Страница:
Я бы ушел из отряда Кэпа тотчас, если бы уже мог вычислять их действия. Но мне не хватало главного элемента в этой серии уравнений. Не мог же я оставить незаполненным такой пробел.
— Что вы намерены делать дальше?
— Восстановим буровую. Вот только…
Он раздумчиво смотрел на меня, сведя брови. Я ждал.
— Вот только придется привлечь ваших подопечных… У нас не хватит людей для такого объема работ…
— Они не сумеют обращаться с оборудованием.
— Научим. Для их же блага. Неплохо заработают, приобщатся к цивилизации. — Он говорил о том, что намеревался совершить, как о чем-то сбывшемся. — Дикари обучаются быстро, ведь память их чиста, впитывает все, что в нее бросают. Вот так, между делом, проведем психологический эксперимент.
Он взглянул на меня поверх очков, и мне показалось, будто в переносицу ткнули чем-то острым и холодным…
8
9
10
— Что вы намерены делать дальше?
— Восстановим буровую. Вот только…
Он раздумчиво смотрел на меня, сведя брови. Я ждал.
— Вот только придется привлечь ваших подопечных… У нас не хватит людей для такого объема работ…
— Они не сумеют обращаться с оборудованием.
— Научим. Для их же блага. Неплохо заработают, приобщатся к цивилизации. — Он говорил о том, что намеревался совершить, как о чем-то сбывшемся. — Дикари обучаются быстро, ведь память их чиста, впитывает все, что в нее бросают. Вот так, между делом, проведем психологический эксперимент.
Он взглянул на меня поверх очков, и мне показалось, будто в переносицу ткнули чем-то острым и холодным…
8
…Обратный путь в джунгли был долгим. Мы петляли по горным тропинкам, кружили вокруг озера, сквозь прозрачную воду которого отчетливо просматривалось каменистое дно. Кэп высылал дозорных, пытался установить, нет ли погони, не следят ли за нами.
Коротышка, утверждавший, что джунгли для него — родной дом, делился со мной своими знаниями.
— Видите, док, большой белый цветок? Это, черт его побери, ядовитый лакс. Неосторожная букашка сядет на него — уже не взлетит. Верно говорю. Цветок вытянет из нее все соки, переварит полностью, разрази меня бог! Даже шелухи не останется. А ведь какие красивые лепестки, черт побери. Если человек до них дотронется — на коже вспухают волдыри. Придумана же такая западня! Патер говорил — специально для грешников. Красивая оболочка — ядовитая начинка. И так все на этом свете, разрази меня бог! Я вот думаю: и для чего столько погибели на нашу голову понадобилось создавать всемогущему?
— Думаешь, лакс создан специально, чтоб тебя караулить? — вмешался в разговор Ник и угрюмо покачал головой.
— А для чего же, черт побери, такая пакость существует? — запальчиво спросил Коротышка.
— Ты, сам по себе, тоже бываешь опасен — и не только для лакса. Ты — сам по себе, и он — сам по себе. А когда столкнетесь, тогда и начинаете выяснять отношения. Оно, конечно, приятно думать: вот я, цаца великая, пуп на ровном месте. Да ведь это только кажется, что мир придуман богом специально для тебя. Как бы не так!
Я с интересом приглядывался к Нику, к его вдавленному лицу с нечистой пористой кожей, к толстым губам, между которыми то и дело блестят желтые, вкривь и вкось насаженные зубы. Оказывается, этот угрюмый человек, эта машина разрушения умеет иногда и размышлять. Пожалуй, я недооценивал его.
— А мне наплевать, что там задумал бог. Я смотрю со своей точки, черт побери!
— Со своей кочки, — небрежно поправил его Ник. — Все мы смотрим со своих кочек и поэтому не видим дальше собственного носа.
— Разрази меня бог, но если этот цветок создан и не на погибель нам, то, во всяком случае, он для нас бесполезен.
— Это другое дело, — согласился Ник, и тогда у меня вырвалось:
— Он не может быть бесполезным.
Три лица повернулись ко мне, три лица — три выражения.
— Полагаете, что его яд можно использовать для лекарства? — еще раз удивил меня Ник.
Я улыбнулся:
— Вы сами только что напоминали, что мир не создан специально для человека.
— И что же вытекает из этого? — поинтересовался Кэп.
— Красота уже сама по себе не бывает бесполезной. Она свидетельствует о гармонии частей, а значит, о совершенстве конструкции, о чистоте идеи. Если же говорить о красоте природы применительно к человеку, то уже само созерцание ее лечит…
— Благотворно влияет на души? — В спокойном голосе Кэпа пробивалась ирония.
— Я сказал достаточно, чтобы вы меня поняли. А соглашаться или не соглашаться со мной — это ваше дело.
Прошло всего восемь дней, а новая буровая уже готова. Неподалеку строится вторая. На первую буровую временно назначили мастером Овсяную Кашу. Под его началом находился десяток человек из племени импунов, вторую буровую ставили импуны под руководством Ника. Коротышку Кэп назначил начальником охраны, состоящей из двадцати воинов. В заместители себе Коротышка взял — не без моего совета — Касита, сына вождя. Ведь он был довольно смышленым малым. К тому же мне казалось, что тот, кто испытывал несправедливость и преследование, будет больше сочувствовать другим. Я не мог тогда знать, как глубоко ошибаюсь…
С удивлением наблюдал я, как быстро менялись импуны. Они начали напяливать на себя разноцветное тряпье, которое выпрашивали, выменивали и просто воровали у белых. Один щеголял в армейских брюках, другой — в шортах. Третьему не удалось пока достать брюк, и он обходился набедренной повязкой, но зато на шее у-него болтался шарф, а на руке — ремешок от часов.
Навыки работы прививались медленно, трудно. Зато быстро и легко импуны усвоили некоторые жесты и повадки, даже походку белых. Они научились небрежно сплевывать в сторону, как Овсяная Каша, ходить вразвалочку, как Ник, употреблять «черт побери» и «разрази меня бог».
По мере того, как я размышлял над этим «приобщением» к цивилизации, мне становилось все грустней и беспокойней. Почему люди так быстро усваивают худшее, почему так карикатурно начинается для них цивилизация? Я составлял формулы и уравнения, выводил зависимости, сравнивал с тем, что читал в книгах, и делал свои выводы.
Больше всего меня занимал вопрос: что теряют импуны в этом процессе? Как быстро? Каков баланс между потерями и приобретениями?
Я понимал, конечно, что видимое, пестрое, яркое усваивается быстрей, что импуны вначале не могут разобраться в различной ценности и значимости вещей, явлений. Импун видит, что пришельцы сильны, могущественны, и тоже хочет стать таким. А определить, в чем стоит и в чем не стоит им подражать, он еще не может…
Сегодня я долго шел за одним импуном. Его фигура и походка казались знакомыми. Но на нем были ярко-зеленые шорты, короткая малиновая безрукавка оставляла открытой поясницу. Он был обут в сандалеты и красные носки. Непривычная обувь терла ноги, он слегка прихрамывал. Вместо пояса он повязал разноцветную тесемку. На тонкой разлохмаченной веревке болталась потрепанная сумка.
Он оглянулся, и я узнал в этом чучеле Касита, сына вождя, назначенного по моей подсказке помощником Коротышки. Он отвесил мне поклон:
— Всегда рад видеть тебя, дорогой Дог!
Так импуны теперь называли меня, образовав новое имя — титул он прежнего — «бог» и услышанного от белых — «док».
— Я тоже рад видеть тебя, Касит. Как поживаешь?
— Теперь меня зовут Кас-Бос. Я большой начальник, поживаю хорошо. Никто больше не смеет меня обижать. Многие меня боятся и слушаются. И мой отец — большой начальник, почти как я. А ты как поживаешь, добрый Дог?
— Можно мне посмотреть, чем ты теперь занимаешься? — спросил я вместо ответа.
— Надо только предупредить почтенного мистера Коротышку, — уклончиво ответил он и благосклонно кивнул головой. — Пойдем со мной.
Почтенный мистер Коротышка встретил большого начальника Кас-Боса совсем не так, как тот предполагал. Только мое присутствие сдерживало Коротышку от крепких словечек и зуботычин.
— За что только тебе, черт побери, деньги платят? Ты такой же дикарь, как и эти твои родственнички, разрази меня бог! Два дня столбы поставить не можете, лентяи! Лишь воровать горазды. Извините меня, док, но эти ублюдки украли уже четвертое сверло!
Он снова повернулся к Кас-Босу:
— Иди к этим… своим, черт побери! Бей их, пытай, убей сколько хочешь, но пока не принесешь сверла, не показывайся мне на глаза! Держи!
Он бросил Кас-Босу длинный хлыст с шипами. Тот проворно поймал его, привычно свернул, поклонился:
— Не беспокойтесь. Кас-Бос все сделает. Заставит ублюдков отдать сверло. Кас-Бос знает, как их заставить.
Он направился на стройплощадку, постукивая себя по бедру хлыстом.
Я следил за ним издали.
На площадке в это время находилось несколько импунов. Четверо из них ставили столб. Кас-Бос подошел к ним, несколько минут постоял, переваливаясь с носка на носок, склонив голову набок, приглядываясь, явно кому-то подражая. Рабочие заторопились, сразу стали суетливыми и неловкими.
Я вспомнил, какими точными и изящными были движения этих людей на охоте, на ловле рыбы — всюду в привычной обстановке.
— Когда вы научитесь чему-нибудь стоящему? — закричал Кас-Бос, повысив голос ровно настолько, чтобы его слышал Коротышка.
— Мы научимся, Кас-Бос, — торопливо проговорил импун с маленькой удлиненной головой.
Я вспомнил, что видел его в лесу, среди тех, кто преследовал Касита и его невесту.
— Конечно, научитесь, Тагир. Даже ты! — обрадованно закричал Кас-Бос. — А я помогу вам!
Описав в воздухе свистящую дугу, хлыст с размаху обжег плечо Тагира, оставив вздувшийся рубец. Бедняга покачнулся, едва не выпустил столб.
— Ну, ну, шевелись! — продолжал Кас-Бос под свист хлыста, оставляющего кровавые метки на спинах и плечах Тагира и трех других рабочих.
— А с тобой у меня разговор особый, Тагир, — вкрадчиво заговорил Кас-Бос. — Ты ведь у нас лучший охотник. Умеешь читать следы зверей, как зарубки на деревьях. Можешь преследовать зверя столько дней, сколько пальцев у тебя на руке… Кас-Бос помнит твое уменье…
Тагир сжался, напряглись и задеревенели мускулы спины.
— Помнишь, как ты преследовал одного беглеца, беднягу? Догнал бы его, поймал, если бы не добрый белый Дог!
Тагир затравленно оглянулся, на мгновение наши взгляды встретились.
— Такому великому охотнику, как Тагир, нетрудно узнать, кто украл у белого начальника сверло, — прошипел Кас-Бос.
— Тагир не знает, Кас-Бос, — дрогнувшим голосом ответил бывший охотник.
— Не верю. Наговариваешь на себя, — почти ласково проговорил Кас-Бос, и я удивился его превращению.
Хлыст взметнулся снова, на мгновение обвил плечи Тагира, шипы вошли в кожу. Кас-Бос бил с оттяжкой, сдирая кожу и приговаривая:
— Постарайся, Тагир, прошу тебя, ты ведь можешь…
— Не знаю, не знаю, — стонал Тагир.
— Эй, Овал! — крикнул Кас-Бос высокому и худому рабочему, копающему траншею. — Замени Тагира. Он не может делать два дела. Мы с ним поговорим наедине в лесу.
— Не надо, — умолял Тагир.
— Кому сказано, Овал? — пригрозил Кас-Бос, и рабочий, оставив лопату, взялся за столб.
Но и Тагир продолжал держаться за тот же столб, как за спасительную соломинку. Хлыст ударил по его рукам с такой силой, что они разжались.
— Отойдем в сторонку, Тагир, — тяжело дыша, «попросил» Кас-Бос. — Так, так, иди вперед, вперед…
— Из ублюдка выйдет толк, разрази меня бог! — поощрительно воскликнул Коротышка, любуясь своим учеником. — Пойду за ними. Интересно досмотреть представление.
Я молча последовал за ним. Он удивленно оглянулся, но ничего не сказал. Через несколько шагов оглянулся снова. Словно оправдываясь, но в то же время и с нотками зависти, проговорил:
— Верите ли, док, я бы не мог додуматься до таких штучек, которые вытворяют над своими сородичами эти ублюдки.
Мы остановились за толстым деревом невдалеке от Кас-Боса и его жертвы. Не знаю, видел ли нас Кас-Бос, скорее всего, заметил, но виду не подал.
— А теперь, когда мы одни, Тагир, Кас-Бос говорит: можешь не называть вора. Но сверло верни.
Тагир не полез в ловушку.
— Как же я верну? Ведь не знаю, где оно.
На этот раз хлыст обрушился на несчастного с такой силой, что сбил его с ног.
— Ты был ловким только когда выслеживал одинокого беглеца, — приговаривал Кас-Бос. — Со многими — против одного. Теперь боишься — против многих? Украл не один, да?
Плечи и спина Тагира превращались в сплошную кровоточащую рану.
— Он забьет его и ничего не добьется, — сказал я Коротышке. — Тагир ведь в самом деле не знает, где сверло. Прикажи прекратить избиение.
— Вот как, док? Не знает? Что ж, я верю, разрази меня бог! Но тогда укажите вора сами, если вы ясновидящий.
Он заметил, что я несколько растерялся, и добавил:
— Если вы знаете, что Тагир не крал, черт побери, то вам известно, кто вор.
Послышался шум ветвей, и среди деревьев показались Овал, Мапуи и еще несколько импунов. Кас-Бос вынужден был опустить хлыст. Избитый стонал.
— Разве человек должен становиться шакалом? — грозно спросил Мапуи, надвигаясь на Кас-Боса.
— Ты способен убить родного отца, если тебе прикажут белые волки! — закричал Овал.
«Однако же, — подумал я, — они уже называют белых не богами, а волками. Быстро же происходят метаморфозы в человеческом сознании».
Кас-Бос отступал от разгневанных соплеменников шаг за шагом в нашу сторону. Коротышка вынул из кобуры пистолет. В его круглых глазах появилось веселое хмельное выражение, и я знал, что оно означает. Он был готов поупражняться в стрельбе по «живым мишеням». Я положил ему руку на плечо. Он резким движением сбросил ее.
Кас-Бос, спасаясь от расплаты, уже был рядом с нами. Мозг его излучал множество хаотических сигналов. Среди них был один — повторяющийся. Я настроился на него…
Импуны заметили нас и остановились в нерешительности. Коротышка щелкнул предохранителем.
— Теперь я могу сказать, кто украл сверло, — быстро произнес я.
— Кто же? — спросил Коротышка; готовый нажать на спуск.
— Кас-Бос! — сказал я громко, чтобы обвиняемый слышал.
Коротышка вздрогнул от неожиданности, взглянул на меня — не смеюсь ли? Убедившись, что я серьезен, спросил:
— Зачем он это сделал, черт побери?
— Чтобы поиздеваться над теми, кто когда-то преследовал его.
Вид Кас-Боса не оставлял сомнений в правдивости моих слов.
— Прости, Великий Дог. Я должен был отомстить.
Я немедленно построил в своем воображении несколько моделей поведения различных существ в данной ситуации. Модели отличались одна от другой деталями, но были разительно похожи концовками. Такими их делала сама ситуация.
Как только я менял местами жертву и преследователя, когда это было возможно, — диаметрально менялось их поведение. Голубь клевал сокола, олень растаптывал волка, не проявляя никакого милосердия. Наоборот, как я знал из опытов некоторых ученых, травоядные зачастую оказывались намного опаснее хищников. Жестокость в этом мире была не выдумкой человека, а являлась необходимостью замкнутого мира и порождала жестокость с такой же непреклонностью, с какой действие вызывает противодействие. И чтобы быть до конца последовательным, я спросил себя: а будь на месте Кас-Боса Михаил Дмитриевич? Я произвел в воображении еще пару подстановок и вздохнул с облегчением, ибо получалось, что человек мог действовать не так, как предписывала Программа экономности. И всякий раз, когда он так поступал — по своей программе гуманности, появлялась великая возможность и великая надежда.
Коротышка, утверждавший, что джунгли для него — родной дом, делился со мной своими знаниями.
— Видите, док, большой белый цветок? Это, черт его побери, ядовитый лакс. Неосторожная букашка сядет на него — уже не взлетит. Верно говорю. Цветок вытянет из нее все соки, переварит полностью, разрази меня бог! Даже шелухи не останется. А ведь какие красивые лепестки, черт побери. Если человек до них дотронется — на коже вспухают волдыри. Придумана же такая западня! Патер говорил — специально для грешников. Красивая оболочка — ядовитая начинка. И так все на этом свете, разрази меня бог! Я вот думаю: и для чего столько погибели на нашу голову понадобилось создавать всемогущему?
— Думаешь, лакс создан специально, чтоб тебя караулить? — вмешался в разговор Ник и угрюмо покачал головой.
— А для чего же, черт побери, такая пакость существует? — запальчиво спросил Коротышка.
— Ты, сам по себе, тоже бываешь опасен — и не только для лакса. Ты — сам по себе, и он — сам по себе. А когда столкнетесь, тогда и начинаете выяснять отношения. Оно, конечно, приятно думать: вот я, цаца великая, пуп на ровном месте. Да ведь это только кажется, что мир придуман богом специально для тебя. Как бы не так!
Я с интересом приглядывался к Нику, к его вдавленному лицу с нечистой пористой кожей, к толстым губам, между которыми то и дело блестят желтые, вкривь и вкось насаженные зубы. Оказывается, этот угрюмый человек, эта машина разрушения умеет иногда и размышлять. Пожалуй, я недооценивал его.
— А мне наплевать, что там задумал бог. Я смотрю со своей точки, черт побери!
— Со своей кочки, — небрежно поправил его Ник. — Все мы смотрим со своих кочек и поэтому не видим дальше собственного носа.
— Разрази меня бог, но если этот цветок создан и не на погибель нам, то, во всяком случае, он для нас бесполезен.
— Это другое дело, — согласился Ник, и тогда у меня вырвалось:
— Он не может быть бесполезным.
Три лица повернулись ко мне, три лица — три выражения.
— Полагаете, что его яд можно использовать для лекарства? — еще раз удивил меня Ник.
Я улыбнулся:
— Вы сами только что напоминали, что мир не создан специально для человека.
— И что же вытекает из этого? — поинтересовался Кэп.
— Красота уже сама по себе не бывает бесполезной. Она свидетельствует о гармонии частей, а значит, о совершенстве конструкции, о чистоте идеи. Если же говорить о красоте природы применительно к человеку, то уже само созерцание ее лечит…
— Благотворно влияет на души? — В спокойном голосе Кэпа пробивалась ирония.
— Я сказал достаточно, чтобы вы меня поняли. А соглашаться или не соглашаться со мной — это ваше дело.
Прошло всего восемь дней, а новая буровая уже готова. Неподалеку строится вторая. На первую буровую временно назначили мастером Овсяную Кашу. Под его началом находился десяток человек из племени импунов, вторую буровую ставили импуны под руководством Ника. Коротышку Кэп назначил начальником охраны, состоящей из двадцати воинов. В заместители себе Коротышка взял — не без моего совета — Касита, сына вождя. Ведь он был довольно смышленым малым. К тому же мне казалось, что тот, кто испытывал несправедливость и преследование, будет больше сочувствовать другим. Я не мог тогда знать, как глубоко ошибаюсь…
С удивлением наблюдал я, как быстро менялись импуны. Они начали напяливать на себя разноцветное тряпье, которое выпрашивали, выменивали и просто воровали у белых. Один щеголял в армейских брюках, другой — в шортах. Третьему не удалось пока достать брюк, и он обходился набедренной повязкой, но зато на шее у-него болтался шарф, а на руке — ремешок от часов.
Навыки работы прививались медленно, трудно. Зато быстро и легко импуны усвоили некоторые жесты и повадки, даже походку белых. Они научились небрежно сплевывать в сторону, как Овсяная Каша, ходить вразвалочку, как Ник, употреблять «черт побери» и «разрази меня бог».
По мере того, как я размышлял над этим «приобщением» к цивилизации, мне становилось все грустней и беспокойней. Почему люди так быстро усваивают худшее, почему так карикатурно начинается для них цивилизация? Я составлял формулы и уравнения, выводил зависимости, сравнивал с тем, что читал в книгах, и делал свои выводы.
Больше всего меня занимал вопрос: что теряют импуны в этом процессе? Как быстро? Каков баланс между потерями и приобретениями?
Я понимал, конечно, что видимое, пестрое, яркое усваивается быстрей, что импуны вначале не могут разобраться в различной ценности и значимости вещей, явлений. Импун видит, что пришельцы сильны, могущественны, и тоже хочет стать таким. А определить, в чем стоит и в чем не стоит им подражать, он еще не может…
Сегодня я долго шел за одним импуном. Его фигура и походка казались знакомыми. Но на нем были ярко-зеленые шорты, короткая малиновая безрукавка оставляла открытой поясницу. Он был обут в сандалеты и красные носки. Непривычная обувь терла ноги, он слегка прихрамывал. Вместо пояса он повязал разноцветную тесемку. На тонкой разлохмаченной веревке болталась потрепанная сумка.
Он оглянулся, и я узнал в этом чучеле Касита, сына вождя, назначенного по моей подсказке помощником Коротышки. Он отвесил мне поклон:
— Всегда рад видеть тебя, дорогой Дог!
Так импуны теперь называли меня, образовав новое имя — титул он прежнего — «бог» и услышанного от белых — «док».
— Я тоже рад видеть тебя, Касит. Как поживаешь?
— Теперь меня зовут Кас-Бос. Я большой начальник, поживаю хорошо. Никто больше не смеет меня обижать. Многие меня боятся и слушаются. И мой отец — большой начальник, почти как я. А ты как поживаешь, добрый Дог?
— Можно мне посмотреть, чем ты теперь занимаешься? — спросил я вместо ответа.
— Надо только предупредить почтенного мистера Коротышку, — уклончиво ответил он и благосклонно кивнул головой. — Пойдем со мной.
Почтенный мистер Коротышка встретил большого начальника Кас-Боса совсем не так, как тот предполагал. Только мое присутствие сдерживало Коротышку от крепких словечек и зуботычин.
— За что только тебе, черт побери, деньги платят? Ты такой же дикарь, как и эти твои родственнички, разрази меня бог! Два дня столбы поставить не можете, лентяи! Лишь воровать горазды. Извините меня, док, но эти ублюдки украли уже четвертое сверло!
Он снова повернулся к Кас-Босу:
— Иди к этим… своим, черт побери! Бей их, пытай, убей сколько хочешь, но пока не принесешь сверла, не показывайся мне на глаза! Держи!
Он бросил Кас-Босу длинный хлыст с шипами. Тот проворно поймал его, привычно свернул, поклонился:
— Не беспокойтесь. Кас-Бос все сделает. Заставит ублюдков отдать сверло. Кас-Бос знает, как их заставить.
Он направился на стройплощадку, постукивая себя по бедру хлыстом.
Я следил за ним издали.
На площадке в это время находилось несколько импунов. Четверо из них ставили столб. Кас-Бос подошел к ним, несколько минут постоял, переваливаясь с носка на носок, склонив голову набок, приглядываясь, явно кому-то подражая. Рабочие заторопились, сразу стали суетливыми и неловкими.
Я вспомнил, какими точными и изящными были движения этих людей на охоте, на ловле рыбы — всюду в привычной обстановке.
— Когда вы научитесь чему-нибудь стоящему? — закричал Кас-Бос, повысив голос ровно настолько, чтобы его слышал Коротышка.
— Мы научимся, Кас-Бос, — торопливо проговорил импун с маленькой удлиненной головой.
Я вспомнил, что видел его в лесу, среди тех, кто преследовал Касита и его невесту.
— Конечно, научитесь, Тагир. Даже ты! — обрадованно закричал Кас-Бос. — А я помогу вам!
Описав в воздухе свистящую дугу, хлыст с размаху обжег плечо Тагира, оставив вздувшийся рубец. Бедняга покачнулся, едва не выпустил столб.
— Ну, ну, шевелись! — продолжал Кас-Бос под свист хлыста, оставляющего кровавые метки на спинах и плечах Тагира и трех других рабочих.
— А с тобой у меня разговор особый, Тагир, — вкрадчиво заговорил Кас-Бос. — Ты ведь у нас лучший охотник. Умеешь читать следы зверей, как зарубки на деревьях. Можешь преследовать зверя столько дней, сколько пальцев у тебя на руке… Кас-Бос помнит твое уменье…
Тагир сжался, напряглись и задеревенели мускулы спины.
— Помнишь, как ты преследовал одного беглеца, беднягу? Догнал бы его, поймал, если бы не добрый белый Дог!
Тагир затравленно оглянулся, на мгновение наши взгляды встретились.
— Такому великому охотнику, как Тагир, нетрудно узнать, кто украл у белого начальника сверло, — прошипел Кас-Бос.
— Тагир не знает, Кас-Бос, — дрогнувшим голосом ответил бывший охотник.
— Не верю. Наговариваешь на себя, — почти ласково проговорил Кас-Бос, и я удивился его превращению.
Хлыст взметнулся снова, на мгновение обвил плечи Тагира, шипы вошли в кожу. Кас-Бос бил с оттяжкой, сдирая кожу и приговаривая:
— Постарайся, Тагир, прошу тебя, ты ведь можешь…
— Не знаю, не знаю, — стонал Тагир.
— Эй, Овал! — крикнул Кас-Бос высокому и худому рабочему, копающему траншею. — Замени Тагира. Он не может делать два дела. Мы с ним поговорим наедине в лесу.
— Не надо, — умолял Тагир.
— Кому сказано, Овал? — пригрозил Кас-Бос, и рабочий, оставив лопату, взялся за столб.
Но и Тагир продолжал держаться за тот же столб, как за спасительную соломинку. Хлыст ударил по его рукам с такой силой, что они разжались.
— Отойдем в сторонку, Тагир, — тяжело дыша, «попросил» Кас-Бос. — Так, так, иди вперед, вперед…
— Из ублюдка выйдет толк, разрази меня бог! — поощрительно воскликнул Коротышка, любуясь своим учеником. — Пойду за ними. Интересно досмотреть представление.
Я молча последовал за ним. Он удивленно оглянулся, но ничего не сказал. Через несколько шагов оглянулся снова. Словно оправдываясь, но в то же время и с нотками зависти, проговорил:
— Верите ли, док, я бы не мог додуматься до таких штучек, которые вытворяют над своими сородичами эти ублюдки.
Мы остановились за толстым деревом невдалеке от Кас-Боса и его жертвы. Не знаю, видел ли нас Кас-Бос, скорее всего, заметил, но виду не подал.
— А теперь, когда мы одни, Тагир, Кас-Бос говорит: можешь не называть вора. Но сверло верни.
Тагир не полез в ловушку.
— Как же я верну? Ведь не знаю, где оно.
На этот раз хлыст обрушился на несчастного с такой силой, что сбил его с ног.
— Ты был ловким только когда выслеживал одинокого беглеца, — приговаривал Кас-Бос. — Со многими — против одного. Теперь боишься — против многих? Украл не один, да?
Плечи и спина Тагира превращались в сплошную кровоточащую рану.
— Он забьет его и ничего не добьется, — сказал я Коротышке. — Тагир ведь в самом деле не знает, где сверло. Прикажи прекратить избиение.
— Вот как, док? Не знает? Что ж, я верю, разрази меня бог! Но тогда укажите вора сами, если вы ясновидящий.
Он заметил, что я несколько растерялся, и добавил:
— Если вы знаете, что Тагир не крал, черт побери, то вам известно, кто вор.
Послышался шум ветвей, и среди деревьев показались Овал, Мапуи и еще несколько импунов. Кас-Бос вынужден был опустить хлыст. Избитый стонал.
— Разве человек должен становиться шакалом? — грозно спросил Мапуи, надвигаясь на Кас-Боса.
— Ты способен убить родного отца, если тебе прикажут белые волки! — закричал Овал.
«Однако же, — подумал я, — они уже называют белых не богами, а волками. Быстро же происходят метаморфозы в человеческом сознании».
Кас-Бос отступал от разгневанных соплеменников шаг за шагом в нашу сторону. Коротышка вынул из кобуры пистолет. В его круглых глазах появилось веселое хмельное выражение, и я знал, что оно означает. Он был готов поупражняться в стрельбе по «живым мишеням». Я положил ему руку на плечо. Он резким движением сбросил ее.
Кас-Бос, спасаясь от расплаты, уже был рядом с нами. Мозг его излучал множество хаотических сигналов. Среди них был один — повторяющийся. Я настроился на него…
Импуны заметили нас и остановились в нерешительности. Коротышка щелкнул предохранителем.
— Теперь я могу сказать, кто украл сверло, — быстро произнес я.
— Кто же? — спросил Коротышка; готовый нажать на спуск.
— Кас-Бос! — сказал я громко, чтобы обвиняемый слышал.
Коротышка вздрогнул от неожиданности, взглянул на меня — не смеюсь ли? Убедившись, что я серьезен, спросил:
— Зачем он это сделал, черт побери?
— Чтобы поиздеваться над теми, кто когда-то преследовал его.
Вид Кас-Боса не оставлял сомнений в правдивости моих слов.
— Прости, Великий Дог. Я должен был отомстить.
Я немедленно построил в своем воображении несколько моделей поведения различных существ в данной ситуации. Модели отличались одна от другой деталями, но были разительно похожи концовками. Такими их делала сама ситуация.
Как только я менял местами жертву и преследователя, когда это было возможно, — диаметрально менялось их поведение. Голубь клевал сокола, олень растаптывал волка, не проявляя никакого милосердия. Наоборот, как я знал из опытов некоторых ученых, травоядные зачастую оказывались намного опаснее хищников. Жестокость в этом мире была не выдумкой человека, а являлась необходимостью замкнутого мира и порождала жестокость с такой же непреклонностью, с какой действие вызывает противодействие. И чтобы быть до конца последовательным, я спросил себя: а будь на месте Кас-Боса Михаил Дмитриевич? Я произвел в воображении еще пару подстановок и вздохнул с облегчением, ибо получалось, что человек мог действовать не так, как предписывала Программа экономности. И всякий раз, когда он так поступал — по своей программе гуманности, появлялась великая возможность и великая надежда.
9
— Эти люди не поехали бы без вас, док, поэтому на некоторое время нам придется расстаться, — сказал Кэп, глядя куда-то в сторону.
— Вы сообщили, что в лабораториях работают над лекарствами группы интерферона… — напомнил я.
— Значит, договорились. Передавайте привет от меня старому Суслику.
Машина тронулась. Отказавшись сесть в кабину рядом с Ником, я остался в кузове вместе с восьмью импунами, среди которых были Мапуи и Тагир. Пожалуй, для них вербовка в исследовательский центр была неплохим поводом освободиться — из-под власти Кас-Боса и уйти от расправы.
Автомобиль подбрасывало на ухабах, пыль забивалась в нос, в рот, скрипела на зубах. Люди кашляли, терли покрасневшие глаза.
Машина останавливалась, но ненадолго. На второй остановке я спросил Ника:
— Кэп мне все сказал?
Ник отвел взгляд:
— Не могу ручаться за себя, не то что за другого.
Мне не понравились его слова, и я опять спросил:
— Им там будет хорошо? Не опасно? Лучше, чем на буровой?
— Вы сами говаривали, док, что все относительно. Работа как работа.
Он недоговаривал чего-то тревожного, расплывчатого, не поддающегося расшифровке.
Машина свернула на асфальтированную дорогу, проехала немного, свернула еще раз вдоль высокого каменного забора и остановилась у массивных металлических ворот. Толстый Вербовщик пошел в бюро пропусков. Ник вылез из кабины и разминался. Он сбросил куртку, и я залюбовался его мускулистым телом.
Вскоре из проходной вместе с вербовщиком вышел худой старик с загорелым лицом. Он был чем-то похож на суслика, и я вспомнил слова Кэпа. Маленькие блестящие глазки-бусинки рассматривали нас с добродушным любопытством.
— В таких случаях говорят: слезайте, приехали, — улыбнулся он и протянул руку, помогая мне слезть. — Рад с вами познакомиться, док. Микробиологией занимались, небось, только в студенческие годы?
Он не дожидался моего ответа и продолжал:
— Здесь вам будет хорошо. Ведь почти в каждом человеке с детства живет исследователь и стучится тихонько в наши внутренние окошки и двери. А мы не всегда понимаем его голос, нет, не всегда. Иногда не открываем ему, иногда гоним, нередко — прогоняем навсегда…
Его рука, сжимавшая мою, была холодной и потной. Я осторожно высвободил свою руку, и он кольнул меня укоряющим и уязвленным взглядом.
— Прошу вас, док, пойдемте. Помоетесь с дороги, отдохнете. Поешьте. У нас преотличнейший кофе. А о своих людях не беспокойтесь. Ими займутся. Они тоже будут здесь благодушествовать. Вот отдохнете — и повидаетесь с ними снова.
Он подхватил меня под руку и повел через внушительную проходную с двумя решетчатыми дверьми, за которыми стояли охранники, в большой ухоженный двор. Неестественно ярко зеленели подстриженные газоны, дорожки были посыпаны оранжевым песком. Вдали за деревьями виднелись три многоэтажных здания, три огромных аквариума из стекла и бетона, три четкие геометрические формы: шар, куб и усеченная пирамида.
Мы вошли в здание-куб. Скоростной лифт поднял нас на шестой этаж. Мы свернули направо по коридору, облицованному бледно-голубым пластиком. Навстречу попался человек в белом халате, кивнул моему спутнику снизу вверх, задрав подбородок:
— Добрый день, профессор. Мышки прибыли?
— Да, да, преотличнейшие экземпляры. Чистейшая порода, пребывавшая в изоляции. Так что не извольте беспокоиться.
Профессор открыл одну из дверей, пропустил меня вперед. Комната напоминала ту, в которой я жил в подводном городе, — выдвижные стол и кровать, встроенные в стены шкафы, телеэкран, узел связи с небольшим пультом и экраном.
— Располагайтесь. Душевая близехонько, за той дверью. Ваш Ник будет жить в соседней комнате. Он зайдет за вами через часок и отведет в кафе.
Мягкой раскачивающейся походкой он пересек комнату, ткнул длинным узловатым пальцем в наборный диск на пульте связи:
— Номер моего телефона 22–53. Может быть, вам захочется поболтать со мной, пофилософствовать…
Он вдруг круто повернулся, его глазки-бусинки, напоминающие глаза Коротышки, вспыхнули ярко и неистово:
— А вы любите философствовать?
— О чем?
— О жизни, мире, о их совершенстве и несовершенстве, различнейших механизмах и тайных колесиках, которые мы с вами, коллега, называем интимными; о своих взглядах на эти колесики бытия. Э-э, я уже понял, что они у вас есть — свои взгляды, только вы их редко высказываете, редко позволяете себе это удовольствие. Ну, не буду вас утомлять. Отличнейшего вам почиваньица.
Он медленно, до еле слышимого щелчка, закрыл за собой дверь.
Что-то мне не нравилось в этом здании и в самом профессоре, но я пока не мог разобраться в своих подозрениях. Кэп говорил, что мы поедем в микробиологический исследовательский центр, где изучаются способы борьбы с некоторыми болезнями, в том числе вирусными, и проверяют воздействие лекарств группы интерферонов. Упомянул он, что вирусы здесь используют и как генетические модели, а это меня особенно интересовало, тем более, что, по его словам, здесь мне предстояло встретиться с одним из крупнейших микробиологов и генетиков нашего времени — так он величал «старого Суслика», профессора. Кэп обещал, что завербованные импуны будут работать в Центре проводниками экспедиций, а также уборщиками и лаборантами в вивариях и вольерах. Вот только… он почему-то энергично помогал вербовщику прельстить их высокими заработками, а сам до этого жаловался, что не хватает людей для работы на буровых. Но разве такая маленькая логическая неувязка давала повод для подозрений?
Я принял душ, опустился в мягкое кресло на роликах и мгновенно перенесся к ней.
— Ты так давно не приходил, — сказала Людмила.
— Я приближался к тебе.
Ее брови вопросительно изогнулись, как два лука, натянутые, чтобы пускать стрелы.
— Узнавал людей, их взаимоотношения. Ставил себя на место других, пытался понять себя.
— Понял?
— Ты должна помочь. Ты знаешь что-то неведомое мне, что-то очень важное…
— Может быть, догадываюсь. Но догадку нечем проверить.
— А если вдвоем?
— Нет, только больше запутаемся. Прежде всего, я должна разобраться в себе, в своих чувствах. Тогда выяснится, существенно ли то, что я давно подозреваю.
— …Или существенно лишь то, что есть сейчас? Это ты хотела сказать? Ну что ж, значит, пока каждый из нас пойдет своей дорогой.
И вдруг она вскинулась, углубились омуты глаз:
— Будь осторожен, умоляю. Ты можешь погибнуть вторично!
— А разве я уже погибал? Когда?
Ее губы испуганно сжались, и я поспешно прервал связь. Прозвучал тихий звон в глубинах моего сознания, будто оборвалась стеклянная нить, еще совсем недавно протянутая между нами…
Я записал в своей памяти несколько бит новой информации. Разговор был небесполезен.
— Вы сообщили, что в лабораториях работают над лекарствами группы интерферона… — напомнил я.
— Значит, договорились. Передавайте привет от меня старому Суслику.
Машина тронулась. Отказавшись сесть в кабину рядом с Ником, я остался в кузове вместе с восьмью импунами, среди которых были Мапуи и Тагир. Пожалуй, для них вербовка в исследовательский центр была неплохим поводом освободиться — из-под власти Кас-Боса и уйти от расправы.
Автомобиль подбрасывало на ухабах, пыль забивалась в нос, в рот, скрипела на зубах. Люди кашляли, терли покрасневшие глаза.
Машина останавливалась, но ненадолго. На второй остановке я спросил Ника:
— Кэп мне все сказал?
Ник отвел взгляд:
— Не могу ручаться за себя, не то что за другого.
Мне не понравились его слова, и я опять спросил:
— Им там будет хорошо? Не опасно? Лучше, чем на буровой?
— Вы сами говаривали, док, что все относительно. Работа как работа.
Он недоговаривал чего-то тревожного, расплывчатого, не поддающегося расшифровке.
Машина свернула на асфальтированную дорогу, проехала немного, свернула еще раз вдоль высокого каменного забора и остановилась у массивных металлических ворот. Толстый Вербовщик пошел в бюро пропусков. Ник вылез из кабины и разминался. Он сбросил куртку, и я залюбовался его мускулистым телом.
Вскоре из проходной вместе с вербовщиком вышел худой старик с загорелым лицом. Он был чем-то похож на суслика, и я вспомнил слова Кэпа. Маленькие блестящие глазки-бусинки рассматривали нас с добродушным любопытством.
— В таких случаях говорят: слезайте, приехали, — улыбнулся он и протянул руку, помогая мне слезть. — Рад с вами познакомиться, док. Микробиологией занимались, небось, только в студенческие годы?
Он не дожидался моего ответа и продолжал:
— Здесь вам будет хорошо. Ведь почти в каждом человеке с детства живет исследователь и стучится тихонько в наши внутренние окошки и двери. А мы не всегда понимаем его голос, нет, не всегда. Иногда не открываем ему, иногда гоним, нередко — прогоняем навсегда…
Его рука, сжимавшая мою, была холодной и потной. Я осторожно высвободил свою руку, и он кольнул меня укоряющим и уязвленным взглядом.
— Прошу вас, док, пойдемте. Помоетесь с дороги, отдохнете. Поешьте. У нас преотличнейший кофе. А о своих людях не беспокойтесь. Ими займутся. Они тоже будут здесь благодушествовать. Вот отдохнете — и повидаетесь с ними снова.
Он подхватил меня под руку и повел через внушительную проходную с двумя решетчатыми дверьми, за которыми стояли охранники, в большой ухоженный двор. Неестественно ярко зеленели подстриженные газоны, дорожки были посыпаны оранжевым песком. Вдали за деревьями виднелись три многоэтажных здания, три огромных аквариума из стекла и бетона, три четкие геометрические формы: шар, куб и усеченная пирамида.
Мы вошли в здание-куб. Скоростной лифт поднял нас на шестой этаж. Мы свернули направо по коридору, облицованному бледно-голубым пластиком. Навстречу попался человек в белом халате, кивнул моему спутнику снизу вверх, задрав подбородок:
— Добрый день, профессор. Мышки прибыли?
— Да, да, преотличнейшие экземпляры. Чистейшая порода, пребывавшая в изоляции. Так что не извольте беспокоиться.
Профессор открыл одну из дверей, пропустил меня вперед. Комната напоминала ту, в которой я жил в подводном городе, — выдвижные стол и кровать, встроенные в стены шкафы, телеэкран, узел связи с небольшим пультом и экраном.
— Располагайтесь. Душевая близехонько, за той дверью. Ваш Ник будет жить в соседней комнате. Он зайдет за вами через часок и отведет в кафе.
Мягкой раскачивающейся походкой он пересек комнату, ткнул длинным узловатым пальцем в наборный диск на пульте связи:
— Номер моего телефона 22–53. Может быть, вам захочется поболтать со мной, пофилософствовать…
Он вдруг круто повернулся, его глазки-бусинки, напоминающие глаза Коротышки, вспыхнули ярко и неистово:
— А вы любите философствовать?
— О чем?
— О жизни, мире, о их совершенстве и несовершенстве, различнейших механизмах и тайных колесиках, которые мы с вами, коллега, называем интимными; о своих взглядах на эти колесики бытия. Э-э, я уже понял, что они у вас есть — свои взгляды, только вы их редко высказываете, редко позволяете себе это удовольствие. Ну, не буду вас утомлять. Отличнейшего вам почиваньица.
Он медленно, до еле слышимого щелчка, закрыл за собой дверь.
Что-то мне не нравилось в этом здании и в самом профессоре, но я пока не мог разобраться в своих подозрениях. Кэп говорил, что мы поедем в микробиологический исследовательский центр, где изучаются способы борьбы с некоторыми болезнями, в том числе вирусными, и проверяют воздействие лекарств группы интерферонов. Упомянул он, что вирусы здесь используют и как генетические модели, а это меня особенно интересовало, тем более, что, по его словам, здесь мне предстояло встретиться с одним из крупнейших микробиологов и генетиков нашего времени — так он величал «старого Суслика», профессора. Кэп обещал, что завербованные импуны будут работать в Центре проводниками экспедиций, а также уборщиками и лаборантами в вивариях и вольерах. Вот только… он почему-то энергично помогал вербовщику прельстить их высокими заработками, а сам до этого жаловался, что не хватает людей для работы на буровых. Но разве такая маленькая логическая неувязка давала повод для подозрений?
Я принял душ, опустился в мягкое кресло на роликах и мгновенно перенесся к ней.
— Ты так давно не приходил, — сказала Людмила.
— Я приближался к тебе.
Ее брови вопросительно изогнулись, как два лука, натянутые, чтобы пускать стрелы.
— Узнавал людей, их взаимоотношения. Ставил себя на место других, пытался понять себя.
— Понял?
— Ты должна помочь. Ты знаешь что-то неведомое мне, что-то очень важное…
— Может быть, догадываюсь. Но догадку нечем проверить.
— А если вдвоем?
— Нет, только больше запутаемся. Прежде всего, я должна разобраться в себе, в своих чувствах. Тогда выяснится, существенно ли то, что я давно подозреваю.
— …Или существенно лишь то, что есть сейчас? Это ты хотела сказать? Ну что ж, значит, пока каждый из нас пойдет своей дорогой.
И вдруг она вскинулась, углубились омуты глаз:
— Будь осторожен, умоляю. Ты можешь погибнуть вторично!
— А разве я уже погибал? Когда?
Ее губы испуганно сжались, и я поспешно прервал связь. Прозвучал тихий звон в глубинах моего сознания, будто оборвалась стеклянная нить, еще совсем недавно протянутая между нами…
Я записал в своей памяти несколько бит новой информации. Разговор был небесполезен.
10
По-комариному пищал зуммер. Замигало табло «разрешите войти». Я нажал кнопку на пульте связи. Створки дверей разошлись. Показывая в улыбке неровные зубы, появился профессор.
— Ник сказал мне, что вы хотели бы посмотреть наши лаборатории. С превеликим удовольствием лично исполню ваше желание.
— А я как раз собирался вам звонить по этому поводу.
«Он пришел, не дожидаясь моего звонка, — подумал я, — он сделал это неспроста».
Мы поднялись в лифте на два этажа, прошли к эскалаторной дорожке, она повезла нас по длинному коридору мимо светящихся панелей.
— Не возражаете, дорогуша, если мы слегка подзагорим? Впрочем, возражайте не возражайте, другого пути к нашим питомцам нет. В этих панелях — альгузиновые лампы. Ультрафиолет в соединении с зи-лучами, чтобы мы на себе не привезли непрошеных гостей к нашим нежным микробчикам. О, вы не представляете, насколько уязвимым и хрупким оказывается иной вибриончик в пробирке, где укрыться ему некуда. Но выпустите его из пробирки, откройте двери в иное — предназначенное! — обиталище, и он преобразится. Станет могучим, неистребимым. К слову сказать, все живое, вся жизнь такова, — уж мы-то об этом знаем, дорогой коллега, — хрупкая и неистребимая, верно?
Глазки-бусинки Суслика мгновенно посветлели и глянули на меня с детской доверчивостью.
— И заметьте себе, они все прекрасны, наши микробуленьки, без классификаций и разделений. Каждый — чудо совершенства. Это ведь мы, бяки, разделили их на «полезных» и «вредных», впрочем, для своей пользы. А они, бедняжки, не ведают о классификации. Они просто живут и развиваются, как и мы…
— Да, — сказал я, чтобы не дать угаснуть разговору, — они просто живут. Живое живет в живом и за счет живого.
— Вот именно, дорогуша. Согласно основному и непреложному закону природы…
Мы сошли с эскалаторной дорожки перед дверью, на которой светилась цифра 6. Суслик, шмыгнув носом и что-то прошептав, поднес руку к светящейся цифре — и дверь ушла в стену.
— Здесь у нас всюду электрические замочки. Ключи к ним — папиллярные узоры. Но великие хитрецы научились снимать отпечатки пальчиков у тех, кто имеет допуск в «святую обитель» к нашим питомцам, изготавливать оттиски и таким образом подделывать «ключи». Пришлось ввести и дополнительные меры безопасности. Теперь эапирающееся устройство открывается при условии, если одновременно предъявляются отпечатки пальцев и произносится пароль. Подделать все это практически невозможно, дорогуша, во всяком случае пока, так что мы можем спать спокойненько.
Обширное помещение лаборатории было так густо уставлено приборами, что «бесполезной» площади не оставалось. Во встроенных в стены термостатах хранились сотни колб, чашек, пробирок с культурами микробов. Микроскопы, фотоаппараты и кинокамеры соединялись в хорошо продуманную систему так, чтобы объект можно было рассматривать в различных лучах спектра и одновременно — фотографировать. Всюду виднелись шкафы, ультрацентрифуги, колонки для электрофореза, установки для спектрального анализа…
— Ник сказал мне, что вы хотели бы посмотреть наши лаборатории. С превеликим удовольствием лично исполню ваше желание.
— А я как раз собирался вам звонить по этому поводу.
«Он пришел, не дожидаясь моего звонка, — подумал я, — он сделал это неспроста».
Мы поднялись в лифте на два этажа, прошли к эскалаторной дорожке, она повезла нас по длинному коридору мимо светящихся панелей.
— Не возражаете, дорогуша, если мы слегка подзагорим? Впрочем, возражайте не возражайте, другого пути к нашим питомцам нет. В этих панелях — альгузиновые лампы. Ультрафиолет в соединении с зи-лучами, чтобы мы на себе не привезли непрошеных гостей к нашим нежным микробчикам. О, вы не представляете, насколько уязвимым и хрупким оказывается иной вибриончик в пробирке, где укрыться ему некуда. Но выпустите его из пробирки, откройте двери в иное — предназначенное! — обиталище, и он преобразится. Станет могучим, неистребимым. К слову сказать, все живое, вся жизнь такова, — уж мы-то об этом знаем, дорогой коллега, — хрупкая и неистребимая, верно?
Глазки-бусинки Суслика мгновенно посветлели и глянули на меня с детской доверчивостью.
— И заметьте себе, они все прекрасны, наши микробуленьки, без классификаций и разделений. Каждый — чудо совершенства. Это ведь мы, бяки, разделили их на «полезных» и «вредных», впрочем, для своей пользы. А они, бедняжки, не ведают о классификации. Они просто живут и развиваются, как и мы…
— Да, — сказал я, чтобы не дать угаснуть разговору, — они просто живут. Живое живет в живом и за счет живого.
— Вот именно, дорогуша. Согласно основному и непреложному закону природы…
Мы сошли с эскалаторной дорожки перед дверью, на которой светилась цифра 6. Суслик, шмыгнув носом и что-то прошептав, поднес руку к светящейся цифре — и дверь ушла в стену.
— Здесь у нас всюду электрические замочки. Ключи к ним — папиллярные узоры. Но великие хитрецы научились снимать отпечатки пальчиков у тех, кто имеет допуск в «святую обитель» к нашим питомцам, изготавливать оттиски и таким образом подделывать «ключи». Пришлось ввести и дополнительные меры безопасности. Теперь эапирающееся устройство открывается при условии, если одновременно предъявляются отпечатки пальцев и произносится пароль. Подделать все это практически невозможно, дорогуша, во всяком случае пока, так что мы можем спать спокойненько.
Обширное помещение лаборатории было так густо уставлено приборами, что «бесполезной» площади не оставалось. Во встроенных в стены термостатах хранились сотни колб, чашек, пробирок с культурами микробов. Микроскопы, фотоаппараты и кинокамеры соединялись в хорошо продуманную систему так, чтобы объект можно было рассматривать в различных лучах спектра и одновременно — фотографировать. Всюду виднелись шкафы, ультрацентрифуги, колонки для электрофореза, установки для спектрального анализа…