В то самое мгновение, когда Ворон ступает на последнюю ступеньку, я стремительно бросаюсь на площадку и, сосредоточив все свои силы в правой ноге, пихаю охрану Центра прямо в живот. Ворон взмахивает руками, стараясь удержаться, но, так как сзади ухватиться не за что, он падает спиной на лестницу и скатывается на нижнюю площадку. Перепрыгивая через две ступени, я бегу за ним следом, но, приподнявшись, Ворон вцепляется в меня, когда я пробегаю мимо. Я помогаю ему встать и новым ударом, на сей раз прямо в желтые зубы, отправляю его на следующую площадку. Теперь Ворон замирает на месте, но, поскольку он имел счастье упасть на голову, возможно, не сразу придет в себя.
Я перевожу дух, иду медленнее, как человек, вышедший поглядеть, что творится вокруг и чем вызвана такая суматоха. Внизу, у входа, собралась группа жильцов и случайных зевак. Кралева и Ужа среди них нет. Смешиваюсь с толпой, чтобы послушать комментарии, но, убедившись, что никто не обращает на меня внимания, направляюсь вниз по улице и думаю о том, что эти парижские зеваки поистине странное племя. Волнуются из-за горящей на крыше кучки газет, не подозревая о том, что этажом ниже, может быть, лежит убитый некий политический лидер.
9
Я перевожу дух, иду медленнее, как человек, вышедший поглядеть, что творится вокруг и чем вызвана такая суматоха. Внизу, у входа, собралась группа жильцов и случайных зевак. Кралева и Ужа среди них нет. Смешиваюсь с толпой, чтобы послушать комментарии, но, убедившись, что никто не обращает на меня внимания, направляюсь вниз по улице и думаю о том, что эти парижские зеваки поистине странное племя. Волнуются из-за горящей на крыше кучки газет, не подозревая о том, что этажом ниже, может быть, лежит убитый некий политический лидер.
9
На моих часах только девять, и мне приходит в голову, что они остановились. Все же я подношу их к уху — нет, работают нормально. Столько всего случилось за последнее время, что, как мне кажется, должна быть по меньшей мере полночь.
Разумеется, то, что сейчас только девять, мне как нельзя более кстати. Взяв на Лафайет такси, я еду на Вивьен, чтоб там пересесть в «ягуар». Оказывается, я совершенно напрасно отпустил такси — моей машины нет на месте.
Иду по узкой улочке обратно, обдумывая по дороге, что мне предпринять. И лишь перед зданием Биржи устанавливаю, что за мною следят с близкого расстояния, и весьма усиленно: один тип идет впереди меня, другой позади, а третий следует рядышком по мостовой, восседая на зеленой «веспе».
Примененная система слежки не оставляет места для сомнений, что в данном случае я имею дело не с кралевскими людьми. Предыдущее наблюдение с грузовичка и темно-синего «меркурия» тоже затея не Кралева. Это либо американцы, либо мои друзья французы. Вероятнее всего, французы.
Кого-нибудь более чувствительного, чем я, наверное, обидел бы факт, что после такой самоотверженной работы в пользу определенных служб эти самые службы берут тебя на мушку. Я, однако, редко позволяю себе роскошь проявлять чувствительность и достаточно хорошо знаю правила игры, чтобы рассчитывать на благодарность.
Единственно, в чем я отдаю себе отчет, идя в сторону Больших Бульваров в сопровождении двух пешеходов и едущего «веспе», это то, что, хотя я нахожусь под открытым небом, положение мое почти столь же трагично, как в ловушке на чердаке. Операция «Незабудка» начнется не позднее послезавтра. Кралев, вероятно, уже летит по шоссе на Марсель. Он расправится с Лидой, отдаст ее в надежные рууки, после чего улетит в Грецию или Турцию, чтоб лично заняться операцией. Знаю о предстоящем покушении на жизнь десятков тысяч невинных людей только я — жалкий безоружный одиночка, плетущийся по парижским бульварам под зорким наблюдением трех французских соглядатаев, лишившийся своего передатчика, автомашины, оружия и оставшийся ко всему прочему с несколькими франками в кармане.
Медленно шагая по улице, я без всякого смысла всматриваюсь в витрины ювелирных мастерских, украшенных мелкими монетами, червонцами и таблицами, сообщающими прохожим о курсе турецкой лиры и наполеондора. Иду, почти не ощущая под собою ног, почти не ощущая самого себя, почти не ощущая ничего, кроме тягостного чувства пустоты, безнадежной отрешенности в беспредельном пустом пространстве, где раздаются одинокие шаги человека, которым, быть может, являюсь я сам.
«Ладно, забирайте меня! Все равно я уже ни на что не годен!» — мысленно предлагаю я соглядатаям, машинально прикидывая одновременно, действительно ли я ни на что не годен или это просто усталость заставляет меня разыгрывать трагедии.
Я мог бы зайти к Франсуаз. Она говорила сегодня, что после семи будет дома. Мог бы пойти к ней и рассказать все, что мне известно об операции «Незабудка». Но Франсуаз — рядовой служащий, такой же, как я. Сама она не в состоянии что-либо решить, а что решат другие, неизвестно. По всей вероятности, не станут вступать в конфликт с американцами только ради того, чтобы произвести на меня хорошее впечатление.
И все же посетить Франсуаз необходимо. Не для того, чтоб посвятить ее в тайну относительно операции «Незабудка», а чтобы уладить кое-какие другие дела. И между прочим сказать ей, что такая вот слежка за своими людьми — настоящее расхищение государственных средств.
Выхожу на Большие Бульвары и на первой же стоянке беру такси. С досадой, но и с некоторой гордостью констатирую, что через две минуты пеший эскорт сменяется автомобильным. Бывают, значит, моменты, когда и мелкая сошка пользуется своей долей внимания общества.
Открыв мне, Франсуаз вводит меня в свою «студию» без грубостей, но и без тени теплоты. Точнее сказать, с ледяным спокойствием. Даже не поверишь, что каких-то десять часов назад эта самая женщина замирала в моих объятиях. Впрочем, мне не раз приходило в голову, что, лаская меня одной рукой, она может, глазом не моргнув, всадить в меня пулю другой. Притом не по злобе, а потому, что этого требует дело.
— Что тебя сюда привело? — холодно спрашивает она с такой неприязнью, что фраза для меня звучит примерно так: «Ни за что бы не подумала, что у тебя хватит наглости появиться снова».
— Может, ты хотя бы предложишь мне сесть? — отвечаю вопросом.
Женщина безучастно пожимает плечами.
— Располагайся. Только имей в виду, что не смогу уделить тебе много времени.
— Я и сам тороплюсь. Меня ждут ваши преследователи. Нельзя же заставлять их томиться, посматривая на часы.
Пропустив мое замечание мимо ушей, она берет со стола «синие» и закуривает, продолжая стоять. И вообще ведет себя так, что ее прежние грубости кажутся мне сейчас сентиментальными пустячками.
— Мне бы хотелось знать, Франсуаз, в чем именно я провинился?
Раньше она говорила в подобных случаях: «А ты как думаешь?» или «Не прикидывайся идиотом», но сейчас рубит сплеча:
— В самом тяжком: в двойной игре.
— Фантазия! — презрительно бормочу я и тоже закуриваю «синие», поскольку у меня курево на исходе так же, как и деньги.
— Ты весьма нахален. Но нахальство считается преимуществом только в том случае, если оно сопровождается известной долей осторожности. Ты не учел того обстоятельства, что люди вроде тебя всегда вызывают определенное сомнение: кто однажды стал предателем, может стать им снова.
При обычных обстоятельствах я на эту назидательную реплику не обратил бы внимания. Но сейчас она вспыхивает в моем сознании, как светящийся указатель. Это ремесло не терпит лишней болтовни, так как, желая сказать одно, можешь сболтнуть другое. Вполне понятно, что в глазах Франсуаз я все еще предатель родины, но предатель, ведущий двойную игру. Остается только понять, на основании чего сделан вывод о двойной игре.
Сегодня утром я не слышал такого обвинения. Значит, оно возникло потом. Единственным, что, по моим наблюдениям, произошло позднее в этот день, была маленькая проверка в мое отсутствие спрятанного под плитой устройства. Сперва я не придал этому значения: со свойственной ей подозрительностью Франсуаз послала людей проверить, действительно ли я спрятал аппарат под паркетом или оставил его в машине. Теперь мне все представляется в несколько ином свете. Теперь мне понятен и внезапный любовный порыв брюнетки, имеющий целью подольше задержать меня у себя. В коробке аппарата был магнитофон, и он записал все то, что я слышал и о чем упомянул лишь вскользь в беседе с Франсуаз; запись была прослушана в то время, когда я пребывал здесь.
Я не специалист по части аппаратуры — на то существуют техники, — но необходимые профессиональные познания у меня есть. Еще как только получил, я внимательно осмотрел небольшую пластмассовую коробочку, и, судя по ее миниатюрным размерам и по тому, что она составлена из двух плотно соединенных частей, я решил, что магнитофона там нет. Недоверие к техническому прогрессу обернулось против меня злой шуткой. Устройство, по всему вероятию, включало в себя и крохотный магнитофон, а коробка очень плотно закрывалась для того, чтобы ее не пытались вскрыть такие вот, как я, и чтоб исключить проверку с моей стороны. Люди, приходившие утром ко мне домой, просто заменили хранившееся под паркетом устройство другим, таким же.
Все эти размышления длятся ровно столько, сколько потребовалось на три затяжки табачным дымом. План действий ясен.
— Франсуаз, — говорю, — в своей информации я всегда был искренен и точен, кроме единственного раза. Но и этот единственный раз моя неточность вовсе не была результатом двойной игры.
— Брось ты эти обобщения, — прерывает меня брюнетка. — Говори конкретно!
— А конкретное в том, что я кое о чем умолчал из подслушанного с помощью этого устройства разговора. В сущности, «умолчал» — сказано слишком сильно, поскольку, если ты не забыла, я упомянул о том, что речь шла о какой-то операции. Упомянул вскользь лишь потому, что мне хотелось сперва разузнать все подробности этой операции, получившей название «Незабудка», и тогда сообщить об этом тебе. Ты ведь сама однажды заметила, что я в какой-то степени любитель эффекта…
— Дурного эффекта… — поправляет Франсуаз.
— Короче говоря, мне захотелось блеснуть перед тобой, раскрыв неожиданно что-то очень важное во всех его деталях. Могу добавить, что сейчас после дополнительных расследований я почти в состоянии это сделать.
— Погоди, — останавливает меня Франсуаз. — Надо сперва посмотреть, нуждаемся ли мы вообще в твоих сенсационных открытиях. Скажи-ка лучше другое: раз ты не ведешь двойную игру, зачем тебе понадобилось удирать от наших людей, которые вели за тобой наблюдение? Тоже, наверно, из желания блеснуть. Блеснуть мощным мотором, которым мы тебя снабдили.
— Мне в голову не приходило, что я нахожусь под наблюдением ваших людей. Вот два нахала из Центра, верно, повисли у меня на хвосте, и мне надо было потерять их где-нибудь, чтобы без помех переговорить по телефону.
— С кем переговорить?
— С Лидой, с Марселем.
— На какую тему?
— Тема — Кралев. Совсем сбесился. Потребовал, чтоб за порог не выходила.
— Откуда ты ей звонил?
— Из почтового отделения в Ножане.
— Ладно, проверим, — бормочет Франсуаз, хотя и убедилась, что я говорю правду. — Возможно, так оно и было, но это не исключает двойную игру.
— Франсуаз, ты не забывай, что, как только ко мне заявился американец, я тут же проинформировал тебя.
— Всегда так делается, чтоб ввести в заблуждение противную сторону. Ты потому отказал американцу, что он имел глупость прийти к тебе на квартиру, а также из опасения, что тебя подслушают в собственной квартире. В другой раз от страха или из жадности ты дал бы согласие.
— Фантазия! — отвечаю я с презрением и бросаю окурок.
— А гонки сегодня после обеда — тоже фантазия? Ты исчез где-то возле пассажа Вивьен… Зачем тебе понадобилось бежать? И куда ты должен был уйти?
— Я же тебе сказал, хотел оторваться от людей Кралева, направляясь к Младенову…
— А ты столь наивен, что вообразил, будто сможешь вести разговор с Младеновым у него на квартире и люди Кралева не станут тебя подслушивать! Рассказывай кому-нибудь другому!..
— Я тебе еще ничего не рассказал, — останавливаю я ее. — И верно, не сумею рассказать, поскольку тебе некогда. Скажу только, хотя я и не веду двойной игры, платят мне действительно в двух местах. Вы платите обвинениями, а американцы — смертными приговорами. Сегодня вечером Кралев пытался меня ликвидировать.
— Опять поза! Опять эффект! — восклицает брюнетка, видя, что я снова закурил «синие» и сосредоточенно пускаю в потолок широкую струю дыма. — Ну, давай выкладывай! — предлагает она. — Может, я найду время тебя выслушать. Иметь дело с такими, как ты, — значит поставить крест на личной жизни.
Кратко, но исчерпывающе рассказываю о своих приключениях на чердаке, ничего не скрывая, кроме главного обвинения Кралева по отношению ко мне. Это обвинение я заменяю другим, не менее тяжким, — что я дезертировал с американской службы и работаю у французов. При изложении всех прочих моментов я придерживаюсь точных фактов, потому что бывают случаи, хотя и редко, когда правда звучит более убедительно, чем ложь.
Владея искусством слушать, Франсуаз ни разу не перебивает меня. Впрочем, слушает она с полным равнодушием, когда дело касается моих личных переживаний, и, естественно, обнаруживает некоторый интерес к деталям, имеющим отношение к задаче, которая передо мной поставлена.
— Значит, ликвидирован весь Центр, кроме человека, с которого по-настоящему следовало бы начать и который в скором времени снова восстановит предприятие, — заключает брюнетка, глядя на меня с недовольным видом.
— Выходит, так, — признаюсь я. — Цепная реакция сработала здорово, только в обратном направлении. Младенов, которого мы прочили в руководители нового Центра, убит; кому следовало уйти ко всем чертям, уцелел.
— Хорошо, что хоть тебе ясен результат.
— Результат на нынешний день, — уточняю я.
— Ага, поскольку ты решил нанизывать ожерелье убийств до бесконечности? Или хотя бы до тех пор, пока сам в него не угодишь…
— Пока что баланс в нашу пользу, — напоминаю я. — Верно, Младенова ликвидировали, но, может, это к лучшему. Ты оказалась права: Младенов мог бы оставаться под моим влиянием только в том случае, если бы американцы не платили так щедро. Но они не скупятся. Так что особенно жалеть не приходится. Остается уладить дело с Кралевым…
— Ты сам собираешься его улаживать?
— Думаю, что мне это удастся. В ближайшие дни у меня найдется немного свободного времени. В отличие от тебя.
— Только посмей! — предупреждает Франсуаз. — У тебя такая склонность — заходить дальше, чем тебе велено.
— Вот что, Франсуаз: я не стану вмешиваться в большую политику, поскольку это не мое дело, но мне кажется, что вы слишком рискуете с Кралевым. Если эта кошмарная операция удастся, общественное мнение восстанет против вас, потому что операцией руководил человек, прибывший из Франции, а это едва ли удастся скрыть. Пускай американцы сами берут на себя ответственность, не ставя под угрозу ваш престиж…
— В твоем мнении по этим вопросам никто не нуждается, — обрывает меня брюнетка.
— С другой стороны, — продолжаю я, будто не слыша ее, — с ликвидацией Кралева нынешний Центр окончательно летит к чертям, что дает нам некоторые шансы на возможную организацию нового ИМПЕКСа. К этому следует добавить, что Кралев не пользуется особой популярностью даже в эмигрантских кругах. Безоглядный и грубый, он окружил себя всеобщей ненавистью. Дадим ему по шапке и начнем сначала, а?
— Ничего я тебе не скажу. Решение таких вопросов мне не по рангу. Доложу куда следует, и тогда получишь ответ.
— «Тогда» операция будет закончена и решение кралевской проблемы еще более осложнится.
— Не кажется ли тебе, Эмиль, что ты довольно ловко опираешься на логику для прикрытия своего чисто личного желания свести счеты с этим человеком? Он пытался, говоришь, тебя ликвидировать. Возможно, он готовится повторить свою попытку. Но больше всего, как мне кажется, задевает тебя то, что он грозится увезти в неизвестном направлении даму твоего сердца.
— Фантазия! — третий раз бормочу я в этот вечер. — Хотя я в какой-то мере сочувствую Лиде, должен признаться, что она мне не симпатична. Но вне зависимости от симпатий и антипатий Лида сейчас нужна мне только как приманка.
Чтоб сильнее подчеркнуть свое пренебрежение к Лиде, я энергичным движением гашу сигарету, затем продолжаю:
— Слушай, Франсуаз, я не ребенок и понимаю, что одни вопросы ты в состоянии решать сама, другие — нет. Не могу не учитывать и того, что время летит стремительно и медлить нельзя. Пока мы тут беседуем с тобой, Кралев уже накручивает километраж в сторону Марселя. К счастью, он ездит плохо, да и его захудалый «пежо» ничего не стоит, так что если даже я выеду в полночь, и то, думается, легко нагоню его и обгоню. У меня к тебе совсем невинная просьба: перевезти Лиду в надежное место — скажем, в Кан или Ниццу, там я дождусь твоего звонка, и ты скажешь, надо мне разделаться с Кралевым или воздержаться.
— Ты мог бы это сделать и без специального разрешения. Вообще твои личные связи с женщинами к делу отношения не имеют.
— Да, но я хочу, чтоб ты была в курсе дела и, самое главное, не позже завтрашнего полудня уведомила меня, предоставляется мне право действовать или нет.
— Если решат задержать Кралева, то это может произойти и без твоего содействия, — замечает брюнетка.
— Но в таком случае вы еще больше демаскируетесь перед американцами. Тогда как при моем участии все сойдет за саморасправу между эмигрантами: личная вражда, соперничество, истории с женщинами и прочее.
Франсуаз некоторое время раздумывает. Потом зажигает сигарету, делает глубокую затяжку, выпускает мне в лицо густую струю дыма и смотрит на меня неприятным в такие моменты, пронизывающим взглядом.
— Ладно. Остановишься в Кане, в отеле «Мартинец». Дождешься моего звонка между двенадцатью и часом. Только предупреждаю: если начнешь своевольничать, сам подпишешь себе приговор. Причем, в отличие от прежних, этот приговор будет приведен в исполнение.
— Оставь свои любезные обещания, — бубню я под нос. — Лучше прикажи своим людям не таскаться за мною следом.
— Я не начальник службы преследования.
— Да, но в последнем случае инициатива принадлежала тебе.
— Посмотрю, что можно сделать, — уклончиво отвечает брюнетка. — Имей в виду, скоро десять.
— В твоих силах сделать все, что захочешь.
— Будь это так, я бы тут же тебя удушила. Из-за твоих историй я пропустила стоящую встречу.
— Не заставляй меня ревновать. С мутной от ревности головой человек плохо ведет машину.
Последними репликами мы обмениваемся уже стоя.
— Франсуаз, — говорю я, — в двух шагах от тебя телефон. Скажи, чтоб мне вернули машину, и одолжи немного денег на бензин.
— Опять украли машину? — иронически поднимает брови Франсуаз. — Должна тебя заверить, что наши люди тут ни при чем.
— Ты уверена?
— Вполне. Что касается второго пункта, то в данный момент у меня в наличии пятьдесят пять франков. Бери и распоряжайся ими.
Достав из сумки кошелек, она вытрясает содержимое на столик. Я беру пятидесятифранковую банкноту, а мелочь великодушно оставляю.
Немного погодя мы прощаемся в прихожей. Пожимая мне руку, Франсуаз задумчиво смотрит на меня своими большими темными глазами.
— Я не верю в предчувствия, но у меня вдруг появилось такое ощущение, будто мы видимся в последний раз…
— Ты с самого утра поешь мне реквием. Так тому и быть, потеря невелика. Сама же говоришь, что я просто господин Никто.
— А, запомнил-таки?.. — вскидывает брови Франсуаз. — Что ж, прекрасно. Прощайте, господин Никто!
У женщин обычно инстинкт развит сильнее. Хорошо по крайней мере, что данные инстинкта достаточно расплывчаты и не поддаются анализу. Франсуаз не обмануло предчувствие, что мы видимся в последний раз; к счастью, она не разгадала причину разлуки.
В тот момент, когда я покидаю дом на Сент-Оноре, меня заботят проблемы совсем иного характера — материально-финансовые и транспортные. Забегаю в какое-то кафе и проверяю по телефону, когда отправляется поезд на Марсель. Оказывается, скорый уходит без малого в полночь. Выхожу и беру первое попавшееся такси.
— Отель «Националь»!
Этот вид транспорта слишком дорог для меня, но время еще дороже. Однако, если я даже вытрясу все свои карманы, мне все равно не собрать на билет Париж — Марсель; франком больше, франком меньше — дело не меняется. Единственное спасение при создавшемся положении я вижу в образе зрелой красотки с массивными формами и повышенной чувствительностью.
Пока такси мчит меня к отелю, я наблюдаю за движением впереди и позади нас и устанавливаю, что наблюдение продолжается и ведут его на этот раз мощный «ситроен» серого цвета и хилый зеленый «рено». Этого и следовало, конечно, ожидать, так как распоряжения об установлении слежки выполняются очень быстро, а отменяются довольно медленно. Если вообще доходит до отмены.
Такси останавливается перед массивным фасадом отеля «Националь». Отпуская шофера, я сую ему в руки бумажку и, не дожидаясь сдачи, проявляя характерную для бедняка щедрость, вхожу в оживленный холл и узнаю номер комнаты, занимаемой артисткой Мери Ламур.
Принимая меня, Мери дрожит от нетерпения в своем розовом пеньюаре. Собственно говоря, нетерпение у нас взаимное, только я свое скрываю более умело.
— Мои соболезнования, дорогая! — приветствую я красотку. — Всего три часа назад молодожен отдал богу дух.
При этой потрясающей новости Мери обнимает меня своими полными руками и принимается целовать со слезами радости на глазах.
— Не волнуйся, милая, — лепечу я, пытаясь высвободиться из ее объятий, поглощающих меня, словно морской прилив. — Теперь уже нечего волноваться.
— Это ты его убрал? — в простоте душевной спрашивает артистка, приходя в себя.
— А, нет. Я не способен на такие вещи. Убрали его Ворон с Ужом, но команду дал Кралев. Впрочем, это мелочи. Дорогая Мери, ты теперь свободна и богата.
— Благодарю тебя, мой мальчик, — шепчет актриса и вторично делает попытку перенести меня в своих объятиях к дивану.
Вскоре, снова придя в себя, она вдруг таращит глаза.
— А Кралев? Я умираю от страха при виде этого человека. Он это дело так не оставит…
— Какое дело?
— Наследство. Пока меня не ограбит, не угомонится.
— Что верно, то верно, — признаюсь я. — Он убежден, что вы сговорились с Младеновым убить Димова. Он потому и ликвидировал Младенова, что хотел наказать его за убийство Димова.
— Значит, он и меня захочет ликвидировать.
— Не исключено.
— Эмиль, ты должен избавить меня от этого бандита. Ты уже столько для меня сделал… И разве ты позволишь такому бандюге меня убить!..
— С удовольствием помог бы тебе. Но, к сожалению, я не в состоянии.
— Как так не в состоянии?
— А так: Кралев уехал в Марсель по каким-то темным сделкам. И это очень кстати, потому что в Марселе у меня найдутся люди, которые смогли бы с ним разделаться. Но, на мою беду, у меня украли машину, и ко всему прочему я остался с несколькими франками в кармане…
— Возьмешь димовский «ситроен», то есть мой.
— А деньги?
— Могу дать тебе франков пятьсот. Хватит этого?
— С избытком. Дорогая Мери, твое спасение не за горами. А кстати, где «ситроен»?
— Я оставила его внизу, возле второго подъезда.
— Дай мне ключи.
— Вот уже и поедешь? Я так долго тебя ждала…
— Именно поэтому ты найдешь в себе силы подождать меня еще немного. Нам дорога каждая минута.
Артистка достает из сумки связку ключей, все еще украшенную эмблемой скорпиона, и с капризно-нахмуренным лицом подает мне.
— Ты гадкий…
— Но полезный. Между прочим, не забудь про пятьсот франков…
Стерпев кое-как прощальные объятия, сдобренные несколькими мягкими сочными поцелуями, я машу на прощанье рукой и стремглав несусь вниз по лестнице.
Заправщик открывает бензобак, вставляет шланг и включает насос. Неоновая раковина «Шелл» сияет над его головой, словно ореол. Я машинально слежу за движением цифр на счетчике и соображаю, не слишком ли легкомысленно я поступил, отказавшись от скорого поезда в пользу автомобиля.
«Ситроен» — машина чудесная, но и самая чудесная машина на большой дороге, даже при бешеной гонке, не в состоянии все время идти на своей максимальной скорости. Как будто выжимаешь все сто тридцать, а в среднем не получается и девяноста: населенные пункты, повороты, обгоны, железнодорожные переезды, образующиеся тут и там заторы, не говоря уже о засадах дорожной полиции, охотящейся за нарушителями правил движения. То ли дело поезд: оставляет за собой по сто двадцать километров в час с точностью хронометра, и все тут. Французские железнодорожники заслуженно пользуются известностью. В отличие от французских шоферов, таких же шальных, как их собратья по всему свету.
— Готово! — восклицает заправщик и, закрыв бензобак, тщательно протирает ветровое стекло.
Протягиваю ему соответствующую плату плюс соответствующую прибавку и еду дальше. Добираться до Марселя на моем «ситроене» трудновато, зато потом будет легче. Мне не справиться с Кралевым без машины, а угонять чужие — только лишний раз рисковать. Словом, жребий брошен, и теперь знай жми на газ, не боясь, что онемеет нога от напряжения.
«Ситроен» — хорошая и мощная машина. На большой скорости она прижимается к асфальту и на повороте не полетит кувырком под откос, как американская. Плохо только, что нельзя развить скорость. Эти пригороды с их бесчисленными перекрестками, выползающими из гаражей грузовиками, неожиданно останавливающимися автобусами и прочими препятствиями тянутся ужасающе долго.
Разумеется, то, что сейчас только девять, мне как нельзя более кстати. Взяв на Лафайет такси, я еду на Вивьен, чтоб там пересесть в «ягуар». Оказывается, я совершенно напрасно отпустил такси — моей машины нет на месте.
Иду по узкой улочке обратно, обдумывая по дороге, что мне предпринять. И лишь перед зданием Биржи устанавливаю, что за мною следят с близкого расстояния, и весьма усиленно: один тип идет впереди меня, другой позади, а третий следует рядышком по мостовой, восседая на зеленой «веспе».
Примененная система слежки не оставляет места для сомнений, что в данном случае я имею дело не с кралевскими людьми. Предыдущее наблюдение с грузовичка и темно-синего «меркурия» тоже затея не Кралева. Это либо американцы, либо мои друзья французы. Вероятнее всего, французы.
Кого-нибудь более чувствительного, чем я, наверное, обидел бы факт, что после такой самоотверженной работы в пользу определенных служб эти самые службы берут тебя на мушку. Я, однако, редко позволяю себе роскошь проявлять чувствительность и достаточно хорошо знаю правила игры, чтобы рассчитывать на благодарность.
Единственно, в чем я отдаю себе отчет, идя в сторону Больших Бульваров в сопровождении двух пешеходов и едущего «веспе», это то, что, хотя я нахожусь под открытым небом, положение мое почти столь же трагично, как в ловушке на чердаке. Операция «Незабудка» начнется не позднее послезавтра. Кралев, вероятно, уже летит по шоссе на Марсель. Он расправится с Лидой, отдаст ее в надежные рууки, после чего улетит в Грецию или Турцию, чтоб лично заняться операцией. Знаю о предстоящем покушении на жизнь десятков тысяч невинных людей только я — жалкий безоружный одиночка, плетущийся по парижским бульварам под зорким наблюдением трех французских соглядатаев, лишившийся своего передатчика, автомашины, оружия и оставшийся ко всему прочему с несколькими франками в кармане.
Медленно шагая по улице, я без всякого смысла всматриваюсь в витрины ювелирных мастерских, украшенных мелкими монетами, червонцами и таблицами, сообщающими прохожим о курсе турецкой лиры и наполеондора. Иду, почти не ощущая под собою ног, почти не ощущая самого себя, почти не ощущая ничего, кроме тягостного чувства пустоты, безнадежной отрешенности в беспредельном пустом пространстве, где раздаются одинокие шаги человека, которым, быть может, являюсь я сам.
«Ладно, забирайте меня! Все равно я уже ни на что не годен!» — мысленно предлагаю я соглядатаям, машинально прикидывая одновременно, действительно ли я ни на что не годен или это просто усталость заставляет меня разыгрывать трагедии.
Я мог бы зайти к Франсуаз. Она говорила сегодня, что после семи будет дома. Мог бы пойти к ней и рассказать все, что мне известно об операции «Незабудка». Но Франсуаз — рядовой служащий, такой же, как я. Сама она не в состоянии что-либо решить, а что решат другие, неизвестно. По всей вероятности, не станут вступать в конфликт с американцами только ради того, чтобы произвести на меня хорошее впечатление.
И все же посетить Франсуаз необходимо. Не для того, чтоб посвятить ее в тайну относительно операции «Незабудка», а чтобы уладить кое-какие другие дела. И между прочим сказать ей, что такая вот слежка за своими людьми — настоящее расхищение государственных средств.
Выхожу на Большие Бульвары и на первой же стоянке беру такси. С досадой, но и с некоторой гордостью констатирую, что через две минуты пеший эскорт сменяется автомобильным. Бывают, значит, моменты, когда и мелкая сошка пользуется своей долей внимания общества.
Открыв мне, Франсуаз вводит меня в свою «студию» без грубостей, но и без тени теплоты. Точнее сказать, с ледяным спокойствием. Даже не поверишь, что каких-то десять часов назад эта самая женщина замирала в моих объятиях. Впрочем, мне не раз приходило в голову, что, лаская меня одной рукой, она может, глазом не моргнув, всадить в меня пулю другой. Притом не по злобе, а потому, что этого требует дело.
— Что тебя сюда привело? — холодно спрашивает она с такой неприязнью, что фраза для меня звучит примерно так: «Ни за что бы не подумала, что у тебя хватит наглости появиться снова».
— Может, ты хотя бы предложишь мне сесть? — отвечаю вопросом.
Женщина безучастно пожимает плечами.
— Располагайся. Только имей в виду, что не смогу уделить тебе много времени.
— Я и сам тороплюсь. Меня ждут ваши преследователи. Нельзя же заставлять их томиться, посматривая на часы.
Пропустив мое замечание мимо ушей, она берет со стола «синие» и закуривает, продолжая стоять. И вообще ведет себя так, что ее прежние грубости кажутся мне сейчас сентиментальными пустячками.
— Мне бы хотелось знать, Франсуаз, в чем именно я провинился?
Раньше она говорила в подобных случаях: «А ты как думаешь?» или «Не прикидывайся идиотом», но сейчас рубит сплеча:
— В самом тяжком: в двойной игре.
— Фантазия! — презрительно бормочу я и тоже закуриваю «синие», поскольку у меня курево на исходе так же, как и деньги.
— Ты весьма нахален. Но нахальство считается преимуществом только в том случае, если оно сопровождается известной долей осторожности. Ты не учел того обстоятельства, что люди вроде тебя всегда вызывают определенное сомнение: кто однажды стал предателем, может стать им снова.
При обычных обстоятельствах я на эту назидательную реплику не обратил бы внимания. Но сейчас она вспыхивает в моем сознании, как светящийся указатель. Это ремесло не терпит лишней болтовни, так как, желая сказать одно, можешь сболтнуть другое. Вполне понятно, что в глазах Франсуаз я все еще предатель родины, но предатель, ведущий двойную игру. Остается только понять, на основании чего сделан вывод о двойной игре.
Сегодня утром я не слышал такого обвинения. Значит, оно возникло потом. Единственным, что, по моим наблюдениям, произошло позднее в этот день, была маленькая проверка в мое отсутствие спрятанного под плитой устройства. Сперва я не придал этому значения: со свойственной ей подозрительностью Франсуаз послала людей проверить, действительно ли я спрятал аппарат под паркетом или оставил его в машине. Теперь мне все представляется в несколько ином свете. Теперь мне понятен и внезапный любовный порыв брюнетки, имеющий целью подольше задержать меня у себя. В коробке аппарата был магнитофон, и он записал все то, что я слышал и о чем упомянул лишь вскользь в беседе с Франсуаз; запись была прослушана в то время, когда я пребывал здесь.
Я не специалист по части аппаратуры — на то существуют техники, — но необходимые профессиональные познания у меня есть. Еще как только получил, я внимательно осмотрел небольшую пластмассовую коробочку, и, судя по ее миниатюрным размерам и по тому, что она составлена из двух плотно соединенных частей, я решил, что магнитофона там нет. Недоверие к техническому прогрессу обернулось против меня злой шуткой. Устройство, по всему вероятию, включало в себя и крохотный магнитофон, а коробка очень плотно закрывалась для того, чтобы ее не пытались вскрыть такие вот, как я, и чтоб исключить проверку с моей стороны. Люди, приходившие утром ко мне домой, просто заменили хранившееся под паркетом устройство другим, таким же.
Все эти размышления длятся ровно столько, сколько потребовалось на три затяжки табачным дымом. План действий ясен.
— Франсуаз, — говорю, — в своей информации я всегда был искренен и точен, кроме единственного раза. Но и этот единственный раз моя неточность вовсе не была результатом двойной игры.
— Брось ты эти обобщения, — прерывает меня брюнетка. — Говори конкретно!
— А конкретное в том, что я кое о чем умолчал из подслушанного с помощью этого устройства разговора. В сущности, «умолчал» — сказано слишком сильно, поскольку, если ты не забыла, я упомянул о том, что речь шла о какой-то операции. Упомянул вскользь лишь потому, что мне хотелось сперва разузнать все подробности этой операции, получившей название «Незабудка», и тогда сообщить об этом тебе. Ты ведь сама однажды заметила, что я в какой-то степени любитель эффекта…
— Дурного эффекта… — поправляет Франсуаз.
— Короче говоря, мне захотелось блеснуть перед тобой, раскрыв неожиданно что-то очень важное во всех его деталях. Могу добавить, что сейчас после дополнительных расследований я почти в состоянии это сделать.
— Погоди, — останавливает меня Франсуаз. — Надо сперва посмотреть, нуждаемся ли мы вообще в твоих сенсационных открытиях. Скажи-ка лучше другое: раз ты не ведешь двойную игру, зачем тебе понадобилось удирать от наших людей, которые вели за тобой наблюдение? Тоже, наверно, из желания блеснуть. Блеснуть мощным мотором, которым мы тебя снабдили.
— Мне в голову не приходило, что я нахожусь под наблюдением ваших людей. Вот два нахала из Центра, верно, повисли у меня на хвосте, и мне надо было потерять их где-нибудь, чтобы без помех переговорить по телефону.
— С кем переговорить?
— С Лидой, с Марселем.
— На какую тему?
— Тема — Кралев. Совсем сбесился. Потребовал, чтоб за порог не выходила.
— Откуда ты ей звонил?
— Из почтового отделения в Ножане.
— Ладно, проверим, — бормочет Франсуаз, хотя и убедилась, что я говорю правду. — Возможно, так оно и было, но это не исключает двойную игру.
— Франсуаз, ты не забывай, что, как только ко мне заявился американец, я тут же проинформировал тебя.
— Всегда так делается, чтоб ввести в заблуждение противную сторону. Ты потому отказал американцу, что он имел глупость прийти к тебе на квартиру, а также из опасения, что тебя подслушают в собственной квартире. В другой раз от страха или из жадности ты дал бы согласие.
— Фантазия! — отвечаю я с презрением и бросаю окурок.
— А гонки сегодня после обеда — тоже фантазия? Ты исчез где-то возле пассажа Вивьен… Зачем тебе понадобилось бежать? И куда ты должен был уйти?
— Я же тебе сказал, хотел оторваться от людей Кралева, направляясь к Младенову…
— А ты столь наивен, что вообразил, будто сможешь вести разговор с Младеновым у него на квартире и люди Кралева не станут тебя подслушивать! Рассказывай кому-нибудь другому!..
— Я тебе еще ничего не рассказал, — останавливаю я ее. — И верно, не сумею рассказать, поскольку тебе некогда. Скажу только, хотя я и не веду двойной игры, платят мне действительно в двух местах. Вы платите обвинениями, а американцы — смертными приговорами. Сегодня вечером Кралев пытался меня ликвидировать.
— Опять поза! Опять эффект! — восклицает брюнетка, видя, что я снова закурил «синие» и сосредоточенно пускаю в потолок широкую струю дыма. — Ну, давай выкладывай! — предлагает она. — Может, я найду время тебя выслушать. Иметь дело с такими, как ты, — значит поставить крест на личной жизни.
Кратко, но исчерпывающе рассказываю о своих приключениях на чердаке, ничего не скрывая, кроме главного обвинения Кралева по отношению ко мне. Это обвинение я заменяю другим, не менее тяжким, — что я дезертировал с американской службы и работаю у французов. При изложении всех прочих моментов я придерживаюсь точных фактов, потому что бывают случаи, хотя и редко, когда правда звучит более убедительно, чем ложь.
Владея искусством слушать, Франсуаз ни разу не перебивает меня. Впрочем, слушает она с полным равнодушием, когда дело касается моих личных переживаний, и, естественно, обнаруживает некоторый интерес к деталям, имеющим отношение к задаче, которая передо мной поставлена.
— Значит, ликвидирован весь Центр, кроме человека, с которого по-настоящему следовало бы начать и который в скором времени снова восстановит предприятие, — заключает брюнетка, глядя на меня с недовольным видом.
— Выходит, так, — признаюсь я. — Цепная реакция сработала здорово, только в обратном направлении. Младенов, которого мы прочили в руководители нового Центра, убит; кому следовало уйти ко всем чертям, уцелел.
— Хорошо, что хоть тебе ясен результат.
— Результат на нынешний день, — уточняю я.
— Ага, поскольку ты решил нанизывать ожерелье убийств до бесконечности? Или хотя бы до тех пор, пока сам в него не угодишь…
— Пока что баланс в нашу пользу, — напоминаю я. — Верно, Младенова ликвидировали, но, может, это к лучшему. Ты оказалась права: Младенов мог бы оставаться под моим влиянием только в том случае, если бы американцы не платили так щедро. Но они не скупятся. Так что особенно жалеть не приходится. Остается уладить дело с Кралевым…
— Ты сам собираешься его улаживать?
— Думаю, что мне это удастся. В ближайшие дни у меня найдется немного свободного времени. В отличие от тебя.
— Только посмей! — предупреждает Франсуаз. — У тебя такая склонность — заходить дальше, чем тебе велено.
— Вот что, Франсуаз: я не стану вмешиваться в большую политику, поскольку это не мое дело, но мне кажется, что вы слишком рискуете с Кралевым. Если эта кошмарная операция удастся, общественное мнение восстанет против вас, потому что операцией руководил человек, прибывший из Франции, а это едва ли удастся скрыть. Пускай американцы сами берут на себя ответственность, не ставя под угрозу ваш престиж…
— В твоем мнении по этим вопросам никто не нуждается, — обрывает меня брюнетка.
— С другой стороны, — продолжаю я, будто не слыша ее, — с ликвидацией Кралева нынешний Центр окончательно летит к чертям, что дает нам некоторые шансы на возможную организацию нового ИМПЕКСа. К этому следует добавить, что Кралев не пользуется особой популярностью даже в эмигрантских кругах. Безоглядный и грубый, он окружил себя всеобщей ненавистью. Дадим ему по шапке и начнем сначала, а?
— Ничего я тебе не скажу. Решение таких вопросов мне не по рангу. Доложу куда следует, и тогда получишь ответ.
— «Тогда» операция будет закончена и решение кралевской проблемы еще более осложнится.
— Не кажется ли тебе, Эмиль, что ты довольно ловко опираешься на логику для прикрытия своего чисто личного желания свести счеты с этим человеком? Он пытался, говоришь, тебя ликвидировать. Возможно, он готовится повторить свою попытку. Но больше всего, как мне кажется, задевает тебя то, что он грозится увезти в неизвестном направлении даму твоего сердца.
— Фантазия! — третий раз бормочу я в этот вечер. — Хотя я в какой-то мере сочувствую Лиде, должен признаться, что она мне не симпатична. Но вне зависимости от симпатий и антипатий Лида сейчас нужна мне только как приманка.
Чтоб сильнее подчеркнуть свое пренебрежение к Лиде, я энергичным движением гашу сигарету, затем продолжаю:
— Слушай, Франсуаз, я не ребенок и понимаю, что одни вопросы ты в состоянии решать сама, другие — нет. Не могу не учитывать и того, что время летит стремительно и медлить нельзя. Пока мы тут беседуем с тобой, Кралев уже накручивает километраж в сторону Марселя. К счастью, он ездит плохо, да и его захудалый «пежо» ничего не стоит, так что если даже я выеду в полночь, и то, думается, легко нагоню его и обгоню. У меня к тебе совсем невинная просьба: перевезти Лиду в надежное место — скажем, в Кан или Ниццу, там я дождусь твоего звонка, и ты скажешь, надо мне разделаться с Кралевым или воздержаться.
— Ты мог бы это сделать и без специального разрешения. Вообще твои личные связи с женщинами к делу отношения не имеют.
— Да, но я хочу, чтоб ты была в курсе дела и, самое главное, не позже завтрашнего полудня уведомила меня, предоставляется мне право действовать или нет.
— Если решат задержать Кралева, то это может произойти и без твоего содействия, — замечает брюнетка.
— Но в таком случае вы еще больше демаскируетесь перед американцами. Тогда как при моем участии все сойдет за саморасправу между эмигрантами: личная вражда, соперничество, истории с женщинами и прочее.
Франсуаз некоторое время раздумывает. Потом зажигает сигарету, делает глубокую затяжку, выпускает мне в лицо густую струю дыма и смотрит на меня неприятным в такие моменты, пронизывающим взглядом.
— Ладно. Остановишься в Кане, в отеле «Мартинец». Дождешься моего звонка между двенадцатью и часом. Только предупреждаю: если начнешь своевольничать, сам подпишешь себе приговор. Причем, в отличие от прежних, этот приговор будет приведен в исполнение.
— Оставь свои любезные обещания, — бубню я под нос. — Лучше прикажи своим людям не таскаться за мною следом.
— Я не начальник службы преследования.
— Да, но в последнем случае инициатива принадлежала тебе.
— Посмотрю, что можно сделать, — уклончиво отвечает брюнетка. — Имей в виду, скоро десять.
— В твоих силах сделать все, что захочешь.
— Будь это так, я бы тут же тебя удушила. Из-за твоих историй я пропустила стоящую встречу.
— Не заставляй меня ревновать. С мутной от ревности головой человек плохо ведет машину.
Последними репликами мы обмениваемся уже стоя.
— Франсуаз, — говорю я, — в двух шагах от тебя телефон. Скажи, чтоб мне вернули машину, и одолжи немного денег на бензин.
— Опять украли машину? — иронически поднимает брови Франсуаз. — Должна тебя заверить, что наши люди тут ни при чем.
— Ты уверена?
— Вполне. Что касается второго пункта, то в данный момент у меня в наличии пятьдесят пять франков. Бери и распоряжайся ими.
Достав из сумки кошелек, она вытрясает содержимое на столик. Я беру пятидесятифранковую банкноту, а мелочь великодушно оставляю.
Немного погодя мы прощаемся в прихожей. Пожимая мне руку, Франсуаз задумчиво смотрит на меня своими большими темными глазами.
— Я не верю в предчувствия, но у меня вдруг появилось такое ощущение, будто мы видимся в последний раз…
— Ты с самого утра поешь мне реквием. Так тому и быть, потеря невелика. Сама же говоришь, что я просто господин Никто.
— А, запомнил-таки?.. — вскидывает брови Франсуаз. — Что ж, прекрасно. Прощайте, господин Никто!
У женщин обычно инстинкт развит сильнее. Хорошо по крайней мере, что данные инстинкта достаточно расплывчаты и не поддаются анализу. Франсуаз не обмануло предчувствие, что мы видимся в последний раз; к счастью, она не разгадала причину разлуки.
В тот момент, когда я покидаю дом на Сент-Оноре, меня заботят проблемы совсем иного характера — материально-финансовые и транспортные. Забегаю в какое-то кафе и проверяю по телефону, когда отправляется поезд на Марсель. Оказывается, скорый уходит без малого в полночь. Выхожу и беру первое попавшееся такси.
— Отель «Националь»!
Этот вид транспорта слишком дорог для меня, но время еще дороже. Однако, если я даже вытрясу все свои карманы, мне все равно не собрать на билет Париж — Марсель; франком больше, франком меньше — дело не меняется. Единственное спасение при создавшемся положении я вижу в образе зрелой красотки с массивными формами и повышенной чувствительностью.
Пока такси мчит меня к отелю, я наблюдаю за движением впереди и позади нас и устанавливаю, что наблюдение продолжается и ведут его на этот раз мощный «ситроен» серого цвета и хилый зеленый «рено». Этого и следовало, конечно, ожидать, так как распоряжения об установлении слежки выполняются очень быстро, а отменяются довольно медленно. Если вообще доходит до отмены.
Такси останавливается перед массивным фасадом отеля «Националь». Отпуская шофера, я сую ему в руки бумажку и, не дожидаясь сдачи, проявляя характерную для бедняка щедрость, вхожу в оживленный холл и узнаю номер комнаты, занимаемой артисткой Мери Ламур.
Принимая меня, Мери дрожит от нетерпения в своем розовом пеньюаре. Собственно говоря, нетерпение у нас взаимное, только я свое скрываю более умело.
— Мои соболезнования, дорогая! — приветствую я красотку. — Всего три часа назад молодожен отдал богу дух.
При этой потрясающей новости Мери обнимает меня своими полными руками и принимается целовать со слезами радости на глазах.
— Не волнуйся, милая, — лепечу я, пытаясь высвободиться из ее объятий, поглощающих меня, словно морской прилив. — Теперь уже нечего волноваться.
— Это ты его убрал? — в простоте душевной спрашивает артистка, приходя в себя.
— А, нет. Я не способен на такие вещи. Убрали его Ворон с Ужом, но команду дал Кралев. Впрочем, это мелочи. Дорогая Мери, ты теперь свободна и богата.
— Благодарю тебя, мой мальчик, — шепчет актриса и вторично делает попытку перенести меня в своих объятиях к дивану.
Вскоре, снова придя в себя, она вдруг таращит глаза.
— А Кралев? Я умираю от страха при виде этого человека. Он это дело так не оставит…
— Какое дело?
— Наследство. Пока меня не ограбит, не угомонится.
— Что верно, то верно, — признаюсь я. — Он убежден, что вы сговорились с Младеновым убить Димова. Он потому и ликвидировал Младенова, что хотел наказать его за убийство Димова.
— Значит, он и меня захочет ликвидировать.
— Не исключено.
— Эмиль, ты должен избавить меня от этого бандита. Ты уже столько для меня сделал… И разве ты позволишь такому бандюге меня убить!..
— С удовольствием помог бы тебе. Но, к сожалению, я не в состоянии.
— Как так не в состоянии?
— А так: Кралев уехал в Марсель по каким-то темным сделкам. И это очень кстати, потому что в Марселе у меня найдутся люди, которые смогли бы с ним разделаться. Но, на мою беду, у меня украли машину, и ко всему прочему я остался с несколькими франками в кармане…
— Возьмешь димовский «ситроен», то есть мой.
— А деньги?
— Могу дать тебе франков пятьсот. Хватит этого?
— С избытком. Дорогая Мери, твое спасение не за горами. А кстати, где «ситроен»?
— Я оставила его внизу, возле второго подъезда.
— Дай мне ключи.
— Вот уже и поедешь? Я так долго тебя ждала…
— Именно поэтому ты найдешь в себе силы подождать меня еще немного. Нам дорога каждая минута.
Артистка достает из сумки связку ключей, все еще украшенную эмблемой скорпиона, и с капризно-нахмуренным лицом подает мне.
— Ты гадкий…
— Но полезный. Между прочим, не забудь про пятьсот франков…
Стерпев кое-как прощальные объятия, сдобренные несколькими мягкими сочными поцелуями, я машу на прощанье рукой и стремглав несусь вниз по лестнице.
Заправщик открывает бензобак, вставляет шланг и включает насос. Неоновая раковина «Шелл» сияет над его головой, словно ореол. Я машинально слежу за движением цифр на счетчике и соображаю, не слишком ли легкомысленно я поступил, отказавшись от скорого поезда в пользу автомобиля.
«Ситроен» — машина чудесная, но и самая чудесная машина на большой дороге, даже при бешеной гонке, не в состоянии все время идти на своей максимальной скорости. Как будто выжимаешь все сто тридцать, а в среднем не получается и девяноста: населенные пункты, повороты, обгоны, железнодорожные переезды, образующиеся тут и там заторы, не говоря уже о засадах дорожной полиции, охотящейся за нарушителями правил движения. То ли дело поезд: оставляет за собой по сто двадцать километров в час с точностью хронометра, и все тут. Французские железнодорожники заслуженно пользуются известностью. В отличие от французских шоферов, таких же шальных, как их собратья по всему свету.
— Готово! — восклицает заправщик и, закрыв бензобак, тщательно протирает ветровое стекло.
Протягиваю ему соответствующую плату плюс соответствующую прибавку и еду дальше. Добираться до Марселя на моем «ситроене» трудновато, зато потом будет легче. Мне не справиться с Кралевым без машины, а угонять чужие — только лишний раз рисковать. Словом, жребий брошен, и теперь знай жми на газ, не боясь, что онемеет нога от напряжения.
«Ситроен» — хорошая и мощная машина. На большой скорости она прижимается к асфальту и на повороте не полетит кувырком под откос, как американская. Плохо только, что нельзя развить скорость. Эти пригороды с их бесчисленными перекрестками, выползающими из гаражей грузовиками, неожиданно останавливающимися автобусами и прочими препятствиями тянутся ужасающе долго.