Резанова Наталья Владимировна. Чудо и чудовище

   Иммер послал ее на границу оборонять купцов. Но она в первую очередь обратила внимание на пастухов и землепашцев, и приложила немало усилий, чтоб они почувствовали – их защищают. Она не только возвращала им награбленное, но передавала часть добычи, хотя по уговору она должна была делиться между отрядом Дарды и князем. Иммера она сумела убедить в правильности подобных действий, если он не хочет остаться князем, поддаными которого будут только горожане. Некоторые племена, особенно в Хатрале, жили работорговлей. Однако, угоняли они только подростков и молодых женщин, всех прочих вырезали. Мщения они не опасались, действовали из любви к искусству, не думая также о возможных убытках. У нирцев была плохая слава на рабских рынках, впрочем, как и у жителей южных княжеств, хотя и по разным причинам. Южане, по общему мнению, были ленивы и плохо работали. Нирцам, которые работали хорошо, молва приписывала хитрость и лживость. Были эти несчастные пастухи лживы или нет, но вскоре Дарда и ее люди стали встречать в деревнях хороший прием, и не имея возможности содержать разведывательную сеть, Дарда быстро узнавала обо всем происходящем в пустынном краю через пересылаемых из деревень и со становищ добровольных посланцев.
   А купцы, ради которых все и было затеяно? Их жизнь также облегчилась. Уничтожая налетчиков, люди Паучихи дали им возможность безопасно добираться до Каафа. Торговля в городе вновь оживилась, и князь Иммер с удовольствием признавал, что его вложения в предприятие окупаются. Иммер не был скупцом, и не забывал платить "пограничной страже". Вдобавок, порой они сталкивались с грабителями, уже успевшими обогатиться. Иногда это приносило им выгоду, иногда лишние хлопоты. Например, когда они освобождали рабов. Если это были нирцы – тут все понятно. Но иногда рабы бывали отбиты у купцов. И тут выяснялось, что многие рабы и рабыни не хотят свободы! Для них предпочтительнее было попасть в Кааф, где всегда есть надежда, что тебя купит богатый хозяин, который будет кормить каждый день, чем услышать "Ступай на свободу", среди пустыни, где скорее всего умрешь от голода и жажды, или попадешь в плен к каким-нибудь злодеям. Таких добровольных рабов приходилось конвоировать в Кааф, и сдавать, по обстоятельствам, управляющему Иммера или храму Никкаль.
   Или вот сегодня – эти кони. Но тут долгой возни не будет. Дарда не сомневалась, что еще до того, как они прибудут в долину, Лаши успеет сторговаться с приказчиками Дипивары,
   Теперь, когда Лаши перестал играть роль подставного вожака, утешением ему служило то, что доля его в добыче была равна доле Дарды. И он временами поговаривал, что когда их служба закончится, они будут очень богатыми людьми. Тогда он, Лаши, купит себе дом с садом и заживет не хуже главного сборщика налогов… Дарда так далеко вперед не заглядывала.
   К вечеру они приехали в долину Зерах. Здесь располагалось одно из редких в здешних местах поселений. Большинство же пастухов, подвластных князю Иммеру не жили оседло, а кочевали. В долине было озеро и роща масличных деревьев, а рядом – деревня. Там и встали на ночлег. Местные резали баранов, зная, что этот расход окупится. Пришлые ставили шатры, привязывали верблюдов. Шума и крика, как всегда в таких случаях, было более, чем достаточно, что не помешало Лаши сторговать лошадей, правда, не всех – четверых он оставил для отряда, как запасных. Договор был заключен в присутствии Дипивары и Дарды, в ее шатре. Хотя сумма, которую должны были выручить пограничные стражники, была весьма значительной, наличных денег им почти не перепало. Это было в порядке вещей. Деньги, как известно, крутятся в городах, и скапливаются в торговых домах. Печати торговых домов, выдаваемые доверенным купцам, служили векселями. Различные печати обозначали различную сумму. В Зимране умерли бы от смеха, узнав о такой форме расчета. Но не в Каафе. Дипивара оплатил большую часть долга печатями торгового дома, принадлежавшего почтенному Шмайе. Последний был состоятельным и достойным финансистом – Дарда убедилась в этом, когда в прежние времена приходилось его грабить. И у нее было достаточно опыта, чтобы отличить поддельные векселя от настоящих. Остаточный расчет производился провиантом – как для людей, так и для скота. Лаши и приказчик ушли, чтобы проследить за этим, а хозяева остались – распить по чаше вина в честь окончания сделки.
   Они больше разговаривали, чем пили. Дарде и затруднительно было пить – чтобы не смущать гостя, она прикрыла лицо.
   – Ты сказала, госпожа, что вы устанавливаете порядок именем князя Иммера. Почему же не царя Ксуфа?
   – Мне дела нет до Ксуфа. Никто не слышал о том, что его заботят беды подданных. А Иммер печется о благополучии княжества, покуда Ксуф играет в войну.
   – Но сейчас войны нет.
   – Надолго ли? Вот ты, почтенный купец, по пути из Паралаты не мог миновать Шамгари…
   – Да, я был на большом базаре в Шошане.
   – Тем лучше. Не слышал ли ты, почтеннейший Дипивара, о приготовлениях к войне? Торговцам такие вещи всегда известны.
   – Много говорят о том, что царь Гидарн намерен покорить Дельту. О том же, что он намерен воевать с Ниром – не слышно.
   – Да, но мы находимся как раз между Шамгари и Дельтой. Миновать Гидарн нас не может. Ксуф ему не друг, даже наоборот. Жалеть нас ему не с чего. Почему же он не нападает?
   – Не знаю. Но, согласись, если бы государь Гидарн захотел нарушить перемирие, он бы давно мог это сделать. Замыслы царей – не нашего ума дело.
   Уже совершенно стемнело, и низкие звезды висели словно бы над самым пологом шатра. Но ярче звезд пылала костры, где на угольях жарилось мясо. Было и чем запить, и кое-где уже слышались песни, исполняемые такими голосами, что лучше бы их обладателям родиться немыми. Веселье не помешало и караванщикам, и бывшим разбойникам расставить часовых.
   Шарум, сидя у костра, повествовал:
   – А вот еще был случай. Один сапожник приходит к себе домой – и видит, дверь не заперта. Вбегает он и застает жену в постели с городским стражником. И как закричит: "Ну ты и дурак! С бабы что взять, волос долог, ум короток, а ты должен понимать, что дверь запирать надо. Ведь мог войти не я, а кто-то чужой!"
   Сови демонстративно зевнул.
   – Я эту байку слышал, еще когда в люльке лежал. И она уже тогда была старой.
   – Тогда сам рассказывай…
   Почтенный Дипивара раскланялся и удалился к своим людям. Дарда осталась одна и размышляла над тем, что услышала. Не слишком ли этот уроженец Паралаты защищает Гидарна? Кстати, имя "Дипивара" на одном из шамгарийских диалектов означает "писец", "грамотей". Не слишком подходяще для купца. А может, и подходяще. Купцы издавна совмещали свое ремесло со шпионажем. Выглядывали, узнавали, запоминали… Надо будет перемолвится на этот счет с Иммером.
   Теперь, когда не было необходимости прятать лицо, она съела кусок лепешки, и выпила немного вина.
   "А Гидарн не нападает именно потому, что Ксуф ему не друг. Правитель Шамгари в любом случае может пересечь Нир. Но ему нужны не мы, а наши дороги. Он хочет сохранить армию для войны с Дельтой, не тратя сил на блуждание в песках и горах, а также на стычки с нирцами. Он также хочет быть уверен, что воюя в Дельте, не получит удара в спину. Так что в Зимране Гидарну выгоднее иметь на троне не врага, а союзника. У Ксуфа, кажется, до сих пор нет наследника… Гидарн смотрит и выжидает. Умный полководец знает свой час. Впрочем, это действительно, не нашего ума дело".
   Огней снаружи поубавилось. Многих пришлых сморила усталость и сытость. Но кое-где костры еще пылали, и к ним стали подтягиваться местные жители. Ими двигало желание совершить какой-либо выгодный обмен, а что подлежало обмену – это другой вопрос.
   Лаши закончил препираться с приказчиками. Он мог бы завершить дело и раньше, но ему нравился сам процесс торга. Несомненно, из него мог бы получиться такой же дельный купец, как разбойник и страж границы. Однако, пока что это его не заботило. А заботило его совсем другое. И днем и вечером он достаточно потрудился ради Паучихи и князя Иммера, и сейчас мог с чистой совестью поразвлечься. Об этом он и думал, оглядывая освещенные отблеском пламени мазанки поселян и рощу, темневшую за ними.
   С самого начала Паучиха запретила своим людям насиловать женщин и девушек из селений. И с этим запретом согласились – иначе бы не добиться доверия пастухов и землепашцев. Но ни слова не было сказано, что пограничные стражи должны прогонять женщин, приходящих к ним добровольно. А во многих селениях, особенно в пастушеских становищах, сохранялись древние обычаи, по которым целомудрие были обязаны блюсти только замужние женщины, а девушки вправе вести свободный образ жизни. Обвешанные оружием пограничники на горячих конях (ладно, пусть на меринах), привлекали девушек больше мирных пастухов, к тому же их подстрекало извечное женское любопытство. Пуще того – некоторые родители сами приводили к пограничникам своих дочерей. Одними двигала банальная корысть, другие желали заручиться таким образом защитой для своей семьи. Некоторые, потеряв надежду выдать свою дочь замуж или продать в наложницы, просто напросто приобретали внуков, которые продолжили бы их род. О таком явлении, как неверные жены, даже и распространяться неловко.
   Но, кроме девушек из селений и становищ, были еще и рабыни, отбитые у налетчиков. И среди них находилось немало тех, кто на все были готовы, чтобы обзавестись сильным покровителем – хотя бы до Каафа.
   Так что сдержанность людей Паучихи вознаграждалась сторицей. И Лаши имел основание полагать, что при желании найдет, с кем скоротать ночь. Но он, будучи хорошим другом, думал не только о себе.
   Эту девушку звали Ахса. Дарда запомнила ее имя, потому что она была первой.
   Ахса была родом откуда-то из северной части Нира, чуть ли не с границы с Калидной. Как она попала в рабство, Дарда никогда не спрашивала. Но, видимо, до определенного момента рабское состояние не было ей особенно в тягость. Профессиональные работорговцы не обращаются плохо с красивыми девушками – зачем портить хороший товар? Ахса была более чем миловидна. Невысокая, тонкая, черноволосая, белокожая, с большими темными глазами под дрожащей бахромой ресниц, она обладала врожденной грацией танцовщицы. Понимающий человек сразу бы сообразил, что в Каафе сможет выгодно продать ее, даже не выставляя на открытые торги, в наложницы богатому купцу или в храмовые прислужницы. И в этом случае жизнь девушки сложилась бы, если не счастливо, то не хуже, чем у многих свободных. Но бандиты из Хатраля, захватившие караван, в котором ее везли, выгоду презирали. То есть, конечно, людьми они торговали, но убили бы каждого, кто осмелился бы поставить их на одну доску с низкими торгашами. Добыча, взятая мечом, прежде всего служила для их удовольствия.
   Когда хатральцев перебили, с Ахсой обошлись так же, как и с прочими рабынями – накормили, кинули какой-то плащ прикрыться, но особого внимания не обратили. Тем более, что она молчала и не лила слез. (Впрочем, это нередко бывало – у измученных и запуганных женщин не оставалось сил для рыданий).
   А ночью она пришла к Дарде.
   Когда Дарда поняла, зачем она пришла, то удивилась. Но не слишком . В Каафе можно было навидаться всяческих извращений , (хотя, откровенно говоря, Кааф был ничуть не развратнее и не греховнее любого большого города). Да и в храме Никкаль ее достаточно просветили по этой части.
   Сама Дарда никогда не испытывала влечения к женщинам. Правда, к мужчинам тоже. Ее первый опыт, закончившийся так позорно и плачевно, был следствием гордыни, и ничего иного. При своих нынешних богатстве и власти она могла бы иметь сколько угодно любовников, несмотря на безобразие – заставить или купить. Если бы захотела. Но она не хотела. Так сильно обожглась на Ильгоке, что и мысли не подобной допускала. В Каафе имели хождение самые бредовые слухи, но даже в жесточайшем бреду никто бы не предположил, что Паучиха, при ее образе жизни хранит себя в чистоте. Однако это было так. Но вовсе не из благих побуждений. Есть вещи, которые уродам не положены, и с этим нужно смириться. Дарда полагала, что она смирилась.
   Ахса не вызвала у нее ни страсти, ни даже интереса. Только жалость. Девушку надо было утешить, а с мужчинами после пережитого у хатральцев, она утешаться не хотела. И Дарда позволила ей сделать все, чтобы она сумела забыться. И не могла сказать, что это было ей неприятно. Дарда была вовсе не так холодна и бесчувственна, как привыкла считать.
   Ахса пробыла с ней до конца рейда, а потом ушла. И Дарда не разузнавала об ее судьбе. Кааф – не тот город, где красивая девушка умрет с голоду. Но все же помнила Ахсу, потому что она была первой. Однако вслед за ней были и другие.
   Слух об извращенных пристрастиях Паучихи – а он потянулся по городу немедленно – был воспринят в Каафе с полным удовлетворением. В человеческом представлении безобразие неразрывно связано с порочностью, а поскольку в Каафе к таким вещам относились терпимо, это было воспринято, как восстановление гармонии. И Дарда подчинилась общему мнению. Не то, чтоб она предавалась буйному разврату, но иногда в ее шатре возникали новые девицы – не дольше, чем на одну ночь. Одни в самом деле не любили мужчин, другие жаждали развлечений, однако родители требовали от них, чтоб до замужества хранили девственность. Иные приходили к Дарде за тем, за чем пришли бы к мужчине – за покровительством. И готовы были платить за него единственно известную им цену.
   Все они приходили добровольно, но не все решались на это сами.
   Лаши знал о Дарде больше, чем кто либо, за исключением матери Теменун. И ума у него хватало, дабы видеть то, чего другие не замечали. Пустота, зиявшая в жизни Паучихи, сильно ему не нравилась. Он считал, что ни к чему хорошему это привести не может. Так недалеко и до того, чтобы рехнуться. Порой Лаши укорял себя за то, что ему не хватает решимости самому стать ее любовником. Но должен же быть какой-то выход!
   Когда выход нашелся сам, Лаши вздохнул с облегчением. Связи Паучихи с женщинами устраивали его во многих отношениях. Она не могла забеременеть, что было бы при нынешних обстоятельствах совершенно ни к чему. А если она сможет развлекаться, то сохранит здравый рассудок, и от этого всем окружающим будет одна польза. Так пусть она развлекается… А если какие-то дуры не понимали, что им делать, Лаши разъяснял. В крайнем случае мог и собственной девицей поделиться – он не был ревнив, а к своим случайным подругам привязывался не больше, чем Дарда к своим. Неизвестно, правда, повел ли он себя так же, будь на месте Дарды мужчина. Но в любом случае он считал себя ответственным за Паучиху и делал все от него зависящее, чтобы она пребывала в спокойствии.
   Лаши был бы оскорблен до глубины души, если бы кто-то назвал его благородные усилия сводничеством.
   На рассвете они простились с купцами и покинули долину Зерах. В том направлении, куда они ехали, им еще пять дней не должны были попадаться селения – только кочевые стоянки у редких колодцев. Дальше начинались предгорья, большей частью такие же малопригодные для жизни. Но там было одно селение, расположенное вблизи источника. Деревьев там не было, но рос кустарник, и даже земля родила, и жители возделывали ее, а выше, на склонах пасли своих коз. Называлось это селение Бет-Ардон.
   В Бет-Ардон они опоздали всего на день. Может, и меньше. Селение было захвачено хатральцами, которые явно не собирались уходить до утра.
   Обговорили, что делать. Проще всего было бы напасть ночью, как поступили бы – и поступали – те же хатральцы. Но под покровом темноты враги могли бы скрыться в пустыне. А задачей пограничной стражи было не прогонять захватчиков, а уничтожать их.
   Потому Сови предлагал дождаться, когда хатральцы выйдут из селения. Они будут на виду, отягощены добычей, и перебить всех не составит труда. Дарда не согласилась. Вполне могло быть, что хатральцы перед уходом вырежут мужчин и стариков (сейчас они, как сообщил Бегун, были еще живы). Кроме того, бывало, что налетчики, не имея возможности уйти от погони, расправлялись с теми, кого угоняли на продажу.
   Решено было напасть на рассвете, предварительно окружив селение. Часть людей Паучихи должны были занять позицию на горе. Сомневаться в том, что они сумеют это сделать, не приходилось. Не все в отряде были прирожденными горожанами, иные в детстве пасли овец и коз, и привыкли карабкаться по горным тропам, как сама Паучиха. Возглавил их, однако, Тамрук. Он-то как раз и был горожанином, и всегда, если предоставлялась возможность, предпочитал сражаться пешим. При его силе так бывало и эффективнее.
   Они ворвались в селение в бледный предутренний час, когда сон особенно крепок, нередко тяжел и полон кошмаров. Для кого-то они и были воплощенным кошмаром, а для кого-то – дивной мечтой. Хатральцы не любили ночевать в домах, которые представлялись им ловушками. Но на открытом пространстве их было удобнее перестрелять. При том атака на Бет-Ардон не была столь удачна, как недавнее столкновение с людьми из Фейята. Из-за того, что селение было расположено террасами, его не получилось окружить плотно, и кое-кому из хатральцев удалось прорваться сквозь кольцо стрелков. Другие все же пытались укрыться в домах, взяв в заложники хозяев. Особой пользы это им не принесло – Тамрук и его команда вваливались туда, высаживая двери или прямо сквозь ветхие плоские крыши. Дверь одной из халуп, стоявшей у обрыва, почему-то была закрыта снаружи, да еще приперта обломками жернова. Разгорячившийся Тамрук, не помышляя о том, зачем воздвигнута преграда, подхватил этот жернов и ахнул им об дверь. Удар был так силен, что ветхая хижина осела набок, а вместе с дверью осела часть глинобитной стены. Тамрук просунулся в проем, но вместо злобных хатральцев увидел какого-то старика, сидевшего на полу. Тамрук выругался, плюнул и полез назад. От местных жителей ждать помощи не приходится, в этом он давно убедился.
   На окраинах Бет-Ардона еще шел бой. Людям Паучихи первоначально удалось отсечь хатральцев от коновязи, но потом некоторым особо удачливым налетчикам все же удалось вскочить на коней. И тут они могли бы считать, что спаслись. Ибо люди Каафа вряд ли сумели бы догнать их верхом. Но люди Каафа могли сделать то, чего никогда не сделал бы ни один из воинов пустыни, считая это подлым и недостойным. Не имея возможности попасть во всадников, они стреляли в лошадей.
   Лаши следил, как уходит, ныряя среди песчаных гребней, один из хатральцев. Но конь его хромал – возможно, сам Лаши его и ранил. Дарда догоняла его на своем буром. Хатралец развернулся и спешился. Наверняка он лелеял надежду отбить лошадь. Для этого он преодолел бы отвращение к езде на меринах. Но прежде, чем он успел приблизиться, Дарда выпрыгнула из седла, высвобождаясь от плаща. Лаши знал это движение, много раз видел, как она его отрабатывала, и каждый раз это его восхищало – явление Паучихи во всей красе, невероятного существа, цепкого, ловкого и прыгучего.
   Солнце стояло уже высоко, и Лаши прикрывал глаза козырьком ладони. Обе фигуры на фоне песка были светлые – хатралец в грязно-белом длинном плаще и Паучиха в выцветшей рубахе и штанах. Посох против меча. Так бывало часто, если поединок происходил один на один. Первоначально Дарда дарила противнику иллюзию силы. И после первого полученного удара тот терялся, приходя при том в ярость. Так было и сейчас. Во дворе Хаддада ничего подобного бы не случилось. Там бойцы часто дерутся на палках, они привычные. Но этот хатралец был не из тех, кто сражается во дворе Хаддада. Для него посох Дарды был не оружием, а палкой, которой бьют нерадивых рабов. И удар палкой, даже не очень болезненный, равнял его с рабами, ставил ниже пастухов и землепашцев, которых он так презирал. Бешенство застлало ему глаза кровавым туманом, мир вздыбился и восстал против него. Собственный плащ превратился в сеть, опутывающую руки и ноги, меч стал предателем и упорно рубил воздух. А ярость вкупе с растерянностью – плохие соратники.
   Покончив с хатральцем, Дарда свистнула, подзывая Бурого. Он был у нее вышколен не хуже хорошего пса. По пути подобрала с песка плащ, отряхнула, но пока не стала надевать, а бросила поперек седла.
   Лаши уже не было видно. Досмотрев представление, он вернулся в деревню. Там, похоже, тоже все заканчивалось. И Дарда знала, что сейчас будет. Жители селения, отойдя от пережитого ужаса и сообразив, что убивать их не будут, выберутся из убежищ и набросятся на стражей с жалобами, из которых главная будет: "Почему вы не пришли вчера?" По счастью, Лаши обладал даром успокаивать толпу. Дарда не сомневалась – сейчас он вещает, что пострадавшим не только будет возвращено награбленное – они получат также все имущество налетчиков. Он может позволить себе расщедриться – отряд Паучихи неплохо обогатился на сделке с купцом из Паралаты. А вот зачем здешним в хозяйстве боевые кони – это пусть у них самих головы болят. Правда, заболят они тогда, когда отряд уже уйдет из Бет-Ардона.
   Дарда вступила на улицу. Живых людей в поле зрения не было. Между домами валялись трупы и бродили, мекая, разбежавшиеся из загонов козы. Потом внимание Дарды привлек еще какой-то звук. Шорох и треск. Первая мысль была – какой-то недобиток выползает из укрытия. Она изготовилась отразить нападение, но предположение ее было ошибочно.
   Действительно, из полуразрушенной хижины, умостившейся рядом с обрывом, выбирался человек. Однако он был безоружен. И вообще не был похож на хатральца. Белые волосы, ветхий долгополый кафтан. Он выпрямился, немного постоял на месте, шагнул вперед. Что-то странное было в его походке…
   Потом Дарда сообразила, что. Он шел прямиком к обрыву.
   Должно быть, его ударили по голове, и он потерял способность соображать. Или вообще был безумен. В любом случае не стоило орать: "Стой!". Это лишь напугает несчастного, он кинется бежать – и разобьется.
   Подняться по тропе Дарда бы не успела. Не раздумывая дальше, она оттолкнулась посохом и мгновенно взбежала по крутому склону. Когда-то она так же поднялась по скале, чтобы остановить Закира. Но теперь у нее была иная цель. Оказавшись рядом с неизвестным, она схватила его за руку и произнесла:
   – Эй, старик! Тебе так хочется упасть с обрыва?
   Удивительно, он даже не вздрогнул. Обернулся. И будь Дарда душой понежнее, то вздрогнула бы она.
   На нее уставились пустые глазницы. Человек не был безумен. Он был слеп.
   Склонив голову к плечу – из-за этого сложилось обманчивое впечатление, будто старик на нее смотрит – он сказал:
   – Спасибо. Я был слишком самонадеян. Что здесь произошло?
   У него был приятный голос – звучный, глубокий. И стариком, пожалуй, она тоже сочла его преждевременно. Хотя он был намного старше ее. Волосы его казались белыми из-за того, что на них осыпалась пыль от рухнувшей хижины. Их в самом деле пробила седина, но все же его все еще можно было назвать темноволосым и темнобородым.
   Однако следовало ответить.
   – Пограничная стража, – сказала Дарда. Ей не хотелось вдаваться в подробности.
   Следующий вопрос удивил ее.
   – А кто ты? Говоришь ты, как мужчина, а голос похож на женский…
   – Я – Паучиха из Каафа.
   – Слышал о тебе.
   – Отлично. Пошли, я помогу тебе спуститься.
   Они двинулись к тропе. По пути Дарда все же поинтересовалась:
   – Ты-то как здесь оказался?
   – Меня заперли хатральцы. Их предводитель – Бухлул, никак не мог решить, что со мной сделать. То ли сжечь в доме – чтоб меня убил огонь, то ли привязать к коню и погнать в пустыню, чтоб меня убила веревка. Оставил до утра.
   Колебания вождя хатральцев можно было понять. У многих племен было запрещено убивать калек – этим можно было навлечь немилость богов.
   – Чем же ты ему так досадил?
   – Прости, надо было сразу объяснить. Меня зовут Хариф, я брожу по дорогам. Бухлул велел, чтобы я предсказал ему будущее. И я сказал, что он умрет не от меча, а напорется на острый шип. И он оскорбился.
   Дарда засмеялась.
   – Что в этом смешного? – спросил слепой.
   – Да ничего… Люди называют меня Паучихой. Но зовут меня Дарда. Ты хоть и слеп, видишь правду.
   – Я слеп потому, что вижу правду. Мне выкололи глаза за предсказание.
   – Вот как?
   – Это долгая история.
   – Ладно, расскажешь после, если будет время. – Они успели спуститься на улицу, и Дарда отпустила его руку. – А покуда прощай. Я прикажу, чтоб о тебе позаботились.
   Она успела немного отойти, когда услышала:
   – Паучиха…
   Слепой то ли обращался к ней, то ли размышлял вслух.
   – Кто придумал тебе такое безобразное прозвище?
   – Я сама.
   – Почему?
   – Если бы ты меня видел, не спрашивал бы. Я еще безобразнее прозвища.
   Не дожидаясь ответа, она вернулась к Бурому и взяла плащ. Те, с кем ей предстоит говорить сейчас – не слепые.