Страница:
— Для социолога вы недурно деретесь, — тихо говорю Сеймуру.
— Социологом я не родился, дорогой Майкл, — невозмутимо отвечает Сеймур. И, кинув последний взгляд на поле брани, добавляет: — Не везет мне в питье. Как только задумаю надраться как следует, обязательно случится что-нибудь непредвиденное.
Сеймур оставляет нас у входа в «Англетер». Уже темно.
— Загляните ко мне минут через десять, Майкл, — говорит Дороти, выходя из лифта.
Пятнадцать минут спустя стучусь в дверь ее номера, однако никакого ответа.
Проходит еще полчаса, я делаю еще одну попытку.
— Войдите! — слышу знакомый голос.
Дороти рассматривает сваленные на столик датские сувениры — миниатюрные латунные копии знаменитой «Маленькой сирены», никелевые брелочки с гербом Копенгагена, серебряные ложечки с тем же отличительным знаком.
— Спускалась вниз купить каких-нибудь безделушек для подарков, — поясняет она. — Я ведь завтра уезжаю.
— Завтра?
— Ну конечно. Симпозиум кончается, и я уезжаю.
— Если я не ошибаюсь, Сеймур и Грейс остаются.
— Они остаются, а я уезжаю.
— Но почему так внезапно?
— Ничуть не внезапно, а в полном соответствии с программой.
Она оставляет в покое сувениры и переводит взгляд на меня.
— Надеюсь, вас не очень огорчает, что мы расстаемся.
— Может, и огорчает.
— В таком случае единственное, что я могу вам предложить, — это уехать вместе со мной.
Я не тороплюсь с ответом, и женщина склонна видеть в этом признак колебания, потому что спешит добавить:
— Можно не сразу. У вас достаточно времени, чтобы покончить с делами и принять героическое решение. Я пробуду целый месяц в Стокгольме, в отеле «Астория».
Она садится в белое кресло, снимает свои нарядные туфли и, согнув ноги в коленях, по-детски упирается ступнями в сиденье, не обращая внимания на то, что ее вышитая розовая юбка задралась почти до пояса. Это вполне в стиле той дамы, которая ведет себя не как принято, а как ей удобно, и которая воспитанному целомудрию предпочитает бесцеремонную непосредственность. В том, что она и не пытается прикрыть свои бедра или, наклоняясь, открывает вашему взору грудь, как будто отсутствует кокетство — она не искушает, не вводит в соблазн, а просто предлагает то, что есть. И эту даму ничем не удивишь. Если бы я вдруг предложил ей: «Давай-ка вернемся домой на четвереньках», — она, скорее всего, ответила бы: «Не знаю, сумею ли, но попытаемся».
— Ох и устала же я! — вздыхает Дороти и запрокидывает голову.
— Приключения тем нехороши, что от них устаешь, — замечаю я.
— Приключения? Мечешься во все стороны, чтобы успеть попробовать и то, и другое, и третье, и, хотя все мне уже знакомо, никак не остановлюсь, постоянно кажется, что есть еще вещи, которых ты не изведала, ведь все, что ты до сих пор успела познать, тебя ничем особенно не удивило и всегда приносило усталость, досаду, разочарование…
— Ваш мелодичный голос начинает смахивать на нудное брюзжание Сеймура.
— Не говорите мне про Сеймура… Дайте лучше сигарету.
Я выполняю приказание и щелкаю зажигалкой. Дороти жадно делает затяжку, вероятно полагая, что это вернет ей бодрость, и, выпуская дым, запрокидывает голову.
— Эта проклятая жажда, жажда испытать что-то еще не испытанное, а потом и это забыть, поскольку оно уже испытано, и опять искать чего-то нового… Переезжаешь из города в город, чтобы избежать скуки, торопишься, так как тебе кажется, что скука преследует тебя по пятам, а на самом деле она тебя встречает, притаившись в темном углу каждого нового помещения: «Ку-ку! А вот и я!» Игра в прятки, занятная только до поры до времени. Пока не наступит усталость… А я уже на пороге старения, на пороге усталости, у врат спокойствия. И единственное, что меня удерживает от рокового шага, — это страх перед одиночеством…
Подняв голову, Дороти снова делает затяжку и смотрит на меня испытующим взглядом.
— Поедете со мной, Майкл? Так, не раздумывая?
— Зачем? Ради очередной игры?
— О, если речь едет о любви, то, поверьте, в эту игру я играла, и на крупную ставку; это с каждым когда-нибудь случается — играет, пока не обанкротится и не поймет, что играть в любовь напропалую — значит проигрывать. Хорошее и тут длится очень недолго, а за ним следует серия холостых выстрелов, потом еще раз что-нибудь ошеломит тебя маленько, и снова холостые выстрелы…
— И в итоге…
— В итоге разочарование и усталость, — прерывает меня женщина.
Уставившись в пространство, она как бы мысленным взором еще раз проверяет итог, о котором шла речь.
— Вы знаете, — неожиданно оживившись, говорит она, — как-то раз поехала я в Ниццу. Меня там ждала, как всегда, шумная, веселая компания неврастеников. Казино, ночные пьянки, любовь по мелочам… Еду в Кан. Тихие бульвары, пальмы, море, покой зимнего мертвого сезона. Подруливаю к отелю «Мартинец» и там бросаю якорь. До чего же приятно сознавать, что никто и не подозревает о твоем присутствии, что у тебя в чемодане есть два криминальных романа, что ты можешь совершать прогулки в гавани утром рано и днем, что кругом тишина… Просто великолепно было. Но уже на третий день я не выдержала и опять подалась в Ниццу.
— Значит, было не так уж великолепно?
— Было бы, если бы рядом со мной находился кто-нибудь вроде вас…
Она снова бросает на меня взгляд и еще раз повторяет свое приглашение:
— В сущности, что нам мешает возобновить попытку?
— Очень многое.
— Например?
— Ну хотя бы различие в характерах. Я не весельчак, Дороти. И не забавник.
— Да, да, знаю. Вы вечно молчите, как бревно, вот в чем, оказывается, ваша главная страсть. И молча посмеиваетесь про себя надо мной. Будь я немного глупее, я, вероятно, предпочла бы приятеля, который бы меня баловал и развлекал. Я бы уставала от танцев и пирушек. Только весельчак обычно на третий день уходит веселиться к другим. А болтливый через какое-то время либо замолкает, либо начинает досаждать тебе тем, что повторяет одно и то же. Зато, имея дело с таким противным характером, как ваш, ничем не рискуешь, потому что стать еще более противным он едва ли сможет. От вас, Майкл, неожиданностей ждать не приходится.
— В этом вы правы, — киваю я. — По части сюрпризов я слаб. Чего не могу, однако, сказать о вас.
— От меня можно ждать только приятных сюрпризов. Поедемте, и я покажу вам страны и места, каких вы и во сне не видели…
— Я вообще очень редко вижу что-нибудь во сне. А если случается видеть, то главным образом черных кошек, но только не страны и места…
Пропустив мимо ушей мое последнее признание, Дороти продолжает:
— Как вы могли слышать, я уже небогата, но, кроме жалованья, я получаю ренту, и этого вполне достаточно, чтобы мы не были стеснены в средствах.
— Быть на содержании у женщины, можно ли придумать более стесненное обстоятельство?
— Стоит только захотеть, и вы с успехом можете сами себя содержать, — намекает Дороти и тянется с окурком к пепельнице.
Процедура длится довольно долго, и при таком сильном наклоне я вынужден разглядывать так хорошо знакомую мне грудь. Наконец акт огнетушения окончен, однако, вместо того чтобы возвратиться обратно в кресло, Дороти знаком предлагает мне придвинуться поближе, обнимает меня и шепчет на ухо:
— Вами интересуется Сеймур…
Пожав плечами, я собираюсь ответить, но она прикладывает палец к губам и продолжает все так же шепотом:
— Если бы вы его не интересовали, он бы даже не взглянул в вашу сторону. Но уж если Уильям в чем-то заинтересован, он не станет расточать любезности, а готов платить.
— Удивляюсь, что во мне может заинтересовать такого человека, как Сеймур, — говорю вполголоса.
— Нетрудно догадаться, если принять во внимание, что он связан с одним из тех учреждений, которые занимаются сбором информации, или безопасностью, или чем-то в этом роде. Безопасность… Господи!.. Забрались на действующий вулкан и толкаем про безопасность.
— Вас беспокоит вулкан?
Дороти снова делает мне знак, чтобы я говорил потише, затем шепчет в ответ:
— Меня? Нисколько. Это безумное время особенно удобно тем, что твои собственные безумства ни на кого не производят впечатления.
И после непродолжительной паузы:
— Вам особенно не стоит ломать голову над тем, сколько из него выкачать, сто тысяч или двести. Ради безопасности они экономить не станут. Постарайтесь выудить у него побольше долларов, а я вас научу, как нам их лучше потратить.
— Боюсь, что у меня не найдется подходящего товара, чтобы выудить такую сумму.
— Не будь у вас подходящего товара, стал бы Уильям так вас обхаживать. Он не из тех, что дремлют у пустых яслей.
— Все же мне лучше известно, что есть в моей собственной голове, — терпеливо замечаю я. — Ежели ваш приятель в самом деле тот, за кого вы его выдаете, то ему нужна информация. А у меня ее не наберется даже на два доллара…
— Тогда сфабрикуйте ее! — шепчет Дороти, не задумываясь. — Раз товар — это всего лишь слова, то лжецу вроде вас стать Рокфеллером раз плюнуть.
И чтобы дать мне возможность поразмыслить, она говорит на сей раз в полный голос:
— Закажите, пожалуйста, кофе и чего-нибудь безалкогольного. И, будьте добры, подождите меня. Я должна принять душ.
5
— Социологом я не родился, дорогой Майкл, — невозмутимо отвечает Сеймур. И, кинув последний взгляд на поле брани, добавляет: — Не везет мне в питье. Как только задумаю надраться как следует, обязательно случится что-нибудь непредвиденное.
Сеймур оставляет нас у входа в «Англетер». Уже темно.
— Загляните ко мне минут через десять, Майкл, — говорит Дороти, выходя из лифта.
Пятнадцать минут спустя стучусь в дверь ее номера, однако никакого ответа.
Проходит еще полчаса, я делаю еще одну попытку.
— Войдите! — слышу знакомый голос.
Дороти рассматривает сваленные на столик датские сувениры — миниатюрные латунные копии знаменитой «Маленькой сирены», никелевые брелочки с гербом Копенгагена, серебряные ложечки с тем же отличительным знаком.
— Спускалась вниз купить каких-нибудь безделушек для подарков, — поясняет она. — Я ведь завтра уезжаю.
— Завтра?
— Ну конечно. Симпозиум кончается, и я уезжаю.
— Если я не ошибаюсь, Сеймур и Грейс остаются.
— Они остаются, а я уезжаю.
— Но почему так внезапно?
— Ничуть не внезапно, а в полном соответствии с программой.
Она оставляет в покое сувениры и переводит взгляд на меня.
— Надеюсь, вас не очень огорчает, что мы расстаемся.
— Может, и огорчает.
— В таком случае единственное, что я могу вам предложить, — это уехать вместе со мной.
Я не тороплюсь с ответом, и женщина склонна видеть в этом признак колебания, потому что спешит добавить:
— Можно не сразу. У вас достаточно времени, чтобы покончить с делами и принять героическое решение. Я пробуду целый месяц в Стокгольме, в отеле «Астория».
Она садится в белое кресло, снимает свои нарядные туфли и, согнув ноги в коленях, по-детски упирается ступнями в сиденье, не обращая внимания на то, что ее вышитая розовая юбка задралась почти до пояса. Это вполне в стиле той дамы, которая ведет себя не как принято, а как ей удобно, и которая воспитанному целомудрию предпочитает бесцеремонную непосредственность. В том, что она и не пытается прикрыть свои бедра или, наклоняясь, открывает вашему взору грудь, как будто отсутствует кокетство — она не искушает, не вводит в соблазн, а просто предлагает то, что есть. И эту даму ничем не удивишь. Если бы я вдруг предложил ей: «Давай-ка вернемся домой на четвереньках», — она, скорее всего, ответила бы: «Не знаю, сумею ли, но попытаемся».
— Ох и устала же я! — вздыхает Дороти и запрокидывает голову.
— Приключения тем нехороши, что от них устаешь, — замечаю я.
— Приключения? Мечешься во все стороны, чтобы успеть попробовать и то, и другое, и третье, и, хотя все мне уже знакомо, никак не остановлюсь, постоянно кажется, что есть еще вещи, которых ты не изведала, ведь все, что ты до сих пор успела познать, тебя ничем особенно не удивило и всегда приносило усталость, досаду, разочарование…
— Ваш мелодичный голос начинает смахивать на нудное брюзжание Сеймура.
— Не говорите мне про Сеймура… Дайте лучше сигарету.
Я выполняю приказание и щелкаю зажигалкой. Дороти жадно делает затяжку, вероятно полагая, что это вернет ей бодрость, и, выпуская дым, запрокидывает голову.
— Эта проклятая жажда, жажда испытать что-то еще не испытанное, а потом и это забыть, поскольку оно уже испытано, и опять искать чего-то нового… Переезжаешь из города в город, чтобы избежать скуки, торопишься, так как тебе кажется, что скука преследует тебя по пятам, а на самом деле она тебя встречает, притаившись в темном углу каждого нового помещения: «Ку-ку! А вот и я!» Игра в прятки, занятная только до поры до времени. Пока не наступит усталость… А я уже на пороге старения, на пороге усталости, у врат спокойствия. И единственное, что меня удерживает от рокового шага, — это страх перед одиночеством…
Подняв голову, Дороти снова делает затяжку и смотрит на меня испытующим взглядом.
— Поедете со мной, Майкл? Так, не раздумывая?
— Зачем? Ради очередной игры?
— О, если речь едет о любви, то, поверьте, в эту игру я играла, и на крупную ставку; это с каждым когда-нибудь случается — играет, пока не обанкротится и не поймет, что играть в любовь напропалую — значит проигрывать. Хорошее и тут длится очень недолго, а за ним следует серия холостых выстрелов, потом еще раз что-нибудь ошеломит тебя маленько, и снова холостые выстрелы…
— И в итоге…
— В итоге разочарование и усталость, — прерывает меня женщина.
Уставившись в пространство, она как бы мысленным взором еще раз проверяет итог, о котором шла речь.
— Вы знаете, — неожиданно оживившись, говорит она, — как-то раз поехала я в Ниццу. Меня там ждала, как всегда, шумная, веселая компания неврастеников. Казино, ночные пьянки, любовь по мелочам… Еду в Кан. Тихие бульвары, пальмы, море, покой зимнего мертвого сезона. Подруливаю к отелю «Мартинец» и там бросаю якорь. До чего же приятно сознавать, что никто и не подозревает о твоем присутствии, что у тебя в чемодане есть два криминальных романа, что ты можешь совершать прогулки в гавани утром рано и днем, что кругом тишина… Просто великолепно было. Но уже на третий день я не выдержала и опять подалась в Ниццу.
— Значит, было не так уж великолепно?
— Было бы, если бы рядом со мной находился кто-нибудь вроде вас…
Она снова бросает на меня взгляд и еще раз повторяет свое приглашение:
— В сущности, что нам мешает возобновить попытку?
— Очень многое.
— Например?
— Ну хотя бы различие в характерах. Я не весельчак, Дороти. И не забавник.
— Да, да, знаю. Вы вечно молчите, как бревно, вот в чем, оказывается, ваша главная страсть. И молча посмеиваетесь про себя надо мной. Будь я немного глупее, я, вероятно, предпочла бы приятеля, который бы меня баловал и развлекал. Я бы уставала от танцев и пирушек. Только весельчак обычно на третий день уходит веселиться к другим. А болтливый через какое-то время либо замолкает, либо начинает досаждать тебе тем, что повторяет одно и то же. Зато, имея дело с таким противным характером, как ваш, ничем не рискуешь, потому что стать еще более противным он едва ли сможет. От вас, Майкл, неожиданностей ждать не приходится.
— В этом вы правы, — киваю я. — По части сюрпризов я слаб. Чего не могу, однако, сказать о вас.
— От меня можно ждать только приятных сюрпризов. Поедемте, и я покажу вам страны и места, каких вы и во сне не видели…
— Я вообще очень редко вижу что-нибудь во сне. А если случается видеть, то главным образом черных кошек, но только не страны и места…
Пропустив мимо ушей мое последнее признание, Дороти продолжает:
— Как вы могли слышать, я уже небогата, но, кроме жалованья, я получаю ренту, и этого вполне достаточно, чтобы мы не были стеснены в средствах.
— Быть на содержании у женщины, можно ли придумать более стесненное обстоятельство?
— Стоит только захотеть, и вы с успехом можете сами себя содержать, — намекает Дороти и тянется с окурком к пепельнице.
Процедура длится довольно долго, и при таком сильном наклоне я вынужден разглядывать так хорошо знакомую мне грудь. Наконец акт огнетушения окончен, однако, вместо того чтобы возвратиться обратно в кресло, Дороти знаком предлагает мне придвинуться поближе, обнимает меня и шепчет на ухо:
— Вами интересуется Сеймур…
Пожав плечами, я собираюсь ответить, но она прикладывает палец к губам и продолжает все так же шепотом:
— Если бы вы его не интересовали, он бы даже не взглянул в вашу сторону. Но уж если Уильям в чем-то заинтересован, он не станет расточать любезности, а готов платить.
— Удивляюсь, что во мне может заинтересовать такого человека, как Сеймур, — говорю вполголоса.
— Нетрудно догадаться, если принять во внимание, что он связан с одним из тех учреждений, которые занимаются сбором информации, или безопасностью, или чем-то в этом роде. Безопасность… Господи!.. Забрались на действующий вулкан и толкаем про безопасность.
— Вас беспокоит вулкан?
Дороти снова делает мне знак, чтобы я говорил потише, затем шепчет в ответ:
— Меня? Нисколько. Это безумное время особенно удобно тем, что твои собственные безумства ни на кого не производят впечатления.
И после непродолжительной паузы:
— Вам особенно не стоит ломать голову над тем, сколько из него выкачать, сто тысяч или двести. Ради безопасности они экономить не станут. Постарайтесь выудить у него побольше долларов, а я вас научу, как нам их лучше потратить.
— Боюсь, что у меня не найдется подходящего товара, чтобы выудить такую сумму.
— Не будь у вас подходящего товара, стал бы Уильям так вас обхаживать. Он не из тех, что дремлют у пустых яслей.
— Все же мне лучше известно, что есть в моей собственной голове, — терпеливо замечаю я. — Ежели ваш приятель в самом деле тот, за кого вы его выдаете, то ему нужна информация. А у меня ее не наберется даже на два доллара…
— Тогда сфабрикуйте ее! — шепчет Дороти, не задумываясь. — Раз товар — это всего лишь слова, то лжецу вроде вас стать Рокфеллером раз плюнуть.
И чтобы дать мне возможность поразмыслить, она говорит на сей раз в полный голос:
— Закажите, пожалуйста, кофе и чего-нибудь безалкогольного. И, будьте добры, подождите меня. Я должна принять душ.
5
Итак, отшумело еще одно крупное событие в истории науки. Международный симпозиум социологов закончился. Делегаты покидают железобетонный ангар, именуемый залом заседаний, и я тороплюсь сделать то же самое, пока кто-либо из моих знакомых меня не заарканил. Отсюда выбраться, однако, не так-то легко, потому что перед расставанием большинство присутствующих впадает в умиление, при этом люди обмениваются рукопожатиями, визитными карточками и последними снимками, так что движение у выхода совершенно застопорилось.
— А, мистер Коев. А мы вас ищем, — слышится позади гулкий бас Хиггинса. — Вы после обеда участвуете в экскурсии, не так ли?
Забыл сказать, что в ознаменование исторического события учредители придумали какую-то экскурсию. Я, разумеется, не испытываю к ней особого интереса, как, впрочем ко всяким групповым поездкам в огромных автобусах, и потому спешу сказать глухому, что весьма сожалею, но…
— Мы тоже крайне сожалеем, — заявляет мистер Хиггинс, имея в виду не только себя, но и мистера Берри, который появился тут же, как всегда потный и сонный. — Вот вам визитная карточка с моим адресом, — торопится мистер Скелет. — Если вы все же решите что-нибудь предложить нам для издания…
— …и если у вас появится желание погостить у нас в Штатах… — добавляет Берри, протягивая и свою визитную карточку.
— Черкните два слова или дайте телеграмму! — подытоживает Хиггинс.
Затем следуют горячие рукопожатия и дружеские похлопывания по плечу.
В момент этой трогательной церемонии оставляет свое кресло и приближается к нам мистер Сеймур. Выждав, пока эти двое удалятся, он спрашивает:
— Что же они вам предложили? Гонорар или стипендию?
— Что-то в этом роде.
— До чего наивные люди, — пожимает плечами Сеймур. — Такие вот глупцы все еще верят, что неудобства, причиняемые тем, что человек водит дружбу с Америкой, с лихвой покрываются какой-то стипендией.
— Вы слишком скептически оцениваете свою родину.
— Я все оцениваю скептически, в том числе и родину… и некоторых своих соотечественников. — И, меняя тему, спрашивает: — После обеда вы, вероятно, будете провожать свою дорогую Дороти?
— Придется.
— Что касается меня, то увы, я лишен возможности присутствовать на этом трогательном торжестве. Но попозже, если желаете, мы с вами встретимся и продолжим вчерашний так досадно прерванный кутеж.
— С удовольствием.
Сеймур кивает на прощание и быстро исчезает в толпе, не заметив даже, какое облегчение отразилось в этот миг на моем лице.
В сущности, я почувствовал облегчение не только оттого, что мне удалось избавиться от Сеймура. Значительно более важным явился тот факт, что с сегодняшнего утра за мной больше не следят. Точнее говоря, я больше не вижу за собой «хвоста». Конечно, в наш век техники это еще не доказательство, что слежка вообще прекращена. Но для того, чтобы тебя повсеместно засекали невидимые агенты и сложные аппараты, нужен весьма серьезный повод, которого я не давал своим поведением, по крайней мере до сих пор. Больше того, с точки зрения датской полиции, мое поведение вполне может быть оценено как «похвальное»: все свое время я трачу на безобидные глупости, притом исключительно в обществе добропорядочных американцев.
Так что, двигаясь по Вестерброгаде к заранее намеченной цели, я прихожу к выводу, что наблюдение за мною в данный момент не ведется. Это настолько воодушевляет меня, что, миновав три квартала, я вхожу, как в собственный дом, в импозантного вида здание со стеклянной дверью и нажимаю на кнопку под начищенной до блеска латунной табличкой: «Универсаль. ЭЛЕКТРОННЫЕ МАШИНЫ».
Секретарша подвергает меня беглому опросу и, получив обо мне насквозь фальшивые сведения, вводит в кабинет генерального директора. Сидящий за письменным столом генеральный встает со своего кресла, улыбаясь с оскальцем, подает мне руку и тотчас же садится, словно опасаясь, как бы во время рукопожатия не заняли его место.
— К вашим услугам, господин… — он смотрит мою визитную карточку, лежащую на столе, — господин Сидаров!
— Зидаров, — любезно поправляю директора. — Наши имена несколько трудноваты для произношения.
— Да, да, трудноваты, господин Зидаров, — снова оскаливается генеральный, но в этот раз лишь на какой-то миг, давая понять, что мы тут собрались не для того, чтобы скалиться друг перед другом.
— В сущности, я здесь проездом по пути в Стокгольм, — все тем же любезным тоном объясняю я, как будто для фирмы «Универсаль» эта подробность очень важна. — Меня просили зайти к вам и уточнить, в какие сроки нам будут поставлены машины, заказанные господином Тодоровым.
— Весьма сожалею, но мы вообще не собираемся поставлять вам эти машины, — отвечает директор.
— Но ведь заказ принят вами и господин Тодоров уплатил вам задаток…
— Никакого задатка от господина Тодорова мы не получали, — вертит головой человек за письменным столом.
— Тут какое-то недоразумение… — тихо говорю я. — Вы прислали письменное подтверждение, что заказ будет выполнен в соответствии с принятой вами офертой…
— Да. Однако буквально на следующий день господин Тодоров снова явился к нам и, вместо того чтобы внести задаток, сообщил, что его фирма временно отказывается от сделки. Имело ли смысл посылать вам новое письмо, чтобы аннулировать старое и осведомлять вашу фирму о ее собственном решении?
На этот чисто риторический вопрос я ограничиваюсь уклончивым ответом:
— Весьма сожалею, но мы действительно не были точно информированы…
— Как? Разве господин Тодоров вас до сих пор не информировал? — полуудивленно-полуиронично вскидывает брови генеральный директор.
— Дело в том, что он до сих пор не вернулся… и мы ничего не знаем, почему он так поступил, — поясняю я.
Затем добавляю еще несколько вежливых фраз, чтобы мое отступление выглядело более прилично, и, простившись, снова возвращаюсь к будням датской столицы.
«Не знаем почему?.. — продолжаю про себя только что состоявшийся разговор, шагая по Вестерброгаде в обратном направлении. — Разгадка предельно простая: набил деньгами портфель и пустился во все тяжкие. Для решения этой задачи электронная машина не требуется».
Как уже было сказано, Тодоров мне знаком. Быть может, стоило бы добавить, что этот человек никогда особого восторга у меня не вызывал. Но и потенциального предателя заподозрить в нем было трудно.
Вдали показывается такси, и, занятый мыслями о Тодорове, я едва не упускаю его. Встречу с Тодоровым мы пока отложим до того дня, когда он соблаговолит сообщить нам свой адрес. А пока что меня ждет встреча с представителем другого пола — с дамой в розовом. Сажусь в такси и еду в свой «Англетер».
Дама в розовом на сей раз опять в зеленом, как в день нашего знакомства. Воспоминания. И точно так же, как в первый день нашего знакомства, я вместо комплимента констатирую:
— Зеленый цвет так успокаивает глаза…
— Не женщин вам ублажать, Майкл, а в бильярд играть, — отвечает Дороти.
Наш задушевный разговор происходит в холле, а в эту обеденную пору тут очень людно.
— Может, нам найти местечко поспокойнее?
— Браво, наконец-то сообразили! — с радостной улыбкой встречает мои слова Дороти. — Если вы сейчас и ресторан назовете, то мне может показаться, что вас подменили.
— Ресторан в соседнем помещении.
На лице Дороти гримаса разочарования, однако оно тут же проясняется.
— А ведь это в самом деле идея. Я могла уехать, не узнав, какова в здешнем ресторане кухня.
Обед длится около двух часов, как и полагается в подобных экстразаведениях. Он сопровождается многократным ритуалом вручения меню, консультациями по части блюд между моей дамой и метрдотелем, демонстрацией спиртовок для подогрева на столе и номерами с шампурами. Все это хотя и отвлекает внимание Дороти, но вовсе не мешает ей вести беседу. Правда, она всячески избегает касаться тем, которые мы обсуждали вчера. Зато я, улучив момент, спрашиваю, понизив голос:
— Не кажется ли вам, что Сеймур мог кое-что выведать насчет наших планов?
— Нет. Разве что у вас хватило ума поделиться с ним.
— Он в моей откровенности не нуждается. Как известно, в наше время и шепот нетрудно записать.
— Да не бойтесь вы так, Майкл, — усмехается женщина. — Не настолько мы с вами подозрительны, чтобы прислушиваться к нашему шепоту.
Дороти озирается по сторонам, как бы желая увериться, что поблизости нет Сеймура, после чего добавляет:
— А я, грешным делом, подумала, что вы забыли о моем предложении.
Пароход на Мальме отбывает лишь в шесть часов вечера, и Дороти решает в оставшееся время сделать еще кое-какие покупки. Она, слава богу, не приглашает меня охотиться за сиренами и датскими гербами. Возвратившись в отель, бросаю пиджак на стул и принимаю горизонтальное положение.
«Ты, кажется, хорошо знаешь Тодорова», — сказал мне генерал перед моим отъездом. Я был того же мнения. А сейчас получается, что мы оба ошибались.
Сперва я познакомился с Маргаритой. А потом появился Тодоров. То ли с ее теткой водил дружбу, то ли с дядей. В действительности же он рассчитывал на сближение с Маргаритой. Не подозревая в нем потенциального соперника, я не обращал на него внимания. Спустя несколько месяцев положение изменилось и я пришел к такому выводу: раз женщина задумала уйти, то, с Тодоровым или без него, она все равно это сделает.
Впервые я с ним столкнулся на улице. Дело было весной. После работы я забежал в университет за Маргаритой, и мы пошли с ней по Русскому бульвару. Мы проходили мимо садика, что напротив Военного клуба, навстречу нам шел мужчина. По одежде — иностранец, только физиономия болгарская. Он так и впился глазами в мою даму. Маргарита была не ахти какой красавицей, и все же, когда проходила по улице, на нее, не знаю почему, всегда засматривались мужчины. Это меня не беспокоило, я хочу сказать, уже не беспокоило, потому что я давно к этому привык.
Однако дело в том, что этот болгарский западник не только пожирал глазами мою даму, но еще и улыбался ей. Я уже собрался было что-то сказать, но тут увидел, как Маргарита тоже улыбается ему. Они остановились, поздоровались и начали обычные расспросы: «Как здоровье того-то?», «Что поделывает тот-то?..»
Поскольку между ними завязалась такая оживленная беседа — меня она не особенно интересовала, — я пошел себе дальше, шагая медленно, чтобы Маргарита могла потом меня догнать. Минуты через две она, запыхавшись, поравнялась со мной, но, вместо того чтобы поблагодарить меня за мою тактичность, стала, по своему обыкновению, осыпать меня упреками:
— Ты изо всех сил стараешься показать свою невоспитанность.
— Вовсе нет, — возразил я. — Просто мы с тобой по-разному воспитаны.
— Вот именно!
— Я, например, когда мы идем вдвоем и меня кто-нибудь остановит, имею смешную привычку знакомить тебя…
— Я бы тоже тебя познакомила, если бы ты не убежал…
— Если бы я знал, что меня ждет такой сюрприз, обязательно дождался бы конца вашего разговора.
— Ты просто невозможен! — вздохнула Маргарита, что на ее жаргоне означало «сдаюсь».
А затем — ссоры как будто не было и в помине — начала рассказывать мне об отношениях между Тодоровым и ее теткой, о том, какой он милый человек и какую большую должность занимает во внешторге.
Через несколько дней мне снова улыбнулось счастье в том смысле, что появилась еще одна возможность познакомиться с милым человеком. На сей раз я никак не мог упустить такой шанс, поскольку сам Тодоров пригласил нас с Маргаритой к себе домой.
Честно говоря, я не люблю писать письма, но если есть еще более ненавистное занятие для меня, так это хождение в гости. Однако в данном случае уклониться я никак не мог, потому что отказ под любым предлогом Маргарита истолковала бы как неприязнь к Тодорову — понимай: ревность. Как это ни глупо, я действительно испытывал к этому человеку нечто вроде неприязни. Не знаю, существует ли любовь с первого взгляда, а вот то, что у меня появилось чувство антипатии к этому человеку с первого взгляда, — факт; антипатии совершенно беспричинной, ибо я с этим человеком вообще не был знаком, и, даже когда мы с ним кое-как познакомились, я ничего дурного о нем сказать не мог. Я лишь убедился, что мы разные люди.
Так что мы с Маргаритой все же пошли в гости, и хозяин действительно принял нас очень мило и сам все время держался очень мило, до такой степени мило, что людей вроде меня, не любящих слишком сладкого, могло бы стошнить.
— Вот здесь вы можете вытереть ноги, — сказал Тодоров, вводя нас в прихожую, но и это было сказано настолько мило, что можно было подумать, будто его заботит не то, что мы можем наследить в его апартаментах, а то, что наша обувь пострадает.
После этого повели в гостиную. Гостиная, как и все прочие помещения, своим внутренним убранством и современными удобствами способна была вызвать восхищение. Польщенный тем, что Маргарита проявила повышенный интерес к обстановке, хозяин тут же пустился в славословие, восторженно расхваливая небесно-голубую драпировку, самую наимоднейшую мебель, телевизор, радиолу, магнитофон, комбинацию «библиотека-бар плюс витрина для сувениров» и прочее и прочее. Объяснения подкреплялись наглядными примерами. Это дало мне возможность спокойно посидеть на диване у окна и выкурить сигарету. Вполне спокойно — хотя восторженные возгласы Маргариты предназначались главным образом мне.
Недовольная моим равнодушием, Маргарита решила во что бы то ни стало и меня вовлечь в поток восторгов.
— Ты только посмотри, Эмиль, какое изумительное венецианское стекло! А ты так часто ездишь за границу и никогда ничего не привезешь! — обратилась она ко мне во время осмотра упомянутого гибрида «библиотека-бар-витрина».
— Вы из министерства иностранных дел? — удивился Тодоров.
— Нет, — ответил я.
И так как Маргарита вдруг замолчала, он сразу догадался, из какого я министерства. Затем мы снова вернулись к пьеске «Волшебный замок», действие которой перенеслось уже в спальню, а там в кухню и даже ванную. Конечно, без моего участия.
Маргарита была не настолько легкомысленной, чтобы умиляться при виде какого-то холодильника. И если все же делала вид, что восхищена всем этим, то лишь для того, чтобы досадить мне: «Погляди, мол, как люди живут!» Вот что означал весь этот спектакль. В последнее время Маргарита не упускала случая, чтобы дать понять, что мы не живем как надо. Другие люди как люди, а мы…
Хочется заметить в свое оправдание, что даже в пору юности, когда бываешь особенно нетерпим ко всякого рода условностям, даже и тогда я не восставал против удобств, лишь бы эти удобства не вызывали массу неудобств. Не отказывался я и от бытовой техники, полагая, что делать это так же глупо, как и преклоняться перед нею. А Тодоров чуть ли не боготворил бытовую технику — он демонстрировал свои холодильники и бойлеры с такой любовью и гордостью, будто был обладателем сокровищ Лувра.
— Да, у вас не обстановка, а чудо, — сделала заключение Маргарита после того, как экскурсия по квартире окончилась.
— Если человек не в состоянии справиться с устройством собственной квартиры, как же ему тогда справляться с устройством общества! — скромно заметил хозяин.
— Скажите об этом Эмилю.
— В сущности, ваша специальность — торговля, если не ошибаюсь… — заметил я просто для того, чтобы уточнить, в каком именно секторе Тодоров печется об устройстве общества.
Однако хозяин, явно задетый, истолковал мое замечание несколько иначе.
— Но ведь без торговли общество…
— Оставьте! — прервала его Маргарита. — Эмиль презирает все профессии, кроме своей собственной.
Быть может, в ту пору мне была свойственна некоторая самонадеянность, но это не помешало мне почувствовать после реплики Маргариты, что я начинаю сдавать позиции. Правда, я и не собирался участвовать в каком бы то ни было состязании. Вступать в борьбу за женщину почти в одинаковой мере унизительно и для тебя, и для женщины, которая должна потом послужить вещественным вознаграждением победителю. Это напоминало мне сиротский дом, где надзирательница иногда говорила: «Кто будет вести себя примерно, получит на обед рисовую кашу с молоком».
— А, мистер Коев. А мы вас ищем, — слышится позади гулкий бас Хиггинса. — Вы после обеда участвуете в экскурсии, не так ли?
Забыл сказать, что в ознаменование исторического события учредители придумали какую-то экскурсию. Я, разумеется, не испытываю к ней особого интереса, как, впрочем ко всяким групповым поездкам в огромных автобусах, и потому спешу сказать глухому, что весьма сожалею, но…
— Мы тоже крайне сожалеем, — заявляет мистер Хиггинс, имея в виду не только себя, но и мистера Берри, который появился тут же, как всегда потный и сонный. — Вот вам визитная карточка с моим адресом, — торопится мистер Скелет. — Если вы все же решите что-нибудь предложить нам для издания…
— …и если у вас появится желание погостить у нас в Штатах… — добавляет Берри, протягивая и свою визитную карточку.
— Черкните два слова или дайте телеграмму! — подытоживает Хиггинс.
Затем следуют горячие рукопожатия и дружеские похлопывания по плечу.
В момент этой трогательной церемонии оставляет свое кресло и приближается к нам мистер Сеймур. Выждав, пока эти двое удалятся, он спрашивает:
— Что же они вам предложили? Гонорар или стипендию?
— Что-то в этом роде.
— До чего наивные люди, — пожимает плечами Сеймур. — Такие вот глупцы все еще верят, что неудобства, причиняемые тем, что человек водит дружбу с Америкой, с лихвой покрываются какой-то стипендией.
— Вы слишком скептически оцениваете свою родину.
— Я все оцениваю скептически, в том числе и родину… и некоторых своих соотечественников. — И, меняя тему, спрашивает: — После обеда вы, вероятно, будете провожать свою дорогую Дороти?
— Придется.
— Что касается меня, то увы, я лишен возможности присутствовать на этом трогательном торжестве. Но попозже, если желаете, мы с вами встретимся и продолжим вчерашний так досадно прерванный кутеж.
— С удовольствием.
Сеймур кивает на прощание и быстро исчезает в толпе, не заметив даже, какое облегчение отразилось в этот миг на моем лице.
В сущности, я почувствовал облегчение не только оттого, что мне удалось избавиться от Сеймура. Значительно более важным явился тот факт, что с сегодняшнего утра за мной больше не следят. Точнее говоря, я больше не вижу за собой «хвоста». Конечно, в наш век техники это еще не доказательство, что слежка вообще прекращена. Но для того, чтобы тебя повсеместно засекали невидимые агенты и сложные аппараты, нужен весьма серьезный повод, которого я не давал своим поведением, по крайней мере до сих пор. Больше того, с точки зрения датской полиции, мое поведение вполне может быть оценено как «похвальное»: все свое время я трачу на безобидные глупости, притом исключительно в обществе добропорядочных американцев.
Так что, двигаясь по Вестерброгаде к заранее намеченной цели, я прихожу к выводу, что наблюдение за мною в данный момент не ведется. Это настолько воодушевляет меня, что, миновав три квартала, я вхожу, как в собственный дом, в импозантного вида здание со стеклянной дверью и нажимаю на кнопку под начищенной до блеска латунной табличкой: «Универсаль. ЭЛЕКТРОННЫЕ МАШИНЫ».
Секретарша подвергает меня беглому опросу и, получив обо мне насквозь фальшивые сведения, вводит в кабинет генерального директора. Сидящий за письменным столом генеральный встает со своего кресла, улыбаясь с оскальцем, подает мне руку и тотчас же садится, словно опасаясь, как бы во время рукопожатия не заняли его место.
— К вашим услугам, господин… — он смотрит мою визитную карточку, лежащую на столе, — господин Сидаров!
— Зидаров, — любезно поправляю директора. — Наши имена несколько трудноваты для произношения.
— Да, да, трудноваты, господин Зидаров, — снова оскаливается генеральный, но в этот раз лишь на какой-то миг, давая понять, что мы тут собрались не для того, чтобы скалиться друг перед другом.
— В сущности, я здесь проездом по пути в Стокгольм, — все тем же любезным тоном объясняю я, как будто для фирмы «Универсаль» эта подробность очень важна. — Меня просили зайти к вам и уточнить, в какие сроки нам будут поставлены машины, заказанные господином Тодоровым.
— Весьма сожалею, но мы вообще не собираемся поставлять вам эти машины, — отвечает директор.
— Но ведь заказ принят вами и господин Тодоров уплатил вам задаток…
— Никакого задатка от господина Тодорова мы не получали, — вертит головой человек за письменным столом.
— Тут какое-то недоразумение… — тихо говорю я. — Вы прислали письменное подтверждение, что заказ будет выполнен в соответствии с принятой вами офертой…
— Да. Однако буквально на следующий день господин Тодоров снова явился к нам и, вместо того чтобы внести задаток, сообщил, что его фирма временно отказывается от сделки. Имело ли смысл посылать вам новое письмо, чтобы аннулировать старое и осведомлять вашу фирму о ее собственном решении?
На этот чисто риторический вопрос я ограничиваюсь уклончивым ответом:
— Весьма сожалею, но мы действительно не были точно информированы…
— Как? Разве господин Тодоров вас до сих пор не информировал? — полуудивленно-полуиронично вскидывает брови генеральный директор.
— Дело в том, что он до сих пор не вернулся… и мы ничего не знаем, почему он так поступил, — поясняю я.
Затем добавляю еще несколько вежливых фраз, чтобы мое отступление выглядело более прилично, и, простившись, снова возвращаюсь к будням датской столицы.
«Не знаем почему?.. — продолжаю про себя только что состоявшийся разговор, шагая по Вестерброгаде в обратном направлении. — Разгадка предельно простая: набил деньгами портфель и пустился во все тяжкие. Для решения этой задачи электронная машина не требуется».
Как уже было сказано, Тодоров мне знаком. Быть может, стоило бы добавить, что этот человек никогда особого восторга у меня не вызывал. Но и потенциального предателя заподозрить в нем было трудно.
Вдали показывается такси, и, занятый мыслями о Тодорове, я едва не упускаю его. Встречу с Тодоровым мы пока отложим до того дня, когда он соблаговолит сообщить нам свой адрес. А пока что меня ждет встреча с представителем другого пола — с дамой в розовом. Сажусь в такси и еду в свой «Англетер».
Дама в розовом на сей раз опять в зеленом, как в день нашего знакомства. Воспоминания. И точно так же, как в первый день нашего знакомства, я вместо комплимента констатирую:
— Зеленый цвет так успокаивает глаза…
— Не женщин вам ублажать, Майкл, а в бильярд играть, — отвечает Дороти.
Наш задушевный разговор происходит в холле, а в эту обеденную пору тут очень людно.
— Может, нам найти местечко поспокойнее?
— Браво, наконец-то сообразили! — с радостной улыбкой встречает мои слова Дороти. — Если вы сейчас и ресторан назовете, то мне может показаться, что вас подменили.
— Ресторан в соседнем помещении.
На лице Дороти гримаса разочарования, однако оно тут же проясняется.
— А ведь это в самом деле идея. Я могла уехать, не узнав, какова в здешнем ресторане кухня.
Обед длится около двух часов, как и полагается в подобных экстразаведениях. Он сопровождается многократным ритуалом вручения меню, консультациями по части блюд между моей дамой и метрдотелем, демонстрацией спиртовок для подогрева на столе и номерами с шампурами. Все это хотя и отвлекает внимание Дороти, но вовсе не мешает ей вести беседу. Правда, она всячески избегает касаться тем, которые мы обсуждали вчера. Зато я, улучив момент, спрашиваю, понизив голос:
— Не кажется ли вам, что Сеймур мог кое-что выведать насчет наших планов?
— Нет. Разве что у вас хватило ума поделиться с ним.
— Он в моей откровенности не нуждается. Как известно, в наше время и шепот нетрудно записать.
— Да не бойтесь вы так, Майкл, — усмехается женщина. — Не настолько мы с вами подозрительны, чтобы прислушиваться к нашему шепоту.
Дороти озирается по сторонам, как бы желая увериться, что поблизости нет Сеймура, после чего добавляет:
— А я, грешным делом, подумала, что вы забыли о моем предложении.
Пароход на Мальме отбывает лишь в шесть часов вечера, и Дороти решает в оставшееся время сделать еще кое-какие покупки. Она, слава богу, не приглашает меня охотиться за сиренами и датскими гербами. Возвратившись в отель, бросаю пиджак на стул и принимаю горизонтальное положение.
«Ты, кажется, хорошо знаешь Тодорова», — сказал мне генерал перед моим отъездом. Я был того же мнения. А сейчас получается, что мы оба ошибались.
Сперва я познакомился с Маргаритой. А потом появился Тодоров. То ли с ее теткой водил дружбу, то ли с дядей. В действительности же он рассчитывал на сближение с Маргаритой. Не подозревая в нем потенциального соперника, я не обращал на него внимания. Спустя несколько месяцев положение изменилось и я пришел к такому выводу: раз женщина задумала уйти, то, с Тодоровым или без него, она все равно это сделает.
Впервые я с ним столкнулся на улице. Дело было весной. После работы я забежал в университет за Маргаритой, и мы пошли с ней по Русскому бульвару. Мы проходили мимо садика, что напротив Военного клуба, навстречу нам шел мужчина. По одежде — иностранец, только физиономия болгарская. Он так и впился глазами в мою даму. Маргарита была не ахти какой красавицей, и все же, когда проходила по улице, на нее, не знаю почему, всегда засматривались мужчины. Это меня не беспокоило, я хочу сказать, уже не беспокоило, потому что я давно к этому привык.
Однако дело в том, что этот болгарский западник не только пожирал глазами мою даму, но еще и улыбался ей. Я уже собрался было что-то сказать, но тут увидел, как Маргарита тоже улыбается ему. Они остановились, поздоровались и начали обычные расспросы: «Как здоровье того-то?», «Что поделывает тот-то?..»
Поскольку между ними завязалась такая оживленная беседа — меня она не особенно интересовала, — я пошел себе дальше, шагая медленно, чтобы Маргарита могла потом меня догнать. Минуты через две она, запыхавшись, поравнялась со мной, но, вместо того чтобы поблагодарить меня за мою тактичность, стала, по своему обыкновению, осыпать меня упреками:
— Ты изо всех сил стараешься показать свою невоспитанность.
— Вовсе нет, — возразил я. — Просто мы с тобой по-разному воспитаны.
— Вот именно!
— Я, например, когда мы идем вдвоем и меня кто-нибудь остановит, имею смешную привычку знакомить тебя…
— Я бы тоже тебя познакомила, если бы ты не убежал…
— Если бы я знал, что меня ждет такой сюрприз, обязательно дождался бы конца вашего разговора.
— Ты просто невозможен! — вздохнула Маргарита, что на ее жаргоне означало «сдаюсь».
А затем — ссоры как будто не было и в помине — начала рассказывать мне об отношениях между Тодоровым и ее теткой, о том, какой он милый человек и какую большую должность занимает во внешторге.
Через несколько дней мне снова улыбнулось счастье в том смысле, что появилась еще одна возможность познакомиться с милым человеком. На сей раз я никак не мог упустить такой шанс, поскольку сам Тодоров пригласил нас с Маргаритой к себе домой.
Честно говоря, я не люблю писать письма, но если есть еще более ненавистное занятие для меня, так это хождение в гости. Однако в данном случае уклониться я никак не мог, потому что отказ под любым предлогом Маргарита истолковала бы как неприязнь к Тодорову — понимай: ревность. Как это ни глупо, я действительно испытывал к этому человеку нечто вроде неприязни. Не знаю, существует ли любовь с первого взгляда, а вот то, что у меня появилось чувство антипатии к этому человеку с первого взгляда, — факт; антипатии совершенно беспричинной, ибо я с этим человеком вообще не был знаком, и, даже когда мы с ним кое-как познакомились, я ничего дурного о нем сказать не мог. Я лишь убедился, что мы разные люди.
Так что мы с Маргаритой все же пошли в гости, и хозяин действительно принял нас очень мило и сам все время держался очень мило, до такой степени мило, что людей вроде меня, не любящих слишком сладкого, могло бы стошнить.
— Вот здесь вы можете вытереть ноги, — сказал Тодоров, вводя нас в прихожую, но и это было сказано настолько мило, что можно было подумать, будто его заботит не то, что мы можем наследить в его апартаментах, а то, что наша обувь пострадает.
После этого повели в гостиную. Гостиная, как и все прочие помещения, своим внутренним убранством и современными удобствами способна была вызвать восхищение. Польщенный тем, что Маргарита проявила повышенный интерес к обстановке, хозяин тут же пустился в славословие, восторженно расхваливая небесно-голубую драпировку, самую наимоднейшую мебель, телевизор, радиолу, магнитофон, комбинацию «библиотека-бар плюс витрина для сувениров» и прочее и прочее. Объяснения подкреплялись наглядными примерами. Это дало мне возможность спокойно посидеть на диване у окна и выкурить сигарету. Вполне спокойно — хотя восторженные возгласы Маргариты предназначались главным образом мне.
Недовольная моим равнодушием, Маргарита решила во что бы то ни стало и меня вовлечь в поток восторгов.
— Ты только посмотри, Эмиль, какое изумительное венецианское стекло! А ты так часто ездишь за границу и никогда ничего не привезешь! — обратилась она ко мне во время осмотра упомянутого гибрида «библиотека-бар-витрина».
— Вы из министерства иностранных дел? — удивился Тодоров.
— Нет, — ответил я.
И так как Маргарита вдруг замолчала, он сразу догадался, из какого я министерства. Затем мы снова вернулись к пьеске «Волшебный замок», действие которой перенеслось уже в спальню, а там в кухню и даже ванную. Конечно, без моего участия.
Маргарита была не настолько легкомысленной, чтобы умиляться при виде какого-то холодильника. И если все же делала вид, что восхищена всем этим, то лишь для того, чтобы досадить мне: «Погляди, мол, как люди живут!» Вот что означал весь этот спектакль. В последнее время Маргарита не упускала случая, чтобы дать понять, что мы не живем как надо. Другие люди как люди, а мы…
Хочется заметить в свое оправдание, что даже в пору юности, когда бываешь особенно нетерпим ко всякого рода условностям, даже и тогда я не восставал против удобств, лишь бы эти удобства не вызывали массу неудобств. Не отказывался я и от бытовой техники, полагая, что делать это так же глупо, как и преклоняться перед нею. А Тодоров чуть ли не боготворил бытовую технику — он демонстрировал свои холодильники и бойлеры с такой любовью и гордостью, будто был обладателем сокровищ Лувра.
— Да, у вас не обстановка, а чудо, — сделала заключение Маргарита после того, как экскурсия по квартире окончилась.
— Если человек не в состоянии справиться с устройством собственной квартиры, как же ему тогда справляться с устройством общества! — скромно заметил хозяин.
— Скажите об этом Эмилю.
— В сущности, ваша специальность — торговля, если не ошибаюсь… — заметил я просто для того, чтобы уточнить, в каком именно секторе Тодоров печется об устройстве общества.
Однако хозяин, явно задетый, истолковал мое замечание несколько иначе.
— Но ведь без торговли общество…
— Оставьте! — прервала его Маргарита. — Эмиль презирает все профессии, кроме своей собственной.
Быть может, в ту пору мне была свойственна некоторая самонадеянность, но это не помешало мне почувствовать после реплики Маргариты, что я начинаю сдавать позиции. Правда, я и не собирался участвовать в каком бы то ни было состязании. Вступать в борьбу за женщину почти в одинаковой мере унизительно и для тебя, и для женщины, которая должна потом послужить вещественным вознаграждением победителю. Это напоминало мне сиротский дом, где надзирательница иногда говорила: «Кто будет вести себя примерно, получит на обед рисовую кашу с молоком».