Пулатов Тимур. Плавающая Евразия

   - Так чем могу быть полезен? - с некоторым раздражением спросил Давлятов, видя, что формальная сторона их знакомства затянулась.
   - Вы раздражены - это хорошо! Я ждал этого момента, ибо раздраженный человек может легче сообщить о других, кого он либо недолюбливает, либо считает помехой своему существованию... Так вот, к нам поступили данные, что в районе вашей улицы работает незаконно установленная множительная машина... возможно, та, на которой размножают эти провокационные предупреждения ОСС о якобы предстоящем сильном землетрясении... Вы, как сейсмолог... просто как честный гражданин, не могли бы вы указать, кто из соседей устроил у себя тайную типографию?
   - Я уже не сейсмолог! - непроизвольно вырвалось у Давлятова. - Просто гражданин... не знаю, насколько честный, скорее наоборот. Так что извините...
   - Оттого что вы уволились с вашего ИПЗ, вы ведь не лишились своей профессии, - резонно заметил гость: - Вы дипломированный сейсмолог... Кстати, я слышал, что институт, откуда вы ушли, скоро переименуют в Академию прогнозирования землетрясений. Она будет занимать двадцатиэтажное здание со штатом в три тысячи человек, это намного больше, чем в ИПЗ. Ожидаются кадровые изменения. Такие, как Айтзаров, могут уйти, не выдержав конкурса, так что у вас есть большая надежда...
   - Нет, я не знаю, у кого из соседей есть множительная машина. Знал бы - сказал, будьте уверены! И вообще, если уж честно, - я страшно зол на членов этого самозваного ОСС. Кого-кого, а меня бы они могли избрать если не председателем, то хотя бы членом Совета. Ведь я первый, кто предсказал... - решительно заявил Давлятов, недовольный тем, что ему снова напомнили об Айтзарове.
   - Благодарю, мне это и надо было знать. - И гость раскрыл какой-то журнал, быстро нашел графу с подробными сведениями об улице, каждом доме, его жильцах. - Прошу, распишитесь возле своей фамилии... Это - чистая формальность, на случай, если наш старший инспектор не поверит, что я был у вас, - старик подозрителен. - Гость хохотнул и, повернувшись, быстро направился к выходу, размахивая попискивающим чемоданом-прибором. - Кстати, - повернулся он, уже выйдя за ворота, - под вашим домом зарыт металл... не просто куча металла, а, скорее, некий предмет обтекаемой формы - мой прибор показал это... Нет, нет, не пугайтесь, это не ротапринт... До свидания!
   Беспокойство или простое любопытство заставили Давлятова выглянуть за ворота, хотя он и сдерживал себя, чтобы не показаться инспектору сконфуженным. И стоял, словно загипнотизированный его походкой - при каждом шаге у инспектора поднималось то одно, то другое плечо, почти касаясь ушей...
   В конце улицы его ждала машина с пассажиром на заднем сиденье. Приглядевшись, Давлятов узнал ту самую машину, которая все дни конгресса должна была обслуживать фемудянского академика. И не успел он ниче-го толком понять, как инспектор влез в машину и сел рядом с пассажиром, в котором Давлятов узнал Шаршарова...
   Давлятова передернуло от возмущения. Он хотел было броситься за машиной, чтобы вцепиться в своего бывшего духовного отца, вместе с Байбу-таевым разыгрывающего комедию. Тайна домашней типографии!..
   "Бестия! - подумал он о Шаршарове. - Написал на меня донос?! Мстит за то, что я не покинул Союз? Ренегат проклятый!"
   Прав был Давлятов отчасти: действительно донесли, только сделал это не Шаршаров, а фемудянский академик, и не на него донесли, а на Салиха, разоблачений которого боялся академик...
   VI
   Ровно в семь, вечера на экранах телевизоров появилась за овальным столом группа академиков-сейсмосветил, среди которых уютно пристроился и наш знакомый фемудянин. Технические помехи разрезали надвое и лицо ведущего, и телефонисток в стеклянных кабинах, приготовившихся записывать вопросы встревоженных шахградцев. Набежали цифры - одна крупнее другой номера телефонов, установленных в кабинах; по ним можно впрямую выходить на академиков. Всеобщий интерес к передаче подогрелся семикратным, на протяжении всего дня, объявлением по шахград-скому радио и телевидению.
   Вопрос, который мучил всех шахградцев, сидящих у телевизоров, был задан гражданином, назвавшим себя Кадамовым:
   - "Откуда такая точность в программе землетрясения - около десяти часов вечера? Не может ли ударить сейчас, сию минуту, когда весь город сидит в домах, у телевизоров?"
   И ведущий машинально бросил взгляд на потолок студии, как бы мысленно оценивая его на прочность:
   - Прошу, кто ответит?.. Академик Лайлаков...
   - Товарищ Кадамов и все могут быть спокойны, - бодро начал Лайлаков, ни сейчас, ни в десять вечера, ни потом землетрясения не будет. Это абсурд!
   Все вроде бы убедительно прозвучало в устах академика, только это словечко "ни потом" обескуражило. Как это "ни потом"? Никогда, значит, ни через год, ни через сто лет. Но ведь трясло же Шахград, а раз так, то, по логике, должно трясти и в будущем, пусть отдаленном, необозримом. Или, может, конгресс, собравшийся в Шахграде, нашел способ избавления человечества от землетрясений?
   Кадамов, поколебавшись, решил снова позвонить на телестудию, чтобы спросить об этом, но все номера телефонов, как ни пытался он пробиться, были заняты.
   - "Известно, что в этом году была на редкость теплая зима, - стал читать вопрос гражданина Карабаева ведущий. - Говорят, что тепло это ушло в землю, она расширяется и ударит в десять вечера сильным землетрясением..." Прошу вас, академик Нюев...
   - Мой уважаемый коллега, академик Лайлаков, - глянул куда-то вверх Нюев, - убедительно доказал, товарищ Карабаев, что ни сейчас, ни потом, ни тем более в десять часов землетрясения не будет. Что же касается теплой зимы, то в Африке, друзья мои, теплее, чем в нашей Средней Азии, и африканское тепло, уходящее в землю, нисколько не расширяет ее, а наоборот. Вы, товарищ Карабаев, наверное, слышали теорию о том, что земля сжимается, следовательно, и африканский материк сжимается. Убедил я вас? - обратился через экран к Карабаеву академик и утвердительно ответил себе: - Убедил!
   "Ни хрена не убедил! - хотел крикнуть ему в ответ Карабаев. - Хотя ты и академик и получаешь тысячу в месяц, да еще в спецполиклинике лечишься и в закрытом магазине обарахляешься... а я простой слесарь и имею всего сто двадцать и язву желудка от матушки-русской... голубушки... но все равно ни хрена не убедил!" В сердцах Карабаев хотел снова позвонить на студию, но линия была наглухо занята.
   - Вопрос гражданки Чичикиной: "Меня с утра тошнит, голова болит, не есть ли это предчувствие землетрясения, которое ожидается к десяти часам вечера?" - прочитал очередной вопрос ведущий и икнул, будто тошнота гражданки Чичикиной передалась и ему. - Прошу вас, академик Норов...
   - Вы, наверное, что-нибудь съели несвежее, товарищ Чичикина, остроумно вышел из положения академик Норов. - Советую вызвать "скорую" на дом...
   Сидящие за овальным столом коллеги-академики хмыкали, вымученно улыбаясь, и только Чичикиной было не до смеха. Она даже возмутилась, серьезный человек, академик, а отшучивается, будто догадывается, что ей, пенсионерке, задержали на почте пенсию, посему она со вчерашнего дня сидит на воде и сухарях, а от этого навряд ли затошнит... Когда ей тоже не удалось во второй раз пробиться на телестудию, Чичикина попыталась успокоить себя мыслью: "Ничего, я этого академика в газете пропишу, пусть знают у него на работе, какой он шутник..."
   - "Известно, что на Западе и даже в Японии есть прибор, с точностью определяющий место и время землетрясения... Почему бы Шахграду не закупить этот прибор, чтобы не сидеть и не гадать - завтра ударит или через неделю, в полдень или ближе к десяти вечера?" Этот вопрос задает гражданин Шаршаров, - сообщил ведущий, - прошу вас, академик Сааков, ответить...
   Давлятов, за неимением своего телевизора, смотрел передачу на квартире Мирабова в компании врача и его десятилетней дочери Хури.
   - Шаршаров? - вдруг воскликнул он. - Я не ослышался?! Иуда! Доносчик!
   - Неужели товарищ Шаршаров всерьез думает, что, если бы такой прибор был изобретен, он бы не был в первую очередь изобретен нашими славными учеными? - несколько нескладно, зато убедительно ответил академик Сааков.
   - Спасибо, убедительно! - поддержал его ведущий, ибо вопрос имел деликатную окраску.
   "Не убедил, гнида! - зло пробормотал Шаршаров. - Я бы тебя, с твоими куцыми доводами, не только в Академию наук, но и на страницы "Белой медведицы" не пустил бы, хотя бреда и там было предостаточно..." И хотел прямо, без обиняков сказать об этом академику, но во всех телефонах, выходящих на телестудию, слышались короткие гудки.
   Мирабов, заинтересовавшись вопросом гражданки Чичикиной о тошноте и головной боли - предвестниках землетрясения у особо чувствительных натур, одним краем глаза смотрел на экран телевизора, а другим - на диск телефона, тщетно пытаясь прорваться с вопросом к академикам. Им тоже были отмечены два-три случая подобной чувствительности, о которых он узнал у пациентов своей больницы, и он жаждал полемики с Норовым. Только дочь его сидела будто безучастная ко всему, должно быть не понимая, зачем вокруг столько шума!
   Давлятов выхватил у Мирабова трубку:
   - Может, мне повезет... Удивительно, - не поверил он, - линия свободна...
   - Гражданин Салих, - сказал ведущий,-вчитываясь в телефонограмму. Тут вроде и вопрос и утверждение... Гражданин Салих спрашивает: расширила ли наука знания того, на чем держится земля? "Ведь известно, - пишет он, что земля - на роге быка, а бык на рыбе, а рыба на воде, а вода на воздухе, а воздух на влажности, а при влажности обрывается знание знающего..." Прошу, академик Зияев... - предоставил ведущий слово очередному, как отмечено в сценарии, оратору.
   И не успел Зияев открыть рот, как инициативу подхватил академик-фе-мудянин, который, услышав имя Салиха, заерзал в кресле, сжимая кулаки.
   - Позвольте ответить! - не дожидаясь своей очереди, вмешался фему-дянский академик.
   - Прошу! Прошу! - смутился ведущий, словно боясь, как бы между академиками не возникла перепалка на глазах у миллиона зрителей. - Если уважаемый академик Зияев не возражает...
   - Нет, я не возражаю, - мрачно молвил Зияев, - напротив, рад выслушать авторитетное мнение своего коллеги...
   - Просто поразительно, - начал фемудянский академик, в упор глядя в камеру, словно желая взглядом испепелить задавшего вопрос, - в наше время, на исходе века, который называют веком небывалого взлета научных открытий... чтобы у кого-то в голове могла еще вертеться подобная белиберда о быке, держащем землю, и о рыбе на воде... Простите, гражданин Са-лих, но мне кажется, что вы просто решили поиздеваться не только над нами - пусть нас, участвующих в этой передаче, вы не уважаете! - но и над своими земляками-шахградцами... Любой школьник, подними его среди ночи в постели, без заминки скажет: земля держится на плавающих платформах, которые, наползая одна на другую, вызывают землетрясение... Мне кажется, что шахградцы должны выявить в своей среде таких, кто, подобно гражданину Салиху, сеет в народе суеверие и мистику, ослабляя его волю к стойкости... Мы не дадим погибнуть цитадели нашей цивилизации - родному для нас всех Шахграду!
   "Сатана, - прошептал Салих, - вспомни-ка, кого Он поставил наместниками после гадян и поселил на этой земле... долины ее вы заняли каменными зданиями, в горах иссекли себе каменные домы. Сказано было: помните благодеяния Бога и не злодействуйте, распространяя на земле нечестие... Значит, только ты один, сатана, остался жив из всех, кто пришел на эту землю после гадян... Один ты, академик..."
   Салих тщетно пытался связаться с телестудией, чтобы напомнить фему-дянскому академику об этом, но ведущий программы уже нетерпеливо поглядывал на часы - вместо краткого, лаконичного ответа по заранее заготовленному сценарию фемудянин целых полчаса давал отповедь гражданину-идеалисту Салиху, в счет драгоценного времени других академиков, и невольно подвел передачу к черте.
   - Уважаемые шахградцы! Не скрою, мы не успели сегодня ответить на все ваши телефоновопросы, но впереди у нас еще не одна встреча с сейс-мосветилами... Сейчас же позвольте завершить передачу... тем более что до десяти часов осталось каких-нибудь сорок минут... Простите за шутку, спохватился ведущий, подумав, что наверняка ему теперь несдобровать за это упоминание, пусть невольное, о злополучных десяти часах - начальством было строго запрещено по всем каналам связи града произносить слово "десять" применительно к ходу времени, чтобы лишний раз не смущать покой шахградцев. - Желаю всем спокойной ночи...
   - И тебе, соловей, того же желаю! - воскликнул Давлятов с такой гримасой, словно собирался ударить кулаком по экрану телевизора, задержись ведущий еще на секунду...
   В нашем Шахграде не было Службы опроса. И посему никто не мог сказать, что же подействовало на тех, кто вчера к десяти... простите, двадцати двум часам остался, заигрывая с судьбой, в своих домах и пренебрег почтовым предупреждением. Сегодня же многие из них присоединились к устремившимся на площадь, где рассекались основные улицы квартала.
   Подействовало, наверное, то, что в школах отменили занятия, отправив детей по домам, даже младенцев не принимали в яслях... И вот уже замелькали в толпе вчерашние скептики, таща за собой упирающихся детей, которых оторвали от телепрограммы "Спокойной ночи, малыши!" с убаюкивающей песенкой и тиканьем музыкальных часов...
   В толпе мелькнул и Мирабов, крепко держащий дочь за руку. Давлятов протиснулся к нему, и Мирабов, почувствовав что-то неладное, участливо спросил:
   - Что-нибудь случилось?
   - Какой-то тип явился ко мне с прибором, - охотно признался Давлятов. - Что-то прощупывал во дворе, измерял... искал тайную типографию, где размножают эти почтовые предупреждения... Подлец Шаршаров наклеветал на меня... Вообще меня поражают эти наши либералы-правдолюбцы, - все более возбуждаясь, продолжал Давлятов. - На Западе Шаршаров писал пасквили о жизни в Союзе, в Союзе он пишет доносы, обвиняя честных людей в недозволенной деятельности в пользу Запада... кто хорошо платит, под дудку того они и воют, - не совсем удачно ввернул в свою речь Давлятов избитую поговорку и сам же сморщился от этой безвкусицы.
   Мирабов не ответил ему, и они оба помолчали, прислушиваясь к разговорам вокруг. У всех на устах была сегодняшняя телепередача с участием сейсмосветил. Возмущались тем, что академики все затуманили. Особенно тот, который набросился чуть ли не с бранью на бедного гражданина Сали-ха. Возмущавшийся неожиданно переменил тон и захохотал, изображая привычку фемудянского академика все время с подозрением щурить глаза и вытягивать губы.
   Стоящая рядом женщина тоже расхохоталась и в ту же минуту вдруг стала падать. Ее подхватили и уложили, обморочную, прямо на скамейке, закричали в один голос:
   - Есть ли здесь врач?!
   - Есть! Есть! - побежал, расталкивая толпу, Мирабов, открывая на ходу чемоданчик с лекарствами.
   Давлятов схватил за руку дочь Мирабова, опасаясь того, что она может убежать. Мирабова пропустили вперед, он опустился на колени, всматриваясь в лицо женщины, лежавшей в обмороке.
   - Каталепсия, - сказал Мирабов. - Бывает от напряжения, когда непроизвольным смехом подавляется подспудный страх...
   Этих слов, казалось, было достаточно, чтобы к женщине вернулось сознание. На судорожном лице ее открылись щелочки глаз. Несколько мгновений она смотрела, не понимая, где она и что с ней, затем испуганно подняла голову.
   - Который час? - спросила она тихо.
   Все вздрогнули от ее вопроса, возвращавшего к тревожному ощущению времени. Какой-то гражданин дрожащей рукой вынул карманные часы:
   - Пять минут одиннадцатого... - Сказал и вдруг понял, что время перевалило. - Да, да, пять минут... миновало! - воскликнул он, щелкая крышкой часов.
   - Миновало! Миновало! - подхватили все.
   Приступ, уложивший гражданку, невольно отвлек всех от хода времени, уже перевалившего за тревожную черту. И теперь все были на редкость предупредительны к больной. Женщины ни за что не хотели отпускать ее одну домой, гражданин с карманными часами пожелал подвезти ее на собственной машине... словом, долго не отходили... Мирабов затерялся в толпе, и Давлятову пришлось успокаивать его дочь.
   - Наверное, еще с кем-то случилось плохо. Папа бросился на помощь.
   - Он мне совсем не папа, - резковато возразила Хури и ничем не ответила на удивленное восклицание Давлятова: "Как это не папа?"
   По их подавленному виду Мирабов догадался об обмене короткими репликами между Давлятовым и дочерью, печально вздохнул. Давлятов проводил отца и дочь к их дому, проникаясь сочувствием к Мирабову и радуясь в душе тому, что живет бобылем.
   Хури легко вбежала за ворота, Мирабов задержался на улице.
   - Она и вам внушала, будто бы я не ее отец?
   - Да, но... - не зная, что ответить, развел руками Давлятов.
   - Хури вообразила, будто я ее приемный отец... а настоящий отец принц благородных кровей - будто бы ищет ее по всему свету. Но злые люди в их числе и я - умышленно скрывают ее местонахождение... Это проскальзывало в ее словах и раньше, но сейчас она просто с ума сходит. Стала чрезмерно раздражительной, по ночам плачет... Боится, как бы принц-отец не остался погребенным под обломками хрустального дворца... Странные они, наши дети. Неприятие реальной жизни вокруг, с обманом и фальшью, выражается у одних в жестокости и цинизме, у других - в переживании выдуманной ими сказочной жизни. - Мирабов повернулся к воротам, как бы боясь, что дочь может подслушать их разговор... и между створками, освещенными светом из глубины двора, прорисовалось лицо Нахангова, в глазах которого блеснули слезы. - Не знаю, чем я обидел ее? Разве я плохой отец? Не лучше, правда, но и не хуже других... Извините, я пойду. Вздремну часок-другой, пока не начнутся звонки-вызовы. И в эту ночь, уверен, знакомые не оставят в покое. Но что поделаешь, всякие нервные, сердечные приступы настигают, как правило, после полуночи. - Мирабов вяло пожал руку Давлятову и протиснулся в полураспахнутые ворота...
   Едва Давлятов ступил на свою улицу, как услышал голос Нахангова, доносившийся с его двора:
   - Наргизахон! Батурбек! Сначала вас нельзя было туда загнать, теперь же не выгонишь!
   - Шербек решил спать в бункере, - послышался детский голос. - Говорит, что там красивее и уютнее, чем в верхнем доме...
   - Нет, нет! - запротестовал Нахангов. - Так не должно быть! Не должна семья быть раздробленной, одни внизу, другие наверху. Семья священна и неделима - и такой она останется и в радости и в тревоге... - И, будто услышав шаги Давлятова на улице, выглянул за ворота, чтобы лишний раз напомнить соседу: - Руслан, вы не забыли о нашей конференции? Подготовка к ней идет полным ходом, создан оргкомитет... Так что думайте, шевелите мозгами... Ваше выступление должно произвести фурор!
   - Я думаю... - сказал уклончиво Давлятов и вдруг вздохнул тревожно.
   - Что с вами? - спросил чуткий Нахангов.
   - Смотрю на вас и завидую доброй завистью, - проговорил, вымучен-но улыбаясь, Давлятов. - У вас семья спаянная. И дочь вас так любит... А я каждый вечер возвращаюсь в дом, где бродят одни лишь призраки...
   - Да, семья моя - образцовая и вместе с тем типичная, - сказал Нахангов. - Мы сумели создать новую семью, из духа которой изгнана идея Бога. Семья эта зиждется на иных, более прочных связях: их держит в своих руках Отец (с большой буквы!), отец-атеист, образ которого олицетворяет для домочадцев одновременно и вечность и быстротечность бытия. В новой семье все движет не слепая вера, не вера вообще, а вера опыта, вера рук, глаз... все можно попробовать на зуб, проверить, потрогать... Это трудная вера, но достойная человека. И мы дали эту веру ему... Мы отвергли легкое, иллюзорное и выбрали трудное, ибо служим человеку в его каждом дне, в каждом миге его жизни... что же касается вашего одиночества, друг мой, вдруг заговорил Нахангов не своим голосом, и, когда Давлятов удивленно поднял голову, опущенную от смущения, мелькнуло лицо Мирабова, хотя и ненадолго, - ваше одиночество можно легко скрасить... свяжитесь с той особой, с которой провели бурные дни... и, может быть, она признается в том, что этот незаконнорожденный - плод вашей страсти. Ха-ха! - заключил свои слова Нахангов смехом. - Эта шутка, уверен, поможет вам спокойно уснуть... Шутка! Шутка!
   - Шутка, конечно, я понимаю, - пробормотал Давлятов, хотя с этой минуты в его душу примешалась еще одна смутная тревога...
   VIII
   Сегодня вечером в своих почтовых ящиках шахградцы обнаружили среди газет "Шахградская правда" и "Вечерний Шахград" конверт с очередным посланием ОСС - Общественного совета спасения.
   "Несмотря на то, что в нашем граде за двухтысячелетнюю его историю произошло десять тысяч четыреста сорок семь землетрясений различной силы, вчитывался в слова послания Давлятов, - очень слабо велась сейсмологическая пропаганда среди населения. ОСС поставил себе задачей за оставшиеся до очередного землетрясения дни как-то восполнить этот пробел. При желании каждый шахградец сам может определить силу толчка по принятой в цивилизованных странах двенадцатибалльной системе.
   Один балл. Не ощущается ни людьми, ни животными.
   Два балла. Ощущается только теми людьми, которые находятся в покое, чаще на верхних этажах зданий. Легкие люстры иногда покачиваются.
   Три балла. Отчетливо ощущается в помещениях, особенно на верхних этажах, хотя многие люди еще не осознают, что это толчок землетрясения; им кажется, что земля дрожит от проезжающего недалеко трамвая или поезда метро.
   Четыре балла. Днем ощущается в помещении многими, вне помещения - лишь немногими людьми. Ночью некоторые из них просыпаются. Сдвигается с места посуда, открываются ставни окон и двери, стены трещат. Такое впечатление, будто тяжелый грузовик ударился о стену вашего дома.
   Пять баллов. Ощущается всеми, и бодрствующими и спящими. В ряде случаев трескаются стекла окон. Посуда и цветочные вазы опрокидываются. В стенах прорезаются трещины. Маятниковые часы могут остановиться.
   Шесть баллов. Паникеры в испуге выбегают из домов. Иногда сдвигается даже тяжелая мебель и пианино, со стен и потолка падает штукатурка. Небольшие разрушения по всему городу.
   Семь баллов. Все массово выбегают из домов. В хорошо построенных домах небольшие разрушения, в плохо построенных, неудачно спланированных значительные. Отдельные трубы в заводских помещениях разрушаются. Ощущается даже людьми, сидящими в это время за рулем машины.
   Восемь баллов. В сейсмостойких домах - повреждения небольшие. В обычных же домах из кирпича и глины, с деревянным каркасом - сильные. Панельные стены отделяются от каркаса. Падают заводские трубы, колонны, памятники. Опрокидывается тяжелая мебель. Люди, ведущие автомашины, испытывают сотрясения.
   Девять баллов. Значительные разрушения даже в зданиях, рассчитанных на сейсмичность города. Каркасные постройки перекашиваются и наклоняются. Здания из обычных материалов сильно разрушаются, часть из них даже обрушивается на людей. Землю прочерчивают трещины. Подземные трубопроводы и другие коммуникации выходят из строя из-за разрывов.
   Десять баллов. Большая часть каменных и каркасных зданий разрушается вплоть до оснований. Земля в трещинах. Искривляются железнодорожные рельсы. Повреждения в дамбах и плотинах. Вода из рек и озер выплескивается на берега.
   Одиннадцать баллов. Во всем городе остаются лишь отдельные каменные здания. Мосты проваливаются. Земля разрезается широкими трещинами. Полностью бездействуют подземные трубопроводы. Сильно искривляются железнодорожные рельсы.
   Двенадцать баллов. Полное и всеобщее разрушение города. Все, что на его поверхности, земля выбрасывает в воздух... Грязевые потоки выплескиваются из трещин земли и покрывают все мертвое пространство сплошным твердым слоем..."
   - Конец света! - воскликнул Давлятов, вытирая испарину со лба, словно он никогда не мог вообразить подобной апокалипсической картины. А ведь это были азы, которые любой посвятивший себя сейсмологии знает наизусть уже со студенческой скамьи.
   Давлятов тоже знал наизусть, но в общей атмосфере в жизни града последних дней прочитанное действовало удручающе; Давлятов невольно обежал растерянным взглядом стены, потолки, желая понять, какую же силу они выдержат. И вдруг пожалел о том, что, подобно членам ОСС, принял на себя неблагодарный труд предсказателя землетрясения.
   Весь день он сидел, увлеченный новой идеей, имеющей прямое касательство к его пророчеству. Математически вычислял... уверенный, что можно смоделировать... собрав все признаки живой и неживой природы, их можно назвать "предвестниками землетрясения". Данные об изменении уровня подземных вод, трещины на поверхности земли, ее вздутие, выделе- ние газа радона, наблюдения за необычным поведением животных перед стихией. Так можно смоделировать машину, прибор, который с точностью прогнозировал бы землетрясение, - тот самый прибор, о котором спрашивал академика Шаршаров... гнусный ренегат. Правильно ответил ему косноязычный академик Сааков: подобный прибор намного раньше своих зарубежных коллег изобрел бы Давлятов - непременно, непременно...
   Если послание ОСС так подействовало на всезнающего Давлятова, то какова должна быть реакция пребывающих в полном неведении шахград-цев? Особенно должна поразить всех эта картина: огромное пространство, где тысячу лет стоял твердо град, залито потоками грязи, все мертво, до жути тихо - и над всем пространством льется какая-то неземная музыка, реют тоскливые звуки, идущие откуда-то с верхних сфер... И на всем лежит дугой тень моста Сират с одиноким путником, фигура которого кажется увеличенной во сто крат от преломления лучей жаркого южного солнца...