Рошфор Б.. Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 2)

   "Королевский эдикт об аресте" был одной из характерных особенностей Бастилии и создавал ей определенную репутацию.
   Назывался он так потому что был снабжен не государственной печатью, а красной восковой печатью монарха; это было четкое и окончательное выражение воли последнего, не регистрировавшееся в канцелярии двора; королевский эдикт об аресте очень часто был адресован в Бастилию, причем узники направлялись туда как в силу серьезных причин, так и беспричинно, и эдикт этот также являлся предметом всеобщей ненависти как знак абсолютной власти. К несчастью (для него) король длительное время не испытывал надобности в подписании такого указа; он подписывал его все реже и реже; в эпоху Людовика XIV секретарь Туссен Розе подделывал подчерк короля; в это же время была изобретена формула, согласно которой не было нужды указывать имя узника. Написанный одним из секретарей (скажем, его рукой) на манер Туссена Розе, заверенный подписью одного из четырех государственных секретарей эдикт, в который потом вписывается ваше имя, - и вот вы уже замурованы как дурак, то есть мы хотели сказать - как Тюльпан.
   Вся эта процедура продолжалась не очень долго. Чистый бланк, как случилось на этот раз (такое происходило редко, но тем не менее происходило), оказался в руках у Амура Лябрюни. Указ был написан рукой одного из подкупленных секретарей, причем оказалось, что герцогу не нужно было за него платить. Оказалось также, что герцог Орлеанский имеет право попросить (тихо, и держите язык за зубами, услуга за услугу!) одного из государственных секретарей подписать такой эдикт, что и было сделано.
   В результате однажды вечером в отеле Картона появился офицер полиции в сопровождении пятерых вооруженных людей. И начал разворачиваться обычный для такого случая ритуал.
   - Мсье, - сказал он, коснувшись плеча Фанфана своей белой тростью, - я арестовываю вас именем короля.
   Снаружи стояла карета с опущенными занавесками - и по-коням!
   Затем у въезда со стороны рю Сен-Антуан состоялся, как всегда, один и тот же диалог между полицейским офицером и часовым:
   - Кто идет?
   - По указу короля.
   - Проходите.
   Карета въезжала во двор; заключенного передавали страже; затем приходил начальник тюрьмы и в качестве последней любезности провожал нового постояльца в его жилище. Случалось ли, чтобы начальник тюрьмы пригласил заключенного к своему столу, если было время обеда? В том случае, который мы описываем, этого не произошло.
   Тюльпан, с которым все это происходило, ничего не сознавал: он спал стоя. Он спал, спускаясь по лестнице из своей комнаты в отеле Картона, он спал в карете, положив голову на плечо офицера полиции; и в сонном состоянии поднимался по этажам одной из башен.
   Можно было бы подумать, что это дело рук кругленького доктора Муфле, но на самом деле непрерывные клизмы позволили ему избавиться от бессонницы.
   Было совершенно ясно, что у него сменилась комната. Та, в которой он наконец-то проснулся, проспав семьдесят пять часов, была пустой, с низким потолком, довольно скудно меблирована (кровать, стол, кресло, два стула) и на единственном окне была толстая решетка. Было также очевидно, что он сменил отель: это был не отель Картона, так как из окна открывался головокружительный вид на окрестности. Несколько странным ему показалось то обстоятельство, что его дверь была заперта на ключ. Небольшое зеркало над маленьким столиком, на котором стояли таз и кувшин для умывания, позволило ему увидеть себя, и он поразился тому, насколько исхудал. Такова была ситуация, в которой он оказался, и, несмотря на то, что его сознание ещё было омрачено, следовало задать несколько вопросов, и Тюльпан не хотел упускать этой возможности, раз именно в этот момент неожиданно раздался скрип засова и звук поворачиваемого в замке ключа. Следовало натянуть штаны и одеть рубашку. К нему кто-то шел с визитом.
   Это был человек примерно лет пятидесяти с глубокими параллельными морщинами на щеках и носом неправильной формы, одетый в голубой камзол, украшенный белым жабо, в небольшом завитом парике. Дверь за ним тут же закрылась и он, прежде чем заговорить, подождал пока стихнет лязг поворачиваемого ключа и засова.
   - Мсье Дель Тюлипо, - сказал он дружелюбно, - мне доставляет удовольствие, что вы проснулись. Тяжело было видеть ваше состояние, когда вы прибыли сюда три дня тому назад. Казалось, вы находитесь при смерти. Врач, которого я немедленно известил об этом, нашел, что вы страдаете от ужасного кишечного расстройства, которое он и начал лечить настойкой опия, и вот я вижу, что она оказала свое действие.
   - Мсье, - ответил Тюльпан, - я чувствую себя почти хорошо. Но страдал я не только от ужасного кишечного расстройства. И наконец, я благодарю вас за вашу заботу ...
   Его прервал шум вновь отворяемой двери, тогда как господин в завитом парике весело пожелал ему приятного аппетита, хороших вин и отдыха. Пожелав ему в ответ здоровья, Тюльпан (изумлению которого не было предела) наблюдал как трое вошедших поварят в белых фартуках внесли большой ящик с металлическими оковками, открыли его и быстро вытащили оттуда кучу вещей: белую скатерть, салфетки, бутылки, ножи, вилки, тарелки и полдюжины серебряных кастрюлек, из которых поднимались ароматные запахи.
   - Это все получено от Лакруа, из лучшего ресторана в Париже, как вы сами это знаете, - сказал хозяин (но Тюльпан начал понимать, что он находится не в обычном отеле). - Я надеюсь, вам все это понравится. Во всяком случае, сторож будет каждый день приходить к вам, чтобы вы могли заказать то меню, которое пожелаете.
   - В данный момент, - сказал Тюльпан, поднимая одну за другой крышки всех кастрюлек, - мне все нравится. Черт возьми, раки! И какой прекрасный цыпленок! И ростбиф! И ещё восемь ломтей телятины, заправленной яйцом и травами. А это что такое? Молочный поросенок! И земляника? Здесь почти целый килограмм! Надо полагать, что я жду гостей, господин директор?
   - Нет, нет, это ваш завтрак, - смеясь, возразил его собеседник, тогда как поварята, накрыв на стол, исчезли. - Кушайте, мсье. Нужно, чтобы вы восстановили силы. Я навещу вас и принесу книги и все необходимое, если вы захотите кому-то написать. И не забудьте настойку опия (он показал на бутылочку, стоявшую на туалетном столике), четыре капли на кусок сахара после каждой еды.
   - Благодарю вас. Но позвольте мне, мсье, задать, задать вам два вопроса. Прежде всего, не ошибся ли я, когда мне показалось, что вы упомянули тюремного сторожа?
   - Нет.
   - И как называется этот великолепный отель, клиенты которого находятся под стражей? Это Бастилия, не так ли?
   - Да, это так, мсье. Вы узнали её?
   - Не удивляйтесь. Синьор Дель Тюлипо, как меня зовут, провел свое детство неподалеку отсюда, и меня всегда удивляло, что одну из башен этой крепости называют башней Свободы.
   - Вы находитесь в этой башне. На самом верху. Здесь прекрасный воздух, не правда ли? Эта башня называется так потому, что её узникам предоставляется свобода на несколько часов спускаться вниз во двор, где они могут гулять и играть в мяч.
   - Ах!, - воскликнул Тюльпан. (А затем добавил:) Так я оказался здесь на месте Железной Маски, мсье...Мсье?
   - Де Лоней. Маркиз де Лоней. Я являюсь начальником этой тюрьмы вот уже четырнадцать лет. Я сменил на этом посту своего тестя.
   Затем, отвечая на второй вопрос Тюльпана, он сказал:
   - Да, здесь был "Железная Маска". И много других.
   И с меланхолией, свойственной хозяину постоялого двора, вспоминающего лучшие времена, он, вздохнув, добавил:
   - За эти годы у нас здесь перебывало прекрасное общество...Принцы, прелаты, писатели - некоторые из них проводили здесь до сорока лет! Знаете, во времена Регентства и Людовика XV мы не пустовали? Тогда у нас бывало до пятидесяти постояльцев! Сегодня, вы только подумайте, семь человек! Ах, времена меняются - прогресс века Просвещения! Боюсь, дело кончится тем, что нас снесут. И тогда мой гарнизон, мои сторожа и я окажемся безработными!
   - Мне кажется, что вы несколько преувеличиваете. Еще земляники?
   - Нет, благодарю вас.
   - Тогда стаканчик этого "брюйи", которое мне кажется превосходным. Си, си, мораль это позволяет.
   После того, как они достаточно быстро ликвидировали первую бутылку (а их было три), Лоней гневно хлопнул себя по ляжкам:
   - Этот Корбе в конце концов доведет меня, вы увидите, клянусь Богом!
   - Корбе?
   - Архитектор, инспектор Парижа, который в 1784 году составил проект сооружения большой площади в честь Людовика XVI с общественными садами, фонтанами и садовыми лужайками, и вот эта площадь должна была простираться до Порт Рапе. То есть, до сих пор, мсье! Разве это не возмутительно!
   - До мозга костей, - сказал Тюльпан, который, несмотря на ответственный момент, нажимал на раков.
   Некоторое время раздавался только хруст их панцирей...Затем он принялся за цыпленка и спросил:
   - А почему я здесь, господин директор?
   - Вы этого не знаете? Ну, а я тем более. Королевские эдикты об аресте всегда немы относительно причин ареста. Гм! И относительно сроков ареста также.
   - Что? Вы хотите сказать, что я тоже могу провести здесь сорок лет?
   - Для нашего времени это не характерно, - сказал начальник тюрьмы не без ностальгии. И затем после некоторого молчания добавил: - Вы действительно не знаете, почему оказались здесь? Это могло бы мне кое-что подсказать относительно срока вашего заключения.
   - Это тайна для меня. Скажите, - и он осторожно, делая вид, что это совершенно не существенно, спросил, - А не могло это случиться из-за того, что я кого-то убил? Гм! Ну, например, если мы крепко выпили и я даже не заметил этого.
   После этого последовал категорический ответ:
   - Мой друг, если бы вы убили кого-нибудь, то вы находились бы не здесь, а в Гран Шатле или в Бисетре, с веревкой на шее и языком, высунутым наружу на радость мухам.
   - Вы доставили мне большое удовольствие, доказав, что я никого не убивал, - лицемерно заявил Тюльпан, который в этот момент рассматривал молочного поросенка и обнаружил в нем большое сходство с генералом Рампоно.
   - Не написали ли вы какую-нибудь книгу, призывающую к мятежу?
   - Я думаю, что я бы вспомнил, несмотря на то, что некоторое время был болен.
   - Может быть, это была непристойная книга?
   - Этого не может быть.
   - Тогда вы могли кого-нибудь оскорбить. При это не так важно, кто это был. Мсье Линге, журналист, который провел здесь некоторое время, незадолго перед этим написал, что для того, чтобы угодить в тюрьму, вполне достаточно оскорбить министра, если только он не ваш слуга.
   - Мсье, мне кажется, что я за свою жизнь никогда никого не оскорбил, за исключением одного человека, который сейчас мертв, - сказал Тюльпан, внимательно разглядывая голову мо лочного поросенка.
   Тем временем начальник тюрьмы поднялся.
   - Сохраняйте терпение, мсье, - сказал он, - также, как это делаю я. В конце концов, разве я не заключен в эти стены вот уже четырнадцать лет?
   Затем, вежливо откланявшись и уверив Тюльпана, что сделает все от него зависящее для того, чтобы его пребывание на отдыхе было приятным, он спросил не знаком ли Фанфан с кем-либо из власть имущих, кто мог бы вступиться за него.
   - Ну, конечно же, черт возьми!
   Вот почему, когда час спустя ему принесли все необходимое для письма, Тюльпан, который наконец-то сообразил, кто же прислал ему инкогнито такое роскошное угощение, написал письмо единственному могущественному человеку, которого он знал, - герцогу Орлеанскому.
   4
   Кончилась чудесная весна, прошло засушливое лето, наступила осень, заблестевшая каплями дождя на оконной решетке, за ней пришла холодная зима, когда приходилось, присев на корточки, греться у слабого огонька в камине, снова пришла весна, а Тюльпан был все на том же месте в башне Свободы.
   Прошло больше года! Развлечения: партия в мяч с неким Тавернье, единственным из семи заключенных, пользовавшимся такой же, как и Тюльпан, привилегией вероятнее всего за свою выслугу лет: он находился здесь с 1759 года, так как обвинялся в участии в заговоре Дамьена против Людовика XV. Провести в тюрьме тридцать лет! Ничего удивительного, что он часто впадал в хандру, так что даже просто с точки зрения поддержания гигиены следовало продолжать играть с ним в мяч. Этим обстоятельством определялись границы их отношений. Они никогда не вели между собой никаких разговоров.
   Остальное свое время он посвящал различным занятиям, которые ему обеспечивал в соответствии со своим обещанием любезный Лоней. Тот держал его в курсе событий, происходивших во внешнем мире, обстановка в котором становилась постепенно все более и более напряженной под влиянием, как он говорил, революционной агитации, усиливавшейся по всей стране. Ссылка парламента по повелению короля из Парижа в Труайе. Триумфальное возвращение парламента и народные манифестации, перерастающие в мятежи. Но все это происходило ещё в прошлом году. В 1788 уже начались ожесточенные восстания: весной в Ренне, в мае - в Безансоне, в июне - в Гренобле и По. Не нужно было особого ума для того, чтобы предсказать, что крышка кастрюльки скоро слетит, и это стало ещё более очевидно после страшной бури 12 июля, которая нанесла сокрушительный урон урожаю, что предвещало в надвигающуюся зиму общий голод таких масштабов, которых Франция не знала уже в течение многих лет.
   Во время их дружеских бесед Тюльпан никогда не рисовал начальнику тюрьмы будущее так, как оно ему представлялось, - ему не хотелось огорчать маркиза, который становился все более озабоченным, причем это определялось его классовым сознанием, тогда как он считал, что все вызвано рефлексом страха. Его доброжелательное отношение к Тюльпану, жизнь которого он постепенно понемногу узнавал, не уменьшалось и он по-прежнему каждый день сообщал ему новости, даже в тех случаях, когда тот находился в карцере.
   Из пятнадцати месяцев заключения Тюльпан провел в карцере четыре месяца и каждый раз причина была одной и той же: попытка к бегству. Необходимость каждый раз сажать Тюльпана в карцер очень расстраивала маркиза, но правила есть правила. Каждый раз он говорил:
   - Мсье Тюльпан (теперь он знал его настоящее имя), поклянитесь, что больше вы не будете предпринимать таких попыток!
   - Месье начальник, боюсь, что я не смогу поклясться.
   Начальник тюрьмы вздыхал.
   - Хорошо, давайте поднимемся к вам - вы должны восстановить свои силы. Я уже сообщил ресторатору Лакруа, что он может сегодня возобновить поставку своих кушаний, и вас ждет пирог с трюфелями.
   Тюльпан восстанавливал свои силы, снова становился розовым и упитанным благодаря тем невероятным кушаньям, относительно которых он так и не узнал, кто же их ему посылает. Все это продолжалось до следующей попытки к бегству, после которой он вновь отправлялся в карцер на сухой хлеб и воду и снова становился бледным и что называется кожа да кости. Рассеянный инспектор, который видел его два раза за год, один раз цветущим, а другой раз исхудавшим, до самой своей смерти думал, что это два разных человека.
   Перед тем как повести себя так плохо и доставить такие огорчения де Лонею, считавшему это почти предательством их дружбы, Тюльпан ждал четыре месяца. Но герцог Орлеанский не ответил на его письмо. И на второе также. И на следующие пять писем. Вот почему Тюльпан заклеймил позором этого человека, который больше его не преследовал, но счел без сомнения за лучшее просто забыть, и поэтому он решил впредь полагаться только на самого себя.
   В сентябре 1787 года Тюльпана посетил священник, святой человек, который только и думал о спасении грешных душ, но был несколько слабоват по части эльзасского вина. Когда он хорошенько напился и уснул, Тюльпан одел его сутану и, спрятав нос в молитвенник, почти прошел сторожей и дошел до решетки, но был узнан одним из часовых, который вспомнил, что добрый кюре был не выше одного метра и пятидесяти сантиметров; и как бы вы не старались сделаться как можно меньше, все же существуют пределы, за которые выйти невозможно.
   Вторая попытка также чуть-чуть не удалась. Пообещав поварятам мсье Лакруа золотые горы, Тюльпан, согнувшись в три погибели, сумел спрятаться в ящике с металлическими оковками, в котором они приносили свои припасы. Но, увы, это случилось как раз в тот момент, когда он набрал все свои килограммы, и слабые руки поварят не выдержали этой тяжести. В результате ящик прогремел по сорока ступенькам лестницы, чтобы в конце концов развалиться на площадке прямо на глазах маркиза Лонея, поднимавшегося наверх поболтать с ним.
   И наконец - эпизод с камином. Произошло эа за два месяца до того момента, к которому мы приблизились. Душой этого эпизода был человек по имени Антенор Лепикар. Этому сторожу было поручено после случая с ящиком постоянно находиться в комнате Тюльпана во время его трапезы, чтобы быть уверенным, что поварята Лакруа выносят только столовую посуду. Он был человеком лет сорока, сравнительно высоким, с желтоватым цветом лица и необычайно молчаливым. Какое-то беспокойство в таких же желтых глазах и растерянный взгляд выдавали съедавшую его какую-то тайную муку. Это было притворство или он был очень хитер? Тюльпан, который при всем желании не мог стать таким же желтым, взял за правило сидеть с унылым взглядом и молча жевать, причем он делал это так хорошо, что в один прекрасный день Антенор Лепикар мрачно спросил его, что его гложет. А за два дня до этого Тюльпан узнал от начальника тюрьмы, что гложет Антенора Лепикара: тот был рогоносцем. После чего Тюльпан ответил, что действительно существует некое обстоятельство, которое его мучает. В то время, как он находится в заточении, его жена, которая живет на такой-то улице в доме с таким-то номером изменяет ему чуть не со всем кварталом Сен-Виктор! Да, мсье, дело обстоит именно так!
   - Ах! если бы только, - простонал он, наполняя тарелку Антенора рисом с телятиной и протягивая ему кубок с бургундским. - если бы только я смог выйти отсюда на двенадцать часов, да, мсье, не больше чем на двенадцать часов, после чего, слово джентльмена, вернулся бы обратно - только для того, чтобы выдрать эту потаскушку!
   - Это можно будет устроить, мсье, - сказал мрачный Антенор, - может быть удастся получить разрешение, но не слишком на это рассчитывайте.
   Больше он ничего не сказал. Однако когда он выходил из комнаты, унося под курткой бутылку шампанского, то окинул Тюльпана с головы до ног взглядом, в который вложил всю свою душу и всю свою муку рогоносца, так что не будет преувеличением сказать: в этом взгляде светилась братская привязанность.
   Это произошло в один из последующих дней, когда он сидел перед Тюльпаном и жрал в три горла, так как с одной стороны, его жалование было довольно мизерным, а с другой стороны, поглощение в больших количествах теплой земной пищи делало на время менее острыми холодные поцелуи души; и, совсем не стремясь придать себе вид сообщника, рассказывал о Латюде, известном специалисте по побегам, жившем где-то в 50-х годах, если он правильно помнит.
   Латюд, - это был первый урок, который усвоил Тюльпан из рассказов Антенора, - утверждал, что из Бастилии нельзя выходить через двери.
   - Мсье, - сказал Тюльпан, - я мог бы притвориться мертвым. Однако смогу ли я на такой большой срок задержать дыхание? Если не смогу, то обнаружу себя, а если смогу, то умру. Допустим даже, все пройдет хорошо, но тогда, будучи запертым в гробу, как я смогу его открыть?
   - Через камин, мсье, - тихо сказал тогда Антенор. - Этим путем спаслись Латюд и его друг Алегр.
   И он вышел, приветливый и таинственный, унося на поясе под курткой связку сосисок.
   После этого на следующую ночь Тюльпан поставил все на карту, хотя и подозревал, что пускается в безумную авантюру, не представляя себе, как он будет спускаться после того, как вскарабкается наверх, если только в тот самый момент, когда он окажется наверху, мимо башни Свободы не пролетит воздушный шар этого предателя, его брата, для того, чтобы подцепить его. Понимая, что когда он нырнет сверху в ров, наполненный водой, то скорее всего окажется на дне, а не будет вынесен наружу водами свободы, но не в силах одолеть желание выйти на волю и страсть к жизни, оказавшиеся сильнее рассудка, он снял при свете свечи решетку, ограждавшую камин, втиснулся туда и помогая себе руками и ногами в этом узком пространстве, начал карабкаться вверх, постепенно превращаясь из акробата в статую, покрытую сажей, пока наконец не оказался на платформе башни Свободы, расположенной на четырнадцать метров выше его комнаты, под усыпанным звездами небом конца июля - самым прекрасным небом, которое ему когда-либо приходилось видеть.
   Боже мой! какой прекрасный вид открывался отсюда! Как близки были огни Парижа, всего лишь на сорок метров ниже его. Если бы ему удалось спуститься по наружной стороне башни; если бы ему удалось перебраться вплавь через ров и пристать к чудесным берегам свободного мира, он немедленно принял бы ванну, а затем отвесил пару оплеух этому мерзавцу монсиньору, его сводному брату, который так гнусно его предал.
   Вот какого рода глупые и увлекательные мысли проносились у него в голове, хотя он прекрасно понимал, что они неисполнимы; лишь врожденное безрассудство, которое толкнуло его на этот отчаянный шаг, заставляло думать, что они возможны и достижимы. Чистый воздух, который он вдыхал полными легкими, оказавшись наконец-то за пределами каменных стен, и открытое небо только увеличивали его радость, правда следует сказать, что не больше чем бутылка бордо, которую он выпил, чтобы одолеть сомнения перед тем как приступить к своей эскападе.
   Здесь заметим, что он был не прав, когда чувствовал, что его руки зудят от желания надавать пощечин герцогу Орлеанскому. Не ограничиваясь тем, что он кормил его в течение пятнадцати месяцев, герцог, в силу странного каприза своей души, раз в месяц требовал сообщения о его состоянии. Это делалось через посланца, которого господин Лоней не знал, также как он не знал и вельможи, которому направлял свои сообщения. Но этот посланец выполнял ещё одну очень важную задачу. Сообщая новости, господин Лоней каждый раз передавал ему прошения, адресованные герцогу Орлеанскому. Тюльпан не сомневался, как и мсье Лоней, что тот могущественный вельможа, который присылал своего посланца, желая остаться неузнанным, и который подкармливал Тюльпана всем чем можно, несомненно желал ему добра.
   Однако посланцем этим был никто иной, как Амур Лябрюни.
   - Мой хозяин, - говорил он каждый раз, глядя масляными глазками на господина Лонея, - мой хозяин скоро станет коро лем, мсье начальник.
   И выйдя из Бастилии, спешил рассказать герцогу, что Тюльпан чувствует себя превосходно. Однако перед этим он бросал в Сену очередное разорванное в мелкие клочки письмо Тюльпана, и теперь становится понятным, почему герцог большее года ругался и сердился, видя, что его сводный брат, с которым он так хорошо провел время на воздушном шаре, пренебрегает даже просьбой вытащить его из той темницы, куда он же сам его и бросил!
   В результате данная попытка оказалась не более удачной, чем другие. Дозор, проходивший в полночь по платформе башни Свободы, обнаружил спящего там черного от сажи человека со скрещенными руками. Бордо, слишком свежий воздух и несомненно отчаяние, когда он обнаружил, что для спасенья отсюда нужны крылья Икара, свалили Тюльпана на месте. Он спустился оттуда прямо в карцер.
   Начальник тюрьмы был очень строг с ним, когда пятнадцать дней спустя они встретились вновь.
   Яростно раскачиваясь в кресле, тот оперся на свой стол.
   - Мсье, - бушевал он, когда двое стражей ввели Тюльпана и вышли, мсье, вы продолжаете упорствовать в своем стремлении удрать отсюда любой ценой и вы видите, во что это вам обходится! Вы хотите, чтобы я завел на вас дело, в котором будут перечислены все ваши проступки, и потребовал от администрации, заведующей тюрьмами, чтобы вас перевели в Порт-Эвек или в ля Форс и наконец в какое-то место, где ца рит страшная теснота, где вы превратитесь в настоящего бандита, и где вас будут кормить сухими бобами? Разве вам здесь плохо?
   - Мсье, мне не хватает воздуха.
   - Я здесь не для того, чтобы снабжать вас кислородом, а для того, чтобы сторожить вас независимо от того, хватает вам воздуха или нет! Я предоставил вам столько удобств, надеясь на вашу признательность! Неужели вы ни разу не подумали о том, каким оскорблением для меня будет ваше исчезновение?
   - Каждый раз, мсье, именно это заставляло меня вернуться. Даю вам честное слово. Вы мне не верите?
   - Я надеюсь только на то, что это доброе чувство сохранится в вас до следующего раза! (Он поднялся.) Вы хотите, чтобы я приковал вам к ногам пушечное ядро? Может быть, это несколько умерит ваши пыл? Или вы хотите, чтобы я посадил вас в камеру совершенно голым? Мсье, в Париже вам не удастся далеко уйти совершенно голым, предположим даже, хотя это абсолютно невозможно, что вы сумеете уйти не попрощавшись. (И уже совершенно возмущенно:) Когда я думаю о том, что приказал почистить вашу одежду, на которой оказалась вся сажа из дымовой трубы! Вам следует дать таз! Тогда как вы заслуживаете только того, я повторяю, чтобы я раздел вас догола и заковал в железо!
   Он начальственным шагом направился к двери и распахнул её с такой силой, которая явно свидетельствовала о его законном гневе. Тюльпан шел перед ним. Навстречу им попалось около дюжины людей, которые спускались вниз в то время, как они поднимались.