Страница:
Элейна наклонилась пониже. И почувствовала запах мирта. “Говорящий с мертвыми”. Фигура была "женская.
С отчаянно бьющимся сердцем Элейна отступила на шаг. Неужели именно так Сарио прячет людей в свои картины? Сначала рисует комнату, а потом заключает в ней тело жертвы? И с ней он намеревается поступить таким же образом?
Моронна! Портрету Сааведры более трехсот лет. Нынешний Сарио не мог его написать. Это так же невозможно, как синие розы. Однако.., два Сарио Грихальва стали Верховными иллюстраторами — этот и тот. Элейна видела автопортрет первого Сарио — красивый, с темными глазами и смуглой кожей. Он совсем не походил на этого Сарио, типичного Грихальва, кровь чи'патро уже не была столь густой.
И все же.., если этот Сарио узнал о существовании подобного заклинания, почему бы ему не попробовать его в деле?
Если бы только у нее была лампа! Элейна снова начала пристально всматриваться в картину. Кажется, она заметила золотую прядь волос? А вот и еще одна. У этой женщины светлые волосы. Во веем дворце только две блондинки — принцесса Аласаис и ее горничная из Гхийаса.
Смешно.
Однако Элейна аккуратно поставила картины на место, чтобы Сарио не догадался, что она их трогала.
На следующий день, когда он пришел на очередной урок, Элейна задавала ему лишь очевидные вопросы.
— Откуда вы столько знаете, мастер Сарио? Он мягко улыбнулся.
— Я прожил долгую жизнь.
От его тихих слов по телу Элейны пробежала дрожь, хотя двор под ними был залит яркими лучами солнца. Ожившая, сошедшая с холста принцесса. Молодой человек, который прожил долгие столетия. Эти фантазии казались абсурдными в ясном свете дня.
Но даже солнце не смогло прогнать из ее сердца холод.
Как и Сааведра, она стала пленницей. Один день сменялся другим. Ничего не происходило. Сарио проводил с ней долгие часы. Матра Дольча, он удивительный художник. Он так много знает.
"Сарио — убийца, а я ничуть не лучше, потому что не смогла отвергнуть его предложение. Агустин, прости меня”.
И Агустин простил бы Элейну. Она плакала и молилась, чтобы он выжил.
Наступило утро Миррафлорес, и неожиданно распустились цветы — белые, пенные на кустах и кроваво-красные на клумбах. Служанки в свежих платьях разбрасывают лепестки по дорожкам, а Тимарра до'Веррада провела все утро с принцессой Аласаис, выбирая растения и молодые листики, а потом смешивая их с пряностями, чтобы приготовить сухие ароматические вещества.
Сарио появился сразу после того, как прозвучал обеденный гонг.
— Любопытные новости, — весело сообщил он, словно в очередной раз принес последние сплетни. — Ассамблея Временного Парламента приняла конституцию, которая будет в течение ближайших двух или трех дней представлена Великому герцогу Ренайо как высочайшее достижение вместе с заявлением, что они собираются объявить выборы в Парламент.
Под мышкой он держал свернутую бумагу для рисования. Элейна взяла листы, разгладила и положила на стол.
— Что это такое?
— Рохарио до'Веррада. Наконец-то я его увидел. Теперь он влиятельный член Парламента. Если выборы в следующем месяце действительно состоятся, его почти наверняка изберут. — Сарио рассмеялся. — До'Веррада заседает вместе с простолюдинами!
— А что вы собираетесь делать? — дерзко спросила Элейна. Потом, не в силах справиться с собой, схватила карандаш и добавила несколько штрихов к рисунку. — Это не правильно. Вот так, неужели вы сами не видите? В нем есть сила, которую вы не сумели показать.
Наступило молчание. Она подняла глаза на Сарио” — вдруг поняв, что впервые поправила своего учителя.
Он вырвал карандаш из ее руки, склонился над наброском и.., ничего не сделал. Просто молча смотрел на рисунок.
Наконец он выпрямился.
— Я вижу. — Его лицо сохраняло непроницаемое выражение. — Матра Дольча! — воскликнул он так, словно забыл о присутствии Элейны. — Чтобы за все эти годы я нашел только одного, и тот оказался лишенной Дара женщиной! Тебе, я полагаю, это покажется забавным, милая.
Элейна покраснела, но тут же поняла, что он обращался не к ней. Тогда к кому? При каких обстоятельствах она слышала такой же голос?
"Еще не пришло время освободить тебя, любимая”. Любимая… Сааведра.
Конечно.
Сарио прислушался к чему-то и быстро ушел, но дверь за собой запереть не забыл. Весь этот долгий день Элейна провела одна, размышляя о живой женщине, заключенной внутри картины.
Когда на двор опустились сумерки, а в ее комнате начали сгущаться тени, Элейна услышала далекое пение — нежными голосами санктас пели Гимн Цветению, пели для девочек, ставших девушками.
«Матра Дольча, смилуйся над Агустином. Ведь каждая девушка рано или поздно становится женщиной, пожалуйста, он тоже имеет право на жизнь, на жизнь мужчины… Какой бы она ни была… Иллюстратор не может иметь детей, да и умереть ему суждено молодым… Не все равно, пожалуйста, сжалься над ним, Матра Дольча!»
В замке повернулся ключ. Слегка приоткрылась дверь.
— Нет! — закричал Сарио. — Нет! Я запрещаю! Послышался слабый голос Великого герцога Ренайо:
— Я.., я думаю, вам следует послушать Верховного иллюстратора Сарио. Да, я так считаю. Но, по правде говоря, Сарио, вы должны признать.., традиции.., для молодой женщины сидеть взаперти.., как мы можем отказать в просьбе достойным санктас?
Чья-то уверенная рука решительно распахнула дверь. Конечно! Грихальва не имеют власти над екклезией. На пороге появилась Беатрис и три санктас в мантильях, источавших аромат розовой воды. За ними стояли энергичный Сарио и бледный, потерявший всякую уверенность в себе Великий герцог. Их сопровождала стража, но никто из солдат не осмеливался поднять руку на пожилых санктас, чьи лица и руки были покрыты глубокими морщинами, а с плеч ниспадали накрахмаленные белые одежды.
— Пойдем, ниниа, — сказала одна из них.
Другая взяла Элейну за руку и вывела из комнаты, словно она была не взрослой женщиной, а малым ребенком. Сарио ругался. Улыбка Беатрис стала еще прелестнее. И она шла за ними, а санктас сильными чистыми голосами пели гимн “Кровь Матери дает нам жизнь”. Во дворе их ждала карета с кучером. Беатрис помогла санктас занять задние сиденья.
— Портрет… — воскликнула Элейна, приходя в себя. Только сейчас она сообразила, что и в самом деле спасена.
— Он здесь.
— Не копия…
— То, что тебе нужно, — здесь. Элейна, садись! Нам надо спешить. Элейна села в экипаж, но никак не могла прийти в себя. Карета с грохотом покатила по скрытому аркой туннелю, ведущему к задним воротам. Благодаря присутствию санктас им разрешили выехать из Палассо, а потом пропустили через баррикады, превратившие улицы Мейа-Суэрты в настоящий лабиринт. Впрочем, настроение в этот день у всех было радостным и праздничным.
— Нового цветения вам, благословенные санктас! — закричала стайка девушек, когда карета проезжала мимо.
Санктас благословили их. Карета двинулась дальше. Из гостиниц и домов доносились пение и смех.
— Почему все так счастливы? — спросила Элейна. От обретенной свободы у нее слегка кружилась голова. Перед глазами все еще стояли выбеленные стены комнатки, в которой ее держал Сарио, и бесконечные портреты в Галиерре.
— Скоро снова соберется Парламент, — сказала старейшая санкта. — Они счастливы, потому что Матра благословила их.
— Вы так думаете? — проявила любопытство Беатрис. — Нас ждут большие перемены.
— Так говорит Матра: все, чего касается ее рука, расцветает под ее благостью.
— Даже Сарио Грихальва? — пробормотала Элейна. Беатрис наклонилась к Элейне и прошептала ей на ухо:
— Вы любовники?
Элейна содрогнулась. Разве их не связывает нечто большее, чем узы плоти? Но об этом она не могла говорить даже с Беатрис — ей было невыносимо стыдно.
— Почему санктас решили нам помочь? — спросила она, не ответив на вопрос сестры. — Они не жалуют Грихальва, а ты — любовница. Они же всегда восставали против такого положения вещей.
— Я их попросила. Что бы они обо мне ни думали, санктас полны сострадания.
Наконец они подъехали к освещенным факелами воротам Палассо Грихальва. Им навстречу выбежали слуги, под руководством Беатрис забрали огромный портрет, завернутый в покрывало, и унесли внутрь. Беатрис искренне поблагодарила санктас. Они благословили ее, и карета укатила в ночь.
Элейна и Беатрис торопливо зашагали к центральному двору. Впереди пылали факелы, их мерцающее пламя разгоняло мрак. У входа в большой зал стояла женщина. Она взглянула на них и стремительно шагнула навстречу.
— Беатрис! Благодарение Матре, ты приехала! — Это была их мать. Элейна собралась с силами. — Элейна! Матра эй Фильхо, наши молитвы услышаны. Мой несчастный малыш спрашивал о тебе. — Диониса взяла Элейну за руку и повела за собой.
Мать выглядела уставшей и измученной. Элейна покорно последовала за ней, пораженная изменениями, происшедшими с Дионисой. Беатрис чуть-чуть от них отстала.
Вскоре они вошли в небольшую боковую комнату. Отвратительный запах гниющей плоти перебивал все остальные. Не говоря ни слова, Диониса протянула дочерям носовые платки. Элейна прикрыла нос. Беатрис решительно подошла к кровати.
К Агустину.
Возле постели на коленях стояла санкта и молилась. Элейне было достаточно одного взгляда на обгоревшие руки, лицо и закрытые глаза — Агустин забылся беспокойным сном — и глотка спертого воздуха, чтобы пожелать только одного; скорейшей кончины своего несчастного брата. Ее платок уже промок от слез.
Санкта посмотрела на Беатрис, опустившуюся рядом с ней на колени, кивнула и повернулась к Элейне.
— Вы его старшая сестра? Он спрашивал о вас, но я дала ему снотворное. Надеюсь, он проспит много часов, я молюсь об этом.
— Еще есть надежда? — севшим голосом спросила Элейна.
— Нет. Мне очень жаль.
— Я останусь, — сказала Беатрис. — Ты знаешь, куда тебе нужно идти, Элейнита?
— Да. — Элейна вышла из комнаты. Мать последовала за ней.
— Правда ли, что Сарио убил Андрее? — осторожно спросила Диониса. Казалось, она боится услышать правду.
— Да. Я должна идти к Вьехос Фратос.
К ужасу Элейны, мать согласилась без всяких возражений. Она молча вернулась в комнату Агустина.
Элейна по лестнице поднялась в ателиерро. “Чудовище. Чудовище. Чудовище”. Каждое слово совпадало с каждым новым шагом, с каждой новой ступенькой. “И я ничуть не лучше, раз согласилась у него учиться”.
По приказу дяди Дамиано впустил Элейну. Иллюстраторы стояли вокруг портрета Сааведры, рассматривали детали и спорили между собой. Их осталось так мало. И они казались такими слабыми, особенно по сравнению с силой, исходившей от Сарио. Ничего удивительного в том, что он презирает их. Ничего удивительного в том, что он хочет восстановить былое могущество Грихальва.
"Эйха! Скоро ты начнешь их убивать по приказу Сарио”.
— Вы видите тайнопись? — спросила Элейна. Они заворчали, но пропустили ее к портрету. — Вот здесь начинается узор… Где Кабрал?
— Он не обладает Даром, — мрачно ответил Гиаберто.
— И я не обладаю Даром. Он здесь самый старший. Именно его воспоминания о портрете заставили вас увидеть правду, разве не так?
Иллюстраторы были настолько деморализованы, что не стали возражать и послали Дамиано за Кабралом. Как только он ушел, споры возобновились. Никто не хотел признавать ужасной правды.
— Но людей невозможно заталкивать в картины и вынимать их оттуда! — запротестовал Тосио. — -Так не бывает. Наверное, он написал этот портрет для того, чтобы заставить ее покинуть Тайра-Вирте.
— Нет. — Гиаберто покачал головой. — Элейна права. Здесь записаны именно запирающие заклинания, а не какие-то другие. Дамиано десять дней работал с архивами и нашел описание, сделанное во времена Коссимио Первого. Сааведра действительно переместилась с одного места на другое — внутри картины.
Один лишь Тосио что-то проворчал себе под нос. Остальные, судя по их потрясенным лицам, уже поверили.
— Но если Сааведра и в самом деле жива, — продолжал Гиаберто, — то что нужно сделать для ее освобождения?
— Я самым тщательным образом изучила портрет, — ответила Элейна. — Дверь кажется мне знакомой.
В этот момент вернулся Дамиано и привел с собой Кабрала. Старик долго смотрел на Сааведру — он явно испытывал какие-то чувства, но не пожелал поделиться своими мыслями с остальными. После длительного молчания Кабрал покачал головой, как служанка, снимающая метлой паутину.
— Да, мне знакома эта дверь. Мне тоже кажется, что я видел ее где-то в Палассо.
— Давайте попытаемся ее найти, — предложил Гиаберто. Они направились в старую часть здания по древним коридорам с деревянными полами, рассохшимися от времени. Здесь жили слуги или находились кладовые. Вскоре впереди они увидели смутные очертания лестницы, ведущей в один из коридоров с побеленными стенами, покрывшимися за долгие годы серой пылью.
— Странно, — пробормотал Гиаберто. — Я думал, что хорошо знаю весь Палассо, но здесь никогда не был.
Первый раз они прошли мимо — хотя как такое могло произойти, если дверь находилась перед ними? Лишь волшебство могло быть причиной их временной слепоты. Обычная дверь и в то же время совсем необычная: старое полированное красное дерево со щеколдой из кованого железа, а по краю выписаны магические значки и многочисленные железные пластины.
Кабрал толкнул дверь. Оказалось, она не заперта на замок. Для тех, кто не знал о ней, она попросту не существовала. Элейна содрогнулась от мысли, что никто, кроме Сарио, понятия о ней не имел целых триста с лишним лет.
Они вошли. Внутри пыль лежала таким толстым слоем, что на полу остались глубокие следы от их ног. Элейна медленно поворачивалась, осматривая комнату. Несмотря на грязь и запустение, она узнала детали, виденные ею на картине: окно, туалетный столик, свечу и масляную лампу, стоящее на мольберте зеркало; покрытое густым слоем пыли, оно ничего не отражало. Не хватало только инкрустированной самоцветами книги и женщины.
— Портрет был написан здесь, — с благоговением, еле слышно сказал Гиаберто. — Может быть, тут была ее комната? Возможно, нам нужно привести ее в порядок, чтобы освободить Сааведру?
Кабрал провел пальцем по столику, и в воздух поднялись тучи пылинок.
Элейна чихнула.
— А не могли бы вы.., написать другую сторону двери и.., освобождающее заклятие, чтобы Сааведра смогла открыть ее? Разве она не пытается это сделать?
— Матра Дольча, — пробормотал Гиаберто, поворачиваясь к Элейне. — Конечно! Вероятно, не потребуется ничего более сложного. Тебе следовало родиться с Даром, ниниа мейа.
Элейна отпрянула от него.
— Прошу прощения, — поспешно сказал Гиаберто. — Не сердись, Элейна.
— Вы не имели в виду ничего плохого, тио.
— Пойдем, Элейнита. — Кабрал взял ее за руку. Вместе они вернулись в ателиерро.
Как Премио Фрато Гиаберто начал срочно отдавать распоряжения.
— Я возьму весь риск на себя, — заверил он, — потому что остальные должны сохранить силу, если меня постигнет неудача.
Элейна наблюдала за приготовлениями. Разве могла она себе представить, что станет свидетелем столь неординарного предприятия! Гиаберто взял ланцет, нагрел его в пламени свечи и, сделав надрез на руке, смешал краски с собственной кровью… Однако в воздухе не заклубился волшебный туман — впрочем, Элейна и не ждала ничего подобного. Краски выглядели точно так же, как и раньше. Гиаберто добавил туда свои слезы, слюну и мутную жидкость из заранее приготовленного флакона.
В ателиерро нашлось множество подходящих деревянных панелей. Они выбрали дубовую и прислонили к стене, потому что она была слишком большая, чтобы ставить ее на мольберт. По памяти Гиаберто нарисовал контуры двери, Элейна и Кабрал помогали ему советами. Потом он взялся за краски, и с первой попытки, на фоне выбеленной стены, перед ними возникла старая дверь из красного дерева, окованная железными пластинами с волшебными знаками, идущими по краю. И еще он вплел в рисунок символы, которые Элейна знала: лесной орех — Знание, лист плакучей ивы — Свобода, розмарин — Память.
Пробил колокол, возвещающий о наступлении полуночи и Миррафлорес, месяца цветения, плодородия и возрождения. Краска еще не успела просохнуть, а Гиаберто уже вплетал тончайшие узоры тайнописи — следы птицы на болотном песке, линии на ладони: “Чар больше нет. Приходит свобода”.
Над крышами домов забрезжил рассвет, когда Гиаберто нанес последний мазок и отступил назад.
— Матра эй Фильхо! — послышался шепот Кабрала.
Движения еще не было, но они почувствовали некое изменение, перемещение воздуха.
Дверь открыта!
Комната на огромном портрете оставалась неизменной во всех деталях. За исключением одной — она была пуста, словно в ней никогда никто и не находился. Гиаберто опустился на стул как раз в тот момент, когда щеколда на его картине отодвинулась.
Дверь открылась. Женщина осторожно переступила через невидимый порог и вошла в ателиерро. Она стояла и смотрела на них моргая — ее глаза еще не привыкли к новому освещению. Она поднесла руку к горлу, словно пыталась сказать что-то, но не могла произнести ни звука. Неуверенно подошла к стене и провела пальцами по гладкой деревянной поверхности. Потом медленно повернулась, шурша пышными пепельно-розовыми юбками, и огляделась по сторонам. Наконец подошла к Элейне, коснулась ее руки, платья, ленты на поясе. Руки у женщины оказались прохладными, но, вне всякого сомнения, она была живая.
— Тебя зовут Элейна. — Она говорила с необычным акцентом; какого Элейне никогда не приходилось слышать. — Я видела, как ты рисовала, и слышала, как ты говорила со мной. Меня зовут Сааведра. Сколько времени прошло?
Глава 88
С отчаянно бьющимся сердцем Элейна отступила на шаг. Неужели именно так Сарио прячет людей в свои картины? Сначала рисует комнату, а потом заключает в ней тело жертвы? И с ней он намеревается поступить таким же образом?
Моронна! Портрету Сааведры более трехсот лет. Нынешний Сарио не мог его написать. Это так же невозможно, как синие розы. Однако.., два Сарио Грихальва стали Верховными иллюстраторами — этот и тот. Элейна видела автопортрет первого Сарио — красивый, с темными глазами и смуглой кожей. Он совсем не походил на этого Сарио, типичного Грихальва, кровь чи'патро уже не была столь густой.
И все же.., если этот Сарио узнал о существовании подобного заклинания, почему бы ему не попробовать его в деле?
Если бы только у нее была лампа! Элейна снова начала пристально всматриваться в картину. Кажется, она заметила золотую прядь волос? А вот и еще одна. У этой женщины светлые волосы. Во веем дворце только две блондинки — принцесса Аласаис и ее горничная из Гхийаса.
Смешно.
Однако Элейна аккуратно поставила картины на место, чтобы Сарио не догадался, что она их трогала.
На следующий день, когда он пришел на очередной урок, Элейна задавала ему лишь очевидные вопросы.
— Откуда вы столько знаете, мастер Сарио? Он мягко улыбнулся.
— Я прожил долгую жизнь.
От его тихих слов по телу Элейны пробежала дрожь, хотя двор под ними был залит яркими лучами солнца. Ожившая, сошедшая с холста принцесса. Молодой человек, который прожил долгие столетия. Эти фантазии казались абсурдными в ясном свете дня.
Но даже солнце не смогло прогнать из ее сердца холод.
Как и Сааведра, она стала пленницей. Один день сменялся другим. Ничего не происходило. Сарио проводил с ней долгие часы. Матра Дольча, он удивительный художник. Он так много знает.
"Сарио — убийца, а я ничуть не лучше, потому что не смогла отвергнуть его предложение. Агустин, прости меня”.
И Агустин простил бы Элейну. Она плакала и молилась, чтобы он выжил.
Наступило утро Миррафлорес, и неожиданно распустились цветы — белые, пенные на кустах и кроваво-красные на клумбах. Служанки в свежих платьях разбрасывают лепестки по дорожкам, а Тимарра до'Веррада провела все утро с принцессой Аласаис, выбирая растения и молодые листики, а потом смешивая их с пряностями, чтобы приготовить сухие ароматические вещества.
Сарио появился сразу после того, как прозвучал обеденный гонг.
— Любопытные новости, — весело сообщил он, словно в очередной раз принес последние сплетни. — Ассамблея Временного Парламента приняла конституцию, которая будет в течение ближайших двух или трех дней представлена Великому герцогу Ренайо как высочайшее достижение вместе с заявлением, что они собираются объявить выборы в Парламент.
Под мышкой он держал свернутую бумагу для рисования. Элейна взяла листы, разгладила и положила на стол.
— Что это такое?
— Рохарио до'Веррада. Наконец-то я его увидел. Теперь он влиятельный член Парламента. Если выборы в следующем месяце действительно состоятся, его почти наверняка изберут. — Сарио рассмеялся. — До'Веррада заседает вместе с простолюдинами!
— А что вы собираетесь делать? — дерзко спросила Элейна. Потом, не в силах справиться с собой, схватила карандаш и добавила несколько штрихов к рисунку. — Это не правильно. Вот так, неужели вы сами не видите? В нем есть сила, которую вы не сумели показать.
Наступило молчание. Она подняла глаза на Сарио” — вдруг поняв, что впервые поправила своего учителя.
Он вырвал карандаш из ее руки, склонился над наброском и.., ничего не сделал. Просто молча смотрел на рисунок.
Наконец он выпрямился.
— Я вижу. — Его лицо сохраняло непроницаемое выражение. — Матра Дольча! — воскликнул он так, словно забыл о присутствии Элейны. — Чтобы за все эти годы я нашел только одного, и тот оказался лишенной Дара женщиной! Тебе, я полагаю, это покажется забавным, милая.
Элейна покраснела, но тут же поняла, что он обращался не к ней. Тогда к кому? При каких обстоятельствах она слышала такой же голос?
"Еще не пришло время освободить тебя, любимая”. Любимая… Сааведра.
Конечно.
Сарио прислушался к чему-то и быстро ушел, но дверь за собой запереть не забыл. Весь этот долгий день Элейна провела одна, размышляя о живой женщине, заключенной внутри картины.
Когда на двор опустились сумерки, а в ее комнате начали сгущаться тени, Элейна услышала далекое пение — нежными голосами санктас пели Гимн Цветению, пели для девочек, ставших девушками.
«Матра Дольча, смилуйся над Агустином. Ведь каждая девушка рано или поздно становится женщиной, пожалуйста, он тоже имеет право на жизнь, на жизнь мужчины… Какой бы она ни была… Иллюстратор не может иметь детей, да и умереть ему суждено молодым… Не все равно, пожалуйста, сжалься над ним, Матра Дольча!»
В замке повернулся ключ. Слегка приоткрылась дверь.
— Нет! — закричал Сарио. — Нет! Я запрещаю! Послышался слабый голос Великого герцога Ренайо:
— Я.., я думаю, вам следует послушать Верховного иллюстратора Сарио. Да, я так считаю. Но, по правде говоря, Сарио, вы должны признать.., традиции.., для молодой женщины сидеть взаперти.., как мы можем отказать в просьбе достойным санктас?
Чья-то уверенная рука решительно распахнула дверь. Конечно! Грихальва не имеют власти над екклезией. На пороге появилась Беатрис и три санктас в мантильях, источавших аромат розовой воды. За ними стояли энергичный Сарио и бледный, потерявший всякую уверенность в себе Великий герцог. Их сопровождала стража, но никто из солдат не осмеливался поднять руку на пожилых санктас, чьи лица и руки были покрыты глубокими морщинами, а с плеч ниспадали накрахмаленные белые одежды.
— Пойдем, ниниа, — сказала одна из них.
Другая взяла Элейну за руку и вывела из комнаты, словно она была не взрослой женщиной, а малым ребенком. Сарио ругался. Улыбка Беатрис стала еще прелестнее. И она шла за ними, а санктас сильными чистыми голосами пели гимн “Кровь Матери дает нам жизнь”. Во дворе их ждала карета с кучером. Беатрис помогла санктас занять задние сиденья.
— Портрет… — воскликнула Элейна, приходя в себя. Только сейчас она сообразила, что и в самом деле спасена.
— Он здесь.
— Не копия…
— То, что тебе нужно, — здесь. Элейна, садись! Нам надо спешить. Элейна села в экипаж, но никак не могла прийти в себя. Карета с грохотом покатила по скрытому аркой туннелю, ведущему к задним воротам. Благодаря присутствию санктас им разрешили выехать из Палассо, а потом пропустили через баррикады, превратившие улицы Мейа-Суэрты в настоящий лабиринт. Впрочем, настроение в этот день у всех было радостным и праздничным.
— Нового цветения вам, благословенные санктас! — закричала стайка девушек, когда карета проезжала мимо.
Санктас благословили их. Карета двинулась дальше. Из гостиниц и домов доносились пение и смех.
— Почему все так счастливы? — спросила Элейна. От обретенной свободы у нее слегка кружилась голова. Перед глазами все еще стояли выбеленные стены комнатки, в которой ее держал Сарио, и бесконечные портреты в Галиерре.
— Скоро снова соберется Парламент, — сказала старейшая санкта. — Они счастливы, потому что Матра благословила их.
— Вы так думаете? — проявила любопытство Беатрис. — Нас ждут большие перемены.
— Так говорит Матра: все, чего касается ее рука, расцветает под ее благостью.
— Даже Сарио Грихальва? — пробормотала Элейна. Беатрис наклонилась к Элейне и прошептала ей на ухо:
— Вы любовники?
Элейна содрогнулась. Разве их не связывает нечто большее, чем узы плоти? Но об этом она не могла говорить даже с Беатрис — ей было невыносимо стыдно.
— Почему санктас решили нам помочь? — спросила она, не ответив на вопрос сестры. — Они не жалуют Грихальва, а ты — любовница. Они же всегда восставали против такого положения вещей.
— Я их попросила. Что бы они обо мне ни думали, санктас полны сострадания.
Наконец они подъехали к освещенным факелами воротам Палассо Грихальва. Им навстречу выбежали слуги, под руководством Беатрис забрали огромный портрет, завернутый в покрывало, и унесли внутрь. Беатрис искренне поблагодарила санктас. Они благословили ее, и карета укатила в ночь.
Элейна и Беатрис торопливо зашагали к центральному двору. Впереди пылали факелы, их мерцающее пламя разгоняло мрак. У входа в большой зал стояла женщина. Она взглянула на них и стремительно шагнула навстречу.
— Беатрис! Благодарение Матре, ты приехала! — Это была их мать. Элейна собралась с силами. — Элейна! Матра эй Фильхо, наши молитвы услышаны. Мой несчастный малыш спрашивал о тебе. — Диониса взяла Элейну за руку и повела за собой.
Мать выглядела уставшей и измученной. Элейна покорно последовала за ней, пораженная изменениями, происшедшими с Дионисой. Беатрис чуть-чуть от них отстала.
Вскоре они вошли в небольшую боковую комнату. Отвратительный запах гниющей плоти перебивал все остальные. Не говоря ни слова, Диониса протянула дочерям носовые платки. Элейна прикрыла нос. Беатрис решительно подошла к кровати.
К Агустину.
Возле постели на коленях стояла санкта и молилась. Элейне было достаточно одного взгляда на обгоревшие руки, лицо и закрытые глаза — Агустин забылся беспокойным сном — и глотка спертого воздуха, чтобы пожелать только одного; скорейшей кончины своего несчастного брата. Ее платок уже промок от слез.
Санкта посмотрела на Беатрис, опустившуюся рядом с ней на колени, кивнула и повернулась к Элейне.
— Вы его старшая сестра? Он спрашивал о вас, но я дала ему снотворное. Надеюсь, он проспит много часов, я молюсь об этом.
— Еще есть надежда? — севшим голосом спросила Элейна.
— Нет. Мне очень жаль.
— Я останусь, — сказала Беатрис. — Ты знаешь, куда тебе нужно идти, Элейнита?
— Да. — Элейна вышла из комнаты. Мать последовала за ней.
— Правда ли, что Сарио убил Андрее? — осторожно спросила Диониса. Казалось, она боится услышать правду.
— Да. Я должна идти к Вьехос Фратос.
К ужасу Элейны, мать согласилась без всяких возражений. Она молча вернулась в комнату Агустина.
Элейна по лестнице поднялась в ателиерро. “Чудовище. Чудовище. Чудовище”. Каждое слово совпадало с каждым новым шагом, с каждой новой ступенькой. “И я ничуть не лучше, раз согласилась у него учиться”.
По приказу дяди Дамиано впустил Элейну. Иллюстраторы стояли вокруг портрета Сааведры, рассматривали детали и спорили между собой. Их осталось так мало. И они казались такими слабыми, особенно по сравнению с силой, исходившей от Сарио. Ничего удивительного в том, что он презирает их. Ничего удивительного в том, что он хочет восстановить былое могущество Грихальва.
"Эйха! Скоро ты начнешь их убивать по приказу Сарио”.
— Вы видите тайнопись? — спросила Элейна. Они заворчали, но пропустили ее к портрету. — Вот здесь начинается узор… Где Кабрал?
— Он не обладает Даром, — мрачно ответил Гиаберто.
— И я не обладаю Даром. Он здесь самый старший. Именно его воспоминания о портрете заставили вас увидеть правду, разве не так?
Иллюстраторы были настолько деморализованы, что не стали возражать и послали Дамиано за Кабралом. Как только он ушел, споры возобновились. Никто не хотел признавать ужасной правды.
— Но людей невозможно заталкивать в картины и вынимать их оттуда! — запротестовал Тосио. — -Так не бывает. Наверное, он написал этот портрет для того, чтобы заставить ее покинуть Тайра-Вирте.
— Нет. — Гиаберто покачал головой. — Элейна права. Здесь записаны именно запирающие заклинания, а не какие-то другие. Дамиано десять дней работал с архивами и нашел описание, сделанное во времена Коссимио Первого. Сааведра действительно переместилась с одного места на другое — внутри картины.
Один лишь Тосио что-то проворчал себе под нос. Остальные, судя по их потрясенным лицам, уже поверили.
— Но если Сааведра и в самом деле жива, — продолжал Гиаберто, — то что нужно сделать для ее освобождения?
— Я самым тщательным образом изучила портрет, — ответила Элейна. — Дверь кажется мне знакомой.
В этот момент вернулся Дамиано и привел с собой Кабрала. Старик долго смотрел на Сааведру — он явно испытывал какие-то чувства, но не пожелал поделиться своими мыслями с остальными. После длительного молчания Кабрал покачал головой, как служанка, снимающая метлой паутину.
— Да, мне знакома эта дверь. Мне тоже кажется, что я видел ее где-то в Палассо.
— Давайте попытаемся ее найти, — предложил Гиаберто. Они направились в старую часть здания по древним коридорам с деревянными полами, рассохшимися от времени. Здесь жили слуги или находились кладовые. Вскоре впереди они увидели смутные очертания лестницы, ведущей в один из коридоров с побеленными стенами, покрывшимися за долгие годы серой пылью.
— Странно, — пробормотал Гиаберто. — Я думал, что хорошо знаю весь Палассо, но здесь никогда не был.
Первый раз они прошли мимо — хотя как такое могло произойти, если дверь находилась перед ними? Лишь волшебство могло быть причиной их временной слепоты. Обычная дверь и в то же время совсем необычная: старое полированное красное дерево со щеколдой из кованого железа, а по краю выписаны магические значки и многочисленные железные пластины.
Кабрал толкнул дверь. Оказалось, она не заперта на замок. Для тех, кто не знал о ней, она попросту не существовала. Элейна содрогнулась от мысли, что никто, кроме Сарио, понятия о ней не имел целых триста с лишним лет.
Они вошли. Внутри пыль лежала таким толстым слоем, что на полу остались глубокие следы от их ног. Элейна медленно поворачивалась, осматривая комнату. Несмотря на грязь и запустение, она узнала детали, виденные ею на картине: окно, туалетный столик, свечу и масляную лампу, стоящее на мольберте зеркало; покрытое густым слоем пыли, оно ничего не отражало. Не хватало только инкрустированной самоцветами книги и женщины.
— Портрет был написан здесь, — с благоговением, еле слышно сказал Гиаберто. — Может быть, тут была ее комната? Возможно, нам нужно привести ее в порядок, чтобы освободить Сааведру?
Кабрал провел пальцем по столику, и в воздух поднялись тучи пылинок.
Элейна чихнула.
— А не могли бы вы.., написать другую сторону двери и.., освобождающее заклятие, чтобы Сааведра смогла открыть ее? Разве она не пытается это сделать?
— Матра Дольча, — пробормотал Гиаберто, поворачиваясь к Элейне. — Конечно! Вероятно, не потребуется ничего более сложного. Тебе следовало родиться с Даром, ниниа мейа.
Элейна отпрянула от него.
— Прошу прощения, — поспешно сказал Гиаберто. — Не сердись, Элейна.
— Вы не имели в виду ничего плохого, тио.
— Пойдем, Элейнита. — Кабрал взял ее за руку. Вместе они вернулись в ателиерро.
Как Премио Фрато Гиаберто начал срочно отдавать распоряжения.
— Я возьму весь риск на себя, — заверил он, — потому что остальные должны сохранить силу, если меня постигнет неудача.
Элейна наблюдала за приготовлениями. Разве могла она себе представить, что станет свидетелем столь неординарного предприятия! Гиаберто взял ланцет, нагрел его в пламени свечи и, сделав надрез на руке, смешал краски с собственной кровью… Однако в воздухе не заклубился волшебный туман — впрочем, Элейна и не ждала ничего подобного. Краски выглядели точно так же, как и раньше. Гиаберто добавил туда свои слезы, слюну и мутную жидкость из заранее приготовленного флакона.
В ателиерро нашлось множество подходящих деревянных панелей. Они выбрали дубовую и прислонили к стене, потому что она была слишком большая, чтобы ставить ее на мольберт. По памяти Гиаберто нарисовал контуры двери, Элейна и Кабрал помогали ему советами. Потом он взялся за краски, и с первой попытки, на фоне выбеленной стены, перед ними возникла старая дверь из красного дерева, окованная железными пластинами с волшебными знаками, идущими по краю. И еще он вплел в рисунок символы, которые Элейна знала: лесной орех — Знание, лист плакучей ивы — Свобода, розмарин — Память.
Пробил колокол, возвещающий о наступлении полуночи и Миррафлорес, месяца цветения, плодородия и возрождения. Краска еще не успела просохнуть, а Гиаберто уже вплетал тончайшие узоры тайнописи — следы птицы на болотном песке, линии на ладони: “Чар больше нет. Приходит свобода”.
Над крышами домов забрезжил рассвет, когда Гиаберто нанес последний мазок и отступил назад.
— Матра эй Фильхо! — послышался шепот Кабрала.
Движения еще не было, но они почувствовали некое изменение, перемещение воздуха.
Дверь открыта!
Комната на огромном портрете оставалась неизменной во всех деталях. За исключением одной — она была пуста, словно в ней никогда никто и не находился. Гиаберто опустился на стул как раз в тот момент, когда щеколда на его картине отодвинулась.
Дверь открылась. Женщина осторожно переступила через невидимый порог и вошла в ателиерро. Она стояла и смотрела на них моргая — ее глаза еще не привыкли к новому освещению. Она поднесла руку к горлу, словно пыталась сказать что-то, но не могла произнести ни звука. Неуверенно подошла к стене и провела пальцами по гладкой деревянной поверхности. Потом медленно повернулась, шурша пышными пепельно-розовыми юбками, и огляделась по сторонам. Наконец подошла к Элейне, коснулась ее руки, платья, ленты на поясе. Руки у женщины оказались прохладными, но, вне всякого сомнения, она была живая.
— Тебя зовут Элейна. — Она говорила с необычным акцентом; какого Элейне никогда не приходилось слышать. — Я видела, как ты рисовала, и слышала, как ты говорила со мной. Меня зовут Сааведра. Сколько времени прошло?
Глава 88
Она сидела в кресле в ателиерро Грихальва, где все так переменилось! Здесь стало гораздо просторнее Она рассматривала своих собеседников: девять Одаренных иллюстраторов, старика, молодую женщину, свою ровесницу.
Нет. Не ровесницу. Невероятно. И все это сотворил Сарио.
Та, другая женщина из рода Грихальва, молода. А вот она нет. Она смогла вычислить свой возраст, когда ей все рассказали: триста шестьдесят три года.
Матра эй Фильхо! Что он наделал, на что употребил Дар, Луса до'Орро? Зачем позволил себе стать жертвой честолюбия, зачем сотворил это, считая, что это единственно возможный и необходимый путь?
И его поддержал Раймон.
Она закрыла глаза. Сангво Раймон умер дважды: первый раз, когда погрузил Чиеву в Пейнтраддо, а потом его убили годы, десятилетия, века.
Триста шестьдесят три года.
Она — самая старая представительница семейства Грихальва.
Какая ирония! Ее охватила ярость — от того, что он посмел сотворить с ней такое!
Сколько времени прошло! И почти никаких воспоминаний о прошедших годах, если не считать того, что она видела в зеркале, которое он нарисовал на портрете. Века не отразились на ее фигуре и лице. Ребенок стал всего лишь на три дня старше, а ведь его отец умер три века назад.
Алехандро умер.
Послали за едой, и она набросилась на нее, не в состоянии справиться с нуждами своего тела, освобожденного из заключения, от уз заклятья. Но ее мысли, спешащие вперед, натыкающиеся друг на друга в этой безумной гонке, ее сознание восставали против того, что она узнавала: Сааведра стала всего на три дня старше, а ее не рожденному еще ребенку исполнилось три месяца.
Она ела, не обращая внимания на удивленные взгляды. Они смотрели на нее, перешептывались, все, кроме молодой женщины, Элейны, сидевшей рядом. Она ждала.
Алехандро умер.
Сааведра положила вилку, та тихонько звякнула. У нее дрожали руки, и она не могла унять эту дрожь. Может быть, ее тело таким образом протестует против того, что с ним происходит? Может быть, плоть начала разлагаться, когда ее освободили из темницы?
Сааведру окатила волна боли. Матра Дольча…
Нет. Это не разложение. Горе.
— Умер, — сказала она дрожащим голосом. — Вчера он был жив. Сегодня уже мертв.
— Кто? — тихо спросила Элейна.
— Алехандро. — Она любила называть его по имени. Теперь это причиняло ей боль, потому что он не услышит ее. — Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада, герцог Тайра-Вирте.
— Мне очень жаль, — пробормотала Элейна. Горе можно погасить гневом. Так она и сделала.
— Но Сарио жив, и я ему отомщу.
— Сарио? — спросил Кабрал. — Сарио Грихальва? Он же умер. Игнаддио Грихальва написал очень трогательную картину “Смерть Сарио Грихальвы”. Она висит в Пикке.
Сааведра вздрогнула.
— Яадди?.. — Он ведь тоже умер. Как и многие другие. — А что такое Пикка?
— Маленькая галерея, в которой мы, Грихальва, выставляем картины для всеобщего обозрения.
— Для всеобщего обозрения? Но.., никто, кроме самих Грихальва, не может войти в наш дом!
— Сейчас, — как можно мягче объяснил старик, — это дозволено. Эйха, как больно! Известно о ней гораздо больше, чем ей о них, а мир, в котором они живут, существует несколько веков спустя.
— Это не важно, — сухо молвила Элейна.
В ее словах не было ничего обидного.., разве что тон… Сааведре сразу понравилась Элейна, и она надеялась узнать ее поближе. Мир и в самом деле изменился. Элейна Грихальва, лишенная Дара женщина, оказалась рядом с Вьехос Фратос.
— Почему ты веришь, что Сарио Грихальва жив? — спросила Элейна.
Сааведра почувствовала, что молодая женщина уже знает ответ на свой вопрос, но не готова произнести его вслух — а может быть, и для себя самой. Она встала из-за стола, прижала руки к настоящему дереву, а не нарисованному и подошла — о Пресвятая Матерь, какое это счастье иметь возможность ходить! — к огромной доске, стоявшей у стены. Принялась изучать то, что осталось от ее тюрьмы.
Конечно, он гений. Это видно в каждой линии, в каждой тени. Разве можно, взглянув на это произведение, не узнать руку мастера, его создавшего?
— Сарио, — выдохнула она. — Мой Сарио. — Даже теперь, когда ее тела на картине не было, композиция оставалась безупречной. — Вот зеркало, — сказала Сааведра и махнула рукой. — Смотрите, оно стоит на мольберте. Одна из его причуд, так же как и то, что он нарисовал Фолио. Это говорит о высокомерии и самоуверенности, что очень характерно для него. — Сааведра чуть повернулась, взглянула на иллюстраторов и поняла: они еще не сообразили, что она имеет в виду. — Вот, — продолжала она, снова махнув рукой. — Благодаря зеркалу я осознала, что он со мной сотворил, увидела, что мир за пределами портрета существует, живет своей жизнью, а Сааведра Грихальва — нет. — Ее сердце опять затопила волна боли. — Та Сааведра, которую никто из живущих не знает.
На лице Кабрала появилось сомнение, но оно тут же сменилось горьким осмыслением того, что несколько секунд назад было произнесено вслух.
— Обнаружив, что могу шевелиться, я занялась изучением книги и лишь потом заметила зеркало. А в нем — людей. Так много людей, так много лет.., постоянно меняющийся калейдоскоп разных, чужих лиц, необычной одежды.
Внезапно Сааведра поняла, что ей теперь не так трудно говорить о том, что с ней происходило; она свободна, а ее прошлое не является ничьим настоящим.
— Временами я погружалась во мрак, словно на портрет набрасывали покрывало. Иногда мне казалось, будто я слышу голоса и кто-то ко мне обращается, хотя слова звучали непривычно — вот и сейчас ваше произношение кажется мне немного странным. — Она обернулась к Элейне. — Тебя я видела совсем недавно, потому что ты работала перед моим портретом.
— Я копировала, — кивнула Элейна.
— И Сарио. Всегда Сарио. Его одежда менялась, и спутники тоже… но он всегда оставался со мной. Приходил навещать. Может быть, позлорадствовать. — Сааведра почувствовала — вот-вот на глазах появятся слезы. Плач не по умершему давным-давно Алехандро, а по мальчику, наделенному редким талантом и достигшему гораздо больше, чем кто-либо мог от него ожидать. — Последний раз я смотрела на него, когда он стоял рядом с тобой.
Элейна отвернулась, у нее было виноватое лицо — то, о чем она лишь догадывалась, подтвердилось.
— Да, теперь его тоже зовут Сарио.
— Иллюстраторов принято называть в честь их великих предков, — напомнил Кабрал.
— Нет. — Боли больше не было. Вместо нее пришла уверенность. — Это он. Мой Сарио. Матра Дольча, неужели вы думаете, я не в состоянии узнать человека, который предал меня и пленил?
— Но этого не может быть, — запротестовал Кабрал. — Этот Сарио совсем не похож на Сарио из твоего времени. Я видел его портреты. Помню, когда Сарио родился. Наш Сарио.
Неожиданно заговорил Гиаберто. Он был дядей Элейны и, вне всякого сомнения, Премио Фрато. Как когда-то Артурро, Ферико, как Дэво. Но все они жили в ее время, не сейчас; настоящее принадлежит Гиаберто.
— Я и сам помню, как его признали одним из нас, тогда он и написал Пейнтраддо Чиеву. — Гиаберто недоверчиво посмотрел на Сааведру. — Видишь, вот портрет Сарио. Мы принесли его из кречетты, чтобы изучить при более благоприятном освещении.
Сааведра подошла поближе. Мужчина, не очень отличающийся от ее современников: руки пожирает костная лихорадка, белесые, невидящие глаза. Слабость, не вяжущаяся с молодым лицом.
Нет. Не ровесницу. Невероятно. И все это сотворил Сарио.
Та, другая женщина из рода Грихальва, молода. А вот она нет. Она смогла вычислить свой возраст, когда ей все рассказали: триста шестьдесят три года.
Матра эй Фильхо! Что он наделал, на что употребил Дар, Луса до'Орро? Зачем позволил себе стать жертвой честолюбия, зачем сотворил это, считая, что это единственно возможный и необходимый путь?
И его поддержал Раймон.
Она закрыла глаза. Сангво Раймон умер дважды: первый раз, когда погрузил Чиеву в Пейнтраддо, а потом его убили годы, десятилетия, века.
Триста шестьдесят три года.
Она — самая старая представительница семейства Грихальва.
Какая ирония! Ее охватила ярость — от того, что он посмел сотворить с ней такое!
Сколько времени прошло! И почти никаких воспоминаний о прошедших годах, если не считать того, что она видела в зеркале, которое он нарисовал на портрете. Века не отразились на ее фигуре и лице. Ребенок стал всего лишь на три дня старше, а ведь его отец умер три века назад.
Алехандро умер.
Послали за едой, и она набросилась на нее, не в состоянии справиться с нуждами своего тела, освобожденного из заключения, от уз заклятья. Но ее мысли, спешащие вперед, натыкающиеся друг на друга в этой безумной гонке, ее сознание восставали против того, что она узнавала: Сааведра стала всего на три дня старше, а ее не рожденному еще ребенку исполнилось три месяца.
Она ела, не обращая внимания на удивленные взгляды. Они смотрели на нее, перешептывались, все, кроме молодой женщины, Элейны, сидевшей рядом. Она ждала.
Алехандро умер.
Сааведра положила вилку, та тихонько звякнула. У нее дрожали руки, и она не могла унять эту дрожь. Может быть, ее тело таким образом протестует против того, что с ним происходит? Может быть, плоть начала разлагаться, когда ее освободили из темницы?
Сааведру окатила волна боли. Матра Дольча…
Нет. Это не разложение. Горе.
— Умер, — сказала она дрожащим голосом. — Вчера он был жив. Сегодня уже мертв.
— Кто? — тихо спросила Элейна.
— Алехандро. — Она любила называть его по имени. Теперь это причиняло ей боль, потому что он не услышит ее. — Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада, герцог Тайра-Вирте.
— Мне очень жаль, — пробормотала Элейна. Горе можно погасить гневом. Так она и сделала.
— Но Сарио жив, и я ему отомщу.
— Сарио? — спросил Кабрал. — Сарио Грихальва? Он же умер. Игнаддио Грихальва написал очень трогательную картину “Смерть Сарио Грихальвы”. Она висит в Пикке.
Сааведра вздрогнула.
— Яадди?.. — Он ведь тоже умер. Как и многие другие. — А что такое Пикка?
— Маленькая галерея, в которой мы, Грихальва, выставляем картины для всеобщего обозрения.
— Для всеобщего обозрения? Но.., никто, кроме самих Грихальва, не может войти в наш дом!
— Сейчас, — как можно мягче объяснил старик, — это дозволено. Эйха, как больно! Известно о ней гораздо больше, чем ей о них, а мир, в котором они живут, существует несколько веков спустя.
— Это не важно, — сухо молвила Элейна.
В ее словах не было ничего обидного.., разве что тон… Сааведре сразу понравилась Элейна, и она надеялась узнать ее поближе. Мир и в самом деле изменился. Элейна Грихальва, лишенная Дара женщина, оказалась рядом с Вьехос Фратос.
— Почему ты веришь, что Сарио Грихальва жив? — спросила Элейна.
Сааведра почувствовала, что молодая женщина уже знает ответ на свой вопрос, но не готова произнести его вслух — а может быть, и для себя самой. Она встала из-за стола, прижала руки к настоящему дереву, а не нарисованному и подошла — о Пресвятая Матерь, какое это счастье иметь возможность ходить! — к огромной доске, стоявшей у стены. Принялась изучать то, что осталось от ее тюрьмы.
Конечно, он гений. Это видно в каждой линии, в каждой тени. Разве можно, взглянув на это произведение, не узнать руку мастера, его создавшего?
— Сарио, — выдохнула она. — Мой Сарио. — Даже теперь, когда ее тела на картине не было, композиция оставалась безупречной. — Вот зеркало, — сказала Сааведра и махнула рукой. — Смотрите, оно стоит на мольберте. Одна из его причуд, так же как и то, что он нарисовал Фолио. Это говорит о высокомерии и самоуверенности, что очень характерно для него. — Сааведра чуть повернулась, взглянула на иллюстраторов и поняла: они еще не сообразили, что она имеет в виду. — Вот, — продолжала она, снова махнув рукой. — Благодаря зеркалу я осознала, что он со мной сотворил, увидела, что мир за пределами портрета существует, живет своей жизнью, а Сааведра Грихальва — нет. — Ее сердце опять затопила волна боли. — Та Сааведра, которую никто из живущих не знает.
На лице Кабрала появилось сомнение, но оно тут же сменилось горьким осмыслением того, что несколько секунд назад было произнесено вслух.
— Обнаружив, что могу шевелиться, я занялась изучением книги и лишь потом заметила зеркало. А в нем — людей. Так много людей, так много лет.., постоянно меняющийся калейдоскоп разных, чужих лиц, необычной одежды.
Внезапно Сааведра поняла, что ей теперь не так трудно говорить о том, что с ней происходило; она свободна, а ее прошлое не является ничьим настоящим.
— Временами я погружалась во мрак, словно на портрет набрасывали покрывало. Иногда мне казалось, будто я слышу голоса и кто-то ко мне обращается, хотя слова звучали непривычно — вот и сейчас ваше произношение кажется мне немного странным. — Она обернулась к Элейне. — Тебя я видела совсем недавно, потому что ты работала перед моим портретом.
— Я копировала, — кивнула Элейна.
— И Сарио. Всегда Сарио. Его одежда менялась, и спутники тоже… но он всегда оставался со мной. Приходил навещать. Может быть, позлорадствовать. — Сааведра почувствовала — вот-вот на глазах появятся слезы. Плач не по умершему давным-давно Алехандро, а по мальчику, наделенному редким талантом и достигшему гораздо больше, чем кто-либо мог от него ожидать. — Последний раз я смотрела на него, когда он стоял рядом с тобой.
Элейна отвернулась, у нее было виноватое лицо — то, о чем она лишь догадывалась, подтвердилось.
— Да, теперь его тоже зовут Сарио.
— Иллюстраторов принято называть в честь их великих предков, — напомнил Кабрал.
— Нет. — Боли больше не было. Вместо нее пришла уверенность. — Это он. Мой Сарио. Матра Дольча, неужели вы думаете, я не в состоянии узнать человека, который предал меня и пленил?
— Но этого не может быть, — запротестовал Кабрал. — Этот Сарио совсем не похож на Сарио из твоего времени. Я видел его портреты. Помню, когда Сарио родился. Наш Сарио.
Неожиданно заговорил Гиаберто. Он был дядей Элейны и, вне всякого сомнения, Премио Фрато. Как когда-то Артурро, Ферико, как Дэво. Но все они жили в ее время, не сейчас; настоящее принадлежит Гиаберто.
— Я и сам помню, как его признали одним из нас, тогда он и написал Пейнтраддо Чиеву. — Гиаберто недоверчиво посмотрел на Сааведру. — Видишь, вот портрет Сарио. Мы принесли его из кречетты, чтобы изучить при более благоприятном освещении.
Сааведра подошла поближе. Мужчина, не очень отличающийся от ее современников: руки пожирает костная лихорадка, белесые, невидящие глаза. Слабость, не вяжущаяся с молодым лицом.