Страница:
Едва успеваю взлететь, выхватываю из воронки Максима. Отвесно взмываю ввысь. Низко плывущие облака окутывают нас мокрой пеленой. Чувствую, как дрожит в моих руках спасенный.
— Держитесь, сейчас согреетесь, — говорю ему, переключая левый аккумулятор на подогрев.
— Спасибо, — шепчет он посиневшими губами, глядя вниз, пытаясь увидеть море и лодки. — Тяжелее всего придется морякам на плотах. Хоть бы спасатели поспели…
— Поспеют, они близко, — утешаю его. Мои локаторы уже запеленговали шум винтов.
Лечу навстречу этому шуму, думаю о Максиме. Пожалуй, больше всего меня поразило, что он почти не колебался, отдавая свое место в шлюпке старику. И загадка для меня заключается не только в том, что он пересилил главнейший закон Программы для всех живых существ — страх перед смертью, что, не колеблясь, жертвовал своей короткой, бесценной и неповторимой жизнью ради чужого старика. Смог бы я, бессмертный, поступить так же? Ведь с точки зрения логики это крайне неразумный поступок. Старику остается жить совсем немного, а Максим — здоровый мужчина в расцвете сил. Что же подтолкнуло его на такое?
Тормошу свою память, стараюсь найти в ней записи о схожих поступках людей. Анализирую и… не нахожу убедительного объяснения. В конце концов не выдерживаю психического напряжения, спрашиваю:
— Почему вы поступили так? Знали, что я могу спасти вас?
В ответ слышатся странные звуки, похожие на кашель. Максим еще не отогрелся, ему трудно говорить.
Внезапно мелькает догадка. Спешу высказать ее:
— Старик похож на ваших родителей?
— Как все старики.
Мне кажется, что наконец-то понимаю причину.
— Вы, так сказать, отдавали ему часть сыновнего долга, чтобы другие дети поступили когда-нибудь так же по отношению к вам?
Он задумывается. Мне кажется, что я все же сумел вычислить его поступок. Да, в нем было что-то от высшей логики, которую я только начинаю постигать.
Он тихо и счастливо смеется, растравив мои сомнения, а потом говорит:
— Я ничем не смогу отблагодарить вас. Разве что дам дельный совет…
— Слушаю вас.
— Не пытайтесь понять людей только с точки зрения логики.
Странная фраза. И я невольно вспоминаю не менее странные слова, произнесенные им же: «Есть на свете вещи поважнее бессмертия…»
Мы пробились сквозь стайку облаков, и над нами засияли крупные звезды. Максим повернул голову, сейчас его глаза в свете звезд кажутся большими. Он пытливо смотрит на меня, участливо спрашивает:
— Устали?
— Да, немного, — отвечаю. Мне стыдно сказать всю правду. Ведь то выражение на моем лице, которое он принял за усталость, является отражением совсем иного чувства. И название ему — зависть.
9
10
ВСТРЕЧА
1
2
— Держитесь, сейчас согреетесь, — говорю ему, переключая левый аккумулятор на подогрев.
— Спасибо, — шепчет он посиневшими губами, глядя вниз, пытаясь увидеть море и лодки. — Тяжелее всего придется морякам на плотах. Хоть бы спасатели поспели…
— Поспеют, они близко, — утешаю его. Мои локаторы уже запеленговали шум винтов.
Лечу навстречу этому шуму, думаю о Максиме. Пожалуй, больше всего меня поразило, что он почти не колебался, отдавая свое место в шлюпке старику. И загадка для меня заключается не только в том, что он пересилил главнейший закон Программы для всех живых существ — страх перед смертью, что, не колеблясь, жертвовал своей короткой, бесценной и неповторимой жизнью ради чужого старика. Смог бы я, бессмертный, поступить так же? Ведь с точки зрения логики это крайне неразумный поступок. Старику остается жить совсем немного, а Максим — здоровый мужчина в расцвете сил. Что же подтолкнуло его на такое?
Тормошу свою память, стараюсь найти в ней записи о схожих поступках людей. Анализирую и… не нахожу убедительного объяснения. В конце концов не выдерживаю психического напряжения, спрашиваю:
— Почему вы поступили так? Знали, что я могу спасти вас?
В ответ слышатся странные звуки, похожие на кашель. Максим еще не отогрелся, ему трудно говорить.
Внезапно мелькает догадка. Спешу высказать ее:
— Старик похож на ваших родителей?
— Как все старики.
Мне кажется, что наконец-то понимаю причину.
— Вы, так сказать, отдавали ему часть сыновнего долга, чтобы другие дети поступили когда-нибудь так же по отношению к вам?
Он задумывается. Мне кажется, что я все же сумел вычислить его поступок. Да, в нем было что-то от высшей логики, которую я только начинаю постигать.
Он тихо и счастливо смеется, растравив мои сомнения, а потом говорит:
— Я ничем не смогу отблагодарить вас. Разве что дам дельный совет…
— Слушаю вас.
— Не пытайтесь понять людей только с точки зрения логики.
Странная фраза. И я невольно вспоминаю не менее странные слова, произнесенные им же: «Есть на свете вещи поважнее бессмертия…»
Мы пробились сквозь стайку облаков, и над нами засияли крупные звезды. Максим повернул голову, сейчас его глаза в свете звезд кажутся большими. Он пытливо смотрит на меня, участливо спрашивает:
— Устали?
— Да, немного, — отвечаю. Мне стыдно сказать всю правду. Ведь то выражение на моем лице, которое он принял за усталость, является отражением совсем иного чувства. И название ему — зависть.
9
Сигнал настиг меня, когда я уже подлетал к городу, где жил Михаил Дмитриевич. Я узнал сигнал — его посылало существо, которое назвалось моим братом. Информация шла с перебоями, в интервалах я улавливал шумовые модуляции, ощущал, как трудно сейчас передающему. И все же он сумел создать в зрительном и радиолокационном отделах моего мозга целую картину — вращающееся облако частичек, похожих на частички плазмы. Температура облака достигала триллиона градусов, плотность должна была выражаться внушительным числом. Облако все время меняло очертания, продавливая пространство, и поэтому правильнее было бы сказать, что оно вообще не имеет очертаний. Впрочем, и другие его характеристики менялись скачкообразно и невероятно быстро. Я ощутил страшную боль в левой части головы и подумал: а каково же тому, кто находится там? Пожалуй, я бы не мог представить себя на его месте и не понимал, что могло побудить это родственное мне существо находиться там, откуда оно ведет передачу. Что ему нужно?
Мобилизовав и настроив на волну все отделы мозга, я все же смог разобрать: «Передай Михаилу Дмитриевичу». И дальше шло все то же уравнение и несколько его вариаций. Уравнение, описывающее тактовую частоту в живых существах и явлениях неживой природы… Я уже догадывался, что оно означает, но мне нужно было получить еще одно подтверждение. И я спросил, вкладывая в сигнал всю энергию аккумуляторов: что же описывают уравнение и его вариации? И почти не удивился, услышав в ответ: «ПУЛЬСАЦИЮ ВСЕЛЕННОЙ».
Мобилизовав и настроив на волну все отделы мозга, я все же смог разобрать: «Передай Михаилу Дмитриевичу». И дальше шло все то же уравнение и несколько его вариаций. Уравнение, описывающее тактовую частоту в живых существах и явлениях неживой природы… Я уже догадывался, что оно означает, но мне нужно было получить еще одно подтверждение. И я спросил, вкладывая в сигнал всю энергию аккумуляторов: что же описывают уравнение и его вариации? И почти не удивился, услышав в ответ: «ПУЛЬСАЦИЮ ВСЕЛЕННОЙ».
10
С болью я отметил, что за эти месяцы он изменился. Морщинистый лоб стал словно бы еще выше, седина пробилась там, где ее раньше не было. Он пожевал толстыми губами и в ответ на мое приветствие сказал:
— Здравствуй, сынок.
Протянул руки…
Я обнял его и осторожно прижал к себе, одновременно пытаясь передать ему часть своей энергии. Он заметил мои попытки, растроганно улыбнулся, отстранился и погрозил пальцем:
— Однажды сказал старый заяц, глядя на молодого льва: «Что-то мой сыночек слишком быстро растет…»
Он покачал головой, пристально глядя мне в глаза, и сказал:
— Важно, что ты смог не только узнать, но и понять…
Раньше мы не всегда понимали друг друга с полуслова. Оставались недомолвки, связанные с тайной моего рождения. Теперь они исчезли. Он воссоздал во мне, синтезированном человеке, сигоме, модель личности своего сына, погибшего во время опыта. Теперь я должен совершить то, чего не сумел его сын. А для этого отец дал мне то, чего не мог дать единокровному сыну, — силу и совершенство, которыми не обладает никто из людей. Наверное, ему было нелегко решиться на это. Отважился бы я на такой подвиг? Впрочем… Впрочем, он принял меры безопасности. Ведь есть программа, которую он заложил в меня. Программа заставляет меня кого-то любить, кому-то противостоять, определяет границы моих возможностей. Она и служит гарантией безопасности для людей. Что ж, вполне логично и разумно. Я бы поступил так же на месте отца… И все же страшно вспомнить, сколько мучений доставили мне мысли о программе, о границах, через которые я не смею перешагнуть. И самой болезненной занозой была мысль: насколько сходны правила программы с правилами поведения людей, а насколько — с законами робототехники? Чего в них больше, на что они больше похожи?
— Знаю, у тебя есть вопросы ко мне, — сказал отец. — Лучше будет, если ты выскажешь их сразу, чтобы между нами не оставалось никаких неясностей.
— Да, отец, вопросы есть. Эта женщина в подводном городе, Людмила, была невестой моего брата?
Я не побоялся назвать его погибшего сына своим братом. Это была только малая доля благодарности отцу.
Он молча смотрел на меня, и ответа уже не требовалось. Я попросил:
— Покажи мне его фотокарточку.
— Лучше я вспомню его, а ты загляни в мою память. Разрешаю.
Да, мы были похожи и внешне, но Людмила все-таки сумела заметить разницу.
— Что же ты хочешь узнать от меня еще, сынок?
Сказать ему? Не причиню ли я ему боль, не разбужу ли опасения?
— Расскажи мне о границах программы, заложенной в меня…
С тревогой я ждал его ответа. Конечно, он может и просто ничего не сказать или ответить уклончиво. Он имеет на это полное право. Он — мой создатель. Он вызвал меня из небытия, подарил мне жизнь. Кем бы я был без него? Разрозненными клетками, куском пластмассы, металлическими проводами… Он подарил мне возможность мыслить, рассчитывать, сопоставлять, воображать, видеть землю, море, людей, общаться с ними, чувствовать… За это я должен быть бесконечно благодарен отцу, а не просить ответа на вопросы, которые могут быть ему неприятны. Но ведь он сам спросил меня… Он сам… А не цепляюсь ли я за его слова, используя их как предлог для собственного оправдания?..
Я почувствовал, как начинают болеть виски от напряжения. Миллионы расчетов, миллионы мыслей в секунду. Для чего? Сейчас они ни к какому решению не приведут. Сейчас это преимущество моего мозга — быстродействие — лишь усиливает бесплодные сомнения, кружение мыслей, которое не разомкнуть никакими доводами. Это может сделать только человек, создавший меня. Если захочет. Если пожелает. И мне остается ждать…
А отец ласково улыбнулся, как улыбаются ребенку, приподнялся на носках, чтобы дотянуться рукой до моего плеча.
— Границ нет, сынок, не волнуйся напрасно. Даря существу разум и возможность перестройки, нельзя давать жесткую программу. Ты мог бы и сам додуматься до этого…
— А что же такое «направляющий импульс»? Ты обещал когда-то ответить на этот вопрос, когда я вернусь.
— Поиски истины, сынок, и ничего больше. Ты всегда был свободен в своей любви и неприязни. Ты действовал в соответствии со своим разумом.
Наконец-то я понял, что принимал за жесткость программы. Это была логика событий. Да, наконец-то я понял это, и подозрение, сковывавшее меня, как цепь, разомкнулось и спало. Впервые я мог по-настоящему расслабиться перед отцом, уподобиться человеческому детенышу. Я опустился на стул, жалобно скрипнувший подо мной. Теперь отцу уже не нужно было тянуться к моему плечу, и я чувствовал там теплоту его руки.
— У тебя есть еще вопросы, сынок?
— Я принимал сигналы из космоса от существа, которое назвалось моим братом. Кто это?
— Сигом… Созданный раньше… Посланный в дальний космос, к границам нашей Вселенной. И за ее пределы.
Я понял содержание пауз. Они возникали из-за его деликатности. Он не хотел говорить: «Сигом, такой же, как ты, но созданный нами раньше тебя». Боялся неосторожным словом причинить мне неприятность.
— Когда он вернется, — продолжал отец, — и вы встретитесь, многие тайны Вселенной перестанут существовать. Счастливы будут люди, дожившие до того дня.
— Он успел мне сообщить кое-что важное…
Отец молчал, выжидая. На виске пульсировала голубая жилка.
— Он передал мне цифровую характеристику пульса Вселенной. Она совпадает с той, что получил я, исследуя живые существа и явления неживой природы, сравнивая общие закономерности.
— Значит ли это, что нет резкой разницы между живой и неживой природой?
— Разница есть. Ведь имеются два момента пульсации — пик и спад. В Солнечной системе, например, им соответствует основной уровень электрона на атомной орбите и более высокий, на который выталкивает его фотон, испускаемый Солнцем. Жизнь проявляет себя между двумя этими процессами, возвращая электрон на устойчивый уровень. Имеется фаза жизни, четко обозначенная в пульсации. Настолько четко, что ее можно принять за направленную информацию. Но внутри самой фазы жизни нет резких границ между уровнями, а значит, и между различными ее формами. Переход сопровождается постепенным усложнением…
Я умолк, обдумывая дальнейшие слова.
Он улыбнулся:
— Ну-ну, не осторожничай. Неужели ты так плохо думаешь о людях? Нас не обидит истина, какой бы она ни была.
— Дело не в этом, отец, — уклончиво ответил я. — Важно другое. Пульсацию можно назвать сверхинформацией. Ибо в ней содержится информация о всех циклах Вселенной. Когда очередной цикл заканчивается — расширение сменяется сжатием и доходит до точки, которую можно назвать «ничто», — пульсация — сама по себе — служит причиной и механизмом нового взрыва, дающего начало новому циклу. В то же время уравнение, описывающее пульсацию Вселенной, совпадает с уравнениями, описывающими тактовую частоту всех процессов нашего мира. Изучив ее, можно управлять ими. Управлять жизнью и смертью, процессами, происходящими на нашей планете и во Вселенной. Разве не о том мечтали люди, создавая сигомов?
— Здравствуй, сынок.
Протянул руки…
Я обнял его и осторожно прижал к себе, одновременно пытаясь передать ему часть своей энергии. Он заметил мои попытки, растроганно улыбнулся, отстранился и погрозил пальцем:
— Однажды сказал старый заяц, глядя на молодого льва: «Что-то мой сыночек слишком быстро растет…»
Он покачал головой, пристально глядя мне в глаза, и сказал:
— Важно, что ты смог не только узнать, но и понять…
Раньше мы не всегда понимали друг друга с полуслова. Оставались недомолвки, связанные с тайной моего рождения. Теперь они исчезли. Он воссоздал во мне, синтезированном человеке, сигоме, модель личности своего сына, погибшего во время опыта. Теперь я должен совершить то, чего не сумел его сын. А для этого отец дал мне то, чего не мог дать единокровному сыну, — силу и совершенство, которыми не обладает никто из людей. Наверное, ему было нелегко решиться на это. Отважился бы я на такой подвиг? Впрочем… Впрочем, он принял меры безопасности. Ведь есть программа, которую он заложил в меня. Программа заставляет меня кого-то любить, кому-то противостоять, определяет границы моих возможностей. Она и служит гарантией безопасности для людей. Что ж, вполне логично и разумно. Я бы поступил так же на месте отца… И все же страшно вспомнить, сколько мучений доставили мне мысли о программе, о границах, через которые я не смею перешагнуть. И самой болезненной занозой была мысль: насколько сходны правила программы с правилами поведения людей, а насколько — с законами робототехники? Чего в них больше, на что они больше похожи?
— Знаю, у тебя есть вопросы ко мне, — сказал отец. — Лучше будет, если ты выскажешь их сразу, чтобы между нами не оставалось никаких неясностей.
— Да, отец, вопросы есть. Эта женщина в подводном городе, Людмила, была невестой моего брата?
Я не побоялся назвать его погибшего сына своим братом. Это была только малая доля благодарности отцу.
Он молча смотрел на меня, и ответа уже не требовалось. Я попросил:
— Покажи мне его фотокарточку.
— Лучше я вспомню его, а ты загляни в мою память. Разрешаю.
Да, мы были похожи и внешне, но Людмила все-таки сумела заметить разницу.
— Что же ты хочешь узнать от меня еще, сынок?
Сказать ему? Не причиню ли я ему боль, не разбужу ли опасения?
— Расскажи мне о границах программы, заложенной в меня…
С тревогой я ждал его ответа. Конечно, он может и просто ничего не сказать или ответить уклончиво. Он имеет на это полное право. Он — мой создатель. Он вызвал меня из небытия, подарил мне жизнь. Кем бы я был без него? Разрозненными клетками, куском пластмассы, металлическими проводами… Он подарил мне возможность мыслить, рассчитывать, сопоставлять, воображать, видеть землю, море, людей, общаться с ними, чувствовать… За это я должен быть бесконечно благодарен отцу, а не просить ответа на вопросы, которые могут быть ему неприятны. Но ведь он сам спросил меня… Он сам… А не цепляюсь ли я за его слова, используя их как предлог для собственного оправдания?..
Я почувствовал, как начинают болеть виски от напряжения. Миллионы расчетов, миллионы мыслей в секунду. Для чего? Сейчас они ни к какому решению не приведут. Сейчас это преимущество моего мозга — быстродействие — лишь усиливает бесплодные сомнения, кружение мыслей, которое не разомкнуть никакими доводами. Это может сделать только человек, создавший меня. Если захочет. Если пожелает. И мне остается ждать…
А отец ласково улыбнулся, как улыбаются ребенку, приподнялся на носках, чтобы дотянуться рукой до моего плеча.
— Границ нет, сынок, не волнуйся напрасно. Даря существу разум и возможность перестройки, нельзя давать жесткую программу. Ты мог бы и сам додуматься до этого…
— А что же такое «направляющий импульс»? Ты обещал когда-то ответить на этот вопрос, когда я вернусь.
— Поиски истины, сынок, и ничего больше. Ты всегда был свободен в своей любви и неприязни. Ты действовал в соответствии со своим разумом.
Наконец-то я понял, что принимал за жесткость программы. Это была логика событий. Да, наконец-то я понял это, и подозрение, сковывавшее меня, как цепь, разомкнулось и спало. Впервые я мог по-настоящему расслабиться перед отцом, уподобиться человеческому детенышу. Я опустился на стул, жалобно скрипнувший подо мной. Теперь отцу уже не нужно было тянуться к моему плечу, и я чувствовал там теплоту его руки.
— У тебя есть еще вопросы, сынок?
— Я принимал сигналы из космоса от существа, которое назвалось моим братом. Кто это?
— Сигом… Созданный раньше… Посланный в дальний космос, к границам нашей Вселенной. И за ее пределы.
Я понял содержание пауз. Они возникали из-за его деликатности. Он не хотел говорить: «Сигом, такой же, как ты, но созданный нами раньше тебя». Боялся неосторожным словом причинить мне неприятность.
— Когда он вернется, — продолжал отец, — и вы встретитесь, многие тайны Вселенной перестанут существовать. Счастливы будут люди, дожившие до того дня.
— Он успел мне сообщить кое-что важное…
Отец молчал, выжидая. На виске пульсировала голубая жилка.
— Он передал мне цифровую характеристику пульса Вселенной. Она совпадает с той, что получил я, исследуя живые существа и явления неживой природы, сравнивая общие закономерности.
— Значит ли это, что нет резкой разницы между живой и неживой природой?
— Разница есть. Ведь имеются два момента пульсации — пик и спад. В Солнечной системе, например, им соответствует основной уровень электрона на атомной орбите и более высокий, на который выталкивает его фотон, испускаемый Солнцем. Жизнь проявляет себя между двумя этими процессами, возвращая электрон на устойчивый уровень. Имеется фаза жизни, четко обозначенная в пульсации. Настолько четко, что ее можно принять за направленную информацию. Но внутри самой фазы жизни нет резких границ между уровнями, а значит, и между различными ее формами. Переход сопровождается постепенным усложнением…
Я умолк, обдумывая дальнейшие слова.
Он улыбнулся:
— Ну-ну, не осторожничай. Неужели ты так плохо думаешь о людях? Нас не обидит истина, какой бы она ни была.
— Дело не в этом, отец, — уклончиво ответил я. — Важно другое. Пульсацию можно назвать сверхинформацией. Ибо в ней содержится информация о всех циклах Вселенной. Когда очередной цикл заканчивается — расширение сменяется сжатием и доходит до точки, которую можно назвать «ничто», — пульсация — сама по себе — служит причиной и механизмом нового взрыва, дающего начало новому циклу. В то же время уравнение, описывающее пульсацию Вселенной, совпадает с уравнениями, описывающими тактовую частоту всех процессов нашего мира. Изучив ее, можно управлять ими. Управлять жизнью и смертью, процессами, происходящими на нашей планете и во Вселенной. Разве не о том мечтали люди, создавая сигомов?
ВСТРЕЧА
1
Странное светящееся здание — навес с вращающимся зеркалом — было уже совсем близко. Оно хорошо просматривалось сквозь фиолетово-красный туман. И вот тогда-то и появились эти фигуры. Они выплыли из здания, построились полукругом и застыли, чуть раскачиваясь из стороны в сторону.
Трудно сказать, на что они похожи. Кубы переходят в конусы, а над ними вспыхивают маленькие зеленые молнии, но и конусы меняют свою форму, иногда обволакиваются дымкой и мерцают, покрываясь волнами, иногда совсем исчезают, и остаются только колеблющиеся волны.
— Жители этой планеты? — прошептал Вадим, самый молодой из космонавтов.
— Или управляемые устройства из энергетических полей? — отозвался Ким, и ему стало душно под скафандром.
Непонятные объекты приблизились. Теперь их отделял от землян лишь ручей бурлящей фиолетово-алой жидкости.
Почти одновременно все четверо землян почувствовали покалывания в висках и затылке — как бы действие слабого электрического тока. Покалывания повторялись в определенном ритме, нарастали…
— Они начали передачу, — сказал космонавт, которого все называли по фамилии Светов, и подумал: «Это или мыслящие существа, или управляемые на расстоянии машины. Нам надо договориться с ними или с теми, кто их послал. И прежде всего показать, кто мы такие…»
Он несколько раз взмахнул руками, повторяя одни и те же знаки, как при сигнализации на морских кораблях. Он долго проделывал это, выполняя программу «А-2», пока не услышал голос своего помощника Роберта: на его счету было немало полетов и столько опасностей, что на Земле уже дважды считали его погибшим.
— Они не понимают. Может быть, у них нет зрения.
Светов включил микрофон. Теперь все, что он говорил, раздавалось из небольшого репродуктора на шлеме. Он произносил несколько фраз с определенным чередованием звуков, повторял их, потом говорил другие фразы и снова повторял их…
Конусы молчаливо покачивались на другом берегу ручья…
— У них может не оказаться органов слуха, — сказал Ким и подумал: «Если, например, они ощущают мир как гаммы излучений, то могут принять нас за неизвестных животных или за машины своих врагов. Возможно даже, что мы чем-то опасны для них. Какие-нибудь наши биоволны вредно действуют на них. Тогда они захотят уничтожить нас. Как же показать им, кто мы такие?» (Постоянным его занятием было спрашивать — и у себя, и у других).
Он пробовал послать радиосигналы, но странные объекты не отвечали. Может быть, они не принимали волн такой длины.
«Они или те, кто их послал, могут познавать мир и общаться с помощью органов, которых у нас нет, например, химических анализаторов или же уловителей каких-то особых волн… — напряженно соображал Роберт. — Но как бы то ни было, они должны убедиться, что мы способны изменять мир. Тогда они поймут, что мы не животные…»
Он вытянул руку с пистолетом в направлении темной скалы. Узкий пучок ослепительно-белых лучей вырвался из ствола пистолета, и скала превратилась в облако пара.
В то же мгновение руки землян словно окаменели. С трудом можно было сжать и разжать пальцы. Покалывания в висках стали болезненными.
«Это их реакция, — понял Светов. — Они принимают меры, чтобы мы не могли причинить им вреда».
— Разумный ли это поступок? — осуждающе спросил Ким. — А если эта скала — их памятник?
— Мы ничего не доказали. Здесь могут водиться животные с реактивными органами… Кроме того, то же самое способны проделать машины, — решился высказать свое предположение Вадим. Как самый молодой, он больше всего боялся показаться смешным.
А Светов думал: «Сколько программ общения разработано учеными — фильмы, знаки, мелодии… Но вот встретились существа, которые не видят знаков, потому что у них нет глаз, и не слышат звуков, потому что не имеют ушей. И никакая программа нам не поможет».
Покалывание в висках и затылке становилось все неприятнее, все болезненней. У Кима закружилась голова, и он оперся на плечо Вадима.
«Третий раз — роковой», — думал Вадим о Роберте, чтобы не думать о себе. А Ким думал о Вадиме: «Такой молодой, совсем еще мальчик… В два раза моложе меня…»
Светов попробовал поднять руку с пистолетом, но только ухудшил положение: теперь уже ощущались не покалывания, а разряды, пронизывающие мозг. Перед глазами вспыхивали какие-то пятна, мигали извилистые линии.
Ким понял: еще несколько минут, и они погибнут. Он простонал:
— Что делать?..
Напрягая все силы, всю волю, Светов разжал пальцы и выпустил пистолет. Оружие с глухим стуком упало на фиолетовую почву. И неожиданно космонавт почувствовал некоторое облегчение. Уколы были уже не такими болезненными. Он мог двигать руками.
— Брось оружие, Роб, — произнес он.
А затем Вадим увидел: Светов делает что-то непонятное. Он поднял с почвы острый блестящий камень и привязал его к трубке ручного электробура. Получилось подобие первобытного топора. Затем направился к рощице причудливых безлиственных деревьев, растущих на берегу ручья. Застучал топор. Светов очистил стволы от веток и связал их.
— Зачем он это делает? — вырвалось у Вадима, и он быстро взглянул на Роберта: не улыбнется ли тот наивности вопроса?
— Кажется, понимаю! — воскликнул Роберт. — Он строит!
— Что строит?
— Плот или мост… А впрочем, это неважно.
Роберт хотел сказать еще что-то, но тут Светов позвал:
— Помогите!
Они подняли связанные черные бревна, подтащили к самому ручью и уложили так, что образовался мост.
«Что же будем делать дальше?» — хотелось спросить Вадиму, но он усилием воли сдержал себя и молчал.
Они ничего не делали. Стояли неподвижно. Фиолетово-красный туман обволакивал их, искажая очертания фигур.
Юноша услышал, как Роберт сказал Светову:
— Ты настоящий человек, дружище.
А это считалось в то время высшей похвалой.
— Ты правильно рассчитал, создав сначала орудие, а потом, с его помощью, мост. Они или те, кто управляют ими, не могут не понять этого…
Он еще не успел закончить фразу, как почувствовал: поняли. Покалывания сменились другими ощущениями. Словно легкие руки матерей прикоснулись к головам космонавтов. Будто ветерок березовых лесов долетел с Земли до этой чужой планеты. И Вадиму показалось, что он стоит на берегу изумрудного земного моря. Соленые брызги, и пена, и чайки, как белые молнии, и пронизанная золотом синь.
А радостное ощущение все нарастало, все ширилось. Оно подымало четверых людей на своих волнах, наполняло грудь, вдыхало силы в усталый мозг. И сквозь этот вихрь ликования прорывались ритмичные удары медного гонга. Но они звучали не в ушах, а где-то в нервах и крови. Казалось, что это звенит кровь. Они слышались все явственней, все четче.
Вадим понял: хозяева планеты говорят с ними. Он закричал:
— Светов, ты слышишь? Ты понимаешь, что они говорят?
— Да, — ответил Светов, и его голос звучал громче, чем обычно. — Они говорят: «Здравствуйте, создающие! Мы узнали вас!»
Трудно сказать, на что они похожи. Кубы переходят в конусы, а над ними вспыхивают маленькие зеленые молнии, но и конусы меняют свою форму, иногда обволакиваются дымкой и мерцают, покрываясь волнами, иногда совсем исчезают, и остаются только колеблющиеся волны.
— Жители этой планеты? — прошептал Вадим, самый молодой из космонавтов.
— Или управляемые устройства из энергетических полей? — отозвался Ким, и ему стало душно под скафандром.
Непонятные объекты приблизились. Теперь их отделял от землян лишь ручей бурлящей фиолетово-алой жидкости.
Почти одновременно все четверо землян почувствовали покалывания в висках и затылке — как бы действие слабого электрического тока. Покалывания повторялись в определенном ритме, нарастали…
— Они начали передачу, — сказал космонавт, которого все называли по фамилии Светов, и подумал: «Это или мыслящие существа, или управляемые на расстоянии машины. Нам надо договориться с ними или с теми, кто их послал. И прежде всего показать, кто мы такие…»
Он несколько раз взмахнул руками, повторяя одни и те же знаки, как при сигнализации на морских кораблях. Он долго проделывал это, выполняя программу «А-2», пока не услышал голос своего помощника Роберта: на его счету было немало полетов и столько опасностей, что на Земле уже дважды считали его погибшим.
— Они не понимают. Может быть, у них нет зрения.
Светов включил микрофон. Теперь все, что он говорил, раздавалось из небольшого репродуктора на шлеме. Он произносил несколько фраз с определенным чередованием звуков, повторял их, потом говорил другие фразы и снова повторял их…
Конусы молчаливо покачивались на другом берегу ручья…
— У них может не оказаться органов слуха, — сказал Ким и подумал: «Если, например, они ощущают мир как гаммы излучений, то могут принять нас за неизвестных животных или за машины своих врагов. Возможно даже, что мы чем-то опасны для них. Какие-нибудь наши биоволны вредно действуют на них. Тогда они захотят уничтожить нас. Как же показать им, кто мы такие?» (Постоянным его занятием было спрашивать — и у себя, и у других).
Он пробовал послать радиосигналы, но странные объекты не отвечали. Может быть, они не принимали волн такой длины.
«Они или те, кто их послал, могут познавать мир и общаться с помощью органов, которых у нас нет, например, химических анализаторов или же уловителей каких-то особых волн… — напряженно соображал Роберт. — Но как бы то ни было, они должны убедиться, что мы способны изменять мир. Тогда они поймут, что мы не животные…»
Он вытянул руку с пистолетом в направлении темной скалы. Узкий пучок ослепительно-белых лучей вырвался из ствола пистолета, и скала превратилась в облако пара.
В то же мгновение руки землян словно окаменели. С трудом можно было сжать и разжать пальцы. Покалывания в висках стали болезненными.
«Это их реакция, — понял Светов. — Они принимают меры, чтобы мы не могли причинить им вреда».
— Разумный ли это поступок? — осуждающе спросил Ким. — А если эта скала — их памятник?
— Мы ничего не доказали. Здесь могут водиться животные с реактивными органами… Кроме того, то же самое способны проделать машины, — решился высказать свое предположение Вадим. Как самый молодой, он больше всего боялся показаться смешным.
А Светов думал: «Сколько программ общения разработано учеными — фильмы, знаки, мелодии… Но вот встретились существа, которые не видят знаков, потому что у них нет глаз, и не слышат звуков, потому что не имеют ушей. И никакая программа нам не поможет».
Покалывание в висках и затылке становилось все неприятнее, все болезненней. У Кима закружилась голова, и он оперся на плечо Вадима.
«Третий раз — роковой», — думал Вадим о Роберте, чтобы не думать о себе. А Ким думал о Вадиме: «Такой молодой, совсем еще мальчик… В два раза моложе меня…»
Светов попробовал поднять руку с пистолетом, но только ухудшил положение: теперь уже ощущались не покалывания, а разряды, пронизывающие мозг. Перед глазами вспыхивали какие-то пятна, мигали извилистые линии.
Ким понял: еще несколько минут, и они погибнут. Он простонал:
— Что делать?..
Напрягая все силы, всю волю, Светов разжал пальцы и выпустил пистолет. Оружие с глухим стуком упало на фиолетовую почву. И неожиданно космонавт почувствовал некоторое облегчение. Уколы были уже не такими болезненными. Он мог двигать руками.
— Брось оружие, Роб, — произнес он.
А затем Вадим увидел: Светов делает что-то непонятное. Он поднял с почвы острый блестящий камень и привязал его к трубке ручного электробура. Получилось подобие первобытного топора. Затем направился к рощице причудливых безлиственных деревьев, растущих на берегу ручья. Застучал топор. Светов очистил стволы от веток и связал их.
— Зачем он это делает? — вырвалось у Вадима, и он быстро взглянул на Роберта: не улыбнется ли тот наивности вопроса?
— Кажется, понимаю! — воскликнул Роберт. — Он строит!
— Что строит?
— Плот или мост… А впрочем, это неважно.
Роберт хотел сказать еще что-то, но тут Светов позвал:
— Помогите!
Они подняли связанные черные бревна, подтащили к самому ручью и уложили так, что образовался мост.
«Что же будем делать дальше?» — хотелось спросить Вадиму, но он усилием воли сдержал себя и молчал.
Они ничего не делали. Стояли неподвижно. Фиолетово-красный туман обволакивал их, искажая очертания фигур.
Юноша услышал, как Роберт сказал Светову:
— Ты настоящий человек, дружище.
А это считалось в то время высшей похвалой.
— Ты правильно рассчитал, создав сначала орудие, а потом, с его помощью, мост. Они или те, кто управляют ими, не могут не понять этого…
Он еще не успел закончить фразу, как почувствовал: поняли. Покалывания сменились другими ощущениями. Словно легкие руки матерей прикоснулись к головам космонавтов. Будто ветерок березовых лесов долетел с Земли до этой чужой планеты. И Вадиму показалось, что он стоит на берегу изумрудного земного моря. Соленые брызги, и пена, и чайки, как белые молнии, и пронизанная золотом синь.
А радостное ощущение все нарастало, все ширилось. Оно подымало четверых людей на своих волнах, наполняло грудь, вдыхало силы в усталый мозг. И сквозь этот вихрь ликования прорывались ритмичные удары медного гонга. Но они звучали не в ушах, а где-то в нервах и крови. Казалось, что это звенит кровь. Они слышались все явственней, все четче.
Вадим понял: хозяева планеты говорят с ними. Он закричал:
— Светов, ты слышишь? Ты понимаешь, что они говорят?
— Да, — ответил Светов, и его голос звучал громче, чем обычно. — Они говорят: «Здравствуйте, создающие! Мы узнали вас!»
2
Они шли по фиолетовой почве, а впереди маячили две светящиеся фигуры с меняющимися очертаниями. Между фигурами и людьми был словно протянут невидимый канат. Люди не знали, почему и куда они идут. Просто они не могли не идти.
Миновали здание-навес с вращающимся зеркалом. Впереди виднелось еще несколько построек из пористых разноцветных блоков.
«Выходит, я был прав: эти расплывающиеся фигуры — не существа, а какие-то сложные аппараты, — подумал Светов. — Хозяева планеты должны быть чем-то похожи на нас, если живут в зданиях, похожих на наши».
Он не успел поделиться своими мыслями с товарищами, как из ближайшего здания навстречу землянам вышло двое. Они почти ничем не отличались от людей. И, что самое удивительное, их костюмы напоминали скафандры землян.
Не доходя до людей двух шагов, существа остановились. Рука одного из них поднялась в приветствии, и люди услышали слова на земном языке:
— Мы рады встрече с вами!
«Земляне! Но как они очутились здесь?» — промелькнула мысль у Вадима. Он бросился к ним, раскрыв объятия. Но существа отшатнулись и отступили.
— Осторожно, братья! Ведь мы — жители разных миров.
Вадим стоял пристыженный, не решаясь взглянуть на товарищей. Но никто из них не смеялся над ним.
Роберт подумал: «Они правы. Но почему мне это не нравится? И они сами…» Он не мог определить, что в облике встречных ему не пришлось по душе.
Светов внимательно присматривался к хозяевам планеты. Их лица отличались безупречностью линий и были похожи друг на друга, как лица близнецов. И рост у них был одинаковый.
«Лица слишком симметричны. И фигуры тоже. Вот что кажется нам необычным, — подумал Светов. — Значит ли это, что и по внутреннему строению они отличаются от нас? Возможно, и сердце у них расположено не слева, а посередине. Тогда и строение мозга должно отличаться…»
Он спросил:
— Как вы узнали наш язык?
— Аппараты-переводчики, встретившие вас, расшифровали те слова, которые вы успели произнести, составили код и передали нам.
«Этого было бы слишком мало, — подумал Светов. — И почему тогда они сразу не признали в нас разумных существ, когда мы включили радиоупоры?»
— Как называется ваша планета? — спросил Вадим.
— Называйте ее Дальней. Так приблизительно переводится это слово на ваш язык.
— Значит, вы, жители ее, называетесь дальнианами, — проговорил Светов. — А как звучат ваши имена?
— Его зовут Ул, а меня — А, — ответил дальнианин и, в свою очередь, спросил: — Земля похожа на Дальнюю?
Роберту не очень понравилось название планеты. Смутное беспокойство подымалось в нем.
— Может быть, вы устали? — спросил Ул. — Делаете немного отдохнуть?
Они повели землян в одно из зданий. Около него возвышался памятник. Он был похож на блестящую иглу, на конец которой было что-то насажено. Когда люди подошли совсем близко, то смогли различить на игле фигуру существа, напоминающего краба с граненой головой. Присмотревшись, Светов заметил, что «краб» одет в доспехи, что у него почти человечье лицо, только безносое.
«Раньше на этой планете жили другие разумные существа, — подумал Роберт, тоже внимательно изучавший «краба». — Возможно, их истребили эти…»
— Такими были наши предки, — послышался спокойный голос А, рассеивающий сомнения.
«Значит, эволюция и здесь шла путем отыскания формы человека? Неужели же самые ортодоксальные ученые и писатели правы? — думал Светов. — Впрочем, «здесь» еще не значит «везде». И почему обязательно это — результат эволюции? Как шло здесь к познанию разумное существо? Какими дорогами? И как шла вперед, в неизвестность, природа? Где их дороги пересекались, а где расходились — дороги хрупкого, но зрячего детеныша и слепой, но могучей матери?..»
Светов был уверен: чем скорее эти дороги разойдутся, чем скорее детеныш сумеет сам поставить цель и выбрать путь, тем будет лучше.
И еще он подумал, спросил себя: «Не подобен ли человек поводырю, что, повзрослев, ведет слепую мать, природу, заменяя ей глаза?»
Внезапно Светов почувствовал, что Улу нравятся его мысли. Он не мог бы объяснить, как Ул узнал его мысли и как сам он узнал, что они нравятся Улу. Он это почувствовал. Воспринял и еще более конкретное состояние Ула, его мысль: «А не сообщить ли ему всего?»
«Чего — всего? — начал тревожиться Светов. — А кому? Мне? Что же здесь скрыто от нас?»
Он почувствовал, что им всем еще не раз придется ломать головы над этой загадкой, от решения которой будет зависеть их… Жизнь? Или только выполнение миссии? Или и то и другое?
Он пока мог лишь задавать вопросы — и только себе. Но ответить на них он не мог…
От памятника люди повернули к зданию. Они подошли к самой стене. «А где же дверь?» — подумал Вадим и увидел, как в стене обозначился прямоугольник. «Открывается автоматически или нет?» Он поискал глазами на дверях ручку или кнопку на стене, и тотчас на дверях появилась ручка, а на стене у дверей — кнопка. Ул и А предложили:
— Входите.
«Однако один из них должен был бы войти первым», — подумал Ким.
«Как часто вежливость служит прикрытием», — Роберт посмотрел на Светова: что он решит?
Светов шагнул к дверям. Вадим, ожидавший, что он возьмется за ручку и распахнет дверь, увидел, как Светов сделал это, а Ким видел, что тот нажал на кнопку, и половинки двери медленно разошлись в разные стороны. Роберт потом клялся, что дверь поднялась вверх, как заслонка в плотине: а Светов, когда спросили у него, утверждал, что дверь была гофрированной и опустилась вниз.
Они бы очень удивились, если бы им сказали, что ошиблись они все.
Как бы там ни было, дверь была открыта, и земляне вошли в здание.
— Вы можете снять шлемы, — сказал А. — Здесь воздух почти такой же, как у вас на Земле.
Воздух здесь был действительно хорош. И он менялся. Вначале — дистиллированно прозрачен, пресен. Не было в нем тех чудесных примесей, которые придают аромат и неповторимость. Но вот Вадим вспомнил о земных лесах — и воздух наполнился душистым острым запахом хвои, легкой сыростью и свежестью, а когда Роберт подумал о теплом соленом бризе — неведомый ветер словно донес в это здание брызги моря.
Земляне прошли коротким коридором и очутились в огромном зале с прозрачной крышей. В нем стояло несколько столиков с удобными легкими креслами. «Совсем как в космовокзале», — удивился Ким и увидел картину на стене. Он подошел к ней поближе и застыл в изумлении. Это была картина из космовокзала: рыжий мальчишка держит в руках игрушечную ракету и смотрит в небо. Малыш присмирел на миг, его глаза слегка затуманились, но в согнутой для броска худенькой угловатой фигурке угадывается упорство.
— Ребята, смотрите, — сказал Ким и услышал удивленный возглас Вадима:
— Такая же картина висит в кабинете моего отца!
Миновали здание-навес с вращающимся зеркалом. Впереди виднелось еще несколько построек из пористых разноцветных блоков.
«Выходит, я был прав: эти расплывающиеся фигуры — не существа, а какие-то сложные аппараты, — подумал Светов. — Хозяева планеты должны быть чем-то похожи на нас, если живут в зданиях, похожих на наши».
Он не успел поделиться своими мыслями с товарищами, как из ближайшего здания навстречу землянам вышло двое. Они почти ничем не отличались от людей. И, что самое удивительное, их костюмы напоминали скафандры землян.
Не доходя до людей двух шагов, существа остановились. Рука одного из них поднялась в приветствии, и люди услышали слова на земном языке:
— Мы рады встрече с вами!
«Земляне! Но как они очутились здесь?» — промелькнула мысль у Вадима. Он бросился к ним, раскрыв объятия. Но существа отшатнулись и отступили.
— Осторожно, братья! Ведь мы — жители разных миров.
Вадим стоял пристыженный, не решаясь взглянуть на товарищей. Но никто из них не смеялся над ним.
Роберт подумал: «Они правы. Но почему мне это не нравится? И они сами…» Он не мог определить, что в облике встречных ему не пришлось по душе.
Светов внимательно присматривался к хозяевам планеты. Их лица отличались безупречностью линий и были похожи друг на друга, как лица близнецов. И рост у них был одинаковый.
«Лица слишком симметричны. И фигуры тоже. Вот что кажется нам необычным, — подумал Светов. — Значит ли это, что и по внутреннему строению они отличаются от нас? Возможно, и сердце у них расположено не слева, а посередине. Тогда и строение мозга должно отличаться…»
Он спросил:
— Как вы узнали наш язык?
— Аппараты-переводчики, встретившие вас, расшифровали те слова, которые вы успели произнести, составили код и передали нам.
«Этого было бы слишком мало, — подумал Светов. — И почему тогда они сразу не признали в нас разумных существ, когда мы включили радиоупоры?»
— Как называется ваша планета? — спросил Вадим.
— Называйте ее Дальней. Так приблизительно переводится это слово на ваш язык.
— Значит, вы, жители ее, называетесь дальнианами, — проговорил Светов. — А как звучат ваши имена?
— Его зовут Ул, а меня — А, — ответил дальнианин и, в свою очередь, спросил: — Земля похожа на Дальнюю?
Роберту не очень понравилось название планеты. Смутное беспокойство подымалось в нем.
— Может быть, вы устали? — спросил Ул. — Делаете немного отдохнуть?
Они повели землян в одно из зданий. Около него возвышался памятник. Он был похож на блестящую иглу, на конец которой было что-то насажено. Когда люди подошли совсем близко, то смогли различить на игле фигуру существа, напоминающего краба с граненой головой. Присмотревшись, Светов заметил, что «краб» одет в доспехи, что у него почти человечье лицо, только безносое.
«Раньше на этой планете жили другие разумные существа, — подумал Роберт, тоже внимательно изучавший «краба». — Возможно, их истребили эти…»
— Такими были наши предки, — послышался спокойный голос А, рассеивающий сомнения.
«Значит, эволюция и здесь шла путем отыскания формы человека? Неужели же самые ортодоксальные ученые и писатели правы? — думал Светов. — Впрочем, «здесь» еще не значит «везде». И почему обязательно это — результат эволюции? Как шло здесь к познанию разумное существо? Какими дорогами? И как шла вперед, в неизвестность, природа? Где их дороги пересекались, а где расходились — дороги хрупкого, но зрячего детеныша и слепой, но могучей матери?..»
Светов был уверен: чем скорее эти дороги разойдутся, чем скорее детеныш сумеет сам поставить цель и выбрать путь, тем будет лучше.
И еще он подумал, спросил себя: «Не подобен ли человек поводырю, что, повзрослев, ведет слепую мать, природу, заменяя ей глаза?»
Внезапно Светов почувствовал, что Улу нравятся его мысли. Он не мог бы объяснить, как Ул узнал его мысли и как сам он узнал, что они нравятся Улу. Он это почувствовал. Воспринял и еще более конкретное состояние Ула, его мысль: «А не сообщить ли ему всего?»
«Чего — всего? — начал тревожиться Светов. — А кому? Мне? Что же здесь скрыто от нас?»
Он почувствовал, что им всем еще не раз придется ломать головы над этой загадкой, от решения которой будет зависеть их… Жизнь? Или только выполнение миссии? Или и то и другое?
Он пока мог лишь задавать вопросы — и только себе. Но ответить на них он не мог…
От памятника люди повернули к зданию. Они подошли к самой стене. «А где же дверь?» — подумал Вадим и увидел, как в стене обозначился прямоугольник. «Открывается автоматически или нет?» Он поискал глазами на дверях ручку или кнопку на стене, и тотчас на дверях появилась ручка, а на стене у дверей — кнопка. Ул и А предложили:
— Входите.
«Однако один из них должен был бы войти первым», — подумал Ким.
«Как часто вежливость служит прикрытием», — Роберт посмотрел на Светова: что он решит?
Светов шагнул к дверям. Вадим, ожидавший, что он возьмется за ручку и распахнет дверь, увидел, как Светов сделал это, а Ким видел, что тот нажал на кнопку, и половинки двери медленно разошлись в разные стороны. Роберт потом клялся, что дверь поднялась вверх, как заслонка в плотине: а Светов, когда спросили у него, утверждал, что дверь была гофрированной и опустилась вниз.
Они бы очень удивились, если бы им сказали, что ошиблись они все.
Как бы там ни было, дверь была открыта, и земляне вошли в здание.
— Вы можете снять шлемы, — сказал А. — Здесь воздух почти такой же, как у вас на Земле.
Воздух здесь был действительно хорош. И он менялся. Вначале — дистиллированно прозрачен, пресен. Не было в нем тех чудесных примесей, которые придают аромат и неповторимость. Но вот Вадим вспомнил о земных лесах — и воздух наполнился душистым острым запахом хвои, легкой сыростью и свежестью, а когда Роберт подумал о теплом соленом бризе — неведомый ветер словно донес в это здание брызги моря.
Земляне прошли коротким коридором и очутились в огромном зале с прозрачной крышей. В нем стояло несколько столиков с удобными легкими креслами. «Совсем как в космовокзале», — удивился Ким и увидел картину на стене. Он подошел к ней поближе и застыл в изумлении. Это была картина из космовокзала: рыжий мальчишка держит в руках игрушечную ракету и смотрит в небо. Малыш присмирел на миг, его глаза слегка затуманились, но в согнутой для броска худенькой угловатой фигурке угадывается упорство.
— Ребята, смотрите, — сказал Ким и услышал удивленный возглас Вадима:
— Такая же картина висит в кабинете моего отца!