Робертс Нора. Ночные кошмары

   – Сегодня утром мне позвонил Майк. И рассказал о том, что случилось вчера вечером.
   – На Западе нет большего болтуна, – пробормотал Ной.
   – Он заботится о тебе.
   – Ничего особенного не случилось. Зачем ему понадобилось обращаться к тебе?
   – А разве не он обратился ко мне, когда тебе было двенадцать лет, а один прыщавый малый решил, что ты боксерская груша, и колотил тебя каждый день после школы? – Она подняла бровь. – Он был на три года старше тебя и вдвое тяжелее, но ты не сказал мне ни слова.
   Ной хмуро уставился в кружку, но его губы невольно дрогнули.
   – Дик Мерц. Ты поехала к нему домой, подошла к его неандертальцу-папаше и вызвала его сына-фашиста на пару раундов.
   – Бывают времена, – чопорно сказала Селия, – когда трудно оставаться пацифисткой.
   – Я гордился этим всю жизнь, – сказал ей Ной, но тут же стал серьезным. – Ма, но мне больше не двенадцать лет, и я сам могу постоять за себя.
   – Но Карин тоже не твоя одноклассница. Оказалось, что она опасна. Вчера вечером она угрожала тебе. О господи, она грозила сжечь дом вместе с тобой!
   Майк, идиот…
   – Ма, это только разговоры.
   – В самом деле? Ты уверен? – Ной открыл рот, но взгляд матери заставил его промолчать. – Я хочу, чтобы ты потребовал ограничить ее дееспособность.
   – Ма…
   – В данных обстоятельствах полиция имеет на это полное право. Я думаю, этого будет достаточно, чтобы напугать ее и заставить держаться от тебя подальше.
   – Не буду я ни о чем просить.
   – Почему? – Удивительно, как много искреннего страха может поместиться в одном слове. – Потому что это не по-мужски?
   Он наклонил голову.
   – О'кей.
   – Ох! – Селия с досадой поставила кружку и оттолкнула табуретку. – Это невероятно глупо и близоруко! Тебе нужен щит для задницы!
   – Постановление об ограничении дееспособности – такой же щит для моей задницы, как фиговый листок для передницы, – заметил он, глядя на гневно расхаживающую по кухне мать. – Карин быстро потеряет ко мне интерес, если просто не будет меня видеть. Тем скорее она переключится на другого беднягу. Кстати, в ближайшие месяцы мне предстоит немного попутешествовать. Через несколько дней я улечу в Сан-Франциско.
   – Остается надеяться, что ты вернешься не к пепелищу, – бросила Селия и шумно выдохнула: – Черт, просто руки чешутся!
   Ной улыбнулся и развел руками.
   – Ну, поколоти меня.
   Она снова вздохнула, подошла и обняла сына.
   – Ужасно хочется отдубасить ее. Хватило бы одного хорошего удара.
   Он невольно засмеялся и стиснул мать в объятиях.
   – Если ты это сделаешь, мне придется носить тебе передачи. Ма, перестань волноваться по пустякам!
   – Это моя обязанность. А я отношусь к своим обязанностям очень серьезно. – Она слегка отстранилась и посмотрела на Ноя снизу вверх. Несмотря на пробивавшуюся щетину, сын продолжал оставаться для нее маленьким мальчиком. – Ладно, перейдем ко второму вопросу повестки дня. Я вижу, что у вас с отцом нелады.
   – Ма, перестань…
   – Не могу, потому что вы самые близкие мне люди. А на моем дне рождения вы держались как пара вежливых незнакомцев.
   – А тебе хотелось, чтобы мы поссорились?
   – Может быть. А так мне мерещится скрытое стремление к оскорблению действием. – Она слегка улыбнулась и пригладила волосы. «Ах, если бы так же легко можно было избавиться от волнений…» – Терпеть не могу, когда вы кукситесь.
   – Все дело в моей работе. А я тоже отношусь к своим обязанностям очень серьезно.
   – Я знаю.
   – А он нет.
   – Неправда, Ной. – Брови Селии сошлись на переносице. В ответе Ноя было больше обиды, чем гнева. – Просто он не до конца понимает, что ты делаешь и зачем. Тем более что этот случай для него особый.
   – Для меня тоже. Не знаю, почему, – добавил он, увидев пристальный взгляд матери. – Просто так оно есть. И было всегда. Я обязан написать эту книгу.
   – Знаю. И думаю, что ты прав. У него гора свалилась с плеч.
   – Спасибо.
   – Я хочу только одного: чтобы ты попытался понять его чувства. Думаю, именно так и случится, когда ты лучше узнаешь людей и события. Ной, у него болела душа из-за этой девочки. И, кажется, болит до сих пор. У него были другие дела, в том числе и более ужасные, но он не может избавиться от мыслей о ней.
   «И я тоже», – подумал Ной. Но промолчал. Ему не хотелось думать об этом.
   – Я собираюсь съездить в Вашингтон и проверить, там ли она.
   Селия помедлила, разрываясь между отцом и сыном.
   – Там. Они с Фрэнком переписываются.
   – Серьезно? – Ной задумался, подошел к столу и снова наполнил свою кружку. – Что ж, хорошо. Это облегчит мою задачу.
   – Едва ли что-то может ее облегчить.
 
   Час спустя оставшийся в одиночестве Ной (которого слегка подташнивало от четырех пирожных) решил, что этот день подходит для путешествия ничуть не меньше, чем любой другой. Но этот раз он поедет в Сан-Франциско на машине, решил он по дороге в спальню, где хранились остатки его гардероба. Это даст ему время подумать. Даст возможность на несколько дней забронировать номер в «Риверс-Энд». И подготовиться к новой встрече с Оливией.

Глава 16

   Нервы Сэма были словно беспокойные змеи. Чтобы усмирить их, он читал стихи – Сэндберга, Йетса, Фроста. Этот способ Тэннер освоил в самом начале своей артистической карьеры и восстановил его в тюрьме, где вся жизнь состояла из ожидания, тревоги и отчаяния.
   Одно время он пытался успокаиваться и держать себя в руках тем, что вспоминал тексты своих ролей. Куски из фильмов, в которых он выстраивал роль, опираясь на внутреннее чутье, и становился другим человеком. Однако в первые пять лет заключения это неизменно заканчивалось приступом депрессии. Текст кончался, а он продолжал оставаться Сэмом Тэннером и по-прежнему сидел в Сан-Квентине без надежды на то, что завтра что-нибудь изменится. А стихи утешали. Во всяком случае, помогали забыть о той боли, которой была полна душа.
   Приблизилось время освобождения под честное слово, и Сэм был уверен, что его выпустят. Они – запутанный клубок лиц и фигур представителей судебной власти – посмотрят на него и увидят человека, который заплатил за случившееся самыми драгоценными годами своей жизни.
   Тогда он нервничал. У него потели подмышки, а мышцы на животе напрягались до боли. Но за страхом скрывались уверенность и надежда. Его пребывание в аду заканчивалось, и жизнь могла начаться заново.
   А потом он увидел Джейми, увидел Фрэнка Брэди и все понял. Они пришли для того, чтобы двери ада остались на замке.
   Она говорила о Джулии, ее красоте и таланте, ее преданности семье. О том, как некий человек уничтожил все это из ревности и злобы. О том, что он опасен и представляет угрозу для собственной дочери.
   Сэм вспомнил, что во время обращения к присяжным она беззвучно плакала. По ее щекам лились слезы.
   Когда она закончила, ему захотелось вскочить и крикнуть: «Браво! Великолепно! Блестяще сыграно!»
   Но он мысленно читал стихи и сохранил спокойствие. Его лицо было бесстрастным, руки остались лежать на коленях.
   А потом настал черед Фрэнка. Копа от рождения, помешанного на справедливости. Он описал место преступления и состояние тела, выражаясь сухим и беспощадным языком полицейского протокола. Эмоции прозвучали в его голосе только тогда, когда Брэди заговорил об Оливии и о том, как он нашел ее.
   Это оказалось еще более эффектным.
   Тогда Оливии было девятнадцать, подумал Сэм. Он пытался представить ее молодой женщиной – высокой, стройной, с глазами и быстрой улыбкой Джулии. Но видел перед собой только маленькую девочку с волосами цвета одуванчика, неизменно просившую рассказать ей сказку на ночь.
   Когда Фрэнк посмотрел на него и их взгляды встретились, Сэм понял, что его не выпустят. Знал, что эта сцена будет повторяться год за годом, как закольцованный клип.
   К горлу подступила ярость, готовая вырваться наружу, как рвота. Но он вспомнил строчки Роберта Фроста и вцепился в них, как в оружие.
   «Но мне обещан краткий путь и место, где смогу уснуть».
   Последние пять лет он часто повторял в уме это обещание. А теперь сын человека, убившего его надежду, поможет ему достичь желаемого.
   Такова справедливость.
   С их первого свидания прошел месяц. Сэм начал думать, что Ной не вернется, что заботливо посаженные им семена не проросли. Все планы, надежды, обещания, которые помогали ему выжить и сохранить рассудок, готовы были разбиться на куски и острыми краями изрезать ему душу.
   Но он вернулся и сейчас шел в эту несчастную конуру. «Сцена в интерьере, – подумал Сэм, слыша скрежет замка. – Внимание, мотор!»
   Ной подошел к столу и положил на него чемоданчик. Сэм ощутил запах воды и гостиничного мыла. На нем были джинсы, тонкая хлопчатобумажная рубашка и черные туфли. В уголке рта подсыхала болячка.
   Знает ли Ной, как он молод, как непозволительно молод, здоров и свободен?
   Ной вынул из чемоданчика диктофон, блокнот и карандаш. Когда дверь за спиной захлопнулась, он положил перед Сэмом пачку «Мальборо» и коробку спичек.
   – Не знал, какую марку вы предпочитаете.
   Сэм постучал пальцем по пачке и криво усмехнулся.
   – Один черт. Все они убивают тебя. Но никто не живет вечно.
   – Однако большинство не знает, когда и как умрет. Что чувствует человек, который знает это?
   Сэм продолжал постукивать пальцем по пачке.
   – Это своего рода власть. Вернее, было бы властью, если бы я находился на свободе. А здесь один день ничем не отличается от другого.
   – Вы сожалеете?
   – О том, что я здесь, или о том, что умираю?
   – О том и другом. Порознь и вместе. Сэм коротко рассмеялся и открыл пачку.
   – Брэди, чтобы ответить на этот вопрос, нам с вами не хватит времени.
   – А вы назовите главное.
   – Жалею, что, когда придет этот час, у меня не будет ваших возможностей. Жалею, что не смогу решать. Думаю, я с удовольствием съел бы накануне бифштекс с кровью под бокал хорошего вина, а потом выпил бы крепкого черного кофе. Вы когда-нибудь пили тюремный кофе?
   – Да, – с участием ответил Ной. – Он еще хуже, чем полицейский. А еще о чем вы жалеете?
   – Жалею, что, когда я наконец смогу сделать такой выбор и получить свой бифштекс, мне не хватит времени им насладиться.
   – Это слишком просто.
   – Нет. Люди делятся на тех, у кого есть выбор, и на тех, у кого его нет. Для последних все непросто. А какой выбор сделали вы? – Он вынул сигарету из пачки и показал ею на диктофон. – Вот с этим. Как далеко вы намерены идти?
   – До конца.
   Сэм посмотрел на сигарету, помешав рассмотреть выражение его глаз. Он вынул из коробки спичку, чиркнул и поджег кончик. А потом глубоко затянулся душистым виргинским табаком.
   – Мне нужны деньги. – Видя, что Ной только поднял бровь, Сэм сделал вторую затяжку. – Я получил двадцать лет только благодаря своему адвокату. После выхода из тюрьмы я проживу на воле примерно полгода. Но я хочу прожить их достойно, ни в чем не нуждаясь, а того, что у меня осталось, не хватит даже на бифштекс с кровью.
   Он затянулся еще раз, чтобы успокоиться. Тем временем Ной ждал продолжения.
   – Все, что у меня было, пришлось отдать за мою защиту. А вы работаете не за скудное жалованье, которого едва хватает, чтобы свести концы с концами. Вам заплатят за книгу. Вы получите аванс. Вместе с гонораром за второй бестселлер это будет недурная сумма.
   – Сколько?
   Змеи снова зашевелились под кожей. Без денег обещание так и останется обещанием.
   – Двадцать тысяч. По штуке за каждый год, проведенный в тюрьме. Этого хватит на приличное жилье, одежду и еду. Конечно, на номер в отеле «Беверли-Хиллз» не хватит, но и ночевать на улице тоже не придется.
   В этом требовании не было ничего необычного. Как и в названной Сэмом сумме.
   – Я попрошу моего агента подготовить договор. Это вас устроит?
   Змеи свились кольцами и уснули.
   – Да, устроит.
   – После освобождения вы собираетесь остаться в Сан-Франциско?
   – Думаю, я пробыл в Сан-Франциско достаточно долго. – Сэм снова скривил губы. – Хочу солнца. Поеду на юг.
   – В Лос-Анджелес?
   – Мне там нечего делать. Не думаю, что старые друзья закатят пирушку в честь моего возвращения. Хочу солнца, – повторил он. – Уединения. И возможности выбирать.
   – Я говорил с Джейми Мелберн.
   Рука Сэма, до того спокойно лежавшая на столе, дернулась. Он поднял ее и поднес тлеющую сигарету к губам.
   – И что же?
   – Я встречусь с ней еще раз, – сказал Ной. – И с другими родными Джулии тоже. Я еще не сумел связаться с Эйч-Би Смитом, но непременно сделаю это.
   – Я – одна из его немногих неудач. Мы расстались, не питая особой любви друг к другу, но один из его молодых помощников сумел скостить срок до двадцатки.
   – Люди, у которых я беру интервью, тоже не испытывают к вам особой любви.
   – Вы уже говорили со своим отцом?
   – Пока что я занимаюсь предысторией. – Ной прищурился и наклонил голову. – Я не собираюсь согласовывать с вами, у кого мне брать интервью и как писать книгу. Если мы договоримся, вам придется подписать договор, в котором будет соответствующий пункт. Даже если мои издатели не будут настаивать на нем – чего не случится, – на нем буду настаивать я. Сэм, история ваша, но книга моя.
   – Без меня у вас не будет никакой книги.
   – Можете не сомневаться, будет. Просто это будет другая книга. – Ной откинулся на спинку стула. Его поза казалась непринужденной, но глаза были холодными, как сталь. – Вы хотите иметь возможность выбора? Вот вам выбор номер один. Вы подписываете договор, получаете свои двадцать тысяч, и я пишу книгу по-своему. Либо вы не подписываете, не получаете денег, и я все равно пишу по-своему.
   В этом парне было больше отцовского, чем думал Сэм. Внешность завсегдатая пляжей и непринужденные манеры оказались обманчивыми. «Ладно, – решил Тэннер. – В конце концов, это ничего не меняет».
   – Брэди, я все равно не доживу до выхода книги из печати. Я подпишу договор. – Его глаза стали ледяными. То были глаза человека, знавшего, что такое убийство, и научившегося жить с этим знанием. – Только не вздумайте надуть меня.
   Ной кивнул.
   – Ладно. Но помните, что долг платежом красен.
   Он тоже знал, что такое убийство. Он изучал их всю свою жизнь.
 
   Ной заказал бифштекс с кровью и бутылку «Кот д'Ор». Во время трапезы он следил за лучами прожекторов, подсвечивавших темную бухту, и заново прослушивал свое последнее интервью с Сэмом Тэннером.
   И изо всех сил пытался представить, что значит есть это мясо и пить это вино в первый раз за двадцать лет.
   Как будет есть такой человек? Смаковать? Или глотать и рвать зубами, как волк после долгого зимнего голода?
   «Сэм будет смаковать, – подумал он. – Кусочек за кусочком, глоточек за глоточком, наслаждаясь вкусом, запахом и глубоким красным цветом вина в бокале. А если его ощущениям будет мешать внезапный наплыв слюны, он будет есть еще медленнее.
   Теперь он умел владеть собой.
   Много ли в нем осталось от прежнего беспокойного, алчущего удовольствий, вспыльчивого типа? Не сможет ли тот, прежний Сэм Тэннер вырваться на свободу?»
   Ной решил, что уместнее всего думать о Сэме как о двух людях, одним из которых он был, а вторым стал. Какая-то часть обоих всегда остается при нем, думал он. В таком случае книга будет рассказом о том, что было и что стало. Поэтому сейчас Ной мог сидеть и представлять себе, как знакомый ему человек стал бы управляться с идеально приготовленным бифштексом и бокалом хорошего вина. И в то же время представлять человека, которому достаточно было поднять палец, чтобы ему принесли луну с неба.
   Человека, который провел первую ночь с Джулией Макбрайд.
   «Я хочу рассказать вам о том, как мы с Джулией стали любовниками».
   Подобного поворота Ной не ожидал. Точнее, не думал, что это случится так быстро и будет так откровенно. Но не подал виду и ровным голосом предложил Тэннеру начать рассказ.
   Теперь, прослушивая запись, он представлял себя на месте Сэма. Теплая южно-калифорнийская ночь. Прошлое, которое принадлежит не ему. Слова становятся образами, а образы скорее воспоминаниями, чем сном…
 
   Стояла полная луна. Она плыла по небу и вонзала во вспыхивавший темный океан лучи света, подобные серебряным мечам. Звук прибоя, накатывавшегося и разбивавшегося о берег, напоминал несмолкающее биение жадного сердца.
   Они сели в машину, спустились ниже по побережью и, желая остаться незамеченными, остановились в какой-то жалкой харчевне, где им подали жареных креветок на смешных тарелках из красной пластмассы.
   На ней было длинное цветастое платье и нелепая соломенная шляпа, скрывавшая водопад золотистых волос. Джулия не удосужилась накраситься, и ничто не скрывало ее юности, красоты и поразительной свежести.
   Она смеялась и слизывала с пальцев соус. И все лица были повернуты к ней.
   Они хотели хранить свои отношения в тайне, хотя до сих пор эти отношения состояли только из таких поездок, посещения элегантных ресторанов, разговоров и совместной работы. Съемки, начавшиеся месяцем раньше, бесстыдно лишали влюбленных остатков свободного времени.
   Сегодня они украли несколько часов, чтобы побродить по кромке прибоя. Их пальцы переплелись, следы петляли.
   – Как мне нравится… – Голос у Джулии был низкий, звучный и немного хрипловатый. У нее была внешность простушки и голос сирены. В этом заключалась часть присущего ей мистического очарования. – Нравится идти и дышать запахами ночи.
   – Мне тоже. – Хотя раньше ничего подобного с ним не было. До Джулии он обожал свет, шум, толпы поклонниц и себя в центре всеобщего внимания. Но после знакомства с ней он изменил своим привычкам. – И с каждым разом нравится все больше.
   Он повернул Джулию к себе, и та послушно устремилась в его объятия. Ее губы дрогнули. Их вкус был сладким и острым, запах невинным и возбуждающим одновременно. Изданный ею негромкий блаженный стон был похож на крик чайки.
   – Это ты тоже делаешь чудесно, – сказала она и вместо того, чтобы высвободиться, как бывало обычно, прижалась щекой к его щеке и качнулась в такт волнам. – Сэм… – выдохнула она. – Я хочу быть благоразумной, хочу слушаться людей, которые говорят, что надо быть благоразумной.
   В его крови горело желание, ему стоило огромного труда не распускать руки.
   – А кто это говорит?
   – Люди, которые меня любят. – Джулия откинула голову и устремила на него взгляд темно-янтарных глаз. – Сначала я думала, что смогу. А потом мне пришло в голову, что если я не смогу, то зато доставлю себе удовольствие. Я не ребенок. Почему бы мне не стать одной из женщин Сэма Тэннера, если мне этого хочется?
   – Джулия…
   – Нет, подожди. – Она сделала шаг назад и подняла руку ладонью вверх, останавливая его. – Сэм, я не ребенок и знаю, что такое жизнь. Я только хочу, чтобы ты был со мной честным. Это действительно то, что мне предстоит? Стать одной из женщин Сэма Тэннера?
   Она была согласна на это. Он видел это в ее глазах, слышал в голосе. И то, и другое возбуждало и одновременно пугало его. Стоило лишь сказать «да», взять ее за руку, и она пошла бы с ним.
   Она стояла, повернувшись спиной к темной воде. Их освещала полная луна, отбрасывая тени на песок. И ждала.
   «Скажи ей правду», – подумал он и понял: правдой является именно то, чего он хочет для них обоих.
   – Мы с Лидией больше не видимся. Уже несколько недель.
   – Знаю. – Джулия слегка улыбнулась. – Я читаю колонки светских сплетен так же, как и все остальные. И не была бы здесь с тобой сегодня вечером, если бы ты встречался с кем-нибудь еще.
   – Между нами все кончено, – осторожно сказал он. – И кончилось в ту минуту, когда я увидел тебя. Потому что с той минуты не видел и не желал никого другого. С той минуты, как я увидел тебя… – Он сделал шаг вперед, снял с нее соломенную шляпу и выпустил волосы наружу. – Я полюбил тебя с первого взгляда. Люблю. И не думаю, что когда-нибудь разлюблю.
   Ее глаза наполнились слезами, которые мерцали, как бриллианты на золоте.
   – Разве можно любить и одновременно сохранять благоразумие? Отвези меня к себе.
   Она снова устремилась в его объятия, и на этот раз их поцелуй был исполнен томной страсти. А потом она засмеялась от удовольствия, забрала у него шляпу и швырнула ее в воду.
   Они взялись за руки и побежали к его машине, как дети, боящиеся опоздать в цирк.
 
   Будь с ним другая женщина, он мог бы жадно и торопливо овладеть ею, искать забвения в лихорадочных движениях и стремиться получить жестокое наслаждение от облегчения, которого жаждало его тело.
   С другой женщиной он мог бы сыграть роль обольстителя, глядя на себя со стороны, как режиссер, и отрабатывая каждое движение.
   Оба способа давали ему власть и доставляли удовлетворение.
   Но с Джулией было невозможно ни то, ни другое. Она властвовала над ним так же, как он над ней. Пока они поднимались по лестнице его дома, у него стучало в висках.
   Закрывая дверь спальни, он знал, что здесь есть вещи Лидии, хотя та, уходя, со злобной методичностью собрала все свои принадлежности (и часть его тоже). Но женщина, делившая с мужчиной постель, всегда оставляет что-нибудь – чтобы заставить его вспоминать.
   Едва он подумал, что надо было выкинуть кровать и купить новую, как Джулия улыбнулась ему.
   – Сэм, неважно, что было вчера. Имеет значение только сегодня. – Она обхватила ладонями его лицо. – Важно, что мы вместе, вот и все. Прикоснись ко мне, – прошептала она, прильнув к его рту. – Я больше не хочу ждать.
   И все встало на свои места, тревоги ушли. Поднимая ее на руки, он понимал, что это не просто секс или стремление получить удовольствие. Это настоящая любовь. Он много раз сам разыгрывал эту сцену, много раз был ее свидетелем, но никогда не верил, что так бывает.
   Он опустил ее на кровать, прижался губами к губам и полностью ощутил это новое для него чувство. Любовь, наконец-то любовь. Когда поцелуй стал крепче, она обвила его нежными, ласковыми руками. На мгновение ему показалась, что в этом единстве губ заключается весь смысл его существования.
   Он не приказывал себе быть нежным и двигаться медленно. Не мог отделиться от себя самого и командовать этой сценой со стороны. Джулия и его чувство к ней, запах волос, вкус ее кожи, ее дыхание заставили его забыть обо всем на свете. А потом началось нечто странное. Сознание то возвращалось к нему, то исчезало снова.
   Он спустил с ее плеч тонкие бретельки и потащил платье вниз, не отрываясь от ее рта. Потом погладил ее грудь, заставив Джулию вздрогнуть. Когда к ее соску прикоснулись губы и зубы, она ахнула, но потом он втянул этот сосок в рот, и Джулия блаженно застонала.
   Она билась и скользила под ним, терлась об него всем телом, поднималась и опускалась. Произносила его имя, только имя, и это заставляло трепетать его сердце.
   Он прикасался, брал и давал, причем давал больше, чем когда-либо давал другой женщине. Ее кожа покрылась испариной и от этого стала еще слаще; ее тело затрепетало, и это возбудило его еще сильнее.
   Ему хотелось видеть всю ее, изучать все, что ей принадлежало, все, чем она была. Она была высокой, стройной и такой красивой, что казалась ему совершенством.
   А когда она раскинулась и подалась ему навстречу, он вошел в нее как дуновение ветра и увидел, что ее глаза подернулись слезами.
   Медленные, вкрадчивые движения скоро закончились судорогой. Она вскрикнула и вонзила ногти в его бедра, а когда он излил в нее свое семя, ее новый крик показался эхом прежнего…
 
   Ной заморгал, протер глаза и не услышал ничего, кроме тишины. Запись давно кончилась. Он шагнул к диктофону, изрядно ошеломленный тем, что образы оказались столь живыми. И изрядно смутился, обнаружив несомненные признаки сексуального возбуждения.
   Перед его глазами стоял образ Оливии.
   – Господи Иисусе, Брэди… – Он взял бокал, поднес его ко рту и сделал большой глоток. Рука Ноя дрожала.
   Это был один из побочных эффектов пребывания в шкуре Сэма Тэннера. Попытки представить себе, что значит любить и быть любимым такой женщиной, как Джулия Макбрайд. И воспоминания о желании, которое он испытывал к их дочери, ставшей плодом этой любви.
   Но было чертовски неудобно, что он не может дать выход сексуальной неудовлетворенности, от которой сжимались внутренности.
   Он решил, что опишет это. Надо будет закончить трапезу, включить телевизор для вдохновения и описать случившееся. Поскольку эта история как нельзя лучше объясняет, что такое страстная любовь и сексуальная одержимость, он опишет воспоминания Сэма о той ночи, когда они с Джулией стали любовниками.
   А не идеализация ли это? Нет. Наверно, бывают времена, дни, ночи, мгновения, когда мужчину действительно охватывают чувства, о которых говорил Сэм.
   Для Ноя секс всегда был удовольствием, чем-то вроде спорта, для которого требуется знание основ тактики, минимальная защита и здоровый командный дух.
   Но ему хотелось верить, что для некоторых секс – это нечто намного большее. Ладно, он подарит Сэму ту ночь и все романтические чувства, с нею связанные. Раз человек сохранил такие воспоминания, пусть будет так, как ему хочется. Тем более что контраст с пылкой любовью сделает убийство еще более ужасным.
   Он раскрыл свой портативный компьютер, налил кофе из гостиничного термоса, сохранявшего напиток более-менее горячим, и поднялся, чтобы включить телевизор. Но взгляд на телефон заставил его нахмуриться.