бережно укладывают Мишася на траву под кустом сирени,
заправляют ему рубашку и надевают потерявшийся по дороге
туфель. Я почувствовал, что мое праздничное настроение начинает
портиться.
-- Ты как знаешь, а я ухожу, -- заявил я.
-- Нет, постой, -- удержал он меня.
Его явно что-то сильно заинтересовало в этой ситуации. Я
почувствовал, что у него не праздный интерес, и, поморщившись,
остался. Тем временем, из поликлиники понуро вышла Мона,
симпатичная девушка, но со странностями. Она рисовала красочные
абстракции и считалась одаренной художницей, но в ее картинах
было что-то не от мира сего, и по слухам она страдала
шизофренией.
-- О, Мона! -- обрадовался Тимм. -- Любовь моя
сумасшедшая, иди ко мне -- я тебя утешу!
Мона в ответ резко и не поднимая головы свернула в другую
сторону.
-- Ты чего, дурочка, я серьезно! -- удивился Тимм,
устремляясь за ней.
Мона, не оборачиваясь, сняла на ходу туфли на шпильках и
побежала.
-- Эй, ловите, -- крикнул Тимм своим подручным, -- я ее
приголублю!
Мона побежала в рощицу -- парни бросились ей на перерез.
Она рванулась назад, но ей преградил дорогу, широко расставив
руки, Тимм, и бедной девушке ничего не оставалось, как метаться
среди берез, словно в западне. Странно было то, что она делала
это молча, без крика и визга, в то время как парни помирали со
смеху.
-- Тебе не противно? -- спросил я у Игора.
Он не ответил. Я заглянул в его лицо -- оно было как
всегда спокойным, но на щеках появился румянец. "Неужели, ему
доставляет удовольствие наблюдать за этим?", -- подумал я с
досадой. Тем временем, Тимм схватил Мону за блузку и попытался
притянуть ее к себе, но она вырвалась и убежала, вмазав одному
из парней туфлем по лбу.
Послышался скрип двери -- я обернулся и увидел Аллину. Она
стояла на крыльце поликлиники с растерянно-удивленным
выражением лица. Потом она увидела нас и медленно подошла... В
ее присутствии со мной происходили странные вещи. На расстоянии
я не испытывал почти никаких чувств к ней и мог спокойно, с
холодной головой, любоваться ее красотой, но стоило дистанции
между нами сократиться до пяти шагов, как организм независимо
от моей воли начинал выкидывать разные коленца, причем каждый
раз непредсказуемые. Вот неполный перечень моих страданий: я
моментально потел, у меня пересыхало в горле, меня кидало в жар
или холод, в коленях появлялась дрожь, кружилась голова,
дергался глаз, начинался кашель или икота. Когда я рассказал об
этом феномене Игору, он в своей традиционной манере выдал в
ответ три версии:
А. У меня на Лину аллергия. В. На мой мужской
организм действуют ее женские ферменты. С. Это любовь.
"Замечательно при этом то, что А, В и С не исключают друг
друга и возможны любые их комбинации, -- глубокомысленно
заметил он. -- Разумнее всего исходить, тем не менее, из
третьего варианта. Он ничего не объясняет, но дает руководство
к действию". Я согласился со своим мудрым другом: глупо было в
этом случае глотать таблетки от аллергии или натягивать на нос
респиратор, но... Я не был уверен, можно ли назвать мои чувства
к Лине любовью, потому что она вызывала во мне не физическое
влечение, а волнение души. Я не мог с ней запросто флиртовать,
потому что испытывал постыдное неудобство перед ней...
Она подошла, и я почувствовал, как на глаза наворачиваются
слезы.
-- Все в порядке? -- спросил Игор.
-- Мастит, -- сказала она и задумчиво прислушалась к себе,
будто определяя тяжесть этого слова на невидимых весах.
Я вздрогнул: неужели, они забраковали Лину?! В это
невозможно было поверить!
-- Чего сказали? Чего? -- подошел к нам Тимм со своими
друзьями. -- Кто мастит, куда мастит?
-- Мастит, -- повторила Лина и часто заморгала, будто сама
удивлялась собственным словам.
-- Ты что, кормящая мать? -- так же часто захлопал глазами
Тимм, передразнивая ее.
Его приятели прыснули смехом. Я почувствовал подергивание
мышцы правой руки.
-- Так бывает, -- просто ответила Лина.
Она не смутилась, потому что явно не принимала всерьез
насмешки идиотов.
-- Как бывает? -- Тим уставился на ее грудь. -- Покажи!
По гордому выражению лица Лины было видно, что она сейчас
даст ему достойный ответ... но неожиданно она осеклась, словно
вспомнила что-то, отвлекшее ее, и по замечательно-белой коже ее
лица расплылась неровнми пятнами красная краска... Подергивание
моей правой руки стало невыносимым, и я с удовольствием широко
махнул ей в наглую рожу Тимма. Он отлетел в сторону и удивленно
застыл в нелепой вывернутой позе, но быстро взял себя в руки,
сгруппировался и бросился на меня. Мы повалились на землю,
сцепившись. Игор, быстро среагировав, занялся дружками Тимма.
Пока он обрабатывал серией ударов первого, второй подскочил ко
мне и размахнулся ногой. Я вовремя крутанулся вместе со своим
соперником по асфальту, и Тимм получил смачный пинок ботинком
по ребрам. В следующую секунду Игор вырубил незадачливого
кик-боксера, съездив ему коленом по почкам, и вместе мы быстро
одолели Тимма: Игор сделал ему зажим шеи, а я скрутил ноги
узлом и заломил назад. Тимм взвыл от боли.
-- Здоровые вы ребята, а драться не умеете, --
констатировал Игор, отпуская Тимма.
Парни зло смотрели на нас в упор, но нападать больше не
решались.
-- Спасибо, -- сказала Лина.
Судя по ее озадаченному виду, она не ожидала такого
поворота событий.
-- Спасибо, -- повторила она, разворачиваясь и уходя.
Мы с Игором проводили ее взглядом и молча пошли в свою
сторону. Мой друг выглядел подавленным, что с ним редко
случалось.
-- Что с тобой произошло там, перед клиникой, когда я
хотел уйти? -- прямо спросил я его, когда мы пришли в нашу
комнату.
-- Я предвидел, что кому-то понадобится наша помощь, --
слабо улыбнулся он.
Ответ Игора мне не понравился. Юлить было не в его
обыкновении.
-- Скажи прямо, -- попросил я его.
-- Понимаешь, меня заинтересовали мои ощущения, -- начал
он не спеша, обдумывая каждое слово. -- Мне нужно было их
проанализировать, чтобы разобраться в себе. На моих глазах
избивали несчастного человека. Он ждал от окружающих
сострадания, а вместо этого его нарочито-безжалостно покарали.
Картина, которую я видел, должна была вызвать во мне отвращение
или по крайней мере неприязнь, но я наблюдал ее с
удовольствием. Такая моя реакция была неожиданна для меня
самого. Чувства боролись во мне с разумом. Мне было приятно
смотреть на происходящее, но я понимал, что это грязь, что это
неправильно и недостойно человека, так не должно быть! Когда ты
предложил мне уйти, я не мог этого сделать, потому что я ушел
бы, унеся в своей душе удовольствие. Разум говорил мне, что я
должен дождаться момента, когда во мне поднимется отвращение.
Да, я смотрел на все это как циничный гедонист, но в то же
время я ждал, когда меня вырвет, и пытался не пропустить ни
одного эпизода, чтобы затолкать в себя всю эту грязь и
мерзость, побыстрее и поплотнее набить ей чрево, чтобы меня
вырвало наверняка и как можно сильнее...
Он остановился, погружаясь в воспоминания. На щеках его
заиграл румянец. Я понял, что дело плохо.
-- И что? -- спросил я с неприкрытым сарказмом. -- Тебя
вывернуло на изнанку?
Он сокрушенно покачал головой.
-- Когда эти подонки стали гоняться за Моной, я
почувствовал острое желание присоединиться к ним.
-- Но ты ведь не сделал этого! -- хлопнул я его по плечу.
-- Да, мне помешал разум. А чувства остались теми же, --
признался Игор. -- Все то же животное удовольствие. Я
представлял себе, как догоню эту перепуганную девчонку и повалю
ее на траву, но разум твердил мне, что это опасно. Очень
опасно. Нас могли увидеть воспитатели. Или увидел бы кто-то еще
и донес на меня. Или бы сама девушка пожаловалась. Или
проговорилась бы своим родителям. Или ее старший брат покалечил
бы меня, узнав об этом. Разум мигал во мне запретительной
красной лампочкой. Но это не мешало мне наслаждаться видами...
-- "Мне"? С каких пор ты отождествляешь себя с эмоциями, а
не с разумом?
-- Эмоции в тот момент доминировали над всем остальным, --
пояснил он. -- Разум сдерживал их из последних сил, но был
раздавлен ими и выглядел при этом жалко.
-- А когда пришла Лина? Что с тобой было тогда? -- спросил
я с интересом.
-- Я не ощутил удовольствия от того, что ее унижали.
-- Почему?
-- Потому что я видел, как ты страдаешь от этого, --
сказал он серьезно после некоторого молчания.
-- Спасибо, брат! -- я растроганно обнял его.
Как никогда, я почувствовал Игора своим единственным
родным человеком. Повинуясь внезапному душевному порыву, я
положил руку ему на плечо и произнес заклинание, которым
смертные могли воспользоваться лишь один раз в жизни:
-- Каальтен Убберр Аллесс.
-- Каальтен Убберр Аллесс, -- повторил Игор, приближая ко
мне свои ясные глаза, наполненные торжественным светом.
Внезапно мы почувствовали образовавшуюся вокруг нас
плотную магическую сферу. Теперь мы могли просить Каальтена о
чем угодно, кроме вечной жизни, которая считалась не даром, а
наградой.
-- Братство выше любви, -- сказал я.
-- Братство выше любви, -- не колеблясь, повторил Игор.
Мы приземлились на небольшой площадке на окраине
фабричного поселка Фабрик-дес-Тодес-46, в котором жил
руководящий состав. Настал тот счастливый момент, когда
двигатель заглох и мы смогли, наконец, обменяться
приветствиями.
-- Ты совсем не изменился, -- сказала Лина, еще раз
обнимая меня и целуя в щеку.
Я ощутил в себе учащенное сердцебиение. Черт побери, я все
так же остро реагирую на ее присутствие, только теперь "опасная
зона" сократилась до минимума. На расстоянии вытянутой руки от
Лины я еще, кажется, могу быть спокоен.
-- Все так же строен и подтянут, не в пример другим, --
отметил располневший за это время Игор.
-- Страшно рад вас видеть! -- я улыбнулся им сразу обоим.
Они стояли передо мной, счастливая семейная пара. И я был
с ними. С "ними"... Не с Игором и не с Линой, а именно с
"ними". В моей голове никак не укладывалось то, что они единое
целое и я не могу претендовать на каждого из них в отдельности.
И все же, как это случилось? Каким образом они оказались
вместе? Если бы мне кто-то сказал, я бы не поверил, но теперь я
вижу это собственными глазами. Скверно то, что мне неудобно
спросить их сразу. Надо ждать случая...
-- Мы отвезем тебя в твой барак, -- сказал Игор.
-- Куда? -- удивился я.
-- Не волнуйтесь, герр офицер, мы не поселим вас в
курятнике, -- рассмеялась Лина. -- Это только так называется, а
на самом деле -- апартаменты "люкс".
Мы зашли в ветхий деревянный сарай -- там в свете
единственной, но яркой электрической лампы горделиво
поблескивал металлом новый, как с иголочки, черный мотоцикл с
коляской.
-- Карета подана, минхерц, -- указала мне Лина на коляску.
-- Классная машина! -- похвалил я, запихивая нижнюю часть
тела в узкий железный кокон.
-- Нравится? -- прищурился Игор. -- Тогда бери! Она твоя.
-- Серьезно?
Я несколько удивился. Тот Игор, которого я знал, никогда
не шутил такими вещами.
-- Серьезней не бывает, -- по-доброму усмехнулся он с
высоты переднего сидения.
-- Слушай больше! -- расхохоталась Лина, пристраиваясь к
нему сзади. -- Эту штуку Директор выдал напрокат важному
инспектору Вальту Стипу.
Игор завел и резко рванул с места. "Все же странно, --
подумалось мне. -- Вроде те же самые люди, но уже не те... Или
они запомнились мне не такими, как были на самом деле?"
Я вновь стал сверяться со своими воспоминаниями. На
следующий день после роковой медкомиссии начались экзамены.
Официально еще никто не был забракован, поэтому было велено
явиться всем. У многих из тех, кто поник духом после
медосмотра, затеплилась надежда. Тем не менее, в нарушение
традиционной практики оценки по каждому экзамену не объявляли,
обещав подвести итоги в конце, и это настораживало. Ходили
слухи, что идет нечестная игра. Наконец, когда объявили
результаты, худшие прогнозы пессимистов подтвердились:
показатели "здоровяков" были явно завышены, а все те,
в организме которых комиссия нашла изъяны, получили хоть
по одному предмету "неуды", что означало верную смерть. Из
сорока человек путевки в вечную жизнь удостоились только
двенадцать, среди которых было всего двое или трое с особыми
способностями (Игор попал в это число, а Аллина -- нет).
Когда мне вручили на торжественном собрании аттестат, я не
сдержался и на глазах у всех расплакался, как ребенок.
Послышались подбадривающие аплодисменты из президиума: комиссия
решила, что я плачу от счастья, а я рыдал от обиды. Сколько лет
я мучался и страдал, выискивая в себе особые таланты и
способности, и заранее прощался с жизнью, не находя их, сколько
ночей я не спал, страшась неминуемой, казалось, смерти, и
сколько дней было отравлено ядом зависти к моим талантливым
соученикам -- и теперь оказалось, что все переживания были
напрасны, что можно было ни о чем не тревожась наслаждаться
жизнью и существовать легко и непринужденно! В этом
заключается, думал я, высшая несправедливость, сопоставимая
лишь с несправедливостью, допущенной по отношению к отличникам,
не прошедшим комиссию по здоровью. Но тут же до меня дошло, что
в моем положении грех жаловаться: в отличие от обманутых
отличников, я получал билет в вечность, и это успокаивало.
Начались месячные каникулы, после которых всем
предписывалось собраться в Интернате для распределения: тех,
кто получил аттестат, ожидало посвящение в вечные, а
неполучивших -- отправка на фабрики смерти. Большая часть и
тех, и других разъехалась по домам. Мы с Игором остались по
принципиальным соображениям. Ни ему, ни мне не хотелось
попадать под опеку чужих по духу людей, воображающих, будто у
них есть право на тебя как на своего биологического отпрыска.
Лина тоже осталась, но по другой причине: она, по ее словам,
не выносила утешений, а потому наотрез отказывалась
встречаться с родственниками.
Однажды Игор и я случайно встретились с ней в открытом
летнем бассейне. Сначала мы купались и загорали, а потом, когда
кожа начала краснеть, перебрались в тень огромной липы, на
траву. Мы беззаботно болтали о пустяках, непринужденно забыв о
том, что этот замечательный день в начале лета, когда солнце не
палит, а мягко ласкает своими золотистыми лучами, стройными
рядами пробирающимися сквозь густую светло-зеленую крону, будет
длиться не вечно, и на смену ему придут другие дни, не такие
счастливые и напоенные светом, черные дни расставания, для
кого-то -- с друзьями, а для кого-то -- с самим собой.
Лина, задорно смеясь, рассказывала о каких-то забавных
рисунках, которые она видела в журнале мод, и мы покатывались
со смеху вместе с ней. В какой-то момент, когда над одной
историей мы уже отсмеялись, а другую еще не начали, настала
короткая пауза. Неожиданно Лина моментально помрачнела, нервно
выдернула из земли попавшуюся под руку соломину, повертела в
руках, выбросила и сказала:
-- Не переношу жалости к себе!
Мы с Игором сразу поняли, что она имеет в виду, но не
знали, как ответить.
-- Этот идиот прислал мне в подарок большого плюшевого
медведя, -- сообщила она, помолчав.
-- Какой идиот? -- спросил я.
-- Мой столетний дядюшка, -- серьезно сказала она. --
Ненавижу родственников!
-- Подари этого медведя мне, -- предложил Игор.
-- Мальчики, это идея! -- обрадовалась Лина. -- У меня
куча вещей, с которыми не знаю, что делать. Я устрою прощальную
вечеринку с раздачей подарков. Нет, не подарков... Пусть каждый
берет все, что хочет. На память обо мне.
-- Великолепная идея, -- сказал я.
-- Замечательная, -- подтвердил Игор.
-- Вы поможете организовать все это?
-- Да, конечно, -- сразу согласились мы.
Вечером мы разослали всем знакомым пригласительные
открытки, в которых объявляли о том, что через два дня Аллина
"щедро раздает свои сокровища всем желающим". Наряду с
соучениками мы пригласили преподавателей и даже директора, без
особой, впрочем, надежды, что он придет.
Через два дня комната Лины утопала в цветах. Пришло
человек пятьдесят, и каждый принес по букету. Ваз, конечно же,
не хватило, и мы ставили роскошные белые, алые и бордовые розы
в красное ведро, украденное с пожарного щита во дворе.
Крошечная комната могла вместить от силы человек десять,
поэтому гости толпились в просторном длинном коридоре, а в саму
комнату заходили только для того, чтобы взглянуть на
разложенные на письменном столе и кровати линины "сокровища" --
в основном куклы, платья, кофточки, туфли, сапожки, бижутерию и
косметику. В углу стояла ширма, за которой девушки меряли
одежду. Гости присматривались к вещам, чтобы в конце вечеринки
взять на память что-то подходящее. Лина, Игор и я разносили
напитки и бутерброды.
Через час после начала вечеринки явился сам Директор с
букетиком ландышей, белые колокольчики которых очень
трогательно смотрелись на фоне его черной униформы. Когда я
поднес ему бокал со швепсом (спиртное на территории Интерната
было запрещено), все почтительно затихли, ожидая тост. Директор
произнес маленькую речь, в которой назвал Аллину лучшей
ученицей Интерната и лучшей "Бруунгильдой", которую он
когда-либо слышал, а в конце предложил выпить "за здоровье
именинницы". Возникла неловкая пауза, из дальнего конца
коридора послышались смешки, но Лина первая пришла Директору на
помощь, поблагодарив его за теплые слова. Кажется, он так
ничего и не заметил и остался в полной уверенности, что его
пригласили на день рождения.
Директор вскоре извинился и сообщил, что его ждут
неотложные дела. Лина пошла его провожать, а когда вернулась,
взглядом показала мне, чтобы я следовал за ней. Она привела
меня на кухню и попросила помочь приготовить кофе.
Оставшись с Аллиной наедине на близком расстоянии, я
внезапно почувствовал острое влечение к ней. В открытом синем
платье с редкими мелкими блестками, повторяющем все изгибы ее
стройной фигуры, она казалась мне сказочной феей, и мне
нестерпимо хотелось прикоснуться к ее волшебству. Она поставила
на стол кофемолку, засыпала в нее терпко-душистые коричневые
зерна, накрыла их прозрачной крышкой и сильно оперлась на нее
обеими руками, привстав на цыпочки. Раздалось громкое жужжание,
и Лина мелко завибрировала, будто собиралась взлететь...
Ремешки на носках ее босоножек сморщились, а шпильки слегка
оторвались от пола.
-- Что ты смеешься? -- закричала она, заметив, что я с
улыбкой любуюсь ей.
-- Ничего... просто так, -- ответил я.
-- Ты уже что-нибудь выбрал себе?
Я утвердительно кивнул в ответ.
-- Что?
-- Я выбрал тебя, -- сказал я.
Лина помотала головой.
-- Я выбрал тебя! -- закричал я, решив, что она не
расслышала.
Она опять отрицательно помотала головой.
-- Почему?
-- Потому что меня скоро не будет! -- закричала она.
Я почувствовал, что в груди у меня что-то оборвалось. Не в
силах сдержать свой порыв, я обхватил ее за талию, притянул к
себе и поцеловал в губы. Она вырвалась и оттолкнула меня. В
глазах ее промелькнуло что-то очень быстрое, и я был уверен,
что в следующий момент она влепит мне пощечину, как это однажды
уже случилось. Но Лина не двигалась и молчала, с интересом
заглядывая мне в глаза. Я не выдержал ее пристального взгляда,
повернулся и ушел с вечеринки, ни с кем не прощаясь.
Придя в свою комнату, я упал на кровать и несколько часов
непрерывно и без движения смотрел в белый потолок. Я ничего не
чувствовал, кроме одиночества. Только одиночество и больше
ничего. Одиночество как оторванность от мира и от себя самого,
от мыслей и от чувств.
Около полуночи пришел Игор с огромным плюшевым медведем в
прозрачном целлофане. Он не спеша развернул его и бережно
усадил на тумбочку в изголовье своей кровати. На несколько
секунд он задержал руку у его большой круглой головы, как бы
убеждаясь в том, что беспомощный плюшевый зверь не упадет без
его поддержки. Я ощутил в себе ревность к этому медведю. Это
было глупо, и все же я ревновал Игора не к самой Лине, а к ее
подарку, к этой большой и рыхлой игрушке, безмозглой и
бесчувственной.
-- Ты ее любишь? -- спросил Игор, поворачиваясь ко мне.
Я не ответил.
-- Почему ты тогда ушел? -- спросил он.
-- А ты? -- ответил я вопросом на вопрос.
-- Ты считаешь, что я тоже люблю ее? -- с интересом
спросил Игор. -- Откуда тебе это известно?
-- Ее нельзя не любить, -- серьезно сказал я.
-- Да, -- коротко согласился он.
Я почувствовал, что любовь к одной девушке еще больше
соединила нас. Должно быть, у Игора в сердце было то же
чувство, потому что он порывисто протянул мне руку. Я сжал его
крепкую горячую ладонь и мне сразу стало легче.
-- Братство выше любви, -- сказал он.
-- Братство выше любви, -- повторил я.
Мы легли спать. Мне не спалось. Я думал о Лине. Вернее,
представлял перед собой ее милое лицо -- мне чудилась в нем
какая-то тонкая загадка, которую нельзя разгадать, не сломав
ее, а сломав -- не разгадаешь до конца. Внезапно я поймал себя
на том, что мои мысли похожи на бред: "тонкая загадка"...
"сломать загадку"... Мне стало неспокойно. Я почувствовал, как
по моему телу от головы к ногам горячей волной проходит жар и в
венах закипает кровь. "Она где-то рядом", -- ударило мне в
голову ответной волной. В ту же секунду в открытом окне
послышался шум. Я замер, боясь вспугнуть предчувствие... Из
темноты за окном появилась и легла на подоконник тонкая рука,
за ней вторая. Сквозь громкие удары сердца я услышал легкий
шелест и короткий треск расходящейся по шву материи. Вслед за
этим в проеме окна появились очертания головы и плечей, груди и
талии, а в комнату с подоконника свесились стройные белые
ноги... Да, это была Лина! За ее спиной прошел слепящий луч
прожектора -- я зажмурил глаза, а когда открыл их, то не увидел
ничего, кроме белого пятна с резко очерченным профилем верхней
части лининого тела. Я моргнул, и профиль раздвоился...
Неужели, я видел мираж? Кровать подо мной осторожно прогнулась,
и я почувствовал на своей щеке легкое дуновение теплого
дыхания. Для призрака -- слишком реально... Я плотно сжал веки,
избавляясь от слепоты, а когда снова открыл глаза, то увидел
прямо перед собой блестящие глаза Лины. Глаза в глаза. Я обнял
ее, и она прижалась ко мне.
-- Я не хочу умирать девственницей, -- услышал я ее тихий
шепот. -- У тебя когда-нибудь была девушка?
-- Нет, -- признался я.
-- А ты хочешь, чтобы я была твоей первой девушкой?
-- Да, -- прошептал я как волшебное заклинание.
Лина встала с кровати и стянула с себя тугое платье, легко
и быстро скинула шелковые трусики. У меня захватило дух от
грациозности изгибов ее божественного тела. Я сел на кровати и
снял с себя пижаму. Лина забралась ко мне под одеяло. Я
прильнул к ее горячим послушным губам и лег на нее. Ее тонкие
пальцы быстро прошлись вдоль моей спины. Наши тела соединились
-- я почувствовал тепло и влагу ее плоти, я ощутил себя частью
ее, и мне жгуче захотелось, чтобы я всегда оставался в ней,
чтобы моя плоть стала ее плотью и чтобы так продолжалось
вечно... Лина слабо вскрикнула, и я задрожал от пронзительной
нежности к ней, я целовал ее губы, ее щеки, ее шею, ее ресницы
и волосы. Она благодарно ласкала мое тело чувственными гибкими
руками.
-- Тебе больно? -- спросил я.
-- Ничего страшного, -- улыбнулась она. -- Я думала, будет
хуже.
Внезапно она мягко выскользнула из моих объятий, встала и
прошлепала босыми ногами в душ. Только теперь я вспомнил, что
мы были в комнате не одни. Я повернулся в сторону кровати Игора
-- он лежал лицом к стене.
-- Ты спишь? -- шепотом спросил я.
Он не ответил. Я мысленно отметил про себя, что не
испытываю никакого неудобства перед ним. Любовь к Лине
вытесняла все остальные чувства, мне ничего больше не надо было
от жизни, кроме нее.
Лина вышла из ванной комнаты, не выключив там свет и
оставив дверь открытой. Она встала прямо передо мной, как бы
предлагая мне рассмотреть ее получше. Ее лицо было гордо
поднято вверх, длинная шея казалась выточенной из белого
мрамора, через одно плечо было наискось перекинуто, как тога,
широкое полотенце, а на другом плече блестели крупные капли.
-- Ты прекрасна, как богиня, -- сказал я.
-- Нет, -- со смехом ответила она. -- Я не хочу быть ни
богиней, ни святой. Я хотела бы стать самой развратной женщиной
на Земмле.
Я был поражен такой ее откровенностью.
-- Ты расстроен? -- спросила она, присаживаясь ко мне на
кровать.
Я молчал. Она озорно взъерошила мои волосы.
-- Ты хочешь, чтобы я принадлежала только тебе?
-- Да, -- сказал я. -- Я люблю тебя.
-- Но тебе скоро придется расстаться со мной, --
сокрушенно сказала она. -- Тебе нельзя любить меня. Я не хочу,
чтобы ты страдал. Ты должен забыть меня как подлую развратную
женщину, соблазнившую и предавшую тебя.
-- Но ты не развратная и не подлая, -- возразил я.
-- Ты так считаешь? -- холодно улыбнулась она, с вызовом
глядя на меня сверху вниз. -- Ты еще не знаешь, на какие
подлости я способна. Ты хочешь узнать это?
Я не мог ничего ответить. Теперь я любил и ненавидел ее
одновременно, и эта двойственность лишала меня воли,
парализовывала и вводила в ступор. Я не чувствовал в себе силы
пошевелиться.
Не дождавшись ответа, она решительно встала, одним широким
движением сбросила с себя полотенце, стремительно приблизилась
к кровати Игора, стянула с него одеяло и, бесцеремонно взяв за
плечо, перевернула его на спину. Он не открыл глаза, но теперь
уже было ясно, что он не спит. Через пижамные штаны явственно
заправляют ему рубашку и надевают потерявшийся по дороге
туфель. Я почувствовал, что мое праздничное настроение начинает
портиться.
-- Ты как знаешь, а я ухожу, -- заявил я.
-- Нет, постой, -- удержал он меня.
Его явно что-то сильно заинтересовало в этой ситуации. Я
почувствовал, что у него не праздный интерес, и, поморщившись,
остался. Тем временем, из поликлиники понуро вышла Мона,
симпатичная девушка, но со странностями. Она рисовала красочные
абстракции и считалась одаренной художницей, но в ее картинах
было что-то не от мира сего, и по слухам она страдала
шизофренией.
-- О, Мона! -- обрадовался Тимм. -- Любовь моя
сумасшедшая, иди ко мне -- я тебя утешу!
Мона в ответ резко и не поднимая головы свернула в другую
сторону.
-- Ты чего, дурочка, я серьезно! -- удивился Тимм,
устремляясь за ней.
Мона, не оборачиваясь, сняла на ходу туфли на шпильках и
побежала.
-- Эй, ловите, -- крикнул Тимм своим подручным, -- я ее
приголублю!
Мона побежала в рощицу -- парни бросились ей на перерез.
Она рванулась назад, но ей преградил дорогу, широко расставив
руки, Тимм, и бедной девушке ничего не оставалось, как метаться
среди берез, словно в западне. Странно было то, что она делала
это молча, без крика и визга, в то время как парни помирали со
смеху.
-- Тебе не противно? -- спросил я у Игора.
Он не ответил. Я заглянул в его лицо -- оно было как
всегда спокойным, но на щеках появился румянец. "Неужели, ему
доставляет удовольствие наблюдать за этим?", -- подумал я с
досадой. Тем временем, Тимм схватил Мону за блузку и попытался
притянуть ее к себе, но она вырвалась и убежала, вмазав одному
из парней туфлем по лбу.
Послышался скрип двери -- я обернулся и увидел Аллину. Она
стояла на крыльце поликлиники с растерянно-удивленным
выражением лица. Потом она увидела нас и медленно подошла... В
ее присутствии со мной происходили странные вещи. На расстоянии
я не испытывал почти никаких чувств к ней и мог спокойно, с
холодной головой, любоваться ее красотой, но стоило дистанции
между нами сократиться до пяти шагов, как организм независимо
от моей воли начинал выкидывать разные коленца, причем каждый
раз непредсказуемые. Вот неполный перечень моих страданий: я
моментально потел, у меня пересыхало в горле, меня кидало в жар
или холод, в коленях появлялась дрожь, кружилась голова,
дергался глаз, начинался кашель или икота. Когда я рассказал об
этом феномене Игору, он в своей традиционной манере выдал в
ответ три версии:
А. У меня на Лину аллергия. В. На мой мужской
организм действуют ее женские ферменты. С. Это любовь.
"Замечательно при этом то, что А, В и С не исключают друг
друга и возможны любые их комбинации, -- глубокомысленно
заметил он. -- Разумнее всего исходить, тем не менее, из
третьего варианта. Он ничего не объясняет, но дает руководство
к действию". Я согласился со своим мудрым другом: глупо было в
этом случае глотать таблетки от аллергии или натягивать на нос
респиратор, но... Я не был уверен, можно ли назвать мои чувства
к Лине любовью, потому что она вызывала во мне не физическое
влечение, а волнение души. Я не мог с ней запросто флиртовать,
потому что испытывал постыдное неудобство перед ней...
Она подошла, и я почувствовал, как на глаза наворачиваются
слезы.
-- Все в порядке? -- спросил Игор.
-- Мастит, -- сказала она и задумчиво прислушалась к себе,
будто определяя тяжесть этого слова на невидимых весах.
Я вздрогнул: неужели, они забраковали Лину?! В это
невозможно было поверить!
-- Чего сказали? Чего? -- подошел к нам Тимм со своими
друзьями. -- Кто мастит, куда мастит?
-- Мастит, -- повторила Лина и часто заморгала, будто сама
удивлялась собственным словам.
-- Ты что, кормящая мать? -- так же часто захлопал глазами
Тимм, передразнивая ее.
Его приятели прыснули смехом. Я почувствовал подергивание
мышцы правой руки.
-- Так бывает, -- просто ответила Лина.
Она не смутилась, потому что явно не принимала всерьез
насмешки идиотов.
-- Как бывает? -- Тим уставился на ее грудь. -- Покажи!
По гордому выражению лица Лины было видно, что она сейчас
даст ему достойный ответ... но неожиданно она осеклась, словно
вспомнила что-то, отвлекшее ее, и по замечательно-белой коже ее
лица расплылась неровнми пятнами красная краска... Подергивание
моей правой руки стало невыносимым, и я с удовольствием широко
махнул ей в наглую рожу Тимма. Он отлетел в сторону и удивленно
застыл в нелепой вывернутой позе, но быстро взял себя в руки,
сгруппировался и бросился на меня. Мы повалились на землю,
сцепившись. Игор, быстро среагировав, занялся дружками Тимма.
Пока он обрабатывал серией ударов первого, второй подскочил ко
мне и размахнулся ногой. Я вовремя крутанулся вместе со своим
соперником по асфальту, и Тимм получил смачный пинок ботинком
по ребрам. В следующую секунду Игор вырубил незадачливого
кик-боксера, съездив ему коленом по почкам, и вместе мы быстро
одолели Тимма: Игор сделал ему зажим шеи, а я скрутил ноги
узлом и заломил назад. Тимм взвыл от боли.
-- Здоровые вы ребята, а драться не умеете, --
констатировал Игор, отпуская Тимма.
Парни зло смотрели на нас в упор, но нападать больше не
решались.
-- Спасибо, -- сказала Лина.
Судя по ее озадаченному виду, она не ожидала такого
поворота событий.
-- Спасибо, -- повторила она, разворачиваясь и уходя.
Мы с Игором проводили ее взглядом и молча пошли в свою
сторону. Мой друг выглядел подавленным, что с ним редко
случалось.
-- Что с тобой произошло там, перед клиникой, когда я
хотел уйти? -- прямо спросил я его, когда мы пришли в нашу
комнату.
-- Я предвидел, что кому-то понадобится наша помощь, --
слабо улыбнулся он.
Ответ Игора мне не понравился. Юлить было не в его
обыкновении.
-- Скажи прямо, -- попросил я его.
-- Понимаешь, меня заинтересовали мои ощущения, -- начал
он не спеша, обдумывая каждое слово. -- Мне нужно было их
проанализировать, чтобы разобраться в себе. На моих глазах
избивали несчастного человека. Он ждал от окружающих
сострадания, а вместо этого его нарочито-безжалостно покарали.
Картина, которую я видел, должна была вызвать во мне отвращение
или по крайней мере неприязнь, но я наблюдал ее с
удовольствием. Такая моя реакция была неожиданна для меня
самого. Чувства боролись во мне с разумом. Мне было приятно
смотреть на происходящее, но я понимал, что это грязь, что это
неправильно и недостойно человека, так не должно быть! Когда ты
предложил мне уйти, я не мог этого сделать, потому что я ушел
бы, унеся в своей душе удовольствие. Разум говорил мне, что я
должен дождаться момента, когда во мне поднимется отвращение.
Да, я смотрел на все это как циничный гедонист, но в то же
время я ждал, когда меня вырвет, и пытался не пропустить ни
одного эпизода, чтобы затолкать в себя всю эту грязь и
мерзость, побыстрее и поплотнее набить ей чрево, чтобы меня
вырвало наверняка и как можно сильнее...
Он остановился, погружаясь в воспоминания. На щеках его
заиграл румянец. Я понял, что дело плохо.
-- И что? -- спросил я с неприкрытым сарказмом. -- Тебя
вывернуло на изнанку?
Он сокрушенно покачал головой.
-- Когда эти подонки стали гоняться за Моной, я
почувствовал острое желание присоединиться к ним.
-- Но ты ведь не сделал этого! -- хлопнул я его по плечу.
-- Да, мне помешал разум. А чувства остались теми же, --
признался Игор. -- Все то же животное удовольствие. Я
представлял себе, как догоню эту перепуганную девчонку и повалю
ее на траву, но разум твердил мне, что это опасно. Очень
опасно. Нас могли увидеть воспитатели. Или увидел бы кто-то еще
и донес на меня. Или бы сама девушка пожаловалась. Или
проговорилась бы своим родителям. Или ее старший брат покалечил
бы меня, узнав об этом. Разум мигал во мне запретительной
красной лампочкой. Но это не мешало мне наслаждаться видами...
-- "Мне"? С каких пор ты отождествляешь себя с эмоциями, а
не с разумом?
-- Эмоции в тот момент доминировали над всем остальным, --
пояснил он. -- Разум сдерживал их из последних сил, но был
раздавлен ими и выглядел при этом жалко.
-- А когда пришла Лина? Что с тобой было тогда? -- спросил
я с интересом.
-- Я не ощутил удовольствия от того, что ее унижали.
-- Почему?
-- Потому что я видел, как ты страдаешь от этого, --
сказал он серьезно после некоторого молчания.
-- Спасибо, брат! -- я растроганно обнял его.
Как никогда, я почувствовал Игора своим единственным
родным человеком. Повинуясь внезапному душевному порыву, я
положил руку ему на плечо и произнес заклинание, которым
смертные могли воспользоваться лишь один раз в жизни:
-- Каальтен Убберр Аллесс.
-- Каальтен Убберр Аллесс, -- повторил Игор, приближая ко
мне свои ясные глаза, наполненные торжественным светом.
Внезапно мы почувствовали образовавшуюся вокруг нас
плотную магическую сферу. Теперь мы могли просить Каальтена о
чем угодно, кроме вечной жизни, которая считалась не даром, а
наградой.
-- Братство выше любви, -- сказал я.
-- Братство выше любви, -- не колеблясь, повторил Игор.
Мы приземлились на небольшой площадке на окраине
фабричного поселка Фабрик-дес-Тодес-46, в котором жил
руководящий состав. Настал тот счастливый момент, когда
двигатель заглох и мы смогли, наконец, обменяться
приветствиями.
-- Ты совсем не изменился, -- сказала Лина, еще раз
обнимая меня и целуя в щеку.
Я ощутил в себе учащенное сердцебиение. Черт побери, я все
так же остро реагирую на ее присутствие, только теперь "опасная
зона" сократилась до минимума. На расстоянии вытянутой руки от
Лины я еще, кажется, могу быть спокоен.
-- Все так же строен и подтянут, не в пример другим, --
отметил располневший за это время Игор.
-- Страшно рад вас видеть! -- я улыбнулся им сразу обоим.
Они стояли передо мной, счастливая семейная пара. И я был
с ними. С "ними"... Не с Игором и не с Линой, а именно с
"ними". В моей голове никак не укладывалось то, что они единое
целое и я не могу претендовать на каждого из них в отдельности.
И все же, как это случилось? Каким образом они оказались
вместе? Если бы мне кто-то сказал, я бы не поверил, но теперь я
вижу это собственными глазами. Скверно то, что мне неудобно
спросить их сразу. Надо ждать случая...
-- Мы отвезем тебя в твой барак, -- сказал Игор.
-- Куда? -- удивился я.
-- Не волнуйтесь, герр офицер, мы не поселим вас в
курятнике, -- рассмеялась Лина. -- Это только так называется, а
на самом деле -- апартаменты "люкс".
Мы зашли в ветхий деревянный сарай -- там в свете
единственной, но яркой электрической лампы горделиво
поблескивал металлом новый, как с иголочки, черный мотоцикл с
коляской.
-- Карета подана, минхерц, -- указала мне Лина на коляску.
-- Классная машина! -- похвалил я, запихивая нижнюю часть
тела в узкий железный кокон.
-- Нравится? -- прищурился Игор. -- Тогда бери! Она твоя.
-- Серьезно?
Я несколько удивился. Тот Игор, которого я знал, никогда
не шутил такими вещами.
-- Серьезней не бывает, -- по-доброму усмехнулся он с
высоты переднего сидения.
-- Слушай больше! -- расхохоталась Лина, пристраиваясь к
нему сзади. -- Эту штуку Директор выдал напрокат важному
инспектору Вальту Стипу.
Игор завел и резко рванул с места. "Все же странно, --
подумалось мне. -- Вроде те же самые люди, но уже не те... Или
они запомнились мне не такими, как были на самом деле?"
Я вновь стал сверяться со своими воспоминаниями. На
следующий день после роковой медкомиссии начались экзамены.
Официально еще никто не был забракован, поэтому было велено
явиться всем. У многих из тех, кто поник духом после
медосмотра, затеплилась надежда. Тем не менее, в нарушение
традиционной практики оценки по каждому экзамену не объявляли,
обещав подвести итоги в конце, и это настораживало. Ходили
слухи, что идет нечестная игра. Наконец, когда объявили
результаты, худшие прогнозы пессимистов подтвердились:
показатели "здоровяков" были явно завышены, а все те,
в организме которых комиссия нашла изъяны, получили хоть
по одному предмету "неуды", что означало верную смерть. Из
сорока человек путевки в вечную жизнь удостоились только
двенадцать, среди которых было всего двое или трое с особыми
способностями (Игор попал в это число, а Аллина -- нет).
Когда мне вручили на торжественном собрании аттестат, я не
сдержался и на глазах у всех расплакался, как ребенок.
Послышались подбадривающие аплодисменты из президиума: комиссия
решила, что я плачу от счастья, а я рыдал от обиды. Сколько лет
я мучался и страдал, выискивая в себе особые таланты и
способности, и заранее прощался с жизнью, не находя их, сколько
ночей я не спал, страшась неминуемой, казалось, смерти, и
сколько дней было отравлено ядом зависти к моим талантливым
соученикам -- и теперь оказалось, что все переживания были
напрасны, что можно было ни о чем не тревожась наслаждаться
жизнью и существовать легко и непринужденно! В этом
заключается, думал я, высшая несправедливость, сопоставимая
лишь с несправедливостью, допущенной по отношению к отличникам,
не прошедшим комиссию по здоровью. Но тут же до меня дошло, что
в моем положении грех жаловаться: в отличие от обманутых
отличников, я получал билет в вечность, и это успокаивало.
Начались месячные каникулы, после которых всем
предписывалось собраться в Интернате для распределения: тех,
кто получил аттестат, ожидало посвящение в вечные, а
неполучивших -- отправка на фабрики смерти. Большая часть и
тех, и других разъехалась по домам. Мы с Игором остались по
принципиальным соображениям. Ни ему, ни мне не хотелось
попадать под опеку чужих по духу людей, воображающих, будто у
них есть право на тебя как на своего биологического отпрыска.
Лина тоже осталась, но по другой причине: она, по ее словам,
не выносила утешений, а потому наотрез отказывалась
встречаться с родственниками.
Однажды Игор и я случайно встретились с ней в открытом
летнем бассейне. Сначала мы купались и загорали, а потом, когда
кожа начала краснеть, перебрались в тень огромной липы, на
траву. Мы беззаботно болтали о пустяках, непринужденно забыв о
том, что этот замечательный день в начале лета, когда солнце не
палит, а мягко ласкает своими золотистыми лучами, стройными
рядами пробирающимися сквозь густую светло-зеленую крону, будет
длиться не вечно, и на смену ему придут другие дни, не такие
счастливые и напоенные светом, черные дни расставания, для
кого-то -- с друзьями, а для кого-то -- с самим собой.
Лина, задорно смеясь, рассказывала о каких-то забавных
рисунках, которые она видела в журнале мод, и мы покатывались
со смеху вместе с ней. В какой-то момент, когда над одной
историей мы уже отсмеялись, а другую еще не начали, настала
короткая пауза. Неожиданно Лина моментально помрачнела, нервно
выдернула из земли попавшуюся под руку соломину, повертела в
руках, выбросила и сказала:
-- Не переношу жалости к себе!
Мы с Игором сразу поняли, что она имеет в виду, но не
знали, как ответить.
-- Этот идиот прислал мне в подарок большого плюшевого
медведя, -- сообщила она, помолчав.
-- Какой идиот? -- спросил я.
-- Мой столетний дядюшка, -- серьезно сказала она. --
Ненавижу родственников!
-- Подари этого медведя мне, -- предложил Игор.
-- Мальчики, это идея! -- обрадовалась Лина. -- У меня
куча вещей, с которыми не знаю, что делать. Я устрою прощальную
вечеринку с раздачей подарков. Нет, не подарков... Пусть каждый
берет все, что хочет. На память обо мне.
-- Великолепная идея, -- сказал я.
-- Замечательная, -- подтвердил Игор.
-- Вы поможете организовать все это?
-- Да, конечно, -- сразу согласились мы.
Вечером мы разослали всем знакомым пригласительные
открытки, в которых объявляли о том, что через два дня Аллина
"щедро раздает свои сокровища всем желающим". Наряду с
соучениками мы пригласили преподавателей и даже директора, без
особой, впрочем, надежды, что он придет.
Через два дня комната Лины утопала в цветах. Пришло
человек пятьдесят, и каждый принес по букету. Ваз, конечно же,
не хватило, и мы ставили роскошные белые, алые и бордовые розы
в красное ведро, украденное с пожарного щита во дворе.
Крошечная комната могла вместить от силы человек десять,
поэтому гости толпились в просторном длинном коридоре, а в саму
комнату заходили только для того, чтобы взглянуть на
разложенные на письменном столе и кровати линины "сокровища" --
в основном куклы, платья, кофточки, туфли, сапожки, бижутерию и
косметику. В углу стояла ширма, за которой девушки меряли
одежду. Гости присматривались к вещам, чтобы в конце вечеринки
взять на память что-то подходящее. Лина, Игор и я разносили
напитки и бутерброды.
Через час после начала вечеринки явился сам Директор с
букетиком ландышей, белые колокольчики которых очень
трогательно смотрелись на фоне его черной униформы. Когда я
поднес ему бокал со швепсом (спиртное на территории Интерната
было запрещено), все почтительно затихли, ожидая тост. Директор
произнес маленькую речь, в которой назвал Аллину лучшей
ученицей Интерната и лучшей "Бруунгильдой", которую он
когда-либо слышал, а в конце предложил выпить "за здоровье
именинницы". Возникла неловкая пауза, из дальнего конца
коридора послышались смешки, но Лина первая пришла Директору на
помощь, поблагодарив его за теплые слова. Кажется, он так
ничего и не заметил и остался в полной уверенности, что его
пригласили на день рождения.
Директор вскоре извинился и сообщил, что его ждут
неотложные дела. Лина пошла его провожать, а когда вернулась,
взглядом показала мне, чтобы я следовал за ней. Она привела
меня на кухню и попросила помочь приготовить кофе.
Оставшись с Аллиной наедине на близком расстоянии, я
внезапно почувствовал острое влечение к ней. В открытом синем
платье с редкими мелкими блестками, повторяющем все изгибы ее
стройной фигуры, она казалась мне сказочной феей, и мне
нестерпимо хотелось прикоснуться к ее волшебству. Она поставила
на стол кофемолку, засыпала в нее терпко-душистые коричневые
зерна, накрыла их прозрачной крышкой и сильно оперлась на нее
обеими руками, привстав на цыпочки. Раздалось громкое жужжание,
и Лина мелко завибрировала, будто собиралась взлететь...
Ремешки на носках ее босоножек сморщились, а шпильки слегка
оторвались от пола.
-- Что ты смеешься? -- закричала она, заметив, что я с
улыбкой любуюсь ей.
-- Ничего... просто так, -- ответил я.
-- Ты уже что-нибудь выбрал себе?
Я утвердительно кивнул в ответ.
-- Что?
-- Я выбрал тебя, -- сказал я.
Лина помотала головой.
-- Я выбрал тебя! -- закричал я, решив, что она не
расслышала.
Она опять отрицательно помотала головой.
-- Почему?
-- Потому что меня скоро не будет! -- закричала она.
Я почувствовал, что в груди у меня что-то оборвалось. Не в
силах сдержать свой порыв, я обхватил ее за талию, притянул к
себе и поцеловал в губы. Она вырвалась и оттолкнула меня. В
глазах ее промелькнуло что-то очень быстрое, и я был уверен,
что в следующий момент она влепит мне пощечину, как это однажды
уже случилось. Но Лина не двигалась и молчала, с интересом
заглядывая мне в глаза. Я не выдержал ее пристального взгляда,
повернулся и ушел с вечеринки, ни с кем не прощаясь.
Придя в свою комнату, я упал на кровать и несколько часов
непрерывно и без движения смотрел в белый потолок. Я ничего не
чувствовал, кроме одиночества. Только одиночество и больше
ничего. Одиночество как оторванность от мира и от себя самого,
от мыслей и от чувств.
Около полуночи пришел Игор с огромным плюшевым медведем в
прозрачном целлофане. Он не спеша развернул его и бережно
усадил на тумбочку в изголовье своей кровати. На несколько
секунд он задержал руку у его большой круглой головы, как бы
убеждаясь в том, что беспомощный плюшевый зверь не упадет без
его поддержки. Я ощутил в себе ревность к этому медведю. Это
было глупо, и все же я ревновал Игора не к самой Лине, а к ее
подарку, к этой большой и рыхлой игрушке, безмозглой и
бесчувственной.
-- Ты ее любишь? -- спросил Игор, поворачиваясь ко мне.
Я не ответил.
-- Почему ты тогда ушел? -- спросил он.
-- А ты? -- ответил я вопросом на вопрос.
-- Ты считаешь, что я тоже люблю ее? -- с интересом
спросил Игор. -- Откуда тебе это известно?
-- Ее нельзя не любить, -- серьезно сказал я.
-- Да, -- коротко согласился он.
Я почувствовал, что любовь к одной девушке еще больше
соединила нас. Должно быть, у Игора в сердце было то же
чувство, потому что он порывисто протянул мне руку. Я сжал его
крепкую горячую ладонь и мне сразу стало легче.
-- Братство выше любви, -- сказал он.
-- Братство выше любви, -- повторил я.
Мы легли спать. Мне не спалось. Я думал о Лине. Вернее,
представлял перед собой ее милое лицо -- мне чудилась в нем
какая-то тонкая загадка, которую нельзя разгадать, не сломав
ее, а сломав -- не разгадаешь до конца. Внезапно я поймал себя
на том, что мои мысли похожи на бред: "тонкая загадка"...
"сломать загадку"... Мне стало неспокойно. Я почувствовал, как
по моему телу от головы к ногам горячей волной проходит жар и в
венах закипает кровь. "Она где-то рядом", -- ударило мне в
голову ответной волной. В ту же секунду в открытом окне
послышался шум. Я замер, боясь вспугнуть предчувствие... Из
темноты за окном появилась и легла на подоконник тонкая рука,
за ней вторая. Сквозь громкие удары сердца я услышал легкий
шелест и короткий треск расходящейся по шву материи. Вслед за
этим в проеме окна появились очертания головы и плечей, груди и
талии, а в комнату с подоконника свесились стройные белые
ноги... Да, это была Лина! За ее спиной прошел слепящий луч
прожектора -- я зажмурил глаза, а когда открыл их, то не увидел
ничего, кроме белого пятна с резко очерченным профилем верхней
части лининого тела. Я моргнул, и профиль раздвоился...
Неужели, я видел мираж? Кровать подо мной осторожно прогнулась,
и я почувствовал на своей щеке легкое дуновение теплого
дыхания. Для призрака -- слишком реально... Я плотно сжал веки,
избавляясь от слепоты, а когда снова открыл глаза, то увидел
прямо перед собой блестящие глаза Лины. Глаза в глаза. Я обнял
ее, и она прижалась ко мне.
-- Я не хочу умирать девственницей, -- услышал я ее тихий
шепот. -- У тебя когда-нибудь была девушка?
-- Нет, -- признался я.
-- А ты хочешь, чтобы я была твоей первой девушкой?
-- Да, -- прошептал я как волшебное заклинание.
Лина встала с кровати и стянула с себя тугое платье, легко
и быстро скинула шелковые трусики. У меня захватило дух от
грациозности изгибов ее божественного тела. Я сел на кровати и
снял с себя пижаму. Лина забралась ко мне под одеяло. Я
прильнул к ее горячим послушным губам и лег на нее. Ее тонкие
пальцы быстро прошлись вдоль моей спины. Наши тела соединились
-- я почувствовал тепло и влагу ее плоти, я ощутил себя частью
ее, и мне жгуче захотелось, чтобы я всегда оставался в ней,
чтобы моя плоть стала ее плотью и чтобы так продолжалось
вечно... Лина слабо вскрикнула, и я задрожал от пронзительной
нежности к ней, я целовал ее губы, ее щеки, ее шею, ее ресницы
и волосы. Она благодарно ласкала мое тело чувственными гибкими
руками.
-- Тебе больно? -- спросил я.
-- Ничего страшного, -- улыбнулась она. -- Я думала, будет
хуже.
Внезапно она мягко выскользнула из моих объятий, встала и
прошлепала босыми ногами в душ. Только теперь я вспомнил, что
мы были в комнате не одни. Я повернулся в сторону кровати Игора
-- он лежал лицом к стене.
-- Ты спишь? -- шепотом спросил я.
Он не ответил. Я мысленно отметил про себя, что не
испытываю никакого неудобства перед ним. Любовь к Лине
вытесняла все остальные чувства, мне ничего больше не надо было
от жизни, кроме нее.
Лина вышла из ванной комнаты, не выключив там свет и
оставив дверь открытой. Она встала прямо передо мной, как бы
предлагая мне рассмотреть ее получше. Ее лицо было гордо
поднято вверх, длинная шея казалась выточенной из белого
мрамора, через одно плечо было наискось перекинуто, как тога,
широкое полотенце, а на другом плече блестели крупные капли.
-- Ты прекрасна, как богиня, -- сказал я.
-- Нет, -- со смехом ответила она. -- Я не хочу быть ни
богиней, ни святой. Я хотела бы стать самой развратной женщиной
на Земмле.
Я был поражен такой ее откровенностью.
-- Ты расстроен? -- спросила она, присаживаясь ко мне на
кровать.
Я молчал. Она озорно взъерошила мои волосы.
-- Ты хочешь, чтобы я принадлежала только тебе?
-- Да, -- сказал я. -- Я люблю тебя.
-- Но тебе скоро придется расстаться со мной, --
сокрушенно сказала она. -- Тебе нельзя любить меня. Я не хочу,
чтобы ты страдал. Ты должен забыть меня как подлую развратную
женщину, соблазнившую и предавшую тебя.
-- Но ты не развратная и не подлая, -- возразил я.
-- Ты так считаешь? -- холодно улыбнулась она, с вызовом
глядя на меня сверху вниз. -- Ты еще не знаешь, на какие
подлости я способна. Ты хочешь узнать это?
Я не мог ничего ответить. Теперь я любил и ненавидел ее
одновременно, и эта двойственность лишала меня воли,
парализовывала и вводила в ступор. Я не чувствовал в себе силы
пошевелиться.
Не дождавшись ответа, она решительно встала, одним широким
движением сбросила с себя полотенце, стремительно приблизилась
к кровати Игора, стянула с него одеяло и, бесцеремонно взяв за
плечо, перевернула его на спину. Он не открыл глаза, но теперь
уже было ясно, что он не спит. Через пижамные штаны явственно