Страница:
Утром все чуть свет выползли. Небо над ними было закрыто, но на востоке чистое. Холодное малиновое солнце поднималось над тундрой, неприятно окрашивая тучи сине-розовыми отблесками, и совсем не грело. Кусты вокруг замерли мохнатые, с веточек сыпались ледяные звонкие иголки. Над рекой стоял густой пар.
Зажгли костер, сели тесно вокруг, грелись. Чая ждали. Беззлобно подшучивали над вчерашним Васькиным весельем. Повеселились, палатку не присыпали снегом и мерзли всю ночь.
— Холодно было просто… — у Васьки и с утра было хорошее настроение, — теперь все время так будет. Зима наступила. Вон, на речку-то глянь!
Вода действительно выглядела зловеще. Вязкой казалась из-за шуги. Как растаявшее мороженое. Лодка целиком вмерзла и непривычно стояла на льду.
«Надо сегодня до балка добираться, — автоматически отметил про себя Мишка, — кровь из носу».
Вышли поздно. Дел было полно. Пока лодку отдолбили топором, подкачались, Васька мясо срезал с костей, чтоб полегче было и места не занимало, два раза пили чай. Мишка, всегда подгонявший всех в таких ситуациях — не потому что надо подгонять, а потому, что характер такой! — теперь помалкивал, сушил перчатки над костром. Даже оправдывался вроде:
— На холоде человек всегда как вареный.
— Ну. — Серега присел рядом, — прямо мозги мерзнут.
Лодка шла плохо. Это стало понятно, когда пробились на струю. Река замедлилась, и веслами, как ни упирались, они мало что могли добавить. Перестали грести. Картина получалась не очень веселая. Шуга шла по всей реке. Заливы затянуло льдом.
— Знать бы, сколько до этого балка… всё как-то.
— Ну и знал бы. И что? — Серега подгребал, доворачивая нос. Что, бегом побежал бы?
— Нет, ну как. — Мишка замолчал, думая о чем-то — в любом случае, сегодня надо добираться. Хоть и по темному идти.
— Пойдем… чего сидите, давайте погребем… километр в час — тоже дело, — Васька полоскал весло в воде.
Мишка с Серегой нехотя взялись за весла. Но Мишка тут же и положил свое. Встал, держась за мотор. Впереди вся река была перегорожена белым колеблющимся полем. Он удивленно посмотрел на друзей.
— Может, на моторе? — предложил Васька. Лодка задранным носом врезалась в ледяную кашу. Медленно шла. Мотор ревел, Васька с Сере-гой помогали веслами. Втыкали в белое пластинчатое месиво и упирались. Казалось, что они движутся вместе со всей этой массой.
Проползли. Вытащили с собой ледяные острова шуги и теперь они плыли рядом, покачиваясь на волнах. Мишка заглушился, встал и посмотрел вперед. Чисто было.
— Ну, вроде ничего. Не замерзшая… эта каша, — он посмотрел на ребят, как будто ища подтверждения, — километров двадцать еще… даже если не грести, это десять часов. Дойдем сегодня.
Мишка хитрил. Это было понятно по его бодрому голосу, в котором совсем не было уверенности.
Они еще несколько раз пробились сквозь небольшие заторы и даже немного осмелели и взбодрились, но когда впереди на крутом повороте показалось огромное, уходящее за поворот белое поле, настороженно притихли. Река с тихим безразличным шелестом засасывалась под него. Даже приближаться было страшновато. Закрутили головами. Мишка завел мотор, встал и смотрел, куда сунуться, но хорошего решения у него не было. Везде было плохо.
Они врезались в белую кашу и, пролетев метров пятнадцать, замерли. Лодка нагребла перед собой. Мотор ревел без толку — они висели на шуге — винт еле захватывал воду. Все снежное поле колебалось густыми волнами. Мишка включил задний ход, но лодка даже не дернулась, и он заглушил мотор.
Тихо стало, только слышно было, как вода, с шумом обтекая винт, уходит под лодку. Васька взял весло, осторожно пролез на нос, попробовал разгрести впереди, но вскоре обескураженно сел. Посмотрел на ребят и покачал головой.
— Так, мужики, — Мишка зачем-то снял перчатки и взял весло, лицо у него было хмурым и растерянным, — давайте развернем ее, что ли?
Они довольно долго пыхтели, выбирая из-под лодки шугу и отбрасывая ее в стороны, взмокли, но развернули совсем немного.
— Нет, — Мишка сдался первым, сел и бросил весло. — Надо на землю выбираться, тут мелко должно быть.
Васька сунул весло в воду, но до дна не достал.
— Ну хорошо, — Серега стоял и глядел на берег, — как-нибудь, может, и выберемся. И что?
— Веревку вот… попробуем за веревку.
— Не вытащим, — покачал головой Васька, — лодка тяжелая.
Не складывалось. Они глухо застыли среди реки. Небо между тем затягивалось. Полетел мелкий снежок. Ситуация была ужасно глупая — до берега недалеко, до чистой воды — еще ближе, но тот проход, что они сдуру пробили, уже плотно затянуло шугой. В другой раз можно было бы и посмеяться над собственной глупостью, теперь же Мишка только злился на себя, совершенно не зная, что делать.
— Давайте еще раз, — Серега все глядел на берег, — если одному выйти и перетаскать на веревке шмотки? Так?! — он задумался. Или всем, что ли, тогда на берег?!
— Как только?.. — Васька попробовал рукой ледяное крошево.
— Тут и глубины-то метра полтора-два, — Мишка грыз заусенец на пальце, — только плыть не получится… а пока дойдешь… нет, идти нельзя!
— Да-а! — Серега сел на гермик напротив ребят. — Впоролись! Надо было обносить.
Мишка уже прокрутил в голове массу вариантов, даже думал — не перекантоваться ли какнибудь ночь, чтобы подмерзло, но ничего не подходило. До берега было метров тридцать ледяной воды, покрытой шугой. Надо решаться. Непонятно как, но надо.
— Ладно, — Мишка начал снимать куртку, — Серег, достань полотенце, и шмотки… вон в гермик.
— Ты чего? — уставились на него друзья.
— Я поплыву, — добавил Серега.
— Я пойду! — в Васькином голосе не было сомнений. — Ты давай делай, что тебе сказали. В гермик шмотки засунь!
— Так, мужики, я вас сюда затащил, я и пойду! — попытался возразить Мишка.
— Ладно, не дергайся, может, всем еще придется, — Васька уже снял куртку, сапоги, сел на борт и расстегнул штаны. Мишка вытряхнул небольшой гермомешок, в котором лежали запчасти, стал засовывать Васькины вещи.
— Тут неглубоко должно быть. — говорил быстро Мишка, — но… может, его веревкой обвязать, а, Серег?
— Всё, — Васька стоял голый, ежась и растирая могучий волосатый торс и плечи, — смотрите, чтоб не застряла.
Он зажал веревку зубами, балансируя, пробежал по борту ближе к носу и прыгнул бомбочкой. С головой ушел. Шуга вздрогнула вязко и тут же сомкнулась. Мужики ждали, что он вынырнет, но Васька не появлялся, только веревка продолжала уверенно уходить из Мишкиных рук.
Васька вынырнул, разбрасывая ледяную крошку, на полпути к берегу, там оказалось по колено, побежал, проваливаясь в шугу и высоко выбрасывая ноги. Выскочил на берег, и, приплясывая на снегу и извиваясь всем телом, заорал:
— Шмотки давай!
Подтащил гермик, вытряхнул прямо на снег и, встав на него ногами, стал вытираться.
— Вы чего не купаетесь? — дрожь перебивала ему дыхание. — Вода теплая! — не унимался, растирая полотенцем спину. Смотреть на него было тяжело. Мужики стояли замерев, и каждому хотелось снять куртку и бросить ему под ноги. Или накрыть.
Они перетащили все на берег. Последним Васька тянул «буфет», который оставлял за собой ровную прямую борозду. Привязали лодку. Васька уперся за веревку, мужики помогали веслами и с грехом пополам, с матерками, нос они развернули, но дальше лодка не шла.
— Не пойдет, — Мишка опять стал снимать куртку.
— Ты куда?.. С ума сошел?! Только что болел. Погоди, вон Васька.
— Вы чего там? — Васька, шел к ним, держа отвороты сапог. — Дайте-ка весло! — Он не дошел совсем немного.
И они опять принялись разгребать из-под лодки, а Васька разбрасывал проход.
Вытащили. Перекуривали, приходя в себя.
— Ты как, дядь Вась, — спросил Мишка, — не замерз? Может, чайку сварим?
— Да не-е-ет! — добродушно рассмеялся Васька. — Я даже и не заметил, ноги только, кажется, порезал… и спину, — передернул плечами, — щи-пет, — и он стал наваливать на себя вещи.
День получился ломовой. Они досуха выжгли бензин, потом гребли почти всю дорогу, но прошли всего одиннадцать километров. Восемь раз или десять, — они уже сбились со счета, — пришлось обносить забитые шугой ямы. К концу дня лодка была полупустая. Постепенно побросали лишнее. Бензобак, ящик с блеснами, дробовые патроны. Половину мяса оставили. Последние обносы делали всего в две ходки. Сначала перли лодку с мотором, потом вещи брали за один раз. Было около десяти вечера, когда Мишка предложил завязывать.
Причалили. Лодку прижало течением к заберегу. Вода неприятно холодно зашипела шугой вдоль борта. Васька постучал веслом, потом осторожно вылез на кромку. Лед держал.
— Давайте вылезайте, что ли, туристы, — Васька стоял прикрываясь от ветра, — надо вытаскивать. Вылезайте, ети ее мать! — добавил беззлобно. Лицо было серое от усталости и холода.
Серега вылез. Мишка стал выбрасывать вещи. Потом вытащили лодку. Васька предлагал дотянуть ее к кустам, но сил уже не было. Серега упал на гермики:
— Ой, пристрелите меня, братцы… ради любви к ближнему! У меня совсем отмерзли ножки, и ручки трясутся, как у алкаша, — бубнил он тихим сиплым голоском, уткнувшись в вещи, — пристрелите! Будьте добреньки! — помолчал и добавил: — Даже водки не надо!
Васька с Мишкой звенели топором и трещали хворостом в кустах. У них тоже замерзли и подгибались от усталости ноги, и есть хотелось так, что уже и не хотелось.
«Надо отогреться», — думал Мишка, вынося очередную охапку. Сушняк ли они рубили или живую ольху, они не очень разбирали. В сумраке было не видно, а замерзшие кусты ломались с одинаковым треском. «Это не важно, все сгорит, — думал Мишка, — важно только зажечь». Он встал на колени и достал нож. Стружку уносило ветром.
— Рыжий, — заорал Мишка, — иди сюда с топором.
— Чего?
— Давай вот здесь вырубим кусты, закуток такой… да потом тент как-нибудь пристроим, — он закашлялся, — а то. — он опять зашелся кашлем и только покачал головой и махнул рукой на ветер.
Серега поднялся, и они втроем принялись расчищать. Потом долго возились. Серега, воюя с вырывающимся концом тента, предлагал плюнуть на все, поставить палатку и залезть в спальники, но Мишка снова взялся за костер.
— Нет, — разговаривал он сам с собой, — нужен огонь. Жратву надо готовить. Целый день не ели, — у него уже была целая куча стружки, но он все строгал и строгал.
Серега с Васькой подтащили лодку, поставили ее от ветра и к ней же как следует привязали тент. Дуть стало меньше.
— Может, правда, строганинки поедим, да и ладно. — подсел Васька.
— Нет, надо горячего сделать, — Мишка начал укладывать костер. — Серый, дай-ка там спички в буфете.
Не загоралось. То ли сырое было, то ли промокшее. Ветер сбоку вдруг откуда-то налетал. Руки совсем не слушались. Мишка засовывал их за пазуху, отогревал. Мужики легли вокруг, чтобы не задувало. Мишка в очередной раз сложил все аккуратно. Не торопился. Взял сразу полкоробка спичек.
— Ну, молитесь Богу, змеи! Как следует молитесь!
Спасли. Общими усилиями, а может, и правда молитвами, спасли. Огонек схватился, пополз нехотя. Мишка сам подкладывал. Ребята подавали ему подсушенные за пазухой стружечки. Огонь поднялся, но был еще хлипким, стружки сгорали быстро, они все вместе уже подкладывали осторожно. Загорелось. Мишка стоял на коленях, а Васька с Серегой лежали прямо на снегу и устало глядели на огонь. Как будто не знали, что дальше с этим огнем делать.
— Давайте, вставайте, — поднялся Мишка, — мороз такой… лежат! Воды принесите. — Он открыл буфет. — Суп сварим с вермишелью. Собака, замерзло все.
Был уже одиннадцатый час, когда Мишка стал одеваться и разбудил всех.
— Проспали к чертям, — ворчал недовольно. У него от вчерашних обносов все тело болело.
— А я еще бы врезал. Тепло сегодня было, — Серега натянул спальник на голову.
— Там снегом все накрыло, — Васька расстегнул молнию, — я вставал.
— А чего не разбудил?
— Да вы так дрыхли, — я и походил по вам. Ладно. Соберемся и попрем потихонечку. Дойдем.
— А сколько осталось? — Серега спросил так, будто этот вопрос ни разу не обсуждался и вообще и не был для них главным.
Мишка с Васькой сначала переглянулись озабоченно, может быть, каждый из них об этом и думал, но потом, глядя на «наивное» Серегино лицо, торчащее из спальника, заулыбались. В этом лице и вопросе было столько детской хитрости поспать, что они рассмеялись в голос, а потом не пойми от чего принялись хохотать. Мишка показывал пальцем на Серегу, а Васька, всхлипывал, вытирая слезы. Серега окончательно проснулся, нацепил очки, забормотал что-то, пытаясь укорять товарищей, но, заразившись от них, тоже расхохотался.
В белой-белой тундре на берегу седой от падающего снега речки стояла белая палатка и хохотала. Шапки снега на ее макушке вздрагивали и ползли вниз. Эти трое сумасшедших хохотали оттого, что не знали, сколько им еще идти. И как идти. И есть ли что-нибудь там, куда они идут. Бело было впереди. Снег шел по всей реке. И дальше по всей тундре, до самого океана. Пушистый и мягкий.
Мороз отпустил, было около нуля. Они собрали палатку. Лодку загрузили. Серега жарил мясо. На дорогу и на завтрак. Бросил на раскаленную сковородку два ломтя в палец толщиной. Куски стали заворачиваться, застреляли маслом, Серега, щурясь сквозь испачканные очки, выждал, перевернул ножом и почти тут же подцепил чуть зарумянившиеся куски в тарелку.
— Рубайте! Ростбиф окровавленный! — Он выплеснул почерневшее масло в кусты, налил нового и поставил сковородку на таганок. Все у него получалось легко и ловко. — Чего сидите?
— Любуемся, слушай, — Васька взял дымящийся кусок.
Мишка думал о чем-то.
— Счастье, — неожиданно серьезно, безо всякой шутки, произнес он, — это когда знаешь, что делать. И еще когда знаешь, что это дело нужно другим.
Серега следил, как в закипающее масло с шипеньем и клекотом падают снежинки. Повернулся насмешливо.
— …И кому же это нужно… чтобы мы в такую задницу заперлись?
Мишка посмотрел на него серьезно.
— Ну, мне нужно… чтобы ты да Васька были сейчас здесь.
— Это мы уже поняли, — Серега бросил мясо на сковородку, — ты бы только предупредил, что так вот будет!
— А тебе не нравится? — Мишка взял свой кусок.
Серега глянул на него, утер мокрый нос тыльной стороной ладони и наклонился перевернуть.
— Пес ты, Мишаня! Сидели бы сейчас в теплом балке. В окошко смотрели бы! А, Вась?!
— Не-е, — морда у Васьки была довольная, — я не согласен. Кто бы мне сейчас мясо жарил, если бы ты в балке сидел.
Вышли наконец. Снег по-прежнему шел густой. Ничего впереди не видно было. Река сузилась. Иногда они плыли совсем узкими протоками и уже вскоре наткнулись на первый затор. Длинный. Обнесли, отчалили и через двести метров уперлись в большое белое поле. Это был не поворот. Это был прямой участок. Сходили посмотреть и вернулись. Река встала. Они вытащили лодку, уселись на нее и закурили.
Мишка устало глядел вниз по реке, и оттого что не видно было ничего, и оттого что он на всем этом настоял, слегка не по себе становилось. Балок, в который они должны были прийти три дня назад, все еще был впереди. За этой снежной стеной. И тундра все росла и росла в его неспокойном воображении. Она уже окончательно соединилась с небом, равнодушно превращая их в трех жалких беспомощных букашек. Эта речка, например, с тихим, колючим шорохом уходя под лед, спокойно принимала предназначенное ей и поэтому имела свое законное место. Она просто принадлежала этому небу, тундре, так же, как и тундра и небо принадлежали ей. А он, что был он со своей дурной волей?
Он очнулся и покосился на друзей. Васька, спокойно прищурившись, с сигаретой в углу рта, навязывал веревку на гермомешок. Серега сидел у берега с фотоаппаратом и с интересом ковырял палочкой шугу. И Мишка вдруг ясно понял, что все совсем не так. Что и Васька, и Серега, и он — тоже часть всего этого. И хотя их поведение отдавало и глупостью, и мальчишеством, на что-то, на какое-то свое место они здесь уже имели право.
Они взяли гермик с палаткой и спальниками, в другой, с личными вещами, засунули ружья, Васька до отказа набил «буфет» и взвалил на себя. Двинулсь вдоль берега по льду. Снег на реке сдувало, и шли они неплохо. Через полчаса сели отдохнуть.
Стояла речка. За всю дорогу в одном месте, на повороте почему-то была небольшая полынья. И все.
Так с перекурами и шли. Снег то стихал, и становилось хорошо видно, они всматривались вниз по реке, но никакого балка не было, — то шел гуще, и тогда они даже друг друга не видели. К половине пятого они уже здорово устали и молча сидели в затишке под обрывчиком. Курили, прикрывая сигареты от мокрого снега. Мишка думал о том, что до балка они сегодня могут не дойти, и если будет хорошее место для палатки, то надо останавливаться. Но вслух об этом не говорил.
— Мужики! — вдруг тихо и как будто испуганно произнес Васька.
Мишка с Серегой быстро подняли головы. В десяти шагах над залепленным снегом обрывом темнела крыша балка.
Серега сбросил баул у порога, пнул доску, подпиравшую дверь, и зашел внутрь. Жильем пахнуло. Это были сени, в щели намело снега. Мишка сзади подталкивал, Серега шагнул дальше, открыл вторую дверь.
Шикарный был балок. Просторный. Копотью пахло, такое ощущение было, что его совсем недавно протопили, тепло было. И сухо! Большие нары у стены с матрасами и одеялами, печка-буржуйка, полки с посудой. И дрова!
— И в сенях дрова! — Васька пихнул плечом Мишку, тот покачнулся и брякнулся обессилено на лавку. Улыбался глуповато.
— С керосином! — покачал Васька лампу. Серега погремел посудой, открыл печку, заглянул внутрь и повернулся к друзьям:
— Кофейку!
Жарко было в балке, они хорошо натопили, в одних трусах сидели за столом. Водки выпили с устатку, пожевали разварившейся оленины, но ни пить, ни есть не хотелось. Желтая керосиновая лампа чуть коптила, приятно пахла и отражалась в окне, где по краям стекла начал завязываться узорчатый ледок. Разговаривали о чем-то, умиротворенные, подшучивали друг над другом.
Утром проснулись не рано. Затопили печку, сварили кофе, вышли на крыльцо. Снегопад кончился еще ночью, и все вокруг успокоилось и открылось. Балок стоял на берегу большого озера. Ручей из него впадал в Агапу, а вскоре и она в Пя-сину. И озеро, и ручей, и Агапа были белые. Пяси-на — широкая и страшноватая — парила большими черными полыньями.
Природа заботливо прятала все живое, что не могло улететь или уйти, под снег, под лед, но только ненормальному городскому взгляду могло показаться, что она умирает на долгую зиму. Она не была мертвой. Она продолжала спокойно жить. Просто наступало долгое время полярной ночи, время темного ледяного ветра, вьюги и полярного сияния.
Или ночной полярной тишины… Когда снег в свете звезд кажется темно-синим.
ЛЕХА И ПЕТЬКА
Зажгли костер, сели тесно вокруг, грелись. Чая ждали. Беззлобно подшучивали над вчерашним Васькиным весельем. Повеселились, палатку не присыпали снегом и мерзли всю ночь.
— Холодно было просто… — у Васьки и с утра было хорошее настроение, — теперь все время так будет. Зима наступила. Вон, на речку-то глянь!
Вода действительно выглядела зловеще. Вязкой казалась из-за шуги. Как растаявшее мороженое. Лодка целиком вмерзла и непривычно стояла на льду.
«Надо сегодня до балка добираться, — автоматически отметил про себя Мишка, — кровь из носу».
Вышли поздно. Дел было полно. Пока лодку отдолбили топором, подкачались, Васька мясо срезал с костей, чтоб полегче было и места не занимало, два раза пили чай. Мишка, всегда подгонявший всех в таких ситуациях — не потому что надо подгонять, а потому, что характер такой! — теперь помалкивал, сушил перчатки над костром. Даже оправдывался вроде:
— На холоде человек всегда как вареный.
— Ну. — Серега присел рядом, — прямо мозги мерзнут.
Лодка шла плохо. Это стало понятно, когда пробились на струю. Река замедлилась, и веслами, как ни упирались, они мало что могли добавить. Перестали грести. Картина получалась не очень веселая. Шуга шла по всей реке. Заливы затянуло льдом.
— Знать бы, сколько до этого балка… всё как-то.
— Ну и знал бы. И что? — Серега подгребал, доворачивая нос. Что, бегом побежал бы?
— Нет, ну как. — Мишка замолчал, думая о чем-то — в любом случае, сегодня надо добираться. Хоть и по темному идти.
— Пойдем… чего сидите, давайте погребем… километр в час — тоже дело, — Васька полоскал весло в воде.
Мишка с Серегой нехотя взялись за весла. Но Мишка тут же и положил свое. Встал, держась за мотор. Впереди вся река была перегорожена белым колеблющимся полем. Он удивленно посмотрел на друзей.
— Может, на моторе? — предложил Васька. Лодка задранным носом врезалась в ледяную кашу. Медленно шла. Мотор ревел, Васька с Сере-гой помогали веслами. Втыкали в белое пластинчатое месиво и упирались. Казалось, что они движутся вместе со всей этой массой.
Проползли. Вытащили с собой ледяные острова шуги и теперь они плыли рядом, покачиваясь на волнах. Мишка заглушился, встал и посмотрел вперед. Чисто было.
— Ну, вроде ничего. Не замерзшая… эта каша, — он посмотрел на ребят, как будто ища подтверждения, — километров двадцать еще… даже если не грести, это десять часов. Дойдем сегодня.
Мишка хитрил. Это было понятно по его бодрому голосу, в котором совсем не было уверенности.
Они еще несколько раз пробились сквозь небольшие заторы и даже немного осмелели и взбодрились, но когда впереди на крутом повороте показалось огромное, уходящее за поворот белое поле, настороженно притихли. Река с тихим безразличным шелестом засасывалась под него. Даже приближаться было страшновато. Закрутили головами. Мишка завел мотор, встал и смотрел, куда сунуться, но хорошего решения у него не было. Везде было плохо.
Они врезались в белую кашу и, пролетев метров пятнадцать, замерли. Лодка нагребла перед собой. Мотор ревел без толку — они висели на шуге — винт еле захватывал воду. Все снежное поле колебалось густыми волнами. Мишка включил задний ход, но лодка даже не дернулась, и он заглушил мотор.
Тихо стало, только слышно было, как вода, с шумом обтекая винт, уходит под лодку. Васька взял весло, осторожно пролез на нос, попробовал разгрести впереди, но вскоре обескураженно сел. Посмотрел на ребят и покачал головой.
— Так, мужики, — Мишка зачем-то снял перчатки и взял весло, лицо у него было хмурым и растерянным, — давайте развернем ее, что ли?
Они довольно долго пыхтели, выбирая из-под лодки шугу и отбрасывая ее в стороны, взмокли, но развернули совсем немного.
— Нет, — Мишка сдался первым, сел и бросил весло. — Надо на землю выбираться, тут мелко должно быть.
Васька сунул весло в воду, но до дна не достал.
— Ну хорошо, — Серега стоял и глядел на берег, — как-нибудь, может, и выберемся. И что?
— Веревку вот… попробуем за веревку.
— Не вытащим, — покачал головой Васька, — лодка тяжелая.
Не складывалось. Они глухо застыли среди реки. Небо между тем затягивалось. Полетел мелкий снежок. Ситуация была ужасно глупая — до берега недалеко, до чистой воды — еще ближе, но тот проход, что они сдуру пробили, уже плотно затянуло шугой. В другой раз можно было бы и посмеяться над собственной глупостью, теперь же Мишка только злился на себя, совершенно не зная, что делать.
— Давайте еще раз, — Серега все глядел на берег, — если одному выйти и перетаскать на веревке шмотки? Так?! — он задумался. Или всем, что ли, тогда на берег?!
— Как только?.. — Васька попробовал рукой ледяное крошево.
— Тут и глубины-то метра полтора-два, — Мишка грыз заусенец на пальце, — только плыть не получится… а пока дойдешь… нет, идти нельзя!
— Да-а! — Серега сел на гермик напротив ребят. — Впоролись! Надо было обносить.
Мишка уже прокрутил в голове массу вариантов, даже думал — не перекантоваться ли какнибудь ночь, чтобы подмерзло, но ничего не подходило. До берега было метров тридцать ледяной воды, покрытой шугой. Надо решаться. Непонятно как, но надо.
— Ладно, — Мишка начал снимать куртку, — Серег, достань полотенце, и шмотки… вон в гермик.
— Ты чего? — уставились на него друзья.
— Я поплыву, — добавил Серега.
— Я пойду! — в Васькином голосе не было сомнений. — Ты давай делай, что тебе сказали. В гермик шмотки засунь!
— Так, мужики, я вас сюда затащил, я и пойду! — попытался возразить Мишка.
— Ладно, не дергайся, может, всем еще придется, — Васька уже снял куртку, сапоги, сел на борт и расстегнул штаны. Мишка вытряхнул небольшой гермомешок, в котором лежали запчасти, стал засовывать Васькины вещи.
— Тут неглубоко должно быть. — говорил быстро Мишка, — но… может, его веревкой обвязать, а, Серег?
— Всё, — Васька стоял голый, ежась и растирая могучий волосатый торс и плечи, — смотрите, чтоб не застряла.
Он зажал веревку зубами, балансируя, пробежал по борту ближе к носу и прыгнул бомбочкой. С головой ушел. Шуга вздрогнула вязко и тут же сомкнулась. Мужики ждали, что он вынырнет, но Васька не появлялся, только веревка продолжала уверенно уходить из Мишкиных рук.
Васька вынырнул, разбрасывая ледяную крошку, на полпути к берегу, там оказалось по колено, побежал, проваливаясь в шугу и высоко выбрасывая ноги. Выскочил на берег, и, приплясывая на снегу и извиваясь всем телом, заорал:
— Шмотки давай!
Подтащил гермик, вытряхнул прямо на снег и, встав на него ногами, стал вытираться.
— Вы чего не купаетесь? — дрожь перебивала ему дыхание. — Вода теплая! — не унимался, растирая полотенцем спину. Смотреть на него было тяжело. Мужики стояли замерев, и каждому хотелось снять куртку и бросить ему под ноги. Или накрыть.
Они перетащили все на берег. Последним Васька тянул «буфет», который оставлял за собой ровную прямую борозду. Привязали лодку. Васька уперся за веревку, мужики помогали веслами и с грехом пополам, с матерками, нос они развернули, но дальше лодка не шла.
— Не пойдет, — Мишка опять стал снимать куртку.
— Ты куда?.. С ума сошел?! Только что болел. Погоди, вон Васька.
— Вы чего там? — Васька, шел к ним, держа отвороты сапог. — Дайте-ка весло! — Он не дошел совсем немного.
И они опять принялись разгребать из-под лодки, а Васька разбрасывал проход.
Вытащили. Перекуривали, приходя в себя.
— Ты как, дядь Вась, — спросил Мишка, — не замерз? Может, чайку сварим?
— Да не-е-ет! — добродушно рассмеялся Васька. — Я даже и не заметил, ноги только, кажется, порезал… и спину, — передернул плечами, — щи-пет, — и он стал наваливать на себя вещи.
День получился ломовой. Они досуха выжгли бензин, потом гребли почти всю дорогу, но прошли всего одиннадцать километров. Восемь раз или десять, — они уже сбились со счета, — пришлось обносить забитые шугой ямы. К концу дня лодка была полупустая. Постепенно побросали лишнее. Бензобак, ящик с блеснами, дробовые патроны. Половину мяса оставили. Последние обносы делали всего в две ходки. Сначала перли лодку с мотором, потом вещи брали за один раз. Было около десяти вечера, когда Мишка предложил завязывать.
Причалили. Лодку прижало течением к заберегу. Вода неприятно холодно зашипела шугой вдоль борта. Васька постучал веслом, потом осторожно вылез на кромку. Лед держал.
— Давайте вылезайте, что ли, туристы, — Васька стоял прикрываясь от ветра, — надо вытаскивать. Вылезайте, ети ее мать! — добавил беззлобно. Лицо было серое от усталости и холода.
Серега вылез. Мишка стал выбрасывать вещи. Потом вытащили лодку. Васька предлагал дотянуть ее к кустам, но сил уже не было. Серега упал на гермики:
— Ой, пристрелите меня, братцы… ради любви к ближнему! У меня совсем отмерзли ножки, и ручки трясутся, как у алкаша, — бубнил он тихим сиплым голоском, уткнувшись в вещи, — пристрелите! Будьте добреньки! — помолчал и добавил: — Даже водки не надо!
Васька с Мишкой звенели топором и трещали хворостом в кустах. У них тоже замерзли и подгибались от усталости ноги, и есть хотелось так, что уже и не хотелось.
«Надо отогреться», — думал Мишка, вынося очередную охапку. Сушняк ли они рубили или живую ольху, они не очень разбирали. В сумраке было не видно, а замерзшие кусты ломались с одинаковым треском. «Это не важно, все сгорит, — думал Мишка, — важно только зажечь». Он встал на колени и достал нож. Стружку уносило ветром.
— Рыжий, — заорал Мишка, — иди сюда с топором.
— Чего?
— Давай вот здесь вырубим кусты, закуток такой… да потом тент как-нибудь пристроим, — он закашлялся, — а то. — он опять зашелся кашлем и только покачал головой и махнул рукой на ветер.
Серега поднялся, и они втроем принялись расчищать. Потом долго возились. Серега, воюя с вырывающимся концом тента, предлагал плюнуть на все, поставить палатку и залезть в спальники, но Мишка снова взялся за костер.
— Нет, — разговаривал он сам с собой, — нужен огонь. Жратву надо готовить. Целый день не ели, — у него уже была целая куча стружки, но он все строгал и строгал.
Серега с Васькой подтащили лодку, поставили ее от ветра и к ней же как следует привязали тент. Дуть стало меньше.
— Может, правда, строганинки поедим, да и ладно. — подсел Васька.
— Нет, надо горячего сделать, — Мишка начал укладывать костер. — Серый, дай-ка там спички в буфете.
Не загоралось. То ли сырое было, то ли промокшее. Ветер сбоку вдруг откуда-то налетал. Руки совсем не слушались. Мишка засовывал их за пазуху, отогревал. Мужики легли вокруг, чтобы не задувало. Мишка в очередной раз сложил все аккуратно. Не торопился. Взял сразу полкоробка спичек.
— Ну, молитесь Богу, змеи! Как следует молитесь!
Спасли. Общими усилиями, а может, и правда молитвами, спасли. Огонек схватился, пополз нехотя. Мишка сам подкладывал. Ребята подавали ему подсушенные за пазухой стружечки. Огонь поднялся, но был еще хлипким, стружки сгорали быстро, они все вместе уже подкладывали осторожно. Загорелось. Мишка стоял на коленях, а Васька с Серегой лежали прямо на снегу и устало глядели на огонь. Как будто не знали, что дальше с этим огнем делать.
— Давайте, вставайте, — поднялся Мишка, — мороз такой… лежат! Воды принесите. — Он открыл буфет. — Суп сварим с вермишелью. Собака, замерзло все.
Был уже одиннадцатый час, когда Мишка стал одеваться и разбудил всех.
— Проспали к чертям, — ворчал недовольно. У него от вчерашних обносов все тело болело.
— А я еще бы врезал. Тепло сегодня было, — Серега натянул спальник на голову.
— Там снегом все накрыло, — Васька расстегнул молнию, — я вставал.
— А чего не разбудил?
— Да вы так дрыхли, — я и походил по вам. Ладно. Соберемся и попрем потихонечку. Дойдем.
— А сколько осталось? — Серега спросил так, будто этот вопрос ни разу не обсуждался и вообще и не был для них главным.
Мишка с Васькой сначала переглянулись озабоченно, может быть, каждый из них об этом и думал, но потом, глядя на «наивное» Серегино лицо, торчащее из спальника, заулыбались. В этом лице и вопросе было столько детской хитрости поспать, что они рассмеялись в голос, а потом не пойми от чего принялись хохотать. Мишка показывал пальцем на Серегу, а Васька, всхлипывал, вытирая слезы. Серега окончательно проснулся, нацепил очки, забормотал что-то, пытаясь укорять товарищей, но, заразившись от них, тоже расхохотался.
В белой-белой тундре на берегу седой от падающего снега речки стояла белая палатка и хохотала. Шапки снега на ее макушке вздрагивали и ползли вниз. Эти трое сумасшедших хохотали оттого, что не знали, сколько им еще идти. И как идти. И есть ли что-нибудь там, куда они идут. Бело было впереди. Снег шел по всей реке. И дальше по всей тундре, до самого океана. Пушистый и мягкий.
Мороз отпустил, было около нуля. Они собрали палатку. Лодку загрузили. Серега жарил мясо. На дорогу и на завтрак. Бросил на раскаленную сковородку два ломтя в палец толщиной. Куски стали заворачиваться, застреляли маслом, Серега, щурясь сквозь испачканные очки, выждал, перевернул ножом и почти тут же подцепил чуть зарумянившиеся куски в тарелку.
— Рубайте! Ростбиф окровавленный! — Он выплеснул почерневшее масло в кусты, налил нового и поставил сковородку на таганок. Все у него получалось легко и ловко. — Чего сидите?
— Любуемся, слушай, — Васька взял дымящийся кусок.
Мишка думал о чем-то.
— Счастье, — неожиданно серьезно, безо всякой шутки, произнес он, — это когда знаешь, что делать. И еще когда знаешь, что это дело нужно другим.
Серега следил, как в закипающее масло с шипеньем и клекотом падают снежинки. Повернулся насмешливо.
— …И кому же это нужно… чтобы мы в такую задницу заперлись?
Мишка посмотрел на него серьезно.
— Ну, мне нужно… чтобы ты да Васька были сейчас здесь.
— Это мы уже поняли, — Серега бросил мясо на сковородку, — ты бы только предупредил, что так вот будет!
— А тебе не нравится? — Мишка взял свой кусок.
Серега глянул на него, утер мокрый нос тыльной стороной ладони и наклонился перевернуть.
— Пес ты, Мишаня! Сидели бы сейчас в теплом балке. В окошко смотрели бы! А, Вась?!
— Не-е, — морда у Васьки была довольная, — я не согласен. Кто бы мне сейчас мясо жарил, если бы ты в балке сидел.
Вышли наконец. Снег по-прежнему шел густой. Ничего впереди не видно было. Река сузилась. Иногда они плыли совсем узкими протоками и уже вскоре наткнулись на первый затор. Длинный. Обнесли, отчалили и через двести метров уперлись в большое белое поле. Это был не поворот. Это был прямой участок. Сходили посмотреть и вернулись. Река встала. Они вытащили лодку, уселись на нее и закурили.
Мишка устало глядел вниз по реке, и оттого что не видно было ничего, и оттого что он на всем этом настоял, слегка не по себе становилось. Балок, в который они должны были прийти три дня назад, все еще был впереди. За этой снежной стеной. И тундра все росла и росла в его неспокойном воображении. Она уже окончательно соединилась с небом, равнодушно превращая их в трех жалких беспомощных букашек. Эта речка, например, с тихим, колючим шорохом уходя под лед, спокойно принимала предназначенное ей и поэтому имела свое законное место. Она просто принадлежала этому небу, тундре, так же, как и тундра и небо принадлежали ей. А он, что был он со своей дурной волей?
Он очнулся и покосился на друзей. Васька, спокойно прищурившись, с сигаретой в углу рта, навязывал веревку на гермомешок. Серега сидел у берега с фотоаппаратом и с интересом ковырял палочкой шугу. И Мишка вдруг ясно понял, что все совсем не так. Что и Васька, и Серега, и он — тоже часть всего этого. И хотя их поведение отдавало и глупостью, и мальчишеством, на что-то, на какое-то свое место они здесь уже имели право.
Они взяли гермик с палаткой и спальниками, в другой, с личными вещами, засунули ружья, Васька до отказа набил «буфет» и взвалил на себя. Двинулсь вдоль берега по льду. Снег на реке сдувало, и шли они неплохо. Через полчаса сели отдохнуть.
Стояла речка. За всю дорогу в одном месте, на повороте почему-то была небольшая полынья. И все.
Так с перекурами и шли. Снег то стихал, и становилось хорошо видно, они всматривались вниз по реке, но никакого балка не было, — то шел гуще, и тогда они даже друг друга не видели. К половине пятого они уже здорово устали и молча сидели в затишке под обрывчиком. Курили, прикрывая сигареты от мокрого снега. Мишка думал о том, что до балка они сегодня могут не дойти, и если будет хорошее место для палатки, то надо останавливаться. Но вслух об этом не говорил.
— Мужики! — вдруг тихо и как будто испуганно произнес Васька.
Мишка с Серегой быстро подняли головы. В десяти шагах над залепленным снегом обрывом темнела крыша балка.
Серега сбросил баул у порога, пнул доску, подпиравшую дверь, и зашел внутрь. Жильем пахнуло. Это были сени, в щели намело снега. Мишка сзади подталкивал, Серега шагнул дальше, открыл вторую дверь.
Шикарный был балок. Просторный. Копотью пахло, такое ощущение было, что его совсем недавно протопили, тепло было. И сухо! Большие нары у стены с матрасами и одеялами, печка-буржуйка, полки с посудой. И дрова!
— И в сенях дрова! — Васька пихнул плечом Мишку, тот покачнулся и брякнулся обессилено на лавку. Улыбался глуповато.
— С керосином! — покачал Васька лампу. Серега погремел посудой, открыл печку, заглянул внутрь и повернулся к друзьям:
— Кофейку!
Жарко было в балке, они хорошо натопили, в одних трусах сидели за столом. Водки выпили с устатку, пожевали разварившейся оленины, но ни пить, ни есть не хотелось. Желтая керосиновая лампа чуть коптила, приятно пахла и отражалась в окне, где по краям стекла начал завязываться узорчатый ледок. Разговаривали о чем-то, умиротворенные, подшучивали друг над другом.
Утром проснулись не рано. Затопили печку, сварили кофе, вышли на крыльцо. Снегопад кончился еще ночью, и все вокруг успокоилось и открылось. Балок стоял на берегу большого озера. Ручей из него впадал в Агапу, а вскоре и она в Пя-сину. И озеро, и ручей, и Агапа были белые. Пяси-на — широкая и страшноватая — парила большими черными полыньями.
Природа заботливо прятала все живое, что не могло улететь или уйти, под снег, под лед, но только ненормальному городскому взгляду могло показаться, что она умирает на долгую зиму. Она не была мертвой. Она продолжала спокойно жить. Просто наступало долгое время полярной ночи, время темного ледяного ветра, вьюги и полярного сияния.
Или ночной полярной тишины… Когда снег в свете звезд кажется темно-синим.
ЛЕХА И ПЕТЬКА
На перроне было полно народу. Одни спешили к выходу, стиснув зубы и мелко семеня под огромными сумками с китайским барахлом, останавливались обессилено, орали что-то друг другу, другие неторопливо, солидно обнимались. У этих лишь борсетки болтались на запястьях, но они как будто не замечали тех, кто с сумками, хотя и стояли у них на дороге.
Петька растерянно опустил рюкзак на землю и в очередной раз подумал, что надо было позвонить и сказать номер вагона. Но он чего-то постеснялся и не позвонил и теперь начинал волноваться. Лешка должен был прилететь из Москвы и встретить, но, черт его знает, человек занятой — возьмет да и не прилетит, дела, может, какие.
— Почему стоим! Проходим! Не мешаемся! — раздалось противно и резко у самого уха.
Петька вздрогнул и обернулся. Это был Лешка. Он обнял растерявшегося Петруху. Мужики потискались, похлопали друг друга по спинам. Леха, как и не на рыбалку собрался: светлые брюки, куртка пижонская, стрижен почти налысо и темные очечки на лоб задраны.
— Дай-ка, дай-ка, посмотрю на тебя. — Лешка отстранился, осматривая Петькино пузо. — Да-а-а! Молодец! Когда успел-то? Или давно не виделись?
У Петька от радости и растерянности щеки покраснели. Пузо действительно было великовато для тридцатипятилетнего мужика. Он зачем-то взялся за рюкзак, но потом снова поставил его.
— Далеко ехать? — спросил Петька, когда они сели в машину, загруженную Деникиными вещами.
Но у Лешки зазвонил мобильный, и он стал разговаривать. «Из Москвы, — понял Петька, — с работы, наверное». Он года три его уже не видел — ну да, как Андрюшка родился, — и теперь косился с интересом. Все такой же был Лешка. Спортивный, нервный, слегка нагловатый и… надежный. Чего не говори, а надежным он был всегда… и отступать не любил.
Когда-то они вместе учились в Саратове. В радиомонтажном техникуме. Потом, после армии, Петька женился и устроился работать в Дом быта, а Лешка уехал в Москву учиться. Теперь вот бизнесмен. Пару раз в год приезжает на выходные к матери. Даже и не всегда звонит-то. Но Петька не обижается — понятно же все.
Они, правда, и раньше не были совсем уж закадычными друзьями. Леха в ансамбле играл в технаре, и в хоккей за какую-то команду, и часто ездил на игры, законно пропуская занятия. У Петьки жизнь была попроще — мать частенько болела, и брат с сестрой и все хозяйство были на нем. Но как только наступала весна, они вместе начинали прогуливать. Лодку чистили, красили, снасти чинили. Лодка, барахло — все у них тогда было общее, и они почти все лето пропадали на Волге. Отдыхали. Рыбу ловили. Даже и зарабатывали кое-что.
И вот Леха вдруг позвонил и позвал в Астрахань — товарищ у него не смог поехать. Петька два дня ходил, думал, потом со Светкой переговорил, одолжил малость у ребят на работе, на всякий случай.
За окошком легковушки тянулась пыльная степь с выжженной травой. Местами, в низинках — пересохшие осенние камыши и никакой воды. Петька недоверчиво крутил головой — не такой он представлял себе Астрахань, где «рыба сама на берега лезет», хотел у Лешки спросить, но тот злился на кого-то по телефону, временами такие суммы звучали, что Петьке неудобно становилось, что он невольно подслушивает.
И Петька снова задумался о деньгах. Ему срочно надо было занять. И много. Когда он собирался в Астрахань, то тоже об этом думал. Решил: будет удобный момент — спрошу. И теперь, слушая, как Леха легко распоряжается большими деньгами, подумал, что обязательно спросит. Ему вдруг легко стало на душе и даже выпить захотелось. Он дружески посматривал на Леху и понимал, что Леха не откажет. Он даже точно это знал.
Потом они перегрузились в катер и еще час плыли узкими камышовыми протоками. К гостинице причалили уже в полной темноте. Она стояла на якорях у небольшого острова и была похожа на речную пристань — светилась огнями и окнами.
Рядом на привязи болтались моторные лодки. На берегу у самой воды мерцала красноватым окошком настоящая деревенская банька. Дымом тянуло. «Топят», — радостно отметил Петька, вылезая из катера. Он здорово замерз по дороге.
Палуба, поручни — все было мокрым и холодным от росы. В раскрытых дверях девушка улыбалась с подносиком в руках — маленькие запотевшие рюмочки, бутербродики с черной икрой — но ждала она явно Леху, и Петька малость растерялся, ему и в тепло хотелось, да и рюмку хлопнуть как раз было бы, но он прошел дальше на корму и терпеливо закурил.
— Петька, тудыт твою растудыт… ты чего там, иди помогай! — Леха, явно в хорошем настроении возился в лодке, в желтом полумраке фонарей разбирая вещи. — Нам еще с тобой двадцать километров пилить.
Петька подошел.
— На вот, неси в каюту, это пока не нужно. У тебя в рюкзаке ничего лишнего нет? Саня, — крикнул он егерю, — давайте-ка мой кулас сюда. Здесь погрузим.
— Так мы что… еще поедем? — спросил Петька осторожно. Вокруг была ночь — глаз коли. Черная вода холодно колыхалась и гремела пустыми лодками.
— Давай, давай, Петюня. Что нам на базе-то сидеть? Час делов — и мы у моря, переночуем в катере, а утром на охоту. А тут охотников наверняка полно.
Они погрузили вещи, бензин, затащили в лодку кулас — похожую на байдарку пластиковую плоскодонку, — и только когда все было готово, Леха поднялся на палубу гостиницы.
— Так, ужинаем и прем. В дорогу одевайся теплее.
Не нравилось все это Петьке. Он молчал, но внутри уже малость пожалел, что поехал. Он вообще не любил суеты и лучше бы в баньку сходил, посидели бы потом за рюмкой. Поговорили бы. Не виделись, в конце концов, давно. Но Леха действовал как заведенный и на Петьку не обращал никакого внимания. Это когда-то они были друзьями. Теперь — не ровня. И это чувствовалось во всем. Петька никогда не завидовал чужим деньгам. Просто сейчас ему чего-то жалко было.
Минут через сорок они уже сидели в лодке. Ужин был шикарный: густой борщ, жареная осетрина с каким-то грибным соусом, жареная картошка, салаты всякие. Петька наелся до упора, принял с десяток рюмах, чуть закосел и уже начал было рассказывать незнакомым московским охотникам, сидевшим с ними за общим столом, про рыбалку в Саратове. Но его плохо слушали, а слушали Леху. Мужики охотились здесь третий день, и не очень удачно. Леха что-то советовал, Петька почти ничего не понимал, но по лицам охотников и по тому, как они внимательно выспрашивали, видел, что Леха в этом деле большой спец. И Петька вдруг загордился, что Леха-то его друг. И ему даже захотелось на те ночные морские раскаты, куда он только что совсем не хотел.
Петька растерянно опустил рюкзак на землю и в очередной раз подумал, что надо было позвонить и сказать номер вагона. Но он чего-то постеснялся и не позвонил и теперь начинал волноваться. Лешка должен был прилететь из Москвы и встретить, но, черт его знает, человек занятой — возьмет да и не прилетит, дела, может, какие.
— Почему стоим! Проходим! Не мешаемся! — раздалось противно и резко у самого уха.
Петька вздрогнул и обернулся. Это был Лешка. Он обнял растерявшегося Петруху. Мужики потискались, похлопали друг друга по спинам. Леха, как и не на рыбалку собрался: светлые брюки, куртка пижонская, стрижен почти налысо и темные очечки на лоб задраны.
— Дай-ка, дай-ка, посмотрю на тебя. — Лешка отстранился, осматривая Петькино пузо. — Да-а-а! Молодец! Когда успел-то? Или давно не виделись?
У Петька от радости и растерянности щеки покраснели. Пузо действительно было великовато для тридцатипятилетнего мужика. Он зачем-то взялся за рюкзак, но потом снова поставил его.
— Далеко ехать? — спросил Петька, когда они сели в машину, загруженную Деникиными вещами.
Но у Лешки зазвонил мобильный, и он стал разговаривать. «Из Москвы, — понял Петька, — с работы, наверное». Он года три его уже не видел — ну да, как Андрюшка родился, — и теперь косился с интересом. Все такой же был Лешка. Спортивный, нервный, слегка нагловатый и… надежный. Чего не говори, а надежным он был всегда… и отступать не любил.
Когда-то они вместе учились в Саратове. В радиомонтажном техникуме. Потом, после армии, Петька женился и устроился работать в Дом быта, а Лешка уехал в Москву учиться. Теперь вот бизнесмен. Пару раз в год приезжает на выходные к матери. Даже и не всегда звонит-то. Но Петька не обижается — понятно же все.
Они, правда, и раньше не были совсем уж закадычными друзьями. Леха в ансамбле играл в технаре, и в хоккей за какую-то команду, и часто ездил на игры, законно пропуская занятия. У Петьки жизнь была попроще — мать частенько болела, и брат с сестрой и все хозяйство были на нем. Но как только наступала весна, они вместе начинали прогуливать. Лодку чистили, красили, снасти чинили. Лодка, барахло — все у них тогда было общее, и они почти все лето пропадали на Волге. Отдыхали. Рыбу ловили. Даже и зарабатывали кое-что.
И вот Леха вдруг позвонил и позвал в Астрахань — товарищ у него не смог поехать. Петька два дня ходил, думал, потом со Светкой переговорил, одолжил малость у ребят на работе, на всякий случай.
За окошком легковушки тянулась пыльная степь с выжженной травой. Местами, в низинках — пересохшие осенние камыши и никакой воды. Петька недоверчиво крутил головой — не такой он представлял себе Астрахань, где «рыба сама на берега лезет», хотел у Лешки спросить, но тот злился на кого-то по телефону, временами такие суммы звучали, что Петьке неудобно становилось, что он невольно подслушивает.
И Петька снова задумался о деньгах. Ему срочно надо было занять. И много. Когда он собирался в Астрахань, то тоже об этом думал. Решил: будет удобный момент — спрошу. И теперь, слушая, как Леха легко распоряжается большими деньгами, подумал, что обязательно спросит. Ему вдруг легко стало на душе и даже выпить захотелось. Он дружески посматривал на Леху и понимал, что Леха не откажет. Он даже точно это знал.
Потом они перегрузились в катер и еще час плыли узкими камышовыми протоками. К гостинице причалили уже в полной темноте. Она стояла на якорях у небольшого острова и была похожа на речную пристань — светилась огнями и окнами.
Рядом на привязи болтались моторные лодки. На берегу у самой воды мерцала красноватым окошком настоящая деревенская банька. Дымом тянуло. «Топят», — радостно отметил Петька, вылезая из катера. Он здорово замерз по дороге.
Палуба, поручни — все было мокрым и холодным от росы. В раскрытых дверях девушка улыбалась с подносиком в руках — маленькие запотевшие рюмочки, бутербродики с черной икрой — но ждала она явно Леху, и Петька малость растерялся, ему и в тепло хотелось, да и рюмку хлопнуть как раз было бы, но он прошел дальше на корму и терпеливо закурил.
— Петька, тудыт твою растудыт… ты чего там, иди помогай! — Леха, явно в хорошем настроении возился в лодке, в желтом полумраке фонарей разбирая вещи. — Нам еще с тобой двадцать километров пилить.
Петька подошел.
— На вот, неси в каюту, это пока не нужно. У тебя в рюкзаке ничего лишнего нет? Саня, — крикнул он егерю, — давайте-ка мой кулас сюда. Здесь погрузим.
— Так мы что… еще поедем? — спросил Петька осторожно. Вокруг была ночь — глаз коли. Черная вода холодно колыхалась и гремела пустыми лодками.
— Давай, давай, Петюня. Что нам на базе-то сидеть? Час делов — и мы у моря, переночуем в катере, а утром на охоту. А тут охотников наверняка полно.
Они погрузили вещи, бензин, затащили в лодку кулас — похожую на байдарку пластиковую плоскодонку, — и только когда все было готово, Леха поднялся на палубу гостиницы.
— Так, ужинаем и прем. В дорогу одевайся теплее.
Не нравилось все это Петьке. Он молчал, но внутри уже малость пожалел, что поехал. Он вообще не любил суеты и лучше бы в баньку сходил, посидели бы потом за рюмкой. Поговорили бы. Не виделись, в конце концов, давно. Но Леха действовал как заведенный и на Петьку не обращал никакого внимания. Это когда-то они были друзьями. Теперь — не ровня. И это чувствовалось во всем. Петька никогда не завидовал чужим деньгам. Просто сейчас ему чего-то жалко было.
Минут через сорок они уже сидели в лодке. Ужин был шикарный: густой борщ, жареная осетрина с каким-то грибным соусом, жареная картошка, салаты всякие. Петька наелся до упора, принял с десяток рюмах, чуть закосел и уже начал было рассказывать незнакомым московским охотникам, сидевшим с ними за общим столом, про рыбалку в Саратове. Но его плохо слушали, а слушали Леху. Мужики охотились здесь третий день, и не очень удачно. Леха что-то советовал, Петька почти ничего не понимал, но по лицам охотников и по тому, как они внимательно выспрашивали, видел, что Леха в этом деле большой спец. И Петька вдруг загордился, что Леха-то его друг. И ему даже захотелось на те ночные морские раскаты, куда он только что совсем не хотел.