2
Только в полночь они тронулись дальше в путь. Судя по всему, до Ат-Тарира было уже совсем близко.
Строй развалился. Ни о какой дисциплине после стольких километров пути не могло быть и речи. Капитан Гардон сидел на лошади, словно оплывшая восковая кукла, только водка еще как-то поддерживала его. Он был не в состоянии исполнять свои обязанности. Вместо него распоряжался лейтенант Финли.
Уже которую неделю тащились они по жаре и песку, задача, непосильная для человека, и каждый солдат чувствовал: еще шаг — и он упадет.
Ночью легионеры заснули вповалку, кто где, не соорудив вокруг лагеря никакого ограждения. У кого было желание, разбили палатки, другие же рухнули на землю и мгновенно заснули, как в бездну провалились.
Тем временем фельдфебель Латуре расстелил под ацетиленовой горелкой карту, его окружили офицеры. Финли смотрел на красную линию, которой был обозначен пройденный путь.
— Наверное, здесь, после Агадира, когда обходили ту хамаду, мы на несколько градусов отклонились от нужного направления.
— Вряд ли, mon adjutant, — сказал Латуре, — тогда бы мы попали в Бильмао.
Недалеко от них рыжий санитар держал еще одну горелку, и врач пытался с помощью инъекции кофеина привести, в чувство капитана Гардона.
— Будем и дальше держаться юго-восточного направления, — подытожил обмен мнениями Финли. — Каждые полчаса подавайте сигнал ракетой, может, нас откуда-нибудь увидят.
Где— то на этих бескрайних пустынных просторах затерялся, ровно иголка в стогу сена, малюсенький пост, если они в ближайшее время не найдут его -им конец.
Светало. В стелющихся лучах солнца они видели вокруг лишь уходящие в бесконечность одуряюще однообразные желтые пески.
— Да что же это… Сколько можно идти? — задыхаясь, проговорил Гардон, с трудом удерживаясь в седле.
Финли стиснул зубы.
— Не исключено, что мы заблудились…
Это капитан смог уразуметь. От ужаса он чуть не свалился с лошади. Заблудились в Сахаре?
— Eh bien!… Sergent!… [Ладно!… Сержант!… (фр.)] — заорал он хриплым голосом на Латуре. — Какого дьявола мы идем, прикажите гоmpеz… Rompez! Все к чертовой матери! Дайте по крайней мере умереть спокойно, пусть люди лягут или сядут…
— Вот я вам насыплю соли на хвост! Чушь собачья! К вечеру будем на месте…
— Вы же знаете, что мы заблудились! Не обманывайте меня! Вы сами не верите в свои слова.
Фельдфебель с ругательствами покинул его. Днем, в самую жару, устроили большой привал. Вечером солдаты отказались идти дальше. Финли и лейтенант Брюс с унтер-офицерами и остатками послушной команды встали полукругом, направили на роту дула орудий. Финли загнал в самую гущу легионеров броневик и сам с пистолетом в руке метался среди них, криками заставляя вернуться в строй.
Настоящий ад. Офицеры понимали, что это не бунт, просто у солдат отказали нервы.
Наконец обессиленный и упавший духом караван тронулся. В последний раз. На этот счет ни у кого сомнений не было. Больше эту команду не поднимешь ни пулеметом, ни пушкой.
Волны отчаяния накатывали все сильнее: едва забрезжил рассвет, а до самого края неба перед ними расстилались сплошные пески.
И тут в строю что-то тихо запиликало…
Губная гармошка!
Звуки становились все громче, все веселее, и слабоумный Карандаш, который со свойственной идиотам выносливостью шел от самого Орана, молча ухмыляясь, вдруг что-то гаркнул.
В рядах засмеялись. Раззадоренный одобрением, идиот начинает выводить непослушными губами под гармошку:
Le sac, ma foi, toujours au dos… [Любовь свела меня с ума… (фр.)]
Глупая солдатская песня о том, что «Мешок, клянусь вам, всегда при мне, идешь, идешь, нет чтобы кого-нибудь обнять…».
Поначалу солдаты лишь смеются, но потом шофер одного из грузовиков начинает подпевать: кто устоит против гармошки? А когда холмы на горизонте проглотили красное, набухшее, почти малиновое солнце, уже вся рота яростно распевала с залихватской удалью идущих на смерть людей…
Le sac, ma foi, toujours au dos…
Звуки гармошки, словно мановение Моисеева посоха, исторгли из окаменевшей глыбы исстрадавшихся душ мелодию.
Чуть позже Голубь пилочкой для ногтей произвел ремонт оркестра, ибо Сахара не способствовала его чистому звучанию.
Финли понимал, что значила сейчас для них эта музыка. Возможно, самое жизнь. Он подошел к Голубю и похлопал его по плечу:
— Отличная игра!
— О, я немного не в форме. Классику я играю лучше. — И он тут же грянул популярную среди легионеров любовную песню:
LL'amour m'a rendu fou…
А они все шли и шли…
И вдруг ближе к ночи, в ответ на одну из их бесчисленных ракет, где-то далеко-далеко небо прочертила голубая змейка…
Рота разразилась ликующим ревом. Легионеры в радости обнимали друг друга, бросали в воздух кепи. Стреляли по очереди из ракетницы, и каждому ответом была взлетающая ввысь голубая змейка… Ат-Тарир подавал знак!
3
Они были еще далеко от укрепления. Они не заблудились. Просто расстояние было таким неправдоподобно большим.
Когда лейтенант Финли, идя вдоль строя, опять поравнялся с Голубем, тот, сделав шаг вперед, вытянулся в струнку.
— В чем дело? — спросил Финли. — Ты хороший солдат. Проси чего хочешь.
— Мой друг тяжело болен, mon adjutant, и я хотел бы навестить его. Он, бедняга, один в повозке.
— Откуда ты знаешь, что один?
— Врач и санитар уже давно занимаются господином капитаном. А другим не позволено входить в повозку. Так что бедняге с середины дня некому дать попить и перевязать раны.
— Иди! Унтер-офицер! Этот солдат получил разрешение ухаживать за своим больным другом. Внесите в приказ!
Обрадованный Голубь направился к повозке. Во-первых, ему был по душе Малец, ну а потом, эта история начинала занимать его. К примеру, за ними следует женщина. Ясно, что она замешана в том же деле, из-за которого стреляли в Мальца. И в Троппауэра стреляли. Какое только отношение может иметь к ним этот забубённый поэт?
Несомненно, что ключ к загадке нескольких убийств, одной военной тайне и поступкам многих бесчестных людей — Малец. Теперь-то он не будет слушать его признания вполуха. Голубь поставил ногу на колесо и влез под брезент. И, отпрянув, замер на месте. Малец лежал на кровати мертвый.
Убили все-таки.
Глава восемнадцатая
1
Он был мертв уже несколько часов.
И убили его каким-то мудреным способом. На теле нашли шесть или восемь красных пятен. Их происхождение так и не смогли установить… Они выглядели как щипки или ссадины и затрагивали лишь поверхность кожи,.словно кто-то ущипнул его в нескольких местах двумя пальцами. Через поры кое-где сочилась кровь, едва заметными капельками.
— Я слышал о подобных симптомах, но в данном случае это невозможно, — сказал врач. — От укуса коралловой змеи, которая водится в Южной Америке, у жертвы происходит закупорка вен, и кровь, скопившись в артериях, начинает сочиться через поры. Однако на теле этого человека нет укусов, и мы не в Южной Америке. Несомненно одно: его убили.
А Голубь опять был вне подозрений: когда он вошел в повозку, Малец был уже давно мертв.
Офицеры мерили его недобрыми взглядами. Они знали, что в роту могли затесаться самые разные люди. Наверху их предупреждали перед выступлением, чтобы они не спускали глаз с подозрительных личностей…
— В кандалы его… — сказал Гардон, когда Финли доложил ему о случившемся. — Учинить допрос и с усиленной охраной отправить в Тимбукту, пусть военный трибунал разбирается.
— А что писать в донесении? Что стреляли из его ружья, хотя его не было на месте преступления? Или что убили больного, которого он пришел проведать?
— Не защищайте его! Мы в армии. Когда он взорвет строящуюся дорогу или склад боеприпасов, будет поздно куда бы то ни было его отправлять.
— Не сочтите за дерзость, господин капитан, но я бы не советовал вам так поступать. В первую очередь надо расспросить его фельдфебеля. Военный трибунал станет заниматься им только в том случае, если найдутся основания для обвинения.
— Только, пожалуйста, не умничайте, — ответил Гардон, которому близость укрепления вернула его самонадеянность, и теперь ему было стыдно, что, поддавшись страху смерти, он выказал слабость. — Фельдфебеля я в любом случае выслушаю, а потом решу, исходя из высших стратегических соображений, которые диктуются моментом.
Позвали Латуре.
Он рассказал, что Аренкур был направлен в унтер-офицерскую школу, но за побег лишен полученных привилегий. Что поход он переносит так, словно уже бывал в Африке, хотя и отрицает это. По службе замечаний не имеет, разве что жалобы некоторых унтер-офицеров, недовольных обращением «старик»…
— Вот видите!… — возликовал Гардон. — Этот тип записался новобранцем, а фельдфебель считает, что он уже был в Африке. Это подтверждает мои подозрения. Фельдфебель Латуре! Не спускайте с этого прохвоста глаз. Давайте ему самые сложные задания. Большой беды не будет, если этот подозрительный субъект не вынесет тягот службы… Rompez!
Финли промолчал, а Латуре ушел.
— Конечно, вы поступили бы иначе… — свысока бросил капитан. — Запомните, мой друг, что в армии осторожность иногда заставляет быть безжалостным. Чем скорее все сомнительные лица сыграют в ящик, тем лучше. Именно этого от меня ждали наверху, когда доверяли столь необычное задание…
И поскольку Финли по-прежнему молчал, капитан продолжил еще более официальным тоном:
— Распорядитесь, господин лейтенант, чтобы эта банда подтянулась и вступила в форт не как цыганский табор! Надо отметить, что, пока я был нездоров, дисциплина почти полностью развалилась. К сожалению, я ке могу поспеть всюду один…
Финли щелкнул каблуками и ушел.
У палатки его догнал фельдфебель и доложил:
— Четырех солдат с подозрением на тиф оставляю, согласно предписанию, на месте, чтобы в форте могли предпринять все необходимое.
— Как вы хотите их оставить?
— С палаткой, лекарствами и продовольствием. Под присмотром Аренкура.
Финли оглядел фельдфебеля с ног до головы и презрительно сказал:
— Что ж, все по уставу. Rompez!
2
Финли не разозлился бы так, знай он, как обрадовался Голубь безжалостному приказу. Хо-хо! Можно считать, у него уже тиф! Самая что ни есть верная смерть «при исполнении служебных обязанностей», тут уж не придерешься!
Остальные уже были далеко, шли по направлению к Ат-Тариру, а он сидел перед палаткой, внутри которой лежало четверо больных. Светало.
На сердце у Голубя было тяжело. Он привязался к Мальцу. Господи… Господи… бедняга… Какая жестокая, страшная жизнь и каким чудовищным, подлым способом убили этого милого, запуганного парнишку… Но теперь он этого дела так не оставит! Достаточно он в своей жизни прочитал детективных романов, чтобы знать, как вести себя в подобных случаях. Все очень просто.
Прежде всего надо выстроить цепочку рассуждений. Причем с железной логикой.
Значит, так! Мальца мог убить только Лапорте. Кто в легионе Лапорте? Вот это и нужно вычислить с железной логикой.
Хм, не идет.
Ну хорошо, такого нельзя требовать даже от настоящего детектива. Возможно, тут не обошлось без привидения. Кто эта женщина? Какая разница. Она ведь никого не убивала. Все очень просто, если потребуется, он докажет это с железной последовательностью. Все очень просто… Почему Мальца убила не она? Ответ: потому что не она, и все тут. Тогда кто же? Лапорте. А кто Лапорте? У этого графа такой вид— не то большой барин, не то барский лакей — и крутится вечно вокруг повозки… Хм… Вот он, враг номер один железной логики — граф.
Но вдруг у него возникла новая идея. О-ля-ля! Придумал! Его тут много раз путали с каким-то майором. Некий майор Ив. Что из этого следует? Что в легионе есть переодетый майор. Глупость какая. Зачем майору идти в форме рядового, если, надев свою форму, он может ехать верхом? Да, но этот майор хочет остаться инкогнито. Он выслеживает Лапорте!…
Есть!
Этот майор заметил, что его, Голубя, с кем-то путают, и решил, прекрасно, пусть себе путают. Поэтому к нему все пристают, а майор тем временем издали наблюдает.
Но кто же этот майор?
Посмотрим-ка сначала часы. Посмотрим, вдруг в них спрятана какая-нибудь записка, которая все разъяснит…
Голубь открыл часы. Ничего. Обыкновенные дешевые старомодные часы. Он открыл и заднюю крышку, но увидел лишь механизм. Спереди на циферблат когда-то, видно, упал тяжелый предмет, потому что местах в десяти он был надтреснут. В конце концов Голубь убедился, что в часах ничего не спрятано.
И все— таки. Часы значат чертовски много. Теперь в этом не может быть никаких сомнений.
Итак, подведем итоги: нужно узнать, кто из солдат Лапорте, кто майор и кто та красивая женщина, очень красивая, особенно когда злится.
Лапорте украл его рубашку и часы.
Майор выкрал вещи у Лапорте и вернул ему. Это очевидно… Нужно выяснить, стало быть, кто украл рубашку у Лапорте.
— Вернуть… Аренкуру… рубашку…
Глава девятнадцатая
1
…В ту же секунду Голубь был в палатке. Там лежали четверо метавшихся в жару больных. Лица у всех горели…
Один из них майор, точно.
Тот, кто говорил о рубашке!
…Посмотрим! Справа лежит добрейший доктор Минкус. Ну, он, конечно, не майор. Пьяница и тугодум, к тому же спит на ходу. Ему не до шпионских дел. Рядом какой-то бербер. А сзади двое других больных: сапожник Главач и парикмахер из Дании Рикайев.
Голубь подождал.
Вскоре Главач произнес:
— Рубашка… Аренкура…
Главач — майор Ив!
Браво, Голубь! Ты приблизился к решению проблемы. Этот незаметный Главач, который выдает себя за сапожника, на самом деле майор французской армии. Нюх — великое дело…
Голубь напоил больных. Он прикасался к ним голыми руками. Ему оставили карболку, но он ею не пользовался. Только так можно заработать тиф. Надел на себя чью-то рубаху. Пил из стакана, который принадлежал другому больному. Миллионов двадцать бацилл захлебнул. Прекрасно. Теперь можно и подождать, пока начнет болеть голова, помутится сознание. Это уже тиф.
Он сел перед палаткой и стал ждать. Просидел несколько часов.
Наконец вдалеке показался крытый брезентом грузовик. Ехали санитары. По прибытии в форт лейтенант Финли первым делом распорядился насчет доставки больных.
Сначала погрузили тифозных. Потом палатку и вещи.
. Голубь сел рядом с шофером. Он надеялся, что уже болен. Внимательно прислушался к своим ощущениям. И сокрушенно вздохнул.
Его мучило лишь одно неприятное чувство.
Чувство зверского голода.
2
Голубь не стал подниматься в спальню. Пошел погулять вокруг форта. Здесь был свободный выход, все равно далеко не уйти.
Он поспешил к туземцам. Женщина или заклинатель змей могли быть только там. Среди легионеров на марше не скроешься. Голубь проверил весь лагерь. Оглядел каждого человека, зашел в каждую палатку. Но их нигде не было. Разве что по воздуху передвигается эта женщина в одном-единственном костюме для верховой езды! А куда мог исчезнуть заклинатель змей? Не на воздушном же шаре он улетел! Проклятье!
Одно было точно. Здесь они нигде не могли спрятаться, а среди солдат их нет. Какой-то бородатый араб окликнул блуждающего легионера:
— Что ты ищешь, господин?
— Заклинателя змей.
— Который гадал белому господину в Мурзуке?
— Да, его.
— Он с нами не поехал. Остался в Мурзуке.
— Мать твоя… осталась в Мурзуке со всем своим семейством! Я в дороге беседовал с заклинателем!
— Исключено, господин…
Хм… Настоящий сумасшедший дом. Но есть же еще араб с кофе! Он тоже из этой компании. Это ведь он облил его водкой, чтобы обмануть гадюку.
— А скажи-ка, любезнейший, ты знаешь араба, который путешествует вместе с вами и потчует всех кофе?
— Абу эль-Кебира?
— Да-да. Абу эль-Кебира. Этого щуплого гимназистика с воспаленными глазами… Где он?
— Он умер вчера вечером… несчастный… Аи-аи, белый господин… нехорошо так ругаться…
Голубь повернулся к арабу спиной. С него довольно. Здесь спасует даже сыщик-виртуоз. Кончено. Все пути перекрыты. Часть людей исчезает, остальные умирают, как этот Абу эль-Кебир… Все умирают, только он один, для кого это так срочно и жизненно необходимо, не может умереть…
В дальнейшем оказалось, что его волнения были напрасными. Ат-Тарир предоставлял чрезвычайно благоприятные условия для всех, кто по какой-либо причине срочно желал умереть.
Пост располагался в нескольких сотнях метров от тропического леса, в голой пустыне, где уже с раннего утра температура поднималась до пятидесяти градусов. Даже для привычного к тропикам человека пребывание здесь оказывалось невыносимым. Но чтобы люди хлебнули еще и неведомого в пустыне горя, ровно на этом самом месте из ближайшего леса тянуло смрадом гниющих мангровых болот, плесневое дыхание чащи несло мучительные головные боли, разламывающий кости ревматизм и ядовитые испарения… Единственной положительной особенности пустынной жары — сухости, и той здесь не было. Густые пары леса катили на раскаленный форт свои влажные зловонные волны.
Голубь вернулся в гарнизон. На плацу почти никого не было. Он поднялся в комнату рядового состава. Легионеры спали, полумертвые от усталости. Поход всех основательно вымотал. Но где же, черт возьми, здешние солдаты?
Дежурный капрал чертил за столом какую-то таблицу, подчеркивая строчки с помощью карандаша и линейки.
— Скажите, пожалуйста, это правда, что здесь, кроме прибывшей роты, больше нет солдат?
— А я кто? Классная дама? Дурак!
— И сколько же тут человек, если не считать вас, господин унтер-офицер?
— За исключением тех, кто завтра умрет: я, майор, два унтера и девять рядовых, да еще я. Всего четырнадцать.
— Себя вы два раза посчитали. Или вы в двух экземплярах командуете?
Медлительный спокойный капрал поднял на Голубя глаза и незлобиво пробасил;
— Закрой рот!
Потом старательно выровнял линейку, провел черту и по слогам произнес то, что писал:
— Три чис-тых ши-не-ли. Точка.
Голубь растянулся на кровати. Значит, то, чему они не хотели верить в Мурзуке и считали байкой, выдуманной легионерами со страху, правда: из Ат-Тарира никто не возвращается. Сколько сюда уже посылали рот, а в живых осталось всего девять солдат. Лейтенанты и те все погибли…
…Капитан Гардон тоже размышлял над этой грустной статистикой. Он стоял перед майором. Делэй был изящным мужчиной, тонкокостным, хрупкого сложения, скорее лет шестидесяти, чем пятидесяти. Его отличали изысканные манеры. В деликатных делах всегда полагались на его мнение. Его приветливое маленькое личико светилось то лукавством, то иронией. Вот уже почти год он исполнял обязанности командира в этом ужасном месте, но лишь в последние недели почувствовал себя больным. Всегда веселое лицо его помрачнело, кожа приобрела желтоватый оттенок, и он расслабленно сидел в кресле, в пропахшей табаком ротной канцелярии. Перед ним стоял Гардон.
— А нельзя ли обеспечить для гарнизона более здоровые условия? — спросил капитан.
На усталом лице Делэя мелькнула лукавая усмешка.
— А как же… Я и сам думал об этом. Попросим у командования немножечко горного воздуха… — И, чтобы Гардон не обиделся на шутку, он тут же добавил: — Смиримся, мой друг, с тем, что на земле есть несколько точек, не оставляющих человеку шансов выжить. Окружающая среда не позволяет… У армии могут быть в этих местах определенные задачи, и тогда следует отбросить все второстепенные соображения. Здесь как раз такая ситуация…
Майор был слаб, да и вообще он не имел привычки много говорить. Обессиленный голос его затих, и, закрыв глаза, он откинулся на спинку кресла. Гардон нервно шагал взад-вперед.
— Я лишь тому удивляюсь, что люди здесь послушно мрут сотнями и никогда не случалось никаких мятежей.
— Бунт… здесь невозможен… На заднем дворе… форта… есть несгораемый шкаф с невероятно сложным Шифром… Восемь букв и восемь цифр… В шкафу водопроводный кран… Два раза в день… я сам открываю его… на час… Кроме меня, еще только один офицер знает… комбинацию… Если мой адъютант и я неожиданно умрем… тогда в двадцать четыре часа… гарнизон погибнет от жажды… и все заключенные тоже… Потому что в лес вода поступает отсюда… по отводной трубе.
— А где ваш адъютант? — испуганно спросил Гардон, и Делэй сразу понял, что имеет дело с трусом.
— Я последний офицер в форте, — ответил он. — Мой адъютант позавчера умер.
— Тогда скажите же мне его скорее… — вскричал Гардон, ужаснувшись от мысли, что больной старик может в любую минуту умереть и унести с собой в могилу тайну шифра.
— Поскольку теперь есть еще два офицера, а я в таком состоянии, что необходимо позаботиться и о помощнике командира, я скажу шифр одновременно вам и Финли.
Гардон нервно сглотнул. Скорей бы уж шел этот проклятый Финли! Ведь больной старик может с минуты на минуту умереть.
— Может, все-таки лучше скажете, господин майор…
— Зачем? Я еще протяну какое-то время… И потом… здесь не стоит бояться смерти. Она будет сто раз в день подстерегать вас в разных обличьях.
К огромному облегчению капитана, вошел Финли.
— Прошу вас, Финли, господин майор хочет сообщить нам шифр от сейфа…
— Да-да… — сказал Делэй и своими маленькими, сухонькими пальчиками неторопливо вынул из портсигара сигару. Аккуратно отломил кончик и закурил. Потом повернулся к Финли. — Финли… Финли… Вы не француз?
— Мой отец был англичанином, но родился я во Франции.
В этом до черноты загорелом офицере со строгим взглядом и резкими чертами лица была какая-то особая твердость. Ноздри его мелко подрагивали от сдерживаемого пыла.
— Прошу вас, Финли, — сказал Гардон, — господин майор хочет сообщить комбинацию шифра от крана с водой…
— Да-да… — отмахнулся майор. — Что касается здешней ситуации, то в Ат-Тарир посылают отбросы колониальной армии. Еще здесь есть каторжники… Количество арестантов неизвестно. С ними небезопасно вступать в связь. Хотя инженеров они кое-как терпят.
— А нельзя навести порядок?
— Мы загоняем арестантов в лес, но следить за няни не в состоянии…
Гардон задрожал, ибо майор вздохнул, ладонью потер грудь и с гримасой отвращения притушил сигару.
— Леса они не могут покинуть, поскольку продовольствия и воды им хватит не больше чем на час… Они должны строить дорогу, иначе не получат еды и питья. Но посылать туда отряды для проверки… или наказания… невозможно. Я устал и почти без сил. Всем распоряжаться придется вам. Поступайте по своему усмотрению так, как сочтете нужным. Не считайтесь со временем и людьми… Все, кто здесь находятся, будь то арестант, рядовой или капитан, поставили на своей жизни крест. — Майор кончил говорить. Потом черкнул что-то на бумажке. — Это вам нужно запомнить… Записывать нельзя… Хозяин положения тот, кто владеет тайной шифра… Если она станет известна… с вами в два счета расправятся…
Финли достаточно было бросить на бумажку взгляд. Гардон ходил взад-вперед, запоминая шифр. Но на следующий день мог открыть кран, лишь призвав на помощь Финли…
Глава двадцатая
1
В пять часов утра построение.
Латуре назначал посты, распределял дежурства и набирал конвойный отряд.
Хуже задания не было. Сторожить арестантов, прокладывающих дорогу через тропический лес…
Конвойный отряд состоит из пятидесяти человек в полном боевом снаряжении. Три взвода сменяют друг друга каждые восемь часов. Взвод располагается в самом начале дороги, между пустыней и лесом, и не спускает глаз с каторжников, солдатам приказано стрелять при малейшем неповиновении. Легионеры следят, чтобы восемь посыльных от арестантов забирали еду и другие необходимые вещи. Если к отряду приближается больше восьми человек, требование то же — стрелять.
Из— за сократившегося численного состава все унтер-офицеры и рядовые (не больше двадцати человек) получили назначение в конвойный отряд. Настоящими охранниками, впрочем, были вода и пища, от которых не оставалось ни крошки, чтобы припрятать про запас. Потому что у себя в лесу, вдали от поста, каторжники делали что хотели.
Когда легионера наказывали ссылкой в арестантскую колонию, это было равносильно смертному приговору; как только осужденный пропадал из поля зрения конвоя, его убивали. Солдаты прекрасно знали здешние порядки, и если кого-то, скажем, на неделю отправляли на travaux forces [каторжные работы (фр.)], у него отбирали удостоверяющий личность жетон. Когда срок наказания истекал, в регистрационной книге гарнизона отмечали, что рядовой номер такой-то и такой-то выбыл из списков в результате смерти.
Полностью экипированный конвойный отряд в отупении сидел во дворе, когда раздался голос капрала, итальянца Батисты:
— Debout! En route! En avant, marche! [Встать! В дорогу! Вперед, марш! (фр.)]
Пятьдесят человек тронулись.
Один из лейтенантов, Илье, военный инженер, которого специально прислали на строительство дороги, пошел к каторжникам. Делэй предупредил его, что надо быть полюбезнее с арестантами, постараться завязать с ними дружеские отношения. Инженера они не станут убивать, он необходим для строительства. Но если он их чем-нибудь разозлит, ничто его не спасет.