Рошфор Б.. Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 2)

   Гёте встречал его в Италии. Он рассказал об этом много лет спустя в письме Кристиану Вульпену, а ещё об этом можно прочитать в его письме одной знакомой, из которого следует, что они выпили при этом немало кьянти. В это время его звали Дель Тюлипо и платил всегда он. Согласно свидетельству Гете, этот Гражданин Мира, как его называли, так как он говорил по-французски, по-английски, по-немецки, по-русски и по-итальянски, обладал большим толстым кошельком, наполненным алмазами, которые он и обменивал у маклеров по мере необходимости. Если согласиться с историком Карамзиным, то он получил эти алмазы от царицы в тот день, когда она впервые принуждена была просить пощады. Происшедшее до этого позволяет ли нам сделать вывод, почему это произошло? То солдат удачи, то авантюрист, то почти монах, то путешественник, Тюльпан бродил по всему свету в состоянии неизлечимой меланхолии и все удовольствия для него были лишь средством забыться.
   Он прожил около двух лет с Ненси Бруф. С ней он не пил ни квас, ни кьянти, но в огромных дозах занимался любовью: нужно было забыть как следует; ему - Летицию; ей - тоже Летицию. Первый раз это произошло сразу после фейерверка. На следующий день Ненси нашла свою кассу с мелкими монетами и своих лошадей, украденных клоуном, акробатом и гимнастом на трапеции, возле их трупов. Они были не правы, пытаясь бежать из Йорктауна, чтобы спастись от бомб, так как бомба их и настигла.
   Тюльпан не говорил, что хочет бежать с места своего несчастья; возможно, ему не хотелось порывать связь с кораб лем адмирала де Грасса, с которого он так бесцеремонно дезертировал.
   Банковская ссуда, которую Ненси Бруф получила в Бостоне два месяца спустя, позволила ей восстановить маленький цирк и потом в течение девятнадцати месяцев они разъезжали по тринадцати Соединенным Штатам, выглядевшим совершенно по-новому после обретения независимости, с тремя крытыми повозками, акробатом, гимнастом на трапеции и клоуном, и тремя пумами в клетке, которых Тюльпан обучил прыгать через огненное кольцо. Он также ездил на лошади, звонил в колокол, бил в барабан и объявлял программу.
   Однажды в Джексонвилле, поселке в Луизиане, он заметил среди зрителей, набившихся на скамейки их маленького цирка, человека большого роста, которого, как ему показалось, он где-то видел раньше. После представления этот человек нашел его. Виной тому, что Тюльпан не смог его узнать, была борода-это был никто иной, как бывший отец О`Брейди, который когда-то выбросил свою монашескую сутану для того, чтобы жениться на Присцилле Мильтон! Они молча пожали друг другу руки, вспомнили Велли Форж и О'Брейди произнес простые, но красноречивые слова:
   - Ад, мой друг... Я думал, это будет когда-то потом. И ошибся. Ад это сейчас.
   Затем он исчез в тумане - в этот день в Джексонвилле был туман, и вместе с ним исчезла из нашей истории, по крайней мере Тюльпан на это надеялся, Присцилла, которая несомненно гладила дома рубашки. Но мрачное настроение кюре навели Тюльпана на размышления о том, какой жизнью он живет, и через некоторое время он начал нервничать. Уже долгие месяцы он никого не целовал, за исключением, конечно, Ненси, так как Ненси, страшно ревнуя его к призраку Летиции, переносила эту ревность на всех, кто не имел чести быть призраком, но имел ужасный недостаток быть женщинами во плоти, откуда следует, что она была менее шаловливой и проворной, чем раньше, но зато весьма внимательно следила, на кого поглядывает Тюльпан. Поэтому в конечном счете он оказался в таком же, может быть только менее изощренном аду, как и О`Брейди, но стоила ли овчинка выделки? Он то ведь был не кюре!
   Испытывая отвращение при мысли о необходимости покинуть Ненси, которой он был обязан тем, что не утонул тогда в Йорктауне (возможность, гипотетическая, особенно учитывая его талант в плавании) и которую он нежно любил и поэтому не хотел доставлять ей лишних огорчений, Тюльпан притворился больным по дороге в Санта-Фе и был оставлен для лечения в доме врача.
   Когда цирк, у которого был контракт в отдаленном районе, исчез в конце дороги, и Ненси сказала ему:
   - Лечись, мой дорогой, мы вернемся через восемь дней, он украдкой вышел из дома врача и двинулся по дороге в противоположном от Санта-Фе направлении. Одет он был в шкуру леопарда, в которую наряжался во время своего номера дрессировщика, обут в римские сандалии с красными завязками до колен.
   Угрызения совести мучили его до тех пор, пока в Брюсселе (как он оказался там, это остается тайной) от американского военного атташе, не знавшего, ни с кем он говорит, ни о ком, он не услышал, что Ненси Бруф нашла свое счастье и достаток, выйдя в Техасе замуж за некоего Гальверстона Фицд жеральда, который в течение долгих лет выкопал тысячи ям, из которых так и не брызнула нефть, но в конце концов нашел минеральную воду.
   Остается неизвестным, каким образом он вернулся в Европу. Он никогда никому об этом не рассказывал, разве что в пьяных беседах, при которых никто никого не слушает, но вроде бы он говорил, что перед этим был в Нью-Йорке. Он не видел там Анжелу, племянницу Эверетта Покса, его обожаемую Анжелу из Лондона, которая когда-то учила его правилам английского языка, и которую он учил правилам наслаждений: она была в Бостоне вместе со своим мужем. Взамен, убедив дворецкого, что он двоюродный брат Анжелы, здесь проездом и очень хотел бы видеть своего маленького племянника Френсиса, он познакомился с мальчиком, которым наградил Анжелу, тому было семь лет и у него были такие же синие глаза, как и у Тюльпана, и подарил ему шкуру леопарда (купив к этому времени приличный костюм), приведя в восхищение ребенка, который слышал, как при нем говорили о Тюльпане, - дяде, который когда-то был у Анжелы в Англии.
   Встреча взволновала его. Может быть, в его легкомысленном теле билось отцовское сердце? На корабле, которым он вернулся в Европу (так как если и неизвестно, каким образом он вернулся, то уж во всяком случае на корабле), он задумчиво посчитал остальных своих детей. Была середина 1783 года, значит Мишелю, которого они зачали с Фаншетой де Турнере, должно быть десять лет; Жозефу-Луи Авроры Батендье - девять лет, и Метью Деборы Ташингем - что-то около семи. Отец многочисленного семейства, множества карапузов с глазками, как васильки, снующих по всем углам - вот кто был этот задумчи вый пассажир, разглядывавший, опершись на планшир, Атлантику.
   Можно полагать, что как и тогда в Бордо он не совсем отказался от мысли никогда не влезать в домашние шлепанцы и мог бы быть выведен из этого состояния только новостью о том, что Летиция в Америке и что она жива! Да, можно полагать, что он мечтал собрать всю эту детвору под сенью патриарха в возрасте двадцати пяти лет, которые ему исполнились к тому времени. Однако скоро все эти несбыточные мечты рассеялись! Ведь отцом он был только для Метью, у остальных ребят были другие законные отцы и он не имел к ним никакого отношения.
   Искалеченный своей любовью, навсегда незаконно лишенный своего происхождения, именно тогда он едва не стал траппистом. Он слишком хорошо помнил все доставшиеся на его долю испытания, которые довели его до изнеможения. Одно из них едва не закончилось успешно. Это когда он искренне и неожиданно с первого взгляда влюбился в графиню Витторию Аккорамбони. Она странным образом напоминала ему Летицию, что объясняет, потому на этот раз он не страдал от смерти своего мужского естества и тут же сбросил крест вечного вдовца.
   Виттории было двадцать четыре года, столько же сколько и Летиции, и дело происходило в Палермо, спустя некоторое время после отъезда Гёте в Веймар, в комнате Виттории во дворце Аккорамбони в тот день, когда четверо её братьев уехали на охоту.
   Что касается Виттории, она выполняла данный ею обет. Она поклялась Деве Марии, что отдастся первому встречному, который выйдет из церкви Сан Фелипе, если Дева Мария излечит её отца, старого маркиза Аккорамбони, который вот уже долгие годы страдал от неизвестной болезни. И затем день за днем пылкая и жертвенная Виттория находилась на посту у окна, выходящего на портал церкви Сан Фелипе, подкарауливая первого встречного более года! За это время из церкви вышли тысячи первых встречных, но все это было не то. И вот однажды, Господи, как забилось у неё сердце! Наконец-то, вот он! Это был именно тот первый встречный, которого она хотела! Потом и он увидел движущуюся в его сторону девушку с матовой кожей и иссиня-черными волосами, которая напомнила ему исчезнувшую возлюбленную, и минуты спустя они были потрясены до глубины души, и при этом она благословляла свои страдания девственницы, так как только они могли помочь её отцу.
   Она лишь успела в смятении прошептать ему:
   - Это мой крестный путь.
   А он, он ответил ей:
   - Положитесь на мое благочестие.
   В конце концов они оказались обнаженными в темной прохладе сицилийского дворца и орудие Тюльпана уже делало этот день самым прекрасным днем в жизни Виттории - когда вдруг явился один из братьев, угрюмый Аттилио, который вернулся с охоты, поранив ногу, и зашел в комнату сестры, чтобы та его перевязала!
   Мрачный Аттилио! Мрачный Бенвенуто! Мрачный Анжело! Мрачный Энцо! Это не так просто, когда четверо братьев-сицилийцев вас преследуют по всей Италии. Никто в мире не передвигался быстрее Тюльпана, чтобы покинуть полуостров, и когда два месяца спустя он оказался в Париже, то ещё никак не мог отдышаться.
   Это произошло в мае 1787 года, когда ему исполнилось двадцать девять лет.
   Он подъехал к мосту Нейи, которого не знал, так как это был новый мост, на своей девятой по счету лошади, купленной после начала бешеной скачки, и на мгновение остановился в центре, рассматривая небольшие островки, заросшие деревьями, ронявшими листву в Сену. Он проехал мелкой рысью неполное лье, отделявшее его от родного города. Навстречу попалось сравнительно немного людей, несколько экипажей, фланирующие прохожие, но с каждой стороны прекрасной дороги в полях и лугах было видно несметное количество зайцев и куропаток, которые, будучи защищены строгими законами об охоте, совершенно никого не боялись, в том числе и людей. Двадцать минут спустя он миновал городскую заставу.
   Осторожность рекомендовала ему никогда не появляться в этом городе. Став как никогда могущественным, - как же, он был герцогом Орлеанским - и будучи очень популярным в народе из-за ненависти Марии-Антуанетты, герцог нагло выражал недовольство королевской властью и, будучи руководителем франкомасонов, лелеял мечту стать первым лицом в королевстве. Человек, который когда-то хотел его убить, наверняка не сложил оружия. И теперь, когда он медленно поднимался к власти, мог ли он смириться с тем, что жив его сводный брат, этот незаконнорожденный Тюльпан?
   Что же касается Тюльпана, то на какого могущественного покровителя мог он рассчитывать? Его отец, старый герцог умер в 1785 году - он узнал об этом в годы своих странствий. Лафайет? Лафайет давным-давно вернулся во Францию национальным героем - но как он осмелится предстать перед своим ко мандиром, от которого дважды дезертировал? Графиня Дюбарри? Но что она может сделать против герцога Орлеанского? Обо всем этом он думал час спустя в комнате, которую снял в приличном постоялом дворе на Елисейских полях.
   Синьор Дель Тюлипо, гражданин Венецианской республики, под таким именем он записался в полицейском журнале постоялого двора. Надежный паспорт, купленный у фальшивомонетчика в Милане, короткая черная борода, подстриженная на манер, бывший модным в Риме в том году, чулки, изготовленные в городе Парма, фрак и панталоны, сшитые во Флоренции, шпага, на рукоятке которой был выгравирован герб города Сьенна, четко выраженный акцент - одним словом он был итальянцем с головы до ног. Это было, пожалуй, самой лучшей его защитой. А кроме того, он намеревался покинуть Париж в тот же час, как ему удасться выполнить то, для чего он имел смелость появиться здесь.
   В чем же было дело? Он намеревался кое-кого убить.
   Возвращаясь из Италии в ходе той бешеной скачки, он намеревался объехать Париж и направиться в Голландию, чтобы поступить в армию Штатхудера*, но так уж складываются обстоятельства: вам в голову приходит мысль, потом нападает ностальгия, вас подталкивает любопытство, желание кого-то увидеть - и вы делаете крюк... и Тюльпан тоже.
   * граф Штатхудер-лидер партии оранжистов в Голландии.
   За пять дней до этого он повернул в Нормандию по направлению к Алансону, чтобы навестить замок Рош-Нуар, тот самый, который оставил шесть лет назад. Он хотел увидеть или по меньшей мере узнать, что произошло с Эвелиной Курк, великолепной блондинкой, его партнершей по веселым играм на прекрасном берегу Сены вблизи Лувесьенна. Иногда в течение этих долгих лет он спрашивал себя, не она ли и её мать с их могущественными связями вмешались в его судьбу и спасли от виселицы. Все было возможно и он ехал в Рош-Нуар, чтобы узнать о возможных последствиях того знакомства. И чтобы удостовериться, смогла ли она продержаться до конца или, будучи силой и угрозами приведена к алтарю, была вынуждена выйти замуж за Рампоно.
   Теперь он знал: она не вышла замуж за Рампоно. Все было гораздо хуже. Неизмеримо хуже. Вот почему он сделал этот крюк, отказавшись от намерения предложить свои услуги Штатхудеру в Голландии, и теперь смотрел в окно, смотрел и не видел расстилавшегося перед ним квартала Руле с его новой церковью Святого Филиппа, полями и виноградниками, разбросанными тут и там деревенскими домиками, чьи окна весело блестели на солнце.
   Его зубы были стиснуты. По щекам стекали слезы. Он не замечал ярости, с которой сжимал рукоятку своей шпаги. И вдруг почувствовал, как он устал! В его памяти вновь всплыло воспоминание о Летиции - это воспоминание как вспышка осветило то, что он узнал пять дней тому назад в Нормандии! И потом в течение недели он напоминал охотника, разыскивая в городе свою дичь.
   - Хорошо ли вы погуляли, сеньор Дель Тюлипо? - таким словами встречал его каждый вечер господин Картон, хозяин отеля, человек весьма симпатичных округлых форм.
   - Очень красивый город, сеньор. Самый красивый город на свете, отвечал Фанфан. После этого он ужинал в одиночестве за маленьким столиком, не участвуя в разговорах и шутках, доносившихся из-за общего стола, за которым расположилась группа английских туристов, косившихся на соседа, не участвовавшего в их бурных кутежах с бесчисленными проститутками. Те прохода не давали в садах дворца Пале-Рояль, принадлежавшего герцогу Орлеанскому, которого в глубине души Тюльпан всегда называл Шартром. Позавтракав на скорую руку или вообще не завтракая, Тюльпан теперь не пил ни кваса, ни кьянти; по вечерам он отказывался от прекрасного бордо господина Картона - только воду!
   В течение многих лет квас и водка, кьянти, джин и бургундское помогали ему поддерживать душу, даже когда тело рушилось под стол - но теперь он хотел, чтобы к его шпаге вернулась беспощадная точность, чтоб не промахнуться при осуществлении акта возмездия - так он называл то, что собирался совершить.
   2
   В этот вечер, он, как обычно, гулял по галереям и под арками дворца Пале-Рояль. Еще несколько лет тому назад вокруг дворца расстилался огромный, великолепный сад с двойными рядами столетних деревьев вдоль аллей. Но в 1781 году герцог Шартрский, который нуждался в деньгах, все расчистил и возвел по соседству с дворцом нынешние галереи, где насчитывалось около шестидесяти павильонов, предназначенных для сдачи в наем, причем в каждом из них были три арки, магазин или мастерская на первом этаже, антресоль, два этажа и мансарды. Весь город был возмущен этим, но разрушительные перестройки постепенно охватили большую часть города и герцог, присвоивший себе титул купеческого прево, выпроводил часть жителей и повысил цены на недвижимость, считая, что Париж и парижане ничего не потеряют. Он немало выиграл от этой перестройки и продолжал выигрывать, а это место вскоре превратилось в центр всех развлечений и соблазнов, которые только можно было найти в столице: там расположились продавцы картин и хрусталя, торговцы бижутерией и антиквариатом, цветочницы, два магазина постоянных цен, театр марионеток, детский театр, кафе "де Фуа" в галерее Монпансье, кафе "Меканик", "Галерея Валуа", где обслуживание и подача блюд из кухни осуществлялись с помощью подъемников без видимого участия официантов, бани с холодной и горячей водой, музей де Куртен, где были выставлены восковые фигуры, здесь же были расположены различные клубы, в частности, "Ассамбле милитер" - клуб офицеров.
   Именно в этом уникальном месте бродил в тот прекрасный вечер в середине мая 1787 года сеньор Дель Тюлипо, лицо которого было скрыто бородой, подстриженной на римский манер. Он узнал о существовании клуба в тот день, девятый день после приезда, прочитав "Журналь де Пари" в ресторане в предместье Сен-Оноре, где завтракал.
   Время от времени из клуба выходил кто-нибудь, одетый в блестящую форму, и оказывался немедленно атакованным - как и все остальные здесь каждый был баловнем судьбы - батальонами более или менее прилично одетых девиц, щебетание которых различалось весьма незначительно, например:
   - Так ты идешь, мой прелестный блондинчик? - Или: - У меня есть для тебя огонек, милый капитан.
   Тюльпан как-то даже услышал: - Даю слово, что ты горишь, а я королева пожарников, генерал.
   Он сам, когда появился здесь, был атакован одной из этих девиц:
   - Ты не хочешь, чтобы твой козел и моя козочка познакомились, милорд?
   Предложение он отклонил. И потом из-за сдержанного, почти сурового вида больше к нему никто не приставал. Приблизительно с десяти часов он начинал искоса поглядывать на вход в клуб, делая вид, что рассматривает витрины, стараясь не привлекать внимания (что было не трудно в этой яркой и подвижной толпе), понимая, что не сможет позволить себе пересечь порог "Ассамбле милитер", но все же смутно на что-то надеясь. Он совершенно не представлял себе, когда и как, черт возьми, можно навести справки о человеке, которого он напрасно разыскивал вот уже целую неделю, когда из клуба вы шел военный, к которому он решил обратиться.
   Военный был небольшого роста, худой как тростинка, из под выцветшей треуголки волосы падали ему на плечи, форма на нем была линялая и поношенная, и весь вид такой, словно его встретили в штыки, - и притом он был необычайно молод. Может быть, все эти качества и привели к тому, что Тюльпан решил обратиться к нему, а не к тем чинушам, которые выходили из клуба до этого? Он решил догнать его, так как юноша быстро прокладывал дорогу через встречную толпу.
   - Лейтенант, - сказал Тюльпан с сильным венецианским акцентом. Лейтенант, извините меня, но я...не могли бы вы оказать мне сервицио, так как мне очень нужно узнать, посещает ли ваш клуб уне офицер из Светлейшего города?
   - Мусье, - сказал, резко остановившись молодой человек, блуждая взглядом по сторонам. - Это был первий раз, как я ступил нога этот клуб и я не знаю его устав. Я думай это последний, потому я встретить там только затниц.
   - Затниц?
   - Простите, я хотел сказать задницы.
   По словам, которые он произносил самым решительным образом, можно было видеть, что этот француз говорил с ещё более ярко выраженным акцентом, но в отличие от Тюльпана делал это непреднамеренно. Зато у него был надменный вид, выступающий подбородок и крючковатый нос, тень от которого падала на его щеки. Разочарованный Тюльпан поблагодарил, откозырял и уже повернулся, чтобы уйти, как его остановил решительный возглас:
   - Минуту!
   Изможденный коротышка вытянулся во весь рост и разгляды вал его так пристально, что Тюльпану невольно показалось, что у него не стало бороды, за которой он прятался. Затем на суровом лице юноши с тонкими сжатыми губами мелькнула легкая улыбка, словно луч солнца в просвете туч.
   - Господин так называемый венецианский офицер, вы были на Корсике пятнадцать лет тому назад вместе с вашим другом Гужоном Баленом и спасли от похищения, задуманного чтобы заманить моего отца в смертельную ловушку, маленького мальчика, которому тогда было три года и которого вы отбили у похитителей. Этим мальчиком был я.
   - Боже мой! Наполеоне, - закричал Тюльпан. - Наполеоне Буонапарте!
   - Си! - Коротышка улыбнулся и во взгляде больше не было ни малейшего намека на раздражение.
   - Наполеоне Буонапарте! - повторил донельзя изумленный Тюльпан. - Но как ты меня узнал?
   - Я никогда не забываю лица человека; но я думаю, что особенно запомнил глаза. Ваши глаза, говорила мне мать, они как незабудки.
   - Как она себя чувствует? А как отец?
   - Все хорошо. В нашей большой семье все в порядке. А как ваш друг?
   - Он умер. На Корсике, немного позже...Я скажу тебе, почему я... почему я интересуюсь, нет ли в клубе, из которого ты вышел, человека, который в этом виновен. Или может быть кто-то встречал там его, или сможет сказать мне, где его найти.
   - Кого?
   - Генерала Рампоно.
   - Я его не знаю. Но мог бы узнать.
   - Могу я предложить тебе бокал вина, Наполеоне?
   - Наполеон Бонапарт, - уточнил Бонапарт.
   - Тюльпан, меня не интересует бокал вина, - добавил он с характерной для него откровенностью: - Я голоден.
   - Я тоже не обедал, - сказал Тюльпан. - Приглашаю тебя к Бовийеру. В "Альманах дю Пале-Ройяль" я прочел, что это один из лучших ресторанов Парижа. Там в меню сто восемнадцать блюд. Это даст нам возможность поговорить о жизни.
   Что они и сделали весьма обстоятельно, но только после того, как Бонапарт проглотил три порции супа, два первых блюда, целого цыпленка, два десерта и одну шарлотку, так как он действительно был голоден и очень беден и ему слишком часто приходилось оставаться без обеда.
   Они ушли из ресторана только заполночь. Бонапарт знал все о жизни Тюльпана, но в равной степени теперь он знал то, что ему следовало знать о господине Рампоно.
   Всё это он узнал не открывая рта, не отводя своего орлиного взгляда от лица Тюльпана и оставаясь совершенно нечувствительным к тому шуму, который царил вокруг, пока Тюльпан говорил - и особенно в конце:
   - Итак, в замке Рош-Нуар я нашел женщину, которая должна была быть ещё молода, но которая казалась стара, как сама смерть, это была мадам де Курк, мать Эвелины. Восемь лет тому назад, через неделю после моего ареста, Эвелина была заключена в монастырь неподалеку от Фалеза. Это было сделано по желанию...что я говорю... по приказу Рампоно, который добился этой подлости от барона де Курк, угрожая тем, что если тот этого не сделает, то он не заплатит его долги. Пятнад цать дней спустя Эвелина повесилась в своей келье...Вот почему я молю Бога, чтобы Рампоно был жив, пока я не убью его собственноручно. Чтобы отомстить за Эвелину. И чтобы отомстить за Гужона, которого он приказал расстрелять.
   Когда они вышли из ресторана, Бонапарт сказал:
   - Если он жив, то я найду его след.
   - Наполеон!
   - Да?
   - Ты все хорошо понял? Я сам хочу покончить с ним.
   - Я нахожу наглостью то, что он ещё не умер, - сказал Бонапарт.
   Как мы уже говорили, природа была не слишком благосклонна к господину Рампоно. Но родившись некрасивым, трусливым и жестоким, он не переставал упорствовать в этих качествах и получилось так, что со временем они ещё более усилились. В особняке, который он построил в квартале Руль и которому постарался придать голландский стиль, его слуга, кучер, садовник и кухарка находились в постоянном страхе. Часто совершенно ни за что можно было получить удар тростью, главным образом по спине, но иногда по ошибке и по голове. Так например, он не выносил ни малейшего шума: они жили в тишине, похожей на гробницу, и слуги должны были разговаривать между собой знаками и записками. Он не переносил своего собственного вида, что вообще говоря понятно, но в результате этого слуга, бривший его по утрам и постоянно дрожавший при этом, несколько раз получал жестокую взбучку за то, что осмеливался предложить ему зеркало.
   Не имеет значения, в чем была причина ярости господина Рампоно, - он относился ко всем окружающим с отвращением, тогда как те исключили его из своей среды. Это произошло вскоре после того, как разнеслись слухи о его ответственности за самоубийство мадемуазель де Курк. Его и раньше не любили, теперь же начали презирать. Безумная ярость охватила его, когда ему не осталось сделать ничего другого, как повернуться, выйти и больше не появляться при дворе, - ведь в тот ужасный вечер принц Конти не позволил ему сесть за его стол для игры в ландскнехт. Его офицеры обращались к нему только строго по служебным вопросам. Вскоре после этого он был уволен из армии. Старые слухи о том, что он якобы отравил богатую старуху, на которой когда-то женился, обрели новую силу, что привело к появлению пасквилей и спекуляций в различных газетах, и Рампоно жил в постоянном страхе, что будет начато новое следствие (проводилось ли оно когда-нибудь полицией?). Замешательство его объяснимо: дело в том, что он действительно отравил свою супругу.
   Отвергнутый всем светом, со временем он лишился и своего единственного сотрапезника, барона де Курка, который был его единственным утешением в том смысле, что он мог жестоко унижать его - вымещая обиду на все человечество - тем, что швырял тому в лицо экю, которые выпрашивал у него несчастный неисправимый игрок; несколько раз он доходил до того, что швырял монеты в грязь в саду, чтобы получить удовлетворение от зрелища, как его должник ползает на коленях, перемазанный с ног до головы.