Робертсон Дженнифер. Золотой ключ. Том 3

   — Вы видели репродукции? Работы художников, о которых я говорю? — Она наклонилась вперед.
   Ее волосы, украшенные гребешками из слоновой кости, и простое жемчужное ожерелье сияли в неверном свете канделябров.
   Слова Элейны вдруг с удивительной четкостью напомнили Рохарио недавний бунт: молодые подмастерья набросились на него с такой же яростью; а потом бессмысленно погиб санкто Лео. Что их спровоцировало? О чем еще он не знал, чего не понимал в этом мире, о существовании которого совсем недавно даже не догадывался?
   — Нет, — негромко сказал Рохарио, сдерживаясь. — Мне не попадались их работы. Мой отец хочет, чтобы в Галиерре выставлялись только полотна живописцев из Тайра-Вирте, а Великая герцогиня Хоанна не слишком интересуется искусством. — Потом, надеясь, что ее лицо снова засияет, он добавил:
   — Однако вы, может быть, расскажете мне об этих художниках?

* * *

   Назавтра Рохарио, как обычно, проснулся в полдень, но обнаружил, что в гостиной, где подавали завтрак, уже пусто. Он едва попробовал свежие рогалики и чай и сразу вышел из дома.
   Сады располагались за стеной внутреннего дворика. Когда-то стена была частью крепости, а теперь представляла собой живописные развалины. Сквозь бреши виднелись петляющие тропинки, подстриженные кусты и деревья, ряды белых цветов, распускающихся во время дождей. Последние капельки утреннего ливня еще дрожали на траве и листьях, хотя небо уже очистилось и на нем ярко сияло солнце.
   Там, среди цветов, он увидел Беатрис. Она аккуратно срезала стебли и бережно укладывала цветы в длинную корзинку. Женщина показалась Рохарио невероятно привлекательной. На ней была красивая шляпка и утреннее платье, открывающее изящную шею.
   Она весело и без тени смущения с ним поздоровалась.
   — Какой прелестный сад, дон Рохарио. Ваш садовник сказал, что было решено не заниматься лекарственными растениями, и они заросли сорняками. — Беатрис умолкла, но на ее лице ясно читалась просьба.
   Он вежливо улыбнулся.
   — Я уверен, Эдоард не станет возражать, если вы займетесь садом. — Рохарио осмотрелся. — А где ваша сестра?
   — Она уже взялась за кисть, — ответила Беатрис. Тут Рохарио заприметил угол мольберта, который торчал из зарослей рододендрона.
   — Граццо.
   Взялась за кисть! Конечно. Она ведь Грихальва, а Матра даровала всем Грихальва талант. Рохарио так и не научился лгать, когда речь шла об искусстве. Никогда. Даже если приходилось оценивать собственные произведения.
   Элейна, целиком погруженная в работу, не заметила, как он подошел. В отличие от дуэньи, конечно: Мара вежливо кивнула ему и снова принялась за свою вышивку. Рохарио ее не интересовал. Он остановился на почтительном расстоянии и наблюдал за возникающим на холсте рисунком.
   Элейна использовала палитру из шести красок, работала быстро и уверенно. Прямо у него на глазах вырастал сад, рухнувшая стена, поникшие деревья, ярким световым пятном выделялись цветы и среди них, на коленях, Беатрис. Вероятно, она стояла так примерно час назад — теперь девушка переместилась в сторону. Каким-то непостижимым образом тучи, башня, сад — все заставляло перевести взгляд на Беатрис, которая, в своем белом платье, с волосами, выбившимися из-под шляпки, казалась олицетворением утра. В отличие от художников, которые придерживались модного в последнее время стиля, добиваясь, чтобы поверхность картины была гладкой и блестящей, почти без следов кисти, Элейна такой задачи перед собой не ставила. В результате мазки стали неотъемлемой частью фактуры холста.
   Рохарио, стараясь не мешать, молча стоял в стороне. Когда к нему торопливо подошел слуга, жестом попросил принести стул. Теперь он сидя продолжал наблюдать за Элейной и так увлекся, что совершенно забыл о времени. Кисть Элейны была неустанной.
   Матра Дольча! Она знает свое дело! Даже при одновременной передаче формы и цвета и выборе композиции Элейна писала с такой легкостью и уверенностью, какая не снилась самому Верховному иллюстратору Андрео. Конечно, в ее картине есть недостатки, но композиция пейзажа необычайно интересна.
   Слуга принес кофе и пирожные с изюмом, поставил их на столик. Только теперь Элейна почувствовала движение у себя за спиной и взглянула на Рохарио. Улыбнулась, осознав, что он любуется ее картиной, и снова принялась за работу. Рохарио улыбнулся в ответ. И вдруг понял, что еще никогда в жизни не был так счастлив.
   — Я закончила. — Элейна откинулась на спинку стула.
   — Очень красиво!
   Рохарио вскочил. Потом, немного смутившись, степенно подошел к мольберту.
   Казалось, Элейна удивилась. Ее шляпа с широкими полями сползла на спину, а голубые ленты расположились на груди.
   — Вы так считаете? Вам не следует меня хвалить ради соблюдения приличий.
   — Вы замечательный живописец, вам это должно быть известно! Конечно, есть некоторые шероховатости, но вы закончили работу за один день, без предварительных набросков, что придает особое очарование полотну.
   Ее улыбка показалась Рохарио ослепительной.
   — Так вы поняли!
   Он понял.
   На мгновение Рохарио показалось, что на солнце набежала туча, потому что его взор затуманился. Но солнце продолжало ярко светить. Он как будто снова оказался посреди уличных волнений, его бросало то в одну сторону, то в другую, он был не в силах устоять на ногах и справиться с охватившими его чувствами.
   Рохарио понял, что влюбился… Что он без ума от женщины из рода Грихальва, которая — несмотря на внутреннее сопротивление — согласилась стать любовницей его брата, наследника, и воспользоваться многочисленными привилегиями своего нового положения.
   Он с трудом улыбнулся в ответ и замешкался в поисках слов, которые скрыли бы столь нежданно нахлынувшие чувства.
   Беатрис смотрела куда-то вдаль. Потом встала, держа в руке корзину с цветами. Девушка была прелестна.
   И тут они увидели всадника. Конечно, сад не совсем подходящее место для конных прогулок, особенно если учесть, что лошадь плохо слушалась и пугалась каждого куста или клумбы.
   Всадник резко дернул за поводья и спешился. Поручив лошадь заботам грума, устремился к Беатрис. У него была походка человека, вполне довольного своим телом и положением, которое он занимает в мире; великолепная шапка светлых волос и жизнерадостный смех. Женщины падали к его ногам с тех самых пор, как ему исполнилось четырнадцать, — и не только потому, что он был наследником.
   Элейна встала со стула.
   — Кто это? — Она подняла испачканные красками пальцы, чтобы поправить волосы.
   С опозданием обнаружив, что шляпа сползла на спину, принялась торопливо надевать ее.
   — Это, — негромко ответил Рохарио, чувствуя, как его сердце разрывается на части, — мой брат, дон Эдоард.

Глава 64

   Пальцы у нее были перепачканы, прическа растрепалась, но уже не имело смысла делать вид, что шляпа надета, а ленточки аккуратно завязаны. И что хуже всего, капли краски попали на платье, впрочем, сложный геометрический рисунок на ткани делал их невидимыми. Забыв о картине, Элейна смотрела, как дон Эдоард взял Беатрис под руку и направился по тропинке в ее сторону. Они шли не спеша, и Элейна могла спокойно рассмотреть старшего сына Великого герцога. Несмотря на то что Эдоард был чуть выше брата, он двигался с грацией человека, отдающего многие часы физическим упражнениям. В то время как Рохарио унаследовал тонкие черты своей бабушки, глядя на Эдоарда, можно было с уверенностью сказать, что он сын Тайра-Вирте, а большой нос и удлиненное лицо, обрамленное светлыми волосами, ясно говорили о том, что в его жилах течет и кровь Гхийаса. Очень интересное лицо.
   "Я обязательно напишу его портрет”.
   Эдоард и Беатрис скрылись за живой изгородью, потом снова появились, шагах в десяти от мольберта. Беатрис улыбалась. Эдоард смеялся. Он делал это просто великолепно.
   — А вот и Элейна, — представила сестру Беатрис. Эдоард шагнул вперед, взял ее руку, склонился над ней. Он не сделал попытки поцеловать руку, хотя Элейна почувствовала, как он чуть сжал ее пальцы.
   — Элейна, рад с вами познакомиться. Ваша милая сестра сказала мне, что вы художница. Меня это не должно удивлять, поскольку вы из рода Грихальва. Но я не знал, что женщины занимаются живописью. Нет, я, конечно, слышал, что они делают эскизы и зарисовки — как, например, наши придворные дамы, — чтобы скоротать время.
   — Да, — сказала она и осторожно высвободила пальцы, — я тут рисовала.
   Эдоард обошел мольберт, чтобы посмотреть на работу Элеины.
   — О, замечательно! Очень красиво! А вот и ваша сестра. Как раз на месте. А кто эта очаровательная дама? Не каждый день три прекрасные женщины посещают меня в моем убежище! Мара? Добро пожаловать, поверьте, я вам очень рад. — Он поцеловал дуэнье руку.
   Мара покраснела и с трудом сдержалась, чтобы не хихикнуть.
   — Рохарио, эйха! Ты должен посмотреть охотничьего пса, которого я купил. Ну, милая, — он обернулся к Элейне и взял ее за руку с видом хозяина, — пора завтракать. Мне сказали, что для нас сегодня приготовили перепелов под каким-то соусом. Вы же знаете, у поваров немало всяких приправ и самых разных блюд, названия которых я никогда не смогу произнести, поскольку все наши повара из Гхийаса. И хотя дорогая, безвременно покинувшая нас матушка пыталась научить меня всем этим словам, мне так и не удалось преуспеть в этом. Она была просто в отчаянии. “Эдоард, — говорила она, — ты умеешь разговаривать только на языке гончих, впрочем, надо заметить, это у тебя получается хорошо”.
   Он продолжал болтать в том же духе. К радости Элеины, его вполне устраивали односложные слова, которые она время от времени вставляла в его тирады. Они вошли в дом, и им подали завтрак в маленькой столовой.
   Про Эдоарда нельзя было сказать, что он скучный собеседник. Но когда он пустился в один из своих монологов, Элейна вдруг ощутила, что этот словесный поток проходит мимо ее сознания. Казалось, будто сидишь во дворе дома, что-то рисуешь и одновременно прислушиваешься к музыкантам, играющим на кифаре и поющим серенады дамам в надежде получить за свое искусство поцелуй.
   — .конечно, никто не думал, что тио Алессо умрет так рано, по правде говоря, именно поэтому матушка и не хотела, чтобы я увлекался охотой; его сбросила лошадь, когда он пытался перескочить через живую изгородь, но патро утверждает, что Алессо всегда неуверенно держался в седле, а значит, это должно было случиться рано или поздно. — Эдоард улыбнулся.
   Элейна не имела ни малейшего представления, о чем идет речь.
   — Рано или поздно его должна была сбросить лошадь? — спросила она и испугалась: вдруг Эдоард догадается, что она не слушала.
   — Вы не только красивы, но еще и умны, каррида мейа. Наша дорогая матушка любила говорить про Терессу, мою тетку, которая вышла замуж за этого человека из Диеттро-Марейи, — я никак не могу запомнить его имя, — что, если женщина глупа, от ее красоты нет никакого проку.
   Элейна улыбнулась, прекрасно понимая, какой скучной она должна была ему казаться. Кошмар! Она вообще не знала, как следует себя вести.
   — Наш тио Алессо, — вмешался Рохарио с некоторым раздражением, — частенько приезжал сюда, он обожал эти комнаты и сад, а четыре года спустя после того, как он стал Великим герцогом, неподалеку отсюда его сбросила лошадь.
   — Великий герцог Алессо погиб здесь? — спросила Беатрис, заинтригованная столь неожиданной подробностью из жизни двора.
   — Я и сам могу рассказать эту историю, Рохарио. — Эдоард отодвинул свой стул от стола. Остальные поспешно поднялись вслед за ним. — Я с радостью покажу вам свою новую охотничью собаку, — переключился он на другую тему и предложил Элейне руку.
   — Конечно.
   Они вышли во двор, а оттуда направились в сторону конюшен. Эдоард был на удивление тихим, а Рохарио, все больше раздражаясь и негодуя, тащился позади, сопровождая Беатрис и Мару. Вне всякого сомнения, ему не хотелось тут оставаться. Только Великий герцог мог его заставить. Но почему? Видимо, именно этого и хотела от нее мать: вызнать все домашние секреты до'Веррада. Элейну передернуло. Какая мерзость!
   — Вам холодно? — спросил Эдоард. — Можем вернуться за накидкой.
   — Нет, спасибо.
   — Вот мы и пришли. Вы любите лошадей?
   — Я еще не научилась их рисовать.
   Внутри конюшни царил полумрак, и Элейне понадобилось несколько минут, чтобы глаза привыкли к тусклому освещению. Впереди что-то глухо стучало о стену.
   — Господин! — Конюх поспешил к ним навстречу. — У вашего нового коня просто огненный нрав. Слышите, как он бьется в стойле? Не стоит подходить к нему близко, пока мы его не успокоим.
   — Я приду попозже. Сюда, каррида мейа. Пойдем посмотрим собак.
   Как только они очутились на улице, настроение у Эдоарда явно улучшились. Им удалось оторваться от остальных спутников, и он положил вторую свою руку поверх пальцев Элейны, лежавших у него на локте. Она испуганно улыбнулась, но внутри у нее все точно окаменело. Она внезапно вспомнила свои супружеские отношения с Фелиппо — воочию видела, чувствовала его руки, тело и губы, но ей казалось, что происходило это не с ней, а с кем-то другим, с человеком, которого она больше не знает.
   — Если вам холодно, давайте вернемся в дом. В моих апартаментах есть камин. Я прикажу его разжечь. И они останутся наедине.
   — Я бы хотела посмотреть на гончих. — Элейне с трудом давались слова.
   — Эйха! Они просто великолепны. Мы, до'Веррада, в течение многих поколений выращиваем собак; насколько мне известно, первые три сучки прибыли в качестве свадебного подарка из Кастейи. Я плохо помню подробности, но если они вас интересуют, служащие в канцелярии Палассо легко отыщут для вас соответствующие записи, им все равно совершенно нечего делать.
   Отца старые документы не занимают, если они не касаются торговли… А мы, дети, никогда особенно не налегали на учебу, что ужасно расстраивало нашу дорогую матушку, поскольку она обожала хорошую философскую дискуссию; лишь один Рохарио прочитал парочку умных книг. Но он всегда старался сказать что-нибудь едкое, и матушке это надоело, вот она и перестала с ним разговаривать на серьезные темы. Смотрите, будки. Фрамба и Фрага — это две сучки. Вуонно — самый крупный пес, а это Суэрто. Ты у меня лучше всех, правда, меннино?
   Эдоард отпустил Элейну и занялся рыже-коричневым псом, подскочившим к нему. Элейне тут же стало ясно, что собака без ума от своего хозяина, и она поняла, как изобразит наследника. Ее захватила эта идея.
   — Я сделаю несколько предварительных эскизов. Вы будете стоять в поле с мушкетом в руке, а рядом — ваши собаки.
   — Великолепно! Вы нарисуете всех гончих. И мы устроим в Чассериайо небольшую Галиерру, где повесим портреты моих собак.
   Элейна не удержалась от смеха, услышав, с каким удовольствием он это сказал. Эдоард взял ее руку в свою, наклонился и стал целовать пальцы. Улыбнулся ей.
   "У него и в самом деле красивые глаза, — подумала Элейна. — Может быть, все не так страшно”.
   Вдруг она услышала голос Беатрис. Эдоард тоже — Элейна увидела это по выражению его лица, — но он не выпустил ее руки. Так что Беатрис, Рохарио и Мара пришли как раз вовремя, чтобы увидеть финал нежной любовной сцены. Почему-то щеки Элейны залились краской. Матра эй Фильхо! Она же не девочка, чтобы краснеть, когда другие видят, как ею восхищается мужчина! Всем прекрасно известно, зачем она сюда приехала. И все же она мягко высвободила руку и отвернулась.
   — Я начну прямо сейчас, — сказала она, стараясь скрыть смущение.
   Эдоард щелкнул пальцами, и на его зов прибежал слуга, которого немедленно послали за мольбертом, бумагой и красками.
   — Я так люблю собак, — проворковала Беатрис, повернувшись к Эдоарду.
   Рохарио отошел в сторону и обратил задумчивый взор на поля. Вернулись слуги. Элейна приготовилась делать этюды.
   — Сначала я нарисую гончих, — сообщила она. — Сделаю несколько эскизов, чтобы получше их узнать.
   — Пойдемте, дон Эдоард, — мягко позвала Беатрис. — Вы должны показать мне сад.
   — А с меня вы будете делать зарисовки? — просительным тоном промолвил Эдоард.
   — Конечно. — Элейна заточила карандаш ножом. У гончих были такие чистые, интересные морды, совсем не похожие на избалованных, сварливых собак, принадлежавших придворным дамам. Их переполняла энергия, и, подобно хозяину, они были по-своему очаровательны.
   — Надеюсь, дон Эдоард, вы скоро поймете, что моя сестра может сама себя развлечь и ей будет не до нас. — Слова лились легко и естественно; в следующую минуту Элейна краем глаза заметила движение — Беатрис уводила за собой Эдоарда. Мара последовала за ними. — Ваш отец подарил вам Чассериайо пять лет назад?
   — Да, так принято. Мне как раз исполнилось девятнадцать… Они отошли, и Элейна больше не слышала, о чем они говорят. Только часть ее сознания отметила, что они ушли. Перед ней посадили Вуонно, и, поскольку он был добродушным, но весьма беспокойным существом, ей приходилось работать очень быстро, чтобы сделать хороший эскиз.
   Рохарио по-прежнему стоял неподалеку, чуть повернувшись к Элейне в профиль. Его поза была такой вызывающе театральной, что она не сомневалась — он встал так специально. Она мгновенно его нарисовала, нахмурилась, снова попыталась сделать набросок в другом углу листа бумаги. Уже лучше! Но все равно ей не удалось передать необычное положение плеч, вздернутый подбородок и сердито сложенные на груди руки.
   Элейна взяла чистый лист бумаги, еще раз изобразила Рохарио. Ей привели Фрамбу. Покраснев, она достала новый лист, положила его поверх эскизов, но все равно никак не могла отогнать от себя мысль, что Рохарио стоит тут же — не так близко, чтобы с ним заговорить, но и недостаточно далеко, чтобы не обращать на него внимания. Как ни старалась сосредоточиться на собаках, она чувствовала, что Рохарио за ней наблюдает, но стоило бросить в его сторону взгляд, как он отворачивался. В конце концов он ушел, и Элейна смогла спокойно работать. Много позже появилась Беатрис.
   — А куда подевался дон Эдоард? — спросила Элейна.
   — Отправился полюбоваться на свою новую лошадь. Она успокоилась.
   Беатрис старательно поправляла ленту на шляпке. Судя по перепачканным в земле пальцам, она опять копалась в грязи.
   — Спасибо тебе, Беатрис. Я знаю, ты пытаешься помочь, но ведь мне нужно к нему привыкать.
   — Конечно, нужно, но зачем беспокоиться о том, что рано или поздно произойдет само?
   Элейна подумала — и не в первый раз, — почему такое доброе и понимающее существо временами так сильно ее раздражает?
   Вся компания снова собралась за ужином, который накрыли в столовой, где ослепительно сияли свечи, зажженные в люстре.
   — Вы сегодня удивительно красивы, каррида мейа, — сказал Эдоард, подводя Элейну к стулу. А потом все испортил, повернувшись к Беатрис, чтобы увести ее от Рохарио. — И вы тоже, Беатрис. Если вы сядете по обе стороны от меня, я буду самым счастливым мужчиной в мире. Я просмотрел ваши эскизы. Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за то, что я не спросил у вас разрешения…
   Чужие руки касались ее альбома, он даже не спросил разрешения! Элейна выдавила из себя улыбку.
   — .но мне не терпелось посмотреть на моих милашек Впрочем, я заметил, что вы и брата там изобразили. Мне ужасно обидно — ведь меня-то вы еще ни разу не нарисовали…
   Элейна не осмеливалась поднять на Рохарио глаза.
   — Я просто разогревала руки, дон Эдоард.
   — Нарисуете меня сегодня?
   Элейна покраснела, прекрасно понимая, что нравится Эдоарду. К тому же он вложил и другое значение в свои слова.
   — Цветы из вашего сада так красиво смотрятся в этих вазах, вы со мной согласны, дон Эдоард? — внезапно спросила Беатрис. — У вас исключительное чувство цвета, вы подобрали их просто замечательно.
   Эдоард повернулся к ней и немного рассеянно ответил:
   — Я только следовал вашим указаниям, так как почти ничего не знаю о цветах.
   — Ошибаетесь, вы знаете гораздо больше, чем вам кажется, дон Эдоард. Наша бабушка Лейла занималась запахами, и она много рассказывала мне про цветы, ароматы и травы. Вот красные хризантемы — это Любовь. Жимолость означает Привязанность, а лилии — Мир. Ваш повар добавил в цыпленка немного душицы.
   — Вы исключительно умная женщина, подмечаете такие удивительные детали. А у душицы тоже есть определенное значение? Беатрис мило улыбнулась и чуть покраснела.
   — Смущение, дон Эдоард.
   — Я и не думал, что цветы и травы могут так много сказать.
   — Если знаешь, где смотреть, можно увидеть многое из того, что скрыто от невнимательного глаза.
   От того, как Беатрис произнесла эти слова, Элейне почему-то стало не по себе. Она бросила взгляд на Рохарио, но он сидел мрачный, держа в одной руке вилку и уставясь в свою тарелку на кусок пирога. Мара наблюдала за своими подопечными с довольным видом.
   — И что бы это значило? — Эдоард наклонился к Беатрис, глаза его сияли. — Ваши слова прозвучали так загадочно. Мара насторожилась.
   — Пожалуй, нам пора в гостиную. — Она поднялась и тут же увела за собой Элейну и Беатрис.
   Слуга проводил их в гостиную, где Элейна обнаружила на маленьком столике свой альбом и карандаши. Мара устроилась на диване и занялась вышиванием, а Элейна отвела Беатрис в сторону.
   — Что означали твои последние слова, сказанные дону Эдоарду?
   — Если то, что говорила бабушка, правда, — без тени раскаяния заявила Беатрис, — то он рано или поздно узнает о секретах иллюстраторов.
   — Но…
   — Но? Он же явно ничего не понимает и даже не подозревает. По лицу видно.
   — Я не уверена, что ему хватит сообразительности…
   — Элейна, он рассуждает достаточно разумно о садоводстве и управлении имениями.
   — Вы именно это обсуждали весь день? Открылась дверь, и вошел Эдоард.
   — Прошу прощения, — сказал он весело. — У брата разболелась голова, и он ушел отдыхать.
   — Я тоже чувствую себя неважно, — поднимаясь, объявила Мара. — Беатрис, ты не проводишь меня в мою комнату? Поможешь мне подняться по лестнице.
   Беатрис чуть прикоснулась к руке Элейны, и ей стало немного легче. Все так ясно, прозрачно, но… Нет ни единого повода откладывать неизбежное.
   Они ушли. Элейна встала, положив руку на этюдник, и смущенно улыбнулась Эдоарду.
   — Садитесь, милая. — Он начал расхаживать по комнате, и неожиданно Элейне показалось, что он тоже нервничает"
   — Я вас нарисую, — предложила она.
   Эдоард с улыбкой опустился на простой дубовый стул. На этом фоне особенно ярко выделялся вечерний, расшитый золотом костюм наследника. Бледные, словно акварельные, обои выгодно оттеняли его каштановые волосы и темные глаза. Вот только он не мог сидеть спокойно ни минуты, совсем как ребенок или его обожаемые гончие. Но ведь пока он находился там, он не мог быть тут, рядом с ней. И как только она на это согласилась? Элейна представила, что будет дальше: разговор, стаканчик мадеры, его близость, а потом постель. Она сгорала от смущения. Ему тоже было не по себе.
   — Я вспомнил о семейном портрете, написанном много лет назад, еще до лихорадки, ведь тогда наша бедная матушка еще была жива, и малышка Мечеллита, и Алессио, и мой несчастный брат Бенетто, который ужасно пострадал от лихорадки. С тех пор у него плохо с головой, он так и не оправился. Конечно, бабушка Мечелла ни в какую не согласилась бы, чтоб ее сыновья взяли себе в любовницы женщину из семьи Грихальва. Мне не следовало говорить об этом при вашей сестре, она еще так молода и невинна…
   Матра Дольча! Интересно, что подумал бы Эдоард, если б узнал про конфирматтио и услышал от Беатрис, что ей это ужасно понравилось. А если бы ему стало известно, что у Беатрис есть маленький сын, который сейчас наверняка спит в Палассо Грихальва…
   — .но теперь, когда бабушка умерла, я решил, что можно попросить отца восстановить старую традицию — Марриа до'Фантоме. — Он умолк в ожидании ее ответа. И приглашения.
   — Любовница Арриго, Тасия, была моей пратетушкой. — Элейна наклонилась к альбому.
   Ее вдруг невероятно заинтересовал дальний угол гостиной. Все мысли в голове перепутались, она решила, что должна изобразить этот самый угол как можно точнее, в мельчайших подробностях: простой стол, вазу и одну-единственную горящую лампу на фоне светлых обоев с едва заметной полоской.
   Почувствовала, что Эдоард поднялся, и ей стало невыносимо жарко, лицо запылало. Удалось бы только сосредоточиться и прогнать его из комнаты! Тогда, удалившись из ее мыслей, он исчезнет и из ее жизни.
   Но ведь она не Одаренный иллюстратор.
   Эдоард остановился рядом, едва касаясь, положил ей руку на плечо.
   Агустин.
   Агустина природа наделила Даром.
   — Я думал, вы меня рисуете, — сказал Эдоард.
   — Это для моего брата Агустина, — с некоторым вызовом ответила Элейна.
   Все утверждают, будто она лишена Дара — ведь она женщина. Однако в глубине души Элейна знала: ей дан драгоценный дар искусства, и ее долг перед Матрой эй Фильхо показать в своих картинах живой мир. Она никогда не оказалась бы в таком положении, как сейчас, если бы подобно брату была иллюстратором.
   — Он еще только учится рисовать, — продолжала она, не имея ни малейшего представления, что скажет в следующий момент, и опасаясь обидеть Эдоарда. — Я обещала ему делать зарисовки самых разных мест, чтобы он мог их увидеть. Видите ли, у него слабое здоровье, и он почти не покидает Палассо, и я таким образом делаю ему подарки… — Она замолчала.