Страница:
Мычание, вырывавшееся изо рта Тарана, по всей видимости, все-таки достигло чьих-то ушей. Ближайшие охранники начали недоуменно оборачиваться; Нож рефлекторно потянулся к кобуре. А Кастет все шел вперед, не догадываясь, что аморфная масса за его спиной пришла в движение. Собственно, в сознании Тарана охранник почти не двигался — ноги его с чудовищной медлительностью плыли над землей, будто преодолевая какую-то невидимую преграду, и только мысли хозяина Подворья мчались в ночи раскаленными болидами. Неторопливый марш сопровождался тем же невнятным мычанием Хэнка — звуковым фоном этого безумия…
Все происходило будто в замедленном просмотре, кадр за кадром. На двадцать пятом, не раньше, перед глазами Тарана замелькали ребристые протекторы, которыми были оснащены шины грузовика. И Хэнк с неизбежностью понял, что этот узор вот-вот отпечатается на его физиономии, утрамбовывая в асфальт все, включая зубы, пистолет, бронежилет, а также пластину в затылочной кости. Поздно куда-то бежать.
Оскал Черепа достиг прямо-таки неприличных размеров. Гангстер повернулся к одному из телохранителей и качнул головой. “Череп” тут же потянулся к карману. Вне Тарана, вероятно, события развивались чрезвычайно стремительно, учитывая, что Кастет все еще не поставил ногу на землю, но мозг Хэнка, как ни пытался он заставить его привести в действие тело, вместо этого занялся созерцанием да скрупулезным обдумыванием, каким будет следующий маневр этого столь медлительного тела, в миллиметрах рассчитывал движения рук, каждое колебание голосовых мембран. С аналогичным же успехом это время можно было посвятить написанию какой-нибудь жутко неуместной лирической поэмы, потому как изменить все равно он ничего не мог…
Охранник Черепа достал из кармана нечто, что прекрасно поместилось в его кулаке. Портативные размеры прибора (а это был именно прибор, ведь Хэнк придирчиво просчитал вероятности) позволяли осуществлять с ним нужные манипуляции незаметно для большинства окружающих… А Кастет приближался по миллиметру в час, но и Хэнк не мог отклониться от курса. Его окружали телохранители, которые даже не догадывались о происходящем. Замысел Черепа был вполне ясен — смерть хозяину Подворья принесет его же охранник, собственными руками.
Наконец до Кастета как будто дошло. То ли разобрал что-то из прорвавшегося наконец отчаянного вопля Тарана, то ли сам почувствовал подвох. Парень остановился как вкопанный и начал оборачиваться. “Посылка” с мнимыми долларами все так же покоилась в его сильных руках. Кастет и не думал с ней что-либо делать. Он воплощал саму надежность и, похоже, намеревался во что бы то ни стало вручить ее своему хозяину.
Едва охранник успел развернуться вполоборота (Тарану показалось, будто прошла целая вечность), как статуи “черепов” пробудились к жизни — черная кожа и скальпы из розового мрамора — почти синхронно, без явной команды.
Это и была та подспудная активность, что сменила благожелательное спокойствие на прямую и явную угрозу. Таран, благодаря своим старым, однако доселе неизученным способностям, воспринимал себя одновременно в прошлом, настоящем и частично — в будущем. Поэтому он не удивился, увидев в руках пистолеты, когда “черепа” еще даже не успели достать оружие из-под кожаных курток. В глазах Хэнка они отпечатались рентгеновскими снимками. Такого прежде с ним не случалось.
Вместе с тем он знал прецеденты. Эффект “расслоения времени”, как его называл Таран, переживали считанные единицы среди лучших бойцов. Они неким образом погружались в себя, благодаря чему каждое мгновение реального времени растягивалось наподобие жевательной резинки, превращаясь в мгновения СУБЪЕКТИВНЫЕ. У этих бойцов появлялось достаточно времени, чтобы принимать верные решения и выходить победителем из неравного боя. Сам Таран испытывал подобное всего три раза — давным-давно, в залитой кровью Яме. И — этим вечером.
Такой способностью хозяин Подворья чрезвычайно гордился — до самого недавнего времени,
В те нечастые моменты, когда ему удавалось разговорить Курта Страйкера (этот мохнатый паренек, как Таран обнаружил, был не то чтобы болтлив, но довольно общителен — тягостное молчание его угнетало), Хэнк узнавал множество любопытных вещей. В особо экстремальных ситуациях метаморф тоже переживал эффект “расслоения времени”. Хотя и по-другому. Легендарные гладиаторы “античного прошлого” Клоповника в подметки не годились метаморфу. Он мог не только тормозить субъективное время, но и, что самое любопытное, форсировать собственный организм до соответствующей скорости. Легендарные гладиаторы могли сколь угодно просчитывать свой следующий шаг. Волк пронесся бы меж ними смертоубийственным вихрем, безжалостно, стремительно и хладнокровно.
В настоящий момент Хэнк завидовал именно этой способности. Невзирая на состояние, в котором он пребывал, хозяин Подворья был бессилен что-то предпринять. Свирепость и — главное — скорость Страйкера ему бы очень пригодились. Но, как обычно, довольствоваться приходилось только тем, что послал Господь Бог, а потому Таран отбросил праздные мысли. “Волчонок” сидел в своей клетке. А если бы и не сидел, то, в любом случае, не стал бы помогать тюремщикам…
“Черепа” доставали оружие. Охрана Подворья разразилась гневными криками — звуки растягивались, размазывались по застывшему воздуху, — кто-то также тянулся к кобуре. Ситуация стремительно достигала критической массы. А в центре этого реактора, конечно, стоял Кастет со своим пакетом. Он с удивлением обнаружил, что намерения бандитов далеки от благих, но еще не сообразил, что лично он, Кастет, может с этим поделать. Погибать не хотелось. Неизбежность, тем не менее, зачитала приговор.
Тарану было непросто судить, однако, похоже, его заторможенный крик все-таки вылился в конце концов во что-то членораздельное. “БРОСЬ ПАКЕТ, ТУПИЦА!! ТАМ БОМБА!!!”
Вот что крикнул Хэнк Таран. И тысячу раз пожалел, что не придумал что-нибудь короче. Хватило бы единственного слова. Вроде “БРОСЬ!”, “БОМБА!”. Но не “ТУПИЦА”… Это Таран твердил потом каждый день.
Охранник с томительной медлительностью перевел взгляд на сверток, который он тискал в своих сильных руках. Выражение его лица менялось с недоверчивого на разочарованное (точь-в-точь как у ребенка, который рождественским утром обнаруживает под пластмассовой елью не вожделенную кибердеку новой модели, а коробку оптических дисков с ускоренным курсом японского), а затем — на уродливую маску, расписанную черными узорами страха, гнева и ярости. Охранник наконец-то понял, в чем фокус.
Череп, впрочем, вел какое угодно шоу, но не “ЧТО? ГДЕ? КОГДА?” Он не вручал призы догадливым и не делал подсказок самым тупым. Тянуть не имело смысла, требовалось вскрыть “черный ящик” по-настоящему, оголить его секретное нутро.
Гангстер привел в действие прибор, что сжимал в руке. Пошла цепная реакция. Пауза заняла доли мгновения, но Хэнк, тем не менее, ее остро почувствовал. Радиоволна преодолела считанные метры и передала команду “штаба” приемнику. Ну а тот, в свой черед, замкнул нехитрую цепь: детонатор — капсюль — энное количество популярной на черном рынке взрывчатки. Назначение такого устройства заключалось в разрушении. Саморазрушение — единственная достижимая цель.
Тарану казалось, будто сердце бьется у него в ушах. На самом деле это пульсировало ВРЕМЯ. Мгновения срывались с эталонного хронометра и мчались вниз, к бренной земле, чтобы разлететься вдребезги. Так на заре времен, когда время еще не являлось таковым, деформация породила существующую ныне материю. Смерть — суть и мера всех вещей. Энтропия и время — ближайшие родственники.
Кастет попытался избавиться от свертка. С тем же успехом можно отбивать кассетные бомбы кухонной сковородой. Не успели подушечки пальцев прервать контакт с бумажной упаковкой как на свет родился взрыв. Он прорвал упаковку, и, набухая, стал расширяться в объеме, отталкивая застывшую воздушную среду. Огонь развернулся наружу широким стеганым одеялом, которым тут же и укутался Кастет.
В восприятии Тарана это произошло не единовременно, но в несколько обстоятельных этапов. Первыми показались огненно-ржавые языки, полощущиеся в сознании Хэнка лоскутками безобидного шелка. Они протянулись к Кастету и сомкнули в страстных объятиях, будто возлюбленная. Руки бедолаги исчезли в мгновение ока — по самые локти, клыки пламенной пасти сомкнулись и уже не разжимались. Лопнула кожа, из прорех, испаряясь, взвихрились кровавые гейзеры. Мышцы были буквально сдуты ударной волной. Кости разлетелись тысячей осколков.
Каким-то необъяснимым образом Таран подмечал каждую неприглядную деталь, для фиксации которых на самом деле потребовалась бы, вероятно, масса сложного оборудования. Его мутило, потому что ТАКОГО ужаса он еще не видел (а повидал Хэнк, как известно, немало). Желудок непременно исторг бы ужин наружу, если бы успел, — метаболизм трудился в своем обычном ритме. “Расслоение времени” затрагивало лишь сознание.
Затем у Кастета исчезло лицо — огненные языки будто слизнули его. Тарану показалось, что он заглянул в лицо самой Смерти — обожженный череп, вскипевшие глазницы, обугленная ветошь мышц, артерий и вен…
Волна жара и давления начала опрокидывать Кастета наземь. А мгновение спустя, когда изуродованное тело почти уже коснулось земли, Хэнк испытал настоящий шок. Трансцендентное состояние достигло логического завершения, то есть окончилось. Барабанные перепонки сотрясались под шквальной атакой. Она росла и ускорялась, точно запись на магнитном носителе, снятая с “pause” и набирающая обороты. Время вернулось в наезженную колею. Хозяин Подворья ничем уже не отличался от тех медлительных идиотов, чьи помыслы столь легки и поверхностны. Приходилось приспосабливаться к реальности заново — пропасть субъективного времени имела и свои недостатки. Таран пришел в себя и понял, что вокруг стреляют.
Пули по-хозяйски летали по двору — из конца в конец. Появились первые жертвы.
Вот, оказывается, — сообразил хозяин Подворья, — что это были за круглые, неспешные пчелы, передвигавшиеся исключительно по прямым траекториям… Хэнк не обращал на них внимания. Разглядеть их как следует не получалось (глазные яблоки, составная часть всего остального организма, не поспевали за приказами сознания), не говоря уже о том, чтобы повторить трюки Нео из “Матрицы”.
Сделав эти открытия, Таран растерялся, впервые за долгие годы. К-панике, по сути, недвусмысленно подталкивало то обстоятельство, что ускорение металлических “пчел” равнялось кинетической энергии, необходимой, чтобы продырявить человеческое тело насквозь. Произведя столь нехитрые расчеты, Хэнк не придумал ничего другого, как ничком броситься на землю, еще дрожавшую от отзвуков взрыва.
Таран был не солдат, не полицейский и даже не гангстер, хотя и прожил в Клоповнике всю свою жизнь. Перестрелки он привык наблюдать со стороны — на полицейском канале или в голофильмах, — развалившись в любимом кресле. Куда больше Хэнк доверял своему верному “гладиусу”, чья благородная сталь не знала осечек и была в любой момент готова выполнить такой объем работы, какой требовал хозяин — не более. Чтобы стать настоящим мечником, следовало овладеть МАСТЕРСТВОМ, степень которого выяснит Яма. Это была своего рода мистерия.
Палить же из пистолета, но мнению хозяина Подворья, мог каждый дурак. Это, впрочем, не делало “черепов” менее опасными. Прильнув к земле, Хэнк накрыл голову руками.
К такому повороту событий он оказался катастрофически не готов. Однако, лежа на сырой земле, Таран думал почему-то не о том, как спасти свою шкуру, что было уже не просто проблемой, а насущнейшей из необходимостей, но о последних мгновениях, проведенных в трансе. Все его внимание полностью занимал взрыв “посылки” и кошмарные метаморфозы, произошедшие с Кастетом. Но где-то на периферии сознания, в какой-то монтажной студии, просматривались, прокручивались и просматривались заново те несколько мгновений, на которые Хэнк сперва не обратил внимания. Содержимое этих “кадров” было в высшей степени занимательным.
На правом краю “переднего плана Кастета, объятого пламенем, обнаружилась и другая фигура. Теперь Хэнк Таран понял, почему не придал особого значения этому неприметному, на первый взгляд, силуэту. Все было просто. Бандиты и охранники Подворья замерли ледяными изваяниями посреди “расслоения”, созданного сознанием Тарана, тогда как упомянутая фигура передвигалась среди них легким прогулочным шагом. Ее движения были небрежны и уверенны, будто вокруг ничего особенного не происходило. Вероятно, это и смутило Хэнка до такой степени, что он не обратил на этого человека внимания. Однако, просматривая в “монтажной студии” запечатленное памятью снова и снова, Таран понял, что допустил крупную оплошность.
Еще он идентифицировал личность стремительного персонажа — это был тот самый парень, которого Хэнк не мог рассмотреть и по чьему поводу препирался с Черепом. Повязки на нем уже не было. На одном из кадров, казалось, он улыбался, глядя прямо в “объектив” отстраненного восприятия Тарана… Хозяин Подворья узнал эту улыбку.
… И тут же почувствовал то, что чувствует человек, участвующий в головизионном шоу, когда обещанный миллион оказывается на расстоянии одного “пустячкового вопроса” (“Как звали вождя племени Мумба-Юмба, срубившего в 1795 году самый большой баобаб к западу от Лимпопо?”). Или же — когда новичок на подпольных боях, согласившись— на двенадцать раундов “вслепую”, обнаруживает в другом конце ринга самого Роланда Непобедимого, вооруженного своими смертоносными кулаками… Нечто подобное Хэнк почувствовал в это мгновение.
Приподняв голову, он попытался нашарить взглядом искомого субъекта. Однако если во время “расслоения” Хэнк видел его отчетливо, но не придал значения, то отыскать его целенаправленно оказалось вовсе не просто. Силуэт проносился то тут, то там. Всюду, где он показывался, погибали парни в черных безрукавках. Будто сама Смерть пожинала свои жуткие плоды. Собственно, именно так этого человека Тарану и отрекомендовали.
Это был тот самый абстрактный грузовик, что приближался к абстрактному перекрестку, на котором замер Хэнк. Столкновение, казалось, было неизбежно…
А потом раздался визг покрышек. Таран поднял голову и увидел мчащийся на него блестящий радиатор. Такой хромированный, что в нем без особого труда можно было рассмотреть отражение лица с отвисшей челюстью — лицо хозяина Подворья.
Но на этот раз грузовик был не просто метафорой.
Курту открывался прекрасный обзор. Пожалуй, лучше, чем у кого-либо на территории Подворья. Волк наблюдал за развитием событий, привычно разглядывая мир между прутьев решетки. Сложившаяся ситуация выводила его из себя, заставляла скрежетать зубами и сжимать кулаки, покуда когти не впивались в ладони…
Вначале все шло, как он и предполагал. Как в дешевых гангстерских голосериалах (обитатели Ульев любили пощекотать свою стимулируемую дюжинами психотропных препаратов нервную систему лицезрением НИЗМЕННЫХ нравов не менее НИЗМЕННЫХ обитателей Гетто). Две группировки стояли одна против другой, кичились силиконовыми мышцами и бросали по сторонам многозначительные взгляды. От всего этого пижонства Курта воротило с души. Для того чтобы сбить спесь с обеих кучек громил, было достаточно пяти-шести взрослых Волков, не больше. Или, на худой конец, выпустить пленника из клетки, снабдив парой мечей.
Но все это оставалось мечтами. Он сидел в клетке, а безволосые нацепили на себя роли “продавцов” и “покупателей”, чтобы, как в старину, торговать “презренным метаморфом”. Масштабы, конечно, были даже приближенно не те, что в недалеком прошлом, все еще имеющем прямое отношение к Новейшей истории, и все-таки суть вещей осталась неизменной. Безволосые считали, будто бы это целиком в их компетенции, но даже не догадывались, как сильно на самом деле ошибались.
Они, впрочем, в своем заблуждении были не первыми. Предшественники давным-давно лежали в могилах.
История содержала немало примеров. Можно вспомнить, например, революцию, один из самых кровавых (и вряд ли таких уж массовых) бунтов, повлекший за собой последствия, оправиться от которых удалось лишь долгие годы спустя. Историки утверждали, что революция стала кульминацией и завершением рабовладельческой истории, которая, как гласило популярное мнение, окончилась с отменой на Руси крепостного права. Это событие, красовавшееся в книгах пустыми, но залитыми кровью страницами, считалось наиболее крупным в истории человечества восстанием профессиональных военных. Сотни, тысячи “генетически модифицированных” homo sapiens (и волков?) поднялись якобы против рабства и угнетения.
Россказни о “бремени белого человека” были тут совершенно ни при чем. Печальная история борьбы за свободу афроамериканского населения — также. В случае с Волками все обстояло по-другому. В правительственные лаборатории и казармы не приходили разудалые работорговцы, горевшие желанием утащить на корабли тех, кто был недостаточно расторопен, чтобы сбежать из своего же селения, или тех, кто только и годился на то, чтобы предприимчивые родственники сами продали его “белым пришельцам”…
Но это — совсем другая история.
Обстоятельства дела заключались в том, что Курт Страйкер сидел взаперти в своей клетке и думал, кого он прикончит первым, когда наконец-то вырвется из плена. Вряд ли гангстеры окажутся столь же маниакально последовательны в отношении к Волку, как и хозяин Подворья. Тот, по крайней мере, знал о рабстве отнюдь не понаслышке. Его-то Курт ненавидел по-настоящему. Возможно, по сравнению с Черепом Таран окажется безобидной домохозяйкой, однако для ненависти, как и для любви, требовалось время. Череп производил на Волка отталкивающее впечатление, но был ли достоин того, чтобы его ненавидеть? Нет — пока еще.
Таким образом, первым в списке Курта Страйкера (после, конечно, Ковбоя) стоял Таран. Однако, как показали дальнейшие события, Курта собирались лишить права выпустить кишки из ублюдка, чье лицо напоминало использованную туалетную бумагу.
Когда Таран потребовал, чтобы Череп развернул сверток с деньгами, Курт одобрительно кивнул. Но, по-видимому, вид стодолларовых купюр лишил Хэнка остатка мозгов. Вместо того чтобы: а) подойти к Черепу и развернуть сверток в его присутствии, б) встретиться с главой Ордена на середине дистанции либо в) потребовать, чтобы пакет принес кто-то из “черепов”, Таран выбрал наиболее несуразное решение — отправил за деньгами одного из своих помощников, Кастета. Идиотизм.
Волк ничуть не удивился, когда сверток взорвался в руках у Кастета. Этого поворота следовало ожидать столь же уверенно, как. и того, что где-то с другой стороны гигантского Купола на смену иссушающей осени приходит невероятно холодная зима.
Мгновением ранее на крыше раздались удары. Местонахождение клетки и Курта позволяло наблюдать за событиями со стороны. Заметив боковым зрением резкое движение, Курт обернулся и успел разглядеть, как один из охранников упал на бок. Глаза парня превратились в незрячие стеклянные шарики, а лоб украсился широким сквозным отверстием явно огнестрельного происхождения. Стреляли, судя по всему, с большого расстояния. Из крупнокалиберного оружия с дальнозоркой оптикой. Крыша Подворья представляла собой плоское прямоугольное поле, на котором отсутствовали как возвышения, так и низины, в которых можно было худо-бедно укрыться. Неизвестно, с чего Хэнк решил, что пара снайперов — стопроцентная гарантия. В таких делах он был новичок, зато Череп — матерый профессионал.
Пауза между ликвидацией снайперов и взрывом пакета составила какие-то секунды. Оставалось только гадать, как “черепам” удалось все рассчитать с такой точностью.
Взрыв смял и потащил Кастета за собой, будто деревянную марионетку. В какие-то доли секунды “безрукавочник” был объят пламенем и отброшен далеко в сторону ударной волной. С этого момента на Подворье воцарился кромешный ад. Бритоголовые открыли пальбу. “Безрукавочники” опоздали ненамного, потому как подсознательно ожидали подвоха. За исключением, пожалуй, самого главного.
Таран упал на землю и накрыл голову руками. Несмотря на щекотливость ситуации, Курт нашел в себе силы расхохотаться. Это был злорадный, отчаянный смех смертника, потешающегося над палачом, в которого угодило тухлое яйцо. Волку доставляло неописуемое удовольствие глядеть, как его мучитель лежит на земле, точно мешок с навозом, и трясется от ужаса. Он дорого бы дал за это мгновение. Ради него стоило стерпеть и вонючую клетку, и многое другое. Курт даже почувствовал к Черепу нечто сродни симпатии. Тюремщиков теснили по всем фронтам, и, на первый взгляд, это было хорошо. Само по себе. Изменить-то все равно ничего нельзя…
Ход мыслей Курта был внезапно прерван визгом покрышек. Фургон, стоявший в пустовавшем проеме ворот, сорвался с места. Для столь неповоротливого с виду транспорта грузовик проявил завидную прыть. “Черепа” едва успевали отпрыгивать из-под хромированного “кенгурятника”. Один из охранников Подворья все же получил удар по касательной — крутанулся вокруг собственной оси и отлетел на пару метров. Ни Нож, ни Топор, к огромному сожалению Курта, не пострадали.
Это, впрочем, было еще не самое примечательное. Фургон летел прямо на Тарана.
А тот продолжал прохлаждаться на земле. “Безру-кавочники” не обращали на него никакого внимания, у них и без того забот хватало. Оставалось только гадать, рассмотрел Хэнк надвигавшуюся угрозу или продолжает дрожать от страха. Но, когда уже казалось, что широкие покрышки вот-вот сомнут череп безволосого, словно сваренное всмятку яйцо, Таран каким-то образом выскользнул из-под косы самой Смерти — то ли откатился, то ли отпрыгнул, но чудом убрал задницу с опасной траектории.
Курт даже не понял, нужно ли огорчаться, что безволосый избежал заслуженной кары, или же радоваться, что его не лишили шанса собственноручно разобраться с заклятым врагом. Эта перспектива, впрочем, с каждым мгновением отдалялась — “черепа” брали верх.
Фургон застопорил ход со скрежетом, в котором Курту послышалось раздражение оттого, что не удалось размазать по земле чьи-нибудь мозги, по инерции протаранил стену Подворья и затих. Створки кузова распахнулись — изнутри, точно саранча, полезли бритоголовые гангстеры. Никак не меньше десятка. Для Волка осталось загадкой, каким образом всем им удалось поместиться в этой кибитке.
Каким бы, впрочем, ни был ответ — начиная волшебным порталом в иную реальность и заканчивая оборудованием для глубоководного плавания, — бандиты моментально включились в схватку с рвением людей, для которых не существует занятия более привычного, нежели это. Десяток лысых здоровяков ударил “безрукавочникам” в тыл, который, выражаясь профессиональным жаргоном военных, более напоминал “беспросветную жопу”. Охранники Подворья и без того держались из последних сил. Обходной же маневр бандитов поставил крест на любом сопротивлении. Поражение Подворья являлось лишь вопросом времени.
Битва заняла считанные минуты. Как, впрочем, и всегда, когда территория представляет собой замкнутое со всех сторон пространство, а каждый из бойцов вооружен смертоносными игрушками (огнестрельными ли, холодными — не столь важно) повышенной убойной силы. Воздух, словно губка, впитал терпкий аромат крови. Этот запах проникал в ноздри Курта, рождая странные желания и неосознанные влечения.
Взгляд выхватывал из общей панорамы лишь отдельные детали, будучи не в состоянии объять все целиком. Кровавое действо кипело повсеместно, развернулось и раскинулось вширь, точно населенное пираньями тропическое озеро, в которое кто-то загнал табун лошадей. “Черепа” и “безрукавочники” были полностью увлечены взаимным истреблением — эдакий футбольный матч, участники которого по мере своих сил увеличивали обоюдный счет. Где-то, по всей видимости, красовалось электронное табло, отображавшее потери, включая дроби — частичную недееспособность. Во всем этом ощущалось что-то первобытное, какая-то древняя, зловещая сила, заставлявшая людей вновь и вновь убивать себе подобных…
От канонады выстрелов колыхалась даже маскировочная сеть, скрывавшая от равнодушного Купола весь этот потусторонний кошмар. Во внутреннем дворе Подворья гладиаторов происходило побоище, равного которому, похоже, не случалось в Клоповнике уже давно (неделю-две — точно). Яма завистливо вздыхала и косилась на потоки крови. Красная жидкость собиралась в лужи, хлюпала под подошвами.
Курт смотрел во все глаза, завороженный безудержным буйством насилия. Ему открывались отдельные, самодостаточные сцены, будто распахивался некий занавес, за которым менялись актеры, маски и роли. Но самое интересное в этой постановке заключалось в том, что тут убивали ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Вот один из “черепов” взял на прицел “безрукавочника” — тот топал навстречу, вооруженный только мечом. В этом неуклонном продвижении ощущалась какая-то непостижимая, высшая воля. Именно она, одну за другой, отводила от парня пули и, по мере сокращения расстояния, придавала ему сил. Гангстер раз за разом промахивался, хотя дистанция становилась уже смехотворно короткой. Словно что-то отводило его руку всякий раз, когда он спускал курок. Одна пуля снесла полоску кожи с виска, вторая продырявила черную безрукавку, даже не коснувшись тела. А потом была первая осечка. “Череп” так и щелкал бесполезным стволом, держа его в вытянутой руке, пока “безрукавочник” не приблизился на расстояние удара и не снес ему голову единственным взмахом меча. Голова полетела в сторону и, приземлившись, покатилась кому-то под ноги… “Безрукавочник”, оступившись, потерял равновесие. Лысый бандит метнулся вперед, вырвал из руки безголового пистолет и расстрелял противника в упор. Секунду спустя на него рухнул сверкающий “гладиус” — взявшись, казалось, ниоткуда, словно кара с небес, — и отсек сжимавшую оружие руку аккурат по локоть. Еще один охранник подоспел с другой стороны, без заминки вонзив меч в живот бандита. Рот был широко открыт: “череп” что-то кричал, но из-за царившего вокруг хаоса Курт не слышал ни звука. Из обрубка конечности хлестала кровь, сильными, прерывистыми толчками, в такт еще бившемуся сердцу. Страдания безволосого прекратила автоматная очередь. Пули ударили в бритую голову, пробивая огромные дырки. Череп покосился набок-шейные позвонки наверняка были сломаны. Из автомата палил какой-то лысый ублюдок, не особенно утруждавший себя выбором целей. Собственно, в такой массе “своих” и “чужих” автоматическое оружие производило эффект динамитной шашки, взорванной в колбасном цехе. Неокрепший ум гангстера, судя по всему, порядком тронулся от безумия, в которое превратилась действительность. Гораздо проще считать, что все это — огромная, потрясающая, до жути реальная, но все же компьютерная игра. Стрелять, не столь важно, в кого! На физиономии застыло бескомпромиссное помешательство. Рот оскален, глаза дико выпучены. Но неожиданно с этой физиономии исчезло то самое, что Станиславский истово требовал от своих подопечных. Жизнь. Жуткая маска осталась, а жизнь куда-то пропала. Голова повернулась, и Волк разглядел круглую, аккуратную дырочку возле виска, одну-единственную, из которой показалась струйка крови. Автоматчик выронил свое оружие и плашмя рухнул на кучу-малу. Тому, кто его “ликвидировал”, не было нужды в громоподобных очередях. Этим персонажем, как ни странно, оказался Череп, легендарный бандит собственной персоной. Он вел прицельный огонь с обеих рук, из каких-то длинноствольных пистолетов — определенно антикварных, но по-прежнему находящихся еще в превосходном состоянии, насколько можно было судить по результатам. Курт видел такое оружие в древних фильмах про Вторую мировую. ТТ — Тульский Токарев — вот как они назывались. Таких, вероятно, во всем Мегаполисе днем с огнем не сыщешь. Спросом, впрочем, они пользовались бы не особо большим, современные модели могли похвастаться не меньшей мощностью, но были ощутимо удобнее в эксплуатации, не говоря о цене, доступной как для школьника, так и для пенсионера. Отдача подкидывала стволы кверху, что говорило о значительном дискомфорте стрелка. Но гангстер легко преодолевал дерзкий норов своих игрушек, что говорило о завидном мастерстве. Пули летели сквозь ночь трассирующими кусочками металла; Курт ничуть бы не удивился, если бы на них оказалось тефлоновое покрытие, — некоторые охранники ухитрились сменить безрукавки на бронежилеты. Череп, казалось, держал под визуальным контролем весь внутренний двор. Векторы стрельбы менялись в течение считанных мгновений, перемещаясь от одной мишени к другой. Паузы делались лишь тогда, когда требовалось сменить обоймы — под черным плащом виднелась амуниция, карманы которой таили боекомплекты поистине стратегических масштабов…
Все происходило будто в замедленном просмотре, кадр за кадром. На двадцать пятом, не раньше, перед глазами Тарана замелькали ребристые протекторы, которыми были оснащены шины грузовика. И Хэнк с неизбежностью понял, что этот узор вот-вот отпечатается на его физиономии, утрамбовывая в асфальт все, включая зубы, пистолет, бронежилет, а также пластину в затылочной кости. Поздно куда-то бежать.
Оскал Черепа достиг прямо-таки неприличных размеров. Гангстер повернулся к одному из телохранителей и качнул головой. “Череп” тут же потянулся к карману. Вне Тарана, вероятно, события развивались чрезвычайно стремительно, учитывая, что Кастет все еще не поставил ногу на землю, но мозг Хэнка, как ни пытался он заставить его привести в действие тело, вместо этого занялся созерцанием да скрупулезным обдумыванием, каким будет следующий маневр этого столь медлительного тела, в миллиметрах рассчитывал движения рук, каждое колебание голосовых мембран. С аналогичным же успехом это время можно было посвятить написанию какой-нибудь жутко неуместной лирической поэмы, потому как изменить все равно он ничего не мог…
Охранник Черепа достал из кармана нечто, что прекрасно поместилось в его кулаке. Портативные размеры прибора (а это был именно прибор, ведь Хэнк придирчиво просчитал вероятности) позволяли осуществлять с ним нужные манипуляции незаметно для большинства окружающих… А Кастет приближался по миллиметру в час, но и Хэнк не мог отклониться от курса. Его окружали телохранители, которые даже не догадывались о происходящем. Замысел Черепа был вполне ясен — смерть хозяину Подворья принесет его же охранник, собственными руками.
Наконец до Кастета как будто дошло. То ли разобрал что-то из прорвавшегося наконец отчаянного вопля Тарана, то ли сам почувствовал подвох. Парень остановился как вкопанный и начал оборачиваться. “Посылка” с мнимыми долларами все так же покоилась в его сильных руках. Кастет и не думал с ней что-либо делать. Он воплощал саму надежность и, похоже, намеревался во что бы то ни стало вручить ее своему хозяину.
Едва охранник успел развернуться вполоборота (Тарану показалось, будто прошла целая вечность), как статуи “черепов” пробудились к жизни — черная кожа и скальпы из розового мрамора — почти синхронно, без явной команды.
Это и была та подспудная активность, что сменила благожелательное спокойствие на прямую и явную угрозу. Таран, благодаря своим старым, однако доселе неизученным способностям, воспринимал себя одновременно в прошлом, настоящем и частично — в будущем. Поэтому он не удивился, увидев в руках пистолеты, когда “черепа” еще даже не успели достать оружие из-под кожаных курток. В глазах Хэнка они отпечатались рентгеновскими снимками. Такого прежде с ним не случалось.
Вместе с тем он знал прецеденты. Эффект “расслоения времени”, как его называл Таран, переживали считанные единицы среди лучших бойцов. Они неким образом погружались в себя, благодаря чему каждое мгновение реального времени растягивалось наподобие жевательной резинки, превращаясь в мгновения СУБЪЕКТИВНЫЕ. У этих бойцов появлялось достаточно времени, чтобы принимать верные решения и выходить победителем из неравного боя. Сам Таран испытывал подобное всего три раза — давным-давно, в залитой кровью Яме. И — этим вечером.
Такой способностью хозяин Подворья чрезвычайно гордился — до самого недавнего времени,
В те нечастые моменты, когда ему удавалось разговорить Курта Страйкера (этот мохнатый паренек, как Таран обнаружил, был не то чтобы болтлив, но довольно общителен — тягостное молчание его угнетало), Хэнк узнавал множество любопытных вещей. В особо экстремальных ситуациях метаморф тоже переживал эффект “расслоения времени”. Хотя и по-другому. Легендарные гладиаторы “античного прошлого” Клоповника в подметки не годились метаморфу. Он мог не только тормозить субъективное время, но и, что самое любопытное, форсировать собственный организм до соответствующей скорости. Легендарные гладиаторы могли сколь угодно просчитывать свой следующий шаг. Волк пронесся бы меж ними смертоубийственным вихрем, безжалостно, стремительно и хладнокровно.
В настоящий момент Хэнк завидовал именно этой способности. Невзирая на состояние, в котором он пребывал, хозяин Подворья был бессилен что-то предпринять. Свирепость и — главное — скорость Страйкера ему бы очень пригодились. Но, как обычно, довольствоваться приходилось только тем, что послал Господь Бог, а потому Таран отбросил праздные мысли. “Волчонок” сидел в своей клетке. А если бы и не сидел, то, в любом случае, не стал бы помогать тюремщикам…
“Черепа” доставали оружие. Охрана Подворья разразилась гневными криками — звуки растягивались, размазывались по застывшему воздуху, — кто-то также тянулся к кобуре. Ситуация стремительно достигала критической массы. А в центре этого реактора, конечно, стоял Кастет со своим пакетом. Он с удивлением обнаружил, что намерения бандитов далеки от благих, но еще не сообразил, что лично он, Кастет, может с этим поделать. Погибать не хотелось. Неизбежность, тем не менее, зачитала приговор.
Тарану было непросто судить, однако, похоже, его заторможенный крик все-таки вылился в конце концов во что-то членораздельное. “БРОСЬ ПАКЕТ, ТУПИЦА!! ТАМ БОМБА!!!”
Вот что крикнул Хэнк Таран. И тысячу раз пожалел, что не придумал что-нибудь короче. Хватило бы единственного слова. Вроде “БРОСЬ!”, “БОМБА!”. Но не “ТУПИЦА”… Это Таран твердил потом каждый день.
Охранник с томительной медлительностью перевел взгляд на сверток, который он тискал в своих сильных руках. Выражение его лица менялось с недоверчивого на разочарованное (точь-в-точь как у ребенка, который рождественским утром обнаруживает под пластмассовой елью не вожделенную кибердеку новой модели, а коробку оптических дисков с ускоренным курсом японского), а затем — на уродливую маску, расписанную черными узорами страха, гнева и ярости. Охранник наконец-то понял, в чем фокус.
Череп, впрочем, вел какое угодно шоу, но не “ЧТО? ГДЕ? КОГДА?” Он не вручал призы догадливым и не делал подсказок самым тупым. Тянуть не имело смысла, требовалось вскрыть “черный ящик” по-настоящему, оголить его секретное нутро.
Гангстер привел в действие прибор, что сжимал в руке. Пошла цепная реакция. Пауза заняла доли мгновения, но Хэнк, тем не менее, ее остро почувствовал. Радиоволна преодолела считанные метры и передала команду “штаба” приемнику. Ну а тот, в свой черед, замкнул нехитрую цепь: детонатор — капсюль — энное количество популярной на черном рынке взрывчатки. Назначение такого устройства заключалось в разрушении. Саморазрушение — единственная достижимая цель.
Тарану казалось, будто сердце бьется у него в ушах. На самом деле это пульсировало ВРЕМЯ. Мгновения срывались с эталонного хронометра и мчались вниз, к бренной земле, чтобы разлететься вдребезги. Так на заре времен, когда время еще не являлось таковым, деформация породила существующую ныне материю. Смерть — суть и мера всех вещей. Энтропия и время — ближайшие родственники.
Кастет попытался избавиться от свертка. С тем же успехом можно отбивать кассетные бомбы кухонной сковородой. Не успели подушечки пальцев прервать контакт с бумажной упаковкой как на свет родился взрыв. Он прорвал упаковку, и, набухая, стал расширяться в объеме, отталкивая застывшую воздушную среду. Огонь развернулся наружу широким стеганым одеялом, которым тут же и укутался Кастет.
В восприятии Тарана это произошло не единовременно, но в несколько обстоятельных этапов. Первыми показались огненно-ржавые языки, полощущиеся в сознании Хэнка лоскутками безобидного шелка. Они протянулись к Кастету и сомкнули в страстных объятиях, будто возлюбленная. Руки бедолаги исчезли в мгновение ока — по самые локти, клыки пламенной пасти сомкнулись и уже не разжимались. Лопнула кожа, из прорех, испаряясь, взвихрились кровавые гейзеры. Мышцы были буквально сдуты ударной волной. Кости разлетелись тысячей осколков.
Каким-то необъяснимым образом Таран подмечал каждую неприглядную деталь, для фиксации которых на самом деле потребовалась бы, вероятно, масса сложного оборудования. Его мутило, потому что ТАКОГО ужаса он еще не видел (а повидал Хэнк, как известно, немало). Желудок непременно исторг бы ужин наружу, если бы успел, — метаболизм трудился в своем обычном ритме. “Расслоение времени” затрагивало лишь сознание.
Затем у Кастета исчезло лицо — огненные языки будто слизнули его. Тарану показалось, что он заглянул в лицо самой Смерти — обожженный череп, вскипевшие глазницы, обугленная ветошь мышц, артерий и вен…
Волна жара и давления начала опрокидывать Кастета наземь. А мгновение спустя, когда изуродованное тело почти уже коснулось земли, Хэнк испытал настоящий шок. Трансцендентное состояние достигло логического завершения, то есть окончилось. Барабанные перепонки сотрясались под шквальной атакой. Она росла и ускорялась, точно запись на магнитном носителе, снятая с “pause” и набирающая обороты. Время вернулось в наезженную колею. Хозяин Подворья ничем уже не отличался от тех медлительных идиотов, чьи помыслы столь легки и поверхностны. Приходилось приспосабливаться к реальности заново — пропасть субъективного времени имела и свои недостатки. Таран пришел в себя и понял, что вокруг стреляют.
Пули по-хозяйски летали по двору — из конца в конец. Появились первые жертвы.
Вот, оказывается, — сообразил хозяин Подворья, — что это были за круглые, неспешные пчелы, передвигавшиеся исключительно по прямым траекториям… Хэнк не обращал на них внимания. Разглядеть их как следует не получалось (глазные яблоки, составная часть всего остального организма, не поспевали за приказами сознания), не говоря уже о том, чтобы повторить трюки Нео из “Матрицы”.
Сделав эти открытия, Таран растерялся, впервые за долгие годы. К-панике, по сути, недвусмысленно подталкивало то обстоятельство, что ускорение металлических “пчел” равнялось кинетической энергии, необходимой, чтобы продырявить человеческое тело насквозь. Произведя столь нехитрые расчеты, Хэнк не придумал ничего другого, как ничком броситься на землю, еще дрожавшую от отзвуков взрыва.
Таран был не солдат, не полицейский и даже не гангстер, хотя и прожил в Клоповнике всю свою жизнь. Перестрелки он привык наблюдать со стороны — на полицейском канале или в голофильмах, — развалившись в любимом кресле. Куда больше Хэнк доверял своему верному “гладиусу”, чья благородная сталь не знала осечек и была в любой момент готова выполнить такой объем работы, какой требовал хозяин — не более. Чтобы стать настоящим мечником, следовало овладеть МАСТЕРСТВОМ, степень которого выяснит Яма. Это была своего рода мистерия.
Палить же из пистолета, но мнению хозяина Подворья, мог каждый дурак. Это, впрочем, не делало “черепов” менее опасными. Прильнув к земле, Хэнк накрыл голову руками.
К такому повороту событий он оказался катастрофически не готов. Однако, лежа на сырой земле, Таран думал почему-то не о том, как спасти свою шкуру, что было уже не просто проблемой, а насущнейшей из необходимостей, но о последних мгновениях, проведенных в трансе. Все его внимание полностью занимал взрыв “посылки” и кошмарные метаморфозы, произошедшие с Кастетом. Но где-то на периферии сознания, в какой-то монтажной студии, просматривались, прокручивались и просматривались заново те несколько мгновений, на которые Хэнк сперва не обратил внимания. Содержимое этих “кадров” было в высшей степени занимательным.
На правом краю “переднего плана Кастета, объятого пламенем, обнаружилась и другая фигура. Теперь Хэнк Таран понял, почему не придал особого значения этому неприметному, на первый взгляд, силуэту. Все было просто. Бандиты и охранники Подворья замерли ледяными изваяниями посреди “расслоения”, созданного сознанием Тарана, тогда как упомянутая фигура передвигалась среди них легким прогулочным шагом. Ее движения были небрежны и уверенны, будто вокруг ничего особенного не происходило. Вероятно, это и смутило Хэнка до такой степени, что он не обратил на этого человека внимания. Однако, просматривая в “монтажной студии” запечатленное памятью снова и снова, Таран понял, что допустил крупную оплошность.
Еще он идентифицировал личность стремительного персонажа — это был тот самый парень, которого Хэнк не мог рассмотреть и по чьему поводу препирался с Черепом. Повязки на нем уже не было. На одном из кадров, казалось, он улыбался, глядя прямо в “объектив” отстраненного восприятия Тарана… Хозяин Подворья узнал эту улыбку.
… И тут же почувствовал то, что чувствует человек, участвующий в головизионном шоу, когда обещанный миллион оказывается на расстоянии одного “пустячкового вопроса” (“Как звали вождя племени Мумба-Юмба, срубившего в 1795 году самый большой баобаб к западу от Лимпопо?”). Или же — когда новичок на подпольных боях, согласившись— на двенадцать раундов “вслепую”, обнаруживает в другом конце ринга самого Роланда Непобедимого, вооруженного своими смертоносными кулаками… Нечто подобное Хэнк почувствовал в это мгновение.
Приподняв голову, он попытался нашарить взглядом искомого субъекта. Однако если во время “расслоения” Хэнк видел его отчетливо, но не придал значения, то отыскать его целенаправленно оказалось вовсе не просто. Силуэт проносился то тут, то там. Всюду, где он показывался, погибали парни в черных безрукавках. Будто сама Смерть пожинала свои жуткие плоды. Собственно, именно так этого человека Тарану и отрекомендовали.
Это был тот самый абстрактный грузовик, что приближался к абстрактному перекрестку, на котором замер Хэнк. Столкновение, казалось, было неизбежно…
А потом раздался визг покрышек. Таран поднял голову и увидел мчащийся на него блестящий радиатор. Такой хромированный, что в нем без особого труда можно было рассмотреть отражение лица с отвисшей челюстью — лицо хозяина Подворья.
Но на этот раз грузовик был не просто метафорой.
Курту открывался прекрасный обзор. Пожалуй, лучше, чем у кого-либо на территории Подворья. Волк наблюдал за развитием событий, привычно разглядывая мир между прутьев решетки. Сложившаяся ситуация выводила его из себя, заставляла скрежетать зубами и сжимать кулаки, покуда когти не впивались в ладони…
Вначале все шло, как он и предполагал. Как в дешевых гангстерских голосериалах (обитатели Ульев любили пощекотать свою стимулируемую дюжинами психотропных препаратов нервную систему лицезрением НИЗМЕННЫХ нравов не менее НИЗМЕННЫХ обитателей Гетто). Две группировки стояли одна против другой, кичились силиконовыми мышцами и бросали по сторонам многозначительные взгляды. От всего этого пижонства Курта воротило с души. Для того чтобы сбить спесь с обеих кучек громил, было достаточно пяти-шести взрослых Волков, не больше. Или, на худой конец, выпустить пленника из клетки, снабдив парой мечей.
Но все это оставалось мечтами. Он сидел в клетке, а безволосые нацепили на себя роли “продавцов” и “покупателей”, чтобы, как в старину, торговать “презренным метаморфом”. Масштабы, конечно, были даже приближенно не те, что в недалеком прошлом, все еще имеющем прямое отношение к Новейшей истории, и все-таки суть вещей осталась неизменной. Безволосые считали, будто бы это целиком в их компетенции, но даже не догадывались, как сильно на самом деле ошибались.
Они, впрочем, в своем заблуждении были не первыми. Предшественники давным-давно лежали в могилах.
История содержала немало примеров. Можно вспомнить, например, революцию, один из самых кровавых (и вряд ли таких уж массовых) бунтов, повлекший за собой последствия, оправиться от которых удалось лишь долгие годы спустя. Историки утверждали, что революция стала кульминацией и завершением рабовладельческой истории, которая, как гласило популярное мнение, окончилась с отменой на Руси крепостного права. Это событие, красовавшееся в книгах пустыми, но залитыми кровью страницами, считалось наиболее крупным в истории человечества восстанием профессиональных военных. Сотни, тысячи “генетически модифицированных” homo sapiens (и волков?) поднялись якобы против рабства и угнетения.
Россказни о “бремени белого человека” были тут совершенно ни при чем. Печальная история борьбы за свободу афроамериканского населения — также. В случае с Волками все обстояло по-другому. В правительственные лаборатории и казармы не приходили разудалые работорговцы, горевшие желанием утащить на корабли тех, кто был недостаточно расторопен, чтобы сбежать из своего же селения, или тех, кто только и годился на то, чтобы предприимчивые родственники сами продали его “белым пришельцам”…
Но это — совсем другая история.
Обстоятельства дела заключались в том, что Курт Страйкер сидел взаперти в своей клетке и думал, кого он прикончит первым, когда наконец-то вырвется из плена. Вряд ли гангстеры окажутся столь же маниакально последовательны в отношении к Волку, как и хозяин Подворья. Тот, по крайней мере, знал о рабстве отнюдь не понаслышке. Его-то Курт ненавидел по-настоящему. Возможно, по сравнению с Черепом Таран окажется безобидной домохозяйкой, однако для ненависти, как и для любви, требовалось время. Череп производил на Волка отталкивающее впечатление, но был ли достоин того, чтобы его ненавидеть? Нет — пока еще.
Таким образом, первым в списке Курта Страйкера (после, конечно, Ковбоя) стоял Таран. Однако, как показали дальнейшие события, Курта собирались лишить права выпустить кишки из ублюдка, чье лицо напоминало использованную туалетную бумагу.
Когда Таран потребовал, чтобы Череп развернул сверток с деньгами, Курт одобрительно кивнул. Но, по-видимому, вид стодолларовых купюр лишил Хэнка остатка мозгов. Вместо того чтобы: а) подойти к Черепу и развернуть сверток в его присутствии, б) встретиться с главой Ордена на середине дистанции либо в) потребовать, чтобы пакет принес кто-то из “черепов”, Таран выбрал наиболее несуразное решение — отправил за деньгами одного из своих помощников, Кастета. Идиотизм.
Волк ничуть не удивился, когда сверток взорвался в руках у Кастета. Этого поворота следовало ожидать столь же уверенно, как. и того, что где-то с другой стороны гигантского Купола на смену иссушающей осени приходит невероятно холодная зима.
Мгновением ранее на крыше раздались удары. Местонахождение клетки и Курта позволяло наблюдать за событиями со стороны. Заметив боковым зрением резкое движение, Курт обернулся и успел разглядеть, как один из охранников упал на бок. Глаза парня превратились в незрячие стеклянные шарики, а лоб украсился широким сквозным отверстием явно огнестрельного происхождения. Стреляли, судя по всему, с большого расстояния. Из крупнокалиберного оружия с дальнозоркой оптикой. Крыша Подворья представляла собой плоское прямоугольное поле, на котором отсутствовали как возвышения, так и низины, в которых можно было худо-бедно укрыться. Неизвестно, с чего Хэнк решил, что пара снайперов — стопроцентная гарантия. В таких делах он был новичок, зато Череп — матерый профессионал.
Пауза между ликвидацией снайперов и взрывом пакета составила какие-то секунды. Оставалось только гадать, как “черепам” удалось все рассчитать с такой точностью.
Взрыв смял и потащил Кастета за собой, будто деревянную марионетку. В какие-то доли секунды “безрукавочник” был объят пламенем и отброшен далеко в сторону ударной волной. С этого момента на Подворье воцарился кромешный ад. Бритоголовые открыли пальбу. “Безрукавочники” опоздали ненамного, потому как подсознательно ожидали подвоха. За исключением, пожалуй, самого главного.
Таран упал на землю и накрыл голову руками. Несмотря на щекотливость ситуации, Курт нашел в себе силы расхохотаться. Это был злорадный, отчаянный смех смертника, потешающегося над палачом, в которого угодило тухлое яйцо. Волку доставляло неописуемое удовольствие глядеть, как его мучитель лежит на земле, точно мешок с навозом, и трясется от ужаса. Он дорого бы дал за это мгновение. Ради него стоило стерпеть и вонючую клетку, и многое другое. Курт даже почувствовал к Черепу нечто сродни симпатии. Тюремщиков теснили по всем фронтам, и, на первый взгляд, это было хорошо. Само по себе. Изменить-то все равно ничего нельзя…
Ход мыслей Курта был внезапно прерван визгом покрышек. Фургон, стоявший в пустовавшем проеме ворот, сорвался с места. Для столь неповоротливого с виду транспорта грузовик проявил завидную прыть. “Черепа” едва успевали отпрыгивать из-под хромированного “кенгурятника”. Один из охранников Подворья все же получил удар по касательной — крутанулся вокруг собственной оси и отлетел на пару метров. Ни Нож, ни Топор, к огромному сожалению Курта, не пострадали.
Это, впрочем, было еще не самое примечательное. Фургон летел прямо на Тарана.
А тот продолжал прохлаждаться на земле. “Безру-кавочники” не обращали на него никакого внимания, у них и без того забот хватало. Оставалось только гадать, рассмотрел Хэнк надвигавшуюся угрозу или продолжает дрожать от страха. Но, когда уже казалось, что широкие покрышки вот-вот сомнут череп безволосого, словно сваренное всмятку яйцо, Таран каким-то образом выскользнул из-под косы самой Смерти — то ли откатился, то ли отпрыгнул, но чудом убрал задницу с опасной траектории.
Курт даже не понял, нужно ли огорчаться, что безволосый избежал заслуженной кары, или же радоваться, что его не лишили шанса собственноручно разобраться с заклятым врагом. Эта перспектива, впрочем, с каждым мгновением отдалялась — “черепа” брали верх.
Фургон застопорил ход со скрежетом, в котором Курту послышалось раздражение оттого, что не удалось размазать по земле чьи-нибудь мозги, по инерции протаранил стену Подворья и затих. Створки кузова распахнулись — изнутри, точно саранча, полезли бритоголовые гангстеры. Никак не меньше десятка. Для Волка осталось загадкой, каким образом всем им удалось поместиться в этой кибитке.
Каким бы, впрочем, ни был ответ — начиная волшебным порталом в иную реальность и заканчивая оборудованием для глубоководного плавания, — бандиты моментально включились в схватку с рвением людей, для которых не существует занятия более привычного, нежели это. Десяток лысых здоровяков ударил “безрукавочникам” в тыл, который, выражаясь профессиональным жаргоном военных, более напоминал “беспросветную жопу”. Охранники Подворья и без того держались из последних сил. Обходной же маневр бандитов поставил крест на любом сопротивлении. Поражение Подворья являлось лишь вопросом времени.
Битва заняла считанные минуты. Как, впрочем, и всегда, когда территория представляет собой замкнутое со всех сторон пространство, а каждый из бойцов вооружен смертоносными игрушками (огнестрельными ли, холодными — не столь важно) повышенной убойной силы. Воздух, словно губка, впитал терпкий аромат крови. Этот запах проникал в ноздри Курта, рождая странные желания и неосознанные влечения.
Взгляд выхватывал из общей панорамы лишь отдельные детали, будучи не в состоянии объять все целиком. Кровавое действо кипело повсеместно, развернулось и раскинулось вширь, точно населенное пираньями тропическое озеро, в которое кто-то загнал табун лошадей. “Черепа” и “безрукавочники” были полностью увлечены взаимным истреблением — эдакий футбольный матч, участники которого по мере своих сил увеличивали обоюдный счет. Где-то, по всей видимости, красовалось электронное табло, отображавшее потери, включая дроби — частичную недееспособность. Во всем этом ощущалось что-то первобытное, какая-то древняя, зловещая сила, заставлявшая людей вновь и вновь убивать себе подобных…
От канонады выстрелов колыхалась даже маскировочная сеть, скрывавшая от равнодушного Купола весь этот потусторонний кошмар. Во внутреннем дворе Подворья гладиаторов происходило побоище, равного которому, похоже, не случалось в Клоповнике уже давно (неделю-две — точно). Яма завистливо вздыхала и косилась на потоки крови. Красная жидкость собиралась в лужи, хлюпала под подошвами.
Курт смотрел во все глаза, завороженный безудержным буйством насилия. Ему открывались отдельные, самодостаточные сцены, будто распахивался некий занавес, за которым менялись актеры, маски и роли. Но самое интересное в этой постановке заключалось в том, что тут убивали ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Вот один из “черепов” взял на прицел “безрукавочника” — тот топал навстречу, вооруженный только мечом. В этом неуклонном продвижении ощущалась какая-то непостижимая, высшая воля. Именно она, одну за другой, отводила от парня пули и, по мере сокращения расстояния, придавала ему сил. Гангстер раз за разом промахивался, хотя дистанция становилась уже смехотворно короткой. Словно что-то отводило его руку всякий раз, когда он спускал курок. Одна пуля снесла полоску кожи с виска, вторая продырявила черную безрукавку, даже не коснувшись тела. А потом была первая осечка. “Череп” так и щелкал бесполезным стволом, держа его в вытянутой руке, пока “безрукавочник” не приблизился на расстояние удара и не снес ему голову единственным взмахом меча. Голова полетела в сторону и, приземлившись, покатилась кому-то под ноги… “Безрукавочник”, оступившись, потерял равновесие. Лысый бандит метнулся вперед, вырвал из руки безголового пистолет и расстрелял противника в упор. Секунду спустя на него рухнул сверкающий “гладиус” — взявшись, казалось, ниоткуда, словно кара с небес, — и отсек сжимавшую оружие руку аккурат по локоть. Еще один охранник подоспел с другой стороны, без заминки вонзив меч в живот бандита. Рот был широко открыт: “череп” что-то кричал, но из-за царившего вокруг хаоса Курт не слышал ни звука. Из обрубка конечности хлестала кровь, сильными, прерывистыми толчками, в такт еще бившемуся сердцу. Страдания безволосого прекратила автоматная очередь. Пули ударили в бритую голову, пробивая огромные дырки. Череп покосился набок-шейные позвонки наверняка были сломаны. Из автомата палил какой-то лысый ублюдок, не особенно утруждавший себя выбором целей. Собственно, в такой массе “своих” и “чужих” автоматическое оружие производило эффект динамитной шашки, взорванной в колбасном цехе. Неокрепший ум гангстера, судя по всему, порядком тронулся от безумия, в которое превратилась действительность. Гораздо проще считать, что все это — огромная, потрясающая, до жути реальная, но все же компьютерная игра. Стрелять, не столь важно, в кого! На физиономии застыло бескомпромиссное помешательство. Рот оскален, глаза дико выпучены. Но неожиданно с этой физиономии исчезло то самое, что Станиславский истово требовал от своих подопечных. Жизнь. Жуткая маска осталась, а жизнь куда-то пропала. Голова повернулась, и Волк разглядел круглую, аккуратную дырочку возле виска, одну-единственную, из которой показалась струйка крови. Автоматчик выронил свое оружие и плашмя рухнул на кучу-малу. Тому, кто его “ликвидировал”, не было нужды в громоподобных очередях. Этим персонажем, как ни странно, оказался Череп, легендарный бандит собственной персоной. Он вел прицельный огонь с обеих рук, из каких-то длинноствольных пистолетов — определенно антикварных, но по-прежнему находящихся еще в превосходном состоянии, насколько можно было судить по результатам. Курт видел такое оружие в древних фильмах про Вторую мировую. ТТ — Тульский Токарев — вот как они назывались. Таких, вероятно, во всем Мегаполисе днем с огнем не сыщешь. Спросом, впрочем, они пользовались бы не особо большим, современные модели могли похвастаться не меньшей мощностью, но были ощутимо удобнее в эксплуатации, не говоря о цене, доступной как для школьника, так и для пенсионера. Отдача подкидывала стволы кверху, что говорило о значительном дискомфорте стрелка. Но гангстер легко преодолевал дерзкий норов своих игрушек, что говорило о завидном мастерстве. Пули летели сквозь ночь трассирующими кусочками металла; Курт ничуть бы не удивился, если бы на них оказалось тефлоновое покрытие, — некоторые охранники ухитрились сменить безрукавки на бронежилеты. Череп, казалось, держал под визуальным контролем весь внутренний двор. Векторы стрельбы менялись в течение считанных мгновений, перемещаясь от одной мишени к другой. Паузы делались лишь тогда, когда требовалось сменить обоймы — под черным плащом виднелась амуниция, карманы которой таили боекомплекты поистине стратегических масштабов…