— Погоди, — останавливает меня старик. — Если все так складывается и этого требуют обстоятельства, я, может быть, пошел бы на такую жертву. Младенов, как ты знаешь, никогда не щадит себя, если это нужно для дела. Вопрос в том, согласится ли Мери Ламур.
— Предоставь это мне. Она не согласится! Как это не согласится? Да она сочтет за честь и удовольствие стать супругой такого человека, как Марин Младенов.
— Что касается удовольствия, то тут я ничего сказать не могу, — бормочет старик. — Должен тебе признаться, Эмиль, поскольку мы люди свои, что с некоторых пор женщины для меня потеряли всякий интерес. Не знаю, можешь ли ты меня понять.
— Это не суть важно. Брак будет иметь чисто символический смысл. Кроме материальной стороны.
— А как насчет материальной стороны?
— Очень просто: мы заставим Мери закрыть счета и вложить суммы в доходные операции. Ты человек с незапятнанной репутацией, а Мери ничего не смыслит в этих делах. В общем, предоставь все это мне. Через несколько дней деньги будут переведены на твое имя.
— Хорошо, буду рассчитывать на тебя. И еще одно: я, как ты знаешь, человек широких понятий, но если наша приятельница пустится во все тяжкие, это может повредить моему имени, не говоря уже о материальном ущербе. Так что тебе придется потолковать с нею и о таких вещах. Я не стану вмешиваться, только пускай все же она соблюдает приличия…
— Не беспокойся. Мери вовсе не такая, какой ее подчас изображают. Иные глупцы склонны думать, что раз женщина была актрисой в кабаре, значит, она непременно шлюха.
Сумерки сгущаются. Деревья вдоль набережной становятся расплывчато-серыми и сливаются с сумраком. Длинный фасад возвышающегося напротив Лувра выступает черной стеной, а за ним в сиянии электрических огней трепещет небо. Художник убирает краски и уходит с мокрым холстом. Молодежи не видно. Мост опустел, и перед нами простирается Сена — далеко, до самой Карусели, сотканной из серебристых ореолов ламп.
— А что с операцией «Незабудка»? — спрашиваю я небрежным тоном.
— Какая «Незабудка»?
— Значит, ты не в курсе дела. Теперь тебе ясно, до чего дошли эти двое: не только деньги прикарманивают, но и проекты Центра прячут от тебя…
— Постой-ка, милый человек! Про какие такие незабудки ты толкуешь?
— И об этом скажу тебе, но только когда сам все хорошенько разузнаю. Сейчас займемся ближайшими задачами. Мы с тобой увидимся завтра ровно в половине девятого перед мэрией Девятого района. О невесте я сам позабочусь.
— Ладно. Отведи-ка меня куда-нибудь перекусить малость, а то мне уже прямо не по себе от голода.
— А Лида не будет тебя ждать? — спрашиваю я в надежде избавиться от него.
— Она сегодня с Кралевым.
— Значит, пошло дело…
— Ничего не пошло. Но Кралев до такой степени втюрился в нее, что не оставляет ни на час.
— Не советую тебе бросать ее в объятия Кралева. Не делай ее несчастной.
— Но я же тебе сказал, что он сам настаивает! Просто помешался человек! Я-то на тебя рассчитывал, если хочешь знать, но ты не оправдал моих надежд.
— Сейчас мне не до этого, бай Марин. Центр надо спасать.
Мы встаем и направляемся к левому берегу.
— Где-то тут был болгарский ресторан, — напоминает мне старик. — Шиш-кебап со старой фасолью сослужит добрую службу. Не выйдет из меня француза, что поделаешь. Так уж я воспитан, вечно меня тянет к родному.
— Оставим родное до другого раза, — прерываю я его. — В эти дни держись подальше от болгарских ресторанов.
— Ладно, обойдемся французским бифштексом, — уступает старик. — Раз этого требует конспирация.
Оказывается, конспирация требует не только съесть бифштекс по-французски, но и выпить уйму эльзасского пива. Поэтому я возвращаюсь домой, когда уже перевалило за полночь.
Преодолеваю свои девяносто две ступени, но, поскольку электрический автомат отрегулирован, должно быть, скрягой вроде Младенова, лампы на лестнице гаснут где-то на восьмидесятой ступени. Я продолжаю подниматься в темноте и, еще не достигнув своей площадки, натыкаюсь на чье-то неподвижное мягкое тело.
«Следующий по порядку», — мелькает у меня в голове. Чиркнув спичкой, я вижу Лиду, свернувшуюся на ступеньке лестницы, опершуюся спиной на перила. Начинаю тормошить ее за плечо. Она открывает свои большие карие глаза, совсем темные от сна.
— Встаньте! Что вы тут делаете?
— Вас жду, — объясняет девушка, цепляясь за мою руку и вставая.
— Только не говорите, что мы назначили свидание и я забыл прийти.
— Будет вам язвить, — устало бормочет она. — Мне надо с вами поговорить… Вы должны мне помочь…
— Хорошо, поговорим, — вздыхаю я и веду ее вниз по лестнице.
— Куда вы меня тащите? Я едва на ногах держусь.
— Я тоже. Но дома мы не сможем поговорить. У меня чертовски любопытные соседи. Все время подслушивают.
Мы садимся в «ягуар» и едем в район Рынка — самое подходящее место для ночных бесед.
Безлюдный и мертвый днем, этот квартал пробуждается под вечер, чтоб ожить в полной мере с наступлением ночи. Ставлю машину на набережной, и мы пешком забираемся в лабиринт тесных улочек. В проходах среди старых строений светло и шумно. Между гудящими на первой скорости грузовиками и ловко лавирующими электрокарами движется во всех направлениях и как будто бесцельно множество народа. Перед широко раскрытыми, ярко освещенными магазинами грузчики сгружают и нагружают мешки, ящики. Повсюду такой хаос, все охвачено такой лихорадкой, словно кварталу грозит неминуемая и близкая катастрофа. Рокочут моторы, громыхают бочки и ящики, отвсюду слышатся возгласы, ругань; и в тенистом сумраке и в электрическом сиянии ночного дня мерно проплывают темно-красные туши, оранжевые плоды, бледно-зеленые кочаны капусты, призрачно-голубые рыбы, желтые лимоны, белесая общипанная птица.
Словом, тут есть на что посмотреть, особенно если ты не занят ничем другим, но идущая рядом со мной девушка глядит перед собой невидящими глазами, будто не сознает, куда мы попали. Мы заходим в небольшое бистро с потемневшей обстановкой двадцатых годов и с единственной люминесцентной лампой, укрепленной над стойкой. В бистро всего три столика, но и те пустуют, так как все клиенты — грузчики и мелкие торговцы — толпятся у прилавка, занятые своими стопками и разговорами. Мы садимся за столик, и девушка устало облокачивается на холодную мраморную плиту.
— Что будете пить?
— Ничего… Все равно что…
Но так как «все равно что» не закажешь, я иду к стойке и беру две большие чашки кофе.
— Ну? — восклицаю я, поднося Лиде вместе с кофе свои «зеленые».
Девушка машинально закуривает и так же машинально отпивает кофе.
— Я хочу вернуться в Болгарию, — произносит она, как бы выйдя из забытья. — Вы должны мне помочь! Я хочу вернуться!
— Полегче. Я вам не консул, и тут не миссия.
— Понятия не имею, где она, ваша миссия… Да и не позволит он мне туда добраться… Завтра же утром явится… Весь вечер меня убеждал… Весь вечер угрожал мне… Хочет, чтоб мы завтра зарегистрировались…
— Так регистрируйтесь, — предлагаю я и невольно думаю о том, что в последнее время человеку передохнуть некогда — сплошные свадьбы да убийства.
— Не пойду я регистрироваться, — восклицает Лида с упорством, отчасти мне уже знакомым. — Не уступлю ему. Вы должны мне помочь.
— Потише, — успокаивающе говорю я, взяв ее за руку. — Собственно говоря, за кого вы меня принимаете? Я не агент туристского бюро или Армии спасения.
— Не бойтесь, относительно вас я не питаю никаких иллюзий. Вы уже не раз демонстрировали мне свой цинизм. И все же вы единственный, на кого я могу положиться. Вы не такой расчетливый, как мой отец, и не такой мерзкий, как Кралев. У вас все же есть что-то… не знаю… что-то такое, что позволяет надеяться на вас… какой-то остаток человечности…
— Мерси, — говорю. — А не кажется ли вам, что этот остаток слишком незначителен, чтобы опираться на меня?
— Не знаю. Только вы один можете мне помочь. Иначе он меня ликвидирует, или выгонит на площадь, или… Он столько высыпал на меня угроз, что я их и не запомнила. Но я перед ним не отступлю… Я хорошо знаю свой характер, ни за что не отступлю… И он меня ликвидирует…
— Это неприятно, — соглашаюсь я. — Но будет еще неприятнее, на мой взгляд, если он ликвидирует меня. Вы ведь знаете о судьбе Милко, правда?
— Бедный парень… Эти политические страсти…
— При чем тут политические страсти? Милко убрал ваш Кралев. А с Тони, как вам, вероятно, известно, расправился Димов. Теперь приходите вы и предлагаете мне ту же самую участь только потому, что Кралев вам не симпатичен…
— Но Кралев не узнает. Даже если он поймает меня, я никогда вас не выдам, клянусь!
— Хорошо, — прерываю я ее. — Предположим, я готов вам помочь. Но имеете ли вы хотя бы представление, как это может произойти? Как вам пришло в голову, что эмигрант вроде меня возьмется снабдить вас болгарской визой?
— Я на это и не рассчитываю. Спрячьте меня. Спрячьте на несколько дней, потом я сама справлюсь.
— Это уже другой разговор. Я бы мог оказать вам подобную услугу при условии, что и вы окажете мне внимание.
— Хорошо. Я согласна. Несмотря на этот неприятный торг.
— Вы меня не поняли. Я рассчитываю на услугу иного характера.
Лида смотрит на меня немного сконфуженно.
— Какого характера?
— Это касается жизни вашего отца. Вы, правда, не особенно дорожите своим отцом, но я лично питаю к нему известную привязанность и, если хотите, заинтересован в том, чтоб сохранить ему жизнь. В последние дни над стариком нависла опасность. Я должен держаться поближе к нему, о чем он не должен подозревать. Поэтому мне нужен ключ от чердачного помещения.
— На кухне, кажется, лежат какие-то ключи, — вспоминает Лида.
— Чудесно. Принесите их мне.
— Но поймите же, я не могу показаться дома! — почти кричит девушка. — Утром рано заявится Кралев и потащит меня в мэрию.
— До завтрашнего утра еще пропасть времени. У вас ведь есть ключ от квартиры?
— Есть, конечно.
— Значит, все в порядке. Я отвезу вас домой, вы возьмете ключи без лишнего шума и принесете мне. Потом мы махнем еще в одно место, где я постараюсь уточнить некоторые подробности относительно вашего отъезда, а под утро посажу вас в поезд и вручу адрес, по которому вы будете пребывать до тех пор, пока я за вами не приеду. Ясно?
Она покорно кивает.
— Как у вас с деньгами?
— У меня нет ни сантима.
— Ничего, и это уладится. Поехали.
Она молча встает, и мы выходим. Лида снова в каком-то трансе, передвигается как автомат, и мне приходится слегка поддерживать ее, пробираясь в толпе.
— Вы правильно сказали тогда, — произносит она упавшим голосом. — У меня такое чувство, что я и в самом деле иду по жизни без цели и направления.
— Почему без направления? — возражаю я. — Мы же едем за ключами?
7
— Предоставь это мне. Она не согласится! Как это не согласится? Да она сочтет за честь и удовольствие стать супругой такого человека, как Марин Младенов.
— Что касается удовольствия, то тут я ничего сказать не могу, — бормочет старик. — Должен тебе признаться, Эмиль, поскольку мы люди свои, что с некоторых пор женщины для меня потеряли всякий интерес. Не знаю, можешь ли ты меня понять.
— Это не суть важно. Брак будет иметь чисто символический смысл. Кроме материальной стороны.
— А как насчет материальной стороны?
— Очень просто: мы заставим Мери закрыть счета и вложить суммы в доходные операции. Ты человек с незапятнанной репутацией, а Мери ничего не смыслит в этих делах. В общем, предоставь все это мне. Через несколько дней деньги будут переведены на твое имя.
— Хорошо, буду рассчитывать на тебя. И еще одно: я, как ты знаешь, человек широких понятий, но если наша приятельница пустится во все тяжкие, это может повредить моему имени, не говоря уже о материальном ущербе. Так что тебе придется потолковать с нею и о таких вещах. Я не стану вмешиваться, только пускай все же она соблюдает приличия…
— Не беспокойся. Мери вовсе не такая, какой ее подчас изображают. Иные глупцы склонны думать, что раз женщина была актрисой в кабаре, значит, она непременно шлюха.
Сумерки сгущаются. Деревья вдоль набережной становятся расплывчато-серыми и сливаются с сумраком. Длинный фасад возвышающегося напротив Лувра выступает черной стеной, а за ним в сиянии электрических огней трепещет небо. Художник убирает краски и уходит с мокрым холстом. Молодежи не видно. Мост опустел, и перед нами простирается Сена — далеко, до самой Карусели, сотканной из серебристых ореолов ламп.
— А что с операцией «Незабудка»? — спрашиваю я небрежным тоном.
— Какая «Незабудка»?
— Значит, ты не в курсе дела. Теперь тебе ясно, до чего дошли эти двое: не только деньги прикарманивают, но и проекты Центра прячут от тебя…
— Постой-ка, милый человек! Про какие такие незабудки ты толкуешь?
— И об этом скажу тебе, но только когда сам все хорошенько разузнаю. Сейчас займемся ближайшими задачами. Мы с тобой увидимся завтра ровно в половине девятого перед мэрией Девятого района. О невесте я сам позабочусь.
— Ладно. Отведи-ка меня куда-нибудь перекусить малость, а то мне уже прямо не по себе от голода.
— А Лида не будет тебя ждать? — спрашиваю я в надежде избавиться от него.
— Она сегодня с Кралевым.
— Значит, пошло дело…
— Ничего не пошло. Но Кралев до такой степени втюрился в нее, что не оставляет ни на час.
— Не советую тебе бросать ее в объятия Кралева. Не делай ее несчастной.
— Но я же тебе сказал, что он сам настаивает! Просто помешался человек! Я-то на тебя рассчитывал, если хочешь знать, но ты не оправдал моих надежд.
— Сейчас мне не до этого, бай Марин. Центр надо спасать.
Мы встаем и направляемся к левому берегу.
— Где-то тут был болгарский ресторан, — напоминает мне старик. — Шиш-кебап со старой фасолью сослужит добрую службу. Не выйдет из меня француза, что поделаешь. Так уж я воспитан, вечно меня тянет к родному.
— Оставим родное до другого раза, — прерываю я его. — В эти дни держись подальше от болгарских ресторанов.
— Ладно, обойдемся французским бифштексом, — уступает старик. — Раз этого требует конспирация.
Оказывается, конспирация требует не только съесть бифштекс по-французски, но и выпить уйму эльзасского пива. Поэтому я возвращаюсь домой, когда уже перевалило за полночь.
Преодолеваю свои девяносто две ступени, но, поскольку электрический автомат отрегулирован, должно быть, скрягой вроде Младенова, лампы на лестнице гаснут где-то на восьмидесятой ступени. Я продолжаю подниматься в темноте и, еще не достигнув своей площадки, натыкаюсь на чье-то неподвижное мягкое тело.
«Следующий по порядку», — мелькает у меня в голове. Чиркнув спичкой, я вижу Лиду, свернувшуюся на ступеньке лестницы, опершуюся спиной на перила. Начинаю тормошить ее за плечо. Она открывает свои большие карие глаза, совсем темные от сна.
— Встаньте! Что вы тут делаете?
— Вас жду, — объясняет девушка, цепляясь за мою руку и вставая.
— Только не говорите, что мы назначили свидание и я забыл прийти.
— Будет вам язвить, — устало бормочет она. — Мне надо с вами поговорить… Вы должны мне помочь…
— Хорошо, поговорим, — вздыхаю я и веду ее вниз по лестнице.
— Куда вы меня тащите? Я едва на ногах держусь.
— Я тоже. Но дома мы не сможем поговорить. У меня чертовски любопытные соседи. Все время подслушивают.
Мы садимся в «ягуар» и едем в район Рынка — самое подходящее место для ночных бесед.
Безлюдный и мертвый днем, этот квартал пробуждается под вечер, чтоб ожить в полной мере с наступлением ночи. Ставлю машину на набережной, и мы пешком забираемся в лабиринт тесных улочек. В проходах среди старых строений светло и шумно. Между гудящими на первой скорости грузовиками и ловко лавирующими электрокарами движется во всех направлениях и как будто бесцельно множество народа. Перед широко раскрытыми, ярко освещенными магазинами грузчики сгружают и нагружают мешки, ящики. Повсюду такой хаос, все охвачено такой лихорадкой, словно кварталу грозит неминуемая и близкая катастрофа. Рокочут моторы, громыхают бочки и ящики, отвсюду слышатся возгласы, ругань; и в тенистом сумраке и в электрическом сиянии ночного дня мерно проплывают темно-красные туши, оранжевые плоды, бледно-зеленые кочаны капусты, призрачно-голубые рыбы, желтые лимоны, белесая общипанная птица.
Словом, тут есть на что посмотреть, особенно если ты не занят ничем другим, но идущая рядом со мной девушка глядит перед собой невидящими глазами, будто не сознает, куда мы попали. Мы заходим в небольшое бистро с потемневшей обстановкой двадцатых годов и с единственной люминесцентной лампой, укрепленной над стойкой. В бистро всего три столика, но и те пустуют, так как все клиенты — грузчики и мелкие торговцы — толпятся у прилавка, занятые своими стопками и разговорами. Мы садимся за столик, и девушка устало облокачивается на холодную мраморную плиту.
— Что будете пить?
— Ничего… Все равно что…
Но так как «все равно что» не закажешь, я иду к стойке и беру две большие чашки кофе.
— Ну? — восклицаю я, поднося Лиде вместе с кофе свои «зеленые».
Девушка машинально закуривает и так же машинально отпивает кофе.
— Я хочу вернуться в Болгарию, — произносит она, как бы выйдя из забытья. — Вы должны мне помочь! Я хочу вернуться!
— Полегче. Я вам не консул, и тут не миссия.
— Понятия не имею, где она, ваша миссия… Да и не позволит он мне туда добраться… Завтра же утром явится… Весь вечер меня убеждал… Весь вечер угрожал мне… Хочет, чтоб мы завтра зарегистрировались…
— Так регистрируйтесь, — предлагаю я и невольно думаю о том, что в последнее время человеку передохнуть некогда — сплошные свадьбы да убийства.
— Не пойду я регистрироваться, — восклицает Лида с упорством, отчасти мне уже знакомым. — Не уступлю ему. Вы должны мне помочь.
— Потише, — успокаивающе говорю я, взяв ее за руку. — Собственно говоря, за кого вы меня принимаете? Я не агент туристского бюро или Армии спасения.
— Не бойтесь, относительно вас я не питаю никаких иллюзий. Вы уже не раз демонстрировали мне свой цинизм. И все же вы единственный, на кого я могу положиться. Вы не такой расчетливый, как мой отец, и не такой мерзкий, как Кралев. У вас все же есть что-то… не знаю… что-то такое, что позволяет надеяться на вас… какой-то остаток человечности…
— Мерси, — говорю. — А не кажется ли вам, что этот остаток слишком незначителен, чтобы опираться на меня?
— Не знаю. Только вы один можете мне помочь. Иначе он меня ликвидирует, или выгонит на площадь, или… Он столько высыпал на меня угроз, что я их и не запомнила. Но я перед ним не отступлю… Я хорошо знаю свой характер, ни за что не отступлю… И он меня ликвидирует…
— Это неприятно, — соглашаюсь я. — Но будет еще неприятнее, на мой взгляд, если он ликвидирует меня. Вы ведь знаете о судьбе Милко, правда?
— Бедный парень… Эти политические страсти…
— При чем тут политические страсти? Милко убрал ваш Кралев. А с Тони, как вам, вероятно, известно, расправился Димов. Теперь приходите вы и предлагаете мне ту же самую участь только потому, что Кралев вам не симпатичен…
— Но Кралев не узнает. Даже если он поймает меня, я никогда вас не выдам, клянусь!
— Хорошо, — прерываю я ее. — Предположим, я готов вам помочь. Но имеете ли вы хотя бы представление, как это может произойти? Как вам пришло в голову, что эмигрант вроде меня возьмется снабдить вас болгарской визой?
— Я на это и не рассчитываю. Спрячьте меня. Спрячьте на несколько дней, потом я сама справлюсь.
— Это уже другой разговор. Я бы мог оказать вам подобную услугу при условии, что и вы окажете мне внимание.
— Хорошо. Я согласна. Несмотря на этот неприятный торг.
— Вы меня не поняли. Я рассчитываю на услугу иного характера.
Лида смотрит на меня немного сконфуженно.
— Какого характера?
— Это касается жизни вашего отца. Вы, правда, не особенно дорожите своим отцом, но я лично питаю к нему известную привязанность и, если хотите, заинтересован в том, чтоб сохранить ему жизнь. В последние дни над стариком нависла опасность. Я должен держаться поближе к нему, о чем он не должен подозревать. Поэтому мне нужен ключ от чердачного помещения.
— На кухне, кажется, лежат какие-то ключи, — вспоминает Лида.
— Чудесно. Принесите их мне.
— Но поймите же, я не могу показаться дома! — почти кричит девушка. — Утром рано заявится Кралев и потащит меня в мэрию.
— До завтрашнего утра еще пропасть времени. У вас ведь есть ключ от квартиры?
— Есть, конечно.
— Значит, все в порядке. Я отвезу вас домой, вы возьмете ключи без лишнего шума и принесете мне. Потом мы махнем еще в одно место, где я постараюсь уточнить некоторые подробности относительно вашего отъезда, а под утро посажу вас в поезд и вручу адрес, по которому вы будете пребывать до тех пор, пока я за вами не приеду. Ясно?
Она покорно кивает.
— Как у вас с деньгами?
— У меня нет ни сантима.
— Ничего, и это уладится. Поехали.
Она молча встает, и мы выходим. Лида снова в каком-то трансе, передвигается как автомат, и мне приходится слегка поддерживать ее, пробираясь в толпе.
— Вы правильно сказали тогда, — произносит она упавшим голосом. — У меня такое чувство, что я и в самом деле иду по жизни без цели и направления.
— Почему без направления? — возражаю я. — Мы же едем за ключами?
7
Мери Ламур совершенно права: встреча в семь утра не особенно соблазнительна. Но если ты перед этим глаз не сомкнул за всю ночь, свидание становится и вовсе непривлекательным.
Отпирая квартиру в предместье Монмартр, я машинально отмечаю про себя, что в последнее время в моем кармане завелось слишком много ключей, а это довольно нелепо для бездомного бродяги вроде меня. Нахожу на кухне кофе и стараюсь припомнить уроки Франсуаз относительно способов приготовления этого напитка. Для невзыскательного вкуса кофе получился вполне приличный. Едва успеваю его распробовать, как у входа раздается звонок.
Мери Ламур в ослепительном весенне-летнем таулете — оранжевое платье с огромными красными цветами. Один пышный мак расцвел у нее на животе, а второй такой же — на обратной стороне медали.
— Как ты меня находишь? — спрашивает она, с довольным видом вращая своими внушительными бедрами. — Пришлось так спешить…
— Ты чрезвычайно соблазнительна и оделась как раз к случаю, — говорю я. — Дорогая Мери, у меня такое чувство, что нынче день твоей свадьбы.
Женщина смотрит на меня не то с испугом, не то с радостным оживлением.
— Моей свадьбы?
— Вот именно. И если я о чем-либо сожалею, то лишь о том, что не я буду женихом. Но, между нами будь сказано, роль друга дома тоже имеет свои хорошие стороны…
— Погоди, мой мальчик, а то у меня голова разболится. Можешь сказать мне членораздельно, о чем ты мелешь?
— Это как раз я и собираюсь сделать, — киваю я, протягивая ей свои «зеленые».
Мери Ламур закуривает и разваливается на диване, закинув широкий подол платья, чтоб не помять и чтоб показать мне, что ее бедра одинаково привлекательны в любое время суток.
— Дорогая Мери, волею непредвиденных обстоятельств тебе придется сегодня же утром вступить в брак с нашим другом Марином Младеновым.
— С Младеновым? С этим старикашкой? — негодующе восклицает артистка.
— Вот, вот, — киваю я, — но это пустяки.
— Для тебя пустяки, а мне каково венчаться с ним?
— Не сокрушайся, моя девочка, — успокаиваю я ее. — Говорил ведь я, что моя задача — спасти тебя от грозящей опасности. Нынче твой последний безопасный день. Завтра могут разразиться ужаснейшие вещи. Нам нельзя терять ни минуты. Ты нуждаешься в защите. А в этой стране лучшей защитой служит закон.
— Ради бога, не изворачивайся. Что общего между законом и этим стариком?
— Ты должна иметь надежное убежище на случай покушения на тебя со стороны Димова. А что может служить более надежным убежищем, чем дом такого известного и уважаемого гражданина, как Младенов? Но чтобы Димов не имел права посягнуть на тебя, ты должна находиться там в качестве законной супруги Младенова.
— Если Димов захочет посягнуть, никакие законные основания его не остановят, — не без логики выпаливает женщина. — Он будет караулить у самого выхода и при первой же возможности пристукнет меня.
— Верно, — соглашаюсь я. — Но речь идет о нескольких днях. Я постараюсь обеспечить поддержку властей. А через два-три дня Димова самого могут пристукнуть. Междоусобица все разгорается.
— Мне не хочется выходить за Младенова, — капризно заявляет артистка, ее красноречивый взгляд недвусмысленно говорит мне: уж если так необходимо заключать с кем-то брак, давай лучше заключим его с тобой.
— Видишь ли, Мери, это ведь лишь нечто символическое — формальность перед законом. Подобные браки расторгаются с той же легкостью, с какой заключаются. Хотя, если хочешь знать, от этой связи ты будешь иметь только выгоду. Младенов политический деятель, человек почитаемый, а в скором времени он будет иметь еще больший вес. Благодаря ему ты сможешь появляться в высшем обществе, ходить на приемы, обретешь имя и положение. Притом он человек либеральный, не ревнивец, как твой Димов, и вообще не станет вмешиваться в твою личную жизнь. А то, что он стар, имеет и свою положительную сторону — случись ему завтра умереть, денежки его тут же соединяются с твоими.
— Ты сладкоречив, как поп, — вздыхает Мери. — Хорошо, раз ты считаешь, что так необходимо…
— Крайне необходимо. От этого зависит твоя жизнь.
Я устремляюсь на кухню за кофе, а Мери тем временем обнаруживает, что у нее нет свадебной фаты.
— Символично все это или нет, но я венчаюсь впервые, — вдруг заявляет она, полагая, вероятно, что этот первый брак не останется последним. — Я должна раздобыть фату.
— Найдется и фата. Через полчаса открываются большие магазины. А теперь скажи, как дела с медальоном?
— Да подменила его, как ты мне велел. Вчера ездила на машине за покупками и, прежде чем вернуть ему ключи, сменила талисман.
Допивая свой кофе, я с беспокойством замечаю, что Мери собралась по-своему скоротать оставшиеся полчаса. Она подходит ко мне, и надо мной устрашающе нависает ее огромный бюст. Полные губы награждают меня влажным поцелуем.
— Ты заставляешь меня терять голову, — бормочу я, сдерживая ее пышные округлые плечи. — Жаль, что у нас нет времени. Мне бы не хотелось вот так, украдкой, по крайней мере в первый раз.
Но Мери, очевидно, готова и украдкой, поэтому я тороплюсь отвести ее мысли в другую сторону.
— Ты, наверно, производила фурор на сцене того кабаре…
— И какой еще! — восклицает Мери, уперев руки в мощные свои бока. — Некоторые приходили туда только ради моего номера. Какой номер, господи! Сенсасионнель! Дье тоннер![4] Вообрази — включают красный прожектор, и я выхожу на вращающийся дансинг, залитый красным светом… Но что это за свет!.. С той поры никакой красный свет не кажется мне достаточно красным. Вот, пожалуйста, разве это красный цвет! — восклицает она, хлопая себя по животу, где красуется огромный мак.
Слушая ее, я думаю о том, что отчаянный дальтонизм Мери при подборе туалетов имеет все же какие-то основания.
— Свет красного прожектора падает на меня, а я в одной тонкой тунике, тонкой и прозрачной, как паутина, представляешь! В тунике, сквозь которую все видно… А ведь, можешь мне поверить, было на что посмотреть, потому что, кроме чулок с подвязками, я ничего не носила. Дико визжит оркестр, потом трубы умолкают, ударные отбивают такт, и начинается номер…
Мери Ламур полными руками мягко хлопает в ладоши, воспроизводя запомнившийся такт, и медленно шевелит бедрами, иллюстрируя свой номер, но я вовремя останавливаю ее.
— Дорогая Мери, как бы нам не упустить фату! Церемония в половине девятого.
— Какой ты ужасный, — вздыхает актриса, выведенная из возбужденного состояния. — Как только я начинаю входить в раж, ты тут же обрываешь меня!
— Совпадение, — говорю я. — Простое стечение обстоятельств. Но перед нами еще вся жизнь.
И, слегка подталкивая в пухлую спину, я осторожно направляю ее к выходу.
Я заметил, что самое ничтожное событие делового порядка удается хранить в тайне с неимоверными трудностями. А когда совершается такая вот величайшая глупость, как женитьба Марина Младенова на Мери Ламур, все проходит совсем гладко и остается в тайне.
В назначенный час мы застаем Младенова перед мэрией, где он нервными шагами измеряет тротуар. На нем соответствующий случаю черный костюм, тот самый, в котором он вчера провожал Тони в последний путь. Все же, дабы не было сомнений, что собрался он не на похороны, а на свадьбу, старик разорился на одну белую гвоздику, стыдливо выглядывающую из его карманчика, как носовой платок. Жених, видно, не отваживается особенно щеголять цветком — брак ведь может и не состояться.
При нашем неожиданном появлении из-за угла старик заметно оживляется, хотя и не может скрыть своей растерянности. Он не знает, как ему вести себя, но Мери выводит его из этого состояния, фамильярно взяв под руку. У входа актриса прикалывает фату, глядя в зеркальце, которое я держу перед ней, а Младенов, придя наконец в себя, вдевает гвоздику в петлицу. Потом все трое направляемся к залу, где после звонка Франсуаз все уже готово для церемонии.
Процедура носит деловой характер и свободна от сентиментальных напутствий. Поскольку, кроме меня, никто молодоженов не знает, в роли второго свидетеля выступает один из чиновников и ставит свою подпись; вскоре после этого Младенову вручают копию акта, а я довольствуюсь тем, что запоминаю на всякий случай его номер.
Мы выходим на улицу, и по моему настоянию, хотя и с неохотой, Мери снимает фату и снова засовывает ее в конверт универмага «Лафайет». Затем, выступая как бы в роли посаженого отца, я отвожу супружескую чету в ближайшее кафе и заказываю бутылку шампанского.
— За ваше здоровье, — поднимаю бокал.
— За здоровье нас троих! — поправляет меня Мери, бросив на меня многозначительный взгляд.
— Верно, за нас троих! — добродушно присоединяется Младенов, решив, очевидно, что раз в семье должен быть третий, то пусть лучше этим третьим буду я, а не кто другой.
И поскольку мое собственное мнение по этому вопросу никого не интересует, я, примирившись, тоже поднимаю бокал.
— Пока что, как мы с вами условились, брак остается в полной тайне, — напоминаю я. — Было бы даже неплохо, если бы ты, дорогая Мери, доверила фату мне.
— Не беспокойся. Она не будет валяться в доме где попало. Мери Ламур врасплох не застанешь! — противится женщина, очевидно не желая расставаться со своим украшением.
— Возвращайся к Димову как ни в чем не бывало. Все должно оставаться в полном секрете, — настаиваю я.
— Но ведь так может продолжаться до бесконечности, — кисло замечает старик.
— Так будет продолжаться до тех пор, пока не скомпрометируем и обезвредим Димова. А на это потребуется самое большее два дня. С этой целью я должен иметь возможность сделать маленький обыск. Димов хранит у себя кое-какие секретные документы, и, если удастся их нащупать, мы начисто опозорим его перед шефами, а тогда крышка.
Заинтригованный Младенов вытягивает свою длинную жилистую шею. Но Мери Ламур скептически замечает:
— Ничего мы не нащупаем. Он вечно держит комнату на замке и даже меня туда не пускает, представляете?
— Что он пьет перед сном? — любопытствую я.
— Только стакан молока. Заботится о своей молодости! Ничего себе молодость! — язвительно добавляет Мери, но вовремя спохватывается, вспомнив, что ее новый супруг тоже не юноша.
— Чудесно! Стакан молока окажет свою услугу, — вслух прикидываю я. — Вечером положи ему в молоко три-четыре таблетки снотворного. У тебя есть что-нибудь подходящее?
— Есть какой-то сонерил или сандаптал…
— Хорошо, раствори четыре таблетки и влей ему. А потом жди моего звонка. Если уснул, ты скажешь: «Все в порядке, позвони завтра».
— Да ведь он к тому времени проснется!
— Это пароль, — терпеливо поясняю я. — Твое «позвони завтра» фактически будет означать «приходи немедленно». Минут через пять я уже буду у тебя, постучусь тихонько, и ты мне откроешь.
Мери слушает и участливо кивает головой. Такие дела ее явно забавляют.
— А перед этим поразузнай относительно операции «Фиалка», — встревает со своими указаниями Младенов.
— Не «Фиалка», а «Незабудка», — поправляю я. — И поскольку речь зашла о незабудке, не следует забывать, что тут нужна крайняя осторожность. Никаких вопросов ни о каких операциях. Наша с вами жизнь висит на волоске.
Я разливаю остаток шампанского, и мы снова чокаемся, на сей раз без тоста.
— А теперь выходим по одному, — говорю я, — и кто куда. Гарсон, счет!
Я приезжаю в Центр с некоторым опозданием, в чем особой беды нет, потому что мне все равно делать нечего. Чуть позже слышу в коридоре трубный голос Кралева:
— Где Лида?
— Не знаю. Когда я выходил, она еще спала, — отвечает Младенов, вероятно только что вошедший.
— А сейчас вот нет ее. Я заходил и по телефону справлялся. Исчезла.
— Не тревожься, дорогой! Куда ей деваться, — добродушно успокаивает его старик.
— Она должна была меня дождаться — дело у нас одно намечено.
— Что за дела в такую рань?
Кралев замолкает. Потом говорит, снизив тон:
— Хотели сходить в мэрию — мы решили сегодня пожениться.
— Скажи пожалуйста!.. А отца никто и не спрашивает… Я, разумеется, ничего не имею против, даже, сказать по правде, рад этому, но все же есть такой обычай…
— Обычаи меняются, ты знаешь… Главное теперь найти Лиду.
— А что в этом хитрого? Пойдем позвоним еще разок. На худой конец, к обеду вернется.
Разговор утихает. Шаги удаляются к кабинету Младенова. Я достаю из кармана «Фигаро» и раскрываю на зарубежных новостях, так как информация о курсе акций и о ценах на молоко меня не особенно интересует. Минут через десять в комнату без стука входит Кралев. Судя по выражению лица, ему не удалось разыскать Лиду.
— Что с очередным номером? — хмуро спрашивает он. — И вообще долго ты собираешься тянуть с этим делом?
В данный момент я почти сожалею, что он не нашел своей зазнобы — занятый ею, он едва ли не забыл о моем существовании.
— Номер выходит завтра, — сухо отвечаю я и снова погружаюсь в чтение.
— Наконец-то. Значит, и ты выходишь завтра. Как мы условились.
— Приготовьте для меня расчет, — говорю я, нахально глядя на него из-за газетной полосы.
— Не бойся. Получишь, что тебе причитается! — подчеркнуто заявляет Кралев.
Ничего не ответив, я снова возвращаюсь к новостям, отлично зная, что этим наверняка приведу его в бешенство, да и препираться с дураками у меня нет никакого желания. Несколько секунд Кралев сверлит меня глазами, но, так как я не нахожу нужным даже взглянуть на него, уходит разъяренный.
В коридоре слышится голос Димова. Шеф только что прибыл и велит Ворону приготовить для него кофе. Дождавшись, пока Димов скроется в кабинете, я выскальзываю из помещения. Мой «ягуар» стоит в двух шагах от Центра. Отпираю отделение, которое здесь принято называть перчаточным ящиком, хотя перчаток никто в нем не держит. Лично я поставил туда доставленный мне на дом аппарат, напоминающий по виду автомобильный радиоприемник. Вращаю ручку. Слышится легкий треск, потом шум открывающейся двери и голос Димова: «Что нового?», и ответ Кралева: «Ничего особенного». Они обмениваются еще кое-какими малозначительными репликами, после чего Кралев, очевидно, покидает комнату.
Моя машина стоит на очень видном и неудобном месте, так как я не нашел более подходящего, а аппарат действует всего метров на пятнадцать. К тому же маловероятно, что сегодня явится кто-нибудь из американских посетителеей — обычно они приходят по субботам, и едва ли я услышу что-нибудь важное. Значит, не стоит рисковать напрасно. Заперев перчаточный ящик, я старательно прячу секретный ключ. Потом завожу мотор и трогаюсь. После долгих и бесцельных на первый взгляд разъездов ставлю около часа дня «ягуар» в небольшой улочке близ Мадлены, в девяти метрах от дома, второй этаж которого занимает Димов. Улочка эта довольно оживленная, так что, если бы даже меня обнаружили, я без труда придумал бы с пяток правдоподобных объяснений. Никто меня не обнаружил, но и мне не удается узнать ничего мало-мальски существенного, кроме того, что отношения между Димовым и Мери Ламур сведены до ледяного молчания, за исключением деловых замечаний хозяйственного характера.
Отпирая квартиру в предместье Монмартр, я машинально отмечаю про себя, что в последнее время в моем кармане завелось слишком много ключей, а это довольно нелепо для бездомного бродяги вроде меня. Нахожу на кухне кофе и стараюсь припомнить уроки Франсуаз относительно способов приготовления этого напитка. Для невзыскательного вкуса кофе получился вполне приличный. Едва успеваю его распробовать, как у входа раздается звонок.
Мери Ламур в ослепительном весенне-летнем таулете — оранжевое платье с огромными красными цветами. Один пышный мак расцвел у нее на животе, а второй такой же — на обратной стороне медали.
— Как ты меня находишь? — спрашивает она, с довольным видом вращая своими внушительными бедрами. — Пришлось так спешить…
— Ты чрезвычайно соблазнительна и оделась как раз к случаю, — говорю я. — Дорогая Мери, у меня такое чувство, что нынче день твоей свадьбы.
Женщина смотрит на меня не то с испугом, не то с радостным оживлением.
— Моей свадьбы?
— Вот именно. И если я о чем-либо сожалею, то лишь о том, что не я буду женихом. Но, между нами будь сказано, роль друга дома тоже имеет свои хорошие стороны…
— Погоди, мой мальчик, а то у меня голова разболится. Можешь сказать мне членораздельно, о чем ты мелешь?
— Это как раз я и собираюсь сделать, — киваю я, протягивая ей свои «зеленые».
Мери Ламур закуривает и разваливается на диване, закинув широкий подол платья, чтоб не помять и чтоб показать мне, что ее бедра одинаково привлекательны в любое время суток.
— Дорогая Мери, волею непредвиденных обстоятельств тебе придется сегодня же утром вступить в брак с нашим другом Марином Младеновым.
— С Младеновым? С этим старикашкой? — негодующе восклицает артистка.
— Вот, вот, — киваю я, — но это пустяки.
— Для тебя пустяки, а мне каково венчаться с ним?
— Не сокрушайся, моя девочка, — успокаиваю я ее. — Говорил ведь я, что моя задача — спасти тебя от грозящей опасности. Нынче твой последний безопасный день. Завтра могут разразиться ужаснейшие вещи. Нам нельзя терять ни минуты. Ты нуждаешься в защите. А в этой стране лучшей защитой служит закон.
— Ради бога, не изворачивайся. Что общего между законом и этим стариком?
— Ты должна иметь надежное убежище на случай покушения на тебя со стороны Димова. А что может служить более надежным убежищем, чем дом такого известного и уважаемого гражданина, как Младенов? Но чтобы Димов не имел права посягнуть на тебя, ты должна находиться там в качестве законной супруги Младенова.
— Если Димов захочет посягнуть, никакие законные основания его не остановят, — не без логики выпаливает женщина. — Он будет караулить у самого выхода и при первой же возможности пристукнет меня.
— Верно, — соглашаюсь я. — Но речь идет о нескольких днях. Я постараюсь обеспечить поддержку властей. А через два-три дня Димова самого могут пристукнуть. Междоусобица все разгорается.
— Мне не хочется выходить за Младенова, — капризно заявляет артистка, ее красноречивый взгляд недвусмысленно говорит мне: уж если так необходимо заключать с кем-то брак, давай лучше заключим его с тобой.
— Видишь ли, Мери, это ведь лишь нечто символическое — формальность перед законом. Подобные браки расторгаются с той же легкостью, с какой заключаются. Хотя, если хочешь знать, от этой связи ты будешь иметь только выгоду. Младенов политический деятель, человек почитаемый, а в скором времени он будет иметь еще больший вес. Благодаря ему ты сможешь появляться в высшем обществе, ходить на приемы, обретешь имя и положение. Притом он человек либеральный, не ревнивец, как твой Димов, и вообще не станет вмешиваться в твою личную жизнь. А то, что он стар, имеет и свою положительную сторону — случись ему завтра умереть, денежки его тут же соединяются с твоими.
— Ты сладкоречив, как поп, — вздыхает Мери. — Хорошо, раз ты считаешь, что так необходимо…
— Крайне необходимо. От этого зависит твоя жизнь.
Я устремляюсь на кухню за кофе, а Мери тем временем обнаруживает, что у нее нет свадебной фаты.
— Символично все это или нет, но я венчаюсь впервые, — вдруг заявляет она, полагая, вероятно, что этот первый брак не останется последним. — Я должна раздобыть фату.
— Найдется и фата. Через полчаса открываются большие магазины. А теперь скажи, как дела с медальоном?
— Да подменила его, как ты мне велел. Вчера ездила на машине за покупками и, прежде чем вернуть ему ключи, сменила талисман.
Допивая свой кофе, я с беспокойством замечаю, что Мери собралась по-своему скоротать оставшиеся полчаса. Она подходит ко мне, и надо мной устрашающе нависает ее огромный бюст. Полные губы награждают меня влажным поцелуем.
— Ты заставляешь меня терять голову, — бормочу я, сдерживая ее пышные округлые плечи. — Жаль, что у нас нет времени. Мне бы не хотелось вот так, украдкой, по крайней мере в первый раз.
Но Мери, очевидно, готова и украдкой, поэтому я тороплюсь отвести ее мысли в другую сторону.
— Ты, наверно, производила фурор на сцене того кабаре…
— И какой еще! — восклицает Мери, уперев руки в мощные свои бока. — Некоторые приходили туда только ради моего номера. Какой номер, господи! Сенсасионнель! Дье тоннер![4] Вообрази — включают красный прожектор, и я выхожу на вращающийся дансинг, залитый красным светом… Но что это за свет!.. С той поры никакой красный свет не кажется мне достаточно красным. Вот, пожалуйста, разве это красный цвет! — восклицает она, хлопая себя по животу, где красуется огромный мак.
Слушая ее, я думаю о том, что отчаянный дальтонизм Мери при подборе туалетов имеет все же какие-то основания.
— Свет красного прожектора падает на меня, а я в одной тонкой тунике, тонкой и прозрачной, как паутина, представляешь! В тунике, сквозь которую все видно… А ведь, можешь мне поверить, было на что посмотреть, потому что, кроме чулок с подвязками, я ничего не носила. Дико визжит оркестр, потом трубы умолкают, ударные отбивают такт, и начинается номер…
Мери Ламур полными руками мягко хлопает в ладоши, воспроизводя запомнившийся такт, и медленно шевелит бедрами, иллюстрируя свой номер, но я вовремя останавливаю ее.
— Дорогая Мери, как бы нам не упустить фату! Церемония в половине девятого.
— Какой ты ужасный, — вздыхает актриса, выведенная из возбужденного состояния. — Как только я начинаю входить в раж, ты тут же обрываешь меня!
— Совпадение, — говорю я. — Простое стечение обстоятельств. Но перед нами еще вся жизнь.
И, слегка подталкивая в пухлую спину, я осторожно направляю ее к выходу.
Я заметил, что самое ничтожное событие делового порядка удается хранить в тайне с неимоверными трудностями. А когда совершается такая вот величайшая глупость, как женитьба Марина Младенова на Мери Ламур, все проходит совсем гладко и остается в тайне.
В назначенный час мы застаем Младенова перед мэрией, где он нервными шагами измеряет тротуар. На нем соответствующий случаю черный костюм, тот самый, в котором он вчера провожал Тони в последний путь. Все же, дабы не было сомнений, что собрался он не на похороны, а на свадьбу, старик разорился на одну белую гвоздику, стыдливо выглядывающую из его карманчика, как носовой платок. Жених, видно, не отваживается особенно щеголять цветком — брак ведь может и не состояться.
При нашем неожиданном появлении из-за угла старик заметно оживляется, хотя и не может скрыть своей растерянности. Он не знает, как ему вести себя, но Мери выводит его из этого состояния, фамильярно взяв под руку. У входа актриса прикалывает фату, глядя в зеркальце, которое я держу перед ней, а Младенов, придя наконец в себя, вдевает гвоздику в петлицу. Потом все трое направляемся к залу, где после звонка Франсуаз все уже готово для церемонии.
Процедура носит деловой характер и свободна от сентиментальных напутствий. Поскольку, кроме меня, никто молодоженов не знает, в роли второго свидетеля выступает один из чиновников и ставит свою подпись; вскоре после этого Младенову вручают копию акта, а я довольствуюсь тем, что запоминаю на всякий случай его номер.
Мы выходим на улицу, и по моему настоянию, хотя и с неохотой, Мери снимает фату и снова засовывает ее в конверт универмага «Лафайет». Затем, выступая как бы в роли посаженого отца, я отвожу супружескую чету в ближайшее кафе и заказываю бутылку шампанского.
— За ваше здоровье, — поднимаю бокал.
— За здоровье нас троих! — поправляет меня Мери, бросив на меня многозначительный взгляд.
— Верно, за нас троих! — добродушно присоединяется Младенов, решив, очевидно, что раз в семье должен быть третий, то пусть лучше этим третьим буду я, а не кто другой.
И поскольку мое собственное мнение по этому вопросу никого не интересует, я, примирившись, тоже поднимаю бокал.
— Пока что, как мы с вами условились, брак остается в полной тайне, — напоминаю я. — Было бы даже неплохо, если бы ты, дорогая Мери, доверила фату мне.
— Не беспокойся. Она не будет валяться в доме где попало. Мери Ламур врасплох не застанешь! — противится женщина, очевидно не желая расставаться со своим украшением.
— Возвращайся к Димову как ни в чем не бывало. Все должно оставаться в полном секрете, — настаиваю я.
— Но ведь так может продолжаться до бесконечности, — кисло замечает старик.
— Так будет продолжаться до тех пор, пока не скомпрометируем и обезвредим Димова. А на это потребуется самое большее два дня. С этой целью я должен иметь возможность сделать маленький обыск. Димов хранит у себя кое-какие секретные документы, и, если удастся их нащупать, мы начисто опозорим его перед шефами, а тогда крышка.
Заинтригованный Младенов вытягивает свою длинную жилистую шею. Но Мери Ламур скептически замечает:
— Ничего мы не нащупаем. Он вечно держит комнату на замке и даже меня туда не пускает, представляете?
— Что он пьет перед сном? — любопытствую я.
— Только стакан молока. Заботится о своей молодости! Ничего себе молодость! — язвительно добавляет Мери, но вовремя спохватывается, вспомнив, что ее новый супруг тоже не юноша.
— Чудесно! Стакан молока окажет свою услугу, — вслух прикидываю я. — Вечером положи ему в молоко три-четыре таблетки снотворного. У тебя есть что-нибудь подходящее?
— Есть какой-то сонерил или сандаптал…
— Хорошо, раствори четыре таблетки и влей ему. А потом жди моего звонка. Если уснул, ты скажешь: «Все в порядке, позвони завтра».
— Да ведь он к тому времени проснется!
— Это пароль, — терпеливо поясняю я. — Твое «позвони завтра» фактически будет означать «приходи немедленно». Минут через пять я уже буду у тебя, постучусь тихонько, и ты мне откроешь.
Мери слушает и участливо кивает головой. Такие дела ее явно забавляют.
— А перед этим поразузнай относительно операции «Фиалка», — встревает со своими указаниями Младенов.
— Не «Фиалка», а «Незабудка», — поправляю я. — И поскольку речь зашла о незабудке, не следует забывать, что тут нужна крайняя осторожность. Никаких вопросов ни о каких операциях. Наша с вами жизнь висит на волоске.
Я разливаю остаток шампанского, и мы снова чокаемся, на сей раз без тоста.
— А теперь выходим по одному, — говорю я, — и кто куда. Гарсон, счет!
Я приезжаю в Центр с некоторым опозданием, в чем особой беды нет, потому что мне все равно делать нечего. Чуть позже слышу в коридоре трубный голос Кралева:
— Где Лида?
— Не знаю. Когда я выходил, она еще спала, — отвечает Младенов, вероятно только что вошедший.
— А сейчас вот нет ее. Я заходил и по телефону справлялся. Исчезла.
— Не тревожься, дорогой! Куда ей деваться, — добродушно успокаивает его старик.
— Она должна была меня дождаться — дело у нас одно намечено.
— Что за дела в такую рань?
Кралев замолкает. Потом говорит, снизив тон:
— Хотели сходить в мэрию — мы решили сегодня пожениться.
— Скажи пожалуйста!.. А отца никто и не спрашивает… Я, разумеется, ничего не имею против, даже, сказать по правде, рад этому, но все же есть такой обычай…
— Обычаи меняются, ты знаешь… Главное теперь найти Лиду.
— А что в этом хитрого? Пойдем позвоним еще разок. На худой конец, к обеду вернется.
Разговор утихает. Шаги удаляются к кабинету Младенова. Я достаю из кармана «Фигаро» и раскрываю на зарубежных новостях, так как информация о курсе акций и о ценах на молоко меня не особенно интересует. Минут через десять в комнату без стука входит Кралев. Судя по выражению лица, ему не удалось разыскать Лиду.
— Что с очередным номером? — хмуро спрашивает он. — И вообще долго ты собираешься тянуть с этим делом?
В данный момент я почти сожалею, что он не нашел своей зазнобы — занятый ею, он едва ли не забыл о моем существовании.
— Номер выходит завтра, — сухо отвечаю я и снова погружаюсь в чтение.
— Наконец-то. Значит, и ты выходишь завтра. Как мы условились.
— Приготовьте для меня расчет, — говорю я, нахально глядя на него из-за газетной полосы.
— Не бойся. Получишь, что тебе причитается! — подчеркнуто заявляет Кралев.
Ничего не ответив, я снова возвращаюсь к новостям, отлично зная, что этим наверняка приведу его в бешенство, да и препираться с дураками у меня нет никакого желания. Несколько секунд Кралев сверлит меня глазами, но, так как я не нахожу нужным даже взглянуть на него, уходит разъяренный.
В коридоре слышится голос Димова. Шеф только что прибыл и велит Ворону приготовить для него кофе. Дождавшись, пока Димов скроется в кабинете, я выскальзываю из помещения. Мой «ягуар» стоит в двух шагах от Центра. Отпираю отделение, которое здесь принято называть перчаточным ящиком, хотя перчаток никто в нем не держит. Лично я поставил туда доставленный мне на дом аппарат, напоминающий по виду автомобильный радиоприемник. Вращаю ручку. Слышится легкий треск, потом шум открывающейся двери и голос Димова: «Что нового?», и ответ Кралева: «Ничего особенного». Они обмениваются еще кое-какими малозначительными репликами, после чего Кралев, очевидно, покидает комнату.
Моя машина стоит на очень видном и неудобном месте, так как я не нашел более подходящего, а аппарат действует всего метров на пятнадцать. К тому же маловероятно, что сегодня явится кто-нибудь из американских посетителеей — обычно они приходят по субботам, и едва ли я услышу что-нибудь важное. Значит, не стоит рисковать напрасно. Заперев перчаточный ящик, я старательно прячу секретный ключ. Потом завожу мотор и трогаюсь. После долгих и бесцельных на первый взгляд разъездов ставлю около часа дня «ягуар» в небольшой улочке близ Мадлены, в девяти метрах от дома, второй этаж которого занимает Димов. Улочка эта довольно оживленная, так что, если бы даже меня обнаружили, я без труда придумал бы с пяток правдоподобных объяснений. Никто меня не обнаружил, но и мне не удается узнать ничего мало-мальски существенного, кроме того, что отношения между Димовым и Мери Ламур сведены до ледяного молчания, за исключением деловых замечаний хозяйственного характера.