Рустуф разбудил его после полудня:
- Вставай, Конан. Каган ждет твоего доклада. Конан сел и потянулся.
- Он его не услышит еще несколько часов. А до этого мне прядется сидеть на пиру с его свитой, которая даже не удостаивает меня вниманием. И только когда все уйдут, я смогу отчитаться перед каганом. Почему бы ему не позвать меня прямо тогда, когда он сможет выслушать меня наедине?
- Может, - предположил Фауд, - он считает, что ты украсишь собой его пир.
Конан запустил в туранца зловонной попоной; тот еле увернулся.
Как он и думал, ему пришлось высидеть весь долгий пир, пока каган беседовал с более важными персонами из своего окружения, выслушивал доклады военачальников и кхитайского инженера. Тот довольно долго рассказывал о строительстве из земли и щебня опорных стен для тарана. По его самым осторожным подсчетам, эти работы под стрелами врага будут стоить жизни не меньше пяти сотням рабов ежедневно. Каган счел эту цену приемлемой.
Вожди гирканийской орды, чей опыт в каменотесном деле ограничивался устройством загородки вокруг лагерного костра, с трудом понимали его специальный язык.
Им приходилось сидеть молча, с трудом смиряя гордыню; едва ли они понимали, чего хочет каган; а он хотел, чтобы осада Согарии стала для них школой, чтобы они научились чему-то для будущих войн.
Конан ждал, подавляя зевоту. Он ел много, пил умеренно и все ожидал, когда придет его очередь докладывать. Наконец пир закончился, Бартатуя отпустил своих гостей и киммериец остался с ним наедине.
- Итак, Конан, - сказал каган, когда все остальные ушли, - что ты выяснил в Согарии?
- Теперь ясно, почему они... - Но кончить он не успел: рядом зазвучали удары бубнов, перемежающиеся мерными завываниями и высокими, дикими взвизгами флейт.
- Что там такое? - буркнул Бартатуя.
У входа в шатер появилась мрачная фигура гнилозубого Данакана. Старик тарахтел своими трещотками и рассыпал по всему шатру какой-то розовый порошок. Сгорая в огне факелов, он ослепительно вспыхивал и выделял отвратительный запах.
- Что такое, шаман? - спросил Бартатуя.
- Каган, мне вместе с моими собратьями-шаманами удалось раскрыть заговор, направленный против тебя. Мы искренне желаем, чтобы ты был в полном здравии, а сегодня вечером, как нам стало известно, некто здесь, в лагере, посягнет на твою жизнь. Последуй за нами, и с нашей помощью ты узнаешь, кто бы это мог быть.
Бартатуя, сдвинув брови, посмотрел на старика:
- Только учти, шаман: мне нужны улики. Если ты вздумаешь оклеветать верного мне человека, прощайся со своей поганой башкой.
Шаман усмехнулся и кивнул:
- Не бойся, каган, улики будут. Наши боги не обманывают. По пути к выходу из шатра каган обернулся к Конану:
- Киммериец, оставайся здесь. Я все же хочу выслушать твой отчет. Надеюсь, этот старый пустозвон много времени не отнимет.
Подождав несколько мгновений, Конан опустился на кожаный диван, набитый шерстью. Левой рукой он потрогал свой меч. Мало ли что замышляют эти шаманы, надо быть готовым ко всему.
Его лучший конь ждал на дворе, но он опасался, что не успеет прихватить седельную сумку с провизией, если и впрямь прядется спасаться бегством.
- Я вижу, ты по-прежнему в чести, варвар...
Конан вздрогнул. Этот голос донесся из-за занавеси у него за спиной. Конан встал на ноги; вендийка подошла и стала рядом с ним. На шее у нее красовалось ожерелье с огромным дымчато-красным рубином, и такой же рубин мерцал у нее на поясе. Бедра ее окружала серебряная цепочка, и с нее свисала юбка из дорогого черного шелка. Ноги до самых пят увиты цветными лентами, на лодыжках блестели золотые браслеты. Конан поклонился:
- В этом лагере, госпожа, зваться варваром не стыдно. А если я в чести, то лишь благодаря моей верной службе кагану и его щедрости.
- Ты осторожный человек, киммериец, - сказала она. - А я-то считала тебя безмозглым рубакой. Нет, кажется, ты не таков. Мы с тобой плохо ладили, Конан. Не лучше ли нам помириться? Ты служишь кагану как воин. А я служу ему не только своей любовью, но и советами. Что же нам ссориться друг с другом? Это вредит только нам самим.
- Я тоже не вижу в этом смысла, - произнес Конан. - Мне недосуг участвовать в придворных склоках. Я солдат, о большем не мечтаю. Да и как могу мечтать, ведь гирканийцы не любят иноземцев, в лучшем случае - терпят.
- Это мудро, - ответила вендийка. - Человек должен знать предел своих возможностей... Но должен знать и на что он способен. - Она подошла к нему поближе; благовония ударили ему в ноздри. Он внезапно насторожился.
- Ты осторожен, Конан, - сказала она. - Ты как будто ни о чем и не думаешь, кроме верной службы кагалу... Какой бы придворный из тебя вышел!
Она валила из сосуда кагана две чаши и подала одну Конану. Тот пригубил вина.
- Надеюсь, что нет, госпожа. У меня нет вкуса к дворцовым интригам. Я-то думал, что у гирканийцев такого не водится. Оказалось - и здесь есть...
- Вот как, - сказала она, подойдя к нему так близко, что он почуял запах ее пота. - Есть царь - всегда найдутся люди, служащие ему, извлекающие выгоду из его власти. Такие люди всегда на ножах друг с другом. Мудрены знают, кому из них достается победа...
- Мне это неинтересно, - ответил Конан. - Пусть каган награждает меня за мои деяния на поле брани..
- Да, - сказала она, - ты не из тех, кто пользуется в своих целях чужой властью. Ты, как огромные тигры восточных лесов, силен и одинок. Я похожа на тебя, Конан, во многом похожа, но оружие у нас разное. - Внезапно она обвила руки вокруг могучей шеи киммерийца.
Конан был ошеломлен. Да, соблазнительной наложнице удалось разбудить его страсть, но еще в большей степени - опасения. Если его застанут в таком положении с женщиной кагана, это - верная смерть.
Лакшми запустила нетерпеливые пальцы в черную шевелюру киммерийца. Другой рукой она разорвала цепочку у себя на груди. Ожерелья попадали, обнажились соски; наконец женщина, смеясь, резким движением сбросила юбку, висевшую на унизанном жемчугами пояске.
- Ах ты вендийская сучка! - Конан оттолкнул Лакшми от себя.
Она упала на солому, расстеленную на полу рядом с диваном.
- Что ты делаешь! - Он хотел ударить ее, но внезапно почувствовал головокружение. Он вспомнил, как она провела рукой по его шее. Эта женщина отравила его! Он потянулся к мечу, но почувствовал, что руки не слушаются его.
- Господин мой! - закричала вендийка. - Спаси меня! Конан обернулся и увидел, что у входа в шатер стоит каган.
Рядом с ним топтался Данакан. Старик непристойно хохотал.
- Видишь, каган? Вот об этом я и предупреждал. Чужестранец ненавидит нас. Сейчас, напившись, он пожелал завладеть твоей женщиной.
- Каган, - начал Конан, чувствуя, что язык еле ворочается во рту. - Я не...
Но удар кулака Бартатуи поверг его наземь. Скорчившись, он лежал на ковре, безмолвно проклиная себя за доверчивость. Он увидел, как каган вынимает кинжал и заносит его над ним; но гут шаман вцепился в руку Бартатуи;
- Нет, господин мой, нет. Не убивай его пока. Он нужен мне.
- Зачем, шаман? - спросил правитель. Его лицо все еще было искажено яростью.
Шаман склонился над Конаном и нежно провел узловатой рукой по его каштановым волосам.
- Предстоит одно таинство, для которого нужна жертва... Это должен быть сильный человек, чтобы он не умер быстро. Этот иноземец протянет дольше, чем любой ваш пленник.
- Отдай его шаману, господин мой, - прошипела вендийка. Будто бы в припадке застенчивости, она вновь прикрыла обнаженную грудь золочеными обручами и бедра - черным шелком. - Он обманул твое доверие, а ведь ты сделал его из раба своим приближенным, удостоил своего благоволения! Он не заслужил легкой смерти.
- Хорошо, Лакшми, - сказал каган. - Шаман, он твой. Не хочу его больше видеть.
Данакан издал высокий гортанный клич, и в шатер вошли двое мальчишек. Они несли что-то вроде деревянного хомута. Хомут, по форме напоминавший перевернутую подкову, надели Конану на шею, а руки кольцами прикрепили к его боковым брусьям.
Конан наконец-то мог шевелить ногами, но язык все еще его не слушался. Слуги шамана дернули ярмо и заставили его подняться. Бартатуя подошел к киммерийцу вплотную.
- Я бы сделал тебя одним из главных военачальников, Конан, - сказал он. - Когда-нибудь, когда я создам свою империю, я мог бы сделать тебя царем под моей рукой. Теперь я вижу - глупо доверять человеку чужой крови. Надо было оставить тебя рабом. Для тебя это было бы лучше. Ты мог прожить дольше и умер бы более приятной смертью.
Конан пытался заговорить. Он хотел описать кагану предательство его наложницы и шамана. Но из горла его вырвалось лишь нечленораздельное мычание.
- Прочь с моих глаз! - с отвращением приказал каган. Шаманы поволокли Конана в ярме прочь из шатра. Охрана в ужасе глядела, как великий воин, спотыкаясь, идет по лагерю, подгоняемый кнутом Данакана. Разум его только начинал отходить от отравы, данной Лакшми. Но гнев и ненависть жгли его сильнее всякой отравы.
В конце концов рабы Данакана заставили Конана встать на колени. Он понял, что они уже не в лагере. Он попытался приподнять голову, зажатую ярмом. Рядом с ним был неоструганный кол; где-то неподалеку горел большой костер.
- Можешь пока отдохнуть, - сказал Данакан. - Я хочу, чтобы ты встретил смерть в полном сознании. Когда луна будет в зените, мы начнем таинство. Даже самые сильные из наших жертв не выдерживали его до конца!
Конан упал лицом в землю и погрузился в беспамятство.
Он проснулся от нестерпимой боли в плечах и в запястьях. Вокруг играла устрашающая музыка. Он открыл глаза и увидел странные создания, пляшущие вокруг костра. Пламя было какого-то неестественного цвета. Танцующие двигались так быстро, а их одежды были столь причудливы, что он не мог разобрать, каков смысл их танца.
Он разглядел Данакана и юношу в женской одежде. И еще он увидел Лакшми. Вендийка была обнажена, и, должно быть, она-то и была главной участницей этого зловещего таинства. Может быть, это все еще сказывалось зелье, но некоторые из ее движений показались ему не только бесстыдными, но попросту физически неисполнимыми.
Наконец музыка затихла, и безумные твари окружили Конана. Ярмо повернули и дугу его закрепили на вершине кола. Теперь Конан висел на собственных запястьях. Он попробовал пошевелить пальцами, но они затекли.
Данакан выступил из круга; рядом с ним была Лакшми. Морщинистое тело старца и алебастровая кожа вендийки лоснились от пота и притираний. Оба были забрызганы кровью, но Конан не понял чьей, да и не хотел понимать.
- Ты готов, чужестранец? - зловеще усмехаясь, спросил Данакан.
- Он в сознании, - воскликнула наложница, - Он готов для нашего таинства! - Ее улыбка, казалось, принадлежала не человеческому существу.
Конан совладал с собой. Больше у него нечего отнять. Оружие и одежду с него сняли, осталось только нижнее платье. Одним ударом ноги он мог бы переломить шею и шаману, и этой женщине, только вот лодыжки его были прикручены к колу.
- Пора начинать, - с улыбкой произнес шаман. - Боги ждут.
Помощники подали старику кривой нож с причудливо изогнутым концом, и он взметнул его перед глазами Конана, а между тем женщина запустила пальцы под одежду жертве... Но внезапно Конан увидел, как все присутствующие замерли.
Из правой глазницы шамана торчало ястребиное перо, которым украшались гирканийские стрелы. Окровавленный наконечник торчал с другой стороны черепа. Кровь и мозг обрызгали тело старого шамана, и он беззвучно свалился на землю. Женоподобный юноша с завыванием упал на бездыханное тело.
Второй шаман трясся в предсмертной судороге - стрела попала ему в грудь. Юноша в женской одежде вскочил, взял нож из рук мертвого Данакана и бросился на Конана; пена выступила в углу его искривленного рта.
Но в этот момент что-то сверкающее, серебристое мелькнуло около его глотки. Юноша, широко раскрыв глаза, поднес руку к шее - но в это мгновение из нее хлынул фонтан крови, забрызгавший все кругом.
Юноша упал и затих, как лошадь, напоровшаяся на кол. Его убийца стер кровь со своего кривого меча.
- Как всегда, в центре событий, Конан? - спросил Рустуф. Козак вложил меч в ножны и кинжалом перерезал веревки, которыми был скручен Конан. Он увидел и Фауда: тот, сидя верхом на ловкой кобыле, всаживал свою пику между лопаток убегающего шамана.
- Вы не упустили вендийку? - с трудом выговорил Конан.
- Погоди, - сказал Рустуф. Он достал из-за седла топорик и разрубил цепь, которой было приковано к ярму одно из запястий киммерийца. - Мы все еще в опасности, Конан. Нет, я не убил ее, и теперь она будет думать только о мести.
Он разрубил другую цепь, и Конан упал бы на землю, не подхвати его Рустуф.
- Конечно, - продолжал козак, - попытайся она проделать со мной то, что чуть не проделала с тобой, я бы только и мечтал о том, чтобы разрубить ее нежное тельце на мелкие кусочки. Так что я тебя понимаю! Но увы - она ускользнула, ускользнула, как змея.
Фауд вернулся, ведя здорового жеребца - это был любимый конь Конана. Двое друзей помогли ему забраться в седло, и Рустуф закрутил поводья вокруг его онемевшей руки.
- Теперь надо лететь как ветер, - сказал Рустуф. - И уйти от погони. Каган непременно пошлет ее. Наш путь - на северо-запад.
- Почему северо-запад? - спросил Конан. Ему было больно говорить.
- Потому что в этом направлении сегодня небо багровое и темное. Я знаю приметы. Это предвестие песчаной бури. Если мы сами выдержим ее, она занесет наши следы.
Фауд поскакал за ними вслед, закрутив поводья на левой руке. Конан превозмог боль в одеревеневших членах и погнал коня галопом.
- Такую услугу, ребята, никогда не забывают! А теперь - в путь!
ГЛАВА 11
И шкала сидела в своем шатре, погруженная в раздумья. Две ночи назад достигли они своей цели - безжизненной Голодной Степи. Пестрая колонна всадников - сейчас их было тысячи две - достигла жалкой речушки, в которой воды к вечеру едва хватало, чтобы напоить коней. Земля была здесь такой ровной, что взгляду не на чем было остановиться, и человек терял всякое разумение о том, где он находится, и начинал блуждать вслепую. Только по солнцу, луне и звездам можно было определить направление.
Они слепо повиновались распоряжениям ту райского мага Хондемира, и он безошибочно вывел их сюда, к Курганам Спящих. Это было священное место клана ашкузов, здесь покоились великие вожди степняков. Край шатра был приподнят, чтобы внутрь лился свежий воздуха, и княжна с ужасом глядела на окружавшую ее равнину. Да, неуютное место!
Высокий глиняный вал окружал выжженное поле, уходившее на много акров вдаль. Все оно было заполнено курганами. Некоторые были в человеческий рост, но большинство раза в три-четыре выше. А кое-какие возвышались на восемьдесят, а то и больше футов над степной равниной.
На многих курганах были шесты, на которых красовались черепа людей и животных и конские хвосты, раскрашенные в разные цвета. На многих были знамена из разноцветного шелка, по большей части старые и сгнившие. Шесты были не из дерева, как те, что носят кочевники в походах, но из прекрасной бронзы. Везде валялись кости - человеческие и лошадиные. Иногда можно было увидеть скелет воина верхом на скелете коня - как будто готовы прямо сейчас сорваться в бой.
- Страшновато, да? - спросил голос рядом с ней. Ишкала обернулась. И увидела Хондемира.
- Жуткое место, - проговорила княжна. - Это сделали живые дикари в память о дикарях мертвых. Лучше бы нам быть подальше отсюда.
- Но увы, наше дело еще не закончено. - Днем раньше маг обошел Город Курганов, делая что-то вроде зарисовок. Этим вечером он отправил еще двух птиц-вестников. - Подождите еще немного, пока я совершу чары, необходимые для спасения нашей прекрасной Согарии.
- Что ж, желаю успеха, - сказала она. - Я хочу одного - поскорей отсюда убраться. - Она взглянула на огромный курган рядом с шатром: - Неужто это действительно построили дикари?
- Да, - подтвердил он. - Хоть кочевники и не любят ручной работы, для мертвых повелителей они смиряют спесь. Когда умирает кто-то по-настоящему великий, они захватывают и приводят сюда побольше рабов, чтобы насыпать курган на славу. Прошлой ночью я говорил с духами здешних мест и узнал многое о их прошлом. Город курганов древен, сами ашкузы даже не знают, насколько древен.
Он указал рукой на усыпальницы:
- То, что мы видим, - это самые последние захоронения, в основном последних двух тысячелетий. Но здесь были куда более старые курганы, только годы сровняли их с землей. Это место пропитано магическими силами. Обычному человеку эти силы не почуять, но настоящий маг распознает их без труда.
Она задрожала - и не потому, что внезапно подул степной ветер.
- Я не люблю таких вещей.
- Когда восстанавливали стену вокруг курганов, - продолжил он, видя, что она молчит, - эти люди месяцами совершали налеты на приграничные города, захватывая в рабство всех, кого могли. Это было сто пятьдесят лет назад. Они захватили двести тысяч пленных и погнали их сюда. Больше половины погибло от голода в пути. Многие погибли при работах. А когда стену восстановили, гирканийцы принесли всех выживших в жертву богам и так сохранили тайну этого места.
- Я могу в это поверить, - сказала Ишкала. - Дикари не считают за людей тех, кто не принадлежит к их народу.
Он криво усмехнулся:
- К своим они не более милосердны. - Он указал на дальний холм высотой в три человеческих роста: - Это усыпальница могущественного кагана. Он погиб в бою далеко отсюда, тело его сохранили в целости с помощью трав и доставили сюда. Вместе с ним закопали всех его жен и наложниц и пятьдесят лошадей.
А потом взяли пятьдесят молодых воинов, все - добровольцы. Для каждого воина и его коня сделали специальную раму. Потом лошадей убили, и труп каждой лошади пронзили колом; колы эти установили на раму так, чтобы копыта висели в нескольких дюймах над землей. После этого задушили воинов, тела их тоже проткнули кольями и установили эти колья так, чтобы отточенный конец входил в отверстие в том коле, на котором висел конский труп. А после воинам вложили в руки оружие, на коней надели попоны, и оставили их охранять сон повелителя. Так поступили с пятьюдесятью юношами из хороших семей. Разве это не знак высшего племени, племени завоевателей?
- Я вижу, ты восхищаешься ими, колдун! - воскликнула пораженная княжна.
- Конечно, - ответил он. - Когда-то мои предки, туранцы, были таким же племенем, диким и безжалостным, и не испытывали к побежденным ничего, кроме презрения. Но с годами мы ослабели духом, переняли обычаи завоеванных народов. Да, эти гирканийцы жестоки, но они не отравлены цивилизацией. Они уважают лишь силу: силу оружия и силу магии. Они гордятся тем, что у них есть человеческие жертвоприношения. Они готовы истреблять иноплеменников тысячами, только чтобы расчистить себе место. Такой народ может потрясти мир.
- Так не дадим им сделать это! - сказала княжна.
Эту ночь Ишкала провела без сна. В лагере было шумно. Согарийские Красные Орлы вполголоса переговаривались у костров. Они были смущены я подавлены мрачным местом, куда завела их судьба, - чудовищными конными скелетами, огромными царскими курганами...
А эти гнусные туранцы, расположившиеся поодаль, были не так смирны. Может, они были более привычны к приключениям, а может, просто не так почтительно относились к смерти, но только курганы не произвели на них такого уж устрашающего впечатления.
Некоторые смельчаки даже пытались разрыть курганы, чтобы поживиться драгоценностями, но после нескольких часов непривычного труда их сморило.
Ишкала встала с постели и оделась в самое темное из своих платьев, а на голову накинула черное покрывало. Она не знала, с чем ей придется столкнуться, но ей не хотелось привлекать к себе внимание. Она погасила свечу и выскользнула из шатра. Согарийцы, погруженные в свои разговоры, не заметили ее.
Она сама не знала почему, но ей хотелось выяснить, чем заняты туранцы. Все, что происходило с ней после отъезда из города, казалось бессмысленным. Зачем она понадобилась магу для его колдовства? Зачем присоединились к ним туранские воины?
Она шла осторожно, стараясь не споткнуться о бесчисленные человеческие кости, белевшие в лунном свете. Она знала: это лишь бездыханные останки, но ей казалось, что они замышляют злое. Она шла вдоль курганов и вздрагивала при взгляде на высокие шесты, увенчанные человеческими черепами. Ей рисовалась страшная картина - призрачная орда всадников: каганы былых времен со своими задушенными наложницами и посаженными на кол конями...
И как будто в согласии с этими мыслями, она натолкнулась на деревянную раму, поддерживающую лошадиный скелет, как будто живущий своей загробной жизнью. Она ненароком задела кол, и конский череп ткнулся ей в лицо; а обернувшись, она увидела рядом другой череп, человеческий, в старомодном заржавевшем шлеме.
Она поспешила прочь от этих жутких стражей и подошла к кургану, который они охраняли, месту последнего успокоения Учи-Кагана прежних поколений. И тут она услышала шум туранского войска. Повсюду горели костры - жгли степные кустики и кизяки, собранные на окрестной равнине. Она слышала - Джеку говорил в своей ставке, что эти туранцы могут выжечь все пригодное топливо в округе за несколько дней.
Она обошла туранский лагерь, послушала их грубые песни... По пути она наткнулась на что-то валяющееся на земле и увидела, что это труп. На мертвеце была туранская одежда, и в боку его была глубокая рана. При лунном свете заметен был след от крови. Видно, туранцы не сочли своего товарища достойным погребения.
Она пыталась разобраться - где же в этом лагере командиры? Может, ей удастся услышать что-то полезное. Она не очень-то верила в магические силы Хондемира и надеялась добыть свидетельства, что все эти силы - обман. Тогда ей, может быть, удастся уговорить Джеку прервать это безумное путешествие и вернуться в город.
Она нашла наконец богато украшенный шатер поодаль от остальных. Она нашла святилище Митры - латунную чашу, в которой дымилось какое-то смолистое вещество. Рядом горел костер, и вокруг него сидело несколько человек. Все туранцы, но, судя по одежде и обхождению, высокородные, не похожие на неотесанных силачей. Но и у них во взгляде и в манерах была резкость, необычная для изнеженной знати. Ведь эти люди были изгнанниками, хлебнувшими лиха.
- Еще недолго, друзья мои, - сказал один. Ишкала узнала в нем Буламба, военачальника, который приветствовал Хондемира, когда две колонны встретились. - Скоро кончатся тяжкие годы изгнания и мы вновь станем вождями, как нам подобает.
- Завидую твоей вере в колдовство, - ответил другой туранец. Борода его была выкрашена в малиновый цвет - отличительный признак поклонника Митры из северного Турана.
- А ты не веришь, Румал? - спросил его Буламб.
- Я верю в Господа Митру и в мое право быть властителем в Султанапаре. Колдун показал уже свою силу, когда поднял восстание против узурпатора Ездигерда. - При упоминании ненавистного имени все сплюнули. - Тогда, два года назад, нас разбили и мы бежали кто куда. Я иду за ним, потому что у нас нет другого претендента на престол, но слепо верить в него я не обязан.
- Ты мог бы быть потверже духом, - возразил Буламб. - Два года назад мы вынуждены были действовать, не подготовившись как следует. Перебежчики предали нас, и чары Хондемира не успели подействовать. Колдовство требует времени больше, чем военная кампания. Да вот кстати, разве не его чары спасли нас тогда от царского войска? Кто будет со мной спорить?
- Это правда, - сказал седой человек в дорогих доспехах. - Они бы накрыли нас между Джебайльскими горами и Озером Слез, если бы могучий волшебный дух не пронесся над их спящим войском. Ни один человек не смог встать на ноги утром, и две тысячи воинов умерли за десять дней. Это была жестокая магия, но именно она позволила нам уйти от погани.
- И с тех пор жить, как голодные бродяги, - буркнул краснобородый Румал.
- Это скоро кончится, - пообещал Буламб. - Здесь, в краю призраков и могущественных духов, наш господин сделал то, чего не устраивал ни один маг уже тысячи лет. С помощью этих чар мы получим подкрепление, о котором можно только мечтать, и с победой войдем в Аграпур! - Его черные глаза наполнились почти безумной, фанатической верой. - Мы вернем себе прекрасные города и плодородные земли, земли нашего народа, откуда нас изгнали. Наш господин Хондемир отдаст нам в руки тех, кто издевался над нами, кто пытал нас, и мы убьем их, мы сами будем пытать их, закуем их в цепи, как рабов, - что захотим, то и сделаем!
Тирада Буламба вызвала всеобщее оживление, и даже те из туранцев, кто, казалось, совсем пал духом, несколько воспряли. Раб поднес каждому туранского вина в украшенных жемчугом чашах.
Пока они вели между собой речи, полные алчности и жажды мести, Ишкала ускользнула.
Вот теперь у нее есть что сказать капитану Джеку! Каким-то образом она не до конца понимала, как именно, - Хондемир собирается вернуть себе туранский престол. Какое это имеет отношение к осаде Согарии, она понять не могла, но одно она знала точно - в планы ее отца вовсе не входит ссориться с царем Ездигердом. Безумные планы Хондемира надо разрушить.
- Куда направляешься, милашка?
Ее сердце ушло в пятки: кто-то грубо схватил ее за руку. Она обернулась: это был уродливый, осповатый туранец. От него несло вином. Она потянулась, чтобы откинуть покрывало, и туранец плотоядно улыбнулся. А когда он увидел ее красоту, его косые глазенки округлились.
- Вставай, Конан. Каган ждет твоего доклада. Конан сел и потянулся.
- Он его не услышит еще несколько часов. А до этого мне прядется сидеть на пиру с его свитой, которая даже не удостаивает меня вниманием. И только когда все уйдут, я смогу отчитаться перед каганом. Почему бы ему не позвать меня прямо тогда, когда он сможет выслушать меня наедине?
- Может, - предположил Фауд, - он считает, что ты украсишь собой его пир.
Конан запустил в туранца зловонной попоной; тот еле увернулся.
Как он и думал, ему пришлось высидеть весь долгий пир, пока каган беседовал с более важными персонами из своего окружения, выслушивал доклады военачальников и кхитайского инженера. Тот довольно долго рассказывал о строительстве из земли и щебня опорных стен для тарана. По его самым осторожным подсчетам, эти работы под стрелами врага будут стоить жизни не меньше пяти сотням рабов ежедневно. Каган счел эту цену приемлемой.
Вожди гирканийской орды, чей опыт в каменотесном деле ограничивался устройством загородки вокруг лагерного костра, с трудом понимали его специальный язык.
Им приходилось сидеть молча, с трудом смиряя гордыню; едва ли они понимали, чего хочет каган; а он хотел, чтобы осада Согарии стала для них школой, чтобы они научились чему-то для будущих войн.
Конан ждал, подавляя зевоту. Он ел много, пил умеренно и все ожидал, когда придет его очередь докладывать. Наконец пир закончился, Бартатуя отпустил своих гостей и киммериец остался с ним наедине.
- Итак, Конан, - сказал каган, когда все остальные ушли, - что ты выяснил в Согарии?
- Теперь ясно, почему они... - Но кончить он не успел: рядом зазвучали удары бубнов, перемежающиеся мерными завываниями и высокими, дикими взвизгами флейт.
- Что там такое? - буркнул Бартатуя.
У входа в шатер появилась мрачная фигура гнилозубого Данакана. Старик тарахтел своими трещотками и рассыпал по всему шатру какой-то розовый порошок. Сгорая в огне факелов, он ослепительно вспыхивал и выделял отвратительный запах.
- Что такое, шаман? - спросил Бартатуя.
- Каган, мне вместе с моими собратьями-шаманами удалось раскрыть заговор, направленный против тебя. Мы искренне желаем, чтобы ты был в полном здравии, а сегодня вечером, как нам стало известно, некто здесь, в лагере, посягнет на твою жизнь. Последуй за нами, и с нашей помощью ты узнаешь, кто бы это мог быть.
Бартатуя, сдвинув брови, посмотрел на старика:
- Только учти, шаман: мне нужны улики. Если ты вздумаешь оклеветать верного мне человека, прощайся со своей поганой башкой.
Шаман усмехнулся и кивнул:
- Не бойся, каган, улики будут. Наши боги не обманывают. По пути к выходу из шатра каган обернулся к Конану:
- Киммериец, оставайся здесь. Я все же хочу выслушать твой отчет. Надеюсь, этот старый пустозвон много времени не отнимет.
Подождав несколько мгновений, Конан опустился на кожаный диван, набитый шерстью. Левой рукой он потрогал свой меч. Мало ли что замышляют эти шаманы, надо быть готовым ко всему.
Его лучший конь ждал на дворе, но он опасался, что не успеет прихватить седельную сумку с провизией, если и впрямь прядется спасаться бегством.
- Я вижу, ты по-прежнему в чести, варвар...
Конан вздрогнул. Этот голос донесся из-за занавеси у него за спиной. Конан встал на ноги; вендийка подошла и стала рядом с ним. На шее у нее красовалось ожерелье с огромным дымчато-красным рубином, и такой же рубин мерцал у нее на поясе. Бедра ее окружала серебряная цепочка, и с нее свисала юбка из дорогого черного шелка. Ноги до самых пят увиты цветными лентами, на лодыжках блестели золотые браслеты. Конан поклонился:
- В этом лагере, госпожа, зваться варваром не стыдно. А если я в чести, то лишь благодаря моей верной службе кагану и его щедрости.
- Ты осторожный человек, киммериец, - сказала она. - А я-то считала тебя безмозглым рубакой. Нет, кажется, ты не таков. Мы с тобой плохо ладили, Конан. Не лучше ли нам помириться? Ты служишь кагану как воин. А я служу ему не только своей любовью, но и советами. Что же нам ссориться друг с другом? Это вредит только нам самим.
- Я тоже не вижу в этом смысла, - произнес Конан. - Мне недосуг участвовать в придворных склоках. Я солдат, о большем не мечтаю. Да и как могу мечтать, ведь гирканийцы не любят иноземцев, в лучшем случае - терпят.
- Это мудро, - ответила вендийка. - Человек должен знать предел своих возможностей... Но должен знать и на что он способен. - Она подошла к нему поближе; благовония ударили ему в ноздри. Он внезапно насторожился.
- Ты осторожен, Конан, - сказала она. - Ты как будто ни о чем и не думаешь, кроме верной службы кагалу... Какой бы придворный из тебя вышел!
Она валила из сосуда кагана две чаши и подала одну Конану. Тот пригубил вина.
- Надеюсь, что нет, госпожа. У меня нет вкуса к дворцовым интригам. Я-то думал, что у гирканийцев такого не водится. Оказалось - и здесь есть...
- Вот как, - сказала она, подойдя к нему так близко, что он почуял запах ее пота. - Есть царь - всегда найдутся люди, служащие ему, извлекающие выгоду из его власти. Такие люди всегда на ножах друг с другом. Мудрены знают, кому из них достается победа...
- Мне это неинтересно, - ответил Конан. - Пусть каган награждает меня за мои деяния на поле брани..
- Да, - сказала она, - ты не из тех, кто пользуется в своих целях чужой властью. Ты, как огромные тигры восточных лесов, силен и одинок. Я похожа на тебя, Конан, во многом похожа, но оружие у нас разное. - Внезапно она обвила руки вокруг могучей шеи киммерийца.
Конан был ошеломлен. Да, соблазнительной наложнице удалось разбудить его страсть, но еще в большей степени - опасения. Если его застанут в таком положении с женщиной кагана, это - верная смерть.
Лакшми запустила нетерпеливые пальцы в черную шевелюру киммерийца. Другой рукой она разорвала цепочку у себя на груди. Ожерелья попадали, обнажились соски; наконец женщина, смеясь, резким движением сбросила юбку, висевшую на унизанном жемчугами пояске.
- Ах ты вендийская сучка! - Конан оттолкнул Лакшми от себя.
Она упала на солому, расстеленную на полу рядом с диваном.
- Что ты делаешь! - Он хотел ударить ее, но внезапно почувствовал головокружение. Он вспомнил, как она провела рукой по его шее. Эта женщина отравила его! Он потянулся к мечу, но почувствовал, что руки не слушаются его.
- Господин мой! - закричала вендийка. - Спаси меня! Конан обернулся и увидел, что у входа в шатер стоит каган.
Рядом с ним топтался Данакан. Старик непристойно хохотал.
- Видишь, каган? Вот об этом я и предупреждал. Чужестранец ненавидит нас. Сейчас, напившись, он пожелал завладеть твоей женщиной.
- Каган, - начал Конан, чувствуя, что язык еле ворочается во рту. - Я не...
Но удар кулака Бартатуи поверг его наземь. Скорчившись, он лежал на ковре, безмолвно проклиная себя за доверчивость. Он увидел, как каган вынимает кинжал и заносит его над ним; но гут шаман вцепился в руку Бартатуи;
- Нет, господин мой, нет. Не убивай его пока. Он нужен мне.
- Зачем, шаман? - спросил правитель. Его лицо все еще было искажено яростью.
Шаман склонился над Конаном и нежно провел узловатой рукой по его каштановым волосам.
- Предстоит одно таинство, для которого нужна жертва... Это должен быть сильный человек, чтобы он не умер быстро. Этот иноземец протянет дольше, чем любой ваш пленник.
- Отдай его шаману, господин мой, - прошипела вендийка. Будто бы в припадке застенчивости, она вновь прикрыла обнаженную грудь золочеными обручами и бедра - черным шелком. - Он обманул твое доверие, а ведь ты сделал его из раба своим приближенным, удостоил своего благоволения! Он не заслужил легкой смерти.
- Хорошо, Лакшми, - сказал каган. - Шаман, он твой. Не хочу его больше видеть.
Данакан издал высокий гортанный клич, и в шатер вошли двое мальчишек. Они несли что-то вроде деревянного хомута. Хомут, по форме напоминавший перевернутую подкову, надели Конану на шею, а руки кольцами прикрепили к его боковым брусьям.
Конан наконец-то мог шевелить ногами, но язык все еще его не слушался. Слуги шамана дернули ярмо и заставили его подняться. Бартатуя подошел к киммерийцу вплотную.
- Я бы сделал тебя одним из главных военачальников, Конан, - сказал он. - Когда-нибудь, когда я создам свою империю, я мог бы сделать тебя царем под моей рукой. Теперь я вижу - глупо доверять человеку чужой крови. Надо было оставить тебя рабом. Для тебя это было бы лучше. Ты мог прожить дольше и умер бы более приятной смертью.
Конан пытался заговорить. Он хотел описать кагану предательство его наложницы и шамана. Но из горла его вырвалось лишь нечленораздельное мычание.
- Прочь с моих глаз! - с отвращением приказал каган. Шаманы поволокли Конана в ярме прочь из шатра. Охрана в ужасе глядела, как великий воин, спотыкаясь, идет по лагерю, подгоняемый кнутом Данакана. Разум его только начинал отходить от отравы, данной Лакшми. Но гнев и ненависть жгли его сильнее всякой отравы.
В конце концов рабы Данакана заставили Конана встать на колени. Он понял, что они уже не в лагере. Он попытался приподнять голову, зажатую ярмом. Рядом с ним был неоструганный кол; где-то неподалеку горел большой костер.
- Можешь пока отдохнуть, - сказал Данакан. - Я хочу, чтобы ты встретил смерть в полном сознании. Когда луна будет в зените, мы начнем таинство. Даже самые сильные из наших жертв не выдерживали его до конца!
Конан упал лицом в землю и погрузился в беспамятство.
Он проснулся от нестерпимой боли в плечах и в запястьях. Вокруг играла устрашающая музыка. Он открыл глаза и увидел странные создания, пляшущие вокруг костра. Пламя было какого-то неестественного цвета. Танцующие двигались так быстро, а их одежды были столь причудливы, что он не мог разобрать, каков смысл их танца.
Он разглядел Данакана и юношу в женской одежде. И еще он увидел Лакшми. Вендийка была обнажена, и, должно быть, она-то и была главной участницей этого зловещего таинства. Может быть, это все еще сказывалось зелье, но некоторые из ее движений показались ему не только бесстыдными, но попросту физически неисполнимыми.
Наконец музыка затихла, и безумные твари окружили Конана. Ярмо повернули и дугу его закрепили на вершине кола. Теперь Конан висел на собственных запястьях. Он попробовал пошевелить пальцами, но они затекли.
Данакан выступил из круга; рядом с ним была Лакшми. Морщинистое тело старца и алебастровая кожа вендийки лоснились от пота и притираний. Оба были забрызганы кровью, но Конан не понял чьей, да и не хотел понимать.
- Ты готов, чужестранец? - зловеще усмехаясь, спросил Данакан.
- Он в сознании, - воскликнула наложница, - Он готов для нашего таинства! - Ее улыбка, казалось, принадлежала не человеческому существу.
Конан совладал с собой. Больше у него нечего отнять. Оружие и одежду с него сняли, осталось только нижнее платье. Одним ударом ноги он мог бы переломить шею и шаману, и этой женщине, только вот лодыжки его были прикручены к колу.
- Пора начинать, - с улыбкой произнес шаман. - Боги ждут.
Помощники подали старику кривой нож с причудливо изогнутым концом, и он взметнул его перед глазами Конана, а между тем женщина запустила пальцы под одежду жертве... Но внезапно Конан увидел, как все присутствующие замерли.
Из правой глазницы шамана торчало ястребиное перо, которым украшались гирканийские стрелы. Окровавленный наконечник торчал с другой стороны черепа. Кровь и мозг обрызгали тело старого шамана, и он беззвучно свалился на землю. Женоподобный юноша с завыванием упал на бездыханное тело.
Второй шаман трясся в предсмертной судороге - стрела попала ему в грудь. Юноша в женской одежде вскочил, взял нож из рук мертвого Данакана и бросился на Конана; пена выступила в углу его искривленного рта.
Но в этот момент что-то сверкающее, серебристое мелькнуло около его глотки. Юноша, широко раскрыв глаза, поднес руку к шее - но в это мгновение из нее хлынул фонтан крови, забрызгавший все кругом.
Юноша упал и затих, как лошадь, напоровшаяся на кол. Его убийца стер кровь со своего кривого меча.
- Как всегда, в центре событий, Конан? - спросил Рустуф. Козак вложил меч в ножны и кинжалом перерезал веревки, которыми был скручен Конан. Он увидел и Фауда: тот, сидя верхом на ловкой кобыле, всаживал свою пику между лопаток убегающего шамана.
- Вы не упустили вендийку? - с трудом выговорил Конан.
- Погоди, - сказал Рустуф. Он достал из-за седла топорик и разрубил цепь, которой было приковано к ярму одно из запястий киммерийца. - Мы все еще в опасности, Конан. Нет, я не убил ее, и теперь она будет думать только о мести.
Он разрубил другую цепь, и Конан упал бы на землю, не подхвати его Рустуф.
- Конечно, - продолжал козак, - попытайся она проделать со мной то, что чуть не проделала с тобой, я бы только и мечтал о том, чтобы разрубить ее нежное тельце на мелкие кусочки. Так что я тебя понимаю! Но увы - она ускользнула, ускользнула, как змея.
Фауд вернулся, ведя здорового жеребца - это был любимый конь Конана. Двое друзей помогли ему забраться в седло, и Рустуф закрутил поводья вокруг его онемевшей руки.
- Теперь надо лететь как ветер, - сказал Рустуф. - И уйти от погони. Каган непременно пошлет ее. Наш путь - на северо-запад.
- Почему северо-запад? - спросил Конан. Ему было больно говорить.
- Потому что в этом направлении сегодня небо багровое и темное. Я знаю приметы. Это предвестие песчаной бури. Если мы сами выдержим ее, она занесет наши следы.
Фауд поскакал за ними вслед, закрутив поводья на левой руке. Конан превозмог боль в одеревеневших членах и погнал коня галопом.
- Такую услугу, ребята, никогда не забывают! А теперь - в путь!
ГЛАВА 11
И шкала сидела в своем шатре, погруженная в раздумья. Две ночи назад достигли они своей цели - безжизненной Голодной Степи. Пестрая колонна всадников - сейчас их было тысячи две - достигла жалкой речушки, в которой воды к вечеру едва хватало, чтобы напоить коней. Земля была здесь такой ровной, что взгляду не на чем было остановиться, и человек терял всякое разумение о том, где он находится, и начинал блуждать вслепую. Только по солнцу, луне и звездам можно было определить направление.
Они слепо повиновались распоряжениям ту райского мага Хондемира, и он безошибочно вывел их сюда, к Курганам Спящих. Это было священное место клана ашкузов, здесь покоились великие вожди степняков. Край шатра был приподнят, чтобы внутрь лился свежий воздуха, и княжна с ужасом глядела на окружавшую ее равнину. Да, неуютное место!
Высокий глиняный вал окружал выжженное поле, уходившее на много акров вдаль. Все оно было заполнено курганами. Некоторые были в человеческий рост, но большинство раза в три-четыре выше. А кое-какие возвышались на восемьдесят, а то и больше футов над степной равниной.
На многих курганах были шесты, на которых красовались черепа людей и животных и конские хвосты, раскрашенные в разные цвета. На многих были знамена из разноцветного шелка, по большей части старые и сгнившие. Шесты были не из дерева, как те, что носят кочевники в походах, но из прекрасной бронзы. Везде валялись кости - человеческие и лошадиные. Иногда можно было увидеть скелет воина верхом на скелете коня - как будто готовы прямо сейчас сорваться в бой.
- Страшновато, да? - спросил голос рядом с ней. Ишкала обернулась. И увидела Хондемира.
- Жуткое место, - проговорила княжна. - Это сделали живые дикари в память о дикарях мертвых. Лучше бы нам быть подальше отсюда.
- Но увы, наше дело еще не закончено. - Днем раньше маг обошел Город Курганов, делая что-то вроде зарисовок. Этим вечером он отправил еще двух птиц-вестников. - Подождите еще немного, пока я совершу чары, необходимые для спасения нашей прекрасной Согарии.
- Что ж, желаю успеха, - сказала она. - Я хочу одного - поскорей отсюда убраться. - Она взглянула на огромный курган рядом с шатром: - Неужто это действительно построили дикари?
- Да, - подтвердил он. - Хоть кочевники и не любят ручной работы, для мертвых повелителей они смиряют спесь. Когда умирает кто-то по-настоящему великий, они захватывают и приводят сюда побольше рабов, чтобы насыпать курган на славу. Прошлой ночью я говорил с духами здешних мест и узнал многое о их прошлом. Город курганов древен, сами ашкузы даже не знают, насколько древен.
Он указал рукой на усыпальницы:
- То, что мы видим, - это самые последние захоронения, в основном последних двух тысячелетий. Но здесь были куда более старые курганы, только годы сровняли их с землей. Это место пропитано магическими силами. Обычному человеку эти силы не почуять, но настоящий маг распознает их без труда.
Она задрожала - и не потому, что внезапно подул степной ветер.
- Я не люблю таких вещей.
- Когда восстанавливали стену вокруг курганов, - продолжил он, видя, что она молчит, - эти люди месяцами совершали налеты на приграничные города, захватывая в рабство всех, кого могли. Это было сто пятьдесят лет назад. Они захватили двести тысяч пленных и погнали их сюда. Больше половины погибло от голода в пути. Многие погибли при работах. А когда стену восстановили, гирканийцы принесли всех выживших в жертву богам и так сохранили тайну этого места.
- Я могу в это поверить, - сказала Ишкала. - Дикари не считают за людей тех, кто не принадлежит к их народу.
Он криво усмехнулся:
- К своим они не более милосердны. - Он указал на дальний холм высотой в три человеческих роста: - Это усыпальница могущественного кагана. Он погиб в бою далеко отсюда, тело его сохранили в целости с помощью трав и доставили сюда. Вместе с ним закопали всех его жен и наложниц и пятьдесят лошадей.
А потом взяли пятьдесят молодых воинов, все - добровольцы. Для каждого воина и его коня сделали специальную раму. Потом лошадей убили, и труп каждой лошади пронзили колом; колы эти установили на раму так, чтобы копыта висели в нескольких дюймах над землей. После этого задушили воинов, тела их тоже проткнули кольями и установили эти колья так, чтобы отточенный конец входил в отверстие в том коле, на котором висел конский труп. А после воинам вложили в руки оружие, на коней надели попоны, и оставили их охранять сон повелителя. Так поступили с пятьюдесятью юношами из хороших семей. Разве это не знак высшего племени, племени завоевателей?
- Я вижу, ты восхищаешься ими, колдун! - воскликнула пораженная княжна.
- Конечно, - ответил он. - Когда-то мои предки, туранцы, были таким же племенем, диким и безжалостным, и не испытывали к побежденным ничего, кроме презрения. Но с годами мы ослабели духом, переняли обычаи завоеванных народов. Да, эти гирканийцы жестоки, но они не отравлены цивилизацией. Они уважают лишь силу: силу оружия и силу магии. Они гордятся тем, что у них есть человеческие жертвоприношения. Они готовы истреблять иноплеменников тысячами, только чтобы расчистить себе место. Такой народ может потрясти мир.
- Так не дадим им сделать это! - сказала княжна.
Эту ночь Ишкала провела без сна. В лагере было шумно. Согарийские Красные Орлы вполголоса переговаривались у костров. Они были смущены я подавлены мрачным местом, куда завела их судьба, - чудовищными конными скелетами, огромными царскими курганами...
А эти гнусные туранцы, расположившиеся поодаль, были не так смирны. Может, они были более привычны к приключениям, а может, просто не так почтительно относились к смерти, но только курганы не произвели на них такого уж устрашающего впечатления.
Некоторые смельчаки даже пытались разрыть курганы, чтобы поживиться драгоценностями, но после нескольких часов непривычного труда их сморило.
Ишкала встала с постели и оделась в самое темное из своих платьев, а на голову накинула черное покрывало. Она не знала, с чем ей придется столкнуться, но ей не хотелось привлекать к себе внимание. Она погасила свечу и выскользнула из шатра. Согарийцы, погруженные в свои разговоры, не заметили ее.
Она сама не знала почему, но ей хотелось выяснить, чем заняты туранцы. Все, что происходило с ней после отъезда из города, казалось бессмысленным. Зачем она понадобилась магу для его колдовства? Зачем присоединились к ним туранские воины?
Она шла осторожно, стараясь не споткнуться о бесчисленные человеческие кости, белевшие в лунном свете. Она знала: это лишь бездыханные останки, но ей казалось, что они замышляют злое. Она шла вдоль курганов и вздрагивала при взгляде на высокие шесты, увенчанные человеческими черепами. Ей рисовалась страшная картина - призрачная орда всадников: каганы былых времен со своими задушенными наложницами и посаженными на кол конями...
И как будто в согласии с этими мыслями, она натолкнулась на деревянную раму, поддерживающую лошадиный скелет, как будто живущий своей загробной жизнью. Она ненароком задела кол, и конский череп ткнулся ей в лицо; а обернувшись, она увидела рядом другой череп, человеческий, в старомодном заржавевшем шлеме.
Она поспешила прочь от этих жутких стражей и подошла к кургану, который они охраняли, месту последнего успокоения Учи-Кагана прежних поколений. И тут она услышала шум туранского войска. Повсюду горели костры - жгли степные кустики и кизяки, собранные на окрестной равнине. Она слышала - Джеку говорил в своей ставке, что эти туранцы могут выжечь все пригодное топливо в округе за несколько дней.
Она обошла туранский лагерь, послушала их грубые песни... По пути она наткнулась на что-то валяющееся на земле и увидела, что это труп. На мертвеце была туранская одежда, и в боку его была глубокая рана. При лунном свете заметен был след от крови. Видно, туранцы не сочли своего товарища достойным погребения.
Она пыталась разобраться - где же в этом лагере командиры? Может, ей удастся услышать что-то полезное. Она не очень-то верила в магические силы Хондемира и надеялась добыть свидетельства, что все эти силы - обман. Тогда ей, может быть, удастся уговорить Джеку прервать это безумное путешествие и вернуться в город.
Она нашла наконец богато украшенный шатер поодаль от остальных. Она нашла святилище Митры - латунную чашу, в которой дымилось какое-то смолистое вещество. Рядом горел костер, и вокруг него сидело несколько человек. Все туранцы, но, судя по одежде и обхождению, высокородные, не похожие на неотесанных силачей. Но и у них во взгляде и в манерах была резкость, необычная для изнеженной знати. Ведь эти люди были изгнанниками, хлебнувшими лиха.
- Еще недолго, друзья мои, - сказал один. Ишкала узнала в нем Буламба, военачальника, который приветствовал Хондемира, когда две колонны встретились. - Скоро кончатся тяжкие годы изгнания и мы вновь станем вождями, как нам подобает.
- Завидую твоей вере в колдовство, - ответил другой туранец. Борода его была выкрашена в малиновый цвет - отличительный признак поклонника Митры из северного Турана.
- А ты не веришь, Румал? - спросил его Буламб.
- Я верю в Господа Митру и в мое право быть властителем в Султанапаре. Колдун показал уже свою силу, когда поднял восстание против узурпатора Ездигерда. - При упоминании ненавистного имени все сплюнули. - Тогда, два года назад, нас разбили и мы бежали кто куда. Я иду за ним, потому что у нас нет другого претендента на престол, но слепо верить в него я не обязан.
- Ты мог бы быть потверже духом, - возразил Буламб. - Два года назад мы вынуждены были действовать, не подготовившись как следует. Перебежчики предали нас, и чары Хондемира не успели подействовать. Колдовство требует времени больше, чем военная кампания. Да вот кстати, разве не его чары спасли нас тогда от царского войска? Кто будет со мной спорить?
- Это правда, - сказал седой человек в дорогих доспехах. - Они бы накрыли нас между Джебайльскими горами и Озером Слез, если бы могучий волшебный дух не пронесся над их спящим войском. Ни один человек не смог встать на ноги утром, и две тысячи воинов умерли за десять дней. Это была жестокая магия, но именно она позволила нам уйти от погани.
- И с тех пор жить, как голодные бродяги, - буркнул краснобородый Румал.
- Это скоро кончится, - пообещал Буламб. - Здесь, в краю призраков и могущественных духов, наш господин сделал то, чего не устраивал ни один маг уже тысячи лет. С помощью этих чар мы получим подкрепление, о котором можно только мечтать, и с победой войдем в Аграпур! - Его черные глаза наполнились почти безумной, фанатической верой. - Мы вернем себе прекрасные города и плодородные земли, земли нашего народа, откуда нас изгнали. Наш господин Хондемир отдаст нам в руки тех, кто издевался над нами, кто пытал нас, и мы убьем их, мы сами будем пытать их, закуем их в цепи, как рабов, - что захотим, то и сделаем!
Тирада Буламба вызвала всеобщее оживление, и даже те из туранцев, кто, казалось, совсем пал духом, несколько воспряли. Раб поднес каждому туранского вина в украшенных жемчугом чашах.
Пока они вели между собой речи, полные алчности и жажды мести, Ишкала ускользнула.
Вот теперь у нее есть что сказать капитану Джеку! Каким-то образом она не до конца понимала, как именно, - Хондемир собирается вернуть себе туранский престол. Какое это имеет отношение к осаде Согарии, она понять не могла, но одно она знала точно - в планы ее отца вовсе не входит ссориться с царем Ездигердом. Безумные планы Хондемира надо разрушить.
- Куда направляешься, милашка?
Ее сердце ушло в пятки: кто-то грубо схватил ее за руку. Она обернулась: это был уродливый, осповатый туранец. От него несло вином. Она потянулась, чтобы откинуть покрывало, и туранец плотоядно улыбнулся. А когда он увидел ее красоту, его косые глазенки округлились.