Страница:
Все знают, что алтарь древнее храма. Ещё не научившись возводить стены, люди ставили в отмеченных местах алтари из неотёсанных камней и, созерцая творение богов, соединяли на алтаре как в центре мира силы Земли и Неба, стихии четырёх сторон света и собирали воедино распадающийся мир. А затем, дабы собранная упорядоченность мировых стихий обрела устойчивость и силу, вокруг алтаря стали возводить стены, и четыре угла священного дома смыкались с кругом небосвода. Но между бесконечным кругом небес и четырёхугольником земли есть ещё и третье — человек, соединяющий воедино первоначала вселенной.
Жрец перевёл дух и обвёл глазами притихший зал. Единственным человеком, кто не смотрел в это время на него, был подсудимый — Айерен из Тандекара. Опустив голову, он смотрел себе под ноги.
— И вот что завещал нам Вэйнир, — продолжил Митлиранк. — «Когда сердца людские дрогнут, когда не услышат их молитв боги, когда не найдут люди утешения ни у ближних, ни у дальних своих, когда распадётся мир на добрую и злую половины и ничто, кроме этих половин, не станет быть, — придёт время великой жертвы». Таковы были слова Вэйнира. А дальше он передал жрецам тайное знание о великой жертве и об алтаре Храма Спасения. Всякий алтарь есть символ божественного первочеловека, приносимого в жертву высшим силам во имя преображения мира. Он есть всеобщее бытие, приносимое в жертву и воплощаемое в мировом порядке, кристальный образ которого и есть сам храм. От духовного первочеловека, сущности всего сущего, рождается космический разум, а от него и первый человек в его телесной форме. И всякий алтарь возводится так, будто в нём замурован «золотой человек» — первожертва божественным силам. Его голова обращена к востоку, ноги — к западу, а руки и ноги касаются северо-восточного и юго-восточного углов алтаря. Сторона же основания алтаря равняется длине тела «золотого человека» с вытянутыми руками, кирпичи делаются по длине его ступни. И далее говорится в завещании Вэйнира: «Когда изойдёт время творцов мира и придёт время спасителей, явится „золотой человек“ в телесном обличье. И замурован будет в алтаре Храма Спасения. И мир обновлён будет». Так вот… — Митлиранк вновь немного запнулся, — этот «золотой человек» сейчас стоит перед нами. Вот он! — резко вытянув руку, жрец указал на Айерена. — Мы, жрецы, давно и внимательно присматривались к нему. По многим признакам распознали мы в нём новую жертву божественным силам. И никто до сих пор не решался об этом сказать, ибо страх ошибки велик. Но сегодня мы говорим. Не казнь, но великая жертва предначертана судьбой этому человеку!
— Когда человека насильственно лишают жизни от имени закона, это называется казнью, — деликатно вставил судья.
— Да. Если это закон человеческий. Здесь же речь идёт о божественной жертве во имя обновления мира, а это закон не человеческий. И на этом я заканчиваю свою речь, — невозмутимо ответствовал жрец.
Некоторое время в зале стояла гнетущая тишина.
— Суд удаляется на совет, — объявил, наконец, судья, поднимаясь с места. — Уведите подсудимого.
Зал взорвался возбуждённым и беспорядочным шумом: все принялись бурно обсуждать услышанное и строить прогнозы относительно окнчательного решения.
В окружении небольшой свиты Элгартис вышел в большой светлый коридор, где уже толпился народ. Это были главным образом те из присутствующих в суде, кто сидел в первых нижних рядах и раньше других оказался у выхода.
— Пускать в святую Пещеру всяких проходимцев! — услышал он позади себя презрительную фразу Бринслорфа, обращённую будто бы к своим приближённым, но на самом деле, конечно же, к нему.
Группа младших жрецов городских храмов была настолько увлечена своими разговорами, что даже не сразу расступилась, пропуская главу государства. Какой-то юркий человечек поднёс старшему из жрецов массивный и богато украшенный серебряный жезл, видимо, предлагая его купить.
— Хорошо! — веско провозгласил старший жрец.
— Хорошо, хорошо! — закивали жрецы.
— Но дорого…
— Дорого, дорого! — подхватили жрецы.
— Но хорошо! — повторил старший.
— Хорошо! Хорошо! — загомонили жрецы.
Выйдя в ярко освещённый портик, Элгартис, щурясь от солнечных лучей, поднял голову вверх, подставив лицо легким порывам тёплого осеннего ветерка.
— Чую ветры перемен! — сообщил Маленький Оратор, морща нос-кнопочку.
Регент ухмыльнулся, но тут же сердце его сжалось от неожиданного и беспричинного приступа тоски. Эта тоска была неизмеримо глубже и больнее, чем та, что исходила от множества мелких сердечных заноз, к которым не привыкать было чёрствому интригану. Здесь было что-то другое. По-настоящему страшное.
— Повар на месте? — тихо спросил Элгартис.
— Куда денется! — пискнул в ответ шут.
— После ужина — ко мне.
— Какая чушь! — почти вслух пропищал Маленький Оратор.
— Кроме того, принимая во внимание особые обстоятельства, суд постановляет принять исключительное решение: поступить с упомянутым Айереном из Тандекара согласно древнему завещанию, открытым сегодня нам в этом зале почтеннейшим Митлиранком. Через три дня, после необходимых приготовлений на Площади Церемоний перед священной горой Аргренд будет заложен Храм Спасения, в алтаре которого будет заживо замурован Айерен из Тандекара, прозванный Фервурдом. И таким образом, «золотой человек» будет принесён в жертву во имя обновления мира и спасения его от порока и скверны. О решении суда будет объявлено сегодня же.
— Желаешь ли ты, Айерен из Тандекара, что-нибудь сказать суду?
— Нет, — безучастно покачал головой пророк.
— Суд окончен! — судья поднялся со своего места, почему-то украдкой косясь на регента.
Прозрачный нездешний свет излился будто бы сразу отовсюду, собравшись в лучисто-серебряное ядро. Здесь не было звуков: мысль изливалась безмолвно, не оскверняясь ложными личинами слов. Здесь среди космической тишины демоны вели безмолвный разговор с высшей субстанцией. Текучие белёсые нити и снопы красно-оранжевых искр сплетались и расплетались в потоке холодного света, рисуя в пространстве немыслимые узоры.
Наконец, демоны стали медленно возвращаться вниз, уплотняя и очерчивая на лету свою форму. Вот уже показалось и белоснежное поле облаков, пробив которое, демоны вновь оказались в земном мире.
— Нет, я этого не понимаю! — возмущённо выпалил Валпракс, — где же, в конце концов, справедливость! Если мне целых три дня нельзя будет воспользоваться последним спасительным ходом, то потом он мне, скорее всего, и не понадобится! Дни-то какие!…
— Это уж точно! В том-то и весь фокус, — прогудел в ответ Тунгри. — Уж больно твой герой высоко поднялся. Теперь за ним сверху присматривают.
— Присматривают! У тебя-то, между прочим, ход не отняли. Выходит, конец моему другу! Там и без тебя-то весело будет, а уж с твоими придумками…
— Такова, стало быть, его судьба. Мы ведь не видели его судьбу заранее. А почему, помнишь? Потому что НЕ МОГЛИ УВИДЕТЬ. А это значит, что рано или поздно в игру вступят силы, которые выше нас.
— Да уж! А я-то ещё радовался, что однажды это станет не только нашей игрой.
— Не тревожься! Что тебе эти люди! Разве они стоят наших волнений?
— Если не стоят, то какой тогда интерес в игре? — продолжал возмущаться не на шутку расстроенный Валпракс.
— Может, ты и прав, — помолчав, ответил Тунгри.
— А там, наверху, между прочим, тоже свой интерес имеется! Хотят убрать моего героя твоими руками. Так что они играют с нами, как мы с ними!
Тунгри не ответил.
Сизая дымка внизу быстро рассеивалась, и глаз уже мог охватить очертания огромного города, широко раскинувшегося по обоим берегам серебряной ленты реки Утаур. В этот вечерний час Канор едва начал отвечать редкими ещё огнями на спускающиеся сумерки. Мощная, испускаемая городом волна возбуждения, тревоги, ожидания, надежды и ещё других, не поддающихся описанию состояний поднималась в небо.
— Не простые сегодня настроения в этом городишке. — Проговорил немного успокоившийся Валпракс, окунаясь в волну человеческих флюидов.
— Не простые… То ли ещё будет!
— Знаю, светлейший.
— Ну, и что ты на это скажешь?
— Светлейший! Когда я поговорил с ним в тюрьме, я понял, что это — истинный пророк. От него, без преувеличения, зависят судьбы мира. Ни в коем случае нельзя допустить его гибели!
— Должен тебе сказать, что говорить с пафосом ты не умеешь. Но не в этом суть. Как известно, решение суда не могу отменить даже я. А действовать в обход суда тоже не хотелось бы. Есть люди, которые только этого и ждут. Да ещё и жрецы… А с другой стороны, не знаю, как там насчёт судеб мира, но его казнь обязательно вызовет смуту. Весь город гудит…
— Светлейший! Осмелюсь предположить, что то, что не пристало делать тебе, может сделать кто-нибудь ещё. К примеру, тот, кого никто не знает…
— Ты хочешь сказать, что один готов справиться со всеми?
— Не знаю уж, как там выйдет. Кое-чему я в монашестве научился. А главное, нельзя упускать ни малейшего шанса. Я хочу, чтобы исполнилась твоя воля. Чтобы этот самый Айерен получил возможность войти в Пещеру вместе со своими последователями. А там, как бы ни повернулось — всё обернётся в пользу твоей мудрости и твоего величия. А смута… Если и будет, то не против тебя.
— Что ж… Всё это красиво… Но тебе-то зачем рисковать жизнью в почти безнадёжном деле?
— Светлейший! Если Айерен погибнет, то и мне сейчас жить незачем. А если и стоит прийти в мир, то жизней через пять-семь.
— Гм… Ну ладно, ладно. Действуй. На кухню можешь не возвращаться.
Глава 35
Жрец перевёл дух и обвёл глазами притихший зал. Единственным человеком, кто не смотрел в это время на него, был подсудимый — Айерен из Тандекара. Опустив голову, он смотрел себе под ноги.
— И вот что завещал нам Вэйнир, — продолжил Митлиранк. — «Когда сердца людские дрогнут, когда не услышат их молитв боги, когда не найдут люди утешения ни у ближних, ни у дальних своих, когда распадётся мир на добрую и злую половины и ничто, кроме этих половин, не станет быть, — придёт время великой жертвы». Таковы были слова Вэйнира. А дальше он передал жрецам тайное знание о великой жертве и об алтаре Храма Спасения. Всякий алтарь есть символ божественного первочеловека, приносимого в жертву высшим силам во имя преображения мира. Он есть всеобщее бытие, приносимое в жертву и воплощаемое в мировом порядке, кристальный образ которого и есть сам храм. От духовного первочеловека, сущности всего сущего, рождается космический разум, а от него и первый человек в его телесной форме. И всякий алтарь возводится так, будто в нём замурован «золотой человек» — первожертва божественным силам. Его голова обращена к востоку, ноги — к западу, а руки и ноги касаются северо-восточного и юго-восточного углов алтаря. Сторона же основания алтаря равняется длине тела «золотого человека» с вытянутыми руками, кирпичи делаются по длине его ступни. И далее говорится в завещании Вэйнира: «Когда изойдёт время творцов мира и придёт время спасителей, явится „золотой человек“ в телесном обличье. И замурован будет в алтаре Храма Спасения. И мир обновлён будет». Так вот… — Митлиранк вновь немного запнулся, — этот «золотой человек» сейчас стоит перед нами. Вот он! — резко вытянув руку, жрец указал на Айерена. — Мы, жрецы, давно и внимательно присматривались к нему. По многим признакам распознали мы в нём новую жертву божественным силам. И никто до сих пор не решался об этом сказать, ибо страх ошибки велик. Но сегодня мы говорим. Не казнь, но великая жертва предначертана судьбой этому человеку!
— Когда человека насильственно лишают жизни от имени закона, это называется казнью, — деликатно вставил судья.
— Да. Если это закон человеческий. Здесь же речь идёт о божественной жертве во имя обновления мира, а это закон не человеческий. И на этом я заканчиваю свою речь, — невозмутимо ответствовал жрец.
Некоторое время в зале стояла гнетущая тишина.
— Суд удаляется на совет, — объявил, наконец, судья, поднимаясь с места. — Уведите подсудимого.
Зал взорвался возбуждённым и беспорядочным шумом: все принялись бурно обсуждать услышанное и строить прогнозы относительно окнчательного решения.
В окружении небольшой свиты Элгартис вышел в большой светлый коридор, где уже толпился народ. Это были главным образом те из присутствующих в суде, кто сидел в первых нижних рядах и раньше других оказался у выхода.
— Пускать в святую Пещеру всяких проходимцев! — услышал он позади себя презрительную фразу Бринслорфа, обращённую будто бы к своим приближённым, но на самом деле, конечно же, к нему.
Группа младших жрецов городских храмов была настолько увлечена своими разговорами, что даже не сразу расступилась, пропуская главу государства. Какой-то юркий человечек поднёс старшему из жрецов массивный и богато украшенный серебряный жезл, видимо, предлагая его купить.
— Хорошо! — веско провозгласил старший жрец.
— Хорошо, хорошо! — закивали жрецы.
— Но дорого…
— Дорого, дорого! — подхватили жрецы.
— Но хорошо! — повторил старший.
— Хорошо! Хорошо! — загомонили жрецы.
Выйдя в ярко освещённый портик, Элгартис, щурясь от солнечных лучей, поднял голову вверх, подставив лицо легким порывам тёплого осеннего ветерка.
— Чую ветры перемен! — сообщил Маленький Оратор, морща нос-кнопочку.
Регент ухмыльнулся, но тут же сердце его сжалось от неожиданного и беспричинного приступа тоски. Эта тоска была неизмеримо глубже и больнее, чем та, что исходила от множества мелких сердечных заноз, к которым не привыкать было чёрствому интригану. Здесь было что-то другое. По-настоящему страшное.
— Повар на месте? — тихо спросил Элгартис.
— Куда денется! — пискнул в ответ шут.
— После ужина — ко мне.
* * *
— Прошу всех внимать решению императорского суда! — провозгласил судья, когда шум в зале стих. — Айерен из Тандекара, прозванный Фервурдом, признаётся виновным в поношении богов, осквернении святынь, неуважении к Закону и возмущении спокойствия народа! Тем не менее суд признаёт, что упомянутый Айерен из Тандекара является человеком, отмеченным необычайными способностями, и воздействие его речей на умы нельзя счесть исключительно вредоносным.— Какая чушь! — почти вслух пропищал Маленький Оратор.
— Кроме того, принимая во внимание особые обстоятельства, суд постановляет принять исключительное решение: поступить с упомянутым Айереном из Тандекара согласно древнему завещанию, открытым сегодня нам в этом зале почтеннейшим Митлиранком. Через три дня, после необходимых приготовлений на Площади Церемоний перед священной горой Аргренд будет заложен Храм Спасения, в алтаре которого будет заживо замурован Айерен из Тандекара, прозванный Фервурдом. И таким образом, «золотой человек» будет принесён в жертву во имя обновления мира и спасения его от порока и скверны. О решении суда будет объявлено сегодня же.
— Желаешь ли ты, Айерен из Тандекара, что-нибудь сказать суду?
— Нет, — безучастно покачал головой пророк.
— Суд окончен! — судья поднялся со своего места, почему-то украдкой косясь на регента.
* * *
Тунгри поднимался ввысь огромным бело-седым грибом. Валпракс нёсся рядом пернатой оранжевой стрелой. Здесь, высоко над фронтом облаков, где кончалось видимое человеческим глазом небо, их объяла ледяная слепящая синева. Золотая полоска солнечного горизонта осталась далеко внизу, а сверху наползала чернота, бездонная и бесконечная, едва присыпанная искорками звёзд.Прозрачный нездешний свет излился будто бы сразу отовсюду, собравшись в лучисто-серебряное ядро. Здесь не было звуков: мысль изливалась безмолвно, не оскверняясь ложными личинами слов. Здесь среди космической тишины демоны вели безмолвный разговор с высшей субстанцией. Текучие белёсые нити и снопы красно-оранжевых искр сплетались и расплетались в потоке холодного света, рисуя в пространстве немыслимые узоры.
Наконец, демоны стали медленно возвращаться вниз, уплотняя и очерчивая на лету свою форму. Вот уже показалось и белоснежное поле облаков, пробив которое, демоны вновь оказались в земном мире.
— Нет, я этого не понимаю! — возмущённо выпалил Валпракс, — где же, в конце концов, справедливость! Если мне целых три дня нельзя будет воспользоваться последним спасительным ходом, то потом он мне, скорее всего, и не понадобится! Дни-то какие!…
— Это уж точно! В том-то и весь фокус, — прогудел в ответ Тунгри. — Уж больно твой герой высоко поднялся. Теперь за ним сверху присматривают.
— Присматривают! У тебя-то, между прочим, ход не отняли. Выходит, конец моему другу! Там и без тебя-то весело будет, а уж с твоими придумками…
— Такова, стало быть, его судьба. Мы ведь не видели его судьбу заранее. А почему, помнишь? Потому что НЕ МОГЛИ УВИДЕТЬ. А это значит, что рано или поздно в игру вступят силы, которые выше нас.
— Да уж! А я-то ещё радовался, что однажды это станет не только нашей игрой.
— Не тревожься! Что тебе эти люди! Разве они стоят наших волнений?
— Если не стоят, то какой тогда интерес в игре? — продолжал возмущаться не на шутку расстроенный Валпракс.
— Может, ты и прав, — помолчав, ответил Тунгри.
— А там, наверху, между прочим, тоже свой интерес имеется! Хотят убрать моего героя твоими руками. Так что они играют с нами, как мы с ними!
Тунгри не ответил.
Сизая дымка внизу быстро рассеивалась, и глаз уже мог охватить очертания огромного города, широко раскинувшегося по обоим берегам серебряной ленты реки Утаур. В этот вечерний час Канор едва начал отвечать редкими ещё огнями на спускающиеся сумерки. Мощная, испускаемая городом волна возбуждения, тревоги, ожидания, надежды и ещё других, не поддающихся описанию состояний поднималась в небо.
— Не простые сегодня настроения в этом городишке. — Проговорил немного успокоившийся Валпракс, окунаясь в волну человеческих флюидов.
— Не простые… То ли ещё будет!
* * *
— Ты, конечно, знаешь о решении суда?— Знаю, светлейший.
— Ну, и что ты на это скажешь?
— Светлейший! Когда я поговорил с ним в тюрьме, я понял, что это — истинный пророк. От него, без преувеличения, зависят судьбы мира. Ни в коем случае нельзя допустить его гибели!
— Должен тебе сказать, что говорить с пафосом ты не умеешь. Но не в этом суть. Как известно, решение суда не могу отменить даже я. А действовать в обход суда тоже не хотелось бы. Есть люди, которые только этого и ждут. Да ещё и жрецы… А с другой стороны, не знаю, как там насчёт судеб мира, но его казнь обязательно вызовет смуту. Весь город гудит…
— Светлейший! Осмелюсь предположить, что то, что не пристало делать тебе, может сделать кто-нибудь ещё. К примеру, тот, кого никто не знает…
— Ты хочешь сказать, что один готов справиться со всеми?
— Не знаю уж, как там выйдет. Кое-чему я в монашестве научился. А главное, нельзя упускать ни малейшего шанса. Я хочу, чтобы исполнилась твоя воля. Чтобы этот самый Айерен получил возможность войти в Пещеру вместе со своими последователями. А там, как бы ни повернулось — всё обернётся в пользу твоей мудрости и твоего величия. А смута… Если и будет, то не против тебя.
— Что ж… Всё это красиво… Но тебе-то зачем рисковать жизнью в почти безнадёжном деле?
— Светлейший! Если Айерен погибнет, то и мне сейчас жить незачем. А если и стоит прийти в мир, то жизней через пять-семь.
— Гм… Ну ладно, ладно. Действуй. На кухню можешь не возвращаться.
Глава 35
Ранним утром следующего дня на Площади Церемоний начались приготовления. Сначала было отмерено определённое расстояние от входа в Священную Гору. Затем жрецы в течение нескольких часов совершали в этом месте свои священные обряды. После этого Верховный жрец Храма Всех Богов установил в строго рассчитанной точке небольшой столбик и очертил вокруг него круг. Этот столбик служил указателем высоты солнца. По крайним положениям своей тени утром и вечером он указывал на круге две точки, которые соединялись осью «восток — запад». Когда к концу дня обе точки оказались определены, жрецы с помощью шнура описали вокруг каждой из них по кругу. Пересечение кругов показало и вторую ось — «север — юг». На концах полученных таким образом осей были также очерчены круги, и точки их пересечения образовали четыре угла квадрата, который жрецы называли «квадратурой солнечного цикла», ибо сам солнечный цикл являлся в образе круга, описанного вокруг столбика.
Жители Канора, которые и без того всегда с интересом наблюдали за священнодействием жрецов, теперь неотрывно следили за каждым движением и обсуждали каждый шаг. И когда жрецы удалились и на площадку стали подвозить камни и доски, народ не разошёлся, а до позднего вечера толпился вокруг, глядя на то, как рабочие начинают возводить леса. Тут же вспыхивали жаркие споры между сторонниками и противниками Пророка Айерена, которые едва не переходили в настоящие драки.
На следующий день обстановка ещё больше накалилась. По городу понеслись слухи один другого тревожнее. Говорили, что в храмах начали шататься и падать изображения древних богов, что в случае казни Пророка его последователи намерены одновременно сжечь себя прямо возле нового храма, что пророк уже мёртв, а вместо него в жертву будет принесён специально подставленный человек. Последний слух имел несколько вариантов. Одни говорили, что пророк тайно отправлен в далёкий монастырь, другие утверждали, что сами видели, как он вознёсся на небо. В меру своей фантазии, расцвечивая эти истории всевозможными поражающими воображение подробностями, городские болтуны ещё более накаляли и без того напряжённую обстановку.
К концу второго дня беспокойство в столице достигло пика. Тут и там завязывались уже самые настоящие стычки, и городская стража, пожалуй, впервые за долгую историю Канора не решалась арестовывать и наказывать виновных. Казалось, что пассивно-безразличное большинство горожан, привыкшее, как правило, доверять воле властей, качнулось таки в сторону последователей Айерена, и правители не могли этого не почувствовать. До поздней ночи во дворце шли бурные споры о том, как лучше выйти из создавшегося положения. Но в конце концов было решено оставить решение суда без изменения. Казнь, или, как говорилось в приговоре, священное жертвоприношение должно было состояться утром следующего дня. Светлейший Элгартис, искусно изобразив гордую обиду, отказался участвовать в церемонии, передав все распорядительные права, а заодно и всю ответственность господину Бринслорфу. Тот, оставшись премного доволен таким положением дел, распорядился втрое усилить охрану и оцепление места казни, а также вывести на площадь три сотни самых опытных и надёжных воинов из числа городской и дворцовой гвардии на случай возможных беспорядков. Времени до утра оставалось немного, но люди регента успели позаботиться о том, чтобы слухи про то, что правитель страны не желает принимать участие в расправе с Пророком, а лишь законопослушно смиряется с решением суда, расползлись по всему городу. В этом случае Бринслорфу, по крайней мере, было не с руки провоцировать смуту. Пауки расползлись по углам коробки перед решающей схваткой.
А приготовления на площади не прекращались ни вечером, ни ночью. Продолжали подвозить доски, кирпичи и большие каменные блоки. При свете факелов возводили леса. И народ с площади не уходил.
— А почему ты так противишься победе его учения? — спросила Гембра, обведя глазами пустой кабачок.
Здесь, в этом давно привычном для них месте, тревога и возбуждение, царящие в городе, как ни странно, совершенно не чувствовались. Более того, сегодня отсутствовали даже обычные немногочисленные посетители, и Сфагам с Гемброй, сидя, как всегда, за столом у окна, могли говорить почти в полный голос.
— Его учение сильно изменит мир. И будет как всегда — хотели одного, а получится совсем другое. Но будет поздно. Этого они тоже не понимают. Приняв его учение, люди сделают необратимый шаг прочь от своего естества. Пройдут века, пока они поймут, куда ведёт этот путь. И тогда они будут долго и мучительно выдавливать из себя всё это… С болью, с кровью, с жестокими разочарованиями. Они будут жестоко проклинать своего доброго бога за то, что он допускает власть мерзавцев и сотни тысяч смертей. В конце концов они поймут, что их проклятья сыплются на ими же самими придуманного бога, для которого Добро и Зло — самые важные вещи на свете. Ох, и нелегко же будет им понять, что это не так! Если его учение победит, то рабство тела сменится рабством духа. Человек, сознающий своё несовершенство перед лицом абсолютного Добра, всегда будет чувствовать себя униженным и виноватым. А с таким человеком можно делать всё, что угодно. По его же собственной воле… Это страшно. Когда Добро и Зло занимают в человеческом воображении центр вселенной, это значит, что человек стал высоко себя ценить, обрёл гордыню и самомнение. Но во что это превращается в головах слабых, мелких и несамостоятельных людей, чья сущность — рабство? Они сделают из этого самого Айерена живого бога, идеал, который будут столетьями лицемерно извращать. И это учение о победе Добра ни на йоту не изменит человеческую природу. Рабы останутся рабами, злодеи — злодеями. А делать хорошие дела можно и без веры в расколотый надвое мир. Так стоит ли начинать этот бесконечно долгий и печальный урок?
— Не очень-то я тебя понимаю… — потёрла лоб Гембра. — Но вот скажи, а тебе-то что до всего этого?
— Его мир — не для меня. Мне в нём нечего делать.
— Но ведь если всё это происходит, то, наверное, так ДОЛЖНО быть. Ты ведь сам говорил, что ничего не бывает просто так. А уж тем более такое.
— Да, просто так ничего не происходит. За всем стоит ЧЬЯ-ТО воля, ЧЕЙ-ТО интерес, ЧЬЯ-ТО игра. Вот мне и интересно посмотреть, чего теперь стоит человеческая воля против этой самой ЧЬЕЙ-ТО воли. Раз уж человек теперь так силён и свободен… И так одинок.
— Гембра вздохнула и как-то странно посмотрела на Сфагама.
— Выходит, надо сделать так, чтобы казнь не состоялась? — проговорила она после паузы.
— Более того, надо, чтобы он смог войти в Пещеру со всеми своими… Вот тогда, что бы дальше ни происходило, дело, может быть, кончится малозначительным эпизодом, который позабудут лет через двадцать-тридцать. Запишут в Малую Хронику… лучше бы, конечно, чтобы он остался жив.
— Сказать по правде, мне тоже его жалко. Ведь он меня тогда спас… в Гуссалиме. И эти сволочи его убить хотели.
По лицу Сфагама скользнула грустная улыбка.
— Ну вот, стало быть, и у тебя есть свои причины. Хотя я бы очень не советовал тебе участвовать в этом деле.
— Это почему ещё?
— Так… тревожно мне за тебя. Сейчас почему-то особенно.
По кривой усмешке Гембры была без слов понятна вся бесполезность этих разговоров. Сфагам задумчиво и печально посмотрел в окно.
— О чём думаешь, — тихо спросила Гембра.
— О тех, кого мне придётся завтра убить.
— А чё о них думать? В первый раз, что-ли!
— Не в первый… но, может быть, в последний.
— Олкрин! Ты откуда здесь, паршивец! — неожиданно воскликнула Гембра. На лице её отразилась смесь удивления и восторга. Сфагам повернул голову. В дверях действительно стоял Олкрин, деловито отряхивая запылённую одежду и с трудом скрывая радость от эффекта, произведённого его появлением. Картинно поклонившись Гембре, он быстро прошёл через комнату и сердечно обнялся с учителем.
— Я вижу, уроки тонкой связи не прошли даром, — с улыбкой сказал Сфагам.
— Ещё бы! Кое-чему ты всё же успел меня научить. Ну, и торопился же я!… У вас тут такие дела творятся!
— Да! Вовремя ты…! Завтра мог бы уже и не торопиться, — вставила Гембра.
— Завтра должна состояться казнь пророка, — серьёзно сказал Сфагам, — так вот мы хотим сделать так, чтобы эта казнь не состоялась. И хорошо бы при этом самим остаться в живых.
— Ого! Вот это будет дело! — Глаза Олкрина восторженно заблестели. — А ведь так и чувствовал, что будет у нас ещё главное приключение!
— Тебе бы всё приключений… Дело-то серьёзное.
Олкрин кивнул. Бесшабашная весёлость слетела с его лица.
— В городе такое говорят… Только приехал, а уже столько наслушался. Никто не знает, что будет. Все ждут чего-то.
— Они ждут, а мы будем действовать. И не для того, чтобы попасть в дворцовую хронику, а просто потому, что иначе не можем.
— Я с тобой, учитель. Для того и приехал. Я ведь чувствовал, что нужен тебе.
— По правде сказать, я бы не хотел тебя в это впутывать. Но раз уж ты сам…
— Сам, сам!…
— Ну что ж, — вздохнул Сфагам, — тогда давайте обсудим, что будем делать. Андикиаст мне кое-что рассказал про охрану и про порядок церемонии. Вот здесь, — Сфагам достал небольшой свиток, — нарисуем план площади.
Все трое склонились над столом.
— А не хотите ли и меня посвятить в ваши планы? — раздался негромкий, голос со стороны входа.
Все, как по команде вскинули головы.
— Ты ли это, брат Анмист? — с несколько деланным удивлением спросил Сфагам.
— Не знаю, что уж тебе и ответить, — усмехнулся тот, — я, как видишь, несколько изменился, но это не меняет дела. По крайней мере, наших дел.
Анмист прошёл к столу и учтиво кивнул Гембре, которая ошалело переводила взгляд то на него, то на Сфагама.
— Так что, прямо сейчас? — спросил Сфагам.
— Нет. Сначала наши общие дела.
— У нас есть общие дела?
— Теперь есть. Ты хочешь, чтобы пророк Айерен остался жив. Я тоже этого хочу.
Гембра широко распахнула глаза от удивления.
— Ну, ты даёшь! — только и смогла выговорить она.
Анмист присел на один из свободных стульев возле стола.
— Не ожидали? Понимаю… Ещё недавно мне бы и самому ничего подобного в голову бы не пришло. Но я ведь, в самом деле, некоторым образом изменился.
— Да, ты действительно изменился. И весьма серьёзно, — сказал Сфагам, давая понять, что вкладывает в эти слова некий особый смысл.
Анмист на миг вскинул на него острый пронзительный взгляд, но тут же вновь набросил на лицо маску расслабленной невозмутимости.
— Так ты, стало быть, уверовал в учение двуединщиков? — спросила Гембра.
— Я? Уверовал? — удивился Анмист. — Разве я похож на человека, который способен во что-то уверовать? Просто этот самый пророк, если говорить военным языком, несёт знамя, за которым идут мои войска. Правда, сам он, конечно, так не считает. Но это не важно. Как известно из метафизики, любая вещь или мысль имеет свою противоположность. Чем сильнее мысль, тем сильнее противоположность. Но противоположности, как известно, это штука хитрая, неявная… Не все их умеют видеть. Особенно если голова кружится от сладкой идеи. От великой идеи. А там, гляди, и окажется, что всё её величие в том, чтобы быть хорошей ширмой для противоположности. Вот я и есть эта противоположность. Они думают, что разводят голубей, а на самом деле вскармливают тигра. Просто этот тигр долго будет являться в голубином оперенье. Вот почему я считаю, что этому Айерену ещё умирать рановато.
— Хочешь провести свой груз на чужом корабле и под чужим флагом? — спросил Сфагам.
— Что-то вроде этого, — улыбнулся Анмист, — не могу же я, в самом деле, открыто сказать, что я везу. Не поймут. Им ведь нужны правильные слова. Слово теперь для них превыше всего. А так… Что останется от этого Айерена? Кое-какие изречения, нацарапанные корявыми лапами недоучек, да святые заповеди, которые никто никогда не сможет выполнить. В этом, кстати, и будет их сила. А я буду толковать его слова так, как МНЕ нужно. И они будут меня слушать… Я получу власть над их душами, я буду управлять их мыслями…
— Ты или тот, КТО ТЕБЯ ПОСЛАЛ?
— Если угодно, — вновь улыбнулся Анмист, — пусть так. Я его от себя не отделяю. Я ведь теперь действительно изменился… Этот Айерен витает в облаках. А я… Ну, словом, он подготавливает мой приход в мир и он же будет отвечать за всё то, что я в нём сделаю. Долго будет отвечать! Пока его имя не утонет в грязи. Но это будет ой как не скоро. И чем больше он успеет сейчас, в этой жизни, тем больше успею потом я. Пусть для начала осквернит Пещеру Света. Пусть попрётся туда со своими баранами! Пусть она перестанет быть святыней! Пусть зашатаются основы. Пусть людям не во что будет верить! Ведь неплохо для начала, согласись!
— А если он докажет силу своей веры?
— Ха! Тогда ещё лучше! Мне только этого и надо. Его сила — моя сила.
— Ясно… Что ж, причины у каждого свои, но завтра мы, выходит, действуем заодно.
— Да, — кивнул Анмист, — завтра — да. А потом, не откладывая, закончим наши дела.
— То, что должно быть закончено — закончится непременно. И откладывать не будем.
— Вот и славно! А то знаешь, ты ведь не у настоятеля на дороге встал. Не знаю уж какая муха его укусила, должно быть, очень крупная. Ты на МОЕЙ дороге стоишь. Вот ведь в чём дело.
— А кто, собственно, сказал, что она твоя? Разве можно стоять на ЧУЖОЙ дороге?
— Тут есть о чём поспорить… Но, как бы то ни было, есть одна дорога и два человека. А это значит, что в нашем поединке появляется настоящий смысл. А то мало ли что кому в голову стукнуло.
— Настоятель для тебя теперь больше ничего не значит?
— М-м… почти ничего. Я для него — да, он для меня — нет. Да и что об этом…
— Да, действительно… Давайте всё-таки прикинем план на завтра, а то поздно уже, надо успеть отдохнуть.
— Насколько я могу судить, светлейший регент не в восторге от идеи удушения пророка в кирпичах. Это значит, что в случае чего вся императорская гвардия на нас не кинется, — сказал Анмист.
— И то хорошо. Хотя солдатни там наверняка и так будет полно, — ответил Сфагам.
Все четверо склонились над столом. Гембра слегка отодвинулась в сторону, сторонясь Анмиста, будто чумного.
Жители Канора, которые и без того всегда с интересом наблюдали за священнодействием жрецов, теперь неотрывно следили за каждым движением и обсуждали каждый шаг. И когда жрецы удалились и на площадку стали подвозить камни и доски, народ не разошёлся, а до позднего вечера толпился вокруг, глядя на то, как рабочие начинают возводить леса. Тут же вспыхивали жаркие споры между сторонниками и противниками Пророка Айерена, которые едва не переходили в настоящие драки.
На следующий день обстановка ещё больше накалилась. По городу понеслись слухи один другого тревожнее. Говорили, что в храмах начали шататься и падать изображения древних богов, что в случае казни Пророка его последователи намерены одновременно сжечь себя прямо возле нового храма, что пророк уже мёртв, а вместо него в жертву будет принесён специально подставленный человек. Последний слух имел несколько вариантов. Одни говорили, что пророк тайно отправлен в далёкий монастырь, другие утверждали, что сами видели, как он вознёсся на небо. В меру своей фантазии, расцвечивая эти истории всевозможными поражающими воображение подробностями, городские болтуны ещё более накаляли и без того напряжённую обстановку.
К концу второго дня беспокойство в столице достигло пика. Тут и там завязывались уже самые настоящие стычки, и городская стража, пожалуй, впервые за долгую историю Канора не решалась арестовывать и наказывать виновных. Казалось, что пассивно-безразличное большинство горожан, привыкшее, как правило, доверять воле властей, качнулось таки в сторону последователей Айерена, и правители не могли этого не почувствовать. До поздней ночи во дворце шли бурные споры о том, как лучше выйти из создавшегося положения. Но в конце концов было решено оставить решение суда без изменения. Казнь, или, как говорилось в приговоре, священное жертвоприношение должно было состояться утром следующего дня. Светлейший Элгартис, искусно изобразив гордую обиду, отказался участвовать в церемонии, передав все распорядительные права, а заодно и всю ответственность господину Бринслорфу. Тот, оставшись премного доволен таким положением дел, распорядился втрое усилить охрану и оцепление места казни, а также вывести на площадь три сотни самых опытных и надёжных воинов из числа городской и дворцовой гвардии на случай возможных беспорядков. Времени до утра оставалось немного, но люди регента успели позаботиться о том, чтобы слухи про то, что правитель страны не желает принимать участие в расправе с Пророком, а лишь законопослушно смиряется с решением суда, расползлись по всему городу. В этом случае Бринслорфу, по крайней мере, было не с руки провоцировать смуту. Пауки расползлись по углам коробки перед решающей схваткой.
А приготовления на площади не прекращались ни вечером, ни ночью. Продолжали подвозить доски, кирпичи и большие каменные блоки. При свете факелов возводили леса. И народ с площади не уходил.
* * *
— Ты понимаешь, его смерть будет означать победу. Полную победу его и его учения. Его телесная оболочка будет принесена в жертву его же собственной духовной субстанции… Этого они не понимают… И тогда против неё уже никто ничего не сможет сделать.— А почему ты так противишься победе его учения? — спросила Гембра, обведя глазами пустой кабачок.
Здесь, в этом давно привычном для них месте, тревога и возбуждение, царящие в городе, как ни странно, совершенно не чувствовались. Более того, сегодня отсутствовали даже обычные немногочисленные посетители, и Сфагам с Гемброй, сидя, как всегда, за столом у окна, могли говорить почти в полный голос.
— Его учение сильно изменит мир. И будет как всегда — хотели одного, а получится совсем другое. Но будет поздно. Этого они тоже не понимают. Приняв его учение, люди сделают необратимый шаг прочь от своего естества. Пройдут века, пока они поймут, куда ведёт этот путь. И тогда они будут долго и мучительно выдавливать из себя всё это… С болью, с кровью, с жестокими разочарованиями. Они будут жестоко проклинать своего доброго бога за то, что он допускает власть мерзавцев и сотни тысяч смертей. В конце концов они поймут, что их проклятья сыплются на ими же самими придуманного бога, для которого Добро и Зло — самые важные вещи на свете. Ох, и нелегко же будет им понять, что это не так! Если его учение победит, то рабство тела сменится рабством духа. Человек, сознающий своё несовершенство перед лицом абсолютного Добра, всегда будет чувствовать себя униженным и виноватым. А с таким человеком можно делать всё, что угодно. По его же собственной воле… Это страшно. Когда Добро и Зло занимают в человеческом воображении центр вселенной, это значит, что человек стал высоко себя ценить, обрёл гордыню и самомнение. Но во что это превращается в головах слабых, мелких и несамостоятельных людей, чья сущность — рабство? Они сделают из этого самого Айерена живого бога, идеал, который будут столетьями лицемерно извращать. И это учение о победе Добра ни на йоту не изменит человеческую природу. Рабы останутся рабами, злодеи — злодеями. А делать хорошие дела можно и без веры в расколотый надвое мир. Так стоит ли начинать этот бесконечно долгий и печальный урок?
— Не очень-то я тебя понимаю… — потёрла лоб Гембра. — Но вот скажи, а тебе-то что до всего этого?
— Его мир — не для меня. Мне в нём нечего делать.
— Но ведь если всё это происходит, то, наверное, так ДОЛЖНО быть. Ты ведь сам говорил, что ничего не бывает просто так. А уж тем более такое.
— Да, просто так ничего не происходит. За всем стоит ЧЬЯ-ТО воля, ЧЕЙ-ТО интерес, ЧЬЯ-ТО игра. Вот мне и интересно посмотреть, чего теперь стоит человеческая воля против этой самой ЧЬЕЙ-ТО воли. Раз уж человек теперь так силён и свободен… И так одинок.
— Гембра вздохнула и как-то странно посмотрела на Сфагама.
— Выходит, надо сделать так, чтобы казнь не состоялась? — проговорила она после паузы.
— Более того, надо, чтобы он смог войти в Пещеру со всеми своими… Вот тогда, что бы дальше ни происходило, дело, может быть, кончится малозначительным эпизодом, который позабудут лет через двадцать-тридцать. Запишут в Малую Хронику… лучше бы, конечно, чтобы он остался жив.
— Сказать по правде, мне тоже его жалко. Ведь он меня тогда спас… в Гуссалиме. И эти сволочи его убить хотели.
По лицу Сфагама скользнула грустная улыбка.
— Ну вот, стало быть, и у тебя есть свои причины. Хотя я бы очень не советовал тебе участвовать в этом деле.
— Это почему ещё?
— Так… тревожно мне за тебя. Сейчас почему-то особенно.
По кривой усмешке Гембры была без слов понятна вся бесполезность этих разговоров. Сфагам задумчиво и печально посмотрел в окно.
— О чём думаешь, — тихо спросила Гембра.
— О тех, кого мне придётся завтра убить.
— А чё о них думать? В первый раз, что-ли!
— Не в первый… но, может быть, в последний.
— Олкрин! Ты откуда здесь, паршивец! — неожиданно воскликнула Гембра. На лице её отразилась смесь удивления и восторга. Сфагам повернул голову. В дверях действительно стоял Олкрин, деловито отряхивая запылённую одежду и с трудом скрывая радость от эффекта, произведённого его появлением. Картинно поклонившись Гембре, он быстро прошёл через комнату и сердечно обнялся с учителем.
— Я вижу, уроки тонкой связи не прошли даром, — с улыбкой сказал Сфагам.
— Ещё бы! Кое-чему ты всё же успел меня научить. Ну, и торопился же я!… У вас тут такие дела творятся!
— Да! Вовремя ты…! Завтра мог бы уже и не торопиться, — вставила Гембра.
— Завтра должна состояться казнь пророка, — серьёзно сказал Сфагам, — так вот мы хотим сделать так, чтобы эта казнь не состоялась. И хорошо бы при этом самим остаться в живых.
— Ого! Вот это будет дело! — Глаза Олкрина восторженно заблестели. — А ведь так и чувствовал, что будет у нас ещё главное приключение!
— Тебе бы всё приключений… Дело-то серьёзное.
Олкрин кивнул. Бесшабашная весёлость слетела с его лица.
— В городе такое говорят… Только приехал, а уже столько наслушался. Никто не знает, что будет. Все ждут чего-то.
— Они ждут, а мы будем действовать. И не для того, чтобы попасть в дворцовую хронику, а просто потому, что иначе не можем.
— Я с тобой, учитель. Для того и приехал. Я ведь чувствовал, что нужен тебе.
— По правде сказать, я бы не хотел тебя в это впутывать. Но раз уж ты сам…
— Сам, сам!…
— Ну что ж, — вздохнул Сфагам, — тогда давайте обсудим, что будем делать. Андикиаст мне кое-что рассказал про охрану и про порядок церемонии. Вот здесь, — Сфагам достал небольшой свиток, — нарисуем план площади.
Все трое склонились над столом.
— А не хотите ли и меня посвятить в ваши планы? — раздался негромкий, голос со стороны входа.
Все, как по команде вскинули головы.
— Ты ли это, брат Анмист? — с несколько деланным удивлением спросил Сфагам.
— Не знаю, что уж тебе и ответить, — усмехнулся тот, — я, как видишь, несколько изменился, но это не меняет дела. По крайней мере, наших дел.
Анмист прошёл к столу и учтиво кивнул Гембре, которая ошалело переводила взгляд то на него, то на Сфагама.
— Так что, прямо сейчас? — спросил Сфагам.
— Нет. Сначала наши общие дела.
— У нас есть общие дела?
— Теперь есть. Ты хочешь, чтобы пророк Айерен остался жив. Я тоже этого хочу.
Гембра широко распахнула глаза от удивления.
— Ну, ты даёшь! — только и смогла выговорить она.
Анмист присел на один из свободных стульев возле стола.
— Не ожидали? Понимаю… Ещё недавно мне бы и самому ничего подобного в голову бы не пришло. Но я ведь, в самом деле, некоторым образом изменился.
— Да, ты действительно изменился. И весьма серьёзно, — сказал Сфагам, давая понять, что вкладывает в эти слова некий особый смысл.
Анмист на миг вскинул на него острый пронзительный взгляд, но тут же вновь набросил на лицо маску расслабленной невозмутимости.
— Так ты, стало быть, уверовал в учение двуединщиков? — спросила Гембра.
— Я? Уверовал? — удивился Анмист. — Разве я похож на человека, который способен во что-то уверовать? Просто этот самый пророк, если говорить военным языком, несёт знамя, за которым идут мои войска. Правда, сам он, конечно, так не считает. Но это не важно. Как известно из метафизики, любая вещь или мысль имеет свою противоположность. Чем сильнее мысль, тем сильнее противоположность. Но противоположности, как известно, это штука хитрая, неявная… Не все их умеют видеть. Особенно если голова кружится от сладкой идеи. От великой идеи. А там, гляди, и окажется, что всё её величие в том, чтобы быть хорошей ширмой для противоположности. Вот я и есть эта противоположность. Они думают, что разводят голубей, а на самом деле вскармливают тигра. Просто этот тигр долго будет являться в голубином оперенье. Вот почему я считаю, что этому Айерену ещё умирать рановато.
— Хочешь провести свой груз на чужом корабле и под чужим флагом? — спросил Сфагам.
— Что-то вроде этого, — улыбнулся Анмист, — не могу же я, в самом деле, открыто сказать, что я везу. Не поймут. Им ведь нужны правильные слова. Слово теперь для них превыше всего. А так… Что останется от этого Айерена? Кое-какие изречения, нацарапанные корявыми лапами недоучек, да святые заповеди, которые никто никогда не сможет выполнить. В этом, кстати, и будет их сила. А я буду толковать его слова так, как МНЕ нужно. И они будут меня слушать… Я получу власть над их душами, я буду управлять их мыслями…
— Ты или тот, КТО ТЕБЯ ПОСЛАЛ?
— Если угодно, — вновь улыбнулся Анмист, — пусть так. Я его от себя не отделяю. Я ведь теперь действительно изменился… Этот Айерен витает в облаках. А я… Ну, словом, он подготавливает мой приход в мир и он же будет отвечать за всё то, что я в нём сделаю. Долго будет отвечать! Пока его имя не утонет в грязи. Но это будет ой как не скоро. И чем больше он успеет сейчас, в этой жизни, тем больше успею потом я. Пусть для начала осквернит Пещеру Света. Пусть попрётся туда со своими баранами! Пусть она перестанет быть святыней! Пусть зашатаются основы. Пусть людям не во что будет верить! Ведь неплохо для начала, согласись!
— А если он докажет силу своей веры?
— Ха! Тогда ещё лучше! Мне только этого и надо. Его сила — моя сила.
— Ясно… Что ж, причины у каждого свои, но завтра мы, выходит, действуем заодно.
— Да, — кивнул Анмист, — завтра — да. А потом, не откладывая, закончим наши дела.
— То, что должно быть закончено — закончится непременно. И откладывать не будем.
— Вот и славно! А то знаешь, ты ведь не у настоятеля на дороге встал. Не знаю уж какая муха его укусила, должно быть, очень крупная. Ты на МОЕЙ дороге стоишь. Вот ведь в чём дело.
— А кто, собственно, сказал, что она твоя? Разве можно стоять на ЧУЖОЙ дороге?
— Тут есть о чём поспорить… Но, как бы то ни было, есть одна дорога и два человека. А это значит, что в нашем поединке появляется настоящий смысл. А то мало ли что кому в голову стукнуло.
— Настоятель для тебя теперь больше ничего не значит?
— М-м… почти ничего. Я для него — да, он для меня — нет. Да и что об этом…
— Да, действительно… Давайте всё-таки прикинем план на завтра, а то поздно уже, надо успеть отдохнуть.
— Насколько я могу судить, светлейший регент не в восторге от идеи удушения пророка в кирпичах. Это значит, что в случае чего вся императорская гвардия на нас не кинется, — сказал Анмист.
— И то хорошо. Хотя солдатни там наверняка и так будет полно, — ответил Сфагам.
Все четверо склонились над столом. Гембра слегка отодвинулась в сторону, сторонясь Анмиста, будто чумного.