Страница:
— А мог он написать другой портрет? — спросил Агустин. — Чтобы он защитил его от этого? — Он много думал о Даре, которым был наделен.
Тосио хотел было что-то сказать, но не произнес ни слова. Нетерпеливым, сердитым жестом Гиаберто набросил на полотно покрывало, прилипшее в тех местах, где краска еще не высохла.
— Я никогда не слышал и не читал ни о чем подобном, — резко ответил он Агустину. — Как он мог научиться? И если Сарио написал второй портрет, где он его хранит?
— Но ведь это можно сделать, можно? — настаивал на своем Агустин. И почему они никогда не отвечают на его вопросы прямо?
— Нет, — заявил Тосио. — Нельзя, иначе мы бы знали, как защититься от подобного трюка.
— Но что еще могло произойти? — Отсутствие у них воображения приводило Агустина в ярость. — Почему бы ему не создать обычный портрет и не оставить его здесь, а настоящий не спрятать где-нибудь в надежном месте?
Гиаберто энергично покачал головой.
— Мой племянник прав. Перед нами, по всей вероятности, копия. Другого объяснения я не вижу. — Он помолчал, теперь он был главным среди Вьехос Фратос. — Сарио Грихальва стал преступником. Ему больше нельзя доверять. И мы должны уничтожить его при первой возможности, иначе он покончит с нами. Если он убил Андрее, то, значит, нет такого из ряда вон выходящего поступка, на который он не был бы способен. Мы не можем чувствовать себя в безопасности.
— Но разве мы в состоянии ему помешать? — спросил Агустин, в то время как остальные лишь тоскливо молчали.
Гиаберто отпер дверь кречетты, распахнул ее. В комнату тут же ворвался поток света.
— Я не знаю, — признался Гиаберто.
— Северин однажды поведал мне забавную историю. — Кабрал привычным жестом поправил кружевные манжеты. — Когда они с Лейлой решили пожениться, она в шутку предложила ему написать портрет мужчины, который вышел бы из картины, сделал ей ребенка, а потом снова вернулся на полотно.
— А какое это имеет отношение к Пейнтраддо Сарио?
— Терпение, — улыбнулся Кабрал. — Я думаю о Сааведре Грихальва. Она ведь и в самом деле переместилась на картине. Это мы установили совершенно точно. Может быть, она действительно живая — и оказалась в плену?
— А разве такое возможно?
— Давным-давно, во времена герцога Алсхандро, армия Тза'аба собиралась захватить Хоарру. Так вот, Сарио Грихальва нарисовал другую армию.
Агустин хмыкнул. Даже он не настолько наивен, чтобы поверить в подобные небылицы.
— И оживил их?
Кабрал лишь рассмеялся в ответ.
— У него получилось? — Агустин от нетерпения подпрыгивал на месте.
— Тебе ужасно хочется узнать, нинио. — Взгляд Кабрала остановился на струящейся воде фонтана, точно он увидел там сцену из прошлого. — Как не похоже на драгоценную Челлу… — Он умолк и покачал головой. — Это было очень давно. Сарио Грихальва нарисовал армию. На восходе солнца на дальних дюнах, словно по мановению волшебной палочки, вдруг возникли тысячи солдат. Армия Тза'аба в ужасе бежала. А это были вовсе не настоящие воины. Пустые оболочки, руки и лица, и больше ничего.
— Что произошло потом?
— Нинио мейа, ты поражен. Надеюсь, моя история не привела тебя в восторг! — Кабрал улыбнулся, но голос его звучал мрачно. — Сарио написал пустые дюны, и армия исчезла, никто больше никогда ее не видел.
Агустин удовлетворенно вздохнул; очень интересно. Но потом, хорошенько подумав, стал серьезнее.
— Какое это имеет отношение к Пейнтраддо Сарио? Или к портрету Сааведры?
Кабрал аккуратно сложил руки на коленях, так женщины старательно укладывают цветы. Морщины, старые шрамы и мозоли, казалось, готовы были поведать свою собственную историю, раскрыть множество секретов, только вот Агустин не понимал их языка.
— Кто-нибудь из вас знает, на что в действительности способен Одаренный иллюстратор? А что, если Сааведра Грихальва вовсе не исчезла, а заключена в плен внутри картины?
— Это невозможно. Но… — сказал Агустин задумчиво, — .а если все-таки возможно?
— Как Сарио удалось избежать наказания, наложенного на него Вьехос Фратос, ведь портрет написан красками, в которые была подмешана его кровь? Тоже невозможно. Но тем не менее это случилось. Мне кажется, Вьехос Фратос следовало бы выяснить, как Сарио использует свой Дар, — теперь, когда они знают, на что он способен. И еще им необходимо подумать почему.
— Почему?
— Почему именно Сарио? В детстве у него не было особо выдающегося таланта или каких-нибудь особенных амбиций. Неужели все эти годы он от нас скрывал свои устремления? Если это так, значит, он гораздо опаснее, чем они думают. Если он в состоянии избежать наказания Чиевой до'Сангва, надеюсь, Гиаберто и остальные сделают все, что в их силах, чтобы выяснить, где он этому научился.
Вода стекала по краям фонтана, бесконечный живой поток, столь похожий на любопытство Агустина, которому не было предела. От волнения он стал грызть ноготь, заметил это и засунул провинившуюся руку в густые черные волосы.
— Гиаберто говорит, что если Андрее умер вследствие какого-то заклинания, то он его не знает, потому что его нет в Фолио.
— Я, естественно. Фолио не читал. И с сожалением узнаю о том, что там могут быть записаны подобные вещи.
Агустин ждал продолжения, но Кабрал больше ничего не сказал. В конце концов, природа не наделила его Даром, а значит, ему не дано познать тайны, заключенные в Фолио, как, впрочем, и те, что передаются устно из поколения в поколение. Кабрал не в состоянии понять, сколь тяжкий груз возложен на плечи Одаренных… Агустин тряхнул головой, ему не понравились собственные размышления, рожденные словами, которые он множество раз слышал от Вьехос Фратос. Если он поверит им, следовательно, должен поверить и в то, что Элейна никогда не станет великим художником. А он знал, что это не так.
Матра эй Фильхо! Где сейчас Элейна? Одна, в Палассо Веррада, рядом с кровожадным чудовищем! Должен же быть какой-нибудь способ ее защитить. В ателиерро даже поговаривали, что неплохо бы найти наемного убийцу! Агустин чувствовал себя таким беспомощным, особенно когда думал о Сарио, — тот, похоже, мог делать все, что пожелает. Эйха! Бедняга Кабрал вынужден сидеть и ждать, что произойдет дальше, — ведь у него нет Дара.
— Ты скучаешь по старым друзьям, грандтио? — спросил мальчик, ему неожиданно пришло в голову, что Кабрал уже древний старик.
"Мне не суждено дожить до таких лет. Я не расстанусь, как Кабрал, со своей семьей и друзьями”.
Улыбка у Кабрала была ласковой и одновременно грустной.
— Я и в самом деле скучаю по друзьям, нинио мейа. Это очень мило с твоей стороны, что ты сидишь тут со мной и пытаешься меня утешить. Но, по правде говоря, я жду гостя.
— Гостя?
Грихальва в последнее время редко выходили из Палассо и еще реже принимали гостей. Пикка, обычно оживленная, переполненная покупателями в предпраздничные дни, была пуста, улицы затихли, жители боялись комендантского часа, введенного Временным Парламентом.
Неожиданно появился старый Дэво, который вел за собой какого-то мужчину. Агустин встал — он был удивлен, увидев посетителя, — Дон Рохарио!
— Мастер Агустин. Доброе утро. Не вставайте, тио, пожалуйста. — Но хотя молодой до'Веррада говорил вежливо, его тон и манеры выдавали крайнее волнение. — Я пришел сразу, как только смог, — продолжал он и стал нервно расхаживать по двору, сначала к задней лестнице, потом к фонтану, обогнул его, остановился, несколько мгновений любовался игрой воды, снова зашагал вокруг дворика.
— У Элейны все в порядке, — сообщил Кабрал. Рохарио не произнес ни слова. Как заметил Агустин, он не столько ходил, сколько заглядывал во все уголки, точно хотел убедиться, что рядом нет никого чужого, что никто ничего не услышит. Все было в порядке — слуги не подметали двор и не поливали цветы. Кабрал коротко кивнул, и Дэво отправился восвояси.
— Мы здесь одни, Рохарио, — успокоил его Кабрал, — Агустину можно доверять. В чем дело, нинио мейа? Рохарио внезапно остановился.
— Нинио мейа, — пробормотал он. Потом уставился на Кабрала, словно собирался что-то у него спросить. Агустину почему-то показалось, будто вот сейчас Рохарио скажет что-то очень безрассудное. — Вы мой дедушка?
Агустин напрягся. Видимо, он ослышался.
— Матра Дольча, — прошептал Кабрал так тихо, что Агустин не был уверен, сорвались ли в действительности эти слова с его губ. — Значит, все открылось. Где ты узнал?
Рохарио начал взволнованно, путано объяснять: Брендисиа, бастарды. Агустин был слишком потрясен, чтобы понять хоть слово из услышанного.
Кабрал похлопал рукой по каменной скамейке.
— Сядь, Рохарио.
Рохарио тяжело, безвольно опустился рядом с ним, теперь он скорее напоминал тряпичную куклу, чем ураган, ворвавшийся во дворик всего несколько минут назад. Наступило тягостное молчание. Солнце, точно потоками воды, заливало вымощенный плитками дворик. Фонтан по-прежнему звонко пел в утренней тишине. Кабрал откашлялся.
Рохарио неожиданно резко повернулся и посмотрел на старика.
— Это правда. Я вижу по вашему лицу.
— Это правда. И это очень длинная история.
Рохарио кивнул, признавая его правоту, он больше не кричал, не шумел. Пораженный Агустин восхищался его выдержкой. И смелостью. Рохарио до'Веррада оказался чи'патро, а вовсе не настоящим до'Веррада. Матра Дольча! А если это так, то, значит, и герцог Ренайо — тоже! Кабрал — отец Ренайо? Даже подумать страшно!
— Расскажите мне, — тихо попросил Рохарио. В уютном дворике, под мелодичную серенаду фонтана Кабрал поведал своему внуку правду.
— Все вышло ненамеренно, — сказал он в заключение. — Мы не стремились к этому, Челла и я. Но я полюбил ее сразу, как только увидел. Эйха, Рохарио, Челла обладала таким удивительным качеством, такой Луса, что даже выше красоты: у нее было верное сердце. Она добровольно и полностью отдала его Арриго, а он швырнул ей этот дар в лицо. — Казалось, Кабрал готов произнести проклятие, но ему удалось сдержаться. — Тебе не следует винить ее за то, что она стала искать… Когда окончательно выяснилось, что Арриго не желает иметь с ней ничего общего, когда она не смогла больше одна справляться со своей болью… Не следует винить ее за то, что она попыталась найти простую, искреннюю любовь такого человека, как я. — Он вздохнул и смахнул слезу со щеки. — То, что у нас родился ребенок — крошка Ренайо, — является самым ценным даром, полученным мною от Матери.
Агустин не мог, глядя на Кабрала, представить себе, что этот добрый, мягкий человек — отец Великого герцога Ренайо. Великий герцог оказался внебрачным сыном, чи'патро Грихальва. Рохарио был потрясен, но, как ни странно, не возмущен. Наконец он сунул руку в карман, вытащил старый листок бумаги и, не говоря ни слова, протянул Кабралу.
Кабрал развернул его, осмотрел со всех сторон.
— Очень старый, — сказал он. — Странно. Похоже на почерк Дионисо Грихальвы. Он был одним из моих учителей, все знали, что у него очень необычная манера письма. Он умер.., при странных обстоятельствах.
— Эти обстоятельства имели отношение к магии, тио? — Голос Рохарио едва заметно дрогнул.
— Почти все тайны Грихальва связаны с магией. — Кабрал поворачивал документ, изучая слова. — Эта сторона понятна, она относится к Марриа до'Фантоме, но другая кажется мне набором бессмысленных слов. — Он протянул листок Агустину.
Мальчик покачал головой.
— Это тза'абские буквы, я видел такие в Фолио. Я их не понимаю.
— Где ты это нашел? — спросил Кабрал.
— В подвале Палассо Юстиссиа, листок был засунут в старую книгу, датированную годом, временем правления Бальтрана Первого и Алехандро. — Рохарио склонил голову набок и долго не сводил глаз с искрящегося на солнце потока воды в фонтане. — Вы и правда мой дедушка?
Поначалу Кабрал ему не ответил. Все трое сидели так неподвижно, что две бабочки опустились на железную кованую спинку скамейки, замерли на мгновение, а потом поднялись в воздух — их трепещущие желтые крылышки напомнили о приближающемся лете. Интересно, что чувствует человек, достигший такого возраста, когда бесконечные обыденные проблемы жизни, радости и трагедии перестают его волновать? Агустин никогда этого не узнает.
Наконец Кабрал спокойно молвил:
— Я и в самом деле отец Ренайо. И твой дедушка. Я очень любил Мечеллу, Рохарио. Она осталась бы верна Арриго, если бы он захотел. Эйха! Я ни о чем не жалею, хотя знаю, что мне следовало сдержать свое сердце. Я не должен был ступать на столь опасный путь. Но нельзя жалеть о пережитом счастье.
Рохарио прикрыл лицо руками. Плечи его задрожали, и Агустин не мог понять, смеется он или плачет. Кабрал положил руку на плечо молодого человека, точно пытался его утешить. Они еще долго сидели молча у фонтана, которому не дано было узнать о том, какая драма только что развернулась у его подножия.
Глава 86
Глава 87
Тосио хотел было что-то сказать, но не произнес ни слова. Нетерпеливым, сердитым жестом Гиаберто набросил на полотно покрывало, прилипшее в тех местах, где краска еще не высохла.
— Я никогда не слышал и не читал ни о чем подобном, — резко ответил он Агустину. — Как он мог научиться? И если Сарио написал второй портрет, где он его хранит?
— Но ведь это можно сделать, можно? — настаивал на своем Агустин. И почему они никогда не отвечают на его вопросы прямо?
— Нет, — заявил Тосио. — Нельзя, иначе мы бы знали, как защититься от подобного трюка.
— Но что еще могло произойти? — Отсутствие у них воображения приводило Агустина в ярость. — Почему бы ему не создать обычный портрет и не оставить его здесь, а настоящий не спрятать где-нибудь в надежном месте?
Гиаберто энергично покачал головой.
— Мой племянник прав. Перед нами, по всей вероятности, копия. Другого объяснения я не вижу. — Он помолчал, теперь он был главным среди Вьехос Фратос. — Сарио Грихальва стал преступником. Ему больше нельзя доверять. И мы должны уничтожить его при первой возможности, иначе он покончит с нами. Если он убил Андрее, то, значит, нет такого из ряда вон выходящего поступка, на который он не был бы способен. Мы не можем чувствовать себя в безопасности.
— Но разве мы в состоянии ему помешать? — спросил Агустин, в то время как остальные лишь тоскливо молчали.
Гиаберто отпер дверь кречетты, распахнул ее. В комнату тут же ворвался поток света.
— Я не знаю, — признался Гиаберто.
* * *
— Как ты думаешь, грандтио? — чуть позже в тот же день спросил Агустин, когда они с Кабралом сидели у фонтана, выложенного желтыми плитками, на заднем дворике и грелись на солнышке. Кабрал все больше и больше времени проводил на этой скамейке, слушая и наблюдая за искрящимися в лучах потоками воды, словно рассказывающей ему диковинные сказки и рисующей причудливые лица на полотне из разноцветного тумана.— Северин однажды поведал мне забавную историю. — Кабрал привычным жестом поправил кружевные манжеты. — Когда они с Лейлой решили пожениться, она в шутку предложила ему написать портрет мужчины, который вышел бы из картины, сделал ей ребенка, а потом снова вернулся на полотно.
— А какое это имеет отношение к Пейнтраддо Сарио?
— Терпение, — улыбнулся Кабрал. — Я думаю о Сааведре Грихальва. Она ведь и в самом деле переместилась на картине. Это мы установили совершенно точно. Может быть, она действительно живая — и оказалась в плену?
— А разве такое возможно?
— Давным-давно, во времена герцога Алсхандро, армия Тза'аба собиралась захватить Хоарру. Так вот, Сарио Грихальва нарисовал другую армию.
Агустин хмыкнул. Даже он не настолько наивен, чтобы поверить в подобные небылицы.
— И оживил их?
Кабрал лишь рассмеялся в ответ.
— У него получилось? — Агустин от нетерпения подпрыгивал на месте.
— Тебе ужасно хочется узнать, нинио. — Взгляд Кабрала остановился на струящейся воде фонтана, точно он увидел там сцену из прошлого. — Как не похоже на драгоценную Челлу… — Он умолк и покачал головой. — Это было очень давно. Сарио Грихальва нарисовал армию. На восходе солнца на дальних дюнах, словно по мановению волшебной палочки, вдруг возникли тысячи солдат. Армия Тза'аба в ужасе бежала. А это были вовсе не настоящие воины. Пустые оболочки, руки и лица, и больше ничего.
— Что произошло потом?
— Нинио мейа, ты поражен. Надеюсь, моя история не привела тебя в восторг! — Кабрал улыбнулся, но голос его звучал мрачно. — Сарио написал пустые дюны, и армия исчезла, никто больше никогда ее не видел.
Агустин удовлетворенно вздохнул; очень интересно. Но потом, хорошенько подумав, стал серьезнее.
— Какое это имеет отношение к Пейнтраддо Сарио? Или к портрету Сааведры?
Кабрал аккуратно сложил руки на коленях, так женщины старательно укладывают цветы. Морщины, старые шрамы и мозоли, казалось, готовы были поведать свою собственную историю, раскрыть множество секретов, только вот Агустин не понимал их языка.
— Кто-нибудь из вас знает, на что в действительности способен Одаренный иллюстратор? А что, если Сааведра Грихальва вовсе не исчезла, а заключена в плен внутри картины?
— Это невозможно. Но… — сказал Агустин задумчиво, — .а если все-таки возможно?
— Как Сарио удалось избежать наказания, наложенного на него Вьехос Фратос, ведь портрет написан красками, в которые была подмешана его кровь? Тоже невозможно. Но тем не менее это случилось. Мне кажется, Вьехос Фратос следовало бы выяснить, как Сарио использует свой Дар, — теперь, когда они знают, на что он способен. И еще им необходимо подумать почему.
— Почему?
— Почему именно Сарио? В детстве у него не было особо выдающегося таланта или каких-нибудь особенных амбиций. Неужели все эти годы он от нас скрывал свои устремления? Если это так, значит, он гораздо опаснее, чем они думают. Если он в состоянии избежать наказания Чиевой до'Сангва, надеюсь, Гиаберто и остальные сделают все, что в их силах, чтобы выяснить, где он этому научился.
Вода стекала по краям фонтана, бесконечный живой поток, столь похожий на любопытство Агустина, которому не было предела. От волнения он стал грызть ноготь, заметил это и засунул провинившуюся руку в густые черные волосы.
— Гиаберто говорит, что если Андрее умер вследствие какого-то заклинания, то он его не знает, потому что его нет в Фолио.
— Я, естественно. Фолио не читал. И с сожалением узнаю о том, что там могут быть записаны подобные вещи.
Агустин ждал продолжения, но Кабрал больше ничего не сказал. В конце концов, природа не наделила его Даром, а значит, ему не дано познать тайны, заключенные в Фолио, как, впрочем, и те, что передаются устно из поколения в поколение. Кабрал не в состоянии понять, сколь тяжкий груз возложен на плечи Одаренных… Агустин тряхнул головой, ему не понравились собственные размышления, рожденные словами, которые он множество раз слышал от Вьехос Фратос. Если он поверит им, следовательно, должен поверить и в то, что Элейна никогда не станет великим художником. А он знал, что это не так.
Матра эй Фильхо! Где сейчас Элейна? Одна, в Палассо Веррада, рядом с кровожадным чудовищем! Должен же быть какой-нибудь способ ее защитить. В ателиерро даже поговаривали, что неплохо бы найти наемного убийцу! Агустин чувствовал себя таким беспомощным, особенно когда думал о Сарио, — тот, похоже, мог делать все, что пожелает. Эйха! Бедняга Кабрал вынужден сидеть и ждать, что произойдет дальше, — ведь у него нет Дара.
— Ты скучаешь по старым друзьям, грандтио? — спросил мальчик, ему неожиданно пришло в голову, что Кабрал уже древний старик.
"Мне не суждено дожить до таких лет. Я не расстанусь, как Кабрал, со своей семьей и друзьями”.
Улыбка у Кабрала была ласковой и одновременно грустной.
— Я и в самом деле скучаю по друзьям, нинио мейа. Это очень мило с твоей стороны, что ты сидишь тут со мной и пытаешься меня утешить. Но, по правде говоря, я жду гостя.
— Гостя?
Грихальва в последнее время редко выходили из Палассо и еще реже принимали гостей. Пикка, обычно оживленная, переполненная покупателями в предпраздничные дни, была пуста, улицы затихли, жители боялись комендантского часа, введенного Временным Парламентом.
Неожиданно появился старый Дэво, который вел за собой какого-то мужчину. Агустин встал — он был удивлен, увидев посетителя, — Дон Рохарио!
— Мастер Агустин. Доброе утро. Не вставайте, тио, пожалуйста. — Но хотя молодой до'Веррада говорил вежливо, его тон и манеры выдавали крайнее волнение. — Я пришел сразу, как только смог, — продолжал он и стал нервно расхаживать по двору, сначала к задней лестнице, потом к фонтану, обогнул его, остановился, несколько мгновений любовался игрой воды, снова зашагал вокруг дворика.
— У Элейны все в порядке, — сообщил Кабрал. Рохарио не произнес ни слова. Как заметил Агустин, он не столько ходил, сколько заглядывал во все уголки, точно хотел убедиться, что рядом нет никого чужого, что никто ничего не услышит. Все было в порядке — слуги не подметали двор и не поливали цветы. Кабрал коротко кивнул, и Дэво отправился восвояси.
— Мы здесь одни, Рохарио, — успокоил его Кабрал, — Агустину можно доверять. В чем дело, нинио мейа? Рохарио внезапно остановился.
— Нинио мейа, — пробормотал он. Потом уставился на Кабрала, словно собирался что-то у него спросить. Агустину почему-то показалось, будто вот сейчас Рохарио скажет что-то очень безрассудное. — Вы мой дедушка?
Агустин напрягся. Видимо, он ослышался.
— Матра Дольча, — прошептал Кабрал так тихо, что Агустин не был уверен, сорвались ли в действительности эти слова с его губ. — Значит, все открылось. Где ты узнал?
Рохарио начал взволнованно, путано объяснять: Брендисиа, бастарды. Агустин был слишком потрясен, чтобы понять хоть слово из услышанного.
Кабрал похлопал рукой по каменной скамейке.
— Сядь, Рохарио.
Рохарио тяжело, безвольно опустился рядом с ним, теперь он скорее напоминал тряпичную куклу, чем ураган, ворвавшийся во дворик всего несколько минут назад. Наступило тягостное молчание. Солнце, точно потоками воды, заливало вымощенный плитками дворик. Фонтан по-прежнему звонко пел в утренней тишине. Кабрал откашлялся.
Рохарио неожиданно резко повернулся и посмотрел на старика.
— Это правда. Я вижу по вашему лицу.
— Это правда. И это очень длинная история.
Рохарио кивнул, признавая его правоту, он больше не кричал, не шумел. Пораженный Агустин восхищался его выдержкой. И смелостью. Рохарио до'Веррада оказался чи'патро, а вовсе не настоящим до'Веррада. Матра Дольча! А если это так, то, значит, и герцог Ренайо — тоже! Кабрал — отец Ренайо? Даже подумать страшно!
— Расскажите мне, — тихо попросил Рохарио. В уютном дворике, под мелодичную серенаду фонтана Кабрал поведал своему внуку правду.
— Все вышло ненамеренно, — сказал он в заключение. — Мы не стремились к этому, Челла и я. Но я полюбил ее сразу, как только увидел. Эйха, Рохарио, Челла обладала таким удивительным качеством, такой Луса, что даже выше красоты: у нее было верное сердце. Она добровольно и полностью отдала его Арриго, а он швырнул ей этот дар в лицо. — Казалось, Кабрал готов произнести проклятие, но ему удалось сдержаться. — Тебе не следует винить ее за то, что она стала искать… Когда окончательно выяснилось, что Арриго не желает иметь с ней ничего общего, когда она не смогла больше одна справляться со своей болью… Не следует винить ее за то, что она попыталась найти простую, искреннюю любовь такого человека, как я. — Он вздохнул и смахнул слезу со щеки. — То, что у нас родился ребенок — крошка Ренайо, — является самым ценным даром, полученным мною от Матери.
Агустин не мог, глядя на Кабрала, представить себе, что этот добрый, мягкий человек — отец Великого герцога Ренайо. Великий герцог оказался внебрачным сыном, чи'патро Грихальва. Рохарио был потрясен, но, как ни странно, не возмущен. Наконец он сунул руку в карман, вытащил старый листок бумаги и, не говоря ни слова, протянул Кабралу.
Кабрал развернул его, осмотрел со всех сторон.
— Очень старый, — сказал он. — Странно. Похоже на почерк Дионисо Грихальвы. Он был одним из моих учителей, все знали, что у него очень необычная манера письма. Он умер.., при странных обстоятельствах.
— Эти обстоятельства имели отношение к магии, тио? — Голос Рохарио едва заметно дрогнул.
— Почти все тайны Грихальва связаны с магией. — Кабрал поворачивал документ, изучая слова. — Эта сторона понятна, она относится к Марриа до'Фантоме, но другая кажется мне набором бессмысленных слов. — Он протянул листок Агустину.
Мальчик покачал головой.
— Это тза'абские буквы, я видел такие в Фолио. Я их не понимаю.
— Где ты это нашел? — спросил Кабрал.
— В подвале Палассо Юстиссиа, листок был засунут в старую книгу, датированную годом, временем правления Бальтрана Первого и Алехандро. — Рохарио склонил голову набок и долго не сводил глаз с искрящегося на солнце потока воды в фонтане. — Вы и правда мой дедушка?
Поначалу Кабрал ему не ответил. Все трое сидели так неподвижно, что две бабочки опустились на железную кованую спинку скамейки, замерли на мгновение, а потом поднялись в воздух — их трепещущие желтые крылышки напомнили о приближающемся лете. Интересно, что чувствует человек, достигший такого возраста, когда бесконечные обыденные проблемы жизни, радости и трагедии перестают его волновать? Агустин никогда этого не узнает.
Наконец Кабрал спокойно молвил:
— Я и в самом деле отец Ренайо. И твой дедушка. Я очень любил Мечеллу, Рохарио. Она осталась бы верна Арриго, если бы он захотел. Эйха! Я ни о чем не жалею, хотя знаю, что мне следовало сдержать свое сердце. Я не должен был ступать на столь опасный путь. Но нельзя жалеть о пережитом счастье.
Рохарио прикрыл лицо руками. Плечи его задрожали, и Агустин не мог понять, смеется он или плачет. Кабрал положил руку на плечо молодого человека, точно пытался его утешить. Они еще долго сидели молча у фонтана, которому не дано было узнать о том, какая драма только что развернулась у его подножия.
Глава 86
На рассвете пришла служанка подбросить дров в очаг и открыть занавеси. Элейна еще не совсем проснулась и прислушивалась к ее движениям. Потом с негромким стуком закрылась дверь. Элейна встала и надела то же платье и кружевную шаль — расшитую гиацинтами шаль вдовы, — которую накидывала всякий раз, когда разговаривала с Агустином. Наполнив лампу маслом, зажгла фитиль и поставила ее на то самое место на столе, где она стояла всегда. Тщательно расстелила пергамент, чтобы его края были параллельны кромке стола. Села, расправила плечи и засунула край шали за пояс, чтобы та не соскользнула на пол и не испортила заклинание.
Сгустились тени. Освещение изменилось.
— Элейна. — Шепот, лишенный тела голос, прозвучал так близко, что Элейне вдруг захотелось протянуть руку и коснуться брата.
— Агустин, я здесь.
— Будь осторожна. Вчера Вьехос Фратос собрались, чтобы наказать Сарио, но у них ничего не вышло!
Она услышала в его голосе тревогу и страх.
— Ничего не вышло? — переспросила она.
— Чиева до'Сангва не сработала. Сарио защитил себя…
В этот миг в ее комнатку ворвался Сарио. Она с удивлением посмотрела на него, и, встряхнувшись, начала подниматься со стула.
Слишком поздно. Этого короткого, потерянного мгновения оказалось достаточно. Сарио схватил лампу, отшвырнул в сторону стекло и вылил на пергамент горячее масло.
Элейна попыталась остановить его руку, масло брызнуло ей на ладонь. Поздно. Пергамент начал чернеть, и тогда она сорвала с плеч шаль и накрыла пергамент, но изменить ничего не смогла. Злодеяние свершилось!
Ей показалось, что она услышала отчаянный крик Агустина.
Сарио оттолкнул ее от стола.
— Как ты могла предать меня? Ведь я твой учитель! Я выбрал именно тебя. Тебя, а не мальчика с Даром. Я разглядел твой талант и решил взлелеять его, когда никто тобой не интересовался. Как ты могла?
— Убийца! Это же мой Агустин!
Он ударил ее. В ярости Элейна отвесила ему ответную пощечину, но на его щеке даже не осталось красного пятна.
— Канна! — выругался Сарио.
От злости он даже стал плеваться. Схватив Элейну за руку, потащил ее за собой по длинному коридору, ведущему в покои Аласаис. Редкие слуги спешили по своим делам в этот утренний час. Они смотрели на них безмолвно Никто не задавал вопросов Верховному иллюстратору Сарио.
Элейна, еще не оправившаяся от потрясения, шла за Сарио, не сопротивляясь. Горячее масло сожгло написанный кровью рисунок. “Матра Дольча, смилуйся над ним. Ведь он еще ребенок, совсем мальчик, как Твой собственный”.
Аласаис не спала. Она сидела на покрытом шелком диване. Принцесса подняла глаза, когда они вошли, но никак не отреагировала на крик ужаса, вырвавшийся из уст Элейны. Просто продолжала спокойно вышивать. Сарио потащил Элейну дальше, в комнату с единственной дверью.
Втолкнул ее внутрь, закрыл за собой дверь на ключ и остановился, с ненавистью глядя на нее.
— Как они научились говорить через рисунки? Почему меня не поставили об этом в известность?
Да, он настоящее чудовище — его нисколько не беспокоит только что совершенное преступление.
— Это был Агустин! — Из груди Элейны вырвался короткий всхлип. — Он мертв?
— Обожжен наверняка. И скорее всего, мертв. — Сарио пожал плечами. — Ты меня использовала, Элейна. — В его голосе зазвучали печальные нотки. — Я предложил тебе знание, но ты ответила мне черной неблагодарностью! А они!.. Они сохранили такое открытие в тайне от меня, сообщив о нем лишенной Дара женщине!
Элейна не выдержала. Она не могла допустить, чтобы Вьехос Фратос присвоили себе их общее с Агустином открытие.
— Это не их открытие, — с триумфом воскликнула она и по удивленному выражению глаз Сарио поняла, что стрела достигла цели. — Мы с Агустином придумали, что таким способом можно разговаривать друг с другом. И никто другой. Нам не нужно твое Фолио…
— Бассда! — Ярость Сарио заставила Элейну умолкнуть. — Ты? Ты! Лишенная Дара и не имеющая подготовки… — Он коснулся своего Ключа, словно хотел погладить, и на его лице возникло странное выражение. — Подумать только, мне удалось найти всего одного подходящего человека, и тот оказался женщиной!
Однако Сарио взял себя в руки и показал в дальний конец маленькой комнатки, где стояла кровать. Кроме того, тут были стол, стул, два мольберта, краски, закрытый ларец и несколько прислоненных к стене полотен.
— Ты останешься здесь.
— Что вы собираетесь со мной сделать? — На Элейну неожиданно низошло невероятное спокойствие, гнева и страха как не бывало.
Сарио подошел к одному из мольбертов и снял с него покрывало: ее Пейнтраддо. Ему удалось узнать все секреты Элейны: Луса до'Орро в ее глазах и на лице, в руке зажата кисть. Какая прекрасная работа! Во рту у нее появился странный привкус, напоминающий пепел сожженной бумаги. Сарио коснулся своего пальца языком, а потом прижал его к нарисованным губам на портрете.
— Он закончен. Я ничего не могу с тобой сделать, эстудо мейа. Тебе больше не нужно бояться ни иллюстраторов Грихальва, ни меня. Я выполнил свою половину договора, несмотря на то, что ты меня предала. — Он сказал это с обидой, словно мальчишка, жалующийся на какую-то детскую несправедливость. — Если я сожгу картину, чтобы наказать тебя, то погибну.
— Ты убил Агустина, — прошептала она.
Оставалась надежда, что Агустин лишь обожжен. Пергамент не успел загореться по-настоящему. Матра Дольча, помоги ему!
Сарио больше не обращал на нее внимания, он погрузился в свои чудовищные заботы.
— Вчера у меня начали болеть руки, появился жар, но ощущения были такими, словно это происходило не с моим телом. На миг перед глазами все помутилось, но затем прошло. И я понял, они попытались свершить Чиеву до'Сангва. Мне стало ясно, что кто-то меня предал. Но я и представить себе не мог, чтобы кто-то научился разговаривать посредством картины! Я сам должен был до этого додуматься! — Он замолчал, точно к чему-то прислушиваясь, и поспешил к двери.
Ключ повернулся в замке, наступила тишина.
Матра эй Фильхо! Что случилось с Агустином? Элейна бросилась на постель и дала волю слезам.
Прошло какое-то время, прежде чем она немного успокоилась. Ничего. Никого. Ее охватила слабость, она не могла пошевелиться. Может быть, он заключил ее внутри картины. Может быть, воздух стал таким тяжелым, что не дает подняться с кровати. Никакой скорби, лишь краска и полотно, зачарованные границы бытия — навеки и навсегда.
Сгустились тени. Освещение изменилось.
— Элейна. — Шепот, лишенный тела голос, прозвучал так близко, что Элейне вдруг захотелось протянуть руку и коснуться брата.
— Агустин, я здесь.
— Будь осторожна. Вчера Вьехос Фратос собрались, чтобы наказать Сарио, но у них ничего не вышло!
Она услышала в его голосе тревогу и страх.
— Ничего не вышло? — переспросила она.
— Чиева до'Сангва не сработала. Сарио защитил себя…
В этот миг в ее комнатку ворвался Сарио. Она с удивлением посмотрела на него, и, встряхнувшись, начала подниматься со стула.
Слишком поздно. Этого короткого, потерянного мгновения оказалось достаточно. Сарио схватил лампу, отшвырнул в сторону стекло и вылил на пергамент горячее масло.
Элейна попыталась остановить его руку, масло брызнуло ей на ладонь. Поздно. Пергамент начал чернеть, и тогда она сорвала с плеч шаль и накрыла пергамент, но изменить ничего не смогла. Злодеяние свершилось!
Ей показалось, что она услышала отчаянный крик Агустина.
Сарио оттолкнул ее от стола.
— Как ты могла предать меня? Ведь я твой учитель! Я выбрал именно тебя. Тебя, а не мальчика с Даром. Я разглядел твой талант и решил взлелеять его, когда никто тобой не интересовался. Как ты могла?
— Убийца! Это же мой Агустин!
Он ударил ее. В ярости Элейна отвесила ему ответную пощечину, но на его щеке даже не осталось красного пятна.
— Канна! — выругался Сарио.
От злости он даже стал плеваться. Схватив Элейну за руку, потащил ее за собой по длинному коридору, ведущему в покои Аласаис. Редкие слуги спешили по своим делам в этот утренний час. Они смотрели на них безмолвно Никто не задавал вопросов Верховному иллюстратору Сарио.
Элейна, еще не оправившаяся от потрясения, шла за Сарио, не сопротивляясь. Горячее масло сожгло написанный кровью рисунок. “Матра Дольча, смилуйся над ним. Ведь он еще ребенок, совсем мальчик, как Твой собственный”.
Аласаис не спала. Она сидела на покрытом шелком диване. Принцесса подняла глаза, когда они вошли, но никак не отреагировала на крик ужаса, вырвавшийся из уст Элейны. Просто продолжала спокойно вышивать. Сарио потащил Элейну дальше, в комнату с единственной дверью.
Втолкнул ее внутрь, закрыл за собой дверь на ключ и остановился, с ненавистью глядя на нее.
— Как они научились говорить через рисунки? Почему меня не поставили об этом в известность?
Да, он настоящее чудовище — его нисколько не беспокоит только что совершенное преступление.
— Это был Агустин! — Из груди Элейны вырвался короткий всхлип. — Он мертв?
— Обожжен наверняка. И скорее всего, мертв. — Сарио пожал плечами. — Ты меня использовала, Элейна. — В его голосе зазвучали печальные нотки. — Я предложил тебе знание, но ты ответила мне черной неблагодарностью! А они!.. Они сохранили такое открытие в тайне от меня, сообщив о нем лишенной Дара женщине!
Элейна не выдержала. Она не могла допустить, чтобы Вьехос Фратос присвоили себе их общее с Агустином открытие.
— Это не их открытие, — с триумфом воскликнула она и по удивленному выражению глаз Сарио поняла, что стрела достигла цели. — Мы с Агустином придумали, что таким способом можно разговаривать друг с другом. И никто другой. Нам не нужно твое Фолио…
— Бассда! — Ярость Сарио заставила Элейну умолкнуть. — Ты? Ты! Лишенная Дара и не имеющая подготовки… — Он коснулся своего Ключа, словно хотел погладить, и на его лице возникло странное выражение. — Подумать только, мне удалось найти всего одного подходящего человека, и тот оказался женщиной!
Однако Сарио взял себя в руки и показал в дальний конец маленькой комнатки, где стояла кровать. Кроме того, тут были стол, стул, два мольберта, краски, закрытый ларец и несколько прислоненных к стене полотен.
— Ты останешься здесь.
— Что вы собираетесь со мной сделать? — На Элейну неожиданно низошло невероятное спокойствие, гнева и страха как не бывало.
Сарио подошел к одному из мольбертов и снял с него покрывало: ее Пейнтраддо. Ему удалось узнать все секреты Элейны: Луса до'Орро в ее глазах и на лице, в руке зажата кисть. Какая прекрасная работа! Во рту у нее появился странный привкус, напоминающий пепел сожженной бумаги. Сарио коснулся своего пальца языком, а потом прижал его к нарисованным губам на портрете.
— Он закончен. Я ничего не могу с тобой сделать, эстудо мейа. Тебе больше не нужно бояться ни иллюстраторов Грихальва, ни меня. Я выполнил свою половину договора, несмотря на то, что ты меня предала. — Он сказал это с обидой, словно мальчишка, жалующийся на какую-то детскую несправедливость. — Если я сожгу картину, чтобы наказать тебя, то погибну.
— Ты убил Агустина, — прошептала она.
Оставалась надежда, что Агустин лишь обожжен. Пергамент не успел загореться по-настоящему. Матра Дольча, помоги ему!
Сарио больше не обращал на нее внимания, он погрузился в свои чудовищные заботы.
— Вчера у меня начали болеть руки, появился жар, но ощущения были такими, словно это происходило не с моим телом. На миг перед глазами все помутилось, но затем прошло. И я понял, они попытались свершить Чиеву до'Сангва. Мне стало ясно, что кто-то меня предал. Но я и представить себе не мог, чтобы кто-то научился разговаривать посредством картины! Я сам должен был до этого додуматься! — Он замолчал, точно к чему-то прислушиваясь, и поспешил к двери.
Ключ повернулся в замке, наступила тишина.
Матра эй Фильхо! Что случилось с Агустином? Элейна бросилась на постель и дала волю слезам.
Прошло какое-то время, прежде чем она немного успокоилась. Ничего. Никого. Ее охватила слабость, она не могла пошевелиться. Может быть, он заключил ее внутри картины. Может быть, воздух стал таким тяжелым, что не дает подняться с кровати. Никакой скорби, лишь краска и полотно, зачарованные границы бытия — навеки и навсегда.
Глава 87
Было темно. Почему так быстро наступили сумерки? Где она? Элейна села. Заскрипела кровать. Комната показалась незнакомой, смутные очертания медленно перемещались на противоположной стене, мольберты вырисовывались, словно непристойные человеческие фигуры, выставившие ноги и огромные животы.
Элейна вспомнила. Ей пришлось закрыть глаза, потому что возникшие образы ослепили ее, будто кто-то включил в темноте лампу. Она спала, в то время как умирал Агустин, если смерть не настигла его раньше. Матра эй Фильхо! Ее любимый Агустин. Элейна с трудом сдержала рвавшееся из груди рыдание. Услышала, как повернулся в замке ключ.
Она успела встать, когда дверь распахнулась и в комнату вошел Сарио. В одной руке он держал лампу, в другой поднос с обедом: баранина, хлеб, овощи и рыба в чесночном соусе с таким сильным ароматом, что Элейна почувствовала его через всю комнату. А еще он принес бутылку белого вина, дабы утопить ее горе.
Элейна ела, отказываться было глупо. Тишина окутывала ее, как толстый слой краски, наложенный на холст, чтобы скрыть нарисованную на нем картину. Когда Сарио ушел, забрав лампу и поднос, стало так темно, что ей пришлось снова лечь. Он явно не хотел оставлять ей огонь: ведь Элейна могла попытаться отомстить ему и сжечь какое-нибудь из его заколдованных произведений — в надежде причинить боль. Если бы у нее появилась такая возможность той ночью, она воспользовалась бы ею не задумываясь.
Утром Сарио вернулся с булочками, овечьим сыром и чаем. И смутил ее, окинув пристальным взглядом.
— Я предоставляю тебе выбор, — наконец заговорил он. — Не могу спокойно смотреть, как умирает талант — в тебе, которая должна была родиться с Даром. Я буду продолжать тебя учить, если ты захочешь.
— Никогда! Никогда я не соглашусь брать уроки у чудовища, убившего моего брата!
Сарио кротко вздохнул. Теперь, при свете дня, он казался таким серьезным и разумным.
— Я верю в твой талант, Элейна. А кто еще? Кто научит тебя тому, что ты стремишься узнать?
По правде говоря, никто.
Сарио принес карандаши и бумагу. Подошел к окну. Внизу, во дворе, начали распускаться кровавые цветы. Шесть дней до Кануна Миррафлорес. Он начал рисовать.
Этот человек разбил ее жизнь и расправился с любимым братом.
Элейна отвернулась и села на кровать, зажав ладони меж коленей, чтобы руки не выдали ее волнения. Через некоторое время, не проронив ни единого слова извинений или упреков, Сарио ушел и запер за собой дверь.
Однако днем он явился снова.
— Только я в состоянии раскрыть перед тобой все секреты иллюстраторов, — сказал он.
— Вы убили Агустина, — прошептала она. Все секреты. Матра Дольча, защити меня от искушения! Сарио снова направился к окну и стал рисовать. Элейна слегка повернулась в его сторону, чтобы видеть со спины его фигуру и уверенные движения рук. Она встала, но не для того, чтобы смотреть на него. Сарио — самое настоящее чудовище. И так много всего знает.
Элейна приблизилась на два шага. Он продолжал работать, делая вид, что не замечает ее. Как ему удается положить штрихи таким образом, что лепестки принимают столь удивительный оттенок красного?
Матра эй Фильхо, наверное, она сама чудовище. В этот миг Элейна поняла, что не может противиться Сарио, и ненавидела себя за это. И попросила карандаш и бумагу.
Он провел с ней весь день до самого вечера. Видимо, Ренайо находился под его полным контролем, и Сарио не нужно было постоянно следить за Великим герцогом. Слуга принес ужин. Сарио удалился, только когда сгустились сумерки. Он закрыл все краски и кисти и оставил Элейну без лампы. Однако еще не совсем стемнело.
И она принялась исследовать свою темницу. На одном из мольбертов по-прежнему стоял ее портрет, светотени играли на черных волосах и зрачках глаз. Простая красота картины вызвала слезы, они полились сильнее, когда Элейна заметила, что по краю Пейнтрадцо идет изысканный узор из Золотых Ключей. Они оба чудовища. Ей не следует об этом забывать! Элейна с трудом отвела взгляд.
На другом мольберте она увидела портрет Ренайо. Множество этюдов, сделанных с придворных и слуг, устилали пол — ненужные отходы, и все же каждый из них кричал о гении Сарио. Элейна приложила ухо к замочной скважине, но ничего не услышала. Тогда она стала изучать полотна, прислоненные к стене. Нашла наполовину законченный портрет Эдоарда. И почти завершенный портрет Беатрис. Несколько пейзажей, старая усадьба — Элейна не смогла ее узнать, и трогательная акварель в светлых тонах, на которой был изображен умытый дождем двор.
В самом темном углу лицом к стене стояли три большие картины. Элейна осторожно перевернула их.
Матра Дольча! Первая — великолепный портрет Андрее Грихальвы. Элейна разглядела искусно наложенные тайные письмена — впрочем, прочитать их она не сумела. Сарио еще не успел ее этому научить. Но она догадалась, что они означали.
Кипарисы символизируют Смерть.
Рядом Элейна обнаружила портрет Никойо Грихальвы. На нем почти не было тайнописи, но на груди виднелось кроваво-красное пятнышко, похожее на след от булавочного укола.
Последнее полотно оказалось самым большим. Элейна отодвинула остальные в сторону и развернула свою последнюю находку. Уже почти совсем стемнело. Сначала она не могла ничего разобрать из-за того, что центр картины занимала какая-то странная клякса.
Комната, бедная, практически голая, возможно, на верхнем этаже, поскольку потолок чуть скошен, дощатый пол. Несколько скромных предметов мебели и кровать, вроде той, что стоит в ее темнице. Клякса при более внимательном осмотре оказалась вовсе не кляксой, а серой человеческой фигурой.
Элейна вспомнила. Ей пришлось закрыть глаза, потому что возникшие образы ослепили ее, будто кто-то включил в темноте лампу. Она спала, в то время как умирал Агустин, если смерть не настигла его раньше. Матра эй Фильхо! Ее любимый Агустин. Элейна с трудом сдержала рвавшееся из груди рыдание. Услышала, как повернулся в замке ключ.
Она успела встать, когда дверь распахнулась и в комнату вошел Сарио. В одной руке он держал лампу, в другой поднос с обедом: баранина, хлеб, овощи и рыба в чесночном соусе с таким сильным ароматом, что Элейна почувствовала его через всю комнату. А еще он принес бутылку белого вина, дабы утопить ее горе.
Элейна ела, отказываться было глупо. Тишина окутывала ее, как толстый слой краски, наложенный на холст, чтобы скрыть нарисованную на нем картину. Когда Сарио ушел, забрав лампу и поднос, стало так темно, что ей пришлось снова лечь. Он явно не хотел оставлять ей огонь: ведь Элейна могла попытаться отомстить ему и сжечь какое-нибудь из его заколдованных произведений — в надежде причинить боль. Если бы у нее появилась такая возможность той ночью, она воспользовалась бы ею не задумываясь.
Утром Сарио вернулся с булочками, овечьим сыром и чаем. И смутил ее, окинув пристальным взглядом.
— Я предоставляю тебе выбор, — наконец заговорил он. — Не могу спокойно смотреть, как умирает талант — в тебе, которая должна была родиться с Даром. Я буду продолжать тебя учить, если ты захочешь.
— Никогда! Никогда я не соглашусь брать уроки у чудовища, убившего моего брата!
Сарио кротко вздохнул. Теперь, при свете дня, он казался таким серьезным и разумным.
— Я верю в твой талант, Элейна. А кто еще? Кто научит тебя тому, что ты стремишься узнать?
По правде говоря, никто.
Сарио принес карандаши и бумагу. Подошел к окну. Внизу, во дворе, начали распускаться кровавые цветы. Шесть дней до Кануна Миррафлорес. Он начал рисовать.
Этот человек разбил ее жизнь и расправился с любимым братом.
Элейна отвернулась и села на кровать, зажав ладони меж коленей, чтобы руки не выдали ее волнения. Через некоторое время, не проронив ни единого слова извинений или упреков, Сарио ушел и запер за собой дверь.
Однако днем он явился снова.
— Только я в состоянии раскрыть перед тобой все секреты иллюстраторов, — сказал он.
— Вы убили Агустина, — прошептала она. Все секреты. Матра Дольча, защити меня от искушения! Сарио снова направился к окну и стал рисовать. Элейна слегка повернулась в его сторону, чтобы видеть со спины его фигуру и уверенные движения рук. Она встала, но не для того, чтобы смотреть на него. Сарио — самое настоящее чудовище. И так много всего знает.
Элейна приблизилась на два шага. Он продолжал работать, делая вид, что не замечает ее. Как ему удается положить штрихи таким образом, что лепестки принимают столь удивительный оттенок красного?
Матра эй Фильхо, наверное, она сама чудовище. В этот миг Элейна поняла, что не может противиться Сарио, и ненавидела себя за это. И попросила карандаш и бумагу.
Он провел с ней весь день до самого вечера. Видимо, Ренайо находился под его полным контролем, и Сарио не нужно было постоянно следить за Великим герцогом. Слуга принес ужин. Сарио удалился, только когда сгустились сумерки. Он закрыл все краски и кисти и оставил Элейну без лампы. Однако еще не совсем стемнело.
И она принялась исследовать свою темницу. На одном из мольбертов по-прежнему стоял ее портрет, светотени играли на черных волосах и зрачках глаз. Простая красота картины вызвала слезы, они полились сильнее, когда Элейна заметила, что по краю Пейнтрадцо идет изысканный узор из Золотых Ключей. Они оба чудовища. Ей не следует об этом забывать! Элейна с трудом отвела взгляд.
На другом мольберте она увидела портрет Ренайо. Множество этюдов, сделанных с придворных и слуг, устилали пол — ненужные отходы, и все же каждый из них кричал о гении Сарио. Элейна приложила ухо к замочной скважине, но ничего не услышала. Тогда она стала изучать полотна, прислоненные к стене. Нашла наполовину законченный портрет Эдоарда. И почти завершенный портрет Беатрис. Несколько пейзажей, старая усадьба — Элейна не смогла ее узнать, и трогательная акварель в светлых тонах, на которой был изображен умытый дождем двор.
В самом темном углу лицом к стене стояли три большие картины. Элейна осторожно перевернула их.
Матра Дольча! Первая — великолепный портрет Андрее Грихальвы. Элейна разглядела искусно наложенные тайные письмена — впрочем, прочитать их она не сумела. Сарио еще не успел ее этому научить. Но она догадалась, что они означали.
Кипарисы символизируют Смерть.
Рядом Элейна обнаружила портрет Никойо Грихальвы. На нем почти не было тайнописи, но на груди виднелось кроваво-красное пятнышко, похожее на след от булавочного укола.
Последнее полотно оказалось самым большим. Элейна отодвинула остальные в сторону и развернула свою последнюю находку. Уже почти совсем стемнело. Сначала она не могла ничего разобрать из-за того, что центр картины занимала какая-то странная клякса.
Комната, бедная, практически голая, возможно, на верхнем этаже, поскольку потолок чуть скошен, дощатый пол. Несколько скромных предметов мебели и кровать, вроде той, что стоит в ее темнице. Клякса при более внимательном осмотре оказалась вовсе не кляксой, а серой человеческой фигурой.