Страница:
Это не удивительно, так как сэр Перси-Перси находился у него, мы хотели сказать, у сэра Бэзила.
Это был крупный и грубый мужчина лет сорока. В данный момент ему было наплевать на весь окружающий мир, он не знал ни об угрозе, нависшей над городом, ни о присутствии морских стрелков (они прибыли ночью и со всеми предосторожностями), в силу столь исключительнной причины, что в течение многих часов находился в постели Вильгельмины, прелестной сорокалетней дамы, не переставая вновь и вновь овладевать ею. Будучи истинным Перси-Перси [игра слов: de percee en percee - отверстие за отверстием] он без передышки пробивал проход за проходом в той крепости, которой была Вильгельмина, а та в свою очередь без передышки восстанавливала разрушенное в течение этих долгих часов для того, чтобы снова с наслаждением все сжечь в пламени страсти.
И в этот момент она неожиданнно закричала:
- Все прекрасно, мой Перси, но я слышу топот копыт во дворе.
Резким движением, усиленным страхом, она сбросила с себя сэра Перси-Перси, который рухнул на ковер, и распахнула окно:
- Крестный! Это вы?
- Это я, - сказал сэр Бэзил, так как это действительно был он, вернувшийся ни с чем от Перси-Перси.
- Но ведь вы должны были вернуться из Килбрика только завтра, отец!
- Я поставлю лошадь и поднимусь наверх, - раздался голос снизу.
Перси-Перси начал лихорадочно натягивать штаны, слишком узкие для его массивной фигуры, подбирая на ходу жабо, рубашку, плащ, сапоги и другие мелочи, которые он постепенно терял в результате изумительных сражений этого вечера. Вильгельмина собрала все, что он побросал на постель, схватила в последнюю минуту его шпагу, которую он ткнул в подставку для зонтиков, и швырнула все это в окно, выходившее на огород маленькой усадьбы.
- А я? - спросил Перси-Перси, весь покрывшись потом от страха.
- Прыгай туда же, - решительно потребовала Вильгельмина.
- Я? Но ведь здесь же добрых пять метров.
- Это огород, земля там мягкая. Перси, ты меня любишь?
- А ты разве сомневаешься?
- Тогда прыгай, моя любовь. - Она обняла его. И минуту спустя сэр Базиль, карабкавшийся по крутым ступеням лестницы со всей прытью, которую ему позволяли его восемьдесят лет, увидел свою крестницу, которая, спешно накинув пеньюар, спускалась навстречу, освещая свечой дорогу.
- О, да, вот и я, мое дитя, - запыхавшись сказал он. - В Килбрике я столкнулся с такими серьезными вещами, что они совсем сбили меня с толку. У меня не хватило времени повидать нотариуса Лакросса по поводу дела с кирпичным заводом. Но что с тобой, ты такая бледная! И вся дрожишь, добавил он, неожиданно коснувшись её, когда они вошли в комнату.
- Вот о чем я думаю, - сказала великолепная Вильгельмина, которая действительно дрожала, ища взглядом, нет ли в комнате каких-либо компрометирующих предметов, забытых при поспешном прощании, и один из них она увидела - это были кальсоны Перси-Перси! Но, слава Богу, сэр Базиль повернулся спиной и она смогла спрятать их, продолжая одновременно говорить:
- Вы приехали ...Я думала...Мне сказали... Я...С вами что-то случилось, крестный? Что вы имели в виду, когда говорили о серьезных вещах?
- Жена Перси-Перси, - продолжала она, - эта ужасная рыжая стерва утверждает, что она потому вернулась в Килбрик к своей матери, что её муж стал моим любовником!
Но тут она с облегчением услышала ответ сэра Бэзила:
- Дитя мое, - сказал тот, - в прошлую ночь на Килбрик было совершено нападение. Я нашел городок в состоянии страшного возбуждения. Пять домов были сожжены, четыре судна затоплены в порту и сумма убытков в результате грабежей ещё не установлена. Одну женщину изнасиловали.
- Боже мой!
- Вот это главная причина, почему я скакал во весь опор почти до самого дома. Я думал о тебе, дитя мое, и я никогда не прощу себе, если ты не придешь девственницей к венцу.
_ Не говорите мне, что...
- Да, это так. Джон Поль Джонс и его пираты! Это безумие! Но вот самое ужасное: возможно, в данный момент за его "Рейнджером" гонится корвет береговой охраны и есть основания полагать, что сегодня ночью Джон Поль Джонс намерен войти в бухту Вильсхавена. Возможно, он всего лишь в нескольких кабельтовых от нас.
- Боже мой! И меня тоже могут изнасиловать! И самое ужасное: я лишусь всех своих драгоценностей!
- Успокойся. Мне кажется, что в этот раз наши власти не позволят застать себя врасплох. В городе два отряда морских стрелков. Их командир меня заверил, что на этот раз - наконец-то - это будет последний подвиг "коммодора" Джона Поля Джонса и его бандитов. Ну а пока ты должна помочь мне как следует забаррикадировать окна и двери. Хорошо, что они только американцы, но береженого Бог бережет...
* * *
К полуночи ветер cтих. Мягкая зыбь почти сладострастно покачивала стоявший на якоре "Рейнджер", корабль тридцати пяти метров длиной с двадцатью пушками и экипажем в шестьдесят человек, притаившийся в тумане на расстоянии примерно в четыре кабельтовых от маленького порта Вильсхавена.
На борту судна ничто не двигалось, казалось, там не было ничего живого, лишь равномерно дышало море, вахтенные матросы похожи были на неподвижные статуи в густом как молоко тумане. Не было слышно никаких звуков, кроме одного, редкого, но странно настойчивого, даже навязчивого, словно кто-то пытался открыть дверь, но без особого упорства.
Однако достаточно было поднять глаза вверх, чтобы увидеть, откуда идет звук и что его вызывает. Это на высоте шести метров над палубой ударялись о грот - мачту в такт дыханию моря сапоги того типа, который накануне изнасиловал женщину в Килбрике и которого Джон Поль Джонс повесил.
Временами одна из тех редких теней, которые находились на палубе фрегата "Рейнджер", поднимала взгляд к этим сапогам, робко и неуверенно постукивавшим в тумане, и затем снова возвращалась к своим обязанностям, склонившись над поручнями и стараясь взглядом проникнуть в тайну ночи. Возникшая словно из ничего другая тень материализовалась рядом и заставила его вздрогнуть.
- Вы различаете что-нибудь, Тюльпан?
- Ни малейшего огонька. Кажется, нас здесь никто не ждет, коммодор, сказал тот Джону Полю Джонсу, так как человек, возникший рядом так, что он его даже не услышал, был его капитан, корсар, который в течение двух лет заставлял дрожать всю Англию.
В нем не было ничего от того бородатого и кровожадного гиганта, которым его представляла легенда, ходившая по побережью Англии; напротив, это был небольшой человек хрупкого телосложения, который однако мог одним легким жестом отправить на ковер колосса ростом в два метра. У него было гладкое лицо, чуть курносый нос, рот, словно прорезанный ударом сабли, и глаза, которые мгновенно раздевали вас до костей.
Несмотря на то, что они постоянно находились рядом и вместе выполняли всю тяжелую работу, от одного отчаянного абордажа до другого, от набега к набегу (если считать точно, то их было пятнадцать) в течение более чем двенадцати месяцев, тем не менее Тюльпан ничего не знал о нем, - нет, знал об его жестокости, его интеллигентности, его чувстве моря и его технике молниеносных вылазок, но практически ничего личного, если не считать, что этот американский герой был англичанином.
Вне сражений этот человек никогда не открывал рта. Его любимым развлечением было чтение. Это производило впечатление не меньшее, чем его бесстрашие, на шестьдесят висельников, которые сами умели производить впечатление - негров, испанцев, шведов, троих французов и даже нескольких американцев, избежавших в свое время (вообще говоря, благодаря влиянию Эверетта Покса) казни через повешение за убийство, и он взял их в экипаж и сделал его самым дисциплинированным экипажем на всех морях земного шара.
Он он не скупился наказывать за нарушения морали: последним доказательством этого был тот тип, Олафсон, который теперь болтался над ними и сапоги которого никогда больше не послужат ему для прогулок. Этот дурак накануне, когда они как вихрь высадились в Килбрике, после набега поднялся на борт, держа в руках, среди прочих трофеев, гигантские панталоны, отороченные кружевами, тогда как в животе у него, и это чувствовалось с расстояния в три метра, был целый литр виски. Весь экипаж, лишенный практически в течение месяца двух самых главных вещей: женщин и виски, на которое они имели право (речь идет о виски) только после окончания экспедиции и при условии, что их отделит от британских корветов достаточно большое морское пространство, хорошо понял поступок Олафсона и охотно простил бы ему грехи. Но не Джон Поль Джонс. Прежде всего он любил женщин, которые, как ему казалось, часто платили ему тем же, и ненавидел тех, кто их не уважал. Вот почему, в соответствии с его беспощадным и непреклонным решением, Олафсону пришлось пристроить свои сапоги у мачты неподалеку от нижней реи. Ему предстояло оставаться там три дня для того, чтобы предоставить другим возможность подумать.
Мы должны сказать, что помимо этого в Джоне Поле Джонсе не было ничего кровожадного. Действовал приказ убивать только по необходимости. Его молниеносные набеги на маленькие английские порты были предназначены не для того, чтобы всех повырезать, а для того, чтобы своей безнаказанностью унизить эту могущественную нацию, к которой он сам принадлежал и про которую сам не знал, ненавидит он её или хочет выставить на посмешище.
Это был один из вопросов, который часто задавал себе Тюльпан. Были у него и другие вопросы к таинственному и молчаливому коммодору. Но их отношения никогда не выходили за рамки уставных, несмотря на то, что Тюльпан был французом, а Джон Поль Джонс любил Францию - именно оттуда прибыл его фрегат, который в течение нескольких недель ремонтировался и конопатился в Бресте.
Но сейчас, прижав к глазу подзорную трубу, Тюльпан не сомневался, что между ними возникнут новые отношения, последствия которых будут совершенно непредсказуемы и что наконец-то он он узнает больше об американском герое.
Началось это следующим образом:
- Коммодор?
- Да?
- Можно мне высказать свое мнение?
- По какому поводу?
- По поводу этого порта, Вильсхавена.
- Пожалуйста, прошу вас.
- Как получилось, что на расстоянии всего лишь нескольких лье от Килбрика, который мы атаковали вчера, и откуда тревога не могла не разнестись и сюда...все выглядит таким спокойным? Складывается впечатление, что нас никто не ждет. Только мне кажется, что такой спокойный вид ничего не ожидающего городка ужасно похож на ловушку. Вернулся ли Рамирес? Или может быть вы его никуда не посылали?
Хозе Рамирес был испанцем. Это был самый ловкий и самый молчаливый моряк в экипаже "Рейнджера". Иногда случалось, что коммодор посылал его если они не находились слишком далеко в открытом море - в разведку. Рамирес, который был очень молод, невысок ростом и очень похож на девушку, плыл тогда к берегу, держа над головой узелок с женским платьем, быстро переодевался на каком-нибудь укромном пляже или в бухточке и проводил незамеченным около часа в намеченном для штурма городе для того, чтобы выяснить, объявлена в там тревога или нет. Некоторое время тому назад где-то в Корнуэлле с ним случилась ужасная история. Когда он начал раздеваться, чтобы войти в воду, - это было около полуночи, - откуда-то неожиданно появились трое пьяных рыбаков, которые, как это бывает в Англии, были настолько пьяны, что даже не поняли, кого они изнасиловали. Рамирес никому не рассказывал об этой истории. Правда, все узнали об этом, так как он не переставал во сне от них отбиваться, но никто никогда не позволил себе ни намека и все понимали, что он страшно переживает.
- Я послал его, - сказал коммодор, помолчав некоторое время. - И он вернулся. Вы правы, Тюльпан, когда думаете, что эта беззаботность в городе смахивает на ловушку. Город полон морских стрелков.
Джон Поль Джонс посмотрел в глаза Тюльпану и тот понял, что по какой-то причине, безрассудной, непостижимой - или, может быть, очень важной - коммодор решил атаковать город.
Этому человеку нельзя было возражать. Тюльпан и не пытался этого делать. Более того, так как ему казалось, что за эти месяцы он сумел определенным образом оценить Джона Поля Джонса, он позволил себе заметить:
- Мсье, я не собираюсь вдаваться в обсуждение, но не позволите ли вы мне задать один вопрос...личный вопрос?
Он увидел в тумане, как на обычно серьезном лице коммодора промелькнула едва заметная двусмысленная улыбка.
- Разрешаю.
- Мсье, я восхищаюсь вами. Я восхищаюсь вашими талантами. Вашими исключительными талантами, среди которых осторожность и благоразумие качества, присущие великим военачальникам. Но...
- Где же ваш вопрос, мсье?
- Вы достаточно побродили по морям-океанам и решили этой акцией, которая, как мне представляется, обречена на сокрушительную неудачу, покончить с собой и таким образом увенчать вашу славу самоубийством в римском стиле, не так ли?
- Покончить с собой? Напротив, начать - вот чего я хочу, - сказал Джон Поль Джонс голосом, неожиданно дрогнувшим от волнения, и затем по тому, как коммодор, для которого такие жесты не были обычными, положил свою руку ему на плечо, Тюльпан понял, что имеет право на объясение.
* * *
Долго вспоминал он потом их разговор. Тот происходил на фоне хорошо знакомых звуков: топота бегавших по палубе матросов, шипения хорошо смазанных талей, на которых спускались две большие шлюпки, предназначенные для атаки, приглушенных ругательств унтер-офицеров, отшлифованных в результате длительного использования, дыхания моря, такого спокойного в эту ночь. Разговор в собственной каюте Джона Поля Джонса, тускло освещенной фитилем, плававшим в масле в чашечке из китового уса, разговор, при котором следовало все время помнить, что через полчаса начнется атака.
- Мсье, - начал знаменитый корсар, - замечания, которые вы высказали по поводу опасности этого рейда не являются напрасными и необоснованными. С моей стороны было бы разумно не предпринимать его. Однако этот рейд не таков, как все другие.
Говоря это, он развернул пергамент и Тюльпан с удивлением увидел, что это подробный план Вильсхавена: улицы, главные здания - и различного рода мелкие значки, сделанные красным цветом и обозначавшие маршруты и точки встречи. Сосредоточенно, стараясь ничего не забыть, он молча, без единого слова, слушал то, что говорил ему капитан.
- Морские стрелки, которые достаточно многочисленны, по словам Рамиреса, не сосредоточены в прибрежной части города и возле порта, как обычно делают, когда у них нет другой це ли, кроме как отбросить нас как можнно скорее в море. На этот раз они хотят, если я не ошибаюсь, заманить нас всех в лабиринт этих улочек и расстрелять с верхних этажей домов.
- Настоящая западня, - лаконично прокомментировал Тюльпан, который все меньше понимал, зачем нужно соваться в эту ловушку.
- Да, но я вам сказал, что это не обычный рейд и что его предпринимает не просто коммодор, но и я сам - Джон Поль Джонс. Вы спросили меня, не хочу ли я покончить с собой. Я отвечу вам: наоборот, я хочу начать. (Молчание). Я много размышлял, и мне кажется, что на данный момент я сделал достаточно для своей страны для того, чтобы один раз сделать что-то для себя. Таинственное заявление, не так ли? - сказал он с коротким смешком.
- Весьма, мсье коммодор.
- Я вам объясню. Но сначала изложу нашу тактику. Я намерен высадиться к востоку от порта, окружить город и поджечь крайние дома таким образом, чтобы достичь предместья, где сосредоточены основные силы стрелков. Вот здесь - вы видите этот лесок? - и развернется сражение, но наполовину притворное, единственной целью которого будет организованное отступление для того, чтобы задержать англичан. Если все пойдет так, как я рассчитываю, то они не смогут отрезать нам путь к отступлению и мы вовремя вернемся на корабль. Вы ничего не понимаете, не так ли?
- Я понимаю, что все это всего лишь хитрая уловка, своеобразная ловушка, чтобы скрыть истинные намерения: однако этих намерений я не понимаю.
- Мсье, вот тот момент, когда вы должны будете вме шаться.
- Ну, хорошо! И какова же моя роль?
- Пока я буду действовать так, как я вам сказал, вы отправитесь на ялике в порт, который в это время будет пуст, также как и набережные. Если же это будет не так, ну что же, мой дорогой Тюльпан, вы как раз тот, кто сможет быстро это исправить.
Ответить было нечего - сказано было твердо и непререкаемо. Капитан продолжал:
- Здесь на карте голубым крестиком отмечено место, это резиденция капитана порта. Там нет ни часовых, ни пушек, я это знаю. Тут командует толстый ничтожный тупица, который скорее всего спрячется в своей норе, как только услышит первые выстрелы.
- Ну хорошо, я должен найти этого господина? - спросил совершенно ошеломленный Тюльпан.
- Найти, погрузить его в ялик и доставить ко мне живым. Это основная задача рейда, который, как вы видите, совершенно не похож на другие.
- Вы оказываете мне честь, мсье, - заметил Тюльпан после непродолжительного молчания. - Почему мне?
- Я наблюдаю за вами в течение этих месяцев, - сказал коммодор, рот которого оставался сурово сжатым, но глаза улыбались. Я заметил вашу храбрость, вашу изобретательность, вашу быстроту при выполнении приказов, ваше хладнокровие. Я должен вам сказать, что среди всех моих людей вы пожалуй единственный, кто не убьет человека, если он вам не угрожает, а вы можете это сделать. Только трусы стреляют быстро.
- Одно замечание, ваша честь. Почему все придумано так сложно? Я говорю это не из страха, но можно атаковать резиденцию большими силами и поймать вашу птичку.
- И всполошить всех англичан? Попасть под страшный ружейный залп? Рисковать тем, что в схватке моя птичка, как вы выразились, может оказаться убитой? Живым! Он мне нужен только живым!
- А если я никого не найду? Если он спрячется в самом городе? Если он сбежит в Англию?
- Все может случиться, Тюльпан. Но дело в том, вы увидите, что при первых же звуках выстрелов он все бросит и спрячется там, где ничего не происходит, то есть в своей резиденции.
У этого человека был готов ответ на все и Тюльпан не стал больше возражать. Он поднялся и отдал честь.
- Очень хорошо, мне пора быть наверху, - сказал он и уже направился к двери, когда неожиданно услышал:
- Одну минуту. Я сказал, что должен был объяснить вам свое поведение. Я должен был сделать это по двум причинам: во-первых, я доверяю вам не военное поручение, а прошу вас оказать мне личную услугу. Поэтому вы имеете право знать - и теперь, когда вы знаете, вы можете отказаться выполнить мою просьбу.
- И вторая причина?
- Это то, чтобы вежливость не заставляла вас сказать, что вы выполните мою просьбу.
Он помолчал мгновение, свернул план города, взгляд его стал отсутствующим, словно он колебался и не знал, сказать ли, словно скромность и некоторая нерешительность мешали ему выложить все начистоту - несомненно такое случилось впервые - рассказать то, что, как неожиданно понял Тюльпан, было какой-то странной тайной. Какое-то время в тишине не было слышно ничего, кроме ударов шлюпок о борта "Рейнджера" и невнятного бормотания людей, ожидавших приказов.
Голос Джона Поля Джонса был едва слышен, когда он сказал:
- Тюльпан, вы знаете, что я англичанин, не так ли? Если однажды, уже достаточно давно, я стал американцем то причиной этого была моя страсть к морю. Но в этой стране (его голос слегка усилился, на секунду вернулся старый гнев) мне не на что было надеяться: ни на чин, ни на командование, так как простолюдин никогда не командовал и никогда не будет командовать кораблями Ее Всемилостливейшего Величества! В Америке меня заметили. Там были нужны такие люди, как я. И знаете ли вы, мой друг, что было написано в двух резолюциях конгресса от 14 мая 1777 года? В первой: что флаг тринадцати соединенных Штатов будет состоять из тринадцати полос попеременно красного и белого цвета и тринадцати звезд на голубом поле. А во второй: что капитану Джону Полю Джонсу присваивается звание коммодора. Это звание обеспечивает мне старшинство над другими капитанами кораблей и в тот день, когда у нас будет свой флот, я получу титул адмирала. Да, я немалого добился, но в моей жизни существует страшный провал, Тюльпан: я не знаю, кто я такой. Я родился в Альбергленде в 1747 году, но никогда не знал никого из своей семьи. А потом я был отправлен к своему дяде, садовнику графа Селькирка. В те годы Селькирк часто приезжал охотиться в Альбергленд, мою деревню, и постепенно под влиянием разговоров слуг и разных сплетников о том, что они не находят в моей фигуре, моих чертах лица и моей интеллигентности ничего де ревенского и неотесанного... однажды я подумал, что я...
- Что вы сын графа Селькирка?
- Да.
- Это так важно для вас, мсье?
- А разве каждый из нас не стремится, иной раз с тревогой и сомнениями, узнать о своем происхождении? А вы сами, Тюльпан?
- Я?
- Вы, который в течение многих лет стремится установить свою личность! Который стремится выяснить тайну татуировки на своей ноге - таинственного знака, возможно свидетельствующего о вашем высоком происхождении и вполне возможно, что в действительности передо мной стоит не простой матрос Тюльпан - но кто? Сын короля, королевы, герцога?
Тюльпан слушал, раскрыв рот.
- Откуда вы знаете?
- От Эверетта Покса. Да, я знаю ваш секрет. И теперь вы знаете мой. Эта странная ситуация, состоящая в том, что мы оба не знаем точно, кто мы такие, и побудила меня выбрать вас - мне показалось, что вы не откажетесь, выясняя, кто вы такой, выяснить и мой секрет.
- Следовательно, в резиденции капитана порта? ...
- Там вы найдете или не найдете доказательство моего благородного происхождения.
- И этим доказательством, если я вас правильно понял, является человек.
- Капитан порта: сэр Перси-Перси.
* * *
За десять лет до этой ночи, которая должна была стать фатальной для его титула, сэр Перси-Перси, который ещё не был сэром, а просто коротко Перси, был письмоводителем у нотариуса графа Селькирка. В то время Селькирк на склоне своих дней сделал своим доверенным лицом своего старшего егеря и этот последний, как это и полагается доверенному лицу, каждый вечер записывал в "Книгу Разума" все то, что в течение дня поверял ему граф. Незадолго до своей смерти этот человек, Джо Аберкромби, разыскал (Тюльпан никогда не узнал каким образом) Джона Поля Джонса, находившегося в то время на Ямайке и уже немало возвысившегося, и передал ему этот манускрипт, переплетенный в телячью кожу и содержавший тысячи фактов - от количества лисиц, убитых во время псовой охоты до свадьбы Бетси Белкони с Эфраимом Стоуном. Одна фраза, которая неотвязно крутилась в мозгу коммодора (который тогда ещё не был коммодором) ясно утверждала, что однажды утром 1773 года граф Селькирк сказал Джо Аберкромби, что рождение Вильяма Поля было его делом. А Вильям Поль было настоящим именем того, кто впоследствии стал Джоном Полем Джонсом. И Селькирк затем добавил: "Если только я когда-нибудь найду этого ублюдка, сделаю что-нибудь для него, ведь я очень любил его мать."
Вот здесь-то и появился письмоводитель Перси, который, как мы видели, был только что выброшен в окно решительной Вильгельминой.
Верный своему обещанию, лорд Селькирк завещал Вильяму Полю свой замок в Соммерсете и титул барона, которым он располагал в дополнение к другим благам и прерогативам. Письмоводитель Перси составил акт, который был подписан нотариусом Хатчинсоном, уже ничего не соображавшим, глухим и слепым от старости, а затем уничтожил его за крупную сумму, на глазах законных наследников старика, испустивших вздох облегчения. Как Джон Поль узнал все это? От самого старшего Селькирка однажды зимним вечером в кабачке Монреаля. Селькирк не знал с кем он разговаривает. С другой стороны он был настолько пьян и настолько любил рассказывать всякие небылицы и вздор, что мог очень просто и быстро выдумать любую историю. У Джона Поля Джонса не было никаких других оснований для догадок о своем происхождении кроме этой единственной фразы, существовавшей в "Книге Разума" Джо Аберкромби, если бы старший Селькирк не рассказал, складываясь пополам от смеха, что письмоводитель, уничтожив акт, сохранил самую главную его часть и после этого шантажировал его братьев, сестер и его самого (несколько фунтов в месяц не были слишком большой тягостью, чтобы затевать из-за этого целое дело) угрозой, что он раскроет существование этой главной части завещания. Естественно все это могло быть просто выдумкой.
Тем не менее, дыма без огня не бывает, что-то здесь было неладно и так или иначе сэр Перси-Перси знал - или не знал - о существовании тайны, которой могло и не быть: о происхождении Джона Поля Джонса. Мы говорим: тайны, которой могло и не быть, так как поннимаем, что Джо Аберкромби, который в то время был уже достаточно стар, мог плохо расслышать лорда Селькирка, растерявшего уже почти все зубы и страшно шамкавшего, причем последний мог просто сказать вместо: "Я - отец Вильяма Поля" что-нибудь вроде: "Постели мне возле ямы в поле".
Как бы то ни было Тюльпан спрятал ялик среди накренен ных корпусов судов, стоявших в порту (было время отлива) и выбрался на набережную Вильсхавена. Цель Тюльпана была проста: найти эту знаменитую главную часть завещания. Если же её не будет, то любым способом доставить сэра Перси-Перси на борт корабля.
- Мы заставим его заговорить, - сказал Джон Поль Джонс. - И если я ничего не получу, то, по крайней мере, буду все знать.
Это был крупный и грубый мужчина лет сорока. В данный момент ему было наплевать на весь окружающий мир, он не знал ни об угрозе, нависшей над городом, ни о присутствии морских стрелков (они прибыли ночью и со всеми предосторожностями), в силу столь исключительнной причины, что в течение многих часов находился в постели Вильгельмины, прелестной сорокалетней дамы, не переставая вновь и вновь овладевать ею. Будучи истинным Перси-Перси [игра слов: de percee en percee - отверстие за отверстием] он без передышки пробивал проход за проходом в той крепости, которой была Вильгельмина, а та в свою очередь без передышки восстанавливала разрушенное в течение этих долгих часов для того, чтобы снова с наслаждением все сжечь в пламени страсти.
И в этот момент она неожиданнно закричала:
- Все прекрасно, мой Перси, но я слышу топот копыт во дворе.
Резким движением, усиленным страхом, она сбросила с себя сэра Перси-Перси, который рухнул на ковер, и распахнула окно:
- Крестный! Это вы?
- Это я, - сказал сэр Бэзил, так как это действительно был он, вернувшийся ни с чем от Перси-Перси.
- Но ведь вы должны были вернуться из Килбрика только завтра, отец!
- Я поставлю лошадь и поднимусь наверх, - раздался голос снизу.
Перси-Перси начал лихорадочно натягивать штаны, слишком узкие для его массивной фигуры, подбирая на ходу жабо, рубашку, плащ, сапоги и другие мелочи, которые он постепенно терял в результате изумительных сражений этого вечера. Вильгельмина собрала все, что он побросал на постель, схватила в последнюю минуту его шпагу, которую он ткнул в подставку для зонтиков, и швырнула все это в окно, выходившее на огород маленькой усадьбы.
- А я? - спросил Перси-Перси, весь покрывшись потом от страха.
- Прыгай туда же, - решительно потребовала Вильгельмина.
- Я? Но ведь здесь же добрых пять метров.
- Это огород, земля там мягкая. Перси, ты меня любишь?
- А ты разве сомневаешься?
- Тогда прыгай, моя любовь. - Она обняла его. И минуту спустя сэр Базиль, карабкавшийся по крутым ступеням лестницы со всей прытью, которую ему позволяли его восемьдесят лет, увидел свою крестницу, которая, спешно накинув пеньюар, спускалась навстречу, освещая свечой дорогу.
- О, да, вот и я, мое дитя, - запыхавшись сказал он. - В Килбрике я столкнулся с такими серьезными вещами, что они совсем сбили меня с толку. У меня не хватило времени повидать нотариуса Лакросса по поводу дела с кирпичным заводом. Но что с тобой, ты такая бледная! И вся дрожишь, добавил он, неожиданно коснувшись её, когда они вошли в комнату.
- Вот о чем я думаю, - сказала великолепная Вильгельмина, которая действительно дрожала, ища взглядом, нет ли в комнате каких-либо компрометирующих предметов, забытых при поспешном прощании, и один из них она увидела - это были кальсоны Перси-Перси! Но, слава Богу, сэр Базиль повернулся спиной и она смогла спрятать их, продолжая одновременно говорить:
- Вы приехали ...Я думала...Мне сказали... Я...С вами что-то случилось, крестный? Что вы имели в виду, когда говорили о серьезных вещах?
- Жена Перси-Перси, - продолжала она, - эта ужасная рыжая стерва утверждает, что она потому вернулась в Килбрик к своей матери, что её муж стал моим любовником!
Но тут она с облегчением услышала ответ сэра Бэзила:
- Дитя мое, - сказал тот, - в прошлую ночь на Килбрик было совершено нападение. Я нашел городок в состоянии страшного возбуждения. Пять домов были сожжены, четыре судна затоплены в порту и сумма убытков в результате грабежей ещё не установлена. Одну женщину изнасиловали.
- Боже мой!
- Вот это главная причина, почему я скакал во весь опор почти до самого дома. Я думал о тебе, дитя мое, и я никогда не прощу себе, если ты не придешь девственницей к венцу.
_ Не говорите мне, что...
- Да, это так. Джон Поль Джонс и его пираты! Это безумие! Но вот самое ужасное: возможно, в данный момент за его "Рейнджером" гонится корвет береговой охраны и есть основания полагать, что сегодня ночью Джон Поль Джонс намерен войти в бухту Вильсхавена. Возможно, он всего лишь в нескольких кабельтовых от нас.
- Боже мой! И меня тоже могут изнасиловать! И самое ужасное: я лишусь всех своих драгоценностей!
- Успокойся. Мне кажется, что в этот раз наши власти не позволят застать себя врасплох. В городе два отряда морских стрелков. Их командир меня заверил, что на этот раз - наконец-то - это будет последний подвиг "коммодора" Джона Поля Джонса и его бандитов. Ну а пока ты должна помочь мне как следует забаррикадировать окна и двери. Хорошо, что они только американцы, но береженого Бог бережет...
* * *
К полуночи ветер cтих. Мягкая зыбь почти сладострастно покачивала стоявший на якоре "Рейнджер", корабль тридцати пяти метров длиной с двадцатью пушками и экипажем в шестьдесят человек, притаившийся в тумане на расстоянии примерно в четыре кабельтовых от маленького порта Вильсхавена.
На борту судна ничто не двигалось, казалось, там не было ничего живого, лишь равномерно дышало море, вахтенные матросы похожи были на неподвижные статуи в густом как молоко тумане. Не было слышно никаких звуков, кроме одного, редкого, но странно настойчивого, даже навязчивого, словно кто-то пытался открыть дверь, но без особого упорства.
Однако достаточно было поднять глаза вверх, чтобы увидеть, откуда идет звук и что его вызывает. Это на высоте шести метров над палубой ударялись о грот - мачту в такт дыханию моря сапоги того типа, который накануне изнасиловал женщину в Килбрике и которого Джон Поль Джонс повесил.
Временами одна из тех редких теней, которые находились на палубе фрегата "Рейнджер", поднимала взгляд к этим сапогам, робко и неуверенно постукивавшим в тумане, и затем снова возвращалась к своим обязанностям, склонившись над поручнями и стараясь взглядом проникнуть в тайну ночи. Возникшая словно из ничего другая тень материализовалась рядом и заставила его вздрогнуть.
- Вы различаете что-нибудь, Тюльпан?
- Ни малейшего огонька. Кажется, нас здесь никто не ждет, коммодор, сказал тот Джону Полю Джонсу, так как человек, возникший рядом так, что он его даже не услышал, был его капитан, корсар, который в течение двух лет заставлял дрожать всю Англию.
В нем не было ничего от того бородатого и кровожадного гиганта, которым его представляла легенда, ходившая по побережью Англии; напротив, это был небольшой человек хрупкого телосложения, который однако мог одним легким жестом отправить на ковер колосса ростом в два метра. У него было гладкое лицо, чуть курносый нос, рот, словно прорезанный ударом сабли, и глаза, которые мгновенно раздевали вас до костей.
Несмотря на то, что они постоянно находились рядом и вместе выполняли всю тяжелую работу, от одного отчаянного абордажа до другого, от набега к набегу (если считать точно, то их было пятнадцать) в течение более чем двенадцати месяцев, тем не менее Тюльпан ничего не знал о нем, - нет, знал об его жестокости, его интеллигентности, его чувстве моря и его технике молниеносных вылазок, но практически ничего личного, если не считать, что этот американский герой был англичанином.
Вне сражений этот человек никогда не открывал рта. Его любимым развлечением было чтение. Это производило впечатление не меньшее, чем его бесстрашие, на шестьдесят висельников, которые сами умели производить впечатление - негров, испанцев, шведов, троих французов и даже нескольких американцев, избежавших в свое время (вообще говоря, благодаря влиянию Эверетта Покса) казни через повешение за убийство, и он взял их в экипаж и сделал его самым дисциплинированным экипажем на всех морях земного шара.
Он он не скупился наказывать за нарушения морали: последним доказательством этого был тот тип, Олафсон, который теперь болтался над ними и сапоги которого никогда больше не послужат ему для прогулок. Этот дурак накануне, когда они как вихрь высадились в Килбрике, после набега поднялся на борт, держа в руках, среди прочих трофеев, гигантские панталоны, отороченные кружевами, тогда как в животе у него, и это чувствовалось с расстояния в три метра, был целый литр виски. Весь экипаж, лишенный практически в течение месяца двух самых главных вещей: женщин и виски, на которое они имели право (речь идет о виски) только после окончания экспедиции и при условии, что их отделит от британских корветов достаточно большое морское пространство, хорошо понял поступок Олафсона и охотно простил бы ему грехи. Но не Джон Поль Джонс. Прежде всего он любил женщин, которые, как ему казалось, часто платили ему тем же, и ненавидел тех, кто их не уважал. Вот почему, в соответствии с его беспощадным и непреклонным решением, Олафсону пришлось пристроить свои сапоги у мачты неподалеку от нижней реи. Ему предстояло оставаться там три дня для того, чтобы предоставить другим возможность подумать.
Мы должны сказать, что помимо этого в Джоне Поле Джонсе не было ничего кровожадного. Действовал приказ убивать только по необходимости. Его молниеносные набеги на маленькие английские порты были предназначены не для того, чтобы всех повырезать, а для того, чтобы своей безнаказанностью унизить эту могущественную нацию, к которой он сам принадлежал и про которую сам не знал, ненавидит он её или хочет выставить на посмешище.
Это был один из вопросов, который часто задавал себе Тюльпан. Были у него и другие вопросы к таинственному и молчаливому коммодору. Но их отношения никогда не выходили за рамки уставных, несмотря на то, что Тюльпан был французом, а Джон Поль Джонс любил Францию - именно оттуда прибыл его фрегат, который в течение нескольких недель ремонтировался и конопатился в Бресте.
Но сейчас, прижав к глазу подзорную трубу, Тюльпан не сомневался, что между ними возникнут новые отношения, последствия которых будут совершенно непредсказуемы и что наконец-то он он узнает больше об американском герое.
Началось это следующим образом:
- Коммодор?
- Да?
- Можно мне высказать свое мнение?
- По какому поводу?
- По поводу этого порта, Вильсхавена.
- Пожалуйста, прошу вас.
- Как получилось, что на расстоянии всего лишь нескольких лье от Килбрика, который мы атаковали вчера, и откуда тревога не могла не разнестись и сюда...все выглядит таким спокойным? Складывается впечатление, что нас никто не ждет. Только мне кажется, что такой спокойный вид ничего не ожидающего городка ужасно похож на ловушку. Вернулся ли Рамирес? Или может быть вы его никуда не посылали?
Хозе Рамирес был испанцем. Это был самый ловкий и самый молчаливый моряк в экипаже "Рейнджера". Иногда случалось, что коммодор посылал его если они не находились слишком далеко в открытом море - в разведку. Рамирес, который был очень молод, невысок ростом и очень похож на девушку, плыл тогда к берегу, держа над головой узелок с женским платьем, быстро переодевался на каком-нибудь укромном пляже или в бухточке и проводил незамеченным около часа в намеченном для штурма городе для того, чтобы выяснить, объявлена в там тревога или нет. Некоторое время тому назад где-то в Корнуэлле с ним случилась ужасная история. Когда он начал раздеваться, чтобы войти в воду, - это было около полуночи, - откуда-то неожиданно появились трое пьяных рыбаков, которые, как это бывает в Англии, были настолько пьяны, что даже не поняли, кого они изнасиловали. Рамирес никому не рассказывал об этой истории. Правда, все узнали об этом, так как он не переставал во сне от них отбиваться, но никто никогда не позволил себе ни намека и все понимали, что он страшно переживает.
- Я послал его, - сказал коммодор, помолчав некоторое время. - И он вернулся. Вы правы, Тюльпан, когда думаете, что эта беззаботность в городе смахивает на ловушку. Город полон морских стрелков.
Джон Поль Джонс посмотрел в глаза Тюльпану и тот понял, что по какой-то причине, безрассудной, непостижимой - или, может быть, очень важной - коммодор решил атаковать город.
Этому человеку нельзя было возражать. Тюльпан и не пытался этого делать. Более того, так как ему казалось, что за эти месяцы он сумел определенным образом оценить Джона Поля Джонса, он позволил себе заметить:
- Мсье, я не собираюсь вдаваться в обсуждение, но не позволите ли вы мне задать один вопрос...личный вопрос?
Он увидел в тумане, как на обычно серьезном лице коммодора промелькнула едва заметная двусмысленная улыбка.
- Разрешаю.
- Мсье, я восхищаюсь вами. Я восхищаюсь вашими талантами. Вашими исключительными талантами, среди которых осторожность и благоразумие качества, присущие великим военачальникам. Но...
- Где же ваш вопрос, мсье?
- Вы достаточно побродили по морям-океанам и решили этой акцией, которая, как мне представляется, обречена на сокрушительную неудачу, покончить с собой и таким образом увенчать вашу славу самоубийством в римском стиле, не так ли?
- Покончить с собой? Напротив, начать - вот чего я хочу, - сказал Джон Поль Джонс голосом, неожиданно дрогнувшим от волнения, и затем по тому, как коммодор, для которого такие жесты не были обычными, положил свою руку ему на плечо, Тюльпан понял, что имеет право на объясение.
* * *
Долго вспоминал он потом их разговор. Тот происходил на фоне хорошо знакомых звуков: топота бегавших по палубе матросов, шипения хорошо смазанных талей, на которых спускались две большие шлюпки, предназначенные для атаки, приглушенных ругательств унтер-офицеров, отшлифованных в результате длительного использования, дыхания моря, такого спокойного в эту ночь. Разговор в собственной каюте Джона Поля Джонса, тускло освещенной фитилем, плававшим в масле в чашечке из китового уса, разговор, при котором следовало все время помнить, что через полчаса начнется атака.
- Мсье, - начал знаменитый корсар, - замечания, которые вы высказали по поводу опасности этого рейда не являются напрасными и необоснованными. С моей стороны было бы разумно не предпринимать его. Однако этот рейд не таков, как все другие.
Говоря это, он развернул пергамент и Тюльпан с удивлением увидел, что это подробный план Вильсхавена: улицы, главные здания - и различного рода мелкие значки, сделанные красным цветом и обозначавшие маршруты и точки встречи. Сосредоточенно, стараясь ничего не забыть, он молча, без единого слова, слушал то, что говорил ему капитан.
- Морские стрелки, которые достаточно многочисленны, по словам Рамиреса, не сосредоточены в прибрежной части города и возле порта, как обычно делают, когда у них нет другой це ли, кроме как отбросить нас как можнно скорее в море. На этот раз они хотят, если я не ошибаюсь, заманить нас всех в лабиринт этих улочек и расстрелять с верхних этажей домов.
- Настоящая западня, - лаконично прокомментировал Тюльпан, который все меньше понимал, зачем нужно соваться в эту ловушку.
- Да, но я вам сказал, что это не обычный рейд и что его предпринимает не просто коммодор, но и я сам - Джон Поль Джонс. Вы спросили меня, не хочу ли я покончить с собой. Я отвечу вам: наоборот, я хочу начать. (Молчание). Я много размышлял, и мне кажется, что на данный момент я сделал достаточно для своей страны для того, чтобы один раз сделать что-то для себя. Таинственное заявление, не так ли? - сказал он с коротким смешком.
- Весьма, мсье коммодор.
- Я вам объясню. Но сначала изложу нашу тактику. Я намерен высадиться к востоку от порта, окружить город и поджечь крайние дома таким образом, чтобы достичь предместья, где сосредоточены основные силы стрелков. Вот здесь - вы видите этот лесок? - и развернется сражение, но наполовину притворное, единственной целью которого будет организованное отступление для того, чтобы задержать англичан. Если все пойдет так, как я рассчитываю, то они не смогут отрезать нам путь к отступлению и мы вовремя вернемся на корабль. Вы ничего не понимаете, не так ли?
- Я понимаю, что все это всего лишь хитрая уловка, своеобразная ловушка, чтобы скрыть истинные намерения: однако этих намерений я не понимаю.
- Мсье, вот тот момент, когда вы должны будете вме шаться.
- Ну, хорошо! И какова же моя роль?
- Пока я буду действовать так, как я вам сказал, вы отправитесь на ялике в порт, который в это время будет пуст, также как и набережные. Если же это будет не так, ну что же, мой дорогой Тюльпан, вы как раз тот, кто сможет быстро это исправить.
Ответить было нечего - сказано было твердо и непререкаемо. Капитан продолжал:
- Здесь на карте голубым крестиком отмечено место, это резиденция капитана порта. Там нет ни часовых, ни пушек, я это знаю. Тут командует толстый ничтожный тупица, который скорее всего спрячется в своей норе, как только услышит первые выстрелы.
- Ну хорошо, я должен найти этого господина? - спросил совершенно ошеломленный Тюльпан.
- Найти, погрузить его в ялик и доставить ко мне живым. Это основная задача рейда, который, как вы видите, совершенно не похож на другие.
- Вы оказываете мне честь, мсье, - заметил Тюльпан после непродолжительного молчания. - Почему мне?
- Я наблюдаю за вами в течение этих месяцев, - сказал коммодор, рот которого оставался сурово сжатым, но глаза улыбались. Я заметил вашу храбрость, вашу изобретательность, вашу быстроту при выполнении приказов, ваше хладнокровие. Я должен вам сказать, что среди всех моих людей вы пожалуй единственный, кто не убьет человека, если он вам не угрожает, а вы можете это сделать. Только трусы стреляют быстро.
- Одно замечание, ваша честь. Почему все придумано так сложно? Я говорю это не из страха, но можно атаковать резиденцию большими силами и поймать вашу птичку.
- И всполошить всех англичан? Попасть под страшный ружейный залп? Рисковать тем, что в схватке моя птичка, как вы выразились, может оказаться убитой? Живым! Он мне нужен только живым!
- А если я никого не найду? Если он спрячется в самом городе? Если он сбежит в Англию?
- Все может случиться, Тюльпан. Но дело в том, вы увидите, что при первых же звуках выстрелов он все бросит и спрячется там, где ничего не происходит, то есть в своей резиденции.
У этого человека был готов ответ на все и Тюльпан не стал больше возражать. Он поднялся и отдал честь.
- Очень хорошо, мне пора быть наверху, - сказал он и уже направился к двери, когда неожиданно услышал:
- Одну минуту. Я сказал, что должен был объяснить вам свое поведение. Я должен был сделать это по двум причинам: во-первых, я доверяю вам не военное поручение, а прошу вас оказать мне личную услугу. Поэтому вы имеете право знать - и теперь, когда вы знаете, вы можете отказаться выполнить мою просьбу.
- И вторая причина?
- Это то, чтобы вежливость не заставляла вас сказать, что вы выполните мою просьбу.
Он помолчал мгновение, свернул план города, взгляд его стал отсутствующим, словно он колебался и не знал, сказать ли, словно скромность и некоторая нерешительность мешали ему выложить все начистоту - несомненно такое случилось впервые - рассказать то, что, как неожиданно понял Тюльпан, было какой-то странной тайной. Какое-то время в тишине не было слышно ничего, кроме ударов шлюпок о борта "Рейнджера" и невнятного бормотания людей, ожидавших приказов.
Голос Джона Поля Джонса был едва слышен, когда он сказал:
- Тюльпан, вы знаете, что я англичанин, не так ли? Если однажды, уже достаточно давно, я стал американцем то причиной этого была моя страсть к морю. Но в этой стране (его голос слегка усилился, на секунду вернулся старый гнев) мне не на что было надеяться: ни на чин, ни на командование, так как простолюдин никогда не командовал и никогда не будет командовать кораблями Ее Всемилостливейшего Величества! В Америке меня заметили. Там были нужны такие люди, как я. И знаете ли вы, мой друг, что было написано в двух резолюциях конгресса от 14 мая 1777 года? В первой: что флаг тринадцати соединенных Штатов будет состоять из тринадцати полос попеременно красного и белого цвета и тринадцати звезд на голубом поле. А во второй: что капитану Джону Полю Джонсу присваивается звание коммодора. Это звание обеспечивает мне старшинство над другими капитанами кораблей и в тот день, когда у нас будет свой флот, я получу титул адмирала. Да, я немалого добился, но в моей жизни существует страшный провал, Тюльпан: я не знаю, кто я такой. Я родился в Альбергленде в 1747 году, но никогда не знал никого из своей семьи. А потом я был отправлен к своему дяде, садовнику графа Селькирка. В те годы Селькирк часто приезжал охотиться в Альбергленд, мою деревню, и постепенно под влиянием разговоров слуг и разных сплетников о том, что они не находят в моей фигуре, моих чертах лица и моей интеллигентности ничего де ревенского и неотесанного... однажды я подумал, что я...
- Что вы сын графа Селькирка?
- Да.
- Это так важно для вас, мсье?
- А разве каждый из нас не стремится, иной раз с тревогой и сомнениями, узнать о своем происхождении? А вы сами, Тюльпан?
- Я?
- Вы, который в течение многих лет стремится установить свою личность! Который стремится выяснить тайну татуировки на своей ноге - таинственного знака, возможно свидетельствующего о вашем высоком происхождении и вполне возможно, что в действительности передо мной стоит не простой матрос Тюльпан - но кто? Сын короля, королевы, герцога?
Тюльпан слушал, раскрыв рот.
- Откуда вы знаете?
- От Эверетта Покса. Да, я знаю ваш секрет. И теперь вы знаете мой. Эта странная ситуация, состоящая в том, что мы оба не знаем точно, кто мы такие, и побудила меня выбрать вас - мне показалось, что вы не откажетесь, выясняя, кто вы такой, выяснить и мой секрет.
- Следовательно, в резиденции капитана порта? ...
- Там вы найдете или не найдете доказательство моего благородного происхождения.
- И этим доказательством, если я вас правильно понял, является человек.
- Капитан порта: сэр Перси-Перси.
* * *
За десять лет до этой ночи, которая должна была стать фатальной для его титула, сэр Перси-Перси, который ещё не был сэром, а просто коротко Перси, был письмоводителем у нотариуса графа Селькирка. В то время Селькирк на склоне своих дней сделал своим доверенным лицом своего старшего егеря и этот последний, как это и полагается доверенному лицу, каждый вечер записывал в "Книгу Разума" все то, что в течение дня поверял ему граф. Незадолго до своей смерти этот человек, Джо Аберкромби, разыскал (Тюльпан никогда не узнал каким образом) Джона Поля Джонса, находившегося в то время на Ямайке и уже немало возвысившегося, и передал ему этот манускрипт, переплетенный в телячью кожу и содержавший тысячи фактов - от количества лисиц, убитых во время псовой охоты до свадьбы Бетси Белкони с Эфраимом Стоуном. Одна фраза, которая неотвязно крутилась в мозгу коммодора (который тогда ещё не был коммодором) ясно утверждала, что однажды утром 1773 года граф Селькирк сказал Джо Аберкромби, что рождение Вильяма Поля было его делом. А Вильям Поль было настоящим именем того, кто впоследствии стал Джоном Полем Джонсом. И Селькирк затем добавил: "Если только я когда-нибудь найду этого ублюдка, сделаю что-нибудь для него, ведь я очень любил его мать."
Вот здесь-то и появился письмоводитель Перси, который, как мы видели, был только что выброшен в окно решительной Вильгельминой.
Верный своему обещанию, лорд Селькирк завещал Вильяму Полю свой замок в Соммерсете и титул барона, которым он располагал в дополнение к другим благам и прерогативам. Письмоводитель Перси составил акт, который был подписан нотариусом Хатчинсоном, уже ничего не соображавшим, глухим и слепым от старости, а затем уничтожил его за крупную сумму, на глазах законных наследников старика, испустивших вздох облегчения. Как Джон Поль узнал все это? От самого старшего Селькирка однажды зимним вечером в кабачке Монреаля. Селькирк не знал с кем он разговаривает. С другой стороны он был настолько пьян и настолько любил рассказывать всякие небылицы и вздор, что мог очень просто и быстро выдумать любую историю. У Джона Поля Джонса не было никаких других оснований для догадок о своем происхождении кроме этой единственной фразы, существовавшей в "Книге Разума" Джо Аберкромби, если бы старший Селькирк не рассказал, складываясь пополам от смеха, что письмоводитель, уничтожив акт, сохранил самую главную его часть и после этого шантажировал его братьев, сестер и его самого (несколько фунтов в месяц не были слишком большой тягостью, чтобы затевать из-за этого целое дело) угрозой, что он раскроет существование этой главной части завещания. Естественно все это могло быть просто выдумкой.
Тем не менее, дыма без огня не бывает, что-то здесь было неладно и так или иначе сэр Перси-Перси знал - или не знал - о существовании тайны, которой могло и не быть: о происхождении Джона Поля Джонса. Мы говорим: тайны, которой могло и не быть, так как поннимаем, что Джо Аберкромби, который в то время был уже достаточно стар, мог плохо расслышать лорда Селькирка, растерявшего уже почти все зубы и страшно шамкавшего, причем последний мог просто сказать вместо: "Я - отец Вильяма Поля" что-нибудь вроде: "Постели мне возле ямы в поле".
Как бы то ни было Тюльпан спрятал ялик среди накренен ных корпусов судов, стоявших в порту (было время отлива) и выбрался на набережную Вильсхавена. Цель Тюльпана была проста: найти эту знаменитую главную часть завещания. Если же её не будет, то любым способом доставить сэра Перси-Перси на борт корабля.
- Мы заставим его заговорить, - сказал Джон Поль Джонс. - И если я ничего не получу, то, по крайней мере, буду все знать.