Проскурин Вадим Геннадьевич. Правда в глазах смотрящего

   Как бы то ни было, в бляжьей слободе имела место истинно могучая волшба, в результате которой там, по слухам, полегло все живое. И это даже хорошо, потому что ту слободу давно пора было сравнять с землей, ибо никакой пользы от ее обитательниц нет уже пятый год. Потому что уже пятый год эти бабы поголовно больны заморской напастью люэсом, с тех пор, как там пережидали метель немецкие купцы, которые, как говорят, вовсе и не купцы были, а лазутчики, что перед войной военные тайны выведывают да всякие подлости учиняют. В общем, как ни крути, все, что ни делается, делается к лучшему. А монахов ночью строилось вовсе не две сотни, как показалось Афоньке, а неполных четыре десятка.
   Коротая время в пустых разговорах, мы неспешно двигались к Москве. Караван включал в себя всего две двуконные подводы, доверху заполненные мешками с сахаром. Мне показалось, что девять человек, включая меня - слишком много для сопровождения такого груза, но мои новые товарищи дружно ухмылялись и с загадочными улыбками говорили, что сахар нынче в цене.
   - Вы что, опиум, что ли, везете? - спросил я, не выдержав, и по вытянувшимся лицам понял, что попал точно в цель.
   Сидор загадочно посмотрел на меня и поинтересовался, как я догадался до того, что они везут, раз я не владею словом. А если я владею словом, то как остался жив, произнося смертную клятву. Я ответил на это, что сравнив ценность груза и количество сопровождающих, нетрудно сделать определенные выводы, и для этого не нужно владеть никаким словом. Сидор поинтересовался, владею ли я все-таки словом или вчера наврал. Я сказал правду.
   - Как посмотреть, - сказал я. - Вот если когда... ну, когда магию творишь, так сказать... так вот, если при этом ты ни одного слова не произносишь, можно ли считать, что ты словом воспользовался?
   Сидор рассмеялся.
   - Интересный подход, - сказал он. - А разве можно без молитвы этой твоей магией пользоваться?
   - А почему бы и нет? Чем вообще молитва отличается от... ну, скажем, от хорошего стихотворения?
   Никто не знал, что такое хорошее стихотворение и я продекламировал "Спокойную ночь", "Белеет парус одинокий", "Красное на черном", а на десерт "Алюминиевые огурцы". Кажется, мой авторитет поднялся на недосягаемую высоту.
   10.
   Следующую ночь мы провели в Бутово. Это еще не Москва и даже не пригород, это захолустная деревенька в дне пути от столицы. Главной достопримечательностью деревни является огромный в сравнении с остальными домами постоялый двор с круглосуточным трактиром, борделем и бильярдной для благородных.
   Вместе с нами коротали ночь человек пять монахов, но они заперлись в комнатах с девицами легкого поведения, в то время как мы ютились на холодном сеновале, прижавшись друг к другу, как щенки в конуре. Оказывается, местные монахи пользуют этих девиц на совершенно законном основании, ведь в святом писании сказано о безбрачии, но не о целомудрии, и не нужно путать эти два понятия.
   В этом мире настоящий рай для монахов. Они бесплатно пользуются услугами гостиниц и ямов, в любом трактире их бесплатно кормят и поят, лишь самые дорогие яства составляют исключение. Монах имеет право потребовать любую женщину и ни одна женщина не вправе отказать монаху. Я спросил, как насчет государыни императрицы, мои товарищи задумались и через несколько минут оживленной дискуссии пришли к выводу, что государыня императрица все-таки является исключением. Также я узнал, что за хулу на императорский двор здесь рубят голову, а за хулу на святую церковь сжигают живьем на костре. Почему-то это меня не удивило.
   Сидор где-то разжился табаком и пригласил меня покурить на крыльце. Когда мы вышли на улицу и отошли в сторону от крыльца, он спросил:
   - Откуда ты взялся, Сергей? Ты ничего не знаешь о мире, ты говоришь странными словами, у тебя невиданное оружие и ты знаешь неслыханные молитвы.
   - Это не молитвы, это стихи, - поправил я.
   - Любой стих - молитва, - отрезал Сидор. - Откуда ты, Сергей? Где ты родился, как ты стал тем, чем стал, откуда у тебя эти пистолеты, в конце концов?
   Я глубоко вздохнул и начал рассказывать. Я рассказал почти все, я только не называл имен и умолчал о планах на будущее. Но Сидор и так все понял.
   - К митрополиту идешь сдаваться... - понимающе протянул он. - Может, ты и прав, когда на тебя такая облава идет... постой, так ты, что, и есть тот самый чернокнижник?
   Я скромно потупился.
   - Я не чернокнижник, - сказал я, - я за всю жизнь ни одной колдовской книги и в глаза не видел.
   - Это неважно. Читать умеешь? Молитвы творить можешь? Духовное звание есть? Нет! Значит, чернокнижник.
   - Тогда выходит, чернокнижник, - согласился я.
   - Вот именно. А что там за белое сияние было?
   - Черт его знает. Монахи какую-то тварь наколдовали, большую, белую и какую-то... слепящую, что ли...
   - Ангел... - выдохнул Сидор и перекрестился. - Ты что, с настоящим ангелом управился?
   - Не знаю, ангел это был или не ангел, - раздраженно проговорил я, - только как я его пулями нашпиговал, так он и лопнул, словно пузырь мыльный.
   - А как же мертвь? Мертвь была?
   - Какая еще мертвь?
   - Говорят, что если ангела убить, то вокруг мертвь разливается. На целую версту вокруг все живое гибнет, а потом в нетленные мощи обращается.
   Я пожал плечами.
   - Что-то такое было.
   - А как же ты? Почему ты еще жив?
   - Есть у меня одна вещь... короче, на меня чужое волшебство почти не действует.
   - Крест святой? - догадался Сидор. - Разве это не сказки? Значит, не сказки... Тогда все понятно, он тебя оберегает и он же силу дает. А сам ты словом не владеешь, правильно?
   Я кивнул.
   - Значит, чернокнижник... - Сидор, казалось, размышлял вслух. - Слушай, Сергей, а на хрена тебе митрополит? Облава стороной прошла, теперь тебя ловят в лесу в зверином облике, в Москве тебе бояться нечего. А с твоим крестом, да с пищалями этими мы и лесное княжество основать сможем. Станешь лесным епископом, обложишь данью пару уездов, будем жить, как баре. А потом, глядишь, и монастырь свой организуем...
   - А потом откроют на нас с тобой большую охоту и поминай как звали рабов божьих.
   - Точно, - согласился Сидор. - Но каков соблазн... Ладно, пошли спать, утро вечера мудренее.
   11.
   К Серпуховской заставе мы подъехали уже вечером. Впрочем, подъехали - это слишком сильно сказано, ехали мешки, а мы шли пешком рядом с телегами. Здесь это основной способ перевозки тяжелых грузов.
   Достойно удивления, как увеличиваются расстояния, стоит только перейти от современного транспорта к лошадям и телегам. Я всегда думал, что в средние века конный путник покрывал за день 150-200 верст, но оказалось, что это далеко не так. Трудно найти лошадь, которая могла бы бежать рысью весь день и не сдохнуть к вечеру, а еще труднее найти человека, который без веских причин согласился бы на такую бешеную скачку. Ямщики не в счет - у них люди и лошади меняются на каждой станции, но ямщики возят только государеву почту, никакой другой груз не окупит затрат на столь быструю перевозку. Вот и получается, что дорога от Харькова до Москвы занимает почти месяц.
   Московские предместья оказались такой же патриархальной клоакой, как и Подольск. Только свиньи больше не валялись в лужах, да еще исчезли с улиц полуголые дети. Но это не потому, что столица сильно культурнее, чем провинция, а потому, что лужи замерзли и ни одна здравомыслящая свинья не покинет относительно теплый хлев ради сомнительного удовольствия поваляться на голом льду.
   Сама застава больше напоминала блокпост где-нибудь в Грозном или Гудермесе, чем то, что находится в этом месте в моем родном мире. Ни гигантского перекрестка, окруженного со всех сторон автомобильными пробками, ни сверкающей башни налоговой инспекции, выстроенной на самый маленький в Европе подоходный налог (если не считать Швейцарии, о которой реклама стыдливо умалчивает), ни подавляющей своими размерами развязки третьего кольца, ни трамвайных путей, разрезающих площадь пополам. А если повернуть голову налево, виден овраг на том месте, где в моей Москве пролегает переулок "прощай, подвеска", являющийся кратчайшим путем с Шаболовки на Севастопольский проспект.
   Дорогу перегораживал шлагбаум из цельного бревна толщиной с ногу взрослого человека, сейчас этот шлагбаум был отодвинут в сторону и к заставе тянулась длинная очередь груженых телег и пеших путников. Немногочисленные всадники в медвежьих шубах и песцовых шапках проезжали без очереди, они бросали пару слов дорожной страже, иногда в качестве дополнения к словам в замерзшую грязь летела монета. Здесь не было такого ощущения близкой войны, какое не отпускает на чеченских блокпостах, но стрельцы не расслаблялись и службу несли строго по уставу, постоянно бросая по сторонам цепкие внимательные взгляды.
   Сидора здесь знали. Когда подошла наша очередь, из караульного помещения вышел рослый мужчина лет тридцати с укороченной рыжеватой бородой (прямо как у меня) и длинными вислыми усами. Одет он был в шинель с большими отворотами, как на офицерской шинели советского образца, на голове шапка-ушанка, в общем, точь-в-точь бравый защитник советской родины. Только петлиц на шинели не было, а четыре звезды на капитанских погонах размещались в два ряда.
   - Здравия желаю, ваше превосходительство, - поприветствовал офицера Сидор и согнулся в раболепном поклоне. Мои товарищи спешно последовали примеру предводителя, и я решил не становиться исключением.
   - И ты здравствуй, - добродушно ответил офицер. - Давай, опись показывай.
   Сидор вытащил из-за пазухи нечто, отдаленно напоминающее офицерскую планшетку, оно незамедлительно перекочевало в руки таможенника, при этом что-то явственно звякнуло, но не звонко, как стекло, а приглушенно и переливчато, как монета.
   Офицер остался удовлетворен описью, он сделал недвусмысленный жест и подводы пересекли границу стольного града.
   - Что дальше? - спросил я. - Мне с вами на склад или разбегаемся?
   - Коли брезгуешь нашим обществом, так и разбежимся, - обиженно ответил Сидор. - А коли не брезгуешь, так пойдем с нами, груз сдадим, жалованье получим, да и обмоем успешное прибытие в столицу нашей родины. Заодно и в оружейную слободу сходим, поговорим кое с кем.
   - Пистолет отдай, - вспомнил я.
   Сидор тяжело вздохнул, но подчинился.
   - Может, продашь? - спросил он. - Ты же сам говорил, это оружие для благородных, а для нас с тобой как пугач. Зачем тебе эта игрушка?
   - А тебе зачем?
   - Продать. А хочешь, продадим в пополаме?
   - Не хочу. От него патроны к другому пистолету подходят.
   - Ну и что? Тебе таких пимпочек любой оружейник понаделает по копейке за штуку.
   - Не понаделает. Там порох особый и еще капсюль нужен.
   - Это еще что такое?
   - Такой кружочек в центре донца гильзы, если по нему ударить, высекает искру внутрь патрона. Разве ваши оружейники умеют делать такие вещи?
   - Откуда я знаю? Они свои тайны кому попало не доверяют. А ты все-таки к митрополиту намылился?
   - Вроде как. Где у него резиденция, кстати?
   - В Донском монастыре. Если отсюда смотреть, это не доходя Замоскворецкой стены, поворачиваешь налево...
   - Спасибо, я знаю, где Донской монастырь.
   - В твоем мире он тоже есть?
   - Есть.
   - А Новодевичий?
   - Тоже есть. И Храм Христа Спасителя тоже.
   - А это еще что такое?
   - Здоровенная такая церквуха у Крымского моста.
   - Какого моста?
   - Крымского. Между Октябрьской площадью, как она раньше называлась-то... Калужская вроде... и Зубовской площадью.
   - Нет там никакого моста, - сообщил Сидор. - Так что, идешь с нами? Нам, в общем-то, по пути.
   - А где у вас склад этого зелья?
   - У нас? - хохотнул Сидор. - Кто бы таким, как мы с тобой, такой склад доверил. Нет, Сергей, в такие дела со свиным рылом не суются. Думаешь, это зелье мне принадлежит? Нет, брат, это собственность Евлампия Федоровича Рогаткина, боярина третьего разряда, подполковника внутренней стражи. Служит он, кстати, в разбойном приказе, а занимается как раз пресечением недозволенной торговли в пределах государства Российского.
   - Не боишься его имя называть первому встречному?
   - Какой же ты первый встречный? Нет, Сергей, тебе это имя я могу без всякой опаски назвать. Потому что у тебя голова варит и, прежде чем языком трепать, ты подумаешь. А подумав, сообразишь, что никакой пользы от этакой трепотни ты не получишь, а головы лишиться можешь запросто. Так что, пойдешь с нами в подворье?
   - А почему бы не пойти? Посмотрю заодно, как у вас благородные живут.
   - Посмотри, только осторожнее. Сам в разговоры не вступай, а коли спросят, отвечай быстро и кланяться не забывай. И обязательно добавляй... как это объяснить-то... короче, пока не разберешься, всякому говори "высокопревосходительство". И оружие запрячь поглубже. Там всякий знает, кто мы такие, но на рожон лучше лишний раз не лезть.
   За разговором мы миновали деревянный пригород, как-то незаметно прошли через широченный проем, зияющий на месте ворот в полуразрушенной деревянной стене, и оказались в Москве.
   Земляной город, он же нижний город, почти не отличался от того, что мы видели раньше. Те же неказистые бревенчатые избы без труб на крышах, те же покосившиеся и подгнившие заборы, те же груды нечистот прямо на улицах, те же оборванные неторопливые люди. А вот за белокаменной стеной Замоскворечья открывалась совсем другая Москва.
   Сидор сказал, что раньше эта стена входила в систему оборонительных сооружений города, но затруднился сказать, использовалась ли она хоть раз по прямому назначению. Наполеон в этом мире не вторгался в Россию, Лжедмитрий был разбит под Смоленском, и последним иностранным войском, осаждавшим Москву, скорее всего, была орда какого-нибудь крымского хана. Хотя, кто его знает, в книге Аркадия было написано, что Русь и Орда долго существовали в режиме личной унии...
   Как бы то ни было, сейчас стена Замоскворечья исполняла только декоративные функции, как и стены Кремля, Китай-города и Белого города. Все эти стены регулярно подновлялись из городской казны, но никто не относился к московским стенам как к оборонительным сооружениям. И действительно, глупо отгораживаться стеной от противника, умеющего сотворять ангелов, драконов, горгулий и всякую другую летающую нежить. А без летающих тварей, как авторитетно объяснил Сидор, к осаде приступают только неисправимые оптимисты, а по-местному - богом обиженные придурки.
   За белокаменной стеной начиналась белокаменная и златоглавая Москва. Контраст разительный - ни одного деревянного сруба, даже сараи сложены из чего-то, похожего на шлакоблок. По словам Сидора, еще Николай Василиск запретил строить в Москве деревянные дома во избежание пожара и с тех пор этот закон неукоснительно соблюдается. В этом есть своеобразный шик - отгрохать любимой собаке будку из уральского хрусталя и обложить ее самоцветами, украсить нужник ионическими колоннами, покрыть крышу сусальным золотом, а потом нанять трех священников, чтобы молитвами запрещали непогоде и воронам портить драгоценную кровлю. Здесь нет шестисотых мерседесов, но настоящий новый русский найдет, чем выделиться, в любом мире и в любых условиях.
   Насколько я понял из сбивчивых объяснений Сидора и его подчиненных, государственное устройство этой России выглядит следующим образом. Во главе державы стоит государь император Николай Александрович, самодержец всероссийский, царь польский, король шведский, шах иранский и прочая. Правит император самодержавно, какие-то политические механизмы существуют, имеется Государева Дума, какие-то приказы, страна разделена на губернии, но целостной картины государственного управления, судя по всему, не представляет никто, включая самого императора. Потому что это ненужно, ведь все, существующее в пределах Российских, существует по государеву волеизъявлению, и стоит ему только захотеть, как Дума будет распущена, приказы разогнаны, а губернаторы перевешаны. Вряд ли император поступит так в реальности, но местными законами такие действия не воспрещаются.
   Во главе русской православной церкви стоит митрополит Филарет, молодой, но энергичный служитель господа, в прошлом простой крестьянин из Сибири. Патриарха нет, патриарший престол пустует с тех самых пор, как бусурмане повоевали Царьград, тогда митрополиты не смогли договориться, кто их них главнее, и, наверное, не договорятся уже никогда. Если грузинская и армянская митрополии негласно признают верховенство русской церкви, то от сербов и греков этого не дождешься, по крайней мере, до конца войны. А если война окончится победой, то в Российскую империю войдут все православные земли и тогда Филарет воссядет на Цареградском престоле не как митрополит всея Руси, но как патриарх всех истинно верующих.
   Считается, что церковь не имеет светской власти, но на самом деле все не так просто. Силу и славу русского войска составляют боевые монахи, способные силой молитвы обрушить огненный дождь с ясного неба на пару квадратных километров вражеской обороны или сотворить из лошадиных трупов ужасного трехглавого змия, не имеющего аналогов во всем цивилизованном мире. Стрельцы потому и носят камуфляж, что сила молитвы тренированного человека в этом мире нисколько не уступает силе огнестрельного оружия, а святые представляют собой самое настоящее оружие массового поражения.
   У обычного воина есть только один шанс против обученного монаха - ударить исподтишка, пока убийственное слово не только не произнесено, но и не сформулировано. Только мало кто рискнет напасть на монаха, потому что все помнят о том, что следует за удачным нападением. До сих пор меня передергивает при воспоминании о бывшей деревне Михайловке.
   Священники повсюду - в каждый пехотный батальон входит взвод боевых монахов, в каждом околотке городовой стражи имеются бойцы особого назначения в фиолетовых рясах, всюду, где одновременно собирается больше двух десятков стражников, обязательно присутствует хотя бы один монах. Все школы здесь церковноприходские, других не бывает, об университетах здесь и не слыхивали, говорят, что при монастырях есть какие-то продвинутые учебные заведения, но чтобы причаститься к высокой науке, надо принять столько обетов, что мало кто отваживается вступить на сей тернистый путь. Единственный вид живописи - иконы, скульптуры и литературы не существует, классическая музыка вроде бы есть, но запрещена к прослушиванию недуховными лицами, дабы не вводить в искушение незрелые души. Обучение грамоте может разрешить только духовный отец, он же благословляет все мало-мальски серьезные дела, начиная от вступления в брак и заканчивая тем, на какой рынок везти продавать картошку. Ежемесячная исповедь обязательна, регулярно проводятся выборочные проверки искренности с использованием специального волшебства, за сокрытие грехов полагается прилюдное покаяние, за неискренность в прилюдном покаянии - пожизненная кабала в монастыре. Оскорбление монаха карается на усмотрение оскорбленного, вплоть до смертной казни, несанкционированное обучение грамоте - ослеплением, чтение священного писания нерукоположенным лицом - пожизненной каторгой без права помилования, то же самое вслух - смертью через сожжение заживо.
   Я спросил Сидора, почему при всем этом считается, что державой правит не митрополит, а император, и Сидор ответил, что хула на императорский двор карается отсечением головы. Это я уже слышал.
   Несмотря на драконовские законы, люди на улицах не кажутся печальными. Люди как люди, нарядные и оборванные, довольные и печальные, трезвые и пьяные, нормальная городская толпа. Не такая плотная, как в метро в час пик, и не такая нарядная, как в "Сибирском цирюльнике", толпа как толпа. Бабы, похожие на матрешек, закутанные до самых ушей в разноцветные шерстяные платки, громогласно обсуждают, что Матренин муж за одну ночь прокутил недельное жалование, но уже опохмелился и снова работает, и вообще, Матрене с мужем повезло, не то что Настасье... Двое татар, один - пожилой усатый мужик, другой - совсем мальчишка, с натугой волокут по колдобинам тележку с чем-то тяжелым, запакованным в ткань, похожую на брезент. Вот мимо прошел монах, так основательно закутанный в черную рясу, что больше похож на инопланетянина из компьютерной игры, чем на живого человека. Мальчишки в натуральных меховых ушанках, совершенно не гармонирующих с заплатанными штанами из грубой дерюги, играют в снежки прямо посреди улицы, прохожие ругаются, но проходят мимо, не отвлекаясь на расшалившуюся молодежь. Стайка девочек-подростков в песцовых шубках оживленно обсуждает происшедшее на последнем приеме у какого-то советника, сзади чинно следуют два телохранителя, похожие на казаков из исторического фильма, их сабли чиркают концами ножен по мостовой. Кстати, здесь есть брусчатая мостовая, в отличие от пригорода. А вдоль особо богатых домов даже выложены тротуары с бордюром. Улицы густо посыпаны конским навозом, но к этому быстро привыкаешь и уже через пять минут перешагиваешь через смерзшиеся кучки, не испытывая никаких особенных чувств. Интересно, местные дворники принципиально игнорируют эти катышки?
   В общем, мир как мир, жизнь как жизнь и не так уж все плохо в этом мире. Здесь нет терроризма, почти нет наркотиков, нет средств массовой информации, а значит, нет и массового психоза. Здесь все спокойно и почти все лица здесь счастливы. Не зря Христос говорил, что блаженны нищие духом... или это был не Христос? Жалко, что нельзя обратиться с этим вопросом к встречному священнику нерукоположенным не положено интересоваться священным писанием. "Разве бог нуждается в твоей вере?" - вопрошал какой-то местный святой. "Кто ты такой, чтобы верить в бога? Бог верит в тебя, и блаженному этого достаточно". Блаженный, кстати, на местном наречии означает вовсе не "юродивый", а "правильный".
   Удар дубинкой по голове прервал мои размышления.
   12.
   Я открыл глаза и обнаружил перед собой грубый деревянный стол из почти неструганных досок, а на другом конце стола - молодого, лет двадцати пяти, монаха с умным доброжелательным лицом. Перед монахом лежали листы бумаги формата А4, приглядевшись, я заметил, что это не просто бумага, а какие-то бланки, изготовленные типографским способом. Поодаль размещалась прикрепленная к столу чернильница, в которой мокло гусиное перо.
   Я сидел на грубой деревянной скамье, стены вокруг были сложены из шлакоблока, когда-то оштукатуренного, но штукатурка давно отвалилась. Картину дополняло широкое, но очень низкое окно под самым потолком, забранное массивной чугунной решеткой. Тюрьма.
   Дверь деревянная, но окованная железом. Я примерился к ней взглядом и решил, что вряд ли смогу ее выломать. Да и зачем? Наверняка за ней охрана. Монах проследил направление моего взгляда и ласково улыбнулся. От этой улыбки мне стало не по себе.
   Я опустил взгляд и обнаружил, что раздет до пояса, с руки исчезли электронные часы, но руки и ноги не связаны, а крест, как ни странно, по-прежнему висит на шее. Я потянулся к нему, крест откликнулся, но монах быстро сказал:
   - Не стоит. Любое волшебство расценивается как попытка сопротивления и дальнейший разговор будет происходить двумя этажами ниже.
   Я представил себе, что может находиться двумя этажами ниже, и решил, что с крестом я пообщаюсь как-нибудь в другой раз.
   - Вы нормально себя чувствуете? - участливо спросил монах.
   Я прислушался к своим ощущениям и с удивлением обнаружил, что чувствую себя совершенно нормально. Немного холодно, немного тревожно, но с организмом все в полном порядке. Голова совершенно не болит, и это странно, если учесть, сколько времени после удара я провел без сознания. Я приложил руку к затылку, но не обнаружил никакого намека на шишку.
   Монах расценил мое молчание как знак согласия, обмакнул перо в чернильницу и начал допрос:
   - Имя?
   - Сергей.
   - Отчество?
   - Петрович.
   Монах удивленно поднял глаза и поставил на бланк небольшую кляксу.
   - Господи прости, - сказал монах и занялся удалением кляксы. Покончив с этим делом, он снова посмотрел на меня и спросил с некоторым удивлением в голосе:
   - Вы дворянин?
   - Нет.
   Монах скривил губы и записал в бланке "Петров".
   - Сословие?
   Гм... как же на это ответить-то? Не скажешь же "шофер".
   - Пролетарий, - ответил я.
   - Чего?
   - Ну, вроде как извозчик.
   - Понятно, - сказал монах, снова скривился и записал в бланке напротив слова "сословие" слово "третье".
   - Духовное звание?
   - Нет.
   Монах вытаращил глаза.
   - Как к тебе попал крест? - спросил он, уже не пытаясь прикидываться вежливым.
   - Одна старушка подарила.
   - Какая старушка?
   - Обычная старушка. Если не считать того, что она прожила в чеченском ауле все время начиная с первой войны.
   - Она чеченка?
   - Русская.