— Нет. Просто-напросто у меня больше денег.
— Тут все говорят только о деньгах. Это ужасно.
— А где говорят о другом?
— Да, но всему должна быть мера.
— Такая у нас профессия, — поясняю. — Мы ведь коммерсанты.
— А я-то думала, что вы боретесь за идеи.
— Идеи? Какие идеи?
— Вам лучше знать. Вы же работаете в эмигрантском Центре.
— А вы бывали в Центре?
— Да вот была на днях. Зашла за папой.
— А вывеску на дверях видели?
— ИМПЕКС или что-то в этом роде.
— Правильно. В этом и состоит наша работа: экспортируем диверсантов и импортируем секретные сведения. Импорт — экспорт. Торговля.
— Вы ужасный человек.
— Не хуже вашего отца. Разница в том, что я не говорю о национальных иделах.
— Своим цинизмом вы превосходите и Мери Ламур.
— Приятно слышать это от вас. Возьмем еще по одной?
— Мерси, я не люблю мастики. Особенно такой вот… А может, нам лучше уйти?
У нее, как видно, и в самом деле испорчено настроение, несмотря на пышно начертанную программу.
— Погодите, — говорю. — Теперь нас ждет приятный вечер.
Приятный вечер близится к концу. Точнее говоря, нас окутывает сине-розовый полумрак «Крейзи хорст салон», программа давно исчерпана, и мы вертимся в ритме старого танго посреди небольшого дансинга.
— Выходит, вы можете, если захотите, быть очень милы в обращении с людьми, — замечает Лида, глядя на меня своими большими карими глазами.
— Не со всеми людьми.
— Я и не жажду, чтоб вы были милы со всеми, — многозначительно говорит девушка.
Ужин прошел довольно хорошо. Фильм — какая-то драма с большой любовью — тоже оказался во вкусе Лиды. Номера с раздеванием в кабаре ловко сочетались с юмористическими скетчами, к тому же артистки, красивые как куклы, не забыли хорошо надушиться. В общем, все шло куда лучше, чем вначале.
— Мне кажется, я могла бы привыкнуть к здешней жизни, будь со мной по-настоящему близкий человек, — возвращается Лида к прежнему разговору, покорно повинуясь мне в ритме танго.
— У вас есть отец.
— Я говорю о человеке по-настоящему близком.
— Понимаю. То, чего вам хочется, каждый норовит найти и не находит. Париж — это большой базар. Как только вы свыкнетесь с мыслью, что надо продаваться, жизнь сразу покажется вам более легкой и сносной.
— Надоели вы с вашим цинизмом. Не портите мне хоть этот вечер.
— Ладно, ладно, — соглашаюсь я и плотнее прижимаю девушку к себе, ощущая ее тело под простым поплиновым платьем, которое, к счастью, в полумраке не очень бросается в глаза.
Танец кончается, и мы возвращаемся за маленький столик.
— Еще одно виски?
— Мерси. Я предпочитаю что-нибудь прохладительное.
— Два швепса! — говорю я проходящему кельнеру.
— И один скотч! — слышится у меня за спиной мягкий женский голос.
Я оборачиваюсь. У стола в бледно-розовом, кружевном платье для коктейля стоит Франсуаз. Какая женщина! Все цвета ей идут. Но в данный момент это не производит на меня никакого впечатления. Вернее, полностью отравляет все.
— Что, ты даже не пригласишь меня сесть? — спрашивает Франсуаз. — Или забыл, что назначил мне свиданье?
— На завтра, — поправляю я, бросая на нее убийственный взгляд.
— На сегодня, а не на завтра, — настаивает Франсуаз, пододвигая стул и устраиваясь за столом. — Многочисленные связи, дорогой мой Эмиль, порождают хаос в личной жизни. Об этом я уже не раз говорила тебе.
Она посматривает на Лиду, точнее, на ее жалкое платьице с тем презрительным сожалением, на какое способны только женщины, и добавляет:
— Но раз уж ты все спутал, то сохраняй хоть хладнокровие. Познакомил бы нас!
Знакомя их, я с ужасом замечаю, что Лида готова заплакать.
— Вы как будто чем-то расстроены, — говорит Франсуаз, снова разглядывая ее. — Он того не стоит. Берите пример с меня: не слишком принимайте его всерьез, и все будет в порядке.
Кельнер приносит напитки и удаляется.
— Пожалуй, мне лучше уйти, — шепчет Лида, едва сдерживая слезы.
— Я тебя провожу, — говорю я.
— Мы вместе проводим ее, — поправляет Франсуаз, — хотя мне сегодня до смерти хочется потанцевать.
Отпив из бокала, она опять переводит взгляд на Лиду:
— Мы вас проводим, не беспокойтесь. На улице стоит моя машина. Дайте только перевести дух и выкурить сигарету.
— Ты садись сзади, — распоряжается брюнетка, когда мы выходим вскоре на улицу и останавливаемся возле ее нового «ситроена».
Я подчиняюсь и, пока машина летит по ночным улицам, рассеянно смотрю на роскошную высокую прическу Франсуаз, с трудом сдерживая желание схватить ее за эту прическу и оттрепать как следует. Лида сидит с нею рядом ни жива ни мертва.
Машина останавливается на Рю де Прованс, и я выхожу, чтоб проводить девушку, но она шепчет даже без всякой злобы, с какой-то апатией:
— Ступайте себе. Я не желаю вас видеть.
Дождавшись, пока она ушла, я возвращаюсь в «ситроен».
— Франсуаз, ты настоящее чудовище! — говорю я в момент, когда машина стремительно срывается с места.
— Оставь свои любовные признания, — прерывает она меня. — Я просто забочусь о деле. В отличие от тебя.
— К делу это не имеет никакого отношения.
— Напротив, это часть дела. Иначе зачем бы я стала связываться? После такого скандальчика наша связь приобретет широкую известность, которая послужит для нас лучшим прикрытием.
Она ведет машину быстро и сноровисто, зорко глядя вперед. Это не мешает ей наблюдать и за мной.
— Ты и в самом деле взгрустнул, — замечает брюнетка почти с удивлением.
— А ты только сейчас обнаруживаешь, что человек может иметь и какие-то человеческие чувства.
— Только человек не нашей профессии, — возражает Франсуаз.
Потом сухо добавляет:
— Я должна сегодня же ознакомить тебя с инструкциями. С завтрашнего дня ты начинаешь действовать.
5
— Тут все говорят только о деньгах. Это ужасно.
— А где говорят о другом?
— Да, но всему должна быть мера.
— Такая у нас профессия, — поясняю. — Мы ведь коммерсанты.
— А я-то думала, что вы боретесь за идеи.
— Идеи? Какие идеи?
— Вам лучше знать. Вы же работаете в эмигрантском Центре.
— А вы бывали в Центре?
— Да вот была на днях. Зашла за папой.
— А вывеску на дверях видели?
— ИМПЕКС или что-то в этом роде.
— Правильно. В этом и состоит наша работа: экспортируем диверсантов и импортируем секретные сведения. Импорт — экспорт. Торговля.
— Вы ужасный человек.
— Не хуже вашего отца. Разница в том, что я не говорю о национальных иделах.
— Своим цинизмом вы превосходите и Мери Ламур.
— Приятно слышать это от вас. Возьмем еще по одной?
— Мерси, я не люблю мастики. Особенно такой вот… А может, нам лучше уйти?
У нее, как видно, и в самом деле испорчено настроение, несмотря на пышно начертанную программу.
— Погодите, — говорю. — Теперь нас ждет приятный вечер.
Приятный вечер близится к концу. Точнее говоря, нас окутывает сине-розовый полумрак «Крейзи хорст салон», программа давно исчерпана, и мы вертимся в ритме старого танго посреди небольшого дансинга.
— Выходит, вы можете, если захотите, быть очень милы в обращении с людьми, — замечает Лида, глядя на меня своими большими карими глазами.
— Не со всеми людьми.
— Я и не жажду, чтоб вы были милы со всеми, — многозначительно говорит девушка.
Ужин прошел довольно хорошо. Фильм — какая-то драма с большой любовью — тоже оказался во вкусе Лиды. Номера с раздеванием в кабаре ловко сочетались с юмористическими скетчами, к тому же артистки, красивые как куклы, не забыли хорошо надушиться. В общем, все шло куда лучше, чем вначале.
— Мне кажется, я могла бы привыкнуть к здешней жизни, будь со мной по-настоящему близкий человек, — возвращается Лида к прежнему разговору, покорно повинуясь мне в ритме танго.
— У вас есть отец.
— Я говорю о человеке по-настоящему близком.
— Понимаю. То, чего вам хочется, каждый норовит найти и не находит. Париж — это большой базар. Как только вы свыкнетесь с мыслью, что надо продаваться, жизнь сразу покажется вам более легкой и сносной.
— Надоели вы с вашим цинизмом. Не портите мне хоть этот вечер.
— Ладно, ладно, — соглашаюсь я и плотнее прижимаю девушку к себе, ощущая ее тело под простым поплиновым платьем, которое, к счастью, в полумраке не очень бросается в глаза.
Танец кончается, и мы возвращаемся за маленький столик.
— Еще одно виски?
— Мерси. Я предпочитаю что-нибудь прохладительное.
— Два швепса! — говорю я проходящему кельнеру.
— И один скотч! — слышится у меня за спиной мягкий женский голос.
Я оборачиваюсь. У стола в бледно-розовом, кружевном платье для коктейля стоит Франсуаз. Какая женщина! Все цвета ей идут. Но в данный момент это не производит на меня никакого впечатления. Вернее, полностью отравляет все.
— Что, ты даже не пригласишь меня сесть? — спрашивает Франсуаз. — Или забыл, что назначил мне свиданье?
— На завтра, — поправляю я, бросая на нее убийственный взгляд.
— На сегодня, а не на завтра, — настаивает Франсуаз, пододвигая стул и устраиваясь за столом. — Многочисленные связи, дорогой мой Эмиль, порождают хаос в личной жизни. Об этом я уже не раз говорила тебе.
Она посматривает на Лиду, точнее, на ее жалкое платьице с тем презрительным сожалением, на какое способны только женщины, и добавляет:
— Но раз уж ты все спутал, то сохраняй хоть хладнокровие. Познакомил бы нас!
Знакомя их, я с ужасом замечаю, что Лида готова заплакать.
— Вы как будто чем-то расстроены, — говорит Франсуаз, снова разглядывая ее. — Он того не стоит. Берите пример с меня: не слишком принимайте его всерьез, и все будет в порядке.
Кельнер приносит напитки и удаляется.
— Пожалуй, мне лучше уйти, — шепчет Лида, едва сдерживая слезы.
— Я тебя провожу, — говорю я.
— Мы вместе проводим ее, — поправляет Франсуаз, — хотя мне сегодня до смерти хочется потанцевать.
Отпив из бокала, она опять переводит взгляд на Лиду:
— Мы вас проводим, не беспокойтесь. На улице стоит моя машина. Дайте только перевести дух и выкурить сигарету.
— Ты садись сзади, — распоряжается брюнетка, когда мы выходим вскоре на улицу и останавливаемся возле ее нового «ситроена».
Я подчиняюсь и, пока машина летит по ночным улицам, рассеянно смотрю на роскошную высокую прическу Франсуаз, с трудом сдерживая желание схватить ее за эту прическу и оттрепать как следует. Лида сидит с нею рядом ни жива ни мертва.
Машина останавливается на Рю де Прованс, и я выхожу, чтоб проводить девушку, но она шепчет даже без всякой злобы, с какой-то апатией:
— Ступайте себе. Я не желаю вас видеть.
Дождавшись, пока она ушла, я возвращаюсь в «ситроен».
— Франсуаз, ты настоящее чудовище! — говорю я в момент, когда машина стремительно срывается с места.
— Оставь свои любовные признания, — прерывает она меня. — Я просто забочусь о деле. В отличие от тебя.
— К делу это не имеет никакого отношения.
— Напротив, это часть дела. Иначе зачем бы я стала связываться? После такого скандальчика наша связь приобретет широкую известность, которая послужит для нас лучшим прикрытием.
Она ведет машину быстро и сноровисто, зорко глядя вперед. Это не мешает ей наблюдать и за мной.
— Ты и в самом деле взгрустнул, — замечает брюнетка почти с удивлением.
— А ты только сейчас обнаруживаешь, что человек может иметь и какие-то человеческие чувства.
— Только человек не нашей профессии, — возражает Франсуаз.
Потом сухо добавляет:
— Я должна сегодня же ознакомить тебя с инструкциями. С завтрашнего дня ты начинаешь действовать.
5
Вот наконец и солнце, и притом не плавающее во мгле, а ясное и теплое. И в самый раз, если учесть, что уже май. Я не фермер, и погода для меня особого значения не имеет, но даже самое безотрадное ремесло становится как бы более сносным, когда выглянет солнце.
Однако солнечно лишь от дома до Центра. В здании Центра о погоде можно узнать только из газет — тут всегда сумрачно и сыро, как в ущелье в зимний день. У меня вечно горит настольная лампа. Я не тружусь даже раздвигать пыльные бархатные портьеры — светлее от этого в комнате все равно не станет.
По столу у меня разбросана корректура очередного номера журнала. Последняя корректура — сверстанная. Через три-четыре дня журнал начнут печатать, а несколькими днями позже он выйдет в свет. Как только пахнущая типографской краской книжка будет положена Димову на стол, я буду уволен. Этот вопрос уже решен. Поэтому мной никто больше не занимается, и даже Кралев не обращает на меня внимания.
Быстро просмотрев корректуру, я отношу ее Милко в соседнюю комнату. К моему удивлению, молчальник оживленно разговаривает с Лидой. Истины ради должен сказать, что в данный момент разговаривает Лида, но Милко слушает ее с явным участием. С не меньшим удивлением я устанавливаю, что они уже перешли на «ты», в то время как мы с Лидой все еще на «вы», и даже не на «вы» — просто обходимся холодными кивками.
Милко прерывает разговор с Лидой, чтоб выслушать мои указания относительно того, каким шрифтом набрать заголовки, а молодая женщина тем временем с безучастным видом смотрит в окно, хотя, кроме серых стен, там ничего увидеть нельзя. Затем молчальник начинает листать корректуру, чтоб посмотреть, велика ли правка, а я сажусь за стол Тони и рассматриваю обложку с отпечатанным на ней содержанием. Оторвавшись от окна, Лида снова подходит к Милко. Но поскольку тот углубился в корректуру, она берет несколько полос и небрежно перелистывает их.
— Ты сочинял этот бисер? — спрашивает она Милко, показывая на передовицу.
Милко бросает взгляд на статью, отрицательно качает головой и снова сосредоточивается на корректуре.
— Тогда, наверно, вы автор? — спрашивает девушка, глянув на меня с неприязнью.
Это первая реплика, которую она соблаговолила бросить мне после того злосчастного вечера.
— Автора нет, — отвечаю я. — У нас большая часть материала идет без подписи. А если и дается подпись, то выдуманная.
— Ну ладно, но кто-то все же сочинил этот бред, — настаивает девушка.
— Почему бред?
— Потому что здесь сплошные небылицы. Получается чуть ли не так, что в Болгарии люди мрут от голода и на каждом углу милиционеры с автоматами подкарауливают мирных граждан.
— Но что вы хотите, это же пропаганда, — бормочу я в ответ.
— Это не пропаганда, а самая гнусная ложь! — восклицает Лида, еще больше возмущенная моим смиренным тоном.
— Скажите об этом своему отцу! — вставляю я.
— И скажу. Вот уж не думала, что ваш Центр такое гнездо лжецов!
— Ш-ш-ш! — предупреждает ее Милко.
— Нечего на меня шикать! — раздражается Лида. — Пускай слышат, плевала я на это.
— Ваш героизм достоин похвалы, — кротко замечаю я. — Только сейчас мы работаем…
— Работаете!.. Разливаете помои вокруг себя… Вот ваша работа!
Схватив со стола сумочку, девушка устремляется к выходу и, отчаянно хлопнув дверью, исчезает.
Какое-то время Милко смотрит на дверь, но тут звонит телефон, и он берет трубку:
— Да, это я… Ладно, какая тебе необходимость приходить, я сам отнесу корректуру… А, нет, выпьем в другой раз. Да, один… Что там у тебя такое важное… Будешь на Сен-Мартен? В семь часов? Что ж, ладно, раз это так важно…
Он кладет трубку, бросает взгляд на дверь, словно надеясь, что там снова появится Лида, потом оборачивается ко мне.
— Зачем дразнишь девушку?
В данный момент меня занимает не столько девушка, сколько нечаянно услышанный разговор, поэтому я отвечаю машинально:
— Как это — дразню?
— Разве нельзя было сказать ей правду: что статья это не моя и не твоя, а прислана нам из другого места?
— С какой стати я должен давать ей объяснения?
— Значит, дразнишь ее.
— Видишь ли, Милко, меня подобные истерики совсем не трогают. Разве отец одевает ее не за счет Центра? Разве франки, на которые мы с тобой ее угощаем, получены не от Центра? Тогда зачем строить из себя честную? Если ты такая честная, забирай свой чемоданчик и убирайся отсюда, нечего мне читать лекции.
Милко снова смотрит на меня задумчиво, но не отвечает. Он сегодня до того, видно, пресытился болтовней, что недели две рта не раскроет. Склонив голову, он углубляется в корректуру. Потом, к моему удивлению, снова поднимает глаза и говорит как бы про себя:
— Несчастная девушка.
Выхожу из Центра как обычно, в двенадцать часов, но не иду в кафе «У болгарина», потому что на улице приятно светит солнце и я приглашен на обед к Франсуаз.
Протискиваясь на своем «ягуаре» сквозь скопление машин на улице Лафайет, я снова перебираю в голове услышанный телефонный разговор. Совершенно ясно, что на другом конце провода был Тони. Ясно и то, что встреча назначена на семь часов вечера. А вот что такое Сен-Мартен? Такое название носят две улицы и бульвар, не говоря уже о ситэ Сен-Мартен, воротах Сен-Мартен и станции метро Сен-Мартен. И совсем не ясен повод для встречи. Это нечто «настолько важное», что Милко должен встретиться с Тони не в кафе, где они бывают каждый день, а где-то на Сен-Мартен. И почему аж в семь? Почему, когда Тони, вероятно, спросил: «Ты один?» — Милко ответил утвердительно, хотя в комнате сидел я и слушал их разговор?
Сворачиваю на Афинское шоссе и выезжаю на улицу Капуцинов. Движение затруднено, однако я кое-как выхожу из положения со своим старым «ягуаром», может быть, именно потому, что он старый. Когда жмешь на такой вот таратайке, люди думают, что тебе все нипочем, потому что ты ничем особенно не рискуешь, и уступают тебе дорогу.
«Да, один». Тони не хотел, чтоб разговор услышал кто-нибудь другой, имея, вероятно, в виду меня, так как почти никто, кроме меня, в эту комнату не заглядывает. «Да, один». Значит, тому, что разговор слышал я, Милко особого значения не придает. Следовательно, либо он не считает этот разговор серьезным, либо не боится меня. Почему? Тут ведь все боятся друг друга. Чем же я мог завоевать его доверие, если за два месяца мы с ним не обменялись и пятью фразами?
С Рю де ла Пе выезжаю на Вандомскую площадь и попадаю на Сент-Оноре. Тут живет Франсуаз. У нее тоже нечто вроде студии, только не того разряда, что у меня.
Гостиная из конца в конец застлана толстым бледно-розовым ковром. Серого цвета стильная мебель обтянута бледно-розовым бархатом. Низенькие полированные столики, лампы в китайских вазах с шелковыми абажурами и все остальное, в том числе горка с напитками. На хозяйке строгое темно-серое платье, долженствующее, очевидно, напомнить мне, что обед будет носить чисто деловой характер.
Захватив с собой все необходимое для скромного аперитива, мы выходим на террасу, где в гуще заботливо поддерживаемых вечнозеленых растений накрыт стол на двоих.
— Тебе недостает оранжевого навеса, — замечаю я, усаживаясь на указанное место и оглядываясь по сторонам.
— Зато ты налицо. Вместе со всеми идущими от тебя неприятностями.
— Держись поприличней. Не забывай, что имеешь дело с человеком, стоящим одной ногой на том свете. А покойникам подавай или хорошее, или ничего.
— Выходит, ты уже прожил два подаренных дня…
— Сегодня второй. Срок дан до воскресенья.
— Не удивительно, что ты тем временем позвонил рыжему… — бормочет Франсуаз, уходя за едой.
Она прекрасно знает, что я никому не звонил. Возможно, даже оценила мою твердость и аккуратность, с которой я уведомил ее о визите рыжеволосого.
За обедом я снова возвращаюсь к нашим американским коллегам:
— Интересно, как это Дуглас не пронюхал, что ты устроила мне побег…
— Потому что, наладив все, я отправилась в «Копакабану», и он мог лично убедиться в моем присутствии. А на другой день явилась проведать тебя на виллу. Слуга пошел доложить обо мне, и я ясно слышала голос Дугласа: «Пускай себе уходит, только ее мне недоставало сейчас!» Они так нашпиговали эту виллу микрофонами, что для сада не хватило.
— Слава богу. Иначе они и деревья убрали бы микрофонами, как новогодние елки игрушками. Кстати, уладился вопрос относительно моей техники?
— Все улажено.
— Она у тебя?
— Извини, но я тебе не магазин радиотоваров. Получишь что требуется, не бойся. А пока ешь.
— Салат был превосходный. Рыба тоже. А о жарком и говорить не приходится, — отзываюсь я в конце обеда. — Франсуаз, нам с тобой стоит подумать о создании семейного очага. Ты отличная хозяйка, и квартира у тебя неплохая.
— Моя квартира предназначена для одинокого человека. Что касается обеда, то он доставлен из ресторана на углу.
— Ты всегда умудряешься окатить меня ведром холодной воды. Тогда окажи мне хотя бы маленькую услугу: мне нужны выписки из банковских счетов мсье Димова.
— Французские законы держат в тайне личные вклады…
— Именно потому я к тебе и обращаюсь. Иначе я бы сам справился. Димов официально вкладывает деньги в Лионский банк. Но я почти уверен, что у него имеются счета и в других банках. Как раз эти счета меня интересуют.
— Хорошо, наведем справку. Да ешь ты, в конце концов!
Она приносит из кухни вазу с фруктами, хрустальный сосуд с крепким кофе, а затем плоскую картонную коробку.
— Это тебе на десерт, — говорит Франсуаз, ставя коробку возле моей чашки.
Открываю коробку. В ней лежит новый черно-серый маузер 7,65 с тремя магазинами.
— Надеюсь, тебе известно, с какой стороны вставляются патроны.
— Как придет время действовать, я позову тебя, чтоб ты вставила, — бормочу я, пряча пистолет с магазинами в свои задние карманы.
— До этого не дойдет. Даже и не воображай, что тебе удастся позабавиться с этим пугачом. Тебе дается пистолет, но это еще не значит, что ты можешь пользоваться им. Кроме…
— Знаю, знаю. Мы поняли друг друга.
Пока мы пьем кофе, я рассказываю Франсуаз последние новости из Центра, уточняю с нею некоторые детали моего поведения на ближайшее будущее и узнаю, каким образом меня снабдят необходимой техникой. Потом встаю, намереваясь уходить, но даже и в строгом платье брюнетка так действует на меня, что я останавливаюсь посреди холла и обнимаю ее.
— Оставь меня… Мне некогда… Да и тебе тоже.
Потом, заметив мой насупленный вид, добавляет:
— Можешь прийти вечерком… Если не раздумаешь… Но не раньше одиннадцати…
Некоторое время я разъезжаю на своем «ягуаре» по бульварам, так как делать мне все равно нечего, и, кроме того, иной раз неплохо и покружить бесцельно, пока не убедишься, что ни впереди тебя, ни позади нет никого, кто вознамерился во что бы то ни стало составить тебе компанию. В данный момент компаньонов нет. Достигнув Рошешуар, я спускаюсь по Мажента и сворачиваю к Северному вокзалу. Найдя место для машины, вхожу в одно из больших кафе перед вокзалом. Ровно в три часа спускаюсь в подвальное помещение, где стоят телефоны-автоматы. Я намерен звонить именно из второй кабины, но в данный момент она, как назло, занята. Достаю из кармана «Франс суар» и бегло просматриваю заголовки. За стеклом в кабине человек с телефонной трубкой в руке. В его губах, двигающихся как бы беззвучно, покачивается незажженная сигарета. Наконец человек вешает трубку и открывает дверь.
— Вы что, с бабушкой беседовали столько времени? — замечаю я с недовольным видом. — Старушка, наверно, глухая.
— Ступайте вы с нею потолкуйте, — мрачно отвечает человек. — Она на том свете.
Вхожу и набираю номер. Мне отвечает незнакомый мужской голос.
— Это Салпетриера?
— Идите вы к черту, — отвечает голос.
Что-то сегодня все, как по уговору, посылают меня в вечную обитель. На крючке под телефоном болтается кем-то забытый ключ с металлическим номером 56. На всякий случай кладу его в карман и покидаю кабину. Наверху, в заведении, выпиваю у стойки чашку кофе, рассеянно глядя вокруг. Присутствующие не обращают на меня никакого внимания. Оставляю обязательный франк, выхожу, пересекаю улицу и оказываюсь у входа в вокзал. Подойдя к шкафам для хранения ручного багажа, нахожу дверку с номером 56. Отпираю ее только что найденным ключом. В шкафчике обнаруживаю не очень большую черную сумку, хотя и довольно увесистую. Хорошо, что «ягуар» рядом. Двумя минутами позже я уже трогаюсь с места, не зная толком, куда мне ехать. И поскольку двигаться в неизвестность не в моем характере — вопреки моим лживым уверениям в противном, — я останавливаюсь на пустынной улочке и раскрываю сумку. В записной книжке, найденной точно в указанном месте, ясно обозначено направление и адрес. Закрыв сумку, еду дальше.
Предприятие находится где-то за Порт Клинанкуром, у входа висит большая ржавая вывеска: «Автомобили — купля-продажа». Пожилой мужчина в замасленном и выгоревшем синем комбинезоне стоит у входа в свою убогую конторку и хмуро наблюдает за моими маневрами.
— Машину с повреждениями я не покупаю, — предупреждает он, когда я наконец останавливаюсь.
— Я не продаю, — успокаиваю человека в комбинезоне. — Меня прислал Жак.
Пронзив меня взглядом, он кивает.
— Чем могу служить?
— Поставьте мне одну деталь.
— А она у вас есть?
Я указываю глазами на сумку, стоящую на сиденье.
— Где вам ее поставить?
— Под шасси, у картера.
— Ладно.
Человек садится за руль и ставит мой «ягуар» на бетонную яму.
— Ладно, — снова повторяет он, вылезая из ямы. — Не такая уж она изношенная, как кажется.
Пока человек подбирает подходящую коробочку, чтоб поместить в нее мою «деталь», и пока он привинчивает коробочку к шасси, из пристройки дважды с любопытством высовывается голова молодой женщины. Эта женщина с прыщеватым лицом и в бигуди явно удивлена тем, что клиент не иначе как заблудился, попав сюда.
— Моя жена, — успокаивающе бормочет хозяин.
Он оказывается сноровистей, чем я ожидал. Проходит полчаса, и «деталь» уже надежно привинчена к шасси. Пользуясь случаем, я решаю уладить еще одно дело. Уже в конторе, перед тем как расплатиться, я объясняю, в чем оно состоит, и достаю при этом из брючных карманов маузер с магазинами. Человек снова кивает. Принеся откуда-то банку из-под масел «шелл», он с усилием вытаскивает крышку, очевидно заранее тщательно подогнанную. Потом завертывает пистолет с магазинами в концы для протирания машины, запихивает их в банку и опять закрывает ее крышкой.
— Бросьте банку в багажник, пускай там болтается — никто на нее не обратит внимания.
Рассчитавшись, я так и делаю. После чего завожу мотор и приветливо машу рукой. Тут же высовывает свое прыщеватое лицо женщина в бигуди — это, мол, и ее касается.
Пока я лавирую между машинами на бульваре Орнано, меня настойчиво донимает мысль о Сен-Мартене. Самое верное — взять на мушку Милко, и он сам отбуксирует меня до места встречи. Но мне неизвестно где он живет, к тому же я мало верю, что он в это время околачивается в кафе. А вот Тони наверняка там, и поскольку он второй участник встречи, то в такой же мере можно рассчитывать и на его услугу.
Въехав на Рю де Паради, я обнаруживаю, что черная «симка» Тони стоит на своем обычном месте. Миновав ее, въезжаю задним ходом в ближайший переулок и ставлю «ягуар» за каким-то грузным «шевроле» с тем расчетом, чтобы при надобности можно было без труда снова выкатить на Рю де Паради. После этого я вылезаю из машины, желая поразмяться.
— Наконец-то я вижу друга! — встречает меня Тони, когда я в пятом часу вхожу в кафе «У болгарина».
Перед ним, как всегда, стоит наполненная рюмка, однако он не под градусом. Подсев к нему, я заказываю кружку пива.
— Понимаю, браток, почему ты в одиночестве, но не в моих силах тебе помочь, — сочувственно подмигивает Тони.
— А вот мне не понятно, что именно понятно тебе, — отвечаю я, закуривая «зеленые».
Человек — это животное, обладающее той особенностью, что привыкает ко всему, даже к «зеленым». Другой табак, мне кажется, я бы уже и нюхать не смог.
— Не старайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле, — бормочет Тони. — Мы уже знаем, что Кралев умыкнул ее у тебя из-под самого носа. И чтоб как-то утешиться, ты льнешь к француженке… видная такая брюнетка… но не то что наша…
— Выдумываешь…
— Тут, браток, все известно… Ничего, что Париж велик… И чем скорее ты это поймешь, тем меньше будешь делать глупостей.
— А насчет Кралева ты сочиняешь, — говорю я с кислой миной, хотя в данный момент Кралев так же мало меня интересует, как и Лида.
— Сочиняю? Жалко, что ты не подоспел к обеду, сам увидел бы, как они ворковали вон за тем столиком. А потом Кралев повел ее в Эльзасскую пивную. Что ни говори, а наш Кралев мужик не промах. Если уж что задумал, непременно своего добьется.
— Чепуха! — настаиваю я. — Кралев не бабник. Злость мешает ему ухаживать за женщинами.
— Он не бабник, ты прав, — соглашается Тони. — Но если уж загорится, поберегись, браток. Такой загорается раз в жизни, и не завидую тому, кто встанет у него на пути.
Мы еще продолжаем развивать эту тему, причем я делаю вид, что сплетни вокруг Лиды меня мало трогают, с таким, однако, расчетом, чтоб Тони понял притворство, хотя меня по-настоящему все это не волнует. Но постепенно убеждаюсь, что и собеседника моего мало занимает наш разговор, что мысли его где-то далеко. Как видно, и в самом деле случилось либо должно случиться что-то очень важное, раз даже такому, как Тони не пьется.
Около шести часов, как я и ожидал, он расплачивается и уходит под тем предлогом, что ему захотелось подремать. В заведении нет болгар, кроме нас, если не считать владельца, занятого подсчетом выручки. Это освобождает меня от необходимости прибегать к сложным маневрам. Через две минуты я тоже покидаю кафе, сворачиваю в переулок, сажусь в «ягуар», завожу мотор и жду черную «симку».
Следить из машины за человеком, который допускает, что за ним могут следить, дело довольно муторное. Но следить за ним из машины, которую он может легко узнать по виду на расстоянии трехсот метров, просто глупо. К сожалению, у меня нет иного выбора, и я уже готов пойти на такую глупость, как глазам моим представляется неожиданное зрелище: Тони пешком пересекает площадь и идет в направлении, обратном предполагаемому. Я решаю выждать минуту в «ягуаре», пока он немного оторвется от меня, потом вылезаю и иду за ним следом.
То обстоятельство, что Тони махнул рукой на свою машину и пошел в противоположную сторону, можно объяснить различными причинами. Перед встречей он решил сделать покупку или что-то в этом роде. Решил приехать в условленное место на такси, а не на своей «симке». Хочет проверить, не ведется ли за ним наблюдение. До свидания с Милко ему предстоит другая встреча. Просто не хочет являться на место встречи, указанное им самим.
Двигаясь вдоль вереницы выстроившихся автомобилей, в известной мере служащих мне прикрытием, и наблюдая за маленькой фигуркой вдали, я взвешиваю в уме все эти возможные причины и некоторые из них исключаю. Если бы Тони собирался делать покупки, то использовал бы для этого послеобеденное время, а не откладывал до последних минут. Если бы хотел удостовериться, что за ним следят, вышел бы гораздо раньше, с запасом времени для проверки и для того, чтоб оторваться от преследователя. Не желая являться в указанное место на «симке», мог бы оставить ее подальше и дойти пешком. Остаются, значит, две последние возможности, из которых вторая представляется мне весьма маловероятной.
Однако солнечно лишь от дома до Центра. В здании Центра о погоде можно узнать только из газет — тут всегда сумрачно и сыро, как в ущелье в зимний день. У меня вечно горит настольная лампа. Я не тружусь даже раздвигать пыльные бархатные портьеры — светлее от этого в комнате все равно не станет.
По столу у меня разбросана корректура очередного номера журнала. Последняя корректура — сверстанная. Через три-четыре дня журнал начнут печатать, а несколькими днями позже он выйдет в свет. Как только пахнущая типографской краской книжка будет положена Димову на стол, я буду уволен. Этот вопрос уже решен. Поэтому мной никто больше не занимается, и даже Кралев не обращает на меня внимания.
Быстро просмотрев корректуру, я отношу ее Милко в соседнюю комнату. К моему удивлению, молчальник оживленно разговаривает с Лидой. Истины ради должен сказать, что в данный момент разговаривает Лида, но Милко слушает ее с явным участием. С не меньшим удивлением я устанавливаю, что они уже перешли на «ты», в то время как мы с Лидой все еще на «вы», и даже не на «вы» — просто обходимся холодными кивками.
Милко прерывает разговор с Лидой, чтоб выслушать мои указания относительно того, каким шрифтом набрать заголовки, а молодая женщина тем временем с безучастным видом смотрит в окно, хотя, кроме серых стен, там ничего увидеть нельзя. Затем молчальник начинает листать корректуру, чтоб посмотреть, велика ли правка, а я сажусь за стол Тони и рассматриваю обложку с отпечатанным на ней содержанием. Оторвавшись от окна, Лида снова подходит к Милко. Но поскольку тот углубился в корректуру, она берет несколько полос и небрежно перелистывает их.
— Ты сочинял этот бисер? — спрашивает она Милко, показывая на передовицу.
Милко бросает взгляд на статью, отрицательно качает головой и снова сосредоточивается на корректуре.
— Тогда, наверно, вы автор? — спрашивает девушка, глянув на меня с неприязнью.
Это первая реплика, которую она соблаговолила бросить мне после того злосчастного вечера.
— Автора нет, — отвечаю я. — У нас большая часть материала идет без подписи. А если и дается подпись, то выдуманная.
— Ну ладно, но кто-то все же сочинил этот бред, — настаивает девушка.
— Почему бред?
— Потому что здесь сплошные небылицы. Получается чуть ли не так, что в Болгарии люди мрут от голода и на каждом углу милиционеры с автоматами подкарауливают мирных граждан.
— Но что вы хотите, это же пропаганда, — бормочу я в ответ.
— Это не пропаганда, а самая гнусная ложь! — восклицает Лида, еще больше возмущенная моим смиренным тоном.
— Скажите об этом своему отцу! — вставляю я.
— И скажу. Вот уж не думала, что ваш Центр такое гнездо лжецов!
— Ш-ш-ш! — предупреждает ее Милко.
— Нечего на меня шикать! — раздражается Лида. — Пускай слышат, плевала я на это.
— Ваш героизм достоин похвалы, — кротко замечаю я. — Только сейчас мы работаем…
— Работаете!.. Разливаете помои вокруг себя… Вот ваша работа!
Схватив со стола сумочку, девушка устремляется к выходу и, отчаянно хлопнув дверью, исчезает.
Какое-то время Милко смотрит на дверь, но тут звонит телефон, и он берет трубку:
— Да, это я… Ладно, какая тебе необходимость приходить, я сам отнесу корректуру… А, нет, выпьем в другой раз. Да, один… Что там у тебя такое важное… Будешь на Сен-Мартен? В семь часов? Что ж, ладно, раз это так важно…
Он кладет трубку, бросает взгляд на дверь, словно надеясь, что там снова появится Лида, потом оборачивается ко мне.
— Зачем дразнишь девушку?
В данный момент меня занимает не столько девушка, сколько нечаянно услышанный разговор, поэтому я отвечаю машинально:
— Как это — дразню?
— Разве нельзя было сказать ей правду: что статья это не моя и не твоя, а прислана нам из другого места?
— С какой стати я должен давать ей объяснения?
— Значит, дразнишь ее.
— Видишь ли, Милко, меня подобные истерики совсем не трогают. Разве отец одевает ее не за счет Центра? Разве франки, на которые мы с тобой ее угощаем, получены не от Центра? Тогда зачем строить из себя честную? Если ты такая честная, забирай свой чемоданчик и убирайся отсюда, нечего мне читать лекции.
Милко снова смотрит на меня задумчиво, но не отвечает. Он сегодня до того, видно, пресытился болтовней, что недели две рта не раскроет. Склонив голову, он углубляется в корректуру. Потом, к моему удивлению, снова поднимает глаза и говорит как бы про себя:
— Несчастная девушка.
Выхожу из Центра как обычно, в двенадцать часов, но не иду в кафе «У болгарина», потому что на улице приятно светит солнце и я приглашен на обед к Франсуаз.
Протискиваясь на своем «ягуаре» сквозь скопление машин на улице Лафайет, я снова перебираю в голове услышанный телефонный разговор. Совершенно ясно, что на другом конце провода был Тони. Ясно и то, что встреча назначена на семь часов вечера. А вот что такое Сен-Мартен? Такое название носят две улицы и бульвар, не говоря уже о ситэ Сен-Мартен, воротах Сен-Мартен и станции метро Сен-Мартен. И совсем не ясен повод для встречи. Это нечто «настолько важное», что Милко должен встретиться с Тони не в кафе, где они бывают каждый день, а где-то на Сен-Мартен. И почему аж в семь? Почему, когда Тони, вероятно, спросил: «Ты один?» — Милко ответил утвердительно, хотя в комнате сидел я и слушал их разговор?
Сворачиваю на Афинское шоссе и выезжаю на улицу Капуцинов. Движение затруднено, однако я кое-как выхожу из положения со своим старым «ягуаром», может быть, именно потому, что он старый. Когда жмешь на такой вот таратайке, люди думают, что тебе все нипочем, потому что ты ничем особенно не рискуешь, и уступают тебе дорогу.
«Да, один». Тони не хотел, чтоб разговор услышал кто-нибудь другой, имея, вероятно, в виду меня, так как почти никто, кроме меня, в эту комнату не заглядывает. «Да, один». Значит, тому, что разговор слышал я, Милко особого значения не придает. Следовательно, либо он не считает этот разговор серьезным, либо не боится меня. Почему? Тут ведь все боятся друг друга. Чем же я мог завоевать его доверие, если за два месяца мы с ним не обменялись и пятью фразами?
С Рю де ла Пе выезжаю на Вандомскую площадь и попадаю на Сент-Оноре. Тут живет Франсуаз. У нее тоже нечто вроде студии, только не того разряда, что у меня.
Гостиная из конца в конец застлана толстым бледно-розовым ковром. Серого цвета стильная мебель обтянута бледно-розовым бархатом. Низенькие полированные столики, лампы в китайских вазах с шелковыми абажурами и все остальное, в том числе горка с напитками. На хозяйке строгое темно-серое платье, долженствующее, очевидно, напомнить мне, что обед будет носить чисто деловой характер.
Захватив с собой все необходимое для скромного аперитива, мы выходим на террасу, где в гуще заботливо поддерживаемых вечнозеленых растений накрыт стол на двоих.
— Тебе недостает оранжевого навеса, — замечаю я, усаживаясь на указанное место и оглядываясь по сторонам.
— Зато ты налицо. Вместе со всеми идущими от тебя неприятностями.
— Держись поприличней. Не забывай, что имеешь дело с человеком, стоящим одной ногой на том свете. А покойникам подавай или хорошее, или ничего.
— Выходит, ты уже прожил два подаренных дня…
— Сегодня второй. Срок дан до воскресенья.
— Не удивительно, что ты тем временем позвонил рыжему… — бормочет Франсуаз, уходя за едой.
Она прекрасно знает, что я никому не звонил. Возможно, даже оценила мою твердость и аккуратность, с которой я уведомил ее о визите рыжеволосого.
За обедом я снова возвращаюсь к нашим американским коллегам:
— Интересно, как это Дуглас не пронюхал, что ты устроила мне побег…
— Потому что, наладив все, я отправилась в «Копакабану», и он мог лично убедиться в моем присутствии. А на другой день явилась проведать тебя на виллу. Слуга пошел доложить обо мне, и я ясно слышала голос Дугласа: «Пускай себе уходит, только ее мне недоставало сейчас!» Они так нашпиговали эту виллу микрофонами, что для сада не хватило.
— Слава богу. Иначе они и деревья убрали бы микрофонами, как новогодние елки игрушками. Кстати, уладился вопрос относительно моей техники?
— Все улажено.
— Она у тебя?
— Извини, но я тебе не магазин радиотоваров. Получишь что требуется, не бойся. А пока ешь.
— Салат был превосходный. Рыба тоже. А о жарком и говорить не приходится, — отзываюсь я в конце обеда. — Франсуаз, нам с тобой стоит подумать о создании семейного очага. Ты отличная хозяйка, и квартира у тебя неплохая.
— Моя квартира предназначена для одинокого человека. Что касается обеда, то он доставлен из ресторана на углу.
— Ты всегда умудряешься окатить меня ведром холодной воды. Тогда окажи мне хотя бы маленькую услугу: мне нужны выписки из банковских счетов мсье Димова.
— Французские законы держат в тайне личные вклады…
— Именно потому я к тебе и обращаюсь. Иначе я бы сам справился. Димов официально вкладывает деньги в Лионский банк. Но я почти уверен, что у него имеются счета и в других банках. Как раз эти счета меня интересуют.
— Хорошо, наведем справку. Да ешь ты, в конце концов!
Она приносит из кухни вазу с фруктами, хрустальный сосуд с крепким кофе, а затем плоскую картонную коробку.
— Это тебе на десерт, — говорит Франсуаз, ставя коробку возле моей чашки.
Открываю коробку. В ней лежит новый черно-серый маузер 7,65 с тремя магазинами.
— Надеюсь, тебе известно, с какой стороны вставляются патроны.
— Как придет время действовать, я позову тебя, чтоб ты вставила, — бормочу я, пряча пистолет с магазинами в свои задние карманы.
— До этого не дойдет. Даже и не воображай, что тебе удастся позабавиться с этим пугачом. Тебе дается пистолет, но это еще не значит, что ты можешь пользоваться им. Кроме…
— Знаю, знаю. Мы поняли друг друга.
Пока мы пьем кофе, я рассказываю Франсуаз последние новости из Центра, уточняю с нею некоторые детали моего поведения на ближайшее будущее и узнаю, каким образом меня снабдят необходимой техникой. Потом встаю, намереваясь уходить, но даже и в строгом платье брюнетка так действует на меня, что я останавливаюсь посреди холла и обнимаю ее.
— Оставь меня… Мне некогда… Да и тебе тоже.
Потом, заметив мой насупленный вид, добавляет:
— Можешь прийти вечерком… Если не раздумаешь… Но не раньше одиннадцати…
Некоторое время я разъезжаю на своем «ягуаре» по бульварам, так как делать мне все равно нечего, и, кроме того, иной раз неплохо и покружить бесцельно, пока не убедишься, что ни впереди тебя, ни позади нет никого, кто вознамерился во что бы то ни стало составить тебе компанию. В данный момент компаньонов нет. Достигнув Рошешуар, я спускаюсь по Мажента и сворачиваю к Северному вокзалу. Найдя место для машины, вхожу в одно из больших кафе перед вокзалом. Ровно в три часа спускаюсь в подвальное помещение, где стоят телефоны-автоматы. Я намерен звонить именно из второй кабины, но в данный момент она, как назло, занята. Достаю из кармана «Франс суар» и бегло просматриваю заголовки. За стеклом в кабине человек с телефонной трубкой в руке. В его губах, двигающихся как бы беззвучно, покачивается незажженная сигарета. Наконец человек вешает трубку и открывает дверь.
— Вы что, с бабушкой беседовали столько времени? — замечаю я с недовольным видом. — Старушка, наверно, глухая.
— Ступайте вы с нею потолкуйте, — мрачно отвечает человек. — Она на том свете.
Вхожу и набираю номер. Мне отвечает незнакомый мужской голос.
— Это Салпетриера?
— Идите вы к черту, — отвечает голос.
Что-то сегодня все, как по уговору, посылают меня в вечную обитель. На крючке под телефоном болтается кем-то забытый ключ с металлическим номером 56. На всякий случай кладу его в карман и покидаю кабину. Наверху, в заведении, выпиваю у стойки чашку кофе, рассеянно глядя вокруг. Присутствующие не обращают на меня никакого внимания. Оставляю обязательный франк, выхожу, пересекаю улицу и оказываюсь у входа в вокзал. Подойдя к шкафам для хранения ручного багажа, нахожу дверку с номером 56. Отпираю ее только что найденным ключом. В шкафчике обнаруживаю не очень большую черную сумку, хотя и довольно увесистую. Хорошо, что «ягуар» рядом. Двумя минутами позже я уже трогаюсь с места, не зная толком, куда мне ехать. И поскольку двигаться в неизвестность не в моем характере — вопреки моим лживым уверениям в противном, — я останавливаюсь на пустынной улочке и раскрываю сумку. В записной книжке, найденной точно в указанном месте, ясно обозначено направление и адрес. Закрыв сумку, еду дальше.
Предприятие находится где-то за Порт Клинанкуром, у входа висит большая ржавая вывеска: «Автомобили — купля-продажа». Пожилой мужчина в замасленном и выгоревшем синем комбинезоне стоит у входа в свою убогую конторку и хмуро наблюдает за моими маневрами.
— Машину с повреждениями я не покупаю, — предупреждает он, когда я наконец останавливаюсь.
— Я не продаю, — успокаиваю человека в комбинезоне. — Меня прислал Жак.
Пронзив меня взглядом, он кивает.
— Чем могу служить?
— Поставьте мне одну деталь.
— А она у вас есть?
Я указываю глазами на сумку, стоящую на сиденье.
— Где вам ее поставить?
— Под шасси, у картера.
— Ладно.
Человек садится за руль и ставит мой «ягуар» на бетонную яму.
— Ладно, — снова повторяет он, вылезая из ямы. — Не такая уж она изношенная, как кажется.
Пока человек подбирает подходящую коробочку, чтоб поместить в нее мою «деталь», и пока он привинчивает коробочку к шасси, из пристройки дважды с любопытством высовывается голова молодой женщины. Эта женщина с прыщеватым лицом и в бигуди явно удивлена тем, что клиент не иначе как заблудился, попав сюда.
— Моя жена, — успокаивающе бормочет хозяин.
Он оказывается сноровистей, чем я ожидал. Проходит полчаса, и «деталь» уже надежно привинчена к шасси. Пользуясь случаем, я решаю уладить еще одно дело. Уже в конторе, перед тем как расплатиться, я объясняю, в чем оно состоит, и достаю при этом из брючных карманов маузер с магазинами. Человек снова кивает. Принеся откуда-то банку из-под масел «шелл», он с усилием вытаскивает крышку, очевидно заранее тщательно подогнанную. Потом завертывает пистолет с магазинами в концы для протирания машины, запихивает их в банку и опять закрывает ее крышкой.
— Бросьте банку в багажник, пускай там болтается — никто на нее не обратит внимания.
Рассчитавшись, я так и делаю. После чего завожу мотор и приветливо машу рукой. Тут же высовывает свое прыщеватое лицо женщина в бигуди — это, мол, и ее касается.
Пока я лавирую между машинами на бульваре Орнано, меня настойчиво донимает мысль о Сен-Мартене. Самое верное — взять на мушку Милко, и он сам отбуксирует меня до места встречи. Но мне неизвестно где он живет, к тому же я мало верю, что он в это время околачивается в кафе. А вот Тони наверняка там, и поскольку он второй участник встречи, то в такой же мере можно рассчитывать и на его услугу.
Въехав на Рю де Паради, я обнаруживаю, что черная «симка» Тони стоит на своем обычном месте. Миновав ее, въезжаю задним ходом в ближайший переулок и ставлю «ягуар» за каким-то грузным «шевроле» с тем расчетом, чтобы при надобности можно было без труда снова выкатить на Рю де Паради. После этого я вылезаю из машины, желая поразмяться.
— Наконец-то я вижу друга! — встречает меня Тони, когда я в пятом часу вхожу в кафе «У болгарина».
Перед ним, как всегда, стоит наполненная рюмка, однако он не под градусом. Подсев к нему, я заказываю кружку пива.
— Понимаю, браток, почему ты в одиночестве, но не в моих силах тебе помочь, — сочувственно подмигивает Тони.
— А вот мне не понятно, что именно понятно тебе, — отвечаю я, закуривая «зеленые».
Человек — это животное, обладающее той особенностью, что привыкает ко всему, даже к «зеленым». Другой табак, мне кажется, я бы уже и нюхать не смог.
— Не старайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле, — бормочет Тони. — Мы уже знаем, что Кралев умыкнул ее у тебя из-под самого носа. И чтоб как-то утешиться, ты льнешь к француженке… видная такая брюнетка… но не то что наша…
— Выдумываешь…
— Тут, браток, все известно… Ничего, что Париж велик… И чем скорее ты это поймешь, тем меньше будешь делать глупостей.
— А насчет Кралева ты сочиняешь, — говорю я с кислой миной, хотя в данный момент Кралев так же мало меня интересует, как и Лида.
— Сочиняю? Жалко, что ты не подоспел к обеду, сам увидел бы, как они ворковали вон за тем столиком. А потом Кралев повел ее в Эльзасскую пивную. Что ни говори, а наш Кралев мужик не промах. Если уж что задумал, непременно своего добьется.
— Чепуха! — настаиваю я. — Кралев не бабник. Злость мешает ему ухаживать за женщинами.
— Он не бабник, ты прав, — соглашается Тони. — Но если уж загорится, поберегись, браток. Такой загорается раз в жизни, и не завидую тому, кто встанет у него на пути.
Мы еще продолжаем развивать эту тему, причем я делаю вид, что сплетни вокруг Лиды меня мало трогают, с таким, однако, расчетом, чтоб Тони понял притворство, хотя меня по-настоящему все это не волнует. Но постепенно убеждаюсь, что и собеседника моего мало занимает наш разговор, что мысли его где-то далеко. Как видно, и в самом деле случилось либо должно случиться что-то очень важное, раз даже такому, как Тони не пьется.
Около шести часов, как я и ожидал, он расплачивается и уходит под тем предлогом, что ему захотелось подремать. В заведении нет болгар, кроме нас, если не считать владельца, занятого подсчетом выручки. Это освобождает меня от необходимости прибегать к сложным маневрам. Через две минуты я тоже покидаю кафе, сворачиваю в переулок, сажусь в «ягуар», завожу мотор и жду черную «симку».
Следить из машины за человеком, который допускает, что за ним могут следить, дело довольно муторное. Но следить за ним из машины, которую он может легко узнать по виду на расстоянии трехсот метров, просто глупо. К сожалению, у меня нет иного выбора, и я уже готов пойти на такую глупость, как глазам моим представляется неожиданное зрелище: Тони пешком пересекает площадь и идет в направлении, обратном предполагаемому. Я решаю выждать минуту в «ягуаре», пока он немного оторвется от меня, потом вылезаю и иду за ним следом.
То обстоятельство, что Тони махнул рукой на свою машину и пошел в противоположную сторону, можно объяснить различными причинами. Перед встречей он решил сделать покупку или что-то в этом роде. Решил приехать в условленное место на такси, а не на своей «симке». Хочет проверить, не ведется ли за ним наблюдение. До свидания с Милко ему предстоит другая встреча. Просто не хочет являться на место встречи, указанное им самим.
Двигаясь вдоль вереницы выстроившихся автомобилей, в известной мере служащих мне прикрытием, и наблюдая за маленькой фигуркой вдали, я взвешиваю в уме все эти возможные причины и некоторые из них исключаю. Если бы Тони собирался делать покупки, то использовал бы для этого послеобеденное время, а не откладывал до последних минут. Если бы хотел удостовериться, что за ним следят, вышел бы гораздо раньше, с запасом времени для проверки и для того, чтоб оторваться от преследователя. Не желая являться в указанное место на «симке», мог бы оставить ее подальше и дойти пешком. Остаются, значит, две последние возможности, из которых вторая представляется мне весьма маловероятной.