Робертс Нора. Сегодня вечером и всегда (сборник)

   Она чуть не затопала ногами. Будь у нее под рукой ведро воды, она вылила бы его на голову этому богатому тупице. Ее прямо трясло от возмущения.
   – Нет тут никакого смысла, Джордан, совсем, совсем никакого смысла, – и она кинулась к двери во внутренний дворик.
   Через десять минут Кэйси уже сидела под дубом, возвышавшимся в дальнем конце лужайки, и пыталась взять себя в руки. В чем Джордан был прав, так это в том, что состояние ее было ужасным. Все рушилось на глазах. И ужаснее всего, что он этого просто не замечал. Она ненавидела себя за то, что не сдержалась. Кроме того, ведь она и вправду несла чушь. Честность заставила ее сознаться, что она просто боится сказать ему правду. Она слишком его любит, и это лишает ее рассудка.
   Чувства или разум? К чему она должна прислушаться? Она понимала, что из этого ничего не может получиться. Джордан ее не любит. Он хочет ее, она ему нужна. Но все было не то. Слишком много сомнений, вопросов. Он человек другого круга, а стало быть, и других понятий о жизни. Нет ничего, что могло бы связать их навсегда. Если подходить к ситуации трезво, то пришло время вспомнить о главном в ее жизни: о докторской степени, о работе, которой, слава богу, хватает. Настало время вернуться к своей обычной жизни.
   Но сердце не могло смириться с потерей: если бежать от любви, стоит ли вообще жить. Кэйси разрывалась на части. Ею овладело такое душевное смятение, что впервые в жизни она не могла прийти к ясному, бесповоротному решению.
   Она согнула ноги, обхватив их руками, и опустила голову на колени. Услышав, что рядом сел Джордан, она не шевельнулась. Ей нужно было еще немного тишины, и он, чувствуя это, не произнес ни слова. Так они и сидели, рядом, но не настолько, чтобы касаться друг друга. Над их головами в листве вдруг запела птица. Кэйси вздохнула:
   – Извини, Джордан.
   – За форму, но не за содержание? – вспомнил он ее привычку извиняться.
   Кэйси коротко рассмеялась, но не подняла головы.
   – Даже и не знаю.
   – Ну а я, пожалуй, ничего не имею против того, чтобы на меня накричали, но, понимаешь ли, хотелось бы знать за что.
   – Луна убывает, она и виновата, – прошептала Кэйси, но он взял ее за плечи и настойчиво повернул к себе лицом.
   – Кэйси, поговори со мной.
   Она открыла было рот, но он остановил ее, продолжая:
   – Нет, ты действительно со мной поговори, без всяких хитроумных уверток и недомолвок. Если я не понимаю тебя, то согласись, не я один в этом виноват.
   Она остановила на нем почти безмятежный взгляд:
   – Я боюсь пустить тебя в свою душу дальше, чем ты уже проник.
   Ее откровенность ошеломила его. Через мгновение он уже прислонился к стволу дуба, прижимая к себе Кэйси. Наверное, проще всего поговорить о том, где она выросла, как жила до их встречи.
   – Расскажи мне о своем дедушке, – попросил Джордан, – Элисон говорит, что он врач.
   – О дедушке?
   Кэйси не стала вырываться из его объятия. Если честно, то ей и не хотелось этого делать. Что же касается дедушки…
   – Он живет в Западной Виргинии. В горах.
   И она взглянула на ровную, подстриженную лужайку. Нигде нет ни камешка.
   – Он занимается практикой почти пятьдесят лет. Каждую весну он сажает овощи в огороде, а осенью сам заготавливает себе дрова на зиму. И в доме пахнет древесным дымом.
   Кэйси закрыла глаза.
   – А летом в кухне на подоконнике цветет герань.
   – А что твои родители?
   Птица наверху продолжала распевать, и Джордан почувствовал, как напряжение постепенно покидает тело Кэйси.
   – Они погибли, когда мне было восемь лет.
   И Кэйси вздохнула. Каждый раз, когда она вспоминала о родителях, ее поражала бессмысленность их смерти.
   – Они решили вместе провести где-нибудь уик-энд. Я была тогда у дедушки. Они уже ехали обратно, чтобы забрать меня, когда какой-то автомобиль пересек разделительную полосу и ударил их машину в капот – водитель был пьян. Он отделался переломом руки.
   Ее горе с течением времени потеряло остроту, но все равно оставалось горем.
   – Но я всегда радовалась, что они провели те два дня вместе.
   Джордан выдержал паузу. Теперь он начинал понимать, почему она так сочувствовала Элисон.
   – И с тех пор ты все время жила у дедушки?
   – Да, после первого года.
   – А что случилось в тот первый год?
   Кэйси заколебалась. Стоит ли углубляться во все эти неприятные ей подробности! Но Джордан ни на чем особенно не настаивал. От этого она почувствовала себя свободнее. Отчего бы в конце концов не рассказать.
   – У меня была тетя, сестра отца. Она была намного старше его, лет на десять-пятнадцать, наверное.
   – И в первый год ты жила у нее?
   – Так получилось, что я жила то у нее, то у дедушки. Возник спор об опекунстве. Моя тетя не хотела, чтобы кто-нибудь из Уайетов жил в глухомани, как она выражалась. Сама она была из Джорджтауна, округ Колумбия.
   Память его встрепенулась:
   – Твоего отца звали Роберт Уайет?
   – Да.
   Джордан замолчал, мысленно приводя в порядок обрывки давних сведений. Уайеты из Джорджтауна – старая, известная семья. Деньги и политика. Сэмюел Уайет нажил состояние на банковских операциях, затем стал главным консультантом президента. Роберт был его младшим сыном. Значит, Элис Уайет Лонгстрим, жена конгрессмена и хозяйка политического салона, и есть та самая тетя, боровшаяся за право воспитывать Кэйси. Очень консервативная семья.
   Роберт был блестящим молодым адвокатом. И когда он погиб, в прессе об этом много писали. И о его жене… Джордан нахмурился, стараясь припомнить подробности. Все-таки семнадцать лет прошло. Да, его жена тоже была юристом. И вместе они открыли юридическую консультацию, что не очень одобряла семья.
   – Я читал об их трагической гибели, – тихо сказал он, – и что-то потом писали о суде по делам опеки. Мои мать с отцом иногда упоминали об этом в разговорах. Мать знакома с твоей тетей. Тогда это дело было у всех на слуху.
   – Разумеется, – и Кэйси пожала плечом, – богатая, с большими политическими связями, семья судится с заскорузлым деревенским доктором из-за ребенка. Можно ли найти более лакомый кусочек для прессы?
   Услышав нотку горечи в ее голосе, Джордан почти бесстрастно сказал:
   – Расскажи, Кэйси, что там такое приключилось?
   – А что тут рассказывать? – ей захотелось встать, но он удержал ее движением ласковым, но твердым.
   Процессы об опеке всегда некрасивы, а для ребенка, разрываемого на части, просто ужасны.
   – Твои родители были юристами, – заметил он, – и, наверное, с точки зрения закона точно определили свою волю в завещаниях.
   – Разумеется, и в качестве опекуна они указали дедушку, – Кэйси встряхнула пышными волосами. Как это он ухитрился вытянуть из нее столько, сам будучи так немногословен? Она еще ни с кем не была так откровенна.
   – Но завещания могут быть оспорены, особенно если много денег и большие связи. Тетя настаивала, чтобы я жила с ней, не ради меня самой, а только потому, что я ношу фамилию «Уайет». И я понимала это даже в восемь лет. Ей никогда не нравилась мама. Родители познакомились, когда учились в юридическом колледже. Они влюбились друг в друга с первого же взгляда и через две недели поженились. Тетя так и не простила отцу, что он женился на неизвестной студентке, попавшей в Джорджтаунский университет по конкурсу. Мама получила грант.
   – Ты говоришь, что поначалу жила то у дедушки, то у тети?
   Она положила голову ему на плечо, закрыла глаза, и вдруг те, прежние, ощущения страдающего ребенка вернулись к ней вновь.
   – Когда моя тетушка подала иск, все приняло очень некрасивые формы. Налетели репортеры. Они отыскивали меня в школе, врывались к дедушке. Тетя наняла сыщиков, чтобы доказать, будто он не заботился обо мне как следует. Так или иначе, но все было отвратительно. Дедушка решил, что, может быть, мне станет легче, если я немного поживу с тетей. Я ни за что не хотела, чтобы он отправил меня к ней. Мне тогда казалось, что я стала не нужна ему. На самом деле я была единственным, что у него осталось от моей матери. Может быть, он неправильно понял, что лучше для меня, но действовал он, конечно, только из любви ко мне.
   И она провела большим пальцем по золотому колечку.
   – У моей тети был прекрасный дом на самой богатой улице Джорджтауна. Высокие потолки, камины во всех комнатах, чудесная антикварная мебель и севрский фарфор. У нее была коллекция дорогих фарфоровых куколок и черный дворецкий, которого она называла Лоренс.
   Кэйси опять хотела встать. Ей необходимо было двигаться.
   – Нет, – Джордан крепко держал ее, – сиди.
   Он знал, что если она начнет привычно снимать нервозность движением, то непременно замкнется и увильнет от рассказа. А так напряжение выльется в разговор.
   – Что же потом?
   – Она накупила мне платьев из органзи и лаковых туфель и выставляла меня напоказ. Я поступила в частный пансион и стала учиться игре на фортепиано. Это самое несчастное время моей жизни. Чувство потери было еще таким острым, в моей душе зияла страшная пустота, и заполнить ее было нечем. Ей нужен был символ – приятное, спокойное, тихое дитя, которое можно одевать, как куколку, и демонстрировать друзьям. Дядя по большей части отсутствовал. Он был довольно добрый человек, наверное, но ему было некогда – дела. Никто из них не мог мне дать того, в чем я нуждалась. Характер мой тетю не устраивал. Я приобрела привычку задавать неприятные вопросы.
   Джордан слегка рассмеялся и поцеловал ее в висок.
   – Да уж, могу побиться об заклад, что неприятные.
   – Она хотела отлить меня по своей форме, а я сопротивлялась. Вот и все. Меня окружали прекрасные вещи, до которых не рекомендовалось дотрагиваться. В дом приходили замечательные люди, но мне не полагалось с ними разговаривать. Только скромные ответы «Да, сэр» или «Нет, мэм», когда ко мне обращались. У меня было такое ощущение, словно меня посадили в клетку.
   – Но твоя тетя отказалась от иска.
   – Уже через три месяца она поняла, что не сможет жить со мной. Она заявила, что если во мне и есть нечто от Уайетов, то, похоже, только фамилия, и снова отослала меня к дедушке. О! Это было как глоток воздуха для человека, которому не давали дышать.
   Джордан хмурым взглядом окинул лужайку. С места, где они сидели, можно было видеть только верхний этаж дома. Нет ли у нее ощущения, что она и здесь как в клетке? Он вспомнил, как она ходила от окна к окну в гостиной. Ему не потребовалось много времени, чтобы осмыслить услышанное.
   – Вы с дедушкой, наверное, большие друзья, – пробормотал он.
   – Да, он был не только моим якорем, когда я начала взрослеть, но и ветром в моих парусах.
   Она выдернула какую-то травинку и завертела ее в пальцах.
   – Он заботливый, интеллигентный человек, способный отстаивать одновременно три точки зрения и во все три верить. Он принимает меня такой, какая я есть, и любит, несмотря ни на что.
   Она задумчиво пожевала травинку.
   – Ему семьдесят лет, а я не была дома почти год. Через три недели наступит Рождество. Выпадет снег, и кто-нибудь вместо гонорара подарит ему елку. Его пациенты косяком хлынут к нему в дом с приношениями: от хлеба домашней выпечки до виски собственной перегонки.
   Кэйси думала об отъезде. Он каким-то образом почувствовал это и неожиданно для самого себя запаниковал. Он смотрел, как луч солнца, пробравшись сквозь листву, позолотил ее волосы. «Нет, еще не сейчас, – подумал Джордан, – не теперь».
   – Кэйси, – и он коснулся ее волос. – Я не имею права просить тебя остаться. Но все равно останься.
   Она прерывисто вздохнула. «На сколько? – подумала она. – Я должна поехать домой, но прежде надо опомниться от этого наваждения». Она подняла голову и приготовилась сказать то, что следовало сказать.
   Джордан не сводил с нее глаз. Они были ясные и умоляющие. Нет, он больше не станет ее просить, не будет настаивать. Да этого и не требовалось. Его молчание, его взгляд были куда красноречивее любых слов.
   – Не отпускай меня, – сказала Кэйси и обвила его.
   Нет, она его не оставит. Во всяком случае, пока не будет вынуждена это сделать. Сейчас она не могла от него оторваться.
   Он поцеловал ее тихо, спокойно, ничего не требуя. Раньше он не был так нежен, раньше не обнимал ее так бережно, словно она могла разбиться от его прикосновения. Нет, бросить его сейчас невозможно. Сейчас Кэйси слушалась только своего сердца. Оно говорило ей: «Останься, останься, останься! Будь с ним, сколько сможешь. Это твой миг счастья – не упусти его».
   Поцелуй стал более долгим, проникновенным, расслабляющим волю. Джордан погладил ее по щеке. Ее кожа. Каждый раз прикосновение к ней волновало по-новому. Он почувствовал, как застучала кровь в жилах. Джордан пробормотал ее имя и нашел губами чувствительное местечко там, где шея переходит в плечо. Аромат тела Кэйси действовал на него одуряюще, и они уже жаждали этого ощущения.
   О, она способна давать ему так много! Но есть же нечто такое, что и он может ей дать, дать им обоим.
   – Кэйси, мне нужно быть в Нью-Йорке в этот уик-энд. Дело в издательстве. – Он не сказал ей, что откладывал поездку уже несколько недель. – Поедем со мной.
   – В Нью-Йорк? – она сдвинула брови. – Ты ничего не говорил о том, что намечается поездка.
   – Ну это же зависит оттого, как продвигается книга.
   И Джордан опять ее поцеловал. Он не хотел, чтобы она его расспрашивала.
   – Поедем со мной. Мне хочется некоторое время побыть с тобой. Только вдвоем. Я и ты. Я устал притворяться и прятаться. Я хочу с тобой спать, не беспокоясь, что за стеной – Элисон. Я хочу просыпаться с тобой рядом.
   Быть только с ним, вдали от этого дома! Совершенно спокойно и свободно проводить с ним всю ночь напролет! Это же счастье!
   – А что будет с Элисон?
   – Представь себе, сегодня днем она спросила, нельзя ли ей провести уик-энд у школьной подруги.
   Джордан улыбнулся и убрал прядь волос, упавшую Кэйси на щеку.
   – Давай примем это как знак судьбы, Кэйси, и воспользуемся им.
   – Судьбы, – улыбка медленно озаряла ее лицо, глаза засияли. – Да, я очень верю в судьбу.

8

   Нью-Йорк. Когда самолет приземлился, шел противный моросящий дождь, переходящий в снег. На улицах, покрытых слякотью, было скользко, всюду автомобильные пробки. Толпа шустро перемещалась по тротуарам, растекаясь потоками, кто в офисы, кто в магазины. Ничто не могло привести Кэйси в больший восторг. «Ньюйоркцы всегда спешат», – подумала Кэйси. Она их любила за это. И, по ее мнению, не было в мире города, который так самозабвенно и по-детски чувствовал Рождество и умел ему радоваться. Куда ни посмотришь, всюду елки, огни, сверкающие украшения. И неизменные Санта-Клаусы.
   Пока ехали на машине из аэропорта, она жадно впитывала в себя это зрелище, стараясь ничего не упустить. И сейчас, оказавшись в спальне номера, который Джордан снял на двоих, она прижалась носом к стеклу и продолжала рассматривать город. Хрупкие фигурки ньюйоркцев, уносимые общим течением людской реки, безумное освещение, ухищрения рекламы. Поразительно, как же она изголодалась по вавилонскому столпотворению большого города.
   Джордан не ожидал от нее такого бурного восхищения городской суетой. Судя по ее рассказам о детстве, можно было подумать, что жизнь она предпочитает сельскую, тихую. Но удивительно, она никак не могла насытиться городом и просто пускала пузыри от восторга, указывая ему на то и на это. Любой бы решил, что она в Нью-Йорке впервые в жизни, но он-то знал, что осенью Кэйси всегда проводит на Манхэттене несколько недель.
   – Ты так ведешь себя, словно никогда еще здесь не бывала, – развеселился Джордан.
   Она с улыбкой обернулась. Замечательная все же произошла перемена. Веселое, сияющее лицо. И не подумаешь, что всего несколько дней назад взгляд у нее был такой несчастный.
   – Но это же чудесный город, правда? Так много народу, повсюду кипит жизнь. И снег идет. Не знаю, как бы я пережила декабрь, ни разу не увидев снега.
   – Ты поэтому и поехала, – и, наклонившись, он погладил ее по голове, – только чтобы увидеть снег?
   – Естественно, – Кэйси легонько поцеловала его в губы. – Другой причины нет. А у тебя?
   – Да есть кое-какие, одна-две.
   Она вынырнула из кольца его рук и обошла комнату.
   – Здесь недурно, – решила она и провела пальцем по комоду. В воздухе почувствовался слабый запах полироля. – Но обычно я работаю не в таких условиях.
   – Но мы приехали не работать.
   Она оглянулась через плечо.
   – Разве?
   – Нам предстоит званый вечер и несколько встреч. Вот, собственно, и все.
   Джордан снова подошел к Кэйси и повернул ее лицом к себе.
   – Кстати, вечером вполне можно пренебречь. Да и вообще, не лучше ли все обговорить по телефону? Ты ведь помнишь, что не ради этого все затевалось.
   – Джордан, я понимаю, ты сделал это ради меня, – она смотрела на него, и взгляд ее был умиротворенным и почти счастливым. – Я тебе очень благодарна.
   – Не забудь, что и для меня это имеет некоторое значение. – И он крепко обнял Кэйси. Что она с ним делает?! Он знает ее всего два месяца, но она стремительно занимает самое важное место в его жизни.
   – А мы действительно здесь одни? – промурлыкала Кэйси. Прекрасное чувство освобождения пронзило все ее существо. «Господи, неужели они действительно одни?»
   – Одни, – подтвердил Джордан, и она завороженно потянулась губами к его губам.
   – А когда будет эта вечеринка? – она стащила с него пиджак и стала трудиться над рубашкой.
   – Через час примерно. – Его руки оказались под ее свитером.
   – Скажи-ка мне… – она слегка прихватила зубами его губу и почувствовала ответную дрожь. – А если мы опоздаем – это сочтут невежливостью или просто модной экстравагантностью?
   – Невежливостью, – уверенно заявил Джордан и стал расстегивать пряжку на ее тоненьком пояске. – Непозволительной невежливостью.
   – Тогда давай будем невежливы, Джордан, – она распахнула рубашку и со вздохом обняла его.
   – Давай будем просто ужасающе невежливы.
   Они уже лежали в постели, но Джордан не торопился. Теперь настало время для неспешной любви. Кэйси вся растворилась в наслаждении, которое окутывало ее, как облако. Его прикосновение воспламеняло. Там, где он целовал, кожа горела. Он был осторожен, помня, какие недвусмысленные следы оставил вчера на ее теле. Но безудержность желания была такова, что он забывал о ее хрупкости.
   Кожа у Кэйси была гладкая, белая. Хотя она много времени проводила на воздухе, загар плохо приставал к ней, и его бронзовая рука резко темнела на фоне ее белоснежного тела. Он поцеловал ее грудь, и Кэйси застонала. Она моментально отзывалась на малейшие его прикосновения, и гораздо сильнее, чем любая из женщин, какую он до этого знал. Она ничего не боялась, не раздумывала, не сдерживалась. Любовь ее была совершенно свободна и не признавала границ. Очень нежно он прикусил ее сосок, и она выгнулась дугой, с восторгом летя прямо в самое пекло страсти. Пальцы ее вцепились ему в плечи, она бормотала что-то, явно желая, чтобы он поспешил. Но он длил удовольствие, не спеша ласкал ее груди, поглаживал живот, нежную кожу бедер.
   – Джордан, – с огромным трудом выдавила она из себя, сгорая от нестерпимого желания. – Я хочу тебя, хочу прямо сейчас.
   – Нет, слишком скоро, – и он провел языком от ложбинки между грудями вниз до самого пупка. – Слишком, слишком торопишься.
   Он касался ее везде то слегка, то грубовато, а она содрогалась под его руками от нетерпения. Он пальцами помог ей достичь свершения, и она впала в полузабытье, понимая, что теряет рассудок. Большего удовольствия она уже не ждала, и, казалось, страсть ее тоже иссякла. Но Джордан упрямо тащил ее за собой куда-то дальше, к каким-то высшим ощущениям, которых она уже и представить себе не могла. И жизнь вдруг с новой силой завладела каждой клеточкой ее тела. Оно снова будто гудело под током. На нее вновь сошло нетерпеливое, почти паническое желание, и Кэйси вцепилась в Джордана, желая, чтобы и он хотел бы ее так же отчаянно. А его руки метались по ее телу, вызывая дрожь.
   Внезапно он снова впился поцелуем в ее рот – жадным и требовательным. Он скользнул губами вниз к ее шее и прикусил кожу. Он забыл, что поклялся быть очень нежным. Он забыл обо всем на свете, кроме этого тонкого, легкого тела, и чувствовал только непреодолимый страстный голод, который могло утолить только оно.
   Они высекали друг из друга искры, и вот он уже слился с нею воедино. Время неспешной любви кончилось.
 
   Джордан уже понимал, что время не умаляет его желаний, а Кэйси отнюдь не наскучивала ему. Более того, жизнь в ее присутствии обретала новые краски.
   Элегантный отель, выходящий фасадом на Центральный парк, был целиком заполнен представителями книжной индустрии: писателями, редакторами, литературными агентами, воротилами издательского бизнеса. Но в центре людского водоворота была она. Другие женщины сверкали драгоценностями: бриллианты, сапфиры, изумруды. Кэйси прекрасно обходилась без мишуры.
   Она сидела на ручке кресла, потягивая шампанское, и, смеясь, разговаривала с Саймоном Гермейном, владельцем одного из самых известных в стране издательств. Над ее плечом нависал Джей Ричардс. Ему принадлежала четверть всех магазинов, специализирующихся на продаже бестселлеров. Там была и Агнес Гринфилд, литературный агент из лучших, она представляла интересы Джордана вот уже десять лет, и он впервые видел, как она ухмылялась. Нет, она улыбалась и раньше, а также усмехалась, фыркала, но никогда не ухмылялась. Кэйси вдруг положила руку на плечо Гермейна, сказала что-то такое, отчего он, откинув голову, оглушительно захохотал. Похоже, она произвела настоящую сенсацию.
   Кэйси поискала взглядом в толпе Джордана и улыбнулась ему, медленно поднося стакан к губам. Его снова с необыкновенной силой пронзило желание, так что он едва не покачнулся. «Как это у нее получается? – спросил он себя. – Как ей удается заставить меня снова ее желать, когда я еще не успел остыть от ее объятий? Когда я, наконец, удовлетворюсь?» Да и к чему вопросы, если думал он сейчас только об одном: когда снова удастся ускользнуть вдвоем, оставив всех с носом, и иметь ее всю и только для себя.
   – Между элитарной и популярной литературой зияет пропасть. Рядовой читатель не может в свое удовольствие почитывать легкую, развлекательную беллетристику, не испытывая чувства вины.
   Кэйси удивленно поглядела на Джея Ричардса, высказавшего эту мысль. Джордан подошел к ним поближе.
   – Но я прочла все ваши книги, и моя совесть совершенно чиста, – Кэйси опять отпила шампанское.
   Джей помолчал немного, переваривая ее слова, и только потом хохотнул.
   – Таким образом меня только что поставили на место. У меня был бы сильный соблазн начать дело вдвоем, если бы я смог найти такого партнера, как она.
   – А я пытаюсь убедить Кэйси написать книгу, – и Гермейн, глазом не моргнув, залпом осушил неразбавленный виски. У него было широкое цветущее лицо с графитно-серыми усами. Кэйси показалось, что он похож на ведущего телевизионной программы ее детства.
   – Ценю ваши слова, Саймон, – Кэйси заправила кудряшки за уши и положила нога на ногу. – Но я всегда считала, что быть писателем – означает быть экономным в словах. Я же строчу, как из пулемета.
   – Но ты рассказываешь чертовски занятно, – и он дружески похлопал ее по коленке. У Джордана глаза полезли на лоб.
   – И я излишне темпераментна, – Кэйси едва успела допить бокал, как получила новый. – Спасибо, – и она дружески кивнула Джею Ричардсу.
   – А какой писатель не темпераментен? – сердито фыркнул Гермейн. – Вот, как, например, у тебя с этим, Джордан?
   – Я, знаешь ли, периодами.
   – Со мной трудно работать постоянно. Но, по крайней мере, хоть в этом я предсказуема, – вставила Кэйси.
   – Вот тут ты ошибаешься, по-моему. Ты непредсказуема ни в чем, – совершенно искренне заявил Джордан.
   – Чудесный комплимент. Джордан, вон там стоит фантастически соблазнительная икра. Если я сейчас не набью себе ею живот, мне станет плохо.
   Она ринулась к установленной роскошными закусками буфетной стойке. Джордан последовал за ней и теперь наблюдал, как она щедро накладывала белужью икру на хрупкий тонкий крекер.
   – Вы с Гермейном как будто поняли друг друга, – сказал он.
   – Он милашка, – ответила Кэйси с полным ртом и потянулась за вторым крекером. – Господи милосердный, я просто умираю с голоду. Ты понимаешь, сколько времени прошло, если сравнивать с Западным побережьем? Мы ели в самолете? Я никогда ничего не помню, что там происходит на высоте тридцати тысяч футов над землей.
   – Милашка? – переспросил Джордан, не обращая внимания на ее болтовню. – Не помню, чтобы хоть кто-нибудь так отзывался о Гермейне прежде.
   – О да, я знаю, что о нем рассказывают. – Кэйси окинула стойку в поисках, чего бы еще отведать, и увидела омаров. – Силы небесные, они, наверное, тверды, как подошвы, и худы, как отощавшие от голода собаки. А это что? – И она указала на другое блюдо.
   – Это говяжий язык.
   – Тогда пропустим.
   И она подцепила другого омара.
   – Этот мне чем-то нравится.
   – Наверное, он к тебе испытывает взаимное чувство.