2.
Оказавшись на палубе рядом с арабом, он обнаружил, что сверху, с крыла кормового мостика, прямо на него смотрит дуло винтовки. Обычной мосинской трехлинейки с четырехгранным штыком. Винтовку держал молодой матросик в черном флотском бушлате, из-под которого виднелась полосатая тельняшка. Что было написано у него на бескозырке, Лесник разобрать не смог. У ног матроса стоял большой фонарь старинного вида, судя по синеватому оттенку света – ацетиленовый.
– Пилипенко, что у тебя там? – донеслось откуда-то из-за надстройки.
– Да вот, двое... – слегка растерянно ответил матрос. Араб, едва ли что-то понявший из короткого диалога, сделал шаг в сторону, и тут же отклонившееся было дуло винтовки вновь уставилось на него.
– Не балуй! Стоять смирна!! – матрос явно старался выглядеть куда более старшим и суровым, чем был на деле, но в конце реплики сбился на юношеский фальцет, несколько подпортив впечатление. Хотя трехлинейная винтовка – аргумент и без того вполне убедительный.
Морячок снова повернул голову в сторону невидимого пока начальства, и Лесник наконец-то смог прочитать выведенное на ленточке название корабля: «Князь Суворовъ». Именно так, с твердым знаком.
Вот оно что... «Тускарора» угодила в девятьсот четвертый год, и на ее борту как-то оказались матросы эскадры Рожественского – иных вариантов нет. Можно сказать, свои... Да вот только посчитают ли русские моряки своими двоих подозрительных штатских – Лесника и Диану?
Странно, что в истории похода Второй Тихоокеанской эскадры не сохранилось никаких сведений об этой встрече... Однако если все и дальше пойдет так, как идет, – очень скоро все исторические познания Лесника будут стоить не более, чем в клочья разодранная память Юхана Азиди. «Тускарора» должна отправиться на дно, и чем скорее – тем лучше.
С другой стороны надстройки раздался стук ботинок по настилу, и в поле зрения появился еще один человек – на этот раз в фуражке и кителе с офицерскими погонами. В руке он держал револьвер.
– Вот, ваше высокоблагородие, арестовал тут двоих! – отчитался матрос. Офицер окинул взглядом стоящих внизу и быстро, не касаясь поручня, сбежал по трапу вниз.
– Ху из ю? – резко спросил он.
– Вообще-то вежливые люди представляются первыми, – негромко произнес Лесник. Просто для того, чтобы сказать что-то по-русски. Офицер сразу же перевел взгляд на него.
– Мичман российского флота Казакевич, – сухо представился офицер с коротким полупоклоном, не прибавив к этому ни имени-отчества, ни должности, ни названия корабля. Лесник вздохнул. И ответил в той же сухой манере:
– Урманцев. Русский, как вы могли догадаться. Служу в... впрочем, об этом лучше поговорить чуть позже, в более удобных обстоятельствах.
– Очень хорошо. А сейчас я вынужден вам объявить, что по законам военного времени вы считаетесь задержанными до... До прояснения обстановки. У вас есть оружие?
Лесник немного помедлил с ответом.
– Да, есть.
– Положите его на палубу, – приказал мичман, не приближаясь и не опуская револьвер.
Ну и что? На самом деле сдаться морякам Рожественского в надежде сделать их своими союзниками? Конечно, обладая скоростью реакции полевого агента, ничего не стоит нырнуть обратно за дверь и запереться, – разминувшись при этом с пулями, выпущенными и из нагана, и из трехлинейки... Но зачем? При любом раскладе сразу к стенке не поставят, не девятьсот восемнадцатый год все-таки... К тому же под шальную пулю может попасть Юхан Азиди, – и вполне вероятно, что никто из его боевиков не владеет информацией, которая позволит агентам вернуться в свое время...
3.
– Положите оружие! – настойчиво повторил мичман. Холодка в голосе прибавилось.
Лесник засунул руку под накидку, медленно, без резких движений извлек автомат, осторожно опустил на палубу.
Затем Казакевич повернулся к арабу:
– Попрошу вас сделать то же самое.
– Он не понимает по-русски, – пояснил Лесник. И повторил слова мичмана на английском – судя по первой прозвучавшей фразе, полиглот из моряка был никудышный.
Юхан Азиди немного поколебался, переводя взгляд с Лесника на мичмана и обратно. Затем тоже сунул руку за отворот пиджака и осторожно вытащил оттуда пистолет с непропорционально длинным и тонким стволом. Положил на палубу.
Казакевич обернулся к матросу, намереваясь что-то приказать – но тут со стороны ходовой рубки раздался треск автоматных очередей: одна, вторая... Затем все перекрыл громовой звук выстрела из оружия, которое Лесник не смог опознать. Грохнуло несколько винтовочных выстрелов, и вновь наступила тишина.
Мичман насторожился, будто принюхиваясь к воздуху. Затем махнул правой рукой, в которой все еще сжимал револьвер, в сторону открытой двери:
– Пилипенко, осмотри помещение!
Пилипенко... Лесник вспомнил генерал-майора с той же фамилией – еще не появившегося на свет. А ну как сейчас грохочет ботинками по трапу его родной прадедушка?
Спустя пару минут матрос доложил:
– Пусто, ваше высокоблагородие! Баталерка, не иначе, – свертки лежат, ящик какой-то... Люк, две двери, – все задраены, но запоры с нашей стороны. Дальше идти, ваше высокоблагородие?
– Отставить! Нечего в глубь в одиночку соваться... Шагайте вперед, к баку, – сказал мичман уже Леснику, а Юхану Азиди сделал недвусмысленный жест наганом. – Пилипенко, приглядывай за ними.
– Да куды ж они сбегут, ваше высокоблагородие! – отозвался матрос, но тем не менее вновь угрожающе поднял винтовку.
Так гуськом они двинулись в сторону носа корабля – впереди араб с поднятыми руками, за ним Лесник, позади – матрос и мичман, подобравший с палубы оружие задержанных.. Поднимать руки вверх полевой агент Новой Инквизиции счел ниже своего достоинства.
Лесник, покидая их убежище, ни о чем с Дианой не договаривался. Похоже, у напарницы созрел собственный план действий, не предусматривавший близкого знакомства с русскими моряками – и отвела глаза мальчишке она легко и просто. И от себя, и от двух арабов, – мертвого и связанного.
Проходя мимо открытой двери, Лесник сделал незаметный со стороны условный знак, означавший: каждый действует по обстановке, на свое усмотрение. И пошагал в сторону бака.
Дела минувших дней – VII
Северное море, октябрь 1904 года
Из рассказа боцмана картина прояснилась несколько более полная, чем из сбивчивого рассказа матроса.
Обыскивая носовые надстройки, группа под водительством Кухаренки натолкнулась на помещение, где неизвестные люди, числом около полутора десятков, и в самом деле совершали мусульманский намаз. «Нагляделся я в Туркестане на такое, – пояснил боцман Старцеву. – У них не забалуешь, Аллаху аллахово отдай и не греши, по пять раз в день на карачки становятся...»
Молящиеся встретили пришельцев весьма недружелюбно, тут же похватали оружие, о боевых качествах которого Кухаренко отозвался достаточно высоко: «пули мечут, как горохом сыплют...» Но в тесном замкнутом пространстве преимущество в скорострельности не помогло скучившемуся противнику: моряки огнем очистили помещение, без потерь уложив пятерых «басурманов». Те отступили в коридор, туда же на плечах противника ворвался и боцман с товарищами.
Но здесь характер боя изменился: «басурманы» действительно облачились в некие плащи – волшебные они или нет, Кухаренко не знал, но ружейный и револьверный огонь на самом деле потерял какую-либо результативность.
Моряки, не долго думая, ударили в штыки – и вновь опрокинули неприятеля. На сей раз без потерь не обошлось: один матрос убит, другой ранен... Когда к противнику, по всей видимости, подошло подкрепление (по крайней мере ответный огонь стал куда гуще), боцман, потерявший треть группы, счел за благо отступить. Отходя, моряки задраили перекрывавшую коридор дверь – «без пироксилину не отопрут, нехристи», – выразился Кухаренко.
Оставалась возможность, что оправившиеся враги попытаются контратаковать, найдя обходной путь из блокированной части корабля – во избежание неожиданностей боцман расставил троих оставшихся в строю людей у ведущих вниз трапов. Однако какой-либо уверенности, что перекрыты все возможные подходы, у него не было.
Пока боцман рассказывал, подтянулись еще четыре матроса, присланные на подмогу Казакевичем, – тоже какое-то время плутавшие по коридорам корабля.
– Пойдемте, осмотрим убитых и трофеи, – сказал капитан-лейтенант Буланскому.
Старцев, надо сказать, испытывал изрядную растерянность, переходящую в ощущение нереальности, иллюзорности происходившего. Боцман и матросы, похоже, не понимали: всего, что их окружает, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, попросту не может... Мало ли, дескать, нехристи-иноземцы всяких диковинок выдумывают, негоже православному человеку на их диавольские игрушки смотреть, рот разинув... Но Старцев-то осознавал прекрасно: не бывает, не бывает, НЕ БЫВАЕТ!!!
– Скажите, Богдан Савельевич, – негромко, чтобы не услышали матросы, обратился он к Буланскому, – вы, хоть человек светский, все-таки служите в учреждении, занимающемся делами, кои не только к миру сему относятся. Не думаете ли вы...
Он сбился, не зная, как лучше выразить смутные, неоформившиеся ощущения.
– ...Что мы на борту судна, Князю Тьмы принадлежащего? – Буланский сам закончил вопрос. – Или что все здесь наблюдаемое – видимость и кажимость, иллюзия больного мозга? Нет, не думаю. Впрочем, сейчас сами взглянем на здешних демонов.
* * *
Они зашли в «басурманскую молельню». Свет здесь не горел – шальные или рикошетящие пули разнесли все лампы. Место побоища освещалось двумя ацетиленовыми фонарями. Старцев нагнулся над трупом «нехристя» – на вид человек как человек: окровавленный, изломанный последним криком рот, густая шапка темных вьющихся волос, на щеках – запущенная, многонедельная щетина.
Он провел ладонью по шевелюре мертвеца, затем перевернул тело, ощупал нижний отдел позвоночника... Капитан-лейтенант и сам понимал, что выглядят его действия странно, но не смог удержаться.
– Пожалуй, не стоит их разувать на предмет наличия копыт, – сказал Буланский. – Хотя ботиночки сами по себе любопытные – и не кожа, и не каучук, не пойми что...
Ехидная реплика коллежского асессора помогла Старцеву собраться и отбросить дурные мысли. К чертям, пусть демонами занимаются священники, а про иллюзорность бытия пусть рассуждают философствующие интеллигенты! Вокруг сплошные загадки? – так разгадывайте, господин капитан-лейтенант, вас именно этому учили много лет, и жалованье платят именно за это...
Боцман тем временем возился с трофейным оружием, на всякий случай отведя ствол в сторону от товарищей. Бормотал себе под нос: не пулемет, дескать, а смех один, патроны будто семечки, словно басурманы с крысами корабельными воевать затеяли...
Осмотрели трофеи и Буланский со Старцевым. И в самом деле, калибр скорострельной игрушки никакого почтения не внушал.
– Любопытственно бы взглянуть на пресловутые «волшебные плащи», – обратился к боцману Богдан Савельевич.
Кухаренко нахмурился, пытаясь понять, как ему относиться к просьбам непонятного штатского; вопросительно посмотрел на Старцева.
Капитан-лейтенант поспешил расставить все точки над i:
– Значит так, боцман. Отныне и до окончания операции выполнять все приказания господина Буланского, наряду с моими и мичмана Казакевича. Обращаться – «ваше высокоблагородие». Доведите до всех матросов.
– Слушаюсь, вашскобродие!
– Плащи, – напомнил Богдан Савельевич.
– Так ведь это... – смутился боцман. – Некогда было тех басурман с собой тащить, которых мы штыками-то... Своих вытаскивали, а сзаду нехристи наседали... – и, очевидно вспомнив приказ Старцева, чуть запоздало протитуловал чиновника Синода: – Виноват, вашскобродие!
– Отходит, кажись, Петруха! – прервал разговор крик одного из матросов.
* * *
Раненый умер. Умер попросту, без патетических последних слов, кои так любят авторы патр-р-р-риотических лубков про отважных русских казаков, десятками насаживающих самураев на пики, и сотнями шинкующих шашками...
Только что дышал – тяжело, с хриплым клекотом – и перестал. Жил человек – и не стало.
– Вечная память рабу Божьему Петру Рукавишникову... – пробормотал боцман, комкая в руке бескозырку. – Чудно? однако ж... Вроде совсем чуть и цепануло-то, повоевать еще думал, пошутил даже спервоначалу: до япошек еще не доплыли, а ему уж нашивка за ранение...
Фельдшера в абордажной команде не оказалось. Буланский, объявив, что несколько разбирается в медицине, осмотрел рану, неожиданно оказавшуюся смертельной, удивленно покачал головой. Старцев тоже достаточно навидался застреленных, и понимал: никак не могла крохотная пулька – даже не прошедшая насквозь, застрявшая по видимости в грудных мышцах, – так быстро прикончить здорового молодого мужчину.
Коллежский асессор тем временем производил непонятные манипуляции: закрыв глаза, медленно водил ладонями в паре вершков над телом умершего. Закончив, отозвал в сторону капитан-лейтенанта.
– Дела плохи, Николай Иванович. Действие у этих, как выразился боцман, семечек, – воистину чудовищное. Затронуты и повреждены почти все внутренние органы. Нам крупно повезло застать неприятеля врасплох. Но сейчас, планируя дальнейшие наши действия, знайте: любое ранение станет смертельным.
* * *
План действий у Старцева сложился незамысловатый: стянуть всех людей в один кулак, дабы не давать противнику подавляющего численного преимущества над разрозненными группами; отступить в центральную часть корабля и закрепиться, перекрыв все возможные подходы. Дождаться рассвета и дальше действовать по обстановке.
Капитан-лейтенант сильно сомневался: стоит ли рисковать жизнями людей в новой стычке, пытаясь захватить живьем кого-либо из «басурман». По всему судя, это вовсе не те пленники, коих так жаждет заполучить адмирал. Таинственный корабль может оказаться чем угодно, но только не флагманом отряда «миноносцев-призраков», покушавшихся на русскую эскадру...
Но, с другой стороны, появится хоть какой-то шанс – допросить захваченных и понять, что за чертовщина здесь происходит.
Стоявшая перед Старцевым дилемма разрешилась сама собой. Когда его отряд, нагруженный трофейным оружием, своими и чужими убитыми, медленно отступил к спардеку, задраивая за собой все люки и двери, – со стороны юта туда же подошел мичман Казакевич с последним оставшимся в его распоряжении матросом.
И с двумя пленными.
* * *
– Кто такие? – коротко поинтересовался Старцев.
– Непонятно... Один утверждает, что русский, – кивнул мичман на мужчину лет тридцати или тридцати пяти в длинной накидке нелепого оранжевого цвета. – Другой молчит.
– Разберемся.
Капитан-лейтенант быстро, несколькими фразами, обрисовал Казакевичу обстановку и выслушал его столь же короткий рассказ, – и все это время искоса поглядывал на пленников, стоявших под прицелом трех винтовок. Пытался загодя, до начала допроса, составить о них предварительное мнение.
Любопытные персонажи...
Тот, что представился русским, явно бывал в самых разных переделках, – чересчур уж спокойно держится. Да и движется по-особому – ни одного суетливого жеста, ни одного лишнего движения... Старцев почти не сомневался, что перед ним коллега, профессионал тайных войн, – буквально чуял его, как собака-волкодав чует невидимого в густом подлеске матерого волка. Вот только за чью команду играет этот профессионал? В чьей стае бегает этот волк?
Второй задержанный выглядит значительно старше, и чувствует себя весьма неуверенно, хоть и пытается не выдать того. Зря старается – люди в таких ситуациях неплохо контролируют лицо, голос, но зачастую напрочь забывают про руки. И руки пожилого словно бы живут своей жизнью – то он нервно сплетает пальцы, то засовывает кисти в карманы своего странного, кургузого пиджачишки, то скрещивает руки на груди, то заводит за спину... Всё понятно: слабое звено в этой парочке именно он, и ломать при допросе надлежит именно его.
Ну что же, приступим...
Приступить к допросу Старцев не успел, события неожиданно повернули в иное русло. Подошедший боцман Кухаренко, расставлявший до того посты на ведущих к баку проходах, радостно пробасил:
– Вашскобродие, господин Буланский! На плащи заколдованные взглянуть желали? Так вот он вам в лучшем виде! – Боцман ткнул своей лапищей в сторону клоунского наряда якобы русского, добавил злорадно:
– Попался, рожа басурманская!
Старцев, внимательно наблюдавший за пленным, удивился: ледяное спокойствие задержанного дало-таки трещину – вздрогнул, впился глазами в лицо коллежского асессора.
Богдан Савельевич, видимо, тоже понял, что в их силки угодил матерый волчина. Вынул из кармана наручники (запаслив господин из Синода, подумал капитан-лейтенант), подошел к пленным, держа в другой руке браунинг.
Пленник, подчинившись приказу, молча стянул свой плащ, по-прежнему не отрывая взгляд от Буланского. Потом заговорил, и слова его оказались неожиданными для Старцева.
– Буланский Богдан Савельевич? Десятое присутствие Святейшего Синода? – прозвучало это полуутвердительно. – Нам необходимо поговорить. Наедине.
Вот оно что... Похоже, довелось столкнуться с одним из тех людей, о коих говорил перед отплытием адмирал Вирениус: «лучшие силы по линии министерства иностранных дел, Генерального штаба, корпуса жандармов...» Настороженная подозрительность окончательно не покинула Старцева, но градус ее значительно снизился.
* * *
Капитан-лейтенант, хоть и не слышал ни слова, внимательно наблюдал за разговором отошедших в сторону Буланского и его загадочного собеседника. Мало ли что... Утечки секретной информации случаются на самых разных уровнях, и владеющий подобной информацией враг вполне сможет прикинуться своим.
Движение незнакомца, засунувшего два пальца в рукав своей куртки, Старцев разглядел прекрасно. Равно как и опасный металлический блеск извлеченного оттуда предмета. Крепче стиснул в кармане рукоять кольта, прикусил губу. Эх, Казакевич, Казакевич... Не додумался обыскать пленных...
Впрочем, никаких опасных последствий оплошка мичмана не вызвала: задержанный медленным, спокойным движением протянул Буланскому нечто, напоминавшее, как показалось капитан-лейтенанту, нож. Была в том ноже некая странность, некая неправильность – но какая именно, Старцев издалека не разглядел.
Богдан Савельевич взял как бы нож, осмотрел внимательно – и, видимо, прекрасно понял его значение. Убрал браунинг, широко улыбнулся, протянул руку. Пленник – похоже, переставший быть пленником – пожал ее после секундного колебания.
Старцев облегченно вздохнул. Все-таки свой... Свой, проводивший независимое расследование, очевидно на берегу, – и тоже угодивший на борт непонятного корабля. Остается надеяться, что информации у него более полная, и здешние странности вскоре прояснятся. Хотя бы частично...
– Кухаренко! – окликнул боцмана капитан-лейтенант. – Трупы «басурман» оставить здесь, у борта. Обыскать каждый досконально, до последней ниточки. И все надстройки еще раз осмотрите, отсюда и до бака, – чтобы ни одного супостата затаившегося не осталось. Затем разместишь людей в...
Старцев замялся, не зная, как назвать надстройку шкафута, украшенную диковинными конструкциями, напоминающими поставленные на ребро гигантские тарелки. Впрочем, какая разница? Главное, что все подходы отлично просматриваются и простреливаются. Показал рукой:
– Разместишь вот здесь. Через три часа сменишь караульных. Исполняй!
– Есть!
– А мы с вами, Степан Филиппович... – начал было Старцев, обращаясь к мичману. И не договорил...
Резкий, гортанный крик на непонятном языке заставил поднять взгляд. Наверху, у «тарелки», – два человека. Маскарадные оранжевые балахоны. Нацеленное оружие. Новый крик – совсем уж истошный, истерический. И тут же – очередь по русским морякам, столпившимся на спардеке – длинная, от борта до борта.
Старцев рухнул плашмя на палубу, выдергивая в падении кольт...
Глава шестая. Против лома нет приема
1.
Отчего-то считается, что в последние перед смертью секунды перед мысленным взором человека успевают промелькнуть картинки всей прожитой им жизни... Хотя свидетельств тому – после смерти реальной, не клинической – получить ни от кого не удалось.
Лесник умирать не собирался, но за пару секунд, когда он нарочито медлительным движением доставал из рукава Дыев нож, в памяти всплыло многое. Очень многое...
Залитая кровью ординаторская роддома в Царском Селе, залитая в самом прямом смысле слова... Расчлененные останки Эдика Радецки – боевого товарища и попросту друга... Искореженное, изломанное тело Анны с торчащим из глазницы обломком ножа... И еще многие трупы, трупы своих и чужих, оставшиеся за спиной в тот страшный день.
Во всем был виноват один человек.
Человек, убитый Лесником.
Человек, тем не менее стоящий сейчас рядом и ничего не подозревающий о своей роли в кровавых событиях, которым предстоит свершиться много-много лет спустя.
Богдан Буланский.
2.
Он мог убить Богдана, не сходя с места. Мог даже избежать пуль из винтовок, словно невзначай повернутых в их сторону, – матросы и понять не успеют, что здесь произошло. Буланский со своим браунингом представлял куда большую опасность – Лесник понятия не имел: как, по каким методикам готовили лучших бойцов Десятого присутствия.
Но в любом случае рана, нанесенная Дыевым ножом, станет смертельной для Богдана – миостагнатор, рассчитанный на мутировавшие протофибриллы нелюди, обычного человека убивает быстро и надежно... Паралич сердечной мышцы, и конец истории.
Нож выползал из рукава медленно-медленно: вот показался первый зубец... вечность спустя – второй... Ну же... Один удар, и...
И что? ЧТО???
Анна останется жить... И Крокодил... И отец Алексий... И многие другие – останутся. Люди и не-люди... И едва ли когда-либо Юзеф придет к юному Андрюше Урманцеву, и тот никогда не станет Лесником, одним из солдат Новой Инквизиции... Возможно, и сама Контора никогда не появится на свет, по крайней мере именно в таком виде... Ну и черт с ней...
Левая бровь Богдана медленно поползла вверх – понял наконец, что именно намеревается продемонстрировать ему Лесник. Или не продемонстрировать... Или вонзить в сердце...
Ну же...
Решай... Решай, черт подери!!!
Третий зубец показался из-под обшлага... Дуло браунинга Богдана столь же медленно начало отодвигаться в сторону...
Донелли... Патрик Донелли... Сказавший так много и еще о большем умолчавший... Почему коммандер с такой легкостью совершил измену – если называть вещи своими именами? ЧТО узнал он из предсмертного бреда Харпера? Что-то ведь очень страшное... Что-то, что оправдывало все последующие действия Донелли... Потому что не казался коммандер изменником, хоть ты тресни...
Не обернется ли удар Дыевым ножом чем-то не менее страшным? Не только для Лесника или Буланского – для России, для всего мира?
Трехзубый клинок полностью покинул свое укрывище.
НУ???!!!
Он протянул Дыев нож рукоятью вперед. И заставил себя улыбнуться.
3.
– А я, милостивый государь, так и подумал, что корабль сей не из нашего времени, – сказал Буланский несколько минут спустя. Совершенно буднично сказал... – Довелось прочесть, знаете ли, роман одного англичанина, мистера Харберта Вэллса... Читал и изумлялся наивности автора. Да разве может гений-одиночка собрать в своей мастерской аппарат, способный пробиться сквозь время? Или, скажем, чудо-оружие, способное уничтожить весь мир? Нет, милостивый государь, для успешного завершения подобного предприятия вся мощь государственной машины потребна.
Буланский похлопал ладонью по станине ракетной установки, словно демонстрируя пресловутую государственную мощь.
Затем продолжил несколько иным тоном, возвращая Леснику Дыев нож:
– Пойдемте, ознакомим господ офицеров с наметившейся диспозицией. Думаю, если даже роман мистера Вэллса они не читали, то повидали здесь достаточно, чтобы...
Богдан не договорил.
Резкий, гортанный крик – на арабском. Две оранжевых фигуры – наверху, возле антенн спутниковой связи. И тут же – длинная очередь. Лесник метнул нож, рефлекторно, почти не целясь. Бросился вперед, привычно вгоняя тело в темп боя, бросился рваным зигзагом – проскочить между буравящей воздух смертью.
За спиной грохотал браунинг Буланского. Впереди – одиночные выстрелы, пистолетные и винтовочные. Затем бабахнуло что-то непонятное, но мощное, Лесник мимолетно подумал о гранатомете, хотя откуда ему быть у моряков Рожественского...
Высоко подпрыгнул, зацепился за холодный металл, перебросил тело наверх, к антеннам... И понял, что опоздал, что все закончилось.
4.
– Говорил же я, вашскобродие: пистоль надежная, не то что пукалки нонешние... – пробасил гигантского роста моряк с окладистой черной бородой.
– Да уж... – не стал спорить капитан-лейтенант с острыми чертами лица (Лесник уже знал, что носит он фамилию Старцев).
Пуля из огромного револьвера все же не пробила оранжевую накидку, но ее владельцу этот факт никак и ничем не помог – получивший тяжелейшую контузию боевик умер через несколько минут, не приходя в сознание. Его товарищу оцарапал кисть руки брошенный Лесником нож, и миостагнатор подействовал почти мгновенно.
Потери у абордажной группы оказались куда выше – две очереди почти в упор по столпившимся людям сделали свое дело... Наверное, арабы могли перестрелять всех, но опасались зацепить своего шефа, Юхана Азиди. Однако и без того – два матроса и мичман Казакевич убиты на месте, еще четверо ранены... Из высадившейся на борт «Тускароры» партии в строю осталось меньше половины.