Проуз Франсин. Голубой ангел

   – Анджела?
   Она говорит:
   – Так что я пока писать не могу.
   – А компьютер можно починить?
   – В нашей дыре? Вряд ли. Их вообще никогда не чинят. Эти ребята, они как доктора. Берут с тебя кучу денег за консультацию и сообщают, что поделать ничего нельзя.
   – Вам нужен новый компьютер, – говорит Свенсон.
   – А то… – Опять пауза. – Знаете, я хотела попросить вас об одном одолжении, но вы можете просто сказать «нет». Я, по правде говоря, и не надеюсь. Так что – без обид. Мне нужно съездить в Берлингтон за новым компьютером. Отчим разрешил записать покупку на его кредитную карточку. Да, вот снова вам спасибо – это после разговора с вами. Что уж вы им про меня порассказали, не знаю, но сработало. Так что за компьютер я заплатить могу, но надо его выбрать. Проверить клавиатуру и все такое. Вот… Вы можете просто сказать «нет», я так, решила спросить…
   Свенсон говорит:
   – Почему же, это вполне возможно. Дело только в том, что я пытаюсь писать, и меня немного пугает, сколько всего еще надо сделать.
   – Понимаю. Поэтому я и думала, что вы откажетесь.
   – Я не отказываюсь, – говорит Свенсон. – А… что, у вас нет друзей, которые бы вас отвезли?
   – Все без машин. Кое у кого раньше были, да родители запретили им водить.
   Свенсон трет ложбинку между большим и указательным пальцами – это точка акупрессуры, про которую ему рассказывала Шерри, только он не помнит, какое это оказывает действие – успокаивает или возбуж­дает.
   – А ваш друг? У него нет машины?
   – Он-то как раз из тех, кому запретили водить.
   Свенсон с трудом сдерживается, чтобы не спросить, за что.
   – Да, очень уж обидно прерываться сейчас, когда все так хорошо идет. Ну ладно. Я вас отвезу. Вы когда хотите ехать?
   – Завтра, – отвечает Анджела.
   – Утром? Может, часов в десять?
   – Отлично. Ой, спасибо-спасибо-спасибо. Я живу в Ньюфейне. Третий этаж. Может, встретимся у общежития?
   – Договорились.
   Он опускает трубку на рычаг и через несколько секунд набирает но­мер Руби. На третьем гудке включается автоответчик. Ему никак не хо­чется даже думать, что, если бы он позвонил сначала ей, а уж потом Ан­джеле, он мог бы ее застать. Из трубки несется слащавая мелодия Кении Джи, затем женский голос – не Руби – говорит: «Вы позвонили в скром­ное жилище Алисы и Руби». Как они с Шерри расстроились, узнав, что, проучившись в университете год, Руби не обзавелась ни одной подруж­кой, с которой бы захотела поселиться, и поэтому соседка ей досталась по лотерее. Наверняка какое-нибудь убожество, страстная поклонница Кении Джи.
   Свенсон говорит:
   – Руби, это папа. Твой отец. Ты просила позвонить. Перезвони, когда вернешься.
   Он кладет трубку и смиренно ждет, когда его накроют тоска и отчая­ние. Но на самом деле он вполне бодр и весел. Все еще уладится. Руби по­звонила. Она хочет общаться. Она перерастет этот период. Надо только запастись терпением и ждать. Время само решит все их проблемы.

* * *

   Свенсон всю ночь мучается без сна. Может, разбудить Шерри, расска­зать ей о завтрашних планах? Ну почему он не заговорил об этом рань­ше, был же целый вечер. Ему даже упоминать об этом не хотелось. О чем это свидетельствует? Что дурно везти студентку в «Компьютер-Сити», не сказав ни слова жене? А ворочаться всю ночь без сна от того, что утро собираешься провести со второкурсницей из твоего литературного се­минара? Свенсону так стыдно, что он не может сдержать стон. А если он разбудил Шерри? Как он объяснит этот стон? Скажет, что вспомнил про кафедральные дела. Он никогда не лгал Шерри. Вот с чего начинается предательство.
   Но Шерри совершенно ни к чему об этом знать. Нет, обычно она не ревнует. Но Свенсон не забыл, как среагировала на имя Анджелы Магда. Допустим, Шерри поверит, что он просто оказывает услугу талантливой студентке, но это станет ее боезапасом на будущее. Как это у него нет времени оплатить счета или вынуть тарелки из посудомоечной маши­ны? Находится же, время везти какую-то девчонку в Берлингтон, за шестьдесят миль! Но это не «какая-то девчонка». Попробуй скажи это Шерри. Ему что, запрещено ездить в город, не предупредив ее? А чем, по мнению Шерри, он целыми днями занимается? А Шерри чем? Кокет­ничает с симпатичными студентами, у которых, как выясняется, с серд­цем все в полном порядке?
   Он хоть и не сомкнул глаз, но, когда Шерри просыпается, делает вид, что крепко спит. Он воздерживается от соблазна выпить кофе и ле­жит, укрывшись с головой, пока ее машина не отъезжает от дома. Теперь ему хочется вскочить, выбежать, признаться в том, что он собирается делать, ведь если он не скажет Шерри, получится, что поездка в Бер­лингтон что-то значит, особенно если кто-то увидит его с Анджелой и расскажет об этом Шерри или они с Анджелой погибнут в автокатастро­фе – каково будет Шерри жить, зная, что в последние часы перед смер­тью он ей изменял? Он мечтает броситься за Шерри, крикнуть обычное: «Не гони! Береги себя!» Руби всегда говорила, что на самом деле он про­сит о другом: пожалуйста, не умирай. Но бежать полуодетым на улицу, чтобы сказать жене, что ты ее любишь, и да, кстати, забыл предупре­дить, сегодня ты едешь в Берлингтон со своим учеником, вернее, учени­цей – как-то это странно. Зачем уточнять, что именно с ученицей? Да за­тем, что тут уж Шерри сама спросит, с кем.
   Этот импульс Свенсону подавить удается – он же взрослый человек, умеет себя контролировать. Повалявшись еще немного, он встает, идет в душ, и потоки горячей воды приводят его в состояние блаженства. Он совершенно не готов к удару, который ожидает его: протерев запотев­шее зеркало, он видит унылое и уродливое лицо старика – кожа угрева­тая, волосы редкие, поседевшие, под подбородком какой-то зоб. Он вы­гибает кончик языка, дотрагивается до зуба. Пломба еле держится. Боже ты мой! А был когда-то симпатичным мужчиной. Он берет с полки ба­ночку с кремом Шерри, изучает этикетку, его передергивает. Находит чистые джинсы, втягивает живот, застегивает молнию, надевает черную тенниску, коричневый твидовый пиджак. На этом все. Переодеваться он не станет. И в зеркало больше ни взгляда.
   Всего девять сорок пять. Слишком рано. Он едет медленно. Нет, все равно слишком рано. Кто эти вуайеристы, сыщики, шпионы, ловко пе­реодевшиеся преподавателями и студентами, почему все они проявляют такое противоестественное любопытство, заглядывают ему в машину, прерывают разговор, чтобы поглазеть ему вслед? Он чувствует себя го­мосексуалистом, прогуливающимся по школьному дворику. А если его кто-нибудь узнает? Притормозить, помахать рукой? Господи, ну это же не преступление – подбросить студентку до Берлингтона.
   Ровно в пять минут одиннадцатого он подъезжает к общежитию Ан­джелы, абсолютно уверенный в том, что ее там нет. Или проспала, или забыла. Ничего, потом созвонятся. Она ему позвонит, или он ей. Все вы­яснится. И тогда он свободен. Переносить встречу они, конечно, уже не станут.
   Когда он видит ее сидящей на капоте припаркованной у входа маши­ны, у него перехватывает дыхание. На ней черная кожаная куртка и чер­ная мини-юбка. Ослепительно белые ноги, черные ботинки. Что-то в ней изменилось. Она покрасила волосы в банальный иссиня-черный цвет. Свенсон тронут: может, она перекрасилась специально ради этого случая? Она курит и озирает улицу, постукивая каблуком по бамперу. За­метив автомобиль, вздрагивает и осторожно заглядывает в салон. Убе­дившись, что это Свенсон, она улыбается открыто, как ребенок, но свой промах тут же исправляет – тушит сигарету о крышу машины.
   – Доброе утро, – ровным тоном говорит Свенсон. Садись в машину, девочка.
   Анджела соскальзывает с капота, от чего ее плиссированная юбка за­дирается чуть ли не до пупа, открывая взгляду те же полосатые шорты, которые на прошлой неделе она надевала на джинсы. Шорты всего на несколько дюймов прикрывают ее обнаженные ляжки. Свенсон отво­дит взгляд.
   Анджела плюхается на переднее сиденье, ухитрившись стукнуться головой.
   – Господи Иисусе! – Она трет ушибленное место.
   – Больно ударились? – спрашивает он.
   – Ерунда, – говорит она. – И вообще, все супер! Честно говоря, я думала, вы не приедете.
   – Сейчас только пять минут одиннадцатого.
   – Я не знала, сколько времени. Просто думала, вы не приедете.
   – Почему вы так решили?
   – Вы же мужчина, – напоминает она.
   – Однако вот он я. Мужчина уж или как. Так мы куда? В «Компьютер-Сити»?
   – Вперед! – говорит Анджела. – Спасибо вам. Правда, спасибо.
   Свенсон осторожно едет по дороге, где на каждом шагу «лежачие по­лицейские». Его вечное невезение тут как тут – вот оно, в черном «седа­не». Едет навстречу. Трюх-трюх. Встретятся они как раз на следующем бугорке, на малой скорости, и тот водитель отлично успеет рассмотреть и его, и эту малолетку, которую он везет куда-то прочь из кампуса.
   Нет, это не просто невезение. Посмотрите-ка, кого судьба выбрала из всего коллектива, кого усадила за руль черного «седана». Раз уж не Шерри – значит, Лорен Хили. Не будет же Свенсон просить Анджелу пригнуться. Он энергично машет Лорен рукой. Привет-привет, они не виделись с того самого дня, когда Свенсон так опозорился на ужине у Бентамов. Лорен разглядывает Анджелу очень пристально, словно же­лая убедиться, что это не жертва похищения, что сигналов с мольбой о спасении она не подает, затем с любопытством смотрит на Свенсона и делает едва заметный взмах рукой – приветствие, но сдержанное. Свен­сон снова ей машет и едет дальше.
   – О-го-го! – говорит Анджела. – Столкновение нос к носу.
   – Пристегните ремни, – советует Свенсон. – Здесь одни ухабы.
   Анджела не понимает, что он пародирует Бетт Дэвис. Шерри бы узнала. Ну и что из этого? Есть вещи и поважнее, чем фильмы, которые смотрели вместе. Анджела пристегивает ремень безопасности.
   – Спасибо, – говорит Свенсон.
   Печка работает, но в машине все равно прохладно. Анджела тем не менее решает снять куртку. Свенсон протягивает руку – хочет ей помочь – и костяшками пальцев задевает ее шею. Она вылезает из куртки, и его ладонь скользит по ее руке, обнаженной, если не считать коро­тенького рукава черной майки. Она отшатывается – будто он ее ударил.
   – Ой! – Она показывает на бинт повыше локтя. – Это у меня татуировка. Я бы вам показала, но все так покраснело и распухло…
   Бедное дитя, всю себя истыкала. Хоть иглы-то стерильные были? И вообще, откуда у нее тату? В кампусе их не делают. Так, за татуировкой съездить нашла на чем, а за компьютером – нет.
   – И что там?
   – Я хотела сделать вам сюрприз. Вообще-то там ваше имя.
   – Надеюсь, вы шутите? – говорит Свенсон.
   Она что, спятила? А вдруг она и вправду ненормальная, а он ничего об этом не знает? Он вообще ничего о ней не знает. К счастью, дорога почти пуста, и он может паниковать сколько угодно, не опасаясь вре­заться во встречную машину. Анджела смеется. Он замечает, что на ней никаких украшений, только в мочке уха блестит рубиновая капелька.
   – Шучу, – соглашается она. – Хотела вас разыграть. Ладно, расскажу: это яйцо. Треснувшее яйцо, из которого вылезает крохотный цыпленок. Я дала обет: если Господь поможет мне закончить роман, я сделаю эту татуировку.
   Анджела на самом деле верит в Бога, который так жаждет татуиров­ки на ее теле, что готов водить ее рукой?
   – Выходит, мы очень кстати едем за новым компьютером, иначе вы бы испещрили себя татуировками с головы до пят. – Смысла в этой реплике никакого, но Анджела старательно хихикает.
   Они проезжают мимо покосившихся амбаров, мимо стада тощих ко­ров, щиплющих жалкие остатки травы на лугу, мимо трейлеров, пускаю­щих в небо облака смоляного дыма.
   Тишина все длится. Сердце Свенсона колотится с перебоями. Кофе, что ли, перепил? Нет, вообще не пил. Может, в этом и дело? Наверное, стоит притормозить у кафе. Идея ему нравится: он закажет яичницу и жареную картошку, Анджела будет возиться у музыкального автомата, а фермеры у стойки получат бесплатное развлечение.
   – Как учеба? – спрашивает он наконец. Как им удалось докатиться до такого, причем после того, как Анджела призналась, что все время думает о нем?
   – По большей части отвратительно. Естественно, не считая ваших семинаров. Но это вам уже известно. Самое ужасное – занятия искусством. На прошлой неделе нам дали задание вылепить какой-нибудь американский символ. Ну, все и понаделали эти вечные штампы – факелы, орлы, флаги…
   Слушая быструю нервную речь Анджелы – стаккато с придыхани­ем, – Свенсон вдруг чувствует себя удивительно счастливым. Может, не он один волнуется?
   – Я изобразила обед номер семь из «Макдоналдса». Получилось зашибись: кока-кола, соломинка, картошка, гамбургер – просто загляденье. А этот кретин – прошу прощения, профессор Линдер – зашелся от злости. Заявил, что для меня нет ничего святого и я хотела его лично оскорбить.
   Как такой человек может преподавать искусство? Свенсон чувствует свое полное превосходство. Он своим ученикам велит нарушать прави­ла. Его их талант не пугает. Надо бы позвонить этому идиоту Линдеру, спросить, что он, собственно, вытворяет; впрочем, на самом деле его благодарить надо – на его фоне Свенсон только лучше смотрится. Зна­чит, Анджела посещает занятия по искусству. Вот за что ее отчим распла­чивается, целыми днями отсчитывая пилюли и наклеивая этикетки.
   – Вы уже решили, в чем будете специализироваться? – спрашивает он. Еще один дебильный вопрос. В его бытность студентом это был наихудший способ закадрить девушку.
   – У меня есть время до конца года. Пока что не знаю. Как вы считаете, я могла бы выбрать писательское мастерство?
   – Безусловно да. Есть только одна проблема. Такой специализации нет.
   Этот вопрос обсуждается на факультете уже много лет. Все осталь­ные преподаватели, особенно Берни, категорически против, во многом потому, что таким образом дают ему понять, как в действительности от­носятся к его так называемому предмету. Свенсон с Магдой особо не спо­рят. Они не жаждут лишней работы, не жаждут читать студенческие ро­маны.
   – Да? – удивляется она – А я думала, есть. Мне вроде что-то такое обещали, когда я подавала документы. Ну, тогда не важно. Выберу что-нибудь попроще, чтобы оставалось время писать. Меня только это интересует. Вот утром встаю, и если в этот день могу писать, настроение сразу поднимается. Это такое счастье!
   Свенсон помнит, как это бывает, помнит радостное волнение, пред­вкушение работы – и кажется, будто переносишься в другой мир, впада­ешь в состояние, близкое к безумию, слышишь чьи-то голоса; это пси­хоз, но психоз счастливый, умеющий обмануть свою жертву, заставить ее поверить, что гармония достижима.
   Анджела постоянно елозит ногами – то скрестит их, то подберет под себя.
   Она говорит:
   – Самое замечательное занятие в жизни – это писать. По-моему, даже лучше секса.
   Свенсон бросает на нее быстрый взгляд.
   – Ну, может, и не лучше, – говорит она. И снова воцаряется тишина
   – Вы знаете, какой вам нужен компьютер?
   – Ни графика, ни акустика меня не интересуют. Это для фанатов видеоигр. Мне необходим большой монитор и нормальный объем памяти, чтобы не нужно было постоянно все стирать и освобождать место для романа. Я со старым намучилась.
   – Вы заняли всю память? – спрашивает Свенсон.
   – Пишу много, – отвечает Анджела.
   Почему Свенсон не испытывает зависти? Ведь она пишет, а он – нет. Почему? Потому что он благодарен за то, что она напомнила ему, в чем смысл этого маленького путешествия. Ученик-писатель и преданный де­лу учитель работают, так сказать, сверхурочно.
   До самого Берлингтона они едут в дружеском молчании, и вот Свен­сон уже въезжает на пустынную стоянку перед огромным зданием «Ком­пьютер-Сити».
   – Они сегодня работают? – спрашивает Свенсон.
   – А как иначе? – удивляется она.
   Магазин – гигантский ангар – почти пуст, если не считать кучки продавцов в зеленой форме «Компьютер-Сити», стоящих у кассы, управляющего, орущего на парня, который везет тележку с какими-то короб­ками, нескольких покупателей, отпросившихся на обед пораньше, что­бы купить домой компьютер, и парочки старшеклассников-прогульщи­ков, зашедших поглазеть на новинки.
   Свенсон еле поспевает за Анджелой, которая быстрым размашис­тым шагом идет по залу. Продавцы поднимают глаза, и перед ними мель­кают голые ноги, ключи на длинной цепочке, бьющие по бедру, черные носки, завернутые на ботинки. Интересно, за кого они принимают Свенсона? За пожилого распутника, покупающего своей панкующей по­дружке новый компьютер? Какой болван захочет возиться с девицей, от которой – за километр видно – ничего, кроме головной боли и непри­ятностей, не дождешься? Нет, наверное, подумали, что он ее папаша. Да ради бога. Свенсон вполне мог бы быть ее отцом. И вполне может поз­волить себе удовольствие, которого его лишила Руби – она предпочла забрать в университет компьютер, который был у нее со школы, лишь бы не унижаться и не просить у него новый.
   К Анджеле подходит один из продавцов. Когда Свенсон их догоняет, Анджела и юноша, у которого на бирке написано «Говинд», уже углуби­лись в беседу. Парень-индиец с прыщавым дружелюбным лицом, кото­рое сейчас застыло от смущения, все пытается как-то уменьшиться в раз­мере – съежиться до Анджелиного роста. Он мечтает помочь клиенту, мечтает выполнять свою работу, а не пялиться на коротенькую юбчонку, белые ляжки, ботинки с носочками.
   Во всем остальном Анджела покупатель идеальный. Она точно зна­ет, чего хочет. На все уходит минут пять. Говинд уясняет себе, что ей нужно, и лишь тогда смотрит на Свенсона, на папу, ждет от него под­тверждения. Свенсон кивает. Да, конечно. Именно так. Моя дочь ниче­го не напутала.
   Когда Анджела достает свою кредитную карточку, Свенсон скромно отступает назад – пусть расплачивается; а продавец мчится за провода­ми к принтеру. Умная девочка, она вежливо отказывается от сервисной программы, предоставляемой магазином. Говинд улыбается.
   – Я сам на нее подписался, – говорит он.
   – Не сомневаюсь, – отвечает Анджела. Он протягивает ей талон.
   – Поздравляю с покупкой!
   Он объясняет, как подъехать к складу, отдает чеки Свенсону и жела­ет Анджеле удачи.
   – Вы – чудо, – говорит ему Анджела.
   – Это моя работа, – отвечает он, зардевшись от удовольствия.
   Из магазина Анджела со Свенсоном идут гораздо медленнее, еле пе­редвигают ноги, как парочка после бурного свидания.
   – До чего же просто, – говорит Анджела. – Все в жизни должно быть так вот просто.
   Свенсон объезжает здание. Из машины они выпрыгивают одновре­менно – как клоуны в цирке. Анджела берет коробку поменьше, кладет в багажник. Все вряд ли поместится, но Свенсон постарается. Усилием воли он вводит себя в состояние физической уверенности, в котором он сумеет мобилизовать напрямую зависящую от тестостерона способ­ность оперировать пространственными параметрами. Он не забыл ис­торию про ее отца-астматика. В конце концов он ухитряется захлопнуть багажник. Вот! Оказывается, без него здесь действительно было бы не обойтись. Может, она и ориентируется в этом прекрасном новом мире RAM и мегагерц, а он зато может преподать ей урок самой обычной гео­метрии и знает, как запихнуть крупногабаритные предметы в ограни­ченное пространство.
   – Вот и порядок! – говорит он. – Как насчет ланча?
   – Может, не стоит? – говорит Анджела. – Я буду беспокоиться за то богатство, которое лежит в багажнике.
   – Здесь ведь не Южный Бронкс. Напоминаю, это Вермонт. Можно все оставить на заднем сиденье с незапертой дверью, и никто ничего не тронет.
   – Незачем напрашиваться на неприятности.
   – Ладно, – соглашается Свенсон. – Тогда можно отправиться в сторону Юстона и остановиться в каком-нибудь придорожном кафе, где машину будет видно из окна.
   – Мне, честно говоря, не очень хочется. Я буду волноваться. Если вы голодны, давайте найдем какой-нибудь «Макдоналдс».
   – Я не настолько голоден.
   Свенсон поверить не может, что он, отвезя эту мерзкую девчонку за шестьдесят миль и убив на нее весь день, еще и упрашивает ее сходить с ним перекусить. И все же… все же он расстроен. Он так живо представ­лял себе, как после промозглой улицы окажется в тепле ресторанного зала, как будет пахнуть кофе, мясным рулетом с пюре, как будет играть музыкальный автомат. Он чувствует себя мальчишкой, которому девоч­ка говорит на свидании, что ей надо пораньше домой.
   – Мне бы лучше вернуться поскорее, – говорит она.
   – Вполне вас понимаю. – Он не может скрыть обиды в голосе, да и на газ, выезжая со стоянки, жмет слишком резко. Анджеле, чтобы не по­ валиться на него, приходится схватиться за ручку.
   Свенсон сворачивает по развязке в сторону от города. Шоссе здесь уже узенькое, двухполосное.
   – Вот еще что, – говорит Анджела. – Послушайте! Вы не обязаны соглашаться, но я очень рассчитывала, что вы поможете мне занести все это ко мне в комнату и установить. Если вы откажетесь, я не обижусь. Я не хочу портить вам весь день.
   Свенсон на мгновение задумывается.
   – Боюсь, я не смогу помочь вам установить компьютер. Мой собирала жена. От меня толку, как оказалось, никакого.
   Идиот! Зачем было упоминать Шерри? Что он этим хотел сказать? Любой нормальный мужик согласится помочь установить компьютер, вне зависимости от того, умеет он это или нет.
   – Ничего, – говорит Анджела. – Установить его, пожалуй, я и сама смогу. А вы окажете мне моральную поддержку.
   – На это меня хватит, – говорит Свенсон.
   – Знаю. Это в вас самое замечательное. Раньше ни у кого не находи­ лось времени меня поддержать или мне помочь.
   – Это моя работа. – Может, этот индийский акцент – лишнее? Вдруг Анджела решит, что его пародия на Говинда – проявление расизма? Или это знак того, что у них теперь имеется общее прошлое, которое с каждой минутой увеличивается, которое их объединяет, и уже есть фразочки, понятные только им двоим?
   Но Анджела, похоже, думает совсем о другом.
   – Знаете… если компьютер заработает, я смогу распечатать недостающие страницы, и тогда сразу вам их отдам.
   Больше они ничего не говорят почти до самого Юстона. Въезжая в университетские ворота, Свенсон чувствует себя опустошенным. Ему хочется повернуть назад, в поля, остановиться где-нибудь на обочине и прикорнуть, положив голову Анджеле на колени.
   Анджела тяжко вздыхает – именно так хотелось вздохнуть ему само­му, и в какое-то мгновение он с огромным трудом удержался. Она гово­рит:
   – Я себя чувствую так, будто меня отпускали на поруки, а теперь вы везете меня обратно в тюрьму.
   – Не совсем уж все так плохо, – врет Свенсон. Но сам он чувствует то же самое.
   – Вам легко говорить. У вас есть машина. Вы можете уехать куда хотите.
   – Послушайте… Если вам действительно понадобится куда-нибудь поехать, не стесняйтесь, звоните мне… Я вас отвезу. – Он не может больше притворяться, что всего лишь выступает в роли заботливого преподавателя.
   – Спасибо. Удивительно мило с вашей стороны. Вы следите за «лежачими полицейскими»? У нас в багажнике столько техники.
   Свенсон сбавляет скорость и с благодарностью думает о компьюте­ре – доказательстве собственной невиновности. У них было дело, они его сделали. Ему уже наплевать, увидит кто-нибудь их с Анджелой вмес­те или нет. Он невиновен. Они выполнили задание, и ничего неподоба­ющего не произошло.
   – Напомните мне, в каком из общежитий вы живете. Они все на одно лицо. Мы с женой обитали в Довере. Еще в доисторические времена.
   Ну вот, он опять поминает Шерри. Она улавливает намек. Он женат. Анджела, замечает он, про своего друга не вспоминает. Почему не помо­жет ей отнести компьютер наверх, наверняка ведь здоровенный детина с могучими коронарными сосудами.
   – В Ньюфейне. Тоже убогое название. – Юстонские студенты считают, что общежития названы как города Вермонта. Никто им не рассказал, что это города называли в честь друзей Элайи Юстона. Универси­тет, изо всех сил стремящийся стать демократическим заведением, умалчивает о том факте, что его основатель с дружками владели когда-то большей частью штата. – Теперь направо. Вон туда.
   Естественно, он помнит. Он же заезжал за ней утром. Он тормозит у входа.
   – В это время дня посетителей-мужчин пускают?
   – Вы шутите? Времена изменились. Правила о часах посещений отменили лет сто назад. Мужчины могут приходить в любое время. К тому же вы – преподаватель. Можете делать, что вам заблагорассудится.
   – Учитывая нынешние тенденции, – говорит Свенсон, – мое поведение может быть расценено как предосудительное.
   – Что вы имеете в виду? – не понимает Анджела.
   – Так, ерунда.
   Анджела выходит из машины.
   – Вы можете остаться. Посидите здесь, проследите, чтобы ничего не украли. А коробки я отнесу сама.
   – Как-то странно – я буду сидеть и смотреть, как вы надрываетесь? – А не странно будет, если кто-нибудь увидит, что он сидит в машине у общежития? – Никто не станет среди бела дня вскрывать багажник.
   – Наверное, вы правы, – говорит Анджела. – Только давайте поосторожнее, ладно?
   Свенсон подходит к багажнику, отпирает его. Оба берут по коробке. Анджела идет впереди, он – за ней, с монитором.
   Сколько лет он не бывал в общежитии! Общежитие Руби напомина­ет скорее какой-то старый многоквартирный дом. Он там побывал од­нажды, год назад, в августе, когда семестр только начинался – в это время у всех общежитий вид какой-то призрачный, нереальный.
   Он входит в вестибюль – аппарат с газировкой, доска объявлений, на которой висит лишь листок с правилами пожарной безопасности, – и в нос ему ударяет запах пота, кроссовок, тренажеров. Как ребята такое терпят: каждый день приходят домой, а их встречает застоявшаяся вонь. Что говорит лишь об одном: он человек другого поколения. Для них это запах самой жизни. Ароматы, которые предпочитает он, – чес­нока, жареной курицы, вина, яблочного пирога, цветов из садика Шерри, – в их представлении отдают родителями, духотой и скукой. Вечера, проведенные дома, взаперти, вдали от друзей. Запах живой смерти.