Енё Рейто
Аванпост
EJTO JENO «AZ ELORETOLT HELYORSEG»
© Copyright Рейто Ено «Аванпост».
© Copyright Перевод с венгерского С.А. Солодовник, 1991
Москва, «Художественная литература»,1993.
Глава первая
1
Голубь отлетел к стене, но уже в следующую секунду так двинул такелажнику в челюсть, что тот от неожиданности проглотил четверть фунта жевательного табаку и зашелся в икоте.
Рулевой только того и ждал. Здоровенной своей ручищей он сгреб Голубя в охапку, собираясь, по своему обыкновению, раскрутить его и швырнуть в самый дальний угол пивной. Рулевой славился этим трюком во всех крупных портах мира.
Огромная ручища как раз приподняла жертву, когда откуда-то со стороны захваченного соперника в лицо рулевому вдруг врезался металлический предмет, отчего он на неопределенное время погрузился в кромешную тьму. Друзья потом клятвенно заверяли его, что это был кулак Голубя.
Через несколько секунд рулевой, пошатываясь, поднялся на ноги и открыл глаза. И тут же схлопотал такую оплеуху, что опять сел на пол. Когда он предпринял новую попытку встать, Голубь наградил его еще двумя пощечинами, и он снова рухнул.
Не пытаясь больше подняться, рулевой кротко произнес:
— Меня зовут Алек Рваный. Сделайте одолжение, прервемся ненадолго.
— Как вам будет угодно. Жюль Манфред Аренкур, с вашего позволения.
— Послушайте, Жюль Манфред Аренкур… Вы можете гордиться. Меня еще никому не удавалось избить. Сегодня такое случилось со мной в первый раз.
— Начинать всегда трудно. Со временем привыкнете. Однако признайтесь, мсье, почему вы хотели меня убить?
— Присаживайтесь, я вам все объясню…
Вышеописанная драка и последовавший за ней любезный диалог имели место в одном из популярных увеселительных заведений Марсельского порта, которое избранная публика портового дна знала под названием «У бешеной собаки».
Настало время упомянуть и о некоей шхуне «Бригитта», в течение двух лет бороздившей Тихий океан. Руленой шхуны Рваный и такелажник Поль, естественно, не предполагали, что в Марселе за это время могло кое-что измениться. Так, судя по всему, они понятия не имели о существовании Голубя. Он всего год как приехал из Парижа, «Бригитта» тогда еще плавала где-то у западных берегов Индии.
Голубь был долговязый и большеротый, но довольно привлекательный молодой человек. С его лица не сходила улыбка, а большие голубые глаза смотрели на окружающих с безграничным доверием. Никто не спрашивал его откуда он приехал и чем прежде занимался. Здесь, в порту, считалось дурным тоном интересоваться чьим-нибудь прошлым. Каждый приезжает оттуда, откуда хочет или откуда его выпускают.
Голубь появился на набережной в канотье, небрежно перекинув через руку полосатый, видавший виды пиджак, при этом он поигрывал бамбуковой тросточкой, тихонько насвистывал и курил. В гуще простого портового люда, по большей части докеров и воров, его светская внешность сразу же бросалась в глаза. Самое пристальное внимание привлекали штиблеты. Один был особенно элегантным — лакированный, с белой вставкой и на пуговицах.
Воля ваша, но если человек заботится о своей внешности, это не остается незамеченным. Небольшая толпа, на протяжении всего пути терпеливо следовавшая за изысканным незнакомцем, была тому лучшим свидетельством.
Из трактира «Тигр» доносилась музыка. Туда-то и заглянул новоприбывший.
…Позже, когда военный патруль и «скорая помощь» навели порядок и собрали раненых, растерянный хозяин смог поведать капитану полиции немногое:
Зашел какой-то ненормальный с тросточкой, сказал, что хочет сыграть на губной гармошке… и разгромил весь трактир…
Хозяин не врал. Аренкур действительно вышел на середину зала и, почтительно улыбаясь, произнес:
— Дамы и господа! Позвольте мне попросить у дирижера губную гармошку и исполнить вам несколько пастушеских фантазий. А потом, опять же с вашего позволения, я просил бы о материальном вспомоществовании для бедного, но талантливого музыканта.
Трактирщик вежливо посоветовал ему убираться к черту. Какой-то великодушный грузчик был иного мнения и потребовал, чтобы слабоумному разрешили поиграть.
Чугун, стодвадцатикилограммовый гангстер, который в тот день разругался со своей подружкой и поэтому пребывал в ярости, хрипло рявкнул:
— Сгинь! Идиот!
Аренкур шутливо погрозил ему пальцем.
— Ай-ай-ай, малыш! Нехорошо грубить…
Великан в два шага оказался перед незнакомцем и…
И, описав плавную дугу, таинственным образом отлетел назад к своему столику, попутно сметая на пол всех собравшихся, равно как и десятки бутылок рому.
Дальше события разворачивались стремительно. Часть гостей повскакала с мест и ринулась на незнакомца. Он схватил стул и разбил лампу.
Поднялся всеобщий переполох. Трактир наполнился грохотом, криками, шумом драки, и, улучив подходящий момент, Голубь обрушил на дерущихся всю стойку, следом полетели хозяин с кухонным ножом, его подручный с раскаленной кочергой и главный официант с сыном…
…На другой день трактир привели и порядок, вечером заиграл оркестр, и, если не считать уложенных в больницу, нее общество было в сборе.
В девять часов отворилась дверь, и появился жизнерадостный незнакомец.
Изящным движением приподняв соломенную шляпу и учтиво улыбаясь, он прошествовал на середину зала, хозяин, его помощник у стойки и главный официант с сыном застыли в оцепенении.
— Дамы и господа! — начал Голубь. — Отложенный из-за вчерашней вечерней разминки концерт с вашего позволения состоится сегодня. Если господин дирижер передаст мне гармошку, я не заставлю вас долго ждать.
После чего он принял от оркестранта гармошку, забрался на стул, сел на спинку, небрежно швырнул свой пиджак главному официанту и прочувствованно сыграл «Кочегар Луи уехал на Гибриды». Второй куплет он пропел. Номер имел успех. Обстановка в зале все ещё оставалась накаленной, но многие перестали сжимать в карманах ножи, а это в здешних краях своего рода знак примирения. Когда же Голубь продудел марш «Эй, моряк, эй, моряк, что тебе буря, что тебе смерть», который он завершил энергичной чечеткой, все хлопали и, яростно стуча ногами, требовали продолжения концерта.
Аренкур до самого закрытия прилагал все силы для упрочения своей популярности, в пригоршню к нему дождем сыпалась мелочь, а когда он сыграл «Смейся паяц, над разбитой любовью…» на расческе, обернутой папиросной бумагой, это вызвало такой восторг, что велосипедный вор Лала, и без того известный своей щедростью, заказал земляничный крюшон, и еще много бутылок рома было выпито до утра.
2
Аренкур стал любимцем порта. Мало кто решался помериться с ним силой, по и он по возможности избегал столкновений и терпеливо сносил даже самые обидные шутки.
За кротость его прозвали Голубем.
По вечерам он давал концерты в ресторанах. В ход шла не только губная гармошка. Когда требовалось, он играл на скрипке, цитре и даже показывал карточные фокусы. Никто не слышал, чтобы он когда-нибудь ругался. Даже с четырнадцатилетним мальчишкой-разносчиком он разговаривал так вежливо, словно тот был ровня самым отпетым из завсегдатаев. Неизменно он был чисто выбрит, а в день рождения Мими, подавальщицы в забегаловке «Мастер поножовщины», посылал ей цветы.
Ревнивые ночные рыцари не однажды пытались его прирезать, и у них были на то основания. Тогда он, словно заботливый отец, самолично дотаскивал их до ближайшего врача.
Таким был Голубь.
Ни рулевой, которого звали Алек Рваный, ни такелажник не знали этих обстоятельств, что само по себе еще не было бедой, но два моряка привели в ресторан приглянувшуюся им толстуху Иветту, которая, хотя весила восемьдесят кило, личико имела совершенно кукольное. Иветта с воодушевлением хлопала Голубю. Одно это уже было рулевому не по нраву. А немного погодя толстуха Иветта с непередаваемым бесстыдством взяла у такелажника пять франков и бросила их этому бродячему комедианту.
— Эй! Шут гороховый! Верни пять франков! — сказал такелажник, выйдя на середину зала.
К его величайшему изумлению, артист отдал монету.
— Как вам угодно, любезнейший. Только не нервничайте, а то моего кузена вот так когда-то хватил удар. Бедняга владел мелочной лавкой в Меце.
— Ах, ты еще издеваться?! Получай!…
Остальное вы знаете.
Теперь они вместе выпивали за столиком в углу, и рулевого не раздражало даже то, что толстуха Иветта (у которой было совершенно кукольное личико) не сводила с Голубя глаз.
— Просто удивительно, — сказал рулевой, окуная время от времени свой распухший до размеров хобота нос в стакан с водой, — что ты выбрал такое паскудное ремесло. Перед, человеком с твоими кулаками все дороги открыты.
Такелажник согласно кивал: он мог бы засвидетельствовать это под присягой.
— Отличное ремесло, — защищался Голубь, — пение и танцы в наши дни хорошая профессия.
— Твое место в море! В море! Ты никогда не думал стать моряком?
Голубь погрустнел.
— Уже был.
— Вот и прекрасно! Можешь наняться на «Бригитту», если ты нам подойдешь. Документы есть?
— Нет.
— Тогда подойдешь. Хочешь плавать с нами?
Неожиданно вмешалась Иветта:
— Не соглашайтесь, господин Голубь! «Бригитта» скоро потонет. Старая, разбитая посудина. Я вам честно скажу, пусть господа матросы меня простят, на нее нанимаются одни только головорезы.
— Не слушай Иветту. «Бригитта» отличное судно, — неуверенно возразил рулевой.
Иветта побледнела от негодования.
— Это вы мне говорите? Мне толкуете, каким должно быть судно, когда я двадцать лет вожу дружбу с моряками всего мира? А я говорю, что «Бригитта» пойдет ко дну, у неё весь остов прогнил и посадка на полдюйма ниже ватерлинии.
— Это правда, — признал рулевой, -но в конце концов ведь не ради спокойной старости люди выходят в море. Так идешь с нами, Голубь, или не идешь?
— Неужели это действительно столь опасно? — задумчиво спросил Голубь.
Рулевой вздохнул и пожал плечами.
— Поскольку среди нас присутствует нежная покровительница моряков, скажу правду: первый приз «Бригитта» не возьмет. Будь у тебя семья, я б и уговаривать не стал.
— Спасибо. Поскольку у меня есть семья, я принимаю ваше предложение и поступаю на «Бригитту».
— А у тебя точно нет документов?
— Ни одной бумажки.
— Это ещё надо будет доказать. Наш капитан — человек старомодный, некоторые принципы для него святы. Пошли.
— Не ходите, господин Голубь! — запричитала Иветта, словно оплакивала супруга, и ее совершенно кукольное личико сморщилось в печальную гримасу. — Не ходите, господин Голубь, я всегда с радостью одолжу вам пять — десять франков…
— Спасибо за предоставленный кредит, но я не могу им воспользоваться, Эй! Жанетта! Стакан рому и букет цветов за мой счет для прекрасной дамы… Целую ручки,сударыня.
Они ушли. Но и на улице продолжали слышаться стенания Иветты:
— Не ходите, господин Голубь…
Глава вторая
1
Однако господин Голубь пошел.
Достаточно было издали бросить взгляд на "Бригитту», чтобы понять: Иветта не преувеличивала. На этом суденышке опасно отправляться даже на короткую прогулку. А ему предстояло в течение многих месяцев бороздить морские просторы. Час спустя Голубь обо всем договорился с капитаном. Через четыре дня они отплывают в Гавану и по Панамскому каналу выходят в Тихий океан. Вернутся в лучшем случае через год.
— Скажи, — спросил такелажник, когда они опять сошли на берег, — почему ты сразу же согласился, как только услышал, что плавать на нашем судне опасно? Ты что, смерти ищешь?
— Ни в коем случае! — немного испуганно воскликнул Голубь. — Просто люблю рисковать.
Ого! Надо быть осторожнее, подумал он. В одном из кафе он написал матери и сестре письмо. Его вдовая мать и четырнадцатилетняя сестра Анетта жили в богатом квартале Парижа, в заложенном-перезаложенном фамильном особняке. Их светские знакомые даже и не подозревали, что молодой Аренкур поет в трактирах Марселя и именно из его заработков черпаются средства на скромное содержание всеми уважаемого, изысканного аристократического дома.
Аренкур был воспитанником морской академии. Его и там любили, поскольку некоторые люди словно для того и рождаются на свет, чтобы их любили все. Однако такие мрачные субъекты, как морской инспектор маркиз Лотон Траси, непреклонно противятся любому обаянию. Лотон Траси в полном одиночестве жил на своем винограднике в окрестностях Лиона и по временам на несколько дней появлялся в академии или на учебном судне, чтобы, грозя костлявым пальцем и сурово хмуря на морщинистом высохшем личике мохнатые брови, читать нотации.
Кадеты жили из-за него в постоянном страхе. Преподаватели тоже не питали к нему особой любви. Однако благодаря высоким семейным связям он мог не сомневаться, что последний миг застанет его на каком-нибудь торжественном параде, а не на заслуженном отдыхе. То, что вышло иначе, заслуга Аренкура, которого инспектор после учебных маневров лишил очередного повышения в звании.
В тот день Аренкур весело заявил в спальне:
— Старик Траси не оправдал моего доверия. Я его увольняю в отставку.
— Дурак ты, — рассудил один из кадетов, и не без основания.
— Спорим на серебряную зажигалку, что до следующих экзаменов дедулю отправят на пенсию?
— Спорим.
Аренкур выиграл зажигалку, но распрощался с карьерой. Увольнение в отставку главного морского инспектора произошло при довольно печальных обстоятельствах. Во время первой мировой войны союзники обоюдно отметили в дружественных армиях некоторых офицеров. Английским кавалеристам французы присвоили почетные звания капитанов сенегальской пехоты, а англичане произвели своих французских соратников в офицеры шотландских и ирландских войсковых соединений. Все знали, что Траси — почетный капитан какого-то шотландского полка. Тогда в Париж как раз приехал принц Уэльский; по этому случаю морская академия, пользовавшаяся покровительством его высочества, давала бал, на который пригласили и Траси. Кадеты трудились не покладая рук. Аренкур был среди тех, кто рассылал приглашения. Государственный секретарь, который подписывал приглашения, конечно, все их не читал, иначе бы он заметил, что на одном изменен текст. Впрочем, не то чтобы совсем изменен. Просто в конце сделана маленькая приписка: «Почетных офицеров английской армии просят явиться в соответствующей парадной форме».
Невозможно описать, какую сенсацию произвел дряхлый, лысый Траси, явившись на блестящий бал в форме капитана шотландской армии: в клетчатой юбке и с голыми коленками. Об этом событии продолжали говорить еще годы спустя. По мнению премьер-министра, зрелище было незабываемое. Обошлось без скандала. Его высочество принц Уэльский сказал едва живому Траси несколько непринужденных слов и поблагодарил за красноречивый знак внимания, которым главный инспектор подчеркнул давнюю дружбу между Францией и Англией.
Те, кто не могли удержаться от смеха, переходили в соседний зал. В скором времени там оказался и принц.
Теперь уже все вокруг заговорили о том, что старику инспектору пора на пенсию. Высокопоставленные родственники предпочли остаться в тени, и Аренкур стал обладателем зажигалки. Однако пригласительный билет Траси, хотя и не извинял наивности старика, служил вещественным доказательством того, что в деле имеется виновный. Так закончилась карьера Аренкура в военно-морском флоте.
Для семьи это было страшным ударом. Аренкур знал, к чему приведет его легкомыслие. Но решил, что исправит положение. Мать и сестра не должны страдать из-за него. Он принесет себя в жертву. Аренкур был застрахован на десять тысяч долларов. Страховка действовала полгода и выплачивалась в случае «гибели офицера военно-морского флота Жюля Манфреда Аренкура при исполнении им служебных обязанностей».
Он решил, что страховку получат родные. А уж его дело позаботиться о том, чтобы смерть настигла его «при исполнении служебных обязанностей».
Так Аренкур попал в Марсель, потому и обрадовался предложению наняться на развалюху «Бригитту». Матрос — чем не служба. Десяти тысяч долларов матери и сестре вполне хватит, чтобы жить безбедно.
Завсегдатаи питейных заведений даже не подозревали, что трогательные и смешные песни распевает человек, приговоривший себя к смерти.
2
Выяснилось, однако, что, хотя жить трудно, умереть тоже нелегко.
Было восемь часов вечера, и «Бригитта» до полуночи готовилась сняться с якоря. Рулевой, такелажник и Голубь устроили на прощанье небольшую вечеринку в ресторанчике «Веселая мертвецкая».
Напоследок Голубь еще раз спел лучшую из своих песен. Грянули бурные аплодисменты, полетели цветы и деньги, но поскольку рулевой с такелажником уже ушли, Голубь тоже помахал своей соломенной шляпой, сунул под мышку тросточку и удалился. Он весело шагал по ведущему к пристани узкому проулку. Вдруг из подворотни перед ним возникла Иветта.
— Господин Голубь, — проворковала она сквозь заливавшие ее кукольное личико слезы.
Аренкур любезно улыбнулся.
— Целую ручки, сударыня. Я больше вас не увижу, но эта встреча навечно сохранится в моей памяти.
Он галантно поцеловал ей руку и пошел дальше. Вернее, собирался пойти.
Однако восьмидесятикилограммовая наперсница морского братства, отбросив все сомнения нежного сердца и глотая обильные слезы, так шарахнула его по голове резиновой дубинкой, что господин Голубь очнулся только на рассвете. На булыжной мостовой пустынного проулка.
«Бригитта» давно уже плыла в открытом море.
Глава третья
1
Аренкуру оставалось жить всего пять месяцев. За это время он должен умереть, если не хочет, чтобы дом его предков пошел с молотка, а его обитатели пополнили армию парижской бедноты.
Об этом он и размышлял в тоске, сидя на лавочке в порту и грызя после нищенского обеда свой скромный десерт — несколько семечек.
Блуждающий взгляд его неожиданно наткнулся на форт Сен-Жан, сборный пункт легнонеров-новобранцев на вершине холма, напротив церкви Нотр-Дам-де-ла-Гард. Легион!
Ведь служба в легионе тоже служба! Заключаешь договор с французским правительством, тебе идет жалованье. И умереть там пара пустяков. Впрочем, зачем умирать? — О-ля-ля!
Быстро в город. Вот и огромное здание страхового общества на улице Каннебьер. В предместье элегантная внешность Аренкура вызывала благоговение (особенно одна туфля, чья белая вставка с пуговицами сохранилась почти в целости), здесь же его почему-то не пропустили к директору. Однако несколько смертельных угроз, вопиюще оскорбительных выпадов и ограничение личной свободы швейцара путем сокращения доступа воздуха через дыхательные пути дали-таки ему возможность предстать перед управляющим.
Аренкур с воодушевлением изложил свой план.
— У меня к вам блестящее предложение. Поговорим начистоту. Если я сейчас поступлю на такую службу, где меня ждет верная гибель, вы заплатите десять тысяч долларов. Дайте мне пять тысяч, и я обещаю вам остаться в живых.
— Пожалуй, лучше вам умереть, — после некоторых размышлений дружелюбно посоветовал управляющий. — Несолидно нарушать сделку.
— Позвольте, мсье, выходит, смерть человека для вас ничего не значит?
— Отчего же, значит. Ликвидацию страхового договора.
— Но вы останетесь в прибыли, если согласитесь на мое предложение, — настойчиво убеждал Аренкур:— А если не согласитесь, я вынужден буду в ближайшее время погибнуть — и вам придется выплатить все десять тысяч долларов.
— Не совсем так. По закону мы удерживаем определенную сумму, кроме того, семьдесят четыре цента высчитываются как процент за банковские операции, — пробубнил управляющий, водя карандашом по листку бумаги. — Но независимо от этого в наши дни не существует сферы деятельности, где бы власти не обязывали принимать предохранительные меры.
— А если я вступлю в легион?
Управляющий удивленно вскинул голову.
— Это не считается… Минутку! — Он потянулся к телефону и нажал кнопку. — Юридический отдел, пожалуйста… Попросите адвоката Лагарда. Доброе утро! Тут у меня один господин застраховался на случай смерти при исполнении служебных обязанностей и хочет вступить в легион… Как?… Спасибо… — Он положил трубку. — Вы правы. Если вы умрете в легионе, мы уволим того, кто оформлял вам страховку. Надо было точно указать род деятельности, поскольку профессиональная армия тоже существует.
— Значит, вы согласны выплатить мне половину страховки, пять тысяч долларов? Не то в легионе я использую первую же возможность, чтобы умереть.
— Послушайте, мсье, оставим все как есть. Несолидно нарушать сделку. Придумайте что-нибудь еще.
Он встал с вежливой улыбкой и проводил молодого человека до двери.
Голубь кипел от негодования.
— Вы вспомните еще бессонными ночами о человеке, которого видите сейчас перед собой! — яростно выкрикнул он. — Вас замучат угрызения совести, вы будете метаться в рыданиях по подушке…
— Рад буду сделать это для вас, мсье, раз уж ничем другим не могу помочь, — учтиво ответил управляющий. — Угодно еще что-нибудь?
— Нет. Вы думаете, я трус? Ошибаетесь. Можете не сомневаться, я умру! Мое почтение!
Управляющий склонился в любезном поклоне.
— Покоитесь с миром…
Голубь в ярости сбежал по лестнице. Не раздумывая, он сразу же отправился в форт и записался в легион.
2
Голубь недовольно наблюдал за собой. И что это у него вечно рот до ушей? Человек, которому предстоит умереть, должен вести себя по меньшей мере серьезно, если уж о значительности мечтать не приходится.
Он нисколько не сомневался в том, что принесет себя в жертву служебным обязанностям, прежде чем настанет срок выплаты очередного страхового взноса. А до тех пор, господин Аренкур, извольте подумать о душе! Решившись на столь страшный шаг, человек предается размышлениям или пишет дневник, а не свистит как заведенный. Однако напрасно он напускал на себя мрачность. Попытки посерьезнеть ввиду приближающейся кончины не привели ни к каким результатам.
Между тем рота новобранцев через два дня отбывала. Форт Сен Жан требовалось освободить, и новоиспеченных легионеров готовили к погрузке на судно.
Однажды утром Аренкур как раз прогуливался, старательно принимая удрученный вид, когда унтер-офицер крикнул ему, чтобы он шел на склад разбирать подштанники. Кладовщиком был старый искалеченный капрал, безжалостный кровопийца, будто созданный для того, чтобы показать этим разболтанным штатским, что такое дисциплина. Человек этот никогда не улыбался, потому что в голове у него сидел пулеметный заряд, который невозможно было извлечь.
— Кидайте сюда белье по штуке, а я буду отмечать.
— Идет.
— Молчать! Легионер не разговаривает!
Голубь виновато улыбнулся и начал бросать белье. Потом вдруг вытянулся по стойке смирно. Капрал вопросительно посмотрел на него.
— Разрешите обратиться, господин капрал: дозвольте посвистеть.
Кровопийца оторопел. Этот парень прошел армейскую выучку, по выправке видно. А ведь совсем еще мальчишка… Следовало бы его, конечно, отчитать за подобные слова, но есть у него в физиономии что-то от симпатичного пса… Черт с ним.
— Свистите, коли есть охота. С чего бы только, ведь послезавтра в Африку.
— И там люди живут… Не съедят же, во всяком случае не сразу…
И он засвистел. Да не какую-нибудь новомодную замысловатую мелодию, а старинную песню парижских извозчиков. Но уже на то, чтобы, подобно танцовщице с шалью, помахать в такт своему свисту ночной сорочкой, прежде чем грациозно кинуть ее капралу, он не стал просить особого разрешения. У парня явно не все дома, это точно.
Когда они покончили с работой, капрал угрюмо
буркнул новобранцу:
— Можете пропустить со мной стаканчик вина, если желаете.
Голубь хорошо разбирался в людях. Он так щелкнул каблуками, что стены склада задрожали.
— Благодарю, mon chef!
Да, порядок он знает, это точно…
В столовой все были просто поражены, наблюдая, как нелюдимый капрал с пулей в голове усаживает новобранца за уединенный столик.
— Ту вот… Ту вот песенку просвистите-ка еще разок, молокосос вы этакий!
— Как прикажете, старина… — ответил Аренкур, уравновешивая обращение «старина» очередным щелчком каблуков под столом, от которого подпрыгнули стаканы.
За первой песней последовали другие, при этом друзья не забывали про бордо. После четвертой бутылки капрал признался Голубю, что до сих пор не может равнодушно смотреть на этих проклятых женщин. Голубь обнял его за плечи, опустил голову на зеленые петлицы и пропел в ответ нежным, берущим за душу голосом: «Никто не нужен мне, одну тебя люблю, о, улица Мальзерб, храни тебя Господь…»
У капрала, похоже, был насморк: он шумно сопел, и трубка его решительно не желала раскуриваться.
Днем Голубя опять вызвали на склад, но вместо сортировки белья он угощался домашней колбасой — занятие для новобранца весьма приятное: ведь назавтра они отправлялись в Оран, а оттуда в пустыню.
На следующий день была перекличка, построение, и отряд оставил форт, двинувшись в сторону пристани, где его дожидалось отплывающее в Африку судно.