Сдержанно кивнув, ночные гости стали удаляться к освещенной части улицы, и Давлятов так и остался в недоумении, не успев спросить академика не оговорился ли он? Ведь еще вчера с экрана телевизора он грозил разоблачить, вывести на чистую воду лжепророков из ОСС?
   Может, сей предмет под домом и заставил фемудянского гостя усомниться, склониться к вере?! Давлятов вернулся в дом и увидел, как со стороны освещенной спальни выходит во двор Анна Ермиловна в ночном халате, должно быть прямо с теплой постели...
   - Я так испугалась, - сказала Анна Ермиловна; ей показалось, что сын не расслышал ее. - Подумала: это нехорошо, что ты вышел на ночь глядя... Что случилось?
   - Ничего, - медленно проговорил Давлятов, думая о том, стоит ли рассказывать матери о ночных визитерах. - У меня это привычка - закончу работу и выхожу перед сном на пару минут к воротам. Успокаивает...
   - А мне сквозь сон почудилось, будто был толчок. - Анна Ермиловна поежилась, и Руслану показалось, что она ищет сочувствия.
   Давлятов дотронулся до ее плеча и вдруг сказал то, чего и сам не ожидал:
   - Теперь я, кажется, понимаю, отчего отец в ту ночь умер. - И сделал выразительный жест, прижав себе рот ладонью, словно боялся, что выдаст какую-то тайну, выболтнув лишнее.
   - Отчего же? - усталым тоном спросила Анна Ермиловна, но тут же сказала с некоторым раздражением: - Впрочем, неужели смерть его была столь загадочной? Не думаю, чтобы смерть человека, столько лет прожившего со мной, но в один прекрасный день жестоко предавшего меня, была загадочной и наполненной особым смыслом... Бессмысленная смерть одинокого человека, о котором некому было позаботиться... И причину надо искать в его характере, а не в окружающих людях и обстоятельствах. Отец твой был сильный человек, но сентиментальный, скаредный и злобный. Он ухитрился исковеркать жизнь двум женщинам...
   - Двум? - рассеянно спросил Давлятов, но так, словно впервые слышит об этом, хотя Анна Ермиловна, с тех пор как увезла его в Москву, все дни посылала проклятия на голову той, к кому стареющий лев Давлятов ушел... но так и не пришел и от которой с полпути вернулся одиноким в этот дом.
   - Да ты ведь все знаешь, - с укором глянула на Руслана мать, и он устыдился чего-то, невнятно бормотал, будто уличили его в равнодушии и черствости.
   - В ту ночь дом чуть сдвинулся, - торопливо заговорил Давлятов. Только наш дом... Один во всем городе. Локальное землетрясение...
   Это и вовсе показалось Анне Ермиловне неинтересным, она зевнула, поежилась и сказала сыну:
   - Поспи хотя бы пару часов. Тебе ведь утром на службу... Возьми меня с собой. Я не помешаю - ты будешь работать, а я ездить от станции к станции и смотреть. Говорят, что после московского и ленинградского ваше метро самое удобное...
   - Да, так говорят, - ответил Давлятов, ступая следом за матерью в дом. - Может выдержать девятибалльный толчок. - И, проходя по коридору к дверям своего кабинета, вдруг вспомнил о том маленьком человечке, который, подхватив свою хихикающую подругу, забежал в гостиную... следы их на диване обнаружил проницательный Байбутаев.
   Давлятов постоял в тревоге, но все же решился толкнуть дверь гостиной. На диване, свернувшись в беззащитной позе, лежал Мелис.
   По тому, как глаза его все время вздрагивали, чувствовалось, что спит он беспокойно. Красный свет сентябрьской луны, падающий из окна, был похож на отблеск костра, вокруг которого он недавно плясал, бросая в огонь мясо жертвенных овец и собак...
   ХIII
   Чувствовалась вялость... спад популярности телепередачи с участием сейсмосветил, собиравшей у экрана разом миллион шахградцев, вдыхавших одним вдохом и выдыхавших одним выдохом общей солидарности и обреченности. Выбегающих потом, как по команде, на открытые пространства улиц и площадей, чтобы разглядеть приближающееся из тьмы начало времени, протяженность его, а потом и хвост, мелькнувший за чертой двадцати двух часов... Уф! и сегодня пронесло... слава тебе господи...
   Весь парадокс был в том, что прогнозы пресловутого ОСС из вечера в вечер не сбывались - в то время как разъяснения, с которыми выступали по телевидению сейсмоакадемики, чтобы разоблачить ложность слухов и домыслов, уже казались малоубедительными, что тоже подогревало страсти. К сегодняшнему дню сквозь туман слухов прочерчивалось... будто сейс-мосветила, ведущие борьбу за умы шахградцев, стали сдавать перед упорством ОСС, который обращался лишь к чувствам горожан, и в какой-то момент чувства их стали заглушать разум, знания... слепые чувства, замешенные на порывах, инстинктах, бессознательном, и это несмотря на то, что ОСС пользовался обычными почтовыми отправлениями, размноженными на допотопной ротационной машине, а сейсмосветила - самой массовой, самой быстрой, современной связью с шахградцами - телевидением. Странно еще, что Главное почтовое управление до сего дня не сделало ничего, чтобы оборвать эту еле мерцающую связь между ОСС и горожанами, - ведь проще простого не пропустить, задержать все письма с предупреждением и навсегда закрыть ОСС лазейку для подогрева слепых чувств...
   Эту оплошность Главного почтового управления можно объяснить его болезненным любопытством: не задерживая письменные предупреждения ОСС, Главное управление, должно быть, само страшно переживало - чем же все это кончится? Будет или не будет? Ведь в самом первом предупреждении было сказано, что ОНО произойдет, тряхнет до основания, ударит... в течение этой недели, но не позже тридцати дней. Неделя эта уже протекла - от понедельника, вторая неделя перевалила за середину, впереди еще - третья и четвертая, так до тридцати дней, но не позже, когда должно произойти... Да, либеральное легкомыслие почтового управления надо объяснить только одним любопытством. Дескать, пусть почтовые предуп- ; реждения занимают каждое строго свой ящик в ряду ящиков у подъездов домов, а мы посмотрим: сбудется или не сбудется?
   А тем временем накатывалась та самая коварная вялость... и не от научных острых споров и полемик среди сейсмоакадемиков. Правда, какая-то скрытая возня, похожая на борьбу, была и в их среде, но больше престижного свойства - за знания и награды, представительство на всемирных конгрессах, дачные заботы, на худой конец... тоже люди-человеки со слабостями и странностями. И вот, волею судьбы случайно собравшись в городе, ко- . торый жил ожиданием, академики, чья наука должна была выдержать испытание на правду, сами же сейсмоакадемики, от одной телепередачи к другой, на глазах миллионов шахградцев снимали камень за камнем из здания сейсмологии, которое с такой прочностью воздвигалось ими же самими многие десятилетия. Осознанно? Конечно же - нет! Скорее, стихийно, из желания поставить под сомнение гипотезу коллеги, свою же, кровную - защитить во что бы то ни стало, в пылу увлечения не думая о том, что и коллега-академик, фемудянский он или новосибирский, опровергнет на глазах всего Шахграда твою гипотезу. Вот и сегодня, в семь вечера, на виду у доверчивых шахградцев были развенчаны самими же сейсмоакадемиками - непроизвольно, конечно! последние из оставшихся основополагающих догм сейсмологии, после чего все здание науки рухнуло, правда, без пыли и отлетающих обломков... пожертвовали академики своим зданием во имя спасения ста тысяч зданий Шахграда разной высоты, от одноэтажных уютных домиков времен генерал-губернаторства до девятнадцатиэтажных, дрожащих и гудящих, - конца века.
   Все сегодня внешне было как обычно... хотя что-то ведь должно быть внешне сдвинуто, ибо шли уже пятнадцатые сутки с того дня, когда было получено шахградцами самое первое предупреждение ОСС. Но все тот же стол, опоясанный плотными телами академиков, оставивших в разных местах и местечках Союза свои семьи, уютные дачи и ставших невольными пленниками южного града, где местные красотки сверкали фосфорическими очами, а непьющие теперь бродяги стояли ровные и подтянутые у столбов, как гвардейцы. Бодрый ведущий, которому фосфорические мини-телефонистки, порхая, подносили телефоновопросы взбалмошных шахградцев... "Боже, боже, сказал бы Салих... виноват, Давлятов, глядя на все это, - странная и необычная натура моих шахградцев, даже сквозь мерцающие заряды всеобщего страха они умеют показать свою извечную скуку-скукотищу". Зато Нахангов генерал безбожия... виноват, Мирабов - врач-бессребреник - ввернул бы по поводу всей этой колеблющейся ситуации свою теорию о пришествии нового сверхчеловека, хотя никакие подпорки не могли удержать качающееся здание сейсмонауки.
   За эти пятнадцать волнующих дней ожидания душевный градус шахг-радцев неоднократно поднимался к точке возбуждения и опять падал до нуля апатии, "синдром землетрясения" - говоря языком психиатров. Среди прочих знаний, умений, разумений за эти дни сильно возрос уровень их научной грамотности, что и засвидетельствовали телевопросы.
   - Гражданин Шахангарян спрашивает: правда ли, что незадолго до землетрясения изменяется скорость продольных сейсмических волн? Вам слово для ответа, академик Гирляндский! - резко наклонился в сторону Гирляндского ведущий.
   Гирляндский почему-то покраснел, хотя цветное телеизображение и не показало этого зрителям, должно быть, что-то смешалось в сложной, тонкой душе академика.
   - Мне нравится вопрос гражданина Шахангаряна, - вдруг необычно громко заявил Гирляндский. - Он свидетельствует о возросших научных запросах рядового труженика... Что же касается продольных волн, то перед саракозским землетрясением они действительно менялись, в то время как перед караковским землетрясением подобных изменений не выявлено, хотя оба эти землетрясения происходили с перерывом в четыре месяца в одном сейсмическом районе... Так что здесь нужны еще наблюдения, уточнения, выводы и паравыводы. Гирляндский особенно подчеркнул это слово "паравыводы", ибо сам ввел его в научный оборот, что должно было, наверное, означать двойной вывод или вывод, наложенный на другой вывод, что делало бы вывод вдвойне убедительным.
   Гражданин Шахангарян давно уже не считался теми) кто его знал, простым тружеником. Ювелирных дел мастер, имевший в своем подчинении подмастерьев с золотыми молоточками, он позвонил на телевидение из-за желания посмешить пьяную компанию, собравшуюся у него на даче. Услышав о себе такое нелестное, он под хохот компании снова бросился было к телефону, чтобы поиронизировать насчет "простого труженика", крепко держащегося за фонарный столб на улице, но не пробился и вернулся, угрюмый, к своему председательскому месту и запел: "Арарат, Арарат... ты моя вершина". И пока компания на даче Шахангаряна пела густыми голосами, ведущий прочитал следующий вопрос взволнованного шахградца Кы-зылбаши.
   - Вопрос гражданина Кызылбаши, обращенный к академику Златоусту: можно ли предугадать готовящееся землетрясение по изменению электричества в земной породе?
   Златоуст с ходу, едва ведущий сжал губы, выпустив последнее слово, напористо сказал:
   - Похвально! Спасибо гражданину Кызылбаши за его эрудицию. По всему видно, что он знаком с трудами академика Хотеночкина, ныне, к сожалению, покойного. - И Златоуст как-то небрежно откинулся в кресле, расслабился с ироничным выражением лица и молвил: - Но и эта игра электричества в земной тверди - загадочна. И, говоря словами моего коллеги Гирляндского, в одних случаях электропроводимость в породах меняется, в других - остается без колебания. Так что подобное - спорное, полемичное, резко неопределенное и недоказуемое. - И, по-детски выпучив глаза, глянул на экран, словно пытался разглядеть в радужном сверкании стекла гражданина Кызылбаши. - Вы меня поняли?
   В отличие от прошлых передач, когда задавшие вопросы шахградцы на ответы сейсмосветил реагировали остро, недовольно, а в ряде случаев и злобно, все, кто сегодня пробивался в телестудию, были настроены благодушно, в лучшем случае - иронично-безобидно, как-и гражданин Кызылбаши, бывший турецкий подданный, который у себя на родине был дважды обвинен - сначала в сочувствии к республике, затем в сочувствии к монархии, то есть в европеизме, в пашизме, в неосултанизме, младотуркизме, пока не нашел отдохновения от политических тронотрясений в Шахграде, куда был вывезен товарищами, определившими его на службу в Академию обществоведческих знаний - преподавателем вавилонской истории. Слушая ответ на свой вопрос, Кызылбаши вдруг нечаянно прослезился, испытав глубокое уважение к академику Златоусту в ответ на его похвалу, хотел было еще раз связаться с телестудией, чтобы поблагодарить академика, но связь предательски не сработала.
   - И этот вопрос говорит о глубоких сейсмических интересах наших земляков! - воскликнул ведущий, который предварительно посовещался о чем-то с очередным оратором, показав ему телефонограмму. - Гражданка Коллетт спрашивает: "Можно ли предсказать землетрясение по его повторяемости в данном городе по годам. Я слышала, что у нас, в Шахграде, сильное землетрясение случается каждые двадцать лет. И если учесть, что последнее было в шестьдесят шестом году, то сейчас, в восемьдесят шестом..." - Голос ведущего дрогнул, он проглотил паузу и сказал: - Здесь гражданка Коллетт от естественного волнения не уточнила, что она имеет в виду, говоря о восемьдесят шестом годе, но мы-то с вами, уважаемые телезрители, понимаем... ибо ждем каждый день, живем этим ощущением... Пожалуйста, академик Юсубалиев!
   - Конечно, - начал по-азиатски медлительно, но основательно академик Юсубалиев, - в теории повторяемости есть своя логика. Она наблюдается, но на других планетах. У нас же землетрясение может повторяться, но без точной даты - может ударить и завтра, и через год, и через сто, а потом опять через день, через год и так далее. Теория требует подтверждения... Вот и все! - заключил свой краткий ответ Юсубалиев.
   Гражданка Коллетт, которая умиленно смотрела все это время на академика Юсубалиева, приятно напоминавшего ей кого-то, кого она не могла вспомнить, услышав его ответ, прошептала: "Спасибо вам! Спасибо...", хотела было донести свою благодарность лично до слуха академика, но вторично выйти с ним на связь не смогла, сколько ни крутила диск телефона, - бывшая балерина, она ужасно страдала в этой азиатской столице из-за отсутствия интеллигентного общества... И вот Юсубалиев... едва краски экрана, нарисовали его облик крупно и выпукло, у гражданки Коллетт сердце приятно провалилось куда-то, ибо почувствовала она наличие в Шахграде сего интеллигентного общества, пусть в одном лице, пусть временно, пока Юсубалиев вместе с остальными светилами конгресса - заложник града.
   - Ба! - воскликнул Давлятов, потирая от удовольствия руки. - Ну и академик! Ну, сейсмологи! Они и камня на камне не оставили, разобрали башню, которую сами же пытались строить... Вавилонскую башню, которая всеми благами им светила - и знаниями, и наградами, и дачами с обогреваемым бассейном, и бункерами на случай, если... у-ы-ых!
   Как обычно в день передачи, он сидел дома у Мирабова, куда привел и Анну Ермиловну. Воскликнув, Давлятов бросился к телефону, и все сидящие у телевизора увидели, как он выкатил глаза от удивления и стал почему-то дуть в трубку, не веря тому, что линия оказалась свободной. Услышав с другого конца недовольный голос телефонистки: "Перестаньте дуть! Говорите же!", стал торопливо говорить, нервно хихикая после каждого слова, будто телефонистка одной рукой записывала его вопрос, другой щекотала его...
   - Следующий вопрос адресуется академику Златоусту, - объявил ведущий и стал читать медленно, с короткими паузами: - "Теперь, когда вы, сейсмоакадемики, общими усилиями развенчали собственную науку, вашу мать-кормилицу, с ее физическими законами, не пора ли перейти, так сказать, к моральному закону стихии. Не думаете ли вы, академик Златоуст, что землетрясение имеет прямое отношение к нашему с вами образу жизни? Не приходит ли оно к нам как кара, когда мера зла перевешивает меру добра? Вот вам живой пример: архиепископ Константинополя - кстати, ваш однофамилец Златоуст Иоанн за проповеди против зажравшихся, алчных земляков был сослан императрицей Евдоксией. И что же вы думаете? В день его ссылки случилось в Константинополе такое сильное землетрясение, что Евдоксия, убоявшись знамения, тут же вернула Златоуста в столицу... Еще пример? Пожалуйста! В Иерусалиме в храме Святого Гроба Господня вместо стены - скала, треснувшая от землетрясения как раз в тот момент, когда чистая душа Иисуса Христа покинула его бренное тело. Что вы на это скажете, уважаемый академик?" спрашивает гражданин Са-лих, - подавленным тоном заключил ведущий и тут же нервно скомкал лист, будто обжег себе руку.
   Златоуст чуть растерянно глянул на коллег за столом и, обдумывая ответ, разгладил свои густые брови.
   - Видите ли, гражданин Салих, я воспринимаю ваш вопрос как шутку, не более, - нашелся академик. - Ибо кто в наш век космических кораблей, лазера, мирного и немирного атома может поверить подобным легендам? Никто! Даже дети... Я, конечно, могу ответить еще проще и убедительнее: не знаю, не видел, не слышал - ни однофамильца своего Иоанна, ни тем паче императрицу Евдоксию - и не присутствовал при экзекуции мифического Христа... Но я вижу, гражданин Салих, что вы человек крайне любопытный. Вы умудряетесь участвовать в каждой нашей передаче... Давайте условимся так: в удобное для вас время вы звоните в номер гостиницы, где я проживаю, и мы встретимся с вами для обстоятельной беседы. Согласны? Если да - то запишите мой телефон: 33 - 02 - 22, гостиница "Звезда Востока". Жду вас...
   - И мой телефон запишите, гражданин Салих, - вдруг брякнул фему-дянский академик. - 33 - 02 - 22, "Звезда Востока"! - И угрожающе глянул с экрана.
   Экран дрогнул, разошелся полосами, после чего застыла вставка: "Передача окончена". Мирабов, видя, что Давлятов торопливо записывает телефоны академиков, сказал досадливо, будто это задело его больше, чем академика Златоуста:
   - Ну при чем здесь святой Иоанн и треснутая скала? Этот Салих не просто шутник, злобствующий тип. В то время, когда град в ожидании: быть или не быть? - Салих лезет со своими штучками...
   - А чем это вас так задел Салих? - лукаво глянул на него Давлятов. Человек имеет право на свой вопрос, каким бы он нелепым ни казался. Вы гуманист, ночами не спите, бегаете из дома в дом к посторонним людям - и бескорыстно... а рассуждаете, как мой благодетель, бункеровладе-лец Нахангов. Странно... Ваш гуманизм - он что? Без моральных заповедей? Без крепкой основы? Сегодня хочется помогать людям - помогаю, завтра отвернусь от них?
   - Да, мое желание помогать всем и каждому - естественное, без всякой религиозной подоплеки. Это вас интересует? Оно самой природой заложено в натуре, генетически закодировано. И здесь библейские заповеди ни при чем. Мирабов закашлял от накатившего к горлу нервного напряжения, и Анна Ермиловна, воспользовавшись паузой, успела вставить:
   - Можно подумать, Руслан, что ты сам во всем слепо следуешь этим моральным заповедям! - И положила руку на плечо Мелиса, словно боясь, что он вспыхнет и резко вмешается в спор.
   Мелис, однако, ничем не выказал своего нетерпения. Как и два часа назад, когда они расселись у экрана телевизора, Мелис был угрюмо-замкнут и крепко сжимал Хури руку, будто все, что происходило вокруг, не касалось их обоих.
   - При чем здесь я? - попытался было оправдаться Давлятов. - Я высказываю суждение общего порядка. - Но вдруг, воодушевившись чем-то, подался вперед к Мирабову... и Анна Ермиловна с удивлением заметила, что на месте ее сына сидит человек с таким видом, словно его только что побили камнями. - Не вы ли, доктор, говорили вчера, что психических срывов и болезней стало в пять раз больше, чем в обычные дни, - сказал он глухим голосом, - Град сходит с ума. И как излечить его? Чем?
   - Фу! - воскликнула Анна Ермиловна с облегчением. - Мне такое привиделось, Руслан... кажется, я тоже схожу с ума...
   Никто не обратил внимания на ее слова. Мирабов, будто задетый за живое, поспешил возразить:
   - Да, но какое это имеет отношение к моральным заповедям? Идет естественное психическое движение. Замечено, что стресс был патологией тех лет, когда мы с вами были студентами. В последующее время психические срывы выражались в форме депрессии, облик нынешнего десятилетия выражает шизофрения...
   - Понимаю, - усмехнулся Давлятов, - ваша научная теория беспроигрышна. Но объясняет ли она душу более полно, чем догматы моральных заповедей? Ведь душе, той драме, которая ее раздирает... ее не измерить сухой теоремой. Для того чтобы душа примирила себя с жизнью, нужно то извечное покаяние, жертвоприношение и искупление...
   При слове "жертвоприношение" Мелис вздрогнул, словно очнулся от дремоты, и загадочно улыбнулся. Но Анна Ермиловна уже встала и замахала руками:
   - Довольно спорить, мальчики! До десяти осталось двадцать пять минут. Марш на воздух!
   Давлятов и Мирабов нехотя пошли за ней к выходу.
   - Я не выйду, - сказал Мелис, и лицо его снова замкнулось.
   - Я тоже! - поддержала его Хури.
   - Ну, как хотите! - раздраженно пожал плечами Мирабов и почему-то добавил бессмысленное: - Конечно, это не бункер, но, может быть, выдержит...
   XIV
   Пронесся слух, что градосовет выдает разрешение всем желающим на строительство личных бункеров, что даже открыто еще одно бюро - Бюро гуманных услуг... Все устремились к зданию градосовета сбоку башни, часы на которой каждые полчаса отбивают время, приближая его неумолимо к тревожным двадцати двум. Бежали через сквер, ломая кусты, выбегая со всех четырех его выходов к потокам машин. Затопали по всем этажам, в поисках пресловутого Бюро, тыкались во все двери, просовывали головы во все окошки, спустились во двор, закрутились штопорами вокруг серого, тяжелого здания, возбужденные, слегка напуганные и сердитые, - и так кричали, возмущались, пока председатель градосовета Адамбаев не вызвал наряд милиции.
   Милиция оттеснила всех подальше от балкона, куда вышел Адамбаев. Председатель объявил притихшей толпе, что нет никакой надобности в подобном бюро и уж тем более в самих бункерах, ибо градосовет по-прежнему убежден, что землетрясения не будет.
   - Тогда почему же вы построили себе бункер под домом? - крикнул, задрав голову кверху, весельчак.
   Адамбаев был вельможно непроницаем, когда говорил, что все это сплетни, желание бросить тень на руководителя, у которого нет иной заботы, как о благе шахградцев.
   - Но ведь тридцати наиболее уважаемым шахградцам построены бункеры! подал голос все тот же весельчак. - На улице Железной в доме, где живет министр животноводства. Могу показать даже то место во дворе, где открывается вход в убежище...
   - Мы это проверим, - неопределенно пробормотал Адамбаев и почему-то поднял голову наверх, словно ждал молнии, хотя утро было безоблачное и жаркое.
   - На улице Авиаторов, в доме, где живет начальник треста дефицитных товаров, - проговорил робко из толпы бывший турецкий подданный Кы-зылбаши и, воодушевившись подбадривающими взглядами вокруг, с резкостью воскликнул: - Или вы об этом тоже не знаете?
   - Нет, почему же? - возразил толпе Адамбаев. - Догадываемся.
   От такого полупризнания толпа загудела, но кратким, как выдох, гулом и тут же успокоилась, готовая в любую минуту к вспышкам.
   - Могу указать еще на дом, где в бункере собираются - ха-ха! - певички со своими высокими покровителями, - истерически крикнула гражданка Коллетт, та, что прославилась накануне своим телевопросом, обращенным к академику Юсубалиеву. - Дом директора ювелирной фабрики Шахангаряна, отъявленного холостяка... балагура.
   - Спасибо, я записал, - сделал пометку в книжке Адамбаев и шагнул назад, желая тем самым мирно завершить собственное явление к народу, но голос Мирабова, в котором прозвучали резкие нотки, заставил его остановиться.
   - Мне, уважаемый председатель, доподлинно известно, что бункер есть и в доме нашего знаменитого земляка, писателя, академика, лауреата Государственных премий, председателя Совета, директора конгресса, генерального инспектора-распорядителя фонда... Клуба всемирной литературы и прочая, и прочая... пишущего под псевдонимом Заратуштра... Об этом я узнал случайно. - Мирабов говорил уже доверительно окружающим его шах-градцам. Меня вызвали к нему, повели куда-то вниз, и это оказался бункер - восемь комнат, зал с плавательным бассейном, теннисный корт и гараж для машины... Среди всего этого и лежал с гипертоническим кризом наш великий земляк...
   - Ну, вы это зря! - Адамбаев сделал повелительный жест в сторону Мирабова. - Не надо! Мы должны беречь доброе имя писателя даже ценой замарывания собственного. Писатель - наша совесть. И у кого поднимется голос, чтобы заглушить нашу совесть? Не надо, гражданин! Здесь я с вами не согласен и не буду брать адрес писателя на заметку...
   Магическое слово "писатель", видно, умиротворяюще подействовало на толпу - никто не возразил Адамбаеву, стало даже как-то тише, и только Давлятов, случайно оказавшийся здесь, недалеко от станции метро, где работал, проговорил сочувственно Мирабову:
   - Убедил председатель? Убедил! - И, воспользовавшись паузой, сказал вдруг о том, о чем не хотел говорить из страха перед своим благодетелем: Пусть писатель... совесть... Но ведь вы, товарищ Адамбаев, не станете отрицать, что бункер есть и в доме директора Института истории религии Нахангова. Или он тоже в списке совестливых?
   - Возможно... - После отповеди Мирабову, при молчаливом согласии толпы, Адамбаев почувствовал себя увереннее. - Ничего не могу вам сказать... Проверим. - И уже думал председатель градосовета идти в наступление, чувствуя размягчение среди собравшихся, даже некоторую растерянность, хотел доказывать, что самый верхний слой града - тридцать или сорок лиц, которые при любых критических обстоятельствах - урагане, наводнении, нападении, землетрясении - имеют особое право на спасение, дабы полностью не нарушилась жизнь в граде, которая зависит от их воли, ума, энергии... но вовремя промолчал, понимая, что певички и главный ювелир города как-то не вписываются в общую модель руководства по спасению...