Робертс Нора. Ночные кошмары

   – Разве я ненавижу тебя, Ной? Разве можно ненавидеть человека за то, что он честно делает свое дело? Но мои чувства касаются только меня.
   – Больше нет. – Тон Ноя был небрежным, но Оливия слышала в нем стальную решимость. – Но мы поговорим об этом… о нас… позже.
   – О нас? Нас нет.
   – Ошибаешься. – На сей раз сталь сверкнула в его глазах. – Сядь, пожалуйста.
   – Не хочу. – Однако она сняла с плеч рюкзак и открыла бутылку воды.
   – Как хочешь. Расскажи о своей матери.
   – Когда она умерла, мне было четыре года. Ты мог бы больше узнать о ней из других источников.
   – Когда ты думаешь о ней, что вспоминаешь в первую очередь?
   – Ее запах. Запах, который хранился в одной из бутылочек на трельяже. Я считала их волшебными. Там был синий флакон с обвивавшей его серебряной полосой. Этот запах был неповторимым. Теплым, нежным, с легкой примесью жасмина. Ее кожа всегда была пропитана этим ароматом, и, когда мама обнимала меня или брала на руки, он был самым сильным вот здесь… – Она приложила руку к шее. – Я любила тыкаться туда носом, а она смеялась.
   Она была такая красивая… – задумчиво сказала Оливия, отвернулась и уставилась на море цветов. – Но ты не можешь этого знать. Я видела все ее фильмы. Много раз. Но в жизни она была в тысячу раз красивее. Пленка этого не передает. Она двигалась как танцовщица и не признавала земного тяготения. Я знаю, что она была блестящей актрисой. Но она была и чудесной матерью. Терпеливой, веселой и… заботливой. Старалась как можно чаще быть со мной, уделять мне внимание и показать, что я для нее – самое главное на свете. Ты понимаешь?
   – Да. Мне повезло. Я сам вырос в такой атмосфере. Она сдалась и села рядом.
   – Думаю, я была избалованной. Мне уделяли много времени и внимания, дарили игрушки, покупали сладости…
   – Я считаю испорченными только тех детей, которые не ценят этого. А ты… Тебя просто любили.
   – Она очень любила меня. Я никогда не сомневалась в этом. Даже тогда, когда она ругала меня за что-нибудь. А я ее обожала. Подражала ей во всем. Привыкла смотреться в зеркало и думать, что вырасту такой же, как мама.
   – Ты действительно очень похожа на нее.
   – Нет! – Она порывисто вскочила. – Я не красавица. И не хочу ею быть. Обо мне никогда не будут судить по внешности, как часто, слишком часто судили о ней. Именно это ее и убило. В сказках чудовища всегда убивают красавиц.
   – Значит, ты считаешь, что она погибла из-за собственной красоты?
   – Да. Потому что ее желали. Потому что мужчины хотели ее, а он не смог этого вынести. Не смог смириться с тем, что привлекло к ней его самого. Ее лицо, тело, осанка. Если это влекло его, то влекло и других мужчин, а других быть не могло. Он мог удержать ее только одним способом: уничтожив. Как бы она ни любила его, этого было недостаточно.
   – А она любила его?
   – Она плакала из-за него. Не думала, что я знаю об этом. А я знала. Однажды вечером она сидела с тетей Джейми и думала, что я уже сплю. Это было летом, когда темнеет поздно. Они сидели в маминой комнате, а я стояла за дверью и видела в зеркале их отражение. Они сидели на кровати. Мама плакала, а тетя Джейми ее обнимала.
   Оливия снова увидела их обеих. Так же, как видела тогда.
   – Что я буду делать? Джейми, что я буду без него делать?
   – Все будет хорошо, Джулия. Ты справишься с этим.
   – Это больно. – Джулия уткнулась в плечо Джейми, стремясь почувствовать силу, в которой так нуждалась. – Я не хочу терять его, терять все, что у нас было. Но не знаю, как его удержать.
   – Джулия, ты знаешь, что жить так, как ты жила эти последние месяцы, нельзя. – Джейми слегка отодвинулась и отвела от лица сестры золотую прядь. – Он причинил тебе боль. Не только душевную, но и физическую. Я не могу видеть эти ужасные синяки.
   – Он не хотел этого. – Джулия вытерла руками слезы и встала. – Во всем виноваты наркотики. Они меняют его. Не понимаю, почему он снова стал их принимать. Неужели он находит в них то, чего не могу дать я?
   – Сама послушай, что ты говоришь. – Джейми тоже поднялась на ноги. В ее голосе слышался сдержанный гнев. – Разве ты виновата в этом? В том, что он тешит свое самолюбие кокаином, таблетками и алкоголем?
   – Нет, нет, но если бы я могла понять, чего ему не хватает и почему он ищет в наркотиках то, чего там нет… О господи. – Она крепко зажмурилась и провела рукой по волосам. – Мы были так счастливы. Джейми, ты же знаешь, мы были счастливы. Были друг для друга всем, а когда родилась Ливи, это было похоже на… на то, что круг замкнулся. Почему я не заметила, что этот круг начал трещать? Велика ли была брешь, когда я поняла, что случилось? Джейми, я хочу вернуться. Хочу вернуть себе мужа. – Она повернулась и прижала руку к животу. – Хочу еще одного ребенка.
   – О боже… Ох, Джулия. – Джейми сделала два шага к сестре и обняла ее. – Неужели ты не понимаешь, что сейчас это было бы ошибкой? Именно сейчас?
   – Может быть. Но это могло бы стать ответом на все вопросы. Вчера вечером я разговаривала с ним. Роза приготовила чудесный обед. Со свечами и шампанским. И я сказала ему, что хочу второго ребенка. Сначала он был так счастлив. Стал прежним Сэмом. Мы смеялись, обнимали друг друга и пытались придумать ребенку имя. Так же, как было с Ливи. А потом его настроение внезапно изменилось. Он нахмурился, отдалился и сказал… – По ее щекам вновь потекли слезы. – «Откуда я знаю, что этот ребенок будет моим? А вдруг ты уже носишь ублюдка от Лукаса?»
   – Сукин сын! Как он смел сказать тебе такое?
   – Я ударила его. Ударила, не успев подумать, а потом велела ему убираться к чертовой матери. И он убрался. Посмотрел на меня, как на пустое место, и ушел. Я не знаю, что делать.
   Она снова села на кровать, закрыла лицо руками и заплакала.
   – Не знаю, что делать.
   Ной молча следил за Оливией, которая стояла, прикрыв живот рукой. Так же, как это делала ее мать. Она помогла ему увидеть спальню, полную женского горя и отчаяния. Оливия виртуозно и непринужденно передавала чужие слова, интонации и жесты.
   Не глядя на него, Оливия вытянула руку.
   – Я вернулась в свою спальню и сказала себе, что мама репетирует. Она часто это делала. Я сказала себе, что мама будет играть в кино и что она говорила не о моем отце. Я легла спать, а ночью проснулась и увидела, что он стоит в моей комнате. Он включил мою музыкальную шкатулку, и я была счастлива. Я попросила его рассказать мне сказку.
   Тут Оливия посмотрела на Ноя, и ее глаза прояснились.
   – Он был под кайфом. Но тогда я этого не знала. Только понимала, что он сердится. Он кричал и сломал мою музыкальную шкатулку. Я понимала, что мой папа не такой, каким был всегда. А потом прибежала мама, и он ударил ее. Я спряталась в шкаф. Потом она пришла, села со мной и стала говорить, что все будет хорошо. Она вызвала полицию по моему маленькому телефону и подала на развод. А через неполных четыре месяца он вернулся и убил ее…
   Ной выключил диктофон, сполз с камня и шагнул к ней.
   Оливия поспешно отступила.
   – Нет. Я не хочу, чтобы меня обнимали. Не хочу, чтобы успокаивали.
   – До чего же ты упрямая… – Ной обвил ее руками и крепко сжал, когда Оливия начала вырываться. – Прислонись ко мне на минутку, – пробормотал он. – Это не больно.
   – Ты мне не нужен! – гневно сказала она.
   – Все равно прислонись.
   Она сделала еще одну попытку вырваться, а потом сдалась. Положила голову на его плечо и обняла за талию.
   Оливия прислонилась к нему, но ее глаза остались открытыми. И слез в них не было.

Глава 28

   На обратной дороге Ной задавал вопросы. Их были десятки, но ни один не относился к родителям. Он спрашивал Оливию о ее работе, повседневных обязанностях, центре и базе. Оливия понимала, зачем он это делает, но не могла сообразить, нравятся ли ей эти попытки успокоить ее. И постичь, почему это так помогает.
   Стоило ей воздвигнуть очередной барьер, как Ной обходил его и снова заставлял ее успокоиться. Она восхищалась этим искусством. А когда они остановились полюбоваться очередным видом, Оливия поняла, что сидит с ним рядом, плечом к плечу, словно знала его всю жизнь.
   Возможно, в каком-то смысле так оно и было.
   – О'кей, мы построим дом здесь. – Он показал себе за спину, на каменистый склон.
   – Я уже говорила тебе, что это государственная земля.
   – Помечтай со мной, Лив. Дом будет с большими окнами на запад, чтобы вечерами мы могли любоваться закатом.
   – Это будет сложно, потому что перед нами юг.
   – Ты уверена?
   Уголки ее рта невольно поползли вверх.
   – Запад там, – сказала она и ткнула пальцем в сторону.
   – Вот и хорошо. Значит, окна гостиной будут выходить туда. В гостиной будет стоять большой камин. Дом будет просторным, с высокими потолками и балконом. Никаких закрытых пространств. Четыре спальни.
   – Четыре?
   – Конечно. Ведь каждому ребенку понадобится отдельная комната, верно? Точнее, пять спален, – поправился он, довольный тем, что у Оливии расширились глаза. – Одна для гостей. А мне будет нужен просторный кабинет со множеством окон и полок. Он будет выходить на восток. А где ты устроишь свой кабинет?
   – Он у меня уже есть.
   – Без домашнего кабинета тебе не обойтись. Ты деловая женщина. Я думаю, он будет рядом с моим, но нам придется придумать правила, чтобы не мешать друг другу. Мы устроим кабинеты на третьем этаже. – Их пальцы переплелись. – Он будет нашей территорией. Детям достанется первый этаж. Окна их комнат будут смотреть на лес, и они никогда не будут чувствовать себя запертыми в четырех стенах. Что ты думаешь о внутреннем бассейне?
   – Я не признаю дома без бассейнов.
   Он улыбнулся, а затем захватил ее врасплох и крепко поцеловал.
   – Отлично. Дом будет каменным и деревянным, не возражаешь?
   Рука Ноя продолжала играть ее волосами.
   – Здесь не тот климат, чтобы ставить дома со стенами из пластмассы.
   – А сад будем сажать вместе. – Он слегка прикусил ее нижнюю губу. – Поцелуй меня, Оливия. Легонько. Хотя бы разок.
   Она сделала это. Отказать было невозможно. Нарисованная им картина была такой мирной, такой успокаивающей, что она представила себе этот дом, мысленно вошла в него и обнаружила там Ноя. Удивительно живого и настоящего. Она крепко обняла его и издала стон, в котором отчаяния было столько же, сколько наслаждения.
   Как ему удается все совместить? Сложить вместе? Туманные мечты девочки, неоформленные фантазии девушки, страстные желания женщины слились воедино.
   Ответом на все вопросы был сам Ной.
   Оливия, убаюканная биением собственного сердца, отпрянула. Она не могла допустить, чтобы это случилось. Ни с ним. Ни с кем бы то ни было.
   – Пора идти.
   В ее глазах был страх. Ной понимал, что причиной этого страха является он сам, но не знал, как к этому относиться.
   – Почему ты так уверена, что я снова причиню тебе боль?
   – Когда речь идет о тебе, я не уверена ни в чем, и это мне не нравится. Нам нужно идти. До лагеря больше часа.
   – Время не имеет значения. Почему бы нам не… – Ной осекся, краем глаза заметив какое-то движение за спиной Оливии. Он обернулся, прищурился и только тут почувствовал, что по его щеке течет кровь.
   – О боже… Не двигайся.
   Теперь и Оливия ощутила его запах, резкий и опасный. Сердце ударило в ребра, но прежде чем она успела вскочить, Ной оказался между ней и пумой.
   Это был взрослый самец. Он стоял на скале как раз над ними, и его глаза отражали солнечный свет. Огромный кот пошевелился, издал утробное рычание и оскалил зубы.
   – Смотри на него, – велела Оливия, поднимаясь на ноги. – Не беги.
   Ной положил ладонь на рукоять ножа. Он и не собирался бежать.
   – Уходи. – Ной тоже оскалил зубы и сдвинулся с места, когда Оливия попыталась выйти из-за его спины. – Начинай пятиться к тропе.
   – Ты совершенно прав. – Она старалась говорить спокойно. – Никаких резких движений, никаких размахиваний руками. Мы уходим и освобождаем ему место. У негр преимущество. Он находится выше. И ведет себя агрессивно. Не спускай с него глаз и не поворачивайся спиной.
   – Я сказал, уходи. – Ной сдерживался из последних сил. Ему хотелось повернуться и подтолкнуть Оливию к тропе. По его спине текла струйка пота.
   – Должно быть, где-то рядом лежит его добыча. Он просто защищает ее. – Она наклонилась, не сводя глаз с кота, и подобрала с земли два камня.
   – Мы уходим. Уже уходим. Кот зашипел и прижал уши.
   – Вот тебе! – крикнула Оливия, продолжая пятиться, и бросила первый камень, угодивший пуме в бок.
   Продолжая кричать, она взвесила в руке второй камень. Кот яростно зафырчал и заколотил лапами воздух. Но стоило Ною вынуть нож, как он повернулся и крадучись ушел.
   Продолжая медленно отступать и прикрывать собой Оливию, Ной внимательно осматривал склон.
   – Ты в порядке?
   – Идиотка! Дура набитая! – Оливия сорвала с себя бейсболку и злобно пнула камень носком ботинка. – Расселась, как на заднем сиденье «Бьюика»! Совсем обалдела! Где были мои глаза?
   Злясь на себя, она снова надела шапочку и вытерла потные ладони о джинсы.
   – Я должна была знать. Увидеть пум удается редко, но они здесь водятся. И нападают. Особенно на тех, кто ведет себя как последний болван. – Она потерла глаза. – А я даже не посмотрела по сторонам. Расселась и забыла о том, что надо быть начеку. За такую беспечность проводника надо гнать с работы в три шеи.
   – Прекрасно. Ты уволена. – Ной не торопился возвращать нож в ножны. – Давай двигаться.
   – Он больше не нападет. – Оливия перевела дух. – Он защищал свою добычу, то есть делал то, что должен был. Мы вторглись в его владения.
   – Понял. Значит, мы построим дом в каком-нибудь другом месте.
   Она открыла рот и засмеялась, немало удивившись себе.
   – Ной, ты балбес! Из-за меня тебя могли убить или искалечить. Какого черта ты собирался с этим делать, горожанин? – Она посмотрела на нож и провела рукой по лицу, пытаясь справиться со смехом.
   Он повертел нож в руке и задумчиво посмотрел на лезвие.
   – Защищать прекрасную даму.
   Оливия снова залилась смехом, а потом покачала головой.
   – Извини. Тут нет ничего смешного. Должно быть, это реакция на собственную глупость. Я несколько раз видела пуму, но только издалека и сверху.
   Она шумно выдохнула, обрадовалась, что справилась с истерикой, и только тут заметила, что у Ноя не дрожат руки.
   «И глазом не моргнул, – подумала она. – Поразительно…»
   – А ты умеешь держать себя в руках.
   – Спасибо, мистер тренер. – Ной наконец убрал нож.
   – Нет. – Окончательно успокоившаяся Оливия положила ладонь на его руку. – Ты действительно умеешь владеть собой. Кто бы мог подумать… Ной, я все время недооцениваю тебя. Пытаюсь найти для тебя нишу, но ты не влезаешь ни в одну.
   – Может быть, просто еще не нашла подходящую.
   – Может быть. Но не думаю, что ты поместишься в какой-нибудь из них. Разве что захочешь сам.
   – А ты? Где твоя ниша?
   – Я живу там, где мне хочется.
   – Я говорю не про место, Лив. Лес или океан здесь ни при чем.
   – Там, где мне хочется, – повторила Оливия. Во всяком случае, ей хотелось так думать. – Работаю и веду тот образ жизни, который меня устраивает.
   – А в твоей нише много места?
   Она посмотрела на Ноя, а потом отвернулась.
   – Не знаю. Я об этом не думала.
   – Пора подумать, – лаконично ответил он. Что это было? Приказ или совет?
 
   Ной хотел попробовать порыбачить, но Оливия сказала, что у него нет лицензии, и отговорила. Он смирился, налил им по стаканчику вина и начал готовить суп, одновременно развлекая Оливию рассказами о том, какие приключения они с Майком пережили в детстве.
   – Ты любишь его, да, Ной? – полуутвердительно спросила Оливия.
   – Наверно. – Зависть, послышавшаяся в голосе Оливии, удивила Ноя. – А с кем ты дружила, когда была маленькой?
   – Ни с кем. Пока я не переехала сюда, у меня были друзья, но потом… Иногда я играла с детьми, отдыхавшими на базе или в лагере, но они приезжали и уезжали. Так что закадычных друзей вроде твоего Майка у меня не было. Кстати, как он себя чувствует?
   – Отлично. Цветет и пахнет.
   – А эту женщину, которая вломилась к тебе в дом и ударила его, так и не нашли?
   – Нет. Может быть, оно и к лучшему. Не знаю, что бы я с ней сделал, попадись она мне в руки. Она могла убить его. Что бы я с ней ни сделал, этого было бы мало.
   Его глаза грозно потемнели. Оливии и раньше доводилось замечать в нем эту жесткость. Достаточно было намека на агрессивность, чтобы она встревожилась. Но, как ни странно, сейчас это не вызывало у нее страха. Наоборот, рядом с Ноем она чувствовала себя… в безопасности. И не могла понять, почему.
   – Что случилось, то случилось, и этого уже не изменишь.
   – Нет. – Он слегка успокоился. – Но мне хотелось бы знать, почему. Это очень важно. Разве тебе не хочется знать, почему?
   Она взяла пустые стаканы и поднялась.
   – Пойду помою. – Оливия шагнула к ручью, но остановилась. – Да. Да, мне хочется знать, почему.
   Пока она мыла стаканы, Ной достал диктофон и вставил в него чистую кассету. Когда Оливия вернулась, он держал в руках блокнот и карандаш.
   Он видел, что Оливии не по себе. Это было написано на ее сильно побледневшем лице.
   – Сядь, – мягко сказал Ной. – И расскажи мне об отце.
   – Я мало что о нем помню. Не видела его двадцать лет.
   Ной промолчал, хотя мог бы сказать, что мать она помнит прекрасно. Он вновь наполнил стаканы.
   – Он был очень красивый, – наконец сказала Оливия. – Они прекрасно смотрелись вместе. Я помню, как они одевались для приемов. Тогда я думала, что мои родители очень красивые, что у них красивая одежда и что их будут фотографировать для журналов и показывать по телевизору. Это казалось таким естественным, таким нормальным. Они подходили друг другу.
   И любили друг друга. Я это знаю. – Теперь Оливия говорила медленно; между ее черными бровями залегла морщинка. – И меня тоже. Тут я не могу ошибиться. В том фильме, где они вместе играли, они… лучились от того, что чувствовали друг к другу. От них исходило сияние. Я помню, как это было. Как они сияли от счастья, когда оказывались рядом. А потом все начало меняться.
   – Почему?
   – Гнев, недоверие, ревность. Тогда я не знала таких слов. Но это сияние стало угасать. Они ссорились. Сначала по ночам. Я не слышала слов. Только голоса. И мне становилось плохо.
   Пытаясь успокоиться, Оливия поднесла стакан к губам.
   – Иногда я слышала, как он ходит по коридору, разучивая роль или читая стихи. Позже в посвященных ему статьях я читала, что он часто цитировал стихи, чтобы сосредоточиться перед важным эпизодом. Он страдал боязнью сцены.
   Забавно, правда? Он всегда казался таким уверенным в себе. Думаю, он использовал тот же способ, чтобы успокоиться после ссоры. Расхаживал по коридору и читал стихи. «Судьба мужей, а чаще жен трудна обыкновенно. И верить можно лишь в одно: обоих ждет измена». – Она негромко вздохнула. – Байрон.
   – Да, я знаю.
   Оливия снова улыбнулась, но глаза ее были грустны.
   – Что, Брэди, любишь читать стихи?
   – Я все-таки был журналистом. И читал все подряд. – Ной провел пальцами по ее щеке. – «Роняй печальные слова; скорбь не кричит, а шепчет. И этот шепот иногда сердца бальзамом лечит».
   Это ее тронуло.
   – Ну, мое сердце излечилось без слов. А вот сердце моей матери разбилось. Потому что она не могла дать ему того, что он хотел и в чем нуждался. Я не говорила этого никому, кроме тети Джейми, да и то редко… Не знаю, что еще рассказать. Он поднимал меня…
   У Оливии срывался голос, но она пыталась держать себя в руках.
   – Одним быстрым движением. Так, что у меня холодело в животе. Дети такого не забывают. Он называл меня «Ливи, моя любовь» и танцевал со мной на руках. В той самой гостиной, где убил ее. Когда он брал меня на руки, я чувствовала себя в безопасности. Когда он приходил рассказывать мне сказки – а сказки были чудесные, – я была счастлива. Он называл меня своей принцессой. А когда он уезжал на съемки, я так тосковала по нему, что болело сердце.
   Оливия прижала руку ко рту, чтобы не расплакаться.
   – В ту ночь, когда он пришел в мою спальню и разбил музыкальную шкатулку, мне показалось, что кто-то украл моего отца. Подменил его. После этого все изменилось. Я целое лето ждала, что он вернется и мы заживем как прежде. Но он так и не вернулся. Никогда. Пришло чудовище.
   Она судорожно втянула в себя воздух. Ее рука дрогнула, и вино расплескалось. Ной успел подхватить стакан, когда тот выскользнул из ее ослабевших пальцев. Оливия прижала обе руки к груди, где так сильно разбушевалось ее сердце.
   – Не могу, – с трудом вымолвила она, подняв глаза. – Не могу.
   – Ладно. О'кей. – Ной положил блокнот, поставил стакан и обнял ее. Оливию трясло; он ощущал биение ее сердца. – Не надо. Не мучай себя. Если ты будешь так дрожать, то рассыплешься на кусочки.
   – Я все еще вижу это. Все еще вижу. Оно стоит рядом с ней на коленях, в крови и осколках стекла. С ножницами в руке. Оно зовет меня. Зовет по имени голосом моего отца. Я слышала ее крик. Ее крик и звон бьющегося стекла. Именно это и заставило меня проснуться. Но я пошла в ее комнату и играла ее бутылочками. Играла в ее комнате, когда оно убивало ее. А потом убежала и больше никогда ее не видела.
   Ной молчал; он просто обнимал ее и гладил по волосам, пока не зашло солнце.
   – Я больше никогда не видела их. У нас в доме о них не говорили. Бабушка заперла их в сундук на чердаке, чтобы сберечь свое сердце. А я тайком от нее говорила с тетей Джейми. Я ненавидела его за то, что он заставил меня шептаться по углам о собственной матери. Я хотела, чтобы он умер в тюрьме, одинокий и всеми забытый. Но он еще жив. А я все еще помню. – Она громко заплакала.
   Ной прижался губами к ее волосам и начал баюкать. Его рубашка промокла от ее слез, но, какими бы горькими ни были эти слезы, они пойдут ей на пользу. Он посадил Оливию к себе на колени и стал баюкать, как ребенка, пока она не перестала плакать.
   Оливия чувствовала такую усталость, что могла бы уснуть в его объятиях, если бы дала себе волю.
   Смущенная, Оливия отстранилась.
   – Я вообще-то хочу пить.
   – Сейчас. – Ной ссадил ее, встал и сходил за бутылкой. Вернувшись, он присел перед ней на корточки и стер пальцем катившуюся по щеке слезинку. – Ты устала.
   – Я вообще-то никогда не плачу. Это бесполезно. – Она отвинтила пробку и сделала глоток, чтобы смочить пересохшее горло. – В последний раз я плакала из-за тебя.
   – Извини.
   – Когда я поняла, зачем ты приехал, мне стало ужасно больно. Я прогнала тебя и начала плакать. До того я плакала только в детстве. Ты не представляешь себе, что я испытывала в те два дня.
   – Представляю, – пробормотал он. – Это пугало меня. Почти так же, как мое чувство к тебе.
   Оливия попыталась встать, но он положил ей руки на бедра и посмотрел в глаза.
   – Ты не хочешь об этом слышать?
   – Это было давным-давно.
   – Не так уж давно. Впрочем, времени действительно прошло немало. Лив, оно и к лучшему, что ты прогнала меня. Мы оба были слишком молоды для тех двух вещей, которых я хотел от тебя.
   – Теперь ты получил свою книгу, – ровно ответила она. – И мы спали вместе. Наверно, мы все же выросли.
   Он вскочил как ужаленный и заставил удивленную Оливию встать. Глаза Ноя стали острыми, как клинки.
   – Ты думаешь, что мне были нужны от тебя только книга и секс? Черт побери, ты действительно так думаешь или просто хочешь думать? Считаешь, что так меньше риска?
   – Думаешь, я не рисковала, когда выворачивала душу, рассказывая тебе о родителях? – Она оттолкнула его. – Не рисковала, зная, что мои чувства и воспоминания сможет купить всякий, у кого есть деньги?
   – Тогда зачем ты это делаешь?
   – Потому что пришло время. – Она отвела волосы от мокрых щек. – Тут ты был прав. Ну что, доволен? Ты был прав. Мне необходимо сказать это, выговориться. Я прочту твою проклятую книгу и, может быть, сама пойму, почему это случилось. А потом похороню и то и другое.
   – О'кей. – Он кивнул. – С этим понятно. А как быть с остальным? С тобой и мной?
   – А что тут такого? – бросила она. – Много лет назад вспыхнула искра, а теперь мы решили ее раздуть.
   – Вот как? Значит, для тебя это была только искра? Он сделал шаг вперед, и Оливия попятилась.
   – Не толкай меня!
   – Я еще и не начинал толкать тебя. Лив, это твоя проблема. Ты никому не позволяешь заходить на свою территорию. Мне нравится твое тело. Когда ты в соответствующем настроении, то позволяешь прикоснуться к нему, но все остальное не про мою честь. Мне это не подходит. По крайней мере, в данном случае.
   – А это твоя проблема.
   – Верно, черт побери! – Он схватил Оливию за руку и повернул к себе. – Но и твоя тоже. Потому что я люблю тебя.
   Ной резко отпустил ее, сделал несколько шагов и остановился на берегу ручья, дрожа от досады и разочарования.
   – Думаешь, это для меня пустяк? – устало спросил он. – Раз у меня были другие, то мое чувство к единственной женщине, которая была мне дорога, ничего не стоит? Оливия, когда я увидел тебя впервые, ты была малышкой. В тебе было что-то, чего не сумело передать телевидение, показавшее всего-навсего плачущего ребенка. Я так и не смог избавиться от этого чувства. Потом я увидел тебя в двенадцать лет, неуклюжую, неловкую, но такую открытую и смелую. Это была любовь. Сексом там и не пахло.
   Ной снова шагнул к ней. Оливия вздрогнула, но не тронулась с места.