Ремизов Виктор. Кетанда

   — Вон еще одна! — заорал Серега. — И еще! Что за рыба-то, Мишань?!
   Много попалось. Восемнадцать штук, не считая щуки, которую Васька выбросил в воду. Он аккуратно кучками разложил их на снегу. Омуля, чиры, сиги, муксуны, хариус и красавица-нельма. В ней было килограмм семь или поболе, и вся она была как живая, дрожащая еще лужа чистого серебра. Только спина нежно-серая. Рыбы тяжело, лениво изгибались, всплескивали хвостами.
   — Надо омулей засолить, — предложил Васька, — к ужину готовы будут.
   — Ну, — согласился Мишка, — а из этой уху. Ты когда-нибудь уху из нельмы ел?!
   — Вся в котел не полезет. — Васька любовно провел ножом по гладкому, мелко дрожащему боку рыбины, счищая крупинки снега.
   В тундре стемнело. Погода, похоже, на самом деле отпускала. Сняли куртки, развесили по гвоздикам на сарае. Делами занялись.
   Мишка варил уху, Васька на берегу чистил и солил омулей, а Серега топил баню, воду таскал. Уха уже вовсю кипела, обнажая большие белые куски рыбы. Мишка пробовал ее из половника. Серега принес откуда-то лавку, поставил к столику.
   — Чего там, топится?
   — Тепло уже. Может, через часок-полтора.
   По баньке кто-то ходил, скрипел негромко дверцей буржуйки, наливал воду в чайник. Свежим дымом пахло. «Васька встал», — понял Мишка и натянул спальник на голову. Было прохладно, и вылезать не хотелось. Он повернулся на другой бок, думая покемарить еще, пока не стало тепло. Дверь хлопнула, и все стихло. Только уголь в печке разгорался и начал приятно пощелкивать. Мишка высунулся из спальника.
   Рыжий встал. Он всегда первый встает. Печку растопил, чайник поставил, пошел на берег посуду мыть. Вот человек, щурился Мишка спросонья, с привычной к Ваське радостью в душе, и всегда такой был. Раньше, правда, совсем застенчивый был — краснел от любой ерунды. Зашел Васька — чистая посуда так не блестела, как его загорелый череп — почти ничего к сорока годам не осталось, а когда-то светло-рыжая, богатая шевелюра была. Но малость выцветшие уже васильковые глаза, светлые брови, веснушки и способность залиться краской, как девка, — это все на месте. «Вот интересно, если б я первый встал, — усмехнулся про себя Мишка, — я бы всех уже к делу пристроил. Васька ничего этого не делает, а лежать неудобно».
   — Что там на улице, дядь Вась?
   — На у-улице! — Васька растопырил свою выразительную пятерню и нежно провел ею перед собою по воздуху. — Это мой вам подарок! Сейчас еще кофе сделаю. Буди кучерявого.
   — А я не сплю, — раздался сонный голос, и из толстого пухового спальника высунулось сильно помятое, в обрамлении мягких, вымытых вчера кудрей лицо. Глаза, правда, закрыты, на макушке — будто кто специально для смеху пух приладил.
   Васька домешал сахар, поставил три полные кружки на дощечку, как на поднос, и пошел на улицу.
   — Давайте быстрее, остынет.
   Серега и Мишка натянули свитера, сапоги, выползли на крыльцо и невольно зажмурились.
   Солнце слепило. Все было укрыто свежим снегом. Ослепительно белыми были берег, лодка, вся тундра. Озеро, хорошо видное отсюда, вчера еще черное, синело в пушистых берегах. Низенький жесткий кустарник за балком был похож на хлопковое поле. И над всей этой красотой размахнулось громадное синее небо. Ни облачка на нем не было.
   — Да-а! — Серега полез за сигаретами. — Наконец-то!
   Молча пили кофе. Смотрели на тундру, на тихую речку в белых кудряшках кустарников по берегу.
   — В тундре вот что главное, — сказал Серега, задумчиво глядя вдаль, — сюда надо приезжать небо смотреть. Его здесь много… когда оно пасмурное, то прямо как под каток попал. А когда вот так, то… прекрасно… — помолчал и добавил: — прекрасно! А есть же наглецы, — повернулся он к Мишке, — которые берутся вот такое изобразить! Художники всякие! Разве ж это возможно?!
   Они курили и щурились, как коты. Солнце разливалось по бескрайней заснеженной равнине, золотило тонкий ледок у берега. Воздух был прозрачным как слеза, впервые за все время напоенный солнечным светом. И по-осеннему, или даже по-зимнему, уже холодным.
   — Меня поздней осенью такая тоска иногда берет, — нарушил Мишка эту благость, — вот в такую погоду, когда небо чистое и хорошо. Сердце забьется от какого-то непонятного счастья, — он выронил окурок, посмотрел, как он гаснет в снегу, — пацаны мои перед глазами встанут… так, чем-то своим заняты… и защемит — даже слезы наворачиваются. Жалко чего-то. Свалишь отсюда, а они останутся. Как тут они без меня… а я без них? И не себя, — Мишка уверенно покачал головой, — нет! Любви, видно, жалко! Не станет, ведь, ее, получается! Они-то могут меня вспоминать, а я как же? На том-то свете любовь есть? А, Серег?..
   — Да-а! — произнес Серега задумчиво, — у него тоже росло двое пацанов и еще любимица-девка, которой Мишка был крестным. — Должна быть! Любовь. Куда же без нее.
   Васька собрал кружки и пошел к воде. У него были две ясноглазые белобрысые девчонки. Обе умницы и отличницы. Он о них часто думал, но вслух говорить не любил. Только если выпивал лишнего. Вчера, кажется, так и было. После бани они славно посидели. Он с утра вспомнил об этом и мучился. Присел, постучал кружкой по закраинке. Лед только с виду казался тонким — не разбился, трещинами пошел. Вдоль всего берега играла на солнце прозрачная полоса темного стекла. Вода с веселым бормотаньем под нее забегала и гнала плоские пузыри.
   — О-й-й, — сладко потянулся Серега, — может, завалимся еще на часок, а Мишань? После бани-то как спалось! Ты что думаешь делать?
   — Черт его знает? Дальше-то пойдем?
   — Куда? — Серега надеялся, что Мишка уже не заведет этого разговора.
   — На Пясину.
   — А ты бензин смотрел?
   — Смотрел.
   — Ну?
   — Километров на сто восемьдесят осталось.
   — А до Пясины сколько?
   — Примерно двести пятьдесят. Такая погода будет, можно и на веслах. А, дядь Вась?
   Василий подошел, поставил кружку на стол, руки об задницу вытер.
   — Да я ничего… речка только замерзает.
   — Мишань, опять ты дурака валяешь, — возразил Серега благодушно, но и настойчиво, — семьдесят километров на веслах! А если зазимуем где-нибудь?
   Они посмотрели друг на друга. Мишка понимал, что Серега прав. Молчал, о чем-то думая.
   — А с вертолетчиком как договаривались? — спросил Васька.
   — Это да, — Мишка достал карту, — рискованно маленько… если идти, то только до Пясины. Так и решали — или здесь, или там.
   — И потом, если бы он точно знал, где мы, а так. — Серега посмотрел на речку, — где мы на этих двухстах километрах? А если правда замерзнет? Слышь! — он удивленно вскинулся на друзей. — Вы башкой подумайте! Как нас здесь искать-то будут? До Дудинки — триста верст! Мужики, кстати, в Дудинке, что говорили? Замерзнет! Вот!
   Все замолчали, глядя на речку.
   А она красивая была. Речка. Солнечная. Синела под синим небом. Манила куда-то в белоснежные дали! Обещала. И трепетали, и волновались души.
   — Мужики, — заговорил вдруг Мишка ласково и уверенно, — чего мы бздим-то?! Что уж мы такого не видели, чтоб не пойти? Не встанет она быстро. Не бывает так.
   Васька гладил пятерней лысину и улыбался. И радостно, но как-то смущенно и сосредоточенно улыбался. Как будто у кого-то далекого разрешения спрашивал. Серега стоял и смотрел вниз по реке. Курил. Потом повернулся:
   — Ну скажи мне, что ты вообще в эту Пяси-ну уперся? Чем тебе здесь плохо? Баня! Рыбалка! В тундру вон сходим!
   Мишка молчал, задумавшись.
   — Место там красивое!
   — Откуда ты знаешь?
   — Говорили…
   Васька ушел в баньку. Слышно было, как с печкой возится. У Сереги были вполне разумные аргументы, а у Мишки — нет. Одни смутные ощущения у него были, что надо идти дальше. И Сере-га отлично это понимал, потому что и в нем были те же чувства, и он готов был уступить, если бы не дурной риск.
   — Все-таки углем противно топить, — Мишке все здесь начинало не нравиться, — то он горит, то не горит… и воняет. Странный все же… хозяин-то здешний. Балок закрыл!
   Он помолчал. Карту сложил. В кофр засунул. И вдруг улыбнулся:
   — Мы раз с Васькой припозднились на зимней рыбалке. Ночь уже навалилась, мороз лютый, а до деревни больше десяти километров. Вспомнили про землянку одну рыбацкую. Свернули к ней — крюк небольшой — идем и Бога молим, чтоб не сильно худая была, да хоть печечка какая-нибудь. Пришли, а та-ам. — Мишка развел руками, — печка новенькая, нары с матрасами и одеялами, посуда чистая, дрова сухие… даже радиоприемник висит. Вот это было счастье. Мы утром с Васькой им дров на месяц наготовили, бутылку оставили и записку написали.
   — Ну, понятно.
   — И ведь… давно было, а мы помним тех незнакомых мужиков. Получается, что они о нас позаботились! Иной раз и выпьем за них, — Мишка повернулся на балок, — и этого… тоже не забудем, наверное.
   Васька подошел. Сел рядом с ними.
   — Ну как? — спросил вроде бы просто так, но в голосе у него что-то было такое.
   — Что? — Мишка очнулся от воспоминаний.
   — Как же ты там лазил и ничего не нашел! — лицо у Васьки было хитрое.
   И тут Мишка увидел, что Васька сидит на канистре.
   — И что там? — насторожился Мишка.
   — Бензин! — Васька открыл крышку, — Десять литров!
   Мишка нагнулся, понюхал. Повернулся, радостный, к мужикам:
   — Ну чего нам еще-то надо!
   Они медленно собирались. Жаль было начинать все заново. Немного жаль. Увязались хорошо. Сотню патронов гусиных в новеньких пачках выложили на полок — за бензин и уголь. Извинились, что пришлось попользоваться. Про замок ничего не стали писать. Отчалили. Речка несла бодро.
   — И-е-ех! — крякнул Серега, надевая перчатки и окидывая взглядом удаляющееся жилье, — осли-на ты ослина! Одно слово!
   Видно, однако, было, что он доволен. И Васька был доволен. И Мишка. Он вглядывался вперед, сердце наполняла хорошая рабочая тревога — крепкое дело впереди и его надо сделать. В этом был весь Мишка.
   К вечеру они отмахали сто семьдесят километров. Целый день светило солнце. На скорости холодно было. Время от времени глушили мотор и шли на веслах, грелись. Несколько раз останавливались в красивых местах. Доливали бензин. Чай варили.
   Было уже шесть часов. Солнце еще не коснулось горизонта, но становилось совсем холодно. Настоящая зима была вокруг. Заглушив мотор, они сплывали по течению, присматривая место для ночевки.
   — А какое сегодня число? — спросил вдруг Серега, повернувшись к мужикам. Грязная бан-дана косынкой завязана под подбородком, чтобы закрывала уши, сверху лыжная шапочка натянута. Нос красный и сопливый. Мужики рассмеялись.
   — И-ей-ех, — вы на себя-то посмотрите! — покачал головой Серега.
   На Мишке была зимняя шапка. Вся в инее от дыхания.
   — Тридцать первое августа, — посмотрел Васька на часы.
   — Вот и я об этом, — Серега засунул руки между ног, — завтра осень!
   Мишка с Васькой улыбались и смотрели на снежные берега.
   — Завтра мои в школу пойдут, — Васька поежился, — в платьицах. Даже не верится, что где-то сейчас тепло.
   — Я вам говорил, надо на юг ехать, — фантазировал Серега, — лежали бы сейчас на пляже. Кругом — девки! — он повел рукой по горизонту. Концы косынки под подбородком качались двумя примороженными заячьими ушами.
   Мишка с Васькой опять расхохотались.
   — Чего вы?
   — На пляже тебя представил, — всхлипывал Васька от смеха, — в этом платочке и с соплями.
   — Всех наших девок бы перепугал! — недовольно хмурился Мишка из своей шапки.
   — Эх, дурачки, дурачки! — Серега стал растирать щеки, — холодно же!
   Они остановились в красивом месте. С высокой открытой косы далеко было видно белую спокойную тундру. Река огибала их лагерь. Снег все укрыл и лежал надежно — звучно скрипел под ногами.
   — Пошли сходим! — Серега стоял наверху косы и глядел вдаль, — давайте, собирайтесь, погода такая!
   Они нацепили патронташи, зарядили ружья и пошли. Кругом был ровный, белый, чуть рябоватый простор, глаз ни за что особенно не цеплялся, и они направились к какому-то далекому бугру.
   Только издали тундра ровная. Они шли, а под ногами были то высокие кочки, причудливо засыпанные снегом, то топкие болотца, а местами, в низинках, — непролазный ольховый кустарник. Они обходили болотца и заросли безо всякого раздражения — ведь, если никуда не спешишь, все это неважно. Даже почему-то и приятно.
   Тундра, весной и летом круглые сутки залитая ярким светом и переполненная птичьей и всякой другой жизнью, опустела. Умолкла. И солнце теперь было другим. Как будто все время утреннее, в туманной дымке, не проснувшееся и ленивое.
   Куропатки, вылинявшие уже, белые, как ангелочки, с громким сердитым коконьем, широко разносящимся в холодном, молчаливом воздухе, вспархивали из-под самых ног, отлетали недалеко. Друзья рассматривали их в бинокль. Ружья висели на плечах, можно было, конечно, и загон устроить, но не хотелось почему-то. Наверно, доверчивые птицы принимали их за каких-нибудь оленей. Висели на кустах и, ловко вытягивая белые шеи, склевывали ольховые шишечки.
   Через час добрели до бугра. На солнечном склоне снега не было, они сидели и курили на сухом, замерзшем мху, и любовались громадным дымчато-розовым небом.
   Под ними стыло озеро. Оно наполовину уже было затянуто льдом и припорошено снегом. Две чайки летали.
   — Никогда не видел двух чаек! — сказал Васька. — Так вот, чтоб две — и больше совсем ничего.
   — Тут вообще всё так… Просторы гигантские, аж дух захватывает. — Серега задумался, — аж сам себе гигантом кажешься! А береза — ниже колена! Но береза, — добавил, — даже сережки на ней висят.
   — Не тундра громадная, — Мишка глядел куда-то вдаль, — а небо. Ты на него и не смотришь, а все равно чувствуешь. А оно, видно, не пустое. Может, это оно нас делает большими?
   Друзья сидели, разинув рты на небо, а совсем недалеко от их бугра шла оленья тропа. Если бы они были внимательнее, они обязательно бы ее увидели.
   Почти строго на юг с Таймыра на плато Путо-рана неторопливо шли олени. Небольшими вереницами по десять, пятнадцать, пятьдесят голов. Ближе к горам стада увеличивались до многих тысяч. В этом движении с севера был простой смысл — на юге было теплее и не так много снега, из-под которого животные добывали себе корм. Но почему они шли одними и теми же тропами? Из года в год, сотни лет. Тысячелетия. Озера зарастали. Реки меняли свои русла, и там, где когда-то было узко, становилось широко, но звери упрямо переправлялись в тех же местах. Люди ставили охотничьи балки на этих путях, но олени не сворачивали, платя ежегодную дань.
   Тропы были хорошо натоптанные и чистые от снега. Животные двигались днем и ночью и почти не паслись. Пар шел из их теплых мягких ноздрей. Олени знали, что наступает зима. И знали, как быстро она здесь наступает. Севернее, всего в пятидесяти километрах, уже лежал глубокий снег. Олени знали это, а люди — трое, сидящие на бугре, — не знали, и им хотелось узнать. И про то, как наступает зима, и, может быть, еще что-то.
   Серега открыл объектив и зашел так, чтобы и закат был виден. Лег на землю и долго целился. Солнце большим красным шаром лежало на сизом краю тундры. Низкие кустики тянули узорчатые синие тени по холодно розовеющему снегу.
   Утро было похоже на вчерашнее. Солнце во все небо. Такое сильное, что в палатке было тепло. Васька сварил кофе и подал «в постель». Помате-рился для порядка, распихивая неохотно оживающие спальники. Сигаретки подкурил. Распахнул вход, чтоб выветривалось.
   — Ну что там, дядь Вась? — Серега протирал очки и жмурился слеповатыми глазами.
   — Отлично. Льдины плывут…
   — Какие льдины? — удивился Мишка и стал расстегивать спальник. Он и ночью несколько раз просыпался и тревожно прислушивался к непонятным тихим звукам с реки, но… льдины-то почему?
   Забереги ночью выбелило свежим снежком, и казалось, что речка сузилась. Мишка подошел к берегу. Нет, лодка как болталась кормой на чистой воде, так и была. Но что-то все же изменилось. Мишка отхлебнул горячего кофе, окончательно просыпаясь. Шуга шла — тонкие льдистые пластиночки плыли по поверхности, то тут, то там как будто кто снежку накидал в воду. Оторвавшиеся забереги с белыми шапками снега кружили с тихим шелестом. Река казалась рябой. Мишка посмотрел вверх по реке — обратной дороги для них уже не было. Внутри защекотало.
   Они быстро собрали шмотки, вскипятили чай и отплыли. Это была маленькая хитрость — они завтракали, а их тихонько несло — ели малосольного замерзшего омуля с замерзшим же хлебом, запивали чаем из парящего котелка и поглядывали вперед. Река широко темнела в белых берегах. Солнышко пригревало.
   — Да что же за счастье нам такое! — Серега вытер руки о штаны. — Когда еще такую вот речку увидишь?!
   — Погоди, — Васька гребанул веслом, довора-чивая нос, — не дошли. Придавит еще — у меня коленка болит.
   — Не придавит. — Серега уверенно опустил весло в воду.
   — Мужики, смотрите, олени, что ли? — Мишка встал, показывая на берег, вниз по реке.
   Метрах в четырехстах по тундре тянулась ниточка оленей.
   — И вон, — показал он на другой берег. Серега достал бинокль.
   — Смотрите-ка, они к реке… и много! Мишка что-то уже соображал. Внимательно смотрел на друзей. Как будто оценивал их или пересчитывал.
   — Можно под берегом сесть. Возле тропы. Один сядет, а двое вернутся, и отсюда зайдем, если что — перехватим.
   …Они причалили. Олени здесь спускались к воде — весь берег был ископычен. Серега с Мишкой поднялись на обрыв. В тундру уходила широкая тропа, протоптанная до земли. Серега смотрел в бинокль.
   — Полно их! Группами идут.
   — Так, — Мишка торопливо осматривался, — под берегом садись.
   — Где?
   — Где-нибудь под обрывом, найдешь место. Главное, не шевелись. Все, мы уходим, — Мишка скатился по обрывчику, столкнул и запрыгнул в лодку.
   — Серега! — вспомнил он вдруг, опуская мотор.
   — Что?
   — Большого не надо. Теленка стреляй! Серега махнул рукой, чтобы они ехали, и стал устраиваться. Надел бинокль на шею, прислонил ружье к кустам, но снова взял его, открыл, проверил патроны и опять поставил. Глянул в тундру. Никого. Поднес к глазам бинокль. Далеко где-то увидел вроде бы, но руки подрагивали, и он плохо понимал: олени это, не олени.
   Серега не был охотником и никогда себя им не мнил, но когда возникали такие вот ситуации, его начинало трясти. За это, кажется, он и не любил ее. Эта страсть внутри его, делала с ним что хотела. Откуда это все, черт! Серега глядел на трясущиеся руки. Вздохнул несколько раз глубоко, задержал дыхание. Попытался сосредоточиться. Так, сейчас подойдут, прицелюсь и выстрелю. Что тут?! Он снова стал смотреть в бинокль, но дрожь била так, что ноги подгибались.
   Он сел на снег и полез было за сигаретами, но, вспомнив, что курить нельзя, стал глубоко и ровно дышать. Неприятно было, внутри все психовало — хотелось встать и просто пойти к мужикам, — пусть уж едут. Но это были секундные мысли. «Надо дождаться», — успокаивал он самого себя и замирал, и какие-то московские, абсолютно посторонние, мирные картины возникали.
   Он и не хотел, но думал об этом своем состоянии, ничего в нем не понимая… «А ведь… я… боюсь, что ли? — мелькнуло вдруг ясно, и он растерялся от этой мысли и нахмурился. — Чего же я боюсь? Не оленей же! Промазать? Это вряд ли…» Но состояние было такое же, как и то, когда они с Мишкой скрадывали медведя. Косолапый побежал от них через речку, упал после его выстрела в воду, пытался подняться и не мог. Так и захлебнулся. Серега не любил вспоминать тот случай. А теперь вот вспомнил.
   В этот момент сзади что-то загрохотало, он вздрогнул, судорога прошла по всему телу — по берегу, не по тропе, а внизу, по берегу, открыто шли несколько оленей и смотрели в воду. Животные проламывали грязную ледяную корку, спотыкались о натоптанные раньше и замерзшие следы. Серега потихоньку развернулся. До оленей было не больше тридцати шагов. Он прицелился в ближайшего и вспомнил про теленка. Посмотрел поверх стволов. Все почти одинаковые. Только одни с рогами, другие — нет. И те, что без рогов, были как будто поменьше. «Точно, поменьше», — понял Серега.
   Передний поднял на него голову и остановился. Серега замер. Они испуганно и глупо смотрели друг на друга. Олень ничего не понимал. Второй, поменьше уткнулся первому в зад и тоже поднял на Серегу серую глазастую морду. У него была белая челочка на лбу. Все длилось секунды, но потом Сереге показалось, что они долго изучали друг друга. Вдруг передний как будто что-то понял, вздрогнул и быстро развернулся. Стадо, сгрудившись на мгновенье, рвануло по берегу. Серега выцелил последнего и нажал спуск. Олень упал. Остальные, толкая друг друга, обваливали песчаный откос и скрывались в тундре.
   Серега сел на снег и трясущимися руками стал доставать сигареты. Его здорово колотило от чего-то и распирало от гордости. Он уже видел, как мужики подъезжают, радуются и кричат ему. Все правильно. Он сделал свое дело хорошо. И даже отлично. Его посадили сюда, и он сделал. А другой бы мог и промазать. Он считал, что и хорошая стрельба, которой он никогда не учился, и многие другие его таланты, и даже сам фарт, даны ему свыше. И этот олень, лежащий на берегу, было одним из доказательств. И он был горд и почти счастлив.
   Он посмотрел в бинокль в сторону лодки — ребята как раз спихивали ее на воду — и вдруг увидел, что по верху берегового откоса в его сторону идет одинокий олень. Олень остановился, посмотрел на лодку, потом снова повернулся в его сторону и, совершенно по-коровьи задрав голову, замычал. Серега сбежал с обрыва и пошел навстречу.
   — Ну-ка, иди отсюда, — заорал он так зло, что сам испугался своего голоса, — иди!
   Он угрожающе пробежал несколько шагов. Оленуха была совсем недалеко, но с места не двинулась. Он дошел до теленка. Глянул на него мельком, тот еще дергал ногой по грязи, потом на мужиков и снова побежал к оленухе, стоявшей на фоне неба.
   — Уходи! — орал на ходу, — уходи!.. — и махал руками. Ему не хотелось, чтобы мужики ее увидели.
   Оленуха постояла еще немного, глядя на своего теленка, и скрылась в тундре.
   Лодка подъезжала. Васька сидел, мельницей растопырив руки, и улыбался. Серега стоял растерянный.
   — Ну, молодца! — Мишка перевернул теленка. — То что надо. И выстрел мясной!
   — Как это? — Серега взял у Васьки сигарету.
   — В сердце. Все мясо целое. Давайте сюда его, — пыхтел Мишка, вытаскивая на чистое место, — чего стоите?!
   Они содрали шкуру, отрубили все лишнее и погрузили. Мишка завел мотор. Лодка пошла, и все стали застегиваться. Красное парное мясо богато лежало на носу и обдувалось встречным ветром.
   — Смотри, что! Тучи с севера прут. Утром чисто было, — сказал Мишка будто самому себе. — Ты что мрачный, Серега! Ты же печенки хотел!
   Серега молчал. «Нормально все, — думал, — если бы эта дура не вылезла, вообще все нормально было бы».
   Через полчаса, Мишка покачал бензобак, посмотрел вниз по реке, что-то прикидывая, и решительно заглушил мотор. Тихо стало. Только лодка по инерции бороздила перед собой воду.
   — Все, братва, надо оставить бензина на всякий случай, — он поднял мотор из воды.
   — Бери весла, хрен ли сидеть, что мы не сплавлялись никогда, что ли?! — Васька улыбался и даже гребанул как следует, развернув лодку поперек течения. — Иди, Серега, садись на Мишкин борт. Я против вас двоих буду.
   Погода портилась на глазах. Небо заволокло. Мгла колючими иголками висела в воздухе. Казалось, вот-вот пойдет снег. Зачем они поплыли? Почему не остались в теплом балке? Этого вопроса ни у кого из них уже не было.
   Шуга тормозила. На перекатах она почти не чувствовалась, а на поворотах, в ямах ее плотно набивало к берегу, и приходилось обходить. Делать лишнюю работу. Мишка размеренно загребал веслом и все высчитывал что-то, но бесполезно — они точно не знали, сколько им осталось до Пясины, и на душе было малость тревожно.
   …А у Сереги совсем непонятно и муторно. Греб, рассеянно глядя на воду.
   Только у Васьки было хорошее настроение. Бодрое. У них всегда так бывало. Всякое случалось, но чтоб все разом закисли — такого не было. Такого просто нельзя было допустить. И он, то громко запевал «Из-за острова на стрежень», то требовал, чтобы Серега рассказал анекдот, который он забыл. И Серега, хоть и видно было, что ему не хочется, но отвлекался и рассказывал. Васька хохотал, перегибаясь пополам и тычась лбом себе в колени. Друзья невольно улыбались.
   — Так, сейчас чалимся, и сразу все за дровами, — мечтал Васька категорическим тоном. — Гору натаскаем! Ты, Мишаня — костер! Ты же молодец насчет костра! А мы с Серегой — палатку! — и. — он, как шкодливая ворона, склонил голову набок… неправильно! — ответил самому себе, — сначала настрогаем печеночки и бросим ее на сковородку. А вот потом уже.
   Выпили они все же раньше, чем пожарили печенку. Пока Мишка разжигал костер, а Серега резал мясо, Васька, весело напевая «мимо тещиного дома…», настрогал мороженого муксуна, обсыпал его солью с перцем и налил водки.
   — Минуточку внимания, господа, — постучал ложкой по бутылке и взял свою кружку, — хороший день сегодня был! Прошли много! Оленя стрельнули! Молодец, Серега! — Васька чокнулся о Серегину кружку. — А завтра как бог даст. Нормально все будет! — он развел руки, как бы приглашая в объятья своих товарищей.
   Серега с Мишкой потянулись кружками. День-то, и правда, был неплохой. И печенка была вкусная. С луком. Они так намучились, что, поев, сразу упали спать.