Пулатов Тимур. Плавающая Евразия

   - Что это вы? - Мирабов с раздражением обратился к Давлятову. - Не надо было говорить о Нахангове, да еще и во всеуслышанье. Человек столько вам добра сделал. Отца родного, можно сказать, заменил...
   Давлятов, не зная, как ответить на его вопрос, молча перешел улицу, с подозрением глянул на Мирабова.
   - А вы что делали в градосовете? Личного бункера захотелось?
   - Почему бы и нет?! Моя жизнь в такой же цене, как и ваша. Вы ведь тоже вынырнули из своего метро. Небось всю ночь не спали и боялись пропустить очередь на запись в это гуманное Бюро...
   Давлятов опешил и сел на скамейку в сквере, но, видя, что Мирабов прошел мимо, вскочил и побежал за ним.
   - Меня удивляет... - проговорил растерянно. - Вы раздражены мною, будто черная кошка пробежала между нами...
   - Да, я недоволен, - с жестокой неумолимостью ответил Мирабов. - Я не умею притворяться. Меня раздражают ваши наскоки на Нахангова. Неблагородно предавать своего доброжелателя... благодетеля - как вы его называли.
   Давлятов, снова почувствовав тяжесть в ногах, сел на первую попавшуюся скамейку и умоляющим тоном попросил Мирабова, который с осуждением посмотрел на него:
   - Давайте объяснимся. Ведь мы были так откровенны друг с другом, так доброжелательны. А тут вдруг ссора и раздражение...
   Мирабов нехотя сел на краю скамейки и тревожно посмотрел по сторонам.
   - Мне тоже кое-что не нравится в ваших словах, - осторожно молвил Давлятов, тоже оглядываясь. - К примеру, Салих... что он вам сделал дурного? Вы осудили его за то, что он вспомнил Иоанна Златоуста и императрицу? Помните? - заискивающе посмотрел Мирабову в глаза Давлятов.
   - А кто он вам? Брат? Сват?
   Давлятов заерзал от его испытующего взгляда и сказал, напряженно всматриваясь в проходящих мимо шахградцев, словно искал среди них того, о ком шла речь:
   - Он часть меня, этот Салих, притом часть наиболее активная в сомнениях и вопросах. Я ведь человек, выражаясь вашим врачебным языком, амбивалентный, как и большинство сегодняшних типов. Так вот... ко всему я испытываю два чувства, всему даю две оценки... самые противоположные, мучительно раздваиваюсь.
   Мирабов выслушал его внимательно и с таким видом, будто испытал облегчение, воскликнул:
   - Не пойму тогда, чем я вас не устраиваю, когда защищаю Нахангова?! Каким бы он вам ни казался властным, сухим, рациональным и удачливым ведь, признайтесь, вас более всего бесит его удачливость? - он тоже дополнение моей сущности...
   Приятели помолчали, с удивлением глядя друг на друга, словно только теперь обнаружили истинное лицо каждого, и, воспользовавшись паузой, возле них остановился тощий кособокий человек, который шел за ними от самого здания градосовета.
   - Позвольте присесть к вам, - несколько манерно выразился он и, не дожидаясь приглашения, сел между ними, положив на колени потертый портфель.
   - Вы страховой агент? - с неприязнью спросил у него Мирабов.
   - Не только, - загадочно произнес незнакомец, открыл портфель, но ничего не вынул из него и захлопнул. - Познакомимся, моя фамилия Лютфи.
   - Вы продаете разрешения на эти бункеры? - неожиданно для самого себя задал такой вопрос Давлятов.
   - Как вам сказать? - продолжая нагнетать таинственность, сказал Лютфи. - Но для начала давайте пожмем друг другу руки, чтобы проникнуться доверием. - И протянул руку в сторону Мирабова, который в ответ не сделал никакого движения.
   - Вы человек бесцеремонный. С такими мы не знакомимся, - важно ответил Мирабов и посмотрел на Давлятова так, словно спрашивал у него: "До какихлор этот тип будет играть на наших нервах?"
   - Моя бесцеремонность с лихвой окупится, когда вы поймете, что услуги, которые я предлагаю, жизненно важны для вас, особенно в такое время, когда ко всему приходится пробираться через сложные лазейки и лабиринты - от одного доверенного лица к другому, по некоей пирамидальной системе с фараоном наверху, - выпалил Лютфи эту смесь, состоящую из намеков, упреков и бессмысленности, ловко замазанную трезвостью и участием. - Но если говорить начистоту, то из всей толпы, собравшейся у градо-совета, я выбрал только вас двоих, интуитивно почувствовав влечение, как к людям весьма порядочным... Я,так жду этой катастрофы - простите за кощунственную откровенность! Жду, что она сразит всех лжецов, мелких людишек, оставив только несколько порядочных шахградцев, от которых пойдет потом новый род, порода с чистой кровью... И мой долг всячески помогать людям порядочным... и из тысячной толпы я разглядел черты порядочности только у вас обоих. Недаром вы тянетесь друг к другу, затем опять раздражаетесь - я невольно подслушал вашу мелкую ссору. Простите...
   Мирабов и Давлятов, переглядываясь, иронически слушали словоохотливого незнакомца, потешаясь не только над тем, что он говорит, но и над всем его обликом, манерой выражаться, жестикулировать, открывать поминутно и опять захлопывать свой портфель, словно в нем содержался очень важный документ.
   Давлятов подумал, что подсевший начнет оглядываться по сторонам, дабы никто не подслушал их разговор, шептать на ухо или, во всяком случае, выстрелит целую тираду туманностей, чтобы не выдать себя незнакомым лицам. Лютфи и не думал ничего утаивать, решил идти напролом, зная наверняка, что лишь голая откровенность не вызовет никаких подозрений и кривотолков в таком мокром деле, о котором он намерен был говорить. Потому он сказал без обиняков:
   - Адамбаев сказал неправду. Действительно, градосовет решил дать разрешение на строительство бункеров, кроме тех тридцати, сооруженных ранее. Но не сразу всем, чтобы не было бума и паники, а по сто разрешений каждую неделю... хотя, согласитесь, и в этом нет никакого смысла, ибо за две недели, оставшиеся до катастрофы, разрешение успеют получить только двести домовладельцев. А остальные двести тысяч? Простите! - спохватился Лютфи, потирая руки, словно они у него озябли. - И опять меня заносит в стррону... Должен признаться, что я человек в высшей степени прилипчивый. Со мной общаются, но потом я вижу, что начинаю всем надоедать своей прилипчивостью, желанием всюду всем помогать. Иногда мне деликатно намекают, стараются тихо отойти от меня, но все ищу связей - назойливо ищу, даже с теми, кто не нуждается в моем обществе... как вы, например...
   - Не страдаете ли вы циклотемией - угрюмая подавленность и подозрительность сменяется у вас чувством полета, желанием поговорить о возвышенном? - прервал его Мирабов.
   Лютфи вдруг помрачнел, насупился и сказал нехотя:
   - Ничего нет возвышенного в том, что я вам предлагаю... Шеф наш - его побаивается сам председатель градосовета. Депутат, который ворочает трестом с миллиардным оборотом... он забрал все эти сто разрешений, чтобы распоряжаться ими по своему усмотрению... Но боюсь я, что разрешения могут попасть в руки подлецов, которые и выживут после катастрофы, в то время как не останется ни одного порядочного... Вот я и предлагаю: желаете ли вы купить себе по разрешению на бункеры?
   - Депутат - это его кличка? - спросил Мирабов, явно заинтересовавшись тем, что пришлось услышать.
   - Нет, конечно! Неужели вы думаете, что у наших людей скудная фантазия, чтобы называть так шефа? - обиделся Лютфи. - Он действительно личность неприкосновенная.
   Давлятов же, напротив, сидевший подавленным не столько словоохотливостью незнакомца, сколько его нервной напористостью и суетностью, спросил как бы между прбчим:
   - А он, скажите, в числе тех тридцати уважаемых шахградцев, имеющих личные бункеры?
   Безобидный вопрос его почему-то снова обидел Лютфи, и он, досадливо хлопнув себя по колену, воскликнул, да так, что прохожие оглянулись:
   - Я вижу, вам бункеры не нужны. Что же, есть люди, которые вдут против собственного блага, правда, по недоразумению или недомыслию. Вы в их числе... Тогда, может быть, заинтересуют другие услуги гуманного Бюро. Они разнообразны, как и сама жизнь...
   - Выходит, и Бюро создано, и разрешения на бункеры можно получить? Мирабов как-то недоверчиво хохотнул, чувствуя накат нервного напряжения от долгого сидения на одном месте.
   Лютфи порывисто встал, окончательно раздосадованный, но тут же, вспомнив о чем-то, снова сел.
   - Меня удивляет неопределенность ваших вопросов! И только такой терпеливый посредник, которым движет идея, может сидеть с вами уже битый час... Да, Бюро гуманных услуг, в поисках которого метались шахградцы вокруг здания горсовета, создано, но негласно, ибо, узнав, что оно выдает только сто разрешений в неделю, толпа может повести себя непредсказуемо. Тайна Бюро - это его защита. Депутат, личность инициативная и широкая, расширил услуги Бюро. Кроме бункеров мы можем предложить свои услуги на кладбище. Мы можем гарантировать лучшее, видное место на кладбище, бронировать участки для семейных склепов, изготовив заранее и мраморные плиты, и целые памятники с именами будущих... кого не пощадит рок катастрофы. Это на кладбищах первого и второго класса. Но самая приятная наша услуга, связанная с кладбищем высшего класса в Хантеми-рове. Слышали такое? Наше Бюро может выдать вам заранее документ с перечислением ваших званий и наград... академика, например, большого начальника - министра, и тогда вы можете спать спокойно, уверенный в том, что ваш катафалк въедет мимо мраморных колонн в ворота Хантеми-ровки... - Видя, что удивление, даже недоверие все еще не сходит с лиц его слушателей, Лютфи пояснил: - Я так откровенен с вами из-за своей идеи... сохранить как можно больше в нашем граде порядочных людей, не погубленных стихией.
   - И сколько все это стоит? Вы берете за услуги наличными или можно в кредит? - Мирабов почему-то кивнул совсем поникшему Давлятову, словно подбадривая его.
   - Вы же знаете, что кредит в эти дни - ненадежная форма денежных отношений. По негласному постановлению градосовета кредит отменили в сфере государственных услуг, почему же наше Бюро должно им пользоваться? И вообще, это уже не моя забота. Я вам даю телефон лица, который направит вас к другому - и так вы наконец свяжетесь с тем, кому вручите пакет с деньгами. Я знаю только телефон одного из лиц нашего Бюро... хотя, как вы догадываетесь, Бюро наше связывает если не половину шах-градцев, то весьма солидный его средний слой, насчитывающий тысячи граждан, ни один из которых, я уверен, не видел в лицо Депутата... Ах! - вдруг неожиданно воскликнул Лютфи. - Я выговорился, и мне стало легче. Вы же понимаете, что нельзя такое держать все время в себе - можно сгореть.
   - Если вы все это говорили для того, чтобы освободить душу, тогда вы действительно непорядочный человек, - проговорил недовольно Давлятов и поднялся с места.
   - Да, нечестно морочить нам головы всякой чепухой, - поддержал его Мирабов, поднимаясь следом.
   Лютфи в некотором расстройстве остался сидеть, тщетно пытаясь закрыть портфель на замок.
   - Вы меня не совсем правильно поняли, - сказал он, протягивая в их сторону руки. - Если не верите, запишите телефон того лица, которое сведет вас с другим лицом... 33 - 22 - 02... До встречи! - помахал он им вслед и с жадностью поднес ко рту бутерброд с сыром.
   Давлятов машинально записал названный телефон и, пройдя с Мирабо-вым десяток шагов по направлению к метро, вдруг хлопнул себя по лбу:
   - Ба! Так это же телефон фемудянского академика! Пройдоха! Битый час дурачил нас! - И бросился назад в сторону сквера, но скамейка, на которой они сидели с посредником Бюро услуг, была пуста.
   Досадливо морщась и чертыхаясь, Давлятов вернулся к Мирабову, дожидавшемуся его возле афишной тумбы, но тут же бросился к телефонной кабине, чтобы лихорадочно набрать номер 33 - 22 - 02.
   Мирабов ждал, просунув голову в полуоткрытую дверцу. Аппарат щелкнул, и после короткой паузы послышался в трубке неживой, ровный, без интонаций механический голос, с первых же слов навевающий тоску: "Гражданин/ка, если ты/вы/ желаешь/ете иметь дело с Бюро гуманных услуг, звони/те/ по телефону 33 - 22 - 02. Желаю/ем/ успеха..."
   - 33 - 22 - 02, - растерянно повторил Давлятов и повесил трубку, потер ухо, словно механический голос продырявил ему ушную перепонку. - Записали?
   - Мне не нужно! - резковато ответил Мирабов и, быстро попрощавшись, свернул за угол.
   "Опять обиделся, - подумал, глядя ему вслед, Давлятов. - Да и со мной творится что-то неладное. Не надо поддаваться общему психозу..." - и еще раз повторил вслух:
   - 33-22-02.
   И едва он произнес эти цифры, привлекающие своей таинственностью, послышалось рядом шипение. Давлятов вздрогнул, остановившись в защитной позе, не понимая, откуда такие звуки, будто недалеко подожгли шнур, по которому, потрескивая, побежал огонь. Мелькнуло в сознании Давлятова страшное, что сейчас последует взрыв... но вместо сильного взрыва где-то далеко грянул выстрел...
   Давлятов пригнулся, зажмурив глаза, ожидая криков, шума вокруг... но все на площади у входа в метро было буднично - шахградцы входили в одни стеклянные двери метро, выходили из других потоком... шаг за шагом поток редел, рассеиваясь, и Давлятов понял, что никто, кроме него, не слышал выстрела.
   "Слуховой обман, - догадался Давлятов. - Акоазмы - говоря медицинским языком... Нервы-нервишки..."
   XV
   Вместо обычной отеческой благожелательности на лице Нахангова промелькнуло недовольство. Давлятов съежился и застыл у ворот. Нахангов уже наполовину влез в машину, хотел было отъезжать, но, видно, сжалился над соседом, спросил:
   - Вы не пожелали разрешения на собственный бункер? Странно. - В тоне его прозвучала издевка.
   - Он бы заломил дикую цену. Вы ведь знаете мои возможности, пробормотал Давлятов, даже не подумав о том, откуда благожелателю известно о его встрече с посредником Бюро гуманных услуг.
   - Резонно, - сказал Нахангов и кивнул, приглашая соседа к себе поближе. Затем сел в машину, оставив дверцу полуоткрытой, и громко, чтобы слышали и прохожие, предложил: - Пожалуйста, пользуйтесь моим бункером комнат на всех хватит. Тем более что скоро, совсем скоро я запру вас там писать доклад, - вы ведь помните о нашем конгрессе?! Это будет первый такого рода Всесреднеазиатский конгресс, который возвестит всему миру об окончательной, бесповоротной победе атеизма...
   - Помню о конгрессе. И все время думаю о своем выступлении, пробормотал Давлятов, подавленный широтой и размахом предстоящего конгресса.
   - Думайте больше о Салихе, - сказал просто и буднично Нахангов. Думайте о том, как развенчать его взгляды, которые уже стали разъедать кое-какие пустые душонки. Салих - главный ваш враг. Изгоните его! Нахангов хлопнул дверцей, и машина плавно устремилась вперед, увозя его подальше от растерянного взгляда Давлятова.
   Из Давлятова словно выдули все тепло. Почувствовав себя утомленным, он повернул обратно к дому с намерением отлежаться и прийти в себя. В последнее время просыпался с одной и той же назойливой мыслью: "Как сегодня - ударит?" - и еле поднимался с постели, ощущая себя разбитым после тревожного сна. И если бы не его врожденная педантичность, аккуратное отношение к службе, ничто не заставило бы Давлятова выйти из дома, даже ожидаемый катастрофический толчок.
   Объезжая кольцо сырого, темного туннеля, разрезанного освещенными, многолюдными станциями метро, он вовлекался в работу, чувствуя, как становится увереннее, оцепенение сменяется возбужденностью к вечеру... к тому часу, когда шахградцы покидали свои дома, устремляясь подальше на открытые пространства...
   В первый раз, без всякого на то оправдания, Давлятов не шел на службу... и едва он протянул руку, чтобы толкнуть ворота, как чуть было не стал жертвой очередного недоразумения. Ворота сами открылись, и из дома прямо на него выскочил тот самый маленький, хохочущий человек со злыми глазами, неся свою подругу на руках, выскочил, едва не ударив хозяина дома в грудь, и бросился в переулок.
   Появление его было до того неожиданным, а поведение до того нахальным, что Давлятов, возмущенный, бросился за ним, но того уже и след простыл... похоже, забежал в чьи-то открытые ворота.
   Давлятов подумал, что совпадения сегодняшнего утра - не случайны. Встреча с Наханговым, приказавшим Давлятову поскорее избавиться от Са-лиха, и появление этого выродка, тайком пролезшего в дом и заночевавшего где-то рядом, за стеной его кабинета. Между всем этим, вне сомнения, есть связь...
   Во дворе, в кресле-качалке, он увидел Анну Ермиловну, встретившую сына тревожным, быстрым взглядом. Она сидела в той же позе, как и пятнадцать минут назад, когда Давлятов прошел мимо нее на улицу. Только сейчас она казалась еще более сухонькой и старенькой. Давлятов задержал шаг и всмотрелся... Но Анна Ермиловна даже не шелохнулась, лишь спросила:
   - Что-нибудь забыл?
   - Нет, решил остаться дома. Нездоровится... И еще мне не нравится Мелис. Который день он не идет с утра в школу...
   - Ну, ты же знаешь, что в эти дни никто не живет по расписанию. Почему они не отменят занятия в школе?
   Давлятов зашел в гостиную и стал с решительным видом возле дивана. Мелис открыл глаза, безразлично глянул на Давлятова и повернулся на другой бок.
   - Ты что - не узнаешь меня? - раздраженно спросил Давлятов. Мелис чмокнул слипшимися губами и, не поворачиваясь к нему, ответил:
   - Мозгу достаточно пяти сотых секунды, чтобы распознать объект или субъект, изображение которого выхватил глаз...
   Это бесстрастное и заученное вдруг чем-то пронзило Давлятова, будто открыло ему глаза на ужасную, невероятную истину о содеянном Мелисом.
   - Ты что натворил? - сказал Давлятов, испугавшись собственных слов. Ответь мне сейчас же! - И толкнул Мелиса в бок. - Не спи!
   - Ладно, не буду спать, - Мелис повернулся в его сторону, но глаза не открыл. - Без сна человек может прожить лишь десять суток, а без пищи несколько недель... Можете меня не кормить, Руслан Ахметович...
   Хотя Давлятов привык к его манере разговаривать, но сейчас она подействовала раздражающе.
   - Отвечай: где ты вчера был до часу ночи?! Я знаю, где ты был, что делал... Не зря он выскочил мне навстречу со своей мерзкой подругой на руках, - сказал безо всякой связи Давлятов и сам смутился.
   Мелис глянул на него с сожалением, сел на диване, приготовившись к разговору.
   - Знаете? - Мелис все еще старался казаться бесстрастным. - Если знаете, то вам же лучше молчать, чтобы не было лишнего шума... Хотя, впрочем, какой может быть шум? Даже наоборот. - Он говорил бессвязно, хотя мысль его работала четко и ясно.
   - Выражайся яснее, - понизил голос до шепота Давлятов. - Да, какой может быть шум?.. - сказал и запнулся, чувствуя, что не может говорить.
   Мелис, видя растерянность Давлятова, сделался нарочито циничным:
   - Почему я должен что-то рассказывать? Вы кто мне? Все, что случается со мной, - это мое. Ни теплоты между нами, ни доверия. Я вам расскажу, а вы пойдете и продадите меня ради собственного спокойствия...
   - Ты совершил ужасное. И боишься признаться как мужчина. - Давлятов сел в кресло, почувствовав головокружение.
   Мелис походил по комнате босой, заложив руки за спину. Чувствовалось, как он заново переживает случившееся и желает выразить это как можно вдохновеннее.
   - Главное, земля успокоилась. Она требовала жертвы и получила, произнес он с удовольствием, подчеркивая каждое слово.
   Давлятов, обессиленный, еще глубже ввалился в кресло, чувствуя, как к горлу подкатывается истерический комок.
   - Убил?! Ты убил... человека?
   Мелис нисколько не растерялся, наоборот, все еще переживал чувство удовлетворения содеянным, потому Давлятов со своими вопросами казался назойливым.
   - Это вы узнаете у следователя... если, конечно, донесете на своего приемного сына... Впрочем, донесете, я знаю. Вы из поколения тех, кого учили доносить еще со школьной скамьи...
   - А ты - мерзавец! - Какая-то сила заставила Давлятова вскочить с места. - Убивать нравственнее, чем доносить?
   - Если ради общего блага - то нравственнее, - зло глянул на него Мелис, и этот взгляд его словно подтолкнул Давлятова к дверям, и он бросился из гостиной с криком:
   - Он - убил?! Мама, ты слышишь?! Что теперь будет?! Как будто нам землетрясения мало!
   - Что вы не поделили? - услышав крики, Анна Ермиловна заторопилась в дом, споткнувшись о порог.
   Встретившись с ней у дверей, Давлятов, непонятно отчего, разом лишился всей страсти и злости и даже растерялся, не зная, какими словами ей все объяснить.
   - Видишь ли... он сотворил нечто ужасное, но не хочет в этом признаваться... и, как всегда, хамит и грубит...
   - Ну как с тобой не грубить? - Анна Ермиловна укоризненно покачала головой. - Ты с самого утра такой несносный... Марш на работу! Марш! Иначе будет ужасный скандал в благородном семействе. Я стану на защиту Мелиса...
   - Это отчего же? - обиделся Давлятов.
   - Тебя-то я как-нибудь сорок лет знаю, а его всего неделю. И не думаю, что он такой безнадежный...
   - Ты, не видя стервеца в лицо, уже защищала его. - Давлятов, будто задыхаясь, потеребил воротник рубашки и пошел к выходу. - Разбирайтесь сами... из благородных ли побуждений это убийство или же... - Давлятов, не зная, как выразиться, постоял у открытых ворот, мрачно поглядывая на улицу. И, в сердцах махнув рукой, пошел не всегдашней дорогой, а в обратную сторону, жалея, что не сказал фразу, которую обдумывал уже несколько дней, чтобы хоть как-то уточнить свои отношения с матерью: "...И вообще, похоже, что ты приехала не облегчить мне жизнь, а наоборот..."
   Спускаться в метро, на службу, не было уже смысла. В эти суматошные дни начальство может не заметить его отсутствия на работе. Зато, как опоздавшему, у первого же входа в метро сделают ему отметку на удостоверении личности.
   "Личность, личность, как высока твоя цена", - иронически пропел Давлятов и тут почему-то вспомнил телефон гостиницы.
   В предвкушении чего-то юмористического набирал он в телефонной будке номер 33-22-02, уверенный, что снова услышит механического теле-фоноробота. Но - удивительно, - едва он набрал последнюю цифру, сразу же раздался в трубке голос фемудянского академика, словно тот в нетерпении ждал звонка Давлятова. Давлятов опешил, хотя фемудянин настойчиво приглашал его к разговору: "Прошу вас, говорите... академик слушает..."
   - С вами говорит Салих, - выдохнул Давлятов наконец.
   - А, гражданин Салих! - будто обрадовался фемудянский академик. Почему же вы не пришли? Я вас весь вечер прождал... Там, где мы договаривались...
   "А где мы договаривались?" - хотел было спросить Давлятов, но от такого неожиданного поворота снова смутился и повесил трубку.
   Он потоптался в будке, тяжело дыша, недовольный своим поступком: "Нехорошо... оробел, как дитя. И перед кем? Перед демагогом..." И снова стал крутить диск, настраивая себя на длинное объяснение с юмористическими пассажами и меткими обвинениями.
   На сей раз вместо вкрадчивого голоса фемудянского академика в ухо ему выстрелило: "Гражданин/ка/, если ты /вы/ желаешь/ете/ иметь дело с Бюро гуманных услуг..."
   - Алло? Алло? - в отчаянии дул в трубку Давлятов. - Какой у вас телефон? - словно механический голос мог прервать свой повторяющийся текст и вежливо ответить ему.
   "..Желаю/ем/ успеха..." - отчеканил хвост фразы телеробот и после короткого визга, свиста, означающего паузу, настроился повторить записанное: "Гражданин/ка/..."
   Давлятов чертыхнулся, повесил трубку, затем снова снял, чтобы накрутить вокруг диска номер, который подсказал ему телеробот: 33 - 22 02.
   - Академик Златоуст слушает, - послышался на том конце провода голос человека, только что проглотившего кровавый бифштекс, но еще наслаждающегося вкусом мяса во рту, отчего голос его казался сочным, но и не совсем ясным.
   - Товарищ Златоуст? - удивился Давлятов.
   - Да?! Да?! - подбодрил его Златоуст. - Это гражданин Салих. Рад вас слышать... Что случилось? Я вас весь вечер прождал.., в назначенном месте...
   - Я это место не вспомнил... - не своим, хриплым голосом сказал Давлятов и почему-то снова подул в трубку. - Алло?
   - Ах, не вспомнили! Как жаль! Третий столик справа в ресторане "Звезда Востока". Вспомнили теперь? Ах вы такой-сякой, - слегка добродушно пожурил его Златоуст.
   - Мне место нужно в Хантемировском кладбище, - неожиданно для себя выпалил Давлятов. - На участке, где покоятся министры, академики...
   На том конце провода отчетливо прослушивалась тяжелая пауза, словно вместо сочного вкуса мяса во рту Златоуст ощутил горечь желчи и поперхнулся.
   - А вы, гражданин Салих, не потеряли чувство юмора в эти сумасшедшие дни - похвально! - с досадой проговорил Златоуст. - Никогда бы не поверил, что вам, потустороннему человеку... в потустороннем мире было спокойно лежать рядом с министрами и академиками. Никогда бы не поверил! Будьте здоровы! - И тот конец провода донес до уха Давлятова короткие гудки.
   "Пропесочил", - усмехнулся Давлятов, но тут же наполнился гневом. Захотелось сказать ему в лицо... в ухо все, что думал Давлятов о Хантемировском кладбище, об академике, сейсмонауке и прочее, прочее критическое, либеральное, чему научился в то короткое, но яркое время, когда сочинял для альманаха "Белая медведица". Но вместо Златоуста ему проскрипел на ухо тот самый робот, нудный и леденящий: "Гражданин/ка/, если ты/вы/..."