Поэзия прекрасна, но она окутана таинственной завесой. Невозможно уловить ее смысл - он все время ускользает. И чем выше поэзия, тем она более туманна, неясна. Ты что-то чувствуешь, но сказать, что именно, не можешь.
Однажды... Профессор литературы Лондонского университета вдруг прервал свою лекцию о поэзии известного английского поэта Кольриджа. Дойдя до середины стихотворения, он сказал: "Простите меня, но я не могу поступить нечестно с поэтом. Я бы мог просто прочесть вам это, и вы ни о чем не догадались бы, но я не могу обманывать себя. Эти строки стиха неясны, туманны. Я и сам не понимаю, что именно автор хотел этим сказать. Но к счастью, Кольридж живет со мной по соседству, и очень скоро я все выясню. Завтра у меня будет ответ на этот вопрос. А сегодня еще раз прошу простить меня".
Профессор был искренним и честным человеком. Ему ничего не стоило придумать какое-нибудь значение этим строчкам стихотворения. Другие, должно быть, поступали именно таким образом - другие профессора, которые были до него и которые были после.
В тот же вечер профессор пришел к Кольриджу и сказал: "Простите, что нарушаю ваш вечерний покой, но я не мог не прийти: не могу лгать и не могу нечестно поступить с вами. Я всегда любил и уважал вас.
Каждое ваше слово на вес золота. Но я не могу разгадать тайну этих строк, я не знаю, как правильно их истолковать. Я чувствую, что они наполнены огромным смыслом, но, видимо, это недоступно для моего ума. Окажите мне любезность, объясните, что вы хотели выразить этими строками".
Кольридж ответил: "Вам придется простить меня, ибо, когда я писал эти строки, только двое знали, в чем их смысл. Теперь это знает только один".
"Вот и прекрасно", - воскликнул профессор. Ведь он подумал, что этим одним и является ни кто иной, как Кольридж. Какое кому дело до того, другого, какая разница, помнит он об этом или нет?
Но последовал неожиданный ответ: "Вы не поняли. Во время написания стихотворения об этом знали Бог и я. Теперь я уже не знаю, только Бог знает. Если случайно встретите его, спросите его об этом. И если вам удастся узнать значение этих строчек, пожалуйста, сообщите мне, ибо каждый раз, когда я дохожу до этого места, я сам недоумеваю. В них что-то есть, в них кроется глубокий смысл; но именно поэтому ум отказывается это понимать. Это нечто запредельное".
И поэт не способен выйти за пределы ума. В этом и заключается разница между поэтом и мистиком: мистик выходит за пределы ума; поэт же иногда оказывается в запредельной зоне, но это происходит совершенно случайно, а не по его воле. Изредка это происходит, но не по его желанию. В такие моменты он улавливает лишь то, что доступно его пониманию. Поэт наполняется красотой, радостью, пониманием тайного смысла, насколько это ему позволено - и он вливает эту свежую струю в свою поэзию. Но это случается помимо его воли. Ему не дано открывать дверь в запредельное, когда ему захочется; свежий ветер дует лишь тогда, когда ему вздумается.
После своей смерти Кольридж оставил сорок тысяч незаконченных стихотворений. Дверь открывалась ему на мгновение, но прежде, чем он успевал что-то записать, дверь закрывалась. Это сродни молнии - внезапная вспышка света, и снова полный мрак. В памяти остается совсем немного, как будто все это далекий сон. Кое-что можно записать, но произведение останется незавершённым.
Его друзья настаивали: "Кольридж, ты неправ. Для завершения многих стихотворений тебе не хватает всего двух строчек. Это великая поэзия".
Но поэт всегда отвечал одно и то же: "Я пробовал закончить их, но впоследствии перечитывая стихотворение, я вижу, что у меня получились самые обыденные слова. Другие не замечают этого, но я-то знаю. Не могу сам себя обманывать. Эти стихи будут ждать своего часа, пока запредельное вновь не откроется мне и не наполнит мое сердце той неоконченной песней, которую я смогу дописать".
Он завершил лишь семь стихотворений. Всего лишь семь творений сделали его всемирно известным поэтом: важно не количество произведений, а их смысловая ценность. Можно написать и семь тысяч стихотворений, это не имеет значения, но они могут не достигнуть высоты Кольриджа. Он - единственный автор во всей истории литературы, кто снискал себе всемирную славу, написав всего семь стихотворений.
Рабиндранат Тагор известен как великий поэт. Его творческое наследие состоит из шести тысяч стихотворений-шедевров. Несомненно, это дает ему право называться великим поэтом. Но величие Кольриджа измеряется иными критериями - глубиной смысла.
Теперь нетрудно себе представить, что представляет собой мистик. Если поэт делает всего несколько шагов за пределы ума, то мистик выходит за его пределы раз и навсегда. Он живет в запредельном; он никогда не возвращается обратно, к своему уму. Он не может выразить свое просветление ни на одном из языков.
И даже если он говорит, его слова - всего лишь прием. Он говорит для того, чтобы привлечь искателей, чтобы они осознали его присутствие, познали его душу, наполнились его благоуханием. Он пользуется языком как приманкой, ведь человек понимает только человеческую речь.
Но когда вы влюбляетесь, поначалу вы слушаете признания, поэзию, клятвенные заверения, таинственные слова... И только затем, постепенно вы становитесь все ближе и ближе. Слова уходят на задний план, вы начинаете видеть за ними человека, вы все реальнее ощущаете его присутствие. Вы можете прикоснуться к нему рукой. Постепенно его безмолвие проникает в вас, и происходит не общение - единение.
Я слышал историю об одном суфийском мистике по имени Джалаладдин Руми, наиболее почитаемом всеми суфиями. Руми - единственный из мистиков, которого называли Мевлана, что значит "мастер мастеров". И он действительно был мастером мастеров.
Караван проходил через пустыню, где в крепости располагался лагерь Джалаладдина Руми. Чтобы увидеться с ним, сюда приходили паломники со всего Ближнего Востока. Караванщики подумали: "Неплохое место для ночлега. Мы и наши верблюды устали. Более того, это возможность удовлетворить свое любопытство, узнать, что представляет собой этот сумасшедший, Джалаладдин Руми, к которому устремляются странные люди из далеких стран. Глупо все это. Он производит впечатление безумного, а его называют мастером мастеров". Так, из чистого любопытства они расположились под деревьями, а затем пошли в крепость посмотреть, что там происходит.
Джалаладдин проводил занятие. Его учение заключалось только в чтении поэзии и в пении. Они послушали его песни - это был бред сумасшедшего, какие-то бессмысленные, несвязные отрывки. Красивые, но ничего не значащие слова... Непонятные предложения. Слушая их, ощущаешь их величие; но когда потом пытаешься вспомнить их, оказывается, что вспоминать нечего, в памяти пусто. Рано утром путники уехали.
На обратном пути они снова остановились в лагере; им было интересно узнать, что там происходило на этот раз. Джалаладдин сидел с закрытыми глазами, и все его ученики сидели с закрытыми глазами. Никто ничего не говорил, никто ничего не слушал.
"Теперь и того хуже, - решили караванщики. - В прошлый раз этот умалишенный хоть что-то говорил; тогда он говорил хоть и ничего не значащие, но красивые слова. А сейчас он сидит, закрыв глаза, и все эти идиоты тоже закрыли свои глаза. На этот раз нам здесь делать нечего". И они удалились.
Вскоре караван опять проходил мимо крепости. Караванщики снова сделали привал, чтобы посмотреть, как далеко зашло сумасшествие. Там сидел один Руми и больше никого.
Это вызвало у них недоумение: "Идиоты ушли. Непонятно все это - какое-то странное обучение. Куда они подевались? Никого нет".
Так как Джалаладдин сидел один, они осмелились приблизиться к нему и спросили: "Прости, что беспокоим тебя, но мы не можем удержаться, чтобы не задать тебе один вопрос: что произошло с твоими учениками?"
Джалаладдин посмотрел на того, кто задал вопрос, и на толпу позади него - целый караван. Он сказал: "Я наблюдал за вами. Когда вы остановились в первый раз, я говорил; я учил своих учеников сидеть со мной в безмолвии. Когда вы проходили в следующий раз, они уже достигли зрелости и сидели со мной, погрузившись в тишину.
Вы пришли в третий раз; теперь мои ученики разошлись, чтобы разнести весть. Они достигли совершенства, они нашли то, что искали. Теперь они приведут других сумасшедших. И мне придется начинать все сначала с новыми учениками. Я буду говорить, а когда они будут готовы наслаждаться моим присутствием в тишине, я посижу молча вместе с ними. Когда же они достигнут такого состояния, что наши сердца будут биться как единое целое, я отправлю их искать новых сумасшедших, нуждающихся во мне".
У просветления нет языка, Миларепа. Но просветление находит пути, как без слов рассказать о самом важном. Язык может быть использован как средство достижения цели, но его средствами не передать истинные переживания. Это происходит только в единении.
Использовать можно что угодно; и разные мастера выбирают самые разные средства обучения. Джалаладдин Руми любил танцевать, и он танцевал так зажигательно, что другие не могли удержаться и пускались в танец вместе с ним. И уже в самом танце люди менялись, начинала происходить определенная трансформация.
Нанак путешествовал по всей Индии и по всему миру - он был единственным великим индийским мистиком, покинувшим пределы Индии. Во всех путешествиях его сопровождал лишь один ученик. Он был в Шри-Ланке, он бывал в Мекке и Медине в Саудовской Аравии - огромные расстояния он преодолевал пешком.
Он не делал ничего другого, кроме того, что сидел под деревом, а его ученик, Мардана, играл на музыкальном инструменте. Он играл, а Нанак пел. И были их песни и музыка так прекрасны, что вокруг них собирались люди, которые, не понимая языка, садились рядом и слушали.
Все были очарованы музыкой, хотя ничего не понимали - они не знали языка. Когда музыка стихала, Нанак погружался в тишину. Кое-кто из слушателей уходил, но некоторые оставались сидеть в тишине, так как даже его молчание обладало огромной магнетической силой.
Нанак был необразованным и говорил на простом наречии - панджаби, языке крестьян. Но ему удалось покорить почти половину Азии. Не говоря ни слова, он обретал учеников. Мне вспомнился маленький, но очень поучительный случай.
Пятьсот лет назад невдалеке от Лахора располагался лагерь суфийских мистиков, пользовавшийся в то время большой популярностью. Отовсюду в Лахор приходили люди, чтобы встретиться с мистиками.
Нанак тоже пришел туда, и он как раз купался невдалеке от лагеря, когда старший суфий узнал, что он тоже прибыл. Ни Нанак, ни суфийский вождь не знали языка друг друга; им нужно было найти выход из положения. Тогда суфий послал к нему одного из своих учеников с красивой чашей, до самых краев наполненной молоком, туда не могла больше поместиться даже одна капля. Эта чаша молока предназначалась для Нанака.
Мардана недоумевал: "Как это нужно понимать? Что это: подарок, приглашение? Как мы должны отреагировать?" Нанак засмеялся, поискал глазами, нашел лесной цветок, сорвал его и опустил в молоко. Цветок был настолько легким, что оставался на поверхности молока, даже не всколыхнув его, при этом ни одна капля не пролилась. Он жестом показал, чтобы молоко отнесли обратно.
Посланник удивился: "Как странно. Я и так не понял, зачем нужно было посылать это молоко, а теперь все стало еще загадочнее: этот чудак положил в молоко цветок". Он попросил суфия, своего мастера, объяснить ему все: "Не держи меня в неведении. Пожалуйста, раскрой секрет. Что здесь происходит?"
Старейшина ответил: "Чаша с молоком, посланная мною Нанаку, означала следующее: "Поищи себе какое-нибудь другое место; здесь и без тебя достаточно мистиков, нет никакой надобности еще и в твоем присутствии. Место переполнено, как эта чаша. Мы не можем пригласить тебя; здесь и так тесно. Поищи себе другое место". Но ему удалось опустить в молоко цветок. Этим он хочет сказать: "Я буду как этот цветок. Я не стесню вас и не помешаю вашему собранию. Я буду лишь прекрасным цветком, плывущим над вашим собранием"".
Суфийский мистик пришел к Нанаку, припал к его ногам и пригласил его на встречу - молча, без единого слова. Нанак остался в качестве гостя; ежедневно он пел свои песни, а суфии плясали, наслаждаясь. В день расставания они рыдали. Рыдал даже суфийский старейшина. Нанака пришли проводить все. Не было произнесено ни единого слова - они были лишены возможности общения посредством языка. Но у них возникло великое единение.
У просветления нет языка, Миларепа, но просветление способно передать свою радость, свое блаженство, свою правду, свою любовь и сострадание... Всё лучшее, что может испытать человек, - наивысшие вершины сознания.
Возлюбленный Ошо,
Я чувствую, что чем больше я обретаю своего внутреннего ребенка, тем глубже ты проникаешь в меня. Когда я чувствую это особенно остро, меня охватывает паника, я захлопываю дверь и сбегаю к своему сильному, взрослому уму. Я говорю себе, что не должен допустить, чтобы ты полностью завладел моей душой.
Иногда же я с удивлением обнаруживаю, что твое проникновение в мою душу помогает мне найти самого себя. Наверное, это безнадёжный случай?
Прабодх Нитьйо, твой случай не безнадежен, но ты можешь сделать его таким - это вполне тебе по силам. Все в твоих руках. Только послушай себя: "Я чувствую, что чем больше я обнаруживаю ребенка внутри себя, тем глубже ты проникаешь в меня". Именно за этим ты и пришел сюда - чтобы позволить мне проникнуть в тебя. Но вместо того, чтобы радоваться этому, ты говоришь: "Когда я ощущаю это особенно остро, меня охватывает паника, я захлопываю дверь и сбегаю к своему сильному, взрослому уму".
Нечто великое стучится в твою дверь - нечто, чего ты жаждал, ради чего приехал сюда, - но, услышав стук в дверь, ты забыл, что стремился к этому моменту, возможно, все свои предыдущие жизни. Ты говоришь: "Меня охватывает паника, я захлопываю дверь и сбегаю к своему сильному, взрослому уму". Ты говоришь себе, что не должен допустить, чтобы я проник в твою душу.
Это просто дань старой привычке.
Подобный страх испытывают практически все.
С одной стороны, ты хочешь, чтобы я трансформировал тебя. Но с другой стороны, ты боишься перемен. С одной стороны, ты стремишься к революционному обновлению, а с другой - слишком крепко держишься за старое. Выходит, что до тех пор, пока твои молитвы не услышаны, все будет хорошо.
Миллионы людей посещают храмы, церкви, синагоги, мечети, гурудвары только по одной-единственной причине - а именно потому, что нет никакого Бога, который мог бы услышать их молитвы. Если бы молитвы прихожан могли быть услышаны, никто бы и близко не подошел к храму. Всех охватила бы паника! А все потому, что впустить в себя Бога или нечто запредельное - значит подчиниться чему-то намного большему, чем ты сам.
Ты уже не владеешь ситуацией; ты подчинен - подчинен такой мощной силе, что если ты не будешь готов отказаться от своего эго, от своей личности, от своего разделения, то тебе не избежать огромного шока, страха, и ты обязательно сделаешь все, чтобы не впустить это всепоглощающее переживание в свою жизнь.
Далее ты продолжаешь: "Иногда же я с удивлением обнаруживаю, что твое проникновение в мою душу помогает мне найти самого себя". Видимо, это происходит тогда, когда я далеко от тебя и ты не боишься, что я завладею твоей душой. Ты не боишься, что я услышу тебя, что я близко; тебе не нужно захлопывать дверь и убегать, прятаться в своем взрослом уме. Но эти моменты, о которых ты говоришь, гораздо правдивее... Это именно то, о чем ты всегда просил, то, о чем ты постоянно мечтал.
Это именно тот случай. Когда я проникаю в твою душу, ты находишь себя. Глубоко внутри ты и я неразделимы, мы связаны, мы составляем одно целое. У нас одна душа. Поэтому нет разницы, кто проникает в тебя, твой внутренний ребенок, твоя собственная невинность или я: это одно и то же.
Мгновения, когда ты ощущаешь это, - благие мгновения, но они приходят лишь тогда, когда ничего не происходит, тебе ничто не угрожает, ты надежно защищен: двери закрыты, ты об этом позаботился, и твой взрослый-ум тебя верно охраняет. Но затем снова начинаются поиски, ведь ум не приносит тебе удовлетворения, не приносит тебе покоя; твой ум - не твой бог. Твой ум служит тюрьмой для тебя, а ты полагаешь, что находишься в полной безопасности.
Когда я был в американской тюрьме, в самой первой тюрьме... Ведь они постоянно переводили меня из тюрьмы в тюрьму. За двенадцать дней я обрел большой тюремный опыт - я побывал в пяти тюрьмах.
Возможно, такого еще не было: пять тюрем за двенадцать дней! Начальником первой тюрьмы был любезный пожилой человек, он мгновенно почувствовал какое-то внутреннее родство со мной. Он сказал мне: "Здесь ты в полной безопасности".
"Это, конечно, так, - ответил я, - в тюрьме действительно полная безопасность. Безопасность и тюрьма - синонимы. На свободе человеку угрожает множество опасностей, а в тюрьме тебя никто не ограбит, никто не убьет... Здесь совершенно спокойно. Ты прав, но ты сам не следуешь своему же совету".
"Что ты хочешь этим сказать?"
"В Америке двадцать процентов президентов были убиты. Это самый высокий показатель убийств во всем мире. Из пяти президентов один непременно будет убит".
"Я не понимаю, причем здесь убийства президентов?" - спросил начальник.
"Я хочу сказать, что вам следует держать в тюрьме своих президентов, а не меня. Рональда Рейгана нужно посадить в тюрьму; здесь он был бы в полной безопасности. Я же прожил всю свою жизнь на свободе. И как долго вы собираетесь держать меня здесь? Вы держите меня в тюрьме незаконно, у вас нет ордера на мой арест. У вас нет никаких свидетельств против меня, я не совершил никакого преступления. Поэтому несколько дней безопасности мне не помогут - я снова буду на воле.
Я - не важная персона. Я - не президент и не премьер-министр страны; я - не высшее духовное лицо. Мне не нужна безопасность. Ты подал прекрасную идею. Ты должен выступить с предложением в сенате, чтобы каждого новоизбранного президента немедленно помещали в тюрьму. Так вам удастся избежать двадцати процентов убийств".
"Господи! - воскликнул начальник тюрьмы. - Ты действительно опасен. Я слышал об этом... И это правда! Что за идеи ты мне внушаешь? Мне скоро на пенсию, не ломай мою жизнь".
"Это была твоя идея. А ты почему не живешь в тюрьме? На свободе опасно. Будь тут, и безопасность тебе обеспечена".
"С тобой очень трудно спорить. Все, что ты говоришь, неправильно, хотя звучит убедительно".
"Но ведь это твоя идея. Ты сказал мне: "Здесь тебе ничто не угрожает - расслабься и ни о чем не беспокойся; никто не потревожит тебя". Я просто довел твою мысль до логического завершения. Следуй своему же совету - не ходи домой".
Он действительно меня полюбил. Три дня я провел в тюремной больнице. Сестры рассказывали мне: "Вы совершенно изменили здесь обстановку. Начальник редко заглядывал сюда - раз в полгода или в год.
Теперь же, когда вы здесь, он приходит по шесть раз в день, чтобы увидеть вас. Ему не сидится в своем кабинете". Он приглашал меня в свой кабинет... "Пойдём, выпьем по чашке чая, поговорим".
"Но если об этом узнает вышестоящее начальство, у тебя будут проблемы", - сказал я.
"Мне все равно, я скоро ухожу на пенсию".
Журналисты всемирных новостей хотели взять у меня интервью в тюрьме. Начальник тюрьмы сказал: "Это беспрецедентный случай, но я разрешу провести здесь всемирную пресс-конференцию". И он разрешил... В тюрьме собрались около ста представителей средств массовой информации: радио-, тележурналисты, газетчики, сотрудники журналов, кабельного телевидения.
Начальник тюрьмы сказал: "Я собираюсь подавать в отставку. Меня могут отправить на отдых немногим раньше. Что они еще могут мне сделать? Тюремный кодекс не запрещает проведение пресс-конференции в здании тюрьмы. Я не вижу никаких проблем".
«Отлично», - сказал я.
Он получил огромное удовольствие от пресс-конференции и от того, что я говорил журналистам. Собрался весь тюремный штат: врач, сестры, все-все. А со следующего дня они стали приводить свои семьи для встречи со мной. Я очень удивился, а дети приходили со своими блокнотами, чтобы взять у меня автограф!
У медсестер не было блокнотов, но они нашли выход. Газеты пестрели моими фотографиями; они вырезали их и просили поставить на них автограф: "Мы всегда будем помнить, что вы провели у нас три дня. Это будут самые приятные воспоминания... На эти три дня эта тюрьма перестала быть тюрьмой".
Медсестры приходили даже в свои выходные дни. Они говорили: "Пусть мы потеряем этот день; но вы можете уйти в любой момент, а нам не хочется упускать и минуты такой возможности".
Ты беспокоишься о своей безопасности: если я проникну в тебя, стану твоей душой, кто гарантирует твою безопасность? Ты уже живешь в тюрьме. Если мне удастся проникнуть в тебя, я смогу вытащить тебя из твоей тюрьмы; да я и так смогу это сделать. Именно к этому я и стремлюсь: освободить тебя от оков твоего старого ума.
Ты не безнадежен, Прабодх Нитьйо, но если ты будешь продолжать так себя вести, ты помешаешь мне помочь тебе. Если ты паникуешь, захлопываешь дверь, мчишься в свое убежище - прячешься за свой сильный, взрослый ум, - твое поведение можно назвать шизофреническим: с одной стороны, ты просишь; чтобы я пришел и изменил тебя, а с другой - ты закрываешь двери, когда я прихожу.
Решай сам - выбирай, что тебе больше подходит. Если твой прежний ум доставляет тебе большую радость, если ты удовлетворен, то мне лучше тебя не беспокоить. Но я не думаю, что это так. Если бы твой ум был прав, тебя бы здесь не было. Ты пришел сюда в поисках чего-то нового, неизведанного, в поисках алхимического преображения. Теперь соберись с духом. Это вопрос лишь одного мгновения.
Перестань захлопывать дверь, перестань прятаться в убежище. Я не могу тебе навредить, я могу уничтожить только то, что тобой не является. Я могу обнаружить и помочь тебе раскрыть твою истинную сущность. Но ты совершенно запутался.
Первая брачная ночь. Почистив зубы, проповедник возвращается в спальню и видит: на кровати лежит его новоиспеченная супруга, совершенно обнаженная, с недвусмысленно расставленными ногами.
- Слава Богу! - воскликнул священник. - Я ожидал увидеть такую прилежную христианку, как ты, на коленях у своей кровати.
- Ну, хорошо, - покраснела жена, - только в такой позе я всегда икаю.
Вот такие они, люди... Таковы их предрассудки. Бедняга-священник думает о молитве, а девица думает совсем о другом.
Скончался Генри Форд. Но прежде, чем его приняли на небо, Бог задал ему несколько вопросов. На вопрос о его достижениях на земле Форд с гордостью ответил:
"Мой "Т-Форд" - величайшее изобретение всех времен. Между прочим, что Ты думаешь о нем?"
Бог улыбнулся и ответил: "Хорошее изобретение. А что ты думаешь о моем величайшем изобретении - женщине?"
"Неплохо, - ответил Генри. - Но, с Твоего позволения, замечу, что впускной клапан расположен слишком близко от выпускного".
Форд есть Форд; он понимает только один язык. Твой старый ум знает только одно: как защитить тебя. Но жизнь принадлежит тем, кто отбросил все защитные сооружения, ибо каждая защита - это проявление недоверия к жизни.
Жизнь принадлежит тем, кто доверяет ей. Тогда отпадает всякая необходимость в какой-либо обороне. Это твой дом... Все эти звезды, все эти океаны, все эти горы составляют твой дом. Вся эта Вселенная и есть источник твоей жизни. Ничего не нужно бояться, не нужно погружаться во мрак недоверия.
Недоверие - это все равно, что смерть.
Доверие - это единственная известная мне жизнь.
Хорошо, Маниша? Да, Ошо.
Глава 7. БЕРЕГИСЬ УМА - ОН СЛЕП
Совсем необязательно разбираться в закономерностях мышления: это пустая трата времени. Осознания уже достаточно, даже более чем достаточно. Становясь более осознающим, ты освобождаешься от оков ума, и ум превращается в ископаемое.
Возлюбленный Ошо,
Должен ли я разобраться в природе моих старых шаблонов мышления, чтобы избавиться от них, или достаточно одного осознания? Разъясни, пожалуйста.
Дева Супарни, в этом как раз и заключается различие между западной психологией и восточным мистицизмом. Западная психология пытается изучить закономерности ума и шаблоны поведения человека, но это еще никому не помогло от них освободиться.
Ты достиг более высокого уровня понимания, научился трезво мыслить, стал "нормальным человеком"; твой ум, наконец избавился от хаоса. Теперь в нем все разложено по полочкам. Но проблемы продолжают оставаться проблемами - они просто дремлют. Ты уже можешь понять свою зависть, свою злость, алчность, амбиции, но все это понимание происходит только на уровне ума. Вот почему даже самые выдающиеся западные психологи сильно отстают от мистиков Востока.
Основатель западной психологической мысли Зигмунд Фрейд испытывал такой ужас перед смертью, что одно упоминание слова "смерть" повергало его в шок. Он просто терял сознание - таким сильным был страх смерти. Это случалось с ним трижды. Он страшно боялся призраков и никогда бы не пошел через кладбище. Такой человек, как Зигмунд Фрейд, обладавший острым, проницательным умом, знавший об уме практически все, сам так и не смог выйти за его пределы.