Страница:
излияний переходит на сухой язык деловой коммерческой сделки, и вот поэзия
теперь уже в узком смысле слова: стихотворная речь - сменяется речью
прозаической: "Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся".
Однако новое, трезвое - без романтических иллюзий - восприятие жизни не
означает для пушкинского Поэта подчинения ей. Пафос стихотворения - не в
капитуляции перед объективной "прозаической" действительностью - а в
стремлении освободиться от беспочвенных и бесплодных мечтаний, вместе с тем
сохранив в неприкосновенности свою внутреннюю свободу, неподкупную совесть
художника: "Не продается вдохновенье, // Но можно рукопись продать". Эта
формула определит отношение к творческому труду в условиях "века торгаша" не
только самого Пушкина, но и всех последующих русских писателей-классиков.
Прощальные стихи "К морю" заканчиваются торжественным обещанием поэта
не забывать морской "свободной стихии". И действительно, гул
"романтического" моря - высокая героика, идеал возвышенного и прекрасного в
мире и в человеке - не замирает и в реалистический период пушкинскою
творчества. Именно об этом скажет Пушкин много позже в новом стихотворном
диалоге 1830 г. "Герой", вкладывая в уста Поэта демонстративные и столь
часто неправильно истолковываемые слова: "Тьмы низких истин мне дороже //
Нас возвышающий обман", - слова, пафос которых не в предпочтении лжи правде,
а в утверждении воздействующей на саму жизнь и возвышающей ее силы идеала,
силы искусства.
В новой, "северной" ссылке, в Михайловском, Пушкина со всех сторон
обступил мир русской народной жизни. Находясь в окружении русской природы,
вступая в близкое соприкосновение с крестьянами, слушая сказки и песни няни,
поэт непосредственно приобщался к глубоко захватившему и пленившему его
русскому народному творчеству. В его произведениях углубляются черты
"народности" - национальной самобытности - и, в прямой связи с этим, все
определеннее утверждается "поэзия действительности" - реализм.
Творчество поэта в Михайловском - один из самых насыщенных, плодоносных
и в то же время значительных этапов литературной биографии Пушкина
Замечательно расцветает в эту пору и пушкинская лирика. Меньше чем за
полтора года поэтом было написано около ста стихотворений и стихотворных
набросков, то есть почти вдвое больше, чем за предшествующие два с половиной
года (1822 - первая половина 1824 г.), и немногим меньше, чем за все время
ссылки на юге. Еще важнее этих количественных показателей исключительное
многообразие и художественная полноценность пушкинской лирики этого периода.
В написанной в 1825 г. своеобразной басне-эпиграмме "Соловей и кукушка"
поэт противопоставляет песни соловья монотонным "куку" "самолюбивой
болтушки" - кукушки, иронически приравнивая к ним унылый элегизм
произведений многочисленных эпигонов школы Батюшкова - Жуковского. Призывом
"избавить" современную поэзию от их "элегических куку" и заканчивается это
совсем небольшое, шутливое по форме, но принципиально важное, по существу
программное, стихотворение.
Пушкинская лирика 1824-1825 гг. не была замкнута в эгоистический круг
"самолюбивых", узколичных переживания поэта, она откликалась на все зовы
жизни, на "все впечатленья бытия". По-прежнему широко развернуты в ней
мотивы дружбы, любви (третье послание Чаадаеву: "К чему холодные
сомненья..", "Ненастный день потух..", "П. А. Осиповой", "19 октября",
"Сожженное письмо", "Храни меня, мой талисман..", "Я помню чудное
мгновенье..." и т. п.). Звучит в стихах этих лет и тема гонения ("К
Языкову", "19 октября"). Особенно значительна в этом отношении историческая
элегия "Андрей Шенье" (1825), посвященная трагической гибели столь любимого
Пушкиным французского поэта. Здесь в упор поставлен вопрос о двух возможных
для писателя путях творчества - активном участии в общественной жизни, в
борьбе за свободу народа или уходе в спокойную, частную жизнь, в интимные
радости: наслажденья дружбой, любовью. По существу Пушкин возобновляет здесь
давнюю тему знаменитою "Разговора с Анакреоном" Ломоносова и решает ее
именно так, как в свое время решал Ломоносов. Долг поэта - служить "пользе
общества". Когда возникает необходимость выбора между личным счастьем и
благом "отечества", народа, поэт безусловно обязан выбрать путь
"гражданина".
В "Андрее Шенье" победа "гражданина" буквально врезывается в сознание
читателя острым стилистическим приемом того же рода, что и переход от стихов
к прозе в "Разговоре книгопродавца с поэтом", - необыкновенно выразительной
сменой метров. Традиционный минорно-элегический размер - шестистопный ямб, в
который облечены интимно-лирические раздумья Андрея Шенье, внезапно - в
момент резкого перелома его душевного состояния, когда в поэте, поддавшемся
было "малодушным" чувствам, снова пробуждается "великий гражданин", -
сменяется мажорным, энергическим четырехстопным ямбом:
Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,
Ты, слово, звук пустой...
О нет!
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет;
Ты презрел мощного злодея... и т. д.
В "Андрее Шенье" сказывается ограниченность политического мировоззрения
Пушкина (неприятие им якобинского периода французской революции, которое
поэт разделял со многими декабристами и которое неоднократно заявлялось им в
его политических стихах - "Вольность", "Кинжал"). Но насквозь пронизанное
прежним вольнолюбивым духом, явно снимающим горький пессимизм стихов о
сеятеле, пушкинское стихотворение звучало в русской общественно-политической
обстановке того времени в высшей степени революционно. Недаром цензура
изъяла из пего больше сорока строк, которые позднее начали ходить в списках
под названием "Стихи на 14-е декабря". Властям "дух" этого сочинения казался
столь предосудительным, что именно в связи с ним, уже после торжественного
возвращения Николаем I Пушкина из ссылки, за поэтом был установлен секретный
полицейский надзор, который продолжался до самой его смерти.
Вольнолюбием пронизан и ряд других стихотворений Пушкина этой поры:
таково, например, уже упоминавшееся послание к Языкову ("Издревле сладостный
союз...") и в особенности обобщающая и подымающая на новую ступень
анакреонтику послелицейских лет мажорно-оптимистическая "Вакхическая песня"
с ее знаменитой призывной концовкой - здравицей, возвещающей неминуемую
победу "разума" над "ложной мудростью", света над тьмой: "Да здравствует
солнце, да скроется тьма". По-видимому, в конце 1824 г. набрасывает Пушкин
остро-иронические стихи о Екатерине II "Мне жаль великия жены". Продолжает
поэт "подсвистывать" и своему давнему недругу - главе русской и европейской
реакции, царю Александру I; весьма вероятно, что именно к этому времени
относится эпиграмма "Воспитанный под барабаном..", не дошедший до нас еще
один ноэль, о котором Пушкин упоминает в письме к брату от 20 декабря 1824
г., добавляя, что за него он может попасть "в крепость", острая "вольная"
шутка "Брови царь нахмуря...", наконец, уж совсем мятежные строки чернового
наброска "Заступники кнута и плети...". Создание этою наброска, видимо,
находится в связи с признанием Пущина, по время посещения им Михайловского,
о существовании тайного общества и подготовке вооруженного переворота. Тогда
же написан и целый фейерверк пушкинских эпиграмм; зтот боевой жанр был
весьма популярен в поэзии того времени, издавна культивировался Пушкиным и
доведен им до небывалой меткости и силы. Таковы, например, эпиграмма на
Каченовского "Охотник до журнальной драки..."; знаменитый ответ своим
литературным противникам "Ex ungue leonem" и в особенности "Сказали раз
царю...", новая эпиграмма на бывшего одесскою начальника Пушкина графа
Воронцова, по доносам которого поэт и был выслан из Одессы в глухое
псковское захолустье. Эпиграмма эта, не уступая по силе негодования и
презрения прогремевшей одесской эпиграмме Пушкина на того же Воронцова -
"Полу-милорд, полу-купец..." - продолжает и развивает тему последней:
предсказание поэта сбылось; бесстыдно подлаживаясь к царю, лжелиберал
Воронцов из "полу-подлеца" стал подлецом полным. По-видимому, тогда же
Пушкин набросал одно из самых сильных сатирических своих произведений,
оставшееся незавершенным стихотворение "О муза пламенной сатиры!" - которое,
по свидетельству одного из осведомленных современников, близкого приятеля
поэта, С. А. Соболевского, Пушкин хотел предпослать в качестве введения
замышлявшемуся им отдельному изданию своих эпиграмм.
Новым освободительным гуманистическим духом проникнута не только
политическая лирика Пушкина; и любовные его стихи исполнены столь большой
силы, искренности и чистоты чувства, противостоящих как
лицемерно-патриархальной, феодально-аристократической, так и
буржуазно-мещанской морали, что при всем их глубоко личном характере они
являются яркими проявлениями нового передового общественного сознания. Так,
если мы перечтем одно за другим такие создания Пушкина, как - первое
послание к Чаадаеву ("Любви, надежды, тихой славы...") и послание к А. П.
Керн ("Я помню чудное мгновенье..."), мы сразу почувствуем, что при всем
казалось бы отличии их содержания, они по своей общей мажорной тональности,
по той страстной силе, с которой выражен в каждом из них мотив пробуждения к
новой жизни, - глубоко созвучны друг другу, составляют некую органическую
целостность и единство. И в этой широте и вместе с тем внутренней
целостности пушкинской лирики заключалось все ее великое значение.
В своей поэзии Пушкин часто прибегает к легкой шутке, веселой остроте.
Возражая А. Бестужеву, который, как и Рылеев, неодобрительно отнесся к
первой главе "Евгения Онегина", не находя в ней мятежной романтики южных
поэм, Пушкин спрашивал: "Ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из
области поэзии?" (письмо Рылееву от 25 января 1825 г.). Сам Пушкин с
лицейских лет и до конца жизни неизменно ценил в литературе "легкое и
веселое". Во многих стихотворениях Пушкина, в особенности не
предназначавшихся для печати, рассчитанных на тесный приятельский кружок, мы
неоднократно встречаемся с вольной шуткой, порой даже весьма круто
посоленной.
Но глубоко прав Белинский, возражая современным ему литературным
"фарисеям и тартюфам", объявлявшим Пушкина "безнравственным поэтом". "Никто,
решительно никто из русских поэтов, - писал он, - не стяжал себе такого
неоспоримого права быть воспитателем и юных, и возмужалых, и даже старых
(если в них было и еще не умерло зерно эстетического и человеческого
чувства) читателей, как Пушкин, потому, что мы не знаем на Руси более
нравственного, при великости таланта, поэта, как Пушкин" (В. Г. Белинский,
т. VII, стр. 342-343). Эту нравственную, воспитательную силу Белинский
справедливо видел в глубоко гуманистическом характере всего пушкинского
творчества, помогающего воспитывать "человека в человеке".
В стихах Пушкина периода ссылки в Михайловском временами дает себя
знать и прежнее романтическое мировосприятие поэта. Так, сам он позднее
считал одним из самых характерных образцов своей романтической лирики
стихотворение "Буря", написанное в 1825 г. Но в целом и основном пушкинское
творчество этого периода, в том числе и лирика, становится все более и более
реалистическим.
Именно к этому времени относятся и усиленные раздумья Пушкина на тему о
национальной самобытности, национальном "духе", его размышления о понятии
"народности" литературы (см. в т. 6 статью "О предисловии г-на Лемонте к
переводу басен И. А. Крылова" и черновой набросок "О народности в
литературе"). Пушкин уже в творчестве южного периода стремился, употребляя
его собственные слова, "вникать" "в народный дух" (см. стихотворный набросок
1823 г. "Чиновник и поэт"). Это сказывается и в романтических южных поэмах с
их ярко выраженной национально-экзотической - черкесской, татарской,
цыганской - расцветкой, и в его стихотворениях той поры, таких, например,
как "Черная шаль" (1820), которую Пушкин сопроводил подзаголовком
"Молдавская песня". Уже в этих произведениях поэт дает нечто более
конкретное, реальное, чем в значительной степени внешний "местный колорит"
романтиков.
По Пушкину, народность заключается не во внешних признаках; выразить в
своем творчестве национальный "образ мыслей и чувствований", "особенную
физиономию" своего народа - это и значит быть народным. В Михайловском
творчество Пушкина приобретает качество подлинной народности. Он создает
здесь замечательный цикл "Подражаний Корану" (1824), пишет стихотворения на
темы библейской "Песни песней" ("В крови горит огонь желанья...", "Вертоград
моей сестры", 1825), делает набросок большого стихотворения или небольшой
поэмы "Клеопатра". В этих произведениях Пушкин подымается до глубокого
проникновения в национальную сущность далеких культур и народов, и при этом
он остается глубоко национальным, русским поэтом. Эта способность, столь
поражавшая современников, отмечалась и многими последующими русскими
писателями в качестве одного из самых поразительных свойств пушкинского
"мирообъемлющего" гения.
Особенно значительным для всего дальнейшего развития творчества Пушкина
является то, что поэт глубоко проникает в русскую народную жизнь и русское
народное творчество. Он создает в 1825 г. такие произведения, как пролог к
"Руслану и Людмиле" ("У лукоморья дуб зеленый.."), баллада-сказка "Жених",
стихотворение "Зимний вечер".
В ряде стихотворений этого времени все больше дает себя знать
стремление поэта, также связанное со все большим утверждением в творчестве
Пушкина "поэзии действительности", выйти за пределы субъективно-лирического
"одноголосья". Он вносит в лирику элементы эпического и даже драматического
жанра. Последнее в скрытом виде уже проявляется в хорошо известном нам
стихотворении 1823 г. "Демон), прямо осуществляется в "Разговоре
книгопродавца с поэтом" (1824) и в особенности в "Сцене из Фауста" (1825),
представляющей собой диалог между "бредящим наяву" романтиком Фаустом и
трезвым циником Мефистофелем. "Сцена из Фауста" - по существу уже не
стихотворение, а драматическое произведение, являющееся своего рода
промежуточным звеном между "Борисом Годуновым" и "маленькими трагедиями".
Аналогичный процесс происходит и в поэмах Пушкина (законченная в
Михайловском поэма "Цыганы").
Вообще стихи Пушкина по богатству своего индивидуального жизненного
выражения явно выходят за условно-литературные рамки традиционных,
восходящих еще к классицизму XVIII в. стихотворных видов. Характерно, что в
первом издании стихотворений Пушкина (вышло в свет в конце 1825 г., на
титуле - 1826), где стихотворения еще традиционно разбиты по жанровым
рубрикам, самым обширным является раздел, лишенный определенной жанровой
характеристики - "Разные стихотворения". В последующих изданиях Пушкин вовсе
отказывается от жанрового распределения стихотворений и печатает их в
хронологическом порядке.
К этому времени достигает полной зрелости и тот несравненный по своей
художественной силе и выразительности пушкинский стих, о котором Белинский
восклицал: "И что же это за стих!.. все акустическое богатство, вся сила
русского языка явились в нем в удивительной полноте". И дальше, стремясь
дать ощущение этой полноты, критик сам начинал говорить сотканным из
сравнений и метафор языком поэта-романтика "Он нежен, сладостен, мягок, как
ропот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист,
как кристалл, душист и благовонен, как весна, крепок и могуч, как удар меча
в руке богатыря. В нем и обольстительная, невыразимая прелесть и грация, в
нем ослепительный блеск и кроткая влажность, в нем все богатство мелодии и
гармонии языка и рифма, в нем вся нега, все упоение творческой мечты,
поэтического выражения" (В.Г. Белинский, т. VII, стр. 318).
Страшное потрясение Пушкина известием о разгроме вооруженного восстания
декабристов и жестокой правительственной расправе над ними особенно остро
отозвалось именно па лирике поэта. После исключительного расцвета пушкинской
лирики в первые семнадцать месяцев пребывания в Михайловском, за восемь
месяцев 1826 г. (выехал из Михайловского 4 сентября) Пушкиным написано, не
считая немногих мелочей и черновых отрывков, всего семь стихотворений,
причем на содержании большинства из них прямо или косвенно отразились мысли
и переживания поэта, связанные с трагическим исходом восстания декабристов.
Так, странное равнодушие, с которым поэт писал о смерти еще недавно столь
любимой им женщины ( "Под небом голубым страны своей родной...") объясняется
тем, что он как раз в это время узнал о казни пяти декабристов, о чем сделал
пометку в рукописи стихотворения. Прямо связано с разгромом декабристов
стихотворное послание к П. А. Вяземскому: "Так море, древний душегубец...".
Видимо, в конце июля - августе 1826 г. Пушкиным написаны три "Песни о
Стеньке Разине", личностью которого поэт интересовался еще в период южной
ссылки. Вскоре после приезда в Михайловское он назвал Разина "единственным
поэтическим лицом русской истории". Творческое обращение к излюбленному
народом образу вождя грозного восстания XVII в. находилось в несомненной
внутренней связи с крушением изолированного от народа декабристского
движения. В поэме "Братья-разбойники" тема протеста закрепощенного
крестьянства разрабатывалась Пушкиным в литературно-романтическом духе; в
"Песнях о Стеньке Разине" разработка той же темы осуществлена в духе
подлинной народности. Причем народности содержания песен о Разине полностью
соответствует народность формы - образности, языка, стиха, - непосредственно
восходящая к народному поэтическому творчеству. Все это делает их
значительнейшим этапом во всем творческом развитии Пушкина. Наконец, поэтом
создается в эту пору один из величайших образцов его лирики, стихотворение
"Пророк", в котором с исключительной силой выражена мысль о гражданском
назначении поэта-пророка, борца с общественным злом и неправдой, призванного
"глаголом жечь сердца людей". По свидетельству ряда осведомленных
современников, "Пророк" сперва заканчивался острополитическим
четверостишием, гневно бичующим царя - убийцу декабристов.
Новый период в развитии пушкинского творчества, существенно
отличающийся от творческого периода первой половины 20-х гг., начинается
после возвращения поэта в сентябре 1826 г. из ссылки.
В заключительных строфах шестой главы "Евгения Онегина", написанных
годом позднее, в августе 1827 г., Пушкин всерьез, "без элегических затей",
прощается со своей "юностью" и ее сладостными мечтами, подчеркивает, что его
тревожат "другие хладные мечты", "другие строгие заботы", что он познал
"глас иных желаний", познал "новую печаль". Все это показывает, что в
творчестве поэта назревал существенный перелом, обусловленный резко
изменившейся общественной обстановкой, которая сложилась в стране в первые
годы после поражения декабристов. Настал период злейшей правительственной
реакции, хотя и прикрываемой лицемерно "либеральными" словами и жестами
нового царя; период, когда проявилась вся ничтожность отшатнувшегося от
декабристов "высшего света", когда передовые круги дворянства, из которых
были вырваны их лучшие представители и к которым принадлежал сам поэт,
находились в состоянии тяжкой депрессии. И вот, в резкое отличие от первой
половины 20-х гг., почти за всю вторую половину 20-х гг., до знаменитой
болдинской осени 1830 г., Пушкин создает всего одно крупное законченное
произведение - поэму "Полтава". Зато эти годы являются порой продолжающегося
яркого цветения пушкинской лирики, которая по прежнему, и даже с еще большей
силой и широтой, отражает исключительное богатство и многообразие внутренней
жизни поэта. Продолжает развиваться и личная, интимная лирика, и лирика
гражданская, общественно-политическая. Однако в связи с изменившейся
общественно-исторической обстановкой содержание той и другой существенно
меняется. В поэзии Пушкина начинают занимать все большее место стихотворения
общефилософского характера - раздумья о человеческом существовании, его
смысле и цели ("Три ключа", "Воспоминание", "Дар напрасный, дар случайный.."
и др.), мысли о смерти ("Дорожные жалобы", "Брожу ли я вдоль улиц шумных..."
и др.). Причем большинство этих стихотворений окрашено в несвойственные
солнечному, жизнеутверждающему гению Пушкина мрачные, пессимистические тона,
отражающие те настроения безнадежности, подавленности, безысходной тоски,
которые охватили передовые круги общества. Эти же мотивы звучат в стихах и
многих других поэтов-современников, таких, как Баратынский, Веневитинов.
Однако в отличие от них Пушкин не замыкался в свое одинокое страдающее "я",
он сумел не поддаться до конца этим настроениям, а наоборот, мужественно
боролся с ними и в конечном счете их преодолел. В соответствии с ведущей
традицией предшествовавшей Пушкину прогрессивной русской литературы он искал
выхода из последекабрьского тупика на путях большой общественной
деятельности, патриотического подвига, на путях сближения с народом, от
которого были так оторваны декабристы. Он верил в великие силы нации и тем
самым в ее великое будущее. Пессимизм, бывший отражением и выражением
тягчайшего общественного кризиса и тех труднейших условий - полицейской
слежки, жандармских преследований, цензурного гнета, - в которые была
поставлена жизнь самого поэта, побеждался высоким историческим оптимизмом,
дававшим силы, вдохновлявшим на продолжение литературного "подвига". Очень
выразительна в этом отношении хронологическая последовательность написания
Пушкиным его интимно лирических и гражданских стихов данного периода. Так,
вскоре после минорной, овеянной глубокой грустью "Зимней дороги" (ноябрь -
декабрь 1826 г.) поэт создает мажорные "Стансы" ("В надежде славы и
добра..", декабрь 1826 г.) и выдержанное в той же бодрой, мажорной
тональности послание декабристам в Сибирь ( "Во глубине сибирских руд",
конец декабря 1826 г. - начало января 1827 г.); примерно месяц спустя после
безнадежно-пессимистических "Трех ключей" (18 июня 1827 г.) пишет
стихотворение "Арион" (16 июля 1827 г); после "Воспоминания" ("Когда для
смертного умолкнет шумный день...", 19 мая 1828 г.) и самого безнадежно
мрачного во всей пушкинской лирике стихотворения, написанного поэтом на день
своего рождения, "Дар напрасный, дар случайный..." (26 мая 1828 г.) Пушкин
создает (в основном в октябре 1828 г.) героико-патриотическую поэму
"Полтава".
В своей гражданской лирике второй половины 20-х гг. Пушкин остается
верен не только чувству большой личной привязанности к своим "братьям,
друзьям, товарищам", как называет он декабристов (послание "И. И. Пущину",
1826, "19 октября 1827" и др.), но и "высокому стремленью" их "дум" -
освободительным идеям декабризма ("Во глубине сибирских руд.."). В
стихотворении "Арион", иносказательно изображая гибель декабристов и свою
тесную связь с ними ("Пловцам я пел..."), поэт подчеркнуто заявляет, что он
продолжает слагать "гимны прежние". Именно таким "прежним гимном",
развивающим с исключительной художественной силой радищевскую тему протеста
против "зверообразного самовластия... когда человек повелевает человеком",
является один из самых замечательных образцов пушкинской гражданской поэзии
- стихотворение "Анчар" (1828).
В то же время в своих "Стансах" 1826 г. поэт, убедившись в
безнадежности попыток без поддержки народа произвести революционный
переворот и видя полное отсутствие связи между народом и передовыми кругами
общества, пытается побудить Николая I, который своими псевдолиберальными
посулами сумел внушить поэту, как и многим декабристам, доверие к себе, -
пойти, вслед его "пращуру" Петру I, по пути решительных преобразований
страны сверху. Заканчиваются "Стансы" смелым призывом к царю быть "незлобным
памятью", то есть вернуть сосланных на каторгу декабристов. Стихотворение
это, хотя и полное ошибочных надежд и политических иллюзий, все же было
неверно оценено многими современниками, и даже друзьями Пушкина, как его
измена своим прежним убеждениям. Ответом им явилось стихотворение "Друзьям"
1828 г., в котором, объясняя отношение к царю, Пушкин одновременно излагал
свою политическую программу (прощение декабристов, любовь к народу, защита
прав народа, защита просвещения), прямо противостоящую мракобесным призывам
раболепствующих царских "льстецов" - идеологов реакции. Недаром царь
запретил публиковать это стихотворение. Осуждение Пушкина друзьями за его
"Стансы" еще более усилило то острое чувство одиночества, которое испытывал
поэт после своего возвращения из ссылки.
В эту же пору Пушкин начал ощущать и еще более горькое
чувство-одиночества творческого, связанного с тем, что новые его
произведения, в которых гений поэта восходил все на большую высоту и далеко
опережал своих современников, находили все меньше понимания со стороны
окружающих.
Чувство это нашло резкое выражение в цикле стихов Пушкина о поэте и его
назначении, об отношении между поэтом и обществом ("Поэт", 1827, "Поэт и
теперь уже в узком смысле слова: стихотворная речь - сменяется речью
прозаической: "Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся".
Однако новое, трезвое - без романтических иллюзий - восприятие жизни не
означает для пушкинского Поэта подчинения ей. Пафос стихотворения - не в
капитуляции перед объективной "прозаической" действительностью - а в
стремлении освободиться от беспочвенных и бесплодных мечтаний, вместе с тем
сохранив в неприкосновенности свою внутреннюю свободу, неподкупную совесть
художника: "Не продается вдохновенье, // Но можно рукопись продать". Эта
формула определит отношение к творческому труду в условиях "века торгаша" не
только самого Пушкина, но и всех последующих русских писателей-классиков.
Прощальные стихи "К морю" заканчиваются торжественным обещанием поэта
не забывать морской "свободной стихии". И действительно, гул
"романтического" моря - высокая героика, идеал возвышенного и прекрасного в
мире и в человеке - не замирает и в реалистический период пушкинскою
творчества. Именно об этом скажет Пушкин много позже в новом стихотворном
диалоге 1830 г. "Герой", вкладывая в уста Поэта демонстративные и столь
часто неправильно истолковываемые слова: "Тьмы низких истин мне дороже //
Нас возвышающий обман", - слова, пафос которых не в предпочтении лжи правде,
а в утверждении воздействующей на саму жизнь и возвышающей ее силы идеала,
силы искусства.
В новой, "северной" ссылке, в Михайловском, Пушкина со всех сторон
обступил мир русской народной жизни. Находясь в окружении русской природы,
вступая в близкое соприкосновение с крестьянами, слушая сказки и песни няни,
поэт непосредственно приобщался к глубоко захватившему и пленившему его
русскому народному творчеству. В его произведениях углубляются черты
"народности" - национальной самобытности - и, в прямой связи с этим, все
определеннее утверждается "поэзия действительности" - реализм.
Творчество поэта в Михайловском - один из самых насыщенных, плодоносных
и в то же время значительных этапов литературной биографии Пушкина
Замечательно расцветает в эту пору и пушкинская лирика. Меньше чем за
полтора года поэтом было написано около ста стихотворений и стихотворных
набросков, то есть почти вдвое больше, чем за предшествующие два с половиной
года (1822 - первая половина 1824 г.), и немногим меньше, чем за все время
ссылки на юге. Еще важнее этих количественных показателей исключительное
многообразие и художественная полноценность пушкинской лирики этого периода.
В написанной в 1825 г. своеобразной басне-эпиграмме "Соловей и кукушка"
поэт противопоставляет песни соловья монотонным "куку" "самолюбивой
болтушки" - кукушки, иронически приравнивая к ним унылый элегизм
произведений многочисленных эпигонов школы Батюшкова - Жуковского. Призывом
"избавить" современную поэзию от их "элегических куку" и заканчивается это
совсем небольшое, шутливое по форме, но принципиально важное, по существу
программное, стихотворение.
Пушкинская лирика 1824-1825 гг. не была замкнута в эгоистический круг
"самолюбивых", узколичных переживания поэта, она откликалась на все зовы
жизни, на "все впечатленья бытия". По-прежнему широко развернуты в ней
мотивы дружбы, любви (третье послание Чаадаеву: "К чему холодные
сомненья..", "Ненастный день потух..", "П. А. Осиповой", "19 октября",
"Сожженное письмо", "Храни меня, мой талисман..", "Я помню чудное
мгновенье..." и т. п.). Звучит в стихах этих лет и тема гонения ("К
Языкову", "19 октября"). Особенно значительна в этом отношении историческая
элегия "Андрей Шенье" (1825), посвященная трагической гибели столь любимого
Пушкиным французского поэта. Здесь в упор поставлен вопрос о двух возможных
для писателя путях творчества - активном участии в общественной жизни, в
борьбе за свободу народа или уходе в спокойную, частную жизнь, в интимные
радости: наслажденья дружбой, любовью. По существу Пушкин возобновляет здесь
давнюю тему знаменитою "Разговора с Анакреоном" Ломоносова и решает ее
именно так, как в свое время решал Ломоносов. Долг поэта - служить "пользе
общества". Когда возникает необходимость выбора между личным счастьем и
благом "отечества", народа, поэт безусловно обязан выбрать путь
"гражданина".
В "Андрее Шенье" победа "гражданина" буквально врезывается в сознание
читателя острым стилистическим приемом того же рода, что и переход от стихов
к прозе в "Разговоре книгопродавца с поэтом", - необыкновенно выразительной
сменой метров. Традиционный минорно-элегический размер - шестистопный ямб, в
который облечены интимно-лирические раздумья Андрея Шенье, внезапно - в
момент резкого перелома его душевного состояния, когда в поэте, поддавшемся
было "малодушным" чувствам, снова пробуждается "великий гражданин", -
сменяется мажорным, энергическим четырехстопным ямбом:
Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,
Ты, слово, звук пустой...
О нет!
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет;
Ты презрел мощного злодея... и т. д.
В "Андрее Шенье" сказывается ограниченность политического мировоззрения
Пушкина (неприятие им якобинского периода французской революции, которое
поэт разделял со многими декабристами и которое неоднократно заявлялось им в
его политических стихах - "Вольность", "Кинжал"). Но насквозь пронизанное
прежним вольнолюбивым духом, явно снимающим горький пессимизм стихов о
сеятеле, пушкинское стихотворение звучало в русской общественно-политической
обстановке того времени в высшей степени революционно. Недаром цензура
изъяла из пего больше сорока строк, которые позднее начали ходить в списках
под названием "Стихи на 14-е декабря". Властям "дух" этого сочинения казался
столь предосудительным, что именно в связи с ним, уже после торжественного
возвращения Николаем I Пушкина из ссылки, за поэтом был установлен секретный
полицейский надзор, который продолжался до самой его смерти.
Вольнолюбием пронизан и ряд других стихотворений Пушкина этой поры:
таково, например, уже упоминавшееся послание к Языкову ("Издревле сладостный
союз...") и в особенности обобщающая и подымающая на новую ступень
анакреонтику послелицейских лет мажорно-оптимистическая "Вакхическая песня"
с ее знаменитой призывной концовкой - здравицей, возвещающей неминуемую
победу "разума" над "ложной мудростью", света над тьмой: "Да здравствует
солнце, да скроется тьма". По-видимому, в конце 1824 г. набрасывает Пушкин
остро-иронические стихи о Екатерине II "Мне жаль великия жены". Продолжает
поэт "подсвистывать" и своему давнему недругу - главе русской и европейской
реакции, царю Александру I; весьма вероятно, что именно к этому времени
относится эпиграмма "Воспитанный под барабаном..", не дошедший до нас еще
один ноэль, о котором Пушкин упоминает в письме к брату от 20 декабря 1824
г., добавляя, что за него он может попасть "в крепость", острая "вольная"
шутка "Брови царь нахмуря...", наконец, уж совсем мятежные строки чернового
наброска "Заступники кнута и плети...". Создание этою наброска, видимо,
находится в связи с признанием Пущина, по время посещения им Михайловского,
о существовании тайного общества и подготовке вооруженного переворота. Тогда
же написан и целый фейерверк пушкинских эпиграмм; зтот боевой жанр был
весьма популярен в поэзии того времени, издавна культивировался Пушкиным и
доведен им до небывалой меткости и силы. Таковы, например, эпиграмма на
Каченовского "Охотник до журнальной драки..."; знаменитый ответ своим
литературным противникам "Ex ungue leonem" и в особенности "Сказали раз
царю...", новая эпиграмма на бывшего одесскою начальника Пушкина графа
Воронцова, по доносам которого поэт и был выслан из Одессы в глухое
псковское захолустье. Эпиграмма эта, не уступая по силе негодования и
презрения прогремевшей одесской эпиграмме Пушкина на того же Воронцова -
"Полу-милорд, полу-купец..." - продолжает и развивает тему последней:
предсказание поэта сбылось; бесстыдно подлаживаясь к царю, лжелиберал
Воронцов из "полу-подлеца" стал подлецом полным. По-видимому, тогда же
Пушкин набросал одно из самых сильных сатирических своих произведений,
оставшееся незавершенным стихотворение "О муза пламенной сатиры!" - которое,
по свидетельству одного из осведомленных современников, близкого приятеля
поэта, С. А. Соболевского, Пушкин хотел предпослать в качестве введения
замышлявшемуся им отдельному изданию своих эпиграмм.
Новым освободительным гуманистическим духом проникнута не только
политическая лирика Пушкина; и любовные его стихи исполнены столь большой
силы, искренности и чистоты чувства, противостоящих как
лицемерно-патриархальной, феодально-аристократической, так и
буржуазно-мещанской морали, что при всем их глубоко личном характере они
являются яркими проявлениями нового передового общественного сознания. Так,
если мы перечтем одно за другим такие создания Пушкина, как - первое
послание к Чаадаеву ("Любви, надежды, тихой славы...") и послание к А. П.
Керн ("Я помню чудное мгновенье..."), мы сразу почувствуем, что при всем
казалось бы отличии их содержания, они по своей общей мажорной тональности,
по той страстной силе, с которой выражен в каждом из них мотив пробуждения к
новой жизни, - глубоко созвучны друг другу, составляют некую органическую
целостность и единство. И в этой широте и вместе с тем внутренней
целостности пушкинской лирики заключалось все ее великое значение.
В своей поэзии Пушкин часто прибегает к легкой шутке, веселой остроте.
Возражая А. Бестужеву, который, как и Рылеев, неодобрительно отнесся к
первой главе "Евгения Онегина", не находя в ней мятежной романтики южных
поэм, Пушкин спрашивал: "Ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из
области поэзии?" (письмо Рылееву от 25 января 1825 г.). Сам Пушкин с
лицейских лет и до конца жизни неизменно ценил в литературе "легкое и
веселое". Во многих стихотворениях Пушкина, в особенности не
предназначавшихся для печати, рассчитанных на тесный приятельский кружок, мы
неоднократно встречаемся с вольной шуткой, порой даже весьма круто
посоленной.
Но глубоко прав Белинский, возражая современным ему литературным
"фарисеям и тартюфам", объявлявшим Пушкина "безнравственным поэтом". "Никто,
решительно никто из русских поэтов, - писал он, - не стяжал себе такого
неоспоримого права быть воспитателем и юных, и возмужалых, и даже старых
(если в них было и еще не умерло зерно эстетического и человеческого
чувства) читателей, как Пушкин, потому, что мы не знаем на Руси более
нравственного, при великости таланта, поэта, как Пушкин" (В. Г. Белинский,
т. VII, стр. 342-343). Эту нравственную, воспитательную силу Белинский
справедливо видел в глубоко гуманистическом характере всего пушкинского
творчества, помогающего воспитывать "человека в человеке".
В стихах Пушкина периода ссылки в Михайловском временами дает себя
знать и прежнее романтическое мировосприятие поэта. Так, сам он позднее
считал одним из самых характерных образцов своей романтической лирики
стихотворение "Буря", написанное в 1825 г. Но в целом и основном пушкинское
творчество этого периода, в том числе и лирика, становится все более и более
реалистическим.
Именно к этому времени относятся и усиленные раздумья Пушкина на тему о
национальной самобытности, национальном "духе", его размышления о понятии
"народности" литературы (см. в т. 6 статью "О предисловии г-на Лемонте к
переводу басен И. А. Крылова" и черновой набросок "О народности в
литературе"). Пушкин уже в творчестве южного периода стремился, употребляя
его собственные слова, "вникать" "в народный дух" (см. стихотворный набросок
1823 г. "Чиновник и поэт"). Это сказывается и в романтических южных поэмах с
их ярко выраженной национально-экзотической - черкесской, татарской,
цыганской - расцветкой, и в его стихотворениях той поры, таких, например,
как "Черная шаль" (1820), которую Пушкин сопроводил подзаголовком
"Молдавская песня". Уже в этих произведениях поэт дает нечто более
конкретное, реальное, чем в значительной степени внешний "местный колорит"
романтиков.
По Пушкину, народность заключается не во внешних признаках; выразить в
своем творчестве национальный "образ мыслей и чувствований", "особенную
физиономию" своего народа - это и значит быть народным. В Михайловском
творчество Пушкина приобретает качество подлинной народности. Он создает
здесь замечательный цикл "Подражаний Корану" (1824), пишет стихотворения на
темы библейской "Песни песней" ("В крови горит огонь желанья...", "Вертоград
моей сестры", 1825), делает набросок большого стихотворения или небольшой
поэмы "Клеопатра". В этих произведениях Пушкин подымается до глубокого
проникновения в национальную сущность далеких культур и народов, и при этом
он остается глубоко национальным, русским поэтом. Эта способность, столь
поражавшая современников, отмечалась и многими последующими русскими
писателями в качестве одного из самых поразительных свойств пушкинского
"мирообъемлющего" гения.
Особенно значительным для всего дальнейшего развития творчества Пушкина
является то, что поэт глубоко проникает в русскую народную жизнь и русское
народное творчество. Он создает в 1825 г. такие произведения, как пролог к
"Руслану и Людмиле" ("У лукоморья дуб зеленый.."), баллада-сказка "Жених",
стихотворение "Зимний вечер".
В ряде стихотворений этого времени все больше дает себя знать
стремление поэта, также связанное со все большим утверждением в творчестве
Пушкина "поэзии действительности", выйти за пределы субъективно-лирического
"одноголосья". Он вносит в лирику элементы эпического и даже драматического
жанра. Последнее в скрытом виде уже проявляется в хорошо известном нам
стихотворении 1823 г. "Демон), прямо осуществляется в "Разговоре
книгопродавца с поэтом" (1824) и в особенности в "Сцене из Фауста" (1825),
представляющей собой диалог между "бредящим наяву" романтиком Фаустом и
трезвым циником Мефистофелем. "Сцена из Фауста" - по существу уже не
стихотворение, а драматическое произведение, являющееся своего рода
промежуточным звеном между "Борисом Годуновым" и "маленькими трагедиями".
Аналогичный процесс происходит и в поэмах Пушкина (законченная в
Михайловском поэма "Цыганы").
Вообще стихи Пушкина по богатству своего индивидуального жизненного
выражения явно выходят за условно-литературные рамки традиционных,
восходящих еще к классицизму XVIII в. стихотворных видов. Характерно, что в
первом издании стихотворений Пушкина (вышло в свет в конце 1825 г., на
титуле - 1826), где стихотворения еще традиционно разбиты по жанровым
рубрикам, самым обширным является раздел, лишенный определенной жанровой
характеристики - "Разные стихотворения". В последующих изданиях Пушкин вовсе
отказывается от жанрового распределения стихотворений и печатает их в
хронологическом порядке.
К этому времени достигает полной зрелости и тот несравненный по своей
художественной силе и выразительности пушкинский стих, о котором Белинский
восклицал: "И что же это за стих!.. все акустическое богатство, вся сила
русского языка явились в нем в удивительной полноте". И дальше, стремясь
дать ощущение этой полноты, критик сам начинал говорить сотканным из
сравнений и метафор языком поэта-романтика "Он нежен, сладостен, мягок, как
ропот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист,
как кристалл, душист и благовонен, как весна, крепок и могуч, как удар меча
в руке богатыря. В нем и обольстительная, невыразимая прелесть и грация, в
нем ослепительный блеск и кроткая влажность, в нем все богатство мелодии и
гармонии языка и рифма, в нем вся нега, все упоение творческой мечты,
поэтического выражения" (В.Г. Белинский, т. VII, стр. 318).
Страшное потрясение Пушкина известием о разгроме вооруженного восстания
декабристов и жестокой правительственной расправе над ними особенно остро
отозвалось именно па лирике поэта. После исключительного расцвета пушкинской
лирики в первые семнадцать месяцев пребывания в Михайловском, за восемь
месяцев 1826 г. (выехал из Михайловского 4 сентября) Пушкиным написано, не
считая немногих мелочей и черновых отрывков, всего семь стихотворений,
причем на содержании большинства из них прямо или косвенно отразились мысли
и переживания поэта, связанные с трагическим исходом восстания декабристов.
Так, странное равнодушие, с которым поэт писал о смерти еще недавно столь
любимой им женщины ( "Под небом голубым страны своей родной...") объясняется
тем, что он как раз в это время узнал о казни пяти декабристов, о чем сделал
пометку в рукописи стихотворения. Прямо связано с разгромом декабристов
стихотворное послание к П. А. Вяземскому: "Так море, древний душегубец...".
Видимо, в конце июля - августе 1826 г. Пушкиным написаны три "Песни о
Стеньке Разине", личностью которого поэт интересовался еще в период южной
ссылки. Вскоре после приезда в Михайловское он назвал Разина "единственным
поэтическим лицом русской истории". Творческое обращение к излюбленному
народом образу вождя грозного восстания XVII в. находилось в несомненной
внутренней связи с крушением изолированного от народа декабристского
движения. В поэме "Братья-разбойники" тема протеста закрепощенного
крестьянства разрабатывалась Пушкиным в литературно-романтическом духе; в
"Песнях о Стеньке Разине" разработка той же темы осуществлена в духе
подлинной народности. Причем народности содержания песен о Разине полностью
соответствует народность формы - образности, языка, стиха, - непосредственно
восходящая к народному поэтическому творчеству. Все это делает их
значительнейшим этапом во всем творческом развитии Пушкина. Наконец, поэтом
создается в эту пору один из величайших образцов его лирики, стихотворение
"Пророк", в котором с исключительной силой выражена мысль о гражданском
назначении поэта-пророка, борца с общественным злом и неправдой, призванного
"глаголом жечь сердца людей". По свидетельству ряда осведомленных
современников, "Пророк" сперва заканчивался острополитическим
четверостишием, гневно бичующим царя - убийцу декабристов.
Новый период в развитии пушкинского творчества, существенно
отличающийся от творческого периода первой половины 20-х гг., начинается
после возвращения поэта в сентябре 1826 г. из ссылки.
В заключительных строфах шестой главы "Евгения Онегина", написанных
годом позднее, в августе 1827 г., Пушкин всерьез, "без элегических затей",
прощается со своей "юностью" и ее сладостными мечтами, подчеркивает, что его
тревожат "другие хладные мечты", "другие строгие заботы", что он познал
"глас иных желаний", познал "новую печаль". Все это показывает, что в
творчестве поэта назревал существенный перелом, обусловленный резко
изменившейся общественной обстановкой, которая сложилась в стране в первые
годы после поражения декабристов. Настал период злейшей правительственной
реакции, хотя и прикрываемой лицемерно "либеральными" словами и жестами
нового царя; период, когда проявилась вся ничтожность отшатнувшегося от
декабристов "высшего света", когда передовые круги дворянства, из которых
были вырваны их лучшие представители и к которым принадлежал сам поэт,
находились в состоянии тяжкой депрессии. И вот, в резкое отличие от первой
половины 20-х гг., почти за всю вторую половину 20-х гг., до знаменитой
болдинской осени 1830 г., Пушкин создает всего одно крупное законченное
произведение - поэму "Полтава". Зато эти годы являются порой продолжающегося
яркого цветения пушкинской лирики, которая по прежнему, и даже с еще большей
силой и широтой, отражает исключительное богатство и многообразие внутренней
жизни поэта. Продолжает развиваться и личная, интимная лирика, и лирика
гражданская, общественно-политическая. Однако в связи с изменившейся
общественно-исторической обстановкой содержание той и другой существенно
меняется. В поэзии Пушкина начинают занимать все большее место стихотворения
общефилософского характера - раздумья о человеческом существовании, его
смысле и цели ("Три ключа", "Воспоминание", "Дар напрасный, дар случайный.."
и др.), мысли о смерти ("Дорожные жалобы", "Брожу ли я вдоль улиц шумных..."
и др.). Причем большинство этих стихотворений окрашено в несвойственные
солнечному, жизнеутверждающему гению Пушкина мрачные, пессимистические тона,
отражающие те настроения безнадежности, подавленности, безысходной тоски,
которые охватили передовые круги общества. Эти же мотивы звучат в стихах и
многих других поэтов-современников, таких, как Баратынский, Веневитинов.
Однако в отличие от них Пушкин не замыкался в свое одинокое страдающее "я",
он сумел не поддаться до конца этим настроениям, а наоборот, мужественно
боролся с ними и в конечном счете их преодолел. В соответствии с ведущей
традицией предшествовавшей Пушкину прогрессивной русской литературы он искал
выхода из последекабрьского тупика на путях большой общественной
деятельности, патриотического подвига, на путях сближения с народом, от
которого были так оторваны декабристы. Он верил в великие силы нации и тем
самым в ее великое будущее. Пессимизм, бывший отражением и выражением
тягчайшего общественного кризиса и тех труднейших условий - полицейской
слежки, жандармских преследований, цензурного гнета, - в которые была
поставлена жизнь самого поэта, побеждался высоким историческим оптимизмом,
дававшим силы, вдохновлявшим на продолжение литературного "подвига". Очень
выразительна в этом отношении хронологическая последовательность написания
Пушкиным его интимно лирических и гражданских стихов данного периода. Так,
вскоре после минорной, овеянной глубокой грустью "Зимней дороги" (ноябрь -
декабрь 1826 г.) поэт создает мажорные "Стансы" ("В надежде славы и
добра..", декабрь 1826 г.) и выдержанное в той же бодрой, мажорной
тональности послание декабристам в Сибирь ( "Во глубине сибирских руд",
конец декабря 1826 г. - начало января 1827 г.); примерно месяц спустя после
безнадежно-пессимистических "Трех ключей" (18 июня 1827 г.) пишет
стихотворение "Арион" (16 июля 1827 г); после "Воспоминания" ("Когда для
смертного умолкнет шумный день...", 19 мая 1828 г.) и самого безнадежно
мрачного во всей пушкинской лирике стихотворения, написанного поэтом на день
своего рождения, "Дар напрасный, дар случайный..." (26 мая 1828 г.) Пушкин
создает (в основном в октябре 1828 г.) героико-патриотическую поэму
"Полтава".
В своей гражданской лирике второй половины 20-х гг. Пушкин остается
верен не только чувству большой личной привязанности к своим "братьям,
друзьям, товарищам", как называет он декабристов (послание "И. И. Пущину",
1826, "19 октября 1827" и др.), но и "высокому стремленью" их "дум" -
освободительным идеям декабризма ("Во глубине сибирских руд.."). В
стихотворении "Арион", иносказательно изображая гибель декабристов и свою
тесную связь с ними ("Пловцам я пел..."), поэт подчеркнуто заявляет, что он
продолжает слагать "гимны прежние". Именно таким "прежним гимном",
развивающим с исключительной художественной силой радищевскую тему протеста
против "зверообразного самовластия... когда человек повелевает человеком",
является один из самых замечательных образцов пушкинской гражданской поэзии
- стихотворение "Анчар" (1828).
В то же время в своих "Стансах" 1826 г. поэт, убедившись в
безнадежности попыток без поддержки народа произвести революционный
переворот и видя полное отсутствие связи между народом и передовыми кругами
общества, пытается побудить Николая I, который своими псевдолиберальными
посулами сумел внушить поэту, как и многим декабристам, доверие к себе, -
пойти, вслед его "пращуру" Петру I, по пути решительных преобразований
страны сверху. Заканчиваются "Стансы" смелым призывом к царю быть "незлобным
памятью", то есть вернуть сосланных на каторгу декабристов. Стихотворение
это, хотя и полное ошибочных надежд и политических иллюзий, все же было
неверно оценено многими современниками, и даже друзьями Пушкина, как его
измена своим прежним убеждениям. Ответом им явилось стихотворение "Друзьям"
1828 г., в котором, объясняя отношение к царю, Пушкин одновременно излагал
свою политическую программу (прощение декабристов, любовь к народу, защита
прав народа, защита просвещения), прямо противостоящую мракобесным призывам
раболепствующих царских "льстецов" - идеологов реакции. Недаром царь
запретил публиковать это стихотворение. Осуждение Пушкина друзьями за его
"Стансы" еще более усилило то острое чувство одиночества, которое испытывал
поэт после своего возвращения из ссылки.
В эту же пору Пушкин начал ощущать и еще более горькое
чувство-одиночества творческого, связанного с тем, что новые его
произведения, в которых гений поэта восходил все на большую высоту и далеко
опережал своих современников, находили все меньше понимания со стороны
окружающих.
Чувство это нашло резкое выражение в цикле стихов Пушкина о поэте и его
назначении, об отношении между поэтом и обществом ("Поэт", 1827, "Поэт и