связано не с происшедшими событиями, его тревожили события предстоящие. “Света!” — неожиданно вспыхнуло в сознании, и он вскочил. Она давно должна быть здесь.Андрей выбежал из сарая в надежде, что Света уже дома готовит завтрак, но тут, же остановился — на двери висел замок. И ведро, которое он поставил вчера на крыльце, стояло точно в том же положении — за прошедшую ночь никого здесь не было. Что-то случилось, значит что-то случилось. И Андрей начал действовать так, словно заранее все обдумал, прикинул все обстоятельства и возможные опасности.
Прежде всего спрятал винтовку — засунул в щель между бревнами и крышей сарая, забросал сеном. Винтовка ему уже была не нужна. Заварзин дал всего один патрон. Дальше — мотоцикл. Найдя канистру в углу сарая, Андрей наполнил бак так, что бензин потек по крутому красному боку. Оттащив канистру на место, Андрей занялся номером. Его нужно было изменить, ездить со своим номером он уже не мог, на любом посту его могли остановить.
Взяв черную изоляционную ленту, он из тройки сделал восьмерку, из десятки ноль, а из ноля — шестерку. Набрав в пригоршню пыли, сыпанул на номер, чтобы не выглядел слишком уж свежим и, отойдя на несколько метров, придирчиво осмотрел.
Странное чувство охватило его. Андрею показалось, что изменился не только номер мотоцикла, но в чем-то изменился он сам, что он уже не тот, кого люди знали до сих пор, теперь это совсем другой человек, да и человек ли...
Андрей не торопился, но и не медлил, чувствуя, что времени у него немного, что это убежище не может быть надежным слишком долго. Время от времени он невольно взглядывал на дорогу — она просматривалась на протяжении двух километров. Пока дорога была пустой. Войдя в дом, заглянул в холодильник, выпил скисшего молока, оглянулся. Вроде, все в порядке.
Выйдя во двор, еще раз оглянулся. Дом заперт, никаких следов его пребывания не осталось. И, похоже, в деревне не знали, что кто-то ночевал здесь, — мотоцикл он догадался еще вечером вкатить в сарай. Все нормально, все в порядке, все отлично, — невольно повторял он про себя. То ли успокаивая, то ли готовясь к неожиданностям. В какой-то момент Андрей ощутил легкую нервную дрожь. И удивился. Вчера события были куда опаснее, но он оставался спокоен, во всяком случае не было в теле этой противной дрожи.
Возникавшая время от времени в его сознании Света определяла главную цель, главное направление сегодняшних действий. Дальше он не думал. Надо решить со Светой, а там будет видно, надо решить со Светой... Остальное неважно, остальное приложится.
— Андрюша! — услышал он вдруг голос совсем рядом и, резко обернувшись, увидел соседку, тетю Нюру. — А я уж думаю, здесь ты иль нет тебя... — она, не торопясь, шла к калитке.
— Здесь я, — недовольно проворчал Андрей, раздосадованный тем, что его увидели.
— Я вот чего, — женщина уловила его недовольство и поспешила объяснить свой приход. — Человек недавно приходил, про тебя спрашивал... Вроде как из милиции.
— А чего это он здесь меня искать вздумал?
— В других местах, говорит, уж искали... Я подумала — не случилось ли чего, а?
— А что могло случиться? Ничего не случилось. Ты это, теть Нюр... Если будут спрашивать, говори, что нет меня, что здесь не бываю.
— И не приедешь на денек?
— Это другое дело. Я говорю, что отвечать надо. Поняла?
— Соображу... Но ты тоже знай про себя — спрашивали.
— Спасибо, теть Нюр... Сегодня выясню, что им нужно.
— Это уж тебе решать — выяснять или не надо, — женщина повернулась и так же, не торопясь, направилась к своему двору, погоняя перед собой гуся, который далековато забрел от двора. Не уйди гусь, она бы и не увидела Андрея.
Значит, вышли все-таки на меня, значит, не врал Заварзин... А может, ищут после того, как... его нашли? Нет, днем он еще живой был. А может всю нашу контору решили допросить? Тоже нет, ведь я был у следователя, и он меня на допрос не приглашал. Значит, Заварзин навел... Ну что ж, больше не наведет.
Андрей легко сел в седло, надел шлем, перчатки, затянул ремешок шлема, поерзал, находя ту единственную, удобную точку, на которой чувствовал себя уверенно. С треском промчался мимо тети Нюры, до смерти напугав слишком уж самостоятельного гуся, и, не слыша шутливых проклятий, вырулил на дорогу к большаку. Мотор работал ровно, в баке ощущалась приятная тяжесть, жара еще не наступила, и в прохладном утреннем воздухе пахло скошенным сеном.
И вдруг все кончилось — Андрей увидел, как с большака, неуклюже переваливаясь, на грунтовую дорожку съезжает газик. Такие машины бывают у председателей колхозов и у милиции. На крышке газика в ярком свете солнца мелькнул синий отблеск фонаря. Сворачивать Андрею было некуда и он, сбавив скорость, ехал навстречу газику. Тот двигался медленно, и в этой неторопливости ощущалась настороженность — тот ли это человек на мотоцикле, который нужен? “Тот, тот”, — пробормотал про себя Андрей. Машина приближалась, он уже различил водителя, второго человека, сидящего рядом, а через несколько секунд увидел, что оба в форме.
Машина еще замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. Андрей продолжал ехать по колее, занятой левыми колесами газика, но про себя прикинул — в последний момент у него будет возможность взять вправо и обойти машину. Из газика вышел человек в милицейской форме без фуражки. Зайдя вперед, остановило'! л показал рукой перед собой, дескать, остановись здесь. Андрей еще сбавил ход, показывая, что никаких тайных замыслов у него нет, что готов остановиться. Мотоцикл шел все медленнее, но только он знал, что произойдет, если резко повернуть ручку газа. Успокоенный его послушностью, милиционер оперся рукой о капот. И когда до машины оставалось десять метров, когда мотоцикл уже завилял передним колесом, Андрей до отказа выжал газ, круто взял вправо и с оглушительным треском промчался мимо машины, обдав ее жаром отработанных газов и степной пыли. В зеркале он увидел, как забегал опростоволосившийся милиционер, как впрыгнул в газик, как тот задергался на дороге, стараясь развернуться.
— Давайте, ребята, — пробормотал Андрей. — Может вам и повезет. — л про себя подумал — в город нельзя, в городе его ждут на каждом перекрестке.
Но, выскочив на асфальт большака, все-таки круто повернул к городу. Мчавшийся следом газик уже не тревожил, а прозвучавшие за спиной выстрелы вызвали у него невеселую усмешку. Это был совсем не тот случай, чтобы обращать внимание на предупредительные выстрелы. — Не тот случай, ребята, — повторил он про себя.
Несколько раз обернувшись, Андрей убедился, что газик, хотя и безуспешно, продолжает его преследовать. Он уже знал, что будет дальше. Сейчас въедет в город, сделает несколько поворотов, газик, конечно же, отстанет и затеряется. Но из первого же отделения милиционеры передадут его приметы, и карусель завертится. На выходах из города дороги, конечно, заблокируют, посты предупредят, и все будут наизготовке. Тот простенький прием, который помог несколько минут назад, уже не сработает. Андрей понимал, что положение его сложное — ловят убийцу. У него было еще полчаса до того момента, когда сработает неповоротливая, но всеохватная система поимки.
Он остановился, вкатил мотоцикл в кусты, снял шлем и вошел в телефонную будку. Для начала решил позвонить домой. Трубку долго не поднимали, и он уже решил было повесить ее, но в автомате что-то щелкнуло, монета с грохотом провалилась в преисподнюю, и он услышал голос матери.
— Алло, — сказала она. — Я слушаю... Он поразился напряженности, неестественности ее голоса, но решил отозваться.
— Это я, Андрей. Привет.
— Тебя ищут, у нас люди, Света не звонила, — успела торопливо сказать мать, и тут же в трубке раздались гудки.
— Все ясно, — пробормотал Андрей. — Все ясно. Но успела маманя сказать. Молодец. Теперь те олухи клянут себя за то, что подпустили старуху к телефону. Вся засада коту под хвост. Небось, сутки сидели, чаи гоняли, а тут вдруг двумя словами старушка разбила все их планы. Но почему не звонила Света? — вдруг похолодел он. И набрал номер ее телефона.
Трубку поднял отец.
— Это я, Андрей. Сергей Николаевич...
— Где Светка? — заорал тот, не дослушав.
— Не знаю... Ее нет дома?
— Она не с тобой? Я спрашиваю — она не с тобой?
— Нет... Я сам ее ищу... Она не звонила?
— Не звонила, — выдохнул человек на том конце провода.
— Странно, — пробормотал Андрей. — А у Лены ее нет?
— Лена сама была здесь утром... Она у себя нашла ее вещи, а самой Светы нет.
— И ни записки, ни звонка?
— Ты не догадываешься, где она может быть? — не отвечая, спросил усталый мужской голос. Досталось им сегодня, — подумал Андрей. Вряд ли они заснули в эту ночь... И, не отвечая, повесил трубку.
Он все понял.
Надежда на лучший вариант исчезла.
Состоялся худший.
Андрей прошел в пустоватый двор, сел на скамейку, стоящую среди окурков, водочных пробок, сигаретных пачек. “Так, — пробормотал он. — Светку похитили. Они предупреждали... Но я сделал все, что мог, я ее спрятал. Как-то они пронюхали и обманули ее. Она у них. Когда это могло случиться? Если не ночевала, если и днем не звонила, значит, похитили еще днем. До моего выстрела в форточку. Значит, команду выкрасть дал Заварзин.
Ну что ж, он получил по заслугам. Тут все правильно. Когда Пафнутьев, живой и невредимый, поднялся со скамейки и направился в свою контору, они поняли, что я взбунтовался. Нет винтовки. Нет меня. Возникает что-то непонятное. Ребята немного перетрухали и решили подстраховаться... Но когда узнали, что Заварзина хлопнули... Теперь они готовы на все... Что же делать, что же делать..."
Андрей посмотрел на часы.
Было девять утра.
Начиналась жара.
* * *
Приближаясь к прокуратуре, Пафнутьев решил, что прежде всего надо бы поговорить с Анцыферовым. В конце концов — в деле я или отстранен? Выпрошенное унизительное время, выделенное ему прокурором, закончилось. Он назвал имя преступника, милиции известны словесный портрет Андрея Николаева, номер его мотоцикла, адреса, где он может находиться. Он сделал свое дело. Пафнутьев уже хотел было выплеснуть на голову прокурора всю свою обиду, но тот перебил его.— Ты в деле, — сказал Анцыферов. — Приказ отменен. Продолжай работать.
Так и не проронив ни слова, Пафнутьев вышел. Это получилось даже красиво. В его кабинетике сидели Ерцев и Манякин.
— Здравствуйте, Павел Николаевич, — произнесли они почти хором и поднялись, преданно глядя в глаза.
— Приветствую вас! Что нового?
— А что... Продолжаем работать.
— Убийцу задержали?
— Нет, мы полагали...
— Не надо полагать. Его зовут Андрей Николаев. Вот адрес, вот номер мотоцикла, вот адрес его девушки... Что еще?
— Мы подумали, что поскольку произошло новое преступление, нас и подключают... Убит Заварзин...
— Разберемся с Заварзиным. Без вас.
— Что-то ты больно суров, Паша, — пробормотал Ерцев.
— Приведи Николаева, и я буду тебя целовать до конца рабочего дня.
— Какой ужас!
— Катись!
Не задерживаясь в кабинете, Пафнутьев покинул прокуратуру. Он намеренно отказался от машины, решив пройтись пешком и подготовиться к разговору с Голдобовым. Услышав о смерти Заварзина, тот сделался любезнее, и его готовность поговорить надо было использовать. Пафнутьев пересек сквер, на котором вчера прождал битый час неведомого благодетеля, и вышел на площадь перед управлением торговли. Ничто не задержало его внимания, ничто не остановило взгляд, и только оглянувшись, он подивился обилию машин у подъезда. “Вот что дает ему уверенность, — подумал Пафнутьев, — вот откуда он подпитывается. Небось, все с пакетиками приехали. Что это у него сегодня, сбор дани, что ли?"