Ему льют в рот бренди. Сразу становится тепло, кровь приходит в движение. Черт бы побрал этот его несокрушимый организм!
   Полковой врач случает сердце.
   — Этот человек из железа. Сердцебиение уже ритмичное…
   — Фельдфебель… — говорит капитан, — когда больному станет лучше, проводите его в канцелярию… Желаю вам выздоровления, мой друг…
   Что?!. Что значит «мой друг»? И «выздоровления»? С каких это пор капитан так нежен с ним?… Что случилось? Или они все-таки сговорились со страховщиками, чтобы не дать ему умереть? Что опять за штучки?…
   Но у него пока нет сил говорить.
   А случилось вот что. В четыре часа дня Голубь потерял сознание. В половине пятого за ним пришел караульный отряд с капитаном во главе. С ними был полковой врач и санитар с носилками. Приди они получасом позже, Голубя уже не было бы в живых.
   Причина же в том, что Финли доложил больному Делэю о наказании, которому подвергли рядового, проявившего мужество во время марша.
   — Что?! — вскричал майор. — На двадцать четыре часа?! Унтер-офицер! Вызовите ко мне капитана!
   Гардон едва не бросился на Финли с саблей. Но майор заступился за лейтенанта.
   — Это я попросил Финли докладывать мне обо всех наказаниях, — сказал он. — Так что не в его власти было скрыть случившееся.
   — Ну что ж… По моему глубокому убеждению, это рядовой шпион. При назначении меня предупреждали, чтобы я присматривался здесь к подозрительным личностям, и поскольку я не могу доказать виновность рядового, а она несомненна, остается одно — уничтожить его! Что человеческая жизнь и служебные предписания по сравнению с высшими стратегическими интересами!…
   — Если все так, как вы говорите, — сказал майор, — надо было уже давно проверить вещи легионера. Финли, трубите построение и, пока люди будут на плацу, обыщите его вещмешок.
   — Я тоже пойду, — сказал капитан.
   …Развязав клеенчатый мешочек, они первым делом наткнулись на стихи Троппаузра. Потом нашли жетон майора секретной службы под номером восемьдесять восемь. Генштаб, управление «Д»…
   Гардон стал мертвенно-бледным…
   Сложив все вещи обратно, он принес маленький мешочек и его содержимое в канцелярию.
   — Так вы думаете… — пролепетал он.
   — Я думаю, — ответил Финли, — что в управлении «Д» генштаба в ранге майора служит лишь один офицер, Ив. Я думаю, что человек, которого вы приговорили к «петле», майор Ив.
   — Но… кто же… кто… приговорил его к «петле»?… Эй, фельдфебель!… Стража!… Врача и носилки!… — он быстро сунул Финли мешочек. — Прошу вас, закройте в сейф.
   Финли закрыл вещи в сейф и отдал ключи Гардону, который тут же отправился за Голубем.
   …Чувствуя необыкновенный прилив сил и именно поэтому опечаленный, Аренкур стоял перед капитаном.
   — Рядовой!… Тут некоторые скоты гнусно обращались с вами. Они будут наказаны. Латуре навечно пойдет в конвой, а двух унтер-офицеров я отправил в одиночку. — Немного тише Гардон добавил: — Меня предупреждали при назначении, что моя помощь может понадобиться некоторым доверенным лицам… Передо мной раскрыли карты, поскольку… у меня есть стратегическое чутье… Скажите мне, какие у вас пожелания, и я все исполню…
   Голубь ничего не понял из речи капитана, но, не колеблясь ни секунды, выпалил:
   — Моего друга Троппауэра послали на каторжные работы…
   Гардон опять побледнел. Дьявол, еще один из секретной службы. Не хватает ему вляпаться здесь в историю, вроде капитана из Айн-Сефры… Фу, как неприятно!
   — Почему вы не доверились мне раньше, май… рядовой? Этот человек наверняка уже мертв… Виной тому жестокость Латуре и в первую очередь Финли… — Капитан снял трубку. — Караул?… Пусть конвой передаст арестантам, что они не получат ни капли воды до тех пор, пока не пришлют посланного на каторжные работы легионера. По крайней мере сообщат о его судьбе… — Он положил трубку и направился к сейфу. — Мы тут хранили некоторые ваши вещи… Если угодно, вы можете взять их… Я не хотел, чтобы они попали в чужие руки.
   Гардон в изумлении отступил. Отделение сейфа, где лежал клеенчатый мешочек, было пусто.

Глава двадцать третья

1
 
   — К сожалению, вещи исчезли, — сказал капитан Голубю, — но если у вас есть какая-либо нужда… можете смело мне сказать…
   — Мне бы, господин капитан… в первую очередь с Троппауэром…
   — Ах да, этот второй солдат… — Зазвенел телефон, Гардон снял трубку. — Да? Прекрасно. Пусть конвой выделит патрульных, и они немедленно приведут его в форт. — Положив трубку, он с удивлением посмотрел на Голубя. — Небывалый случай. Солдат по фамилии Троппауэр жив. Если хотите, можете пойти встретить его…
   — Ура! — воскликнул Голубь, позабыв обо всем на свете, и бросился бежать…
   Троппауэр вернулся слегка похудевший, но улыбающийся и почти не обремененный одеждой. Они с Голубем долго обнимали друг друга.
   — Как тебе удалось остаться в живых? — спросил Голубь.
   — Очень просто. Меня не убили, — радостно сообщил поэт. — Видишь, как полезно иногда дать по морде жандарму. У меня до сих пор руки чешутся, когда вижу этого расфуфыренного Бенида Тонгута. Тот бандит с Корсики, которому я дал воды, составил мне протекцию. Он похлопотал перед одним полуголым господином, чтобы меня не убивали… Но… знаешь… Есть один щекотливый вопрос… Эти каторжники так странно себя вели…
   — Неужели не слушали тебя, когда ты читал стихи?
   — Нет, это дело я уладил довольно легко, но они… понимаешь… хотят бунтовать…
   — Что?!
   — Я толком ничего не знаю. К ним там ходил один пигмей. Они в лесу живут… К каторжникам должно прийти племя сокота. Надо только дождаться, когда Нигер спадет. Тут-то каторжники и восстанут. В форте многие солдаты об этом знают… Кобенский замешан в дело и этот Хильдебрант.
   — Ну а как же с водой?… Вода ведь у офицеров.
   — Должен кто-то приехать и привезти подрывника, Они взорвут трубы и получат доступ к воде.
   — Что же нам делать?… Если выдать каторжников, мы можем навлечь беду на многих легионеров. Но я все-таки французский кадет…
   — А я художник, а художники известны своей любовью к родине. Черт его знает, что тут можно сделать. Доносить на товарищей, конечно, нехорошо…
   — Я знаю, что мы сделаем. Мы посоветуемся с одним майором. Я тут разоблачил переодетого майора. Ему можно довериться.
   — Кто такой?
   — Главач! — торжествующе ответил Голубь.
   — Никогда бы не поверил… — удивился Троппауэр. — Сапожник Главач?… Лучше ничего не мог придумать.
   Они пошли к Главачу, который горевал в столовой за бутылкой вина… Голубь подсел к нему за столик.
   — Беда… — зашептал он Главачу в ухо. Тот побледнел.
   — Так я и знал, что этот Шполянский продаст… — сказал он, решив, что поляк доложил о краже рубашки по начальству.
   — Речь не о том. Вот Троппауэр, ему вы можете доверять, он поэт. На послезавтра планируется восстание. Что ты здесь вертишься? — накинулся Голубь на подавальщика. — Принеси лучше бутылку вина.
   Темнокожий юнец отошел к стойке и стал наливать в бутылку вино.
   — Не понимаю… — сказал Главач. — Чего вам от меня нужно?
   — Послушайте… нам необходим вам совет. Готовится бунт, солдаты хотят захватить форт…
   Мальчишка-араб принес вино и стал разливать его по стаканам.
   — Нужно что-то предпринять, — напирал Голубь. — Поймите, господин майор…
   — Но позвольте… — опешил Главач.
   — Прошу прощения… — опомнился Голубь. И опять в ярости зарычал на подростка: — Ты уберешься отсюда когда-нибудь?
   — Вы должны сказать нам, что делать, — подбодрил Главача Троппауэр.
   Тот нервно потер себе лоб. Знать бы, чего им нужно. Дрожащей рукой он поднес вино ко рту и залпом выпил.
   — Ну, первым делом… Кто зачинщики? И… еще… сколько тех, кто не бунтует?… — робко выговорил он в страшных терзаниях.
   — Отлично. Мы узнаем, кто замешан в бунте.
   — Или, — вступил в разговор Троппауэр, — найдем тех, кому можно доверять. Это уже половина победы.
   — Победа! Выпьем за победу, — оживился сапожник, поскольку пользовался любым случаем выпить.
   — На нашей стороне Надов и Рикайев, — начал перечислять Троппауэр.
   — И еще Шполянский, — продолжил Голубь. — У человека, получавшего пенсию, должна быть преданность государству. Потом доктор Минкус, тоже хороший парень, еще этот старый рубака Пилот…
   — За его здоровье! — с радостью выпил за Пилота сапожник.
   — Я знаю, о чем вы думаете, — самолюбиво посмотрел на Главача Голубь и снял рубашку, поскольку жара стояла невыносимая. — Вы планируете, что мы соберем верных людей и в случае необходимости восстановим порядок.
   — Что-то вроде того… — неуверенно поддакнул сапожник.
   — Каторжники все на их стороне и среди легионеров тоже многие, — вставил Троппауэр.
   — Я думаю, нам лучше сначала сделать вид, что мы тоже на их стороне, — сказал Голубь, — вы не согласны?
   — Ну почему же… — с муками выдавил из себя сапожник, — только… надо осторожней… За ваше здоровье!
   — Не беспокойтесь, — заверил его Голубь и надел рубашку. — Пойдем, — сказал он Троппауэру.
   Они дружно кивнули Главачу и пошли искать Пилота.
   — Умный человек, сразу видно, — сказал Троппауэр, когда они уже были во дворе.
   — Что ты хочешь… Майор секретной службы… Но этому Пенкрофту-Лапорте я бы с радостью свернул шею. Только Шполянского жаль впутывать в историю… Поэтому пусть пока походит на свободе… Ты что?
   Поэт смущенно потирал свой обезьяний подбородок.
   — Я знаю, тебе тяжело с ними расстаться, — сказал он, потупив взор, — но все-таки прошу тебя, верни мне стихи, которые я отдавал на хранение…
   Голубь молчал. Как сообщить поэту ужасную новость?
   — Друг, — сказал он наконец убито. — Мужайся…
   — Боже!
   — Стихи были в клеенчатом мешочке, и их украли… — Они стояли, не произнося ни звука. Поэт тяжело вздыхал. Голубь попытался утешить его: — Там еще был мой бумажник… с пятнадцатью тысячами франков.
   — Ах, что деньги! Негодяю нужны были… мои стихи. Какие тут могут быть сомнения, ведь он хотел убить меня из-за них… О…
   По щеке Троппаузра скатилась слеза…
   Они молча пошли рядом. Пилот был в спальне, в чем мать родила. Даже этого бывалого легионера измучил зной.
   — Послушай, старый вояка, — начал Голубь, — тут некоторые затевают грязное дело. Не знаю, как ты, а я даже в этом подлом месте останусь верным солдатом Франции. Что ты насчет всего этого думаешь?
   Пилот помедлил.
   — Чего вы хотите?… Если нужно драться, можете на меня рассчитывать, но никого предавать…
   — Об этом речи нет, — успокоил его Голубь.
   — Только драться, — мечтательно произнес поэт, облизывая губы.
   Потом друзья отыскали Шполянского, который в тот день вышел из больницы.
   — Послушай, — стал объяснять ему Голубь, — ты человек государственный и обязан быть верен родине. Позор всему заплечному цеху, если хоть один из его представителей окажется недостойным носить котелок и черный галстук.
   — Господа, — благородно заявил Шполянский, -вы можете положиться на меня. Моя верность вне сомнений. Я в своей жизни повесил не одного мерзавца, но только из любви к родине.
   — А также доказал, — продолжил поток восхвалений Голубь, — что можешь быть солдатом, даже если все веревки оборвутся…
   Минкус, Надов и выздоровевший после лихорадки Рикайев примкнули к ним. Их Голубь настроил в свою пользу признанием, что Главач — майор секретной службы и, по его сведениям, к ним следует карательный отряд. На Главача все теперь смотрели другими глазами, и многие даже с удовольствием оплачивали ему выпивку. Сапожник не понимал причины своей неожиданной популярности, но легко примирился с ней, ибо питал к вину самые нежные чувства.
   — Теперь пойдем в столовую, — сказал Голубь, поскольку пара-тройка людей у них уже была, а он видел, как давит на Троппауэра пропажа стихов. — Я тебе сыграю отличную песню.
   Но поэт продолжал мрачно идти рядом с ним и тяжело вздыхать.
   — Лучшие мои стихи украли. Там был мой эпос «Завтра рота тренирует кисти рук». Тебе он так нравился…
   Они сели за столик в углу. Им принесли вина, и Голубь полез в карман за гармошкой.
   Но ее там не оказалось.
   Вместо гармошки он вытащил бумажник Гризона с майорским жетоном, пятнадцать тысяч франков, блокнот и вырезку из газеты…
   Голубь глупо уставился на ворох вещей.
   — Что это? — спросил Троппауэр.
   — Вещи, которые… были в клеенчатом мешочке… Который пропал из сейфа… А теперь они в кармане!
   — Мои стихи! Они ведь тоже были там! — в волнении воскликнул поэт. — Смотри скорей в кармане!
   Но напрасно Голубь шарил. Стихов не было.
   — Нету… — пробормотал он. — Все отдал обратно… даже пятнадцать тысяч франков…
   — Так я и думал, — горько сказал поэт, — он знал, мерзавец, что ему нужно. Станет он цепляться за какие-то пятнадцать тысяч франков, когда у него есть почти все подлинники Троппаузра.
   Губы у него дрожали, а большие серые глаза влажно блестели…
 
2
 
   Голубь угрожающе поднялся.
   Так— так! Никто другой, кроме как мальчишка-араб, который постоянно вертелся возле стола вокруг снятой рубашки, не мог подсунуть ему вещи в карман! Но куда же подевался этот шпаненок?
   Голубь оставил Троппауэра и, ни слова не говоря, направился за стойку, к кухне. Там никого не было. Он пересек кухню. Вышел в небольшой, окруженный каменной оградой дворик, где чистили картошку и выливали оставшуюся от мытья посуды воду.
   Вот он! Стоит и чистит ботинки.
   Голубь схватил его.
   — А ну, признавайся, чертенок, не то сверну тебе шею! Как к тебе попали эти вещи?
   — Я все скажу… только отпустите меня… господин…
   Но стоило Голубю чуть разжать пальцы, как мальчишка выскользнул у него из рук и по узенькой тропинке помчался к дому. Голубь схватил его за запястье… Их руки едва не прищемило дверью. Но парень вырвался и влетел в комнату, где жил маркитант. Голубь надавил плечом на дверь, с легкостью выломал замок — и вот он уже на пороге.
   В живот ему уперся здоровенный унтер-офицерский револьвер, который подрагивал в трясущихся мальчишеских руках…
   — Только троньте, застрелю!
   Голубь с удивлением смотрел в отважно сверкающие глаза темнокожего подростка. Потом перевел взгляд на его руки. И обомлел. Там, где рука задела за дверь, кожа была белой и на ней виднелось треугольное родимое пятно! Призрак! Это вовсе не темнокожий мальчишка-араб, а белая женщина! Голубь в волнении отступил.
   — Извините… я не знал… что…
   Мальчишка проследил за его взглядом… И в испуге прикрыл на руке пятно. Стало тихо.
   — Ну и глупая я… — грустно сказала женщина. — Понятно было, что вы догадаетесь, если положить все обратно в карман…
   — Знаете ли, — небрежно махнул рукой Голубь, — я со всем этим делом стал первоклассным сыщиком. Так что извольте принять это к сведению. А теперь скажите мне, кто вы. Потому что я упорно не хочу верить в привидения… Женщина на секунду задумалась.
   — Магда Рюсель… Исследователь, которого подло убили, был моим отцом, а мать позже… вышла замуж за доктора Бретая.
   — Теперь все ясно… потому вы так похожи на нее… и это родимое пятно…
   — Прошу вас… Я сейчас ничего не могу вам рассказать. Я долго думала, что вы… предатель. Например…когда просила часы… там, в оазисе. Вы ведь помните?…
   — Смутно… — недовольно ответил Голубь и закашлялся…
   — Потом я убедилась благодаря одному человеку, что вы… абсолютно… порядочный и…
   Голубь с сияющими глазами шагнул к ней и взял за руку.
   — Я давно ждал этого разговора… И должен вам. сказать…
   — Нет, не говорите ничего, — перебила его девушка и пунцово покраснела.
   — Ах да… конечно… часы… если угодно…
   — Ничего… Держите их у себя… но прошу вас, — ома добавила с искренней тревогой, — будьте осторожны, вас за них хотят убить…
   — Но почему-то все никак не убьют! — огорченно воскликнул Голубь.
   Запела труба. Отбой.
   — Когда я вас увижу?… — быстро спросил Голубь.
   — Возможно… еще представится случай… Позвольте мне самой решить. Я сейчас не принадлежу себе, но обещаю вам, что скоро увидимся…
   Девушка не стала бы противиться, если бы Голубь поцеловал ей руку. Но у него, кажется, и в мыслях такого не было.

Глава двадцать четвертая

1
 
   Было видно, что солдат форта охватило какое-то странное беспокойство. В углах перешептывались. Безжалостный Кобенский ходил с рядовыми чуть ли не в обнимку, а те злобно косились на Латуре и Батисту и шушукались за их спинами.
   Вечером Финли докладывал больному Делаю о донесениях унтер-офицеров. Стоило майору почувствовать себя лучше, как офицеры собирались в его комнате на чашку чая, ибо даже в своем крайне немощном состоянии Делэй оставался душой гарнизона.
   — В периоды засухи они всегда беспокойны, — сказал он, когда Финли покончил с докладом. — А может быть, действительно что-то замышляют от тоски… но в любом случае у нас есть такое оружие, как вода… в этом адском пекле жажда прикончит их за полдня…
   — А вы не думаете, — заметил Гардон — что они все-таки могут найти способ вскрыть сейф?…
   — Это исключено… — ответил Делэй, с трудом переводя дыхание. — Его можно… только взорвать… Именно поэтому… на складе гарнизона… нет тринитрофенола.
   Делэй откинулся на подушки.
   — Успех… зависит от понимания… в каких случаях вам следует применять безжалостную строгость… а в каких… посмотреть на что-то сквозь пальцы… Это нужно знать… Теперь оставьте меня… я должен отдохнуть…
   Он устало закрыл глаза.
   В конторе офицеров поджидал какой-то толстый мужчина в штатском.
   — Я доктор Бордан. Мы к вам из Тимбукту с бригадой Красного Креста. Нигерийская миссия получила разрешение провести среди каторжников медицинское обследование.
   Гардон просмотрел бумаги. Разрешение на имя доктора Бордана и его спутников, уполномоченных провести в провинции Нигер анализы крови с целью воспрепятствовать распространению сонной болезни, было составлено по всем правилам.
   Гардон подписал его и распорядился, чтобы конвой проводил бригаду до леса.
   Доктор Бордан вернулся к машине и сел за руль. Кроме него, там находились еще двое.
   — Все в порядке, — сказал Бордан своим спутникам. Это были Лорсакофф и Маккар.
   В салоне автомобиля лежало несколько больших свертков с эмблемой Красного Креста. Целых пять упаковок тринитрофенола.
 
2
 
   Утром Шполянский отозвал Голубя в сторону.
   — Сегодня после обеда начнется, когда будет сменяться конвой. Вроде бы каторжники раздобыли оружие и взрывчатку. Сейф взорвут. Конвой примет их сторону. Кобенский тоже с ними,
   — Подонок.
   — Не только он. Чуть ли не все солдаты с ними заодно. Нервы не выдерживают этого безделья, однообразия, этой удушливой жары, они готовы идти на верную гибель только ради того, чтобы хоть что-то делать. Я знаю, я одно время занимался психологией.
   — Это ты правильно сделал… А скажи, может, стоит предупредить Финли… или нет?… — размышлял Голубь.
   — На мой взгляд, поздно. Людей озлобили. Здесь для этого совсем немного требуется. Теперь все будет идти как идет, события покатятся лавиной, все быстрее и быстрее. Это я в одном романе вычитал.
   — Мы сделаем все, что в человеческих силах. Для начала устроим военный совет. Послеобеденный взрыв не должен застать нас врасплох.
   Голубь пошел искать Главача и Троппауэра, которого он решил позвать на военный совет.
   Пора засухи вступила в свой последний, самый страшный период. Тяжесть воздуха была почти осязаемой, кости ломило, полуденный ветер доводил людей до исступления.
   Днем в канцелярию явился Илье, и с ним каторжник, Барбизон. По приказу лейтенанта конвой пропустил его, чтобы дотащить до форта огромную сумку с инструментами. Илье сразу же поспешил к Гардону.
   — Этого человека зовут Барбизон. Его послала секретная служба. — Он передал капитану удостоверение. В нем было написано, что за оказанные отечеству услуги бывший бандит помилован и назначен агентом секретной службы. В его обязанности входила сыскная деятельность в среде каторжников.
   — Итак? — спросил Гардон, изучив документ. — Вы имеете что-нибудь доложить?
   — Более чем, — ответил бандит. — Сегодня начнется бунт. К арестантам под видом бригады Красного Креста нроникли умелые организаторы. Они привезли с собой тринитрофенол.
   Гардон побледнел.
   — Бунт, — продолжал Барбизон, — невозможно предотвратить. Недовольство умело подогревается. План был разработан еще в Оране. Их людей большинство и среди туземцев, и среди жандармов, и среди каторжников, да и в конвойном отряде тоже. Верных солдат не наберется даже на один патруль. Но самое опасное, конечно, тринитрофенол. Если они взорвут трубу в том месте, где она ответвляется к нам, мш останемся без воды. Кроме того, к арестантам часто наведывается какой-то туземный вождь и обещает им поддержку племени сокота, которое придет с того берега Нигера, а в случае если они займут форт, то и выведет их тайной тропой к Верхней Гвинее.
   Гардон в страхе тер подбородок. Все это звучало крайне неутешительно. Первым подал голос Финли:
   — Батиста!
   Когда итальянец вошел, он отдал приказ:
   — Распорядитесь, чтобы Латуре выставил четыре пулемета и подготовил двадцать пулеметных лент.
   Капрал спешно удалился.
   — Вечером, на световой сигнал, каторжники, объединившись с конвоем, ворвутся в форт и быстро расправятся со всеми, кто станет оказывать сопротивление…
   — Илье, — сказал Финли, — будьте любезны, отдайте приказ, чтобы закрыли ворота, и попросите Латуре втащить пулеметы на бруствер, вы с Барбизоном ни во что не вмешивайтесь, что происходит внутри, ваше дело следить и, когда конвой с каторжниками подойдет к стенам форта, открыть по ним безжалостный огонь! Это единственное, что нас еще может спасти.
   Илье и Барбизон вышли. Гардон беспомощно молчал. Внутри у него все похолодело от страха.
   — Но почему же… — выговорил он наконец охрипшим голосом, — если они все знали.,, почему ничего не сказали? Мы ведь могли послать за пополнением… Спаги… добрались бы сюда из Тимбукту за неделю…
   — Мне кажется, — ответил Финли, — они намеренно не стали вмешиваться в события и позволили назреть бунту… Судя по всему, люди из секретной службы, следуя за сокота, хотят отыскать тот самый найденный Рюселем путь…
   Они помолчали. Вернулся Батиста с пулеметными лентами. Свалил их на пол. Он казался спокойным, но
   в любом случае зрелище было довольно тягостное: наблюдать, как он проверяет патронные гнезда.
 
3
 
   Голубь с Главачем и Троппауэром держали последний военный совет. Естественно, за бутылкой вина, будто они всего лишь невинно развлекаются.
   — Мы можем рассчитывать на шестнадцать человек, — сказал Голубь. — Заговорщики предлагали нам присоединиться, но мы дали уклончивый ответ. Что делать дальше?
   — Дальше… — неуверенно протянул сапожник, — хорошо бы, наверное… узнать… чего они хотят… И потом… что могут шестнадцать человек… против стольких… Я не знаю… по правде сказать…
   . Сапожник не знал и того, зачем вообще нужно усмирять бунтовщиков. Но поди здесь поспорь с двумя сумасшедшими…
   — Сегодня вечером, — сказал Троппауэр, — конвой вернется с каторжниками. Им из форта будет дан сигнал.
   Вошел Пенкрофт и пристально посмотрел на них.
   — Чего шепчетесь? — вызывающе произнес он. — Послушай, Аренкур! Пора бы тебе понять, что ты зря стараешься. Надеюсь, все ясно?! Других это не касается. Только тебя. Просто обидно за такого умного человека.Поздно уже шушукаться. Понял?
   — У меня такое чувство, Пенкрофт, — радостно ответил Голубь, — что мы с тобой в скором времени подеремся. Ты силач и прекрасный боксер, а для меня нет большего счастья, чем выбить зубы такому…
   Пенкрофт окинул его насмешливым взглядом и вышел.
   — Будешь его лупить, обязательно предупреди меня, — сказал Голубю Троппауэр. — Я тоже хочу отвесить ему парочку оплеух.
   — Еще один вопрос, — обратился Голубь к Главачу. — Что делать, когда заваруха начнется?
   — Прошу вас… мне не хотелось бы… давать… советы…— с мукой ответил сапожник. Что им от него нужно? Не желает он тягаться со столькими бунтовщиками! — Самое правильное… по-моему… — промямлил он наконец, — вытащить из подвала… ром и вино… потому что… все равно там всего много…
   Голубь вскочил.
   — Гениально! Потрясающе!…
   Сидевшие неподалеку солдаты уставились на него, поэтому немного тише он добавил:
   — Благодарим вас. Блестящая мысль. Именно так… ром!
   Знать бы, чего он радуется, недоумевал Главач. Если вспыхнет бунт и их всех перебьют, так хоть напиться сначала, мысль самая простая. Но почему гениальная?
   — Ты понял? — спросил Голубь Троппауэра, когда они вышли во двор. — Первоклассная идея. Когда начнется заваруха, мы взломаем погреб. Пейте себе на здоровье все, кто есть в форте, а мы сами пить не будем.
   — Ну разве что хлебнем по глоточку, — вставил поэт. — Если уж…
   — Нет! Мы должны оставаться трезвыми, — решительно возразил ему Голубь.
   И покинул Троппауэра. Он уже четыре дня не видел Магды. Утром рядом со своей тарелкой он нашел маленькую записку. «Жду вас в пять» — значилось в бумажке.