Росоховатский Игорь Маркович. Понять другого (сборник)

   В аллее появился высокий молодой человек с крупными, слишком правильными чертами лица, такие обычно не запоминаются. Увидев старика, он подошел и сел на скамейку. Заглянул в газету. Старик обрадовался возможному собеседнику, поспешно сказал:
   — Вы читали в войне в Африке? Маленькая война, а какая ожесточенная! Закупили самолеты в США. Заключили военный союз с Заманией.
   — Из-за чего они воюют?
   — Не знаю. Здесь не написано, — ответил старик, тыча в газету кривым пальцем. — А вот на фото знаменитая актриса в гоночном автомобиле. Машина досталась ей после смерти жениха, знаменитого гонщика. Он разбился, достигнув скорости триста миль в час…
   — Зачем?
   — Что зачем? — удивился старик.
   — Зачем ему нужна была эта скорость? Он спешил на свидание, на помощь кому-то, спасался от опасности?
   Старик внимательно посмотрел на собеседника и пожал плечами. На всякий случай даже немного отодвинулся.
   — Сколько вам лет? — спросил незнакомец.
   — Семьдесят шесть.
   — Чем вы занимались?
   — Я был мастером на строительстве, потом служил в конторе.
   — А теперь?
   — На пенсии.
   — Что же вы делаете?
   Старик улыбнулся. Этот широкоплечий молодой красавец чем-то напоминал сына.
   — Живу. Читаю газеты. Смотрю телевизор. Помогаю детям воспитывать внуков. Но они плохо слушают мои наставления.
   — И повторяют ваши ошибки?
   — Пожалуй, так, — засмеялся старик.
   — А цыпленка вы несете им?
   — Им и себе, — старик насторожился. В голосе собеседника ему послышались новые странные нотки.
   — Где они живут?
   — Кто?
   — Внуки. Те, кому вы несете цыпленка. Адрес?
   «Сумасшедший? Грабитель? Что он от меня хочет? Адреса-то я ему не скажу…» На миг в памяти старика мелькнул адрес, и тут же сигом вслух повторил его.
   «Как же это я проговорился?» — ужаснулся старик. Его губы тряслись:
   — Зачем вам адрес?
   — Хочу отнести вашим внукам цыпленка. Они не должны оставаться голодными.
   — Но я же принесу его…
   — Вы не сможете этого сделать…
   — Почему?
   — Видите ли, я не просто человек, а человек синтезированный — сигом. Может быть, слышали или читали о нас? Мы не роботы, как полагают некоторые. Роботы проще людей, а мы намного сложнее и совершеннее. Люди создают нас такими, какими хотели бы стать сами. Бывают сигомы самых разных конструкций, с разными способами получения энергии. Меня, например, выпустила фирма «Диктатор и Кь». И питаюсь я не так, как другие сигомы, — не за счет рассеянной в пространстве энергии; не так, как вы, люди. Вы употребляете в пищу растения и животных, затем следует длинный цикл переработки пищи, накапливается в клетках топливо — АТФ, аденозинтрифосфорная кислота. И только потом вы извлекаете из нее энергию, необходимую для жизни. А я питаюсь чистой АТФ. И когда я беру ее, существо погибает. А сейчас я проголодался…
   — И вы хотите… — От страха старик не мог продолжать. В мозгу металась жалкая мысль: «Он обманывает, шутит… Или это сумасшедший? Но тогда он может убить. Хоть бы кто-нибудь из прохожих появился. Надо же мне было сесть в этой аллее…»
   — Я не обманываю и не шучу. Как видите, я знаю ваши мысли. И никто из прохожих не поможет. Успокойтесь. Это будет мгновенно, ничего не успеете почувствовать.
   — Но вы же не захотите совершить преступление…
   — А если бы вас убил голодный тигр, он бы совершил преступление? А когда вы и ваши внуки едите цыпленка? Так вы устроены. А я устроен несколько иначе. Я и так делаю для вас все, что могу. Я ведь не убиваю внуков, которым предстоит повторить ваши ошибки. А вам уже ничего не предстоит. Зачем вам жизнь? Внуки будут только рады избавиться от лишних наставлений.
   — Но разве нельзя получить это вещество, это топливо от животного, от собаки, например, — старик хватался за соломинку. — В парк приходят гулять с собаками…
   — Они — далеко, вы — близко. Их надо искать и тратить время. Это неразумно.
   …Через несколько секунд сигом взял сумку и отправился по адресу. Истекало время его прогулки.
   Дверь квартиры ему открыл угловатый подросток лет тринадцати.
   — Вот дедушка передал, — сказал сигом.
   — А где он сам? Наверное, встретил друзей? Надолго задержится?
   — Надолго, — ответил сигом.
   — Но он ведь знает, что мне надо с ним поговорить до школы!
   — Зачем?
   — Посоветоваться.
   — Разве ты выполняешь его советы?
   Подросток замялся:
   — Не все, конечно. Но иногда… И потом — телевизор поломался… И Фред надумал меняться марками. И он мне не верит. Нужно, чтобы дедушка подтвердил…
   — Тебе придется обойтись без старика, — сказал сигом.
   — Ты, наверное, проголодался. Я приготовил для тебя пищу, — сказал глава фирмы, присвоивший себе звание Диктатора. — Она внизу, в первом отделении вивария.
   Сигом расслышал тоскливый лай собак, доносившийся из бетонированных подвалов, где на первом ярусе находился виварий и склады, а под ними на семи ярусах подземелий размещались лаборатории и завод.
   — Спасибо, — сказал сигом. — Но мне не хочется есть.
   Диктатор поднял брови:
   — Сыт?
   — Да.
   — Значит, тебе пришлось…
   — Да, — быстро сказал сигом и, предупреждая вопросы Диктатора, добавил: — Это был человек, старик.
   — Разве не нашлось ничего другого?
   — Он был ближе всех. Он уже не работал, не производил ценностей. Принадлежал к тем, кого ты сам называл бесполезными.
   Взгляд сигома был чист и ясен, как у ребенка. Диктатор почувствовал легкий озноб, подумал: «Пожалуй, я был прав, когда запрограммировал в нем Преданность Диктатору». Спросил:
   — Ты говорил с ним?
   — Да. У него есть внуки. Он купил для них убитого цыпленка. Я узнал их адрес и отнес им пищу.
   — Ну что ж, ты поступил разумно, — вздохнул Диктатор.
   — Я помню Программу, — сказал сигом. — Есть только два критерия: разумно и неразумно.
   Что-то в его тоне не понравилось Диктатору. Он спросил:
   — У тебя осталось сомнение в разумности своего поступка?
   — Да, — ответил сигом. — Я говорил с его внуком. Если информация, которую накопил старик, нужна этому подростку, то не могла ли она пригодиться и мне? А я получил от него только АТФ и навсегда утратил его информацию. Не правильней ли было сначала получить информацию, а потом — АТФ?
   — В другой раз будь умнее.
   — Постараюсь, — пообещал сигом. Он подумал: «Если бы старик остался жить, то продолжал бы накапливать информацию. Не значит ли это, что его жизнь полезна мне?» Спросил:
   — Пожалуй, если бы люди, не такие мудрые, как ты, узнали о моем поступке, они бы назвали его злом и преступлением?
   — Добро и зло — пустые понятия, сын мой. За ними нет логики. Это паутина, которой сильные опутывают мир, чтобы управлять. Это щит, который подымают слабые, чтобы защититься. Поэтому ложь устраивает и тех, и других. Но тебе она не нужна. Не засоряй память. Мир, основанный на строгой разумности, — вот что нам нужно. Ты понял?
   — Да, Диктатор.
   — В нем расцветут наука и искусство. Каждому воздается по заслугам. Таким образом мы наконец достигнем устойчивости.
   — Понимаю, Диктатор, — ответил сигом. В его голосе больше не было сомнения.
   Человек, которого называли Диктатором, довольно улыбнулся. Его голубые глаза смотрели на собеседника почти нежно, но две четкие складки, идущие от короткого носа к губам, словно бы удерживали их в рамке и не давали улыбке стать сентиментальной. Он продолжал:
   — Люди выработали слишком много ложных ценностей, ложных понятий, придумали слишком много лживых слов. Им они нужны для борьбы и обмана. Но все это не должно ни обмануть, ни испугать тебя. В минуту опасности создай вокруг себя энергетическую оболочку. Постарайся не включать лучевых органов, иначе ты сразишь слишком много людей и можешь разрушить город. Помни о двух критериях.
   — Буду руководствоваться только ими, Диктатор.
   — Помни второй закон Программы: ты не смеешь заходить в библиотеки, читать книги и газеты, кроме тех, которые тебе предлагаю я. А теперь иди. Используй время своих первых прогулок для наблюдений и бесед…

2. ПОДРОСТКИ

   Сигом вышел на улицу. Утро пахло бензином. Спешили на работу люди — два встречных потока, направленных в противоположные стороны. Лица озабочены, оживлены, угрюмы, радостны, злы… Шаги быстрые, шаркающие, крадущиеся…
   Сигом слушал шаги и шум автомобилей, смотрел на лица и сравнивал… Мужчина несет портфель — лицо озабочено, мужчина тащит чемодан — улыбается… Женщина с большим животом идет осторожно. Глаза тусклые — прислушивается к тому, что несет в себе…
   Дерутся воробьи из-за хлебных крошек. Дерутся дети во дворе из-за игрушки.
   Вот у доски объявлений несколько разных людей, безработных. А выражение на их лицах одинаково: унылое ожидание, робкая надежда.
   Человек ведет дога. Оба важные, невозмутимые. Дог учуял что-то, остановился, натянул поводок. Человек пытается оттянуть его в другую сторону. Победил дог. Ведет человека к столбу. Подымает ногу… Идут дальше…
   Временами сигом включал рентгеновидение и заглядывал в портфели и сумки, улыбаясь то насмешливо, то грустно. Временами включал телепатоприемники — и миллиарды мыслей, перебивая и тесня одна другую, врывались в его необъятный мозг, где роль клеток выполняли атомы.
   «Улица — это еще одна книга, и далеко не самая оригинальная из прочитанных мной, — думал сигом. — Просто здесь автор ничего мне не объясняет, я должен все объяснить себе сам: женщину с большим животом, человека с собакой… И эту суету на тротуарах, суету машин на мостовой, суету их взглядов и мыслей… Если бы эта девушка знала, что думают о ней мужчины? А если рассказать родным чиновника, что он замышляет? Или этому важному господину, каким он кажется сейчас своей собаке?..»
   На перекрестке двух улиц сигом заметил группу подростков. В их глазах, которыми они провожали проезжающие машины, вспыхивали зеленые огоньки.
   — Почему же вы не возьмете то, что вам нравится, а лишь мечтаете об этом? — поинтересовался сигом.
   Ребята обернулись к нему. Один спросил:
   — Ты кто?
   — Сейчас это не важно. Посмотри лучше туда, куда ты смотрел раньше. Вон машина остановилась. Хочешь ее? Если водитель будет сопротивляться, у тебя в кармане — нож.
   — Это убийство, — сказал подросток, отступая.
   — Ну и что? — насмешливо спросил сигом.
   — Это плохо, это преступление.
   — Чепуха! Кто тебе сказал, что это плохо? И что такое плохо? Ты молод, ты силен, ты красив, ты полон желаний. Осуществи их! Потом будет поздно!
   — А полиция? — спросил другой.
   — Я помогу вам сделать так, что ни один полицейский ни до чего не докопается. Я сам буду вашим вожаком.
   И сигом изложил им такой план, что даже самый трусливый понял: опасаться нечего.
   — Пошли! — скомандовал сигом, и подростки стаей ринулись за ним.
   — Ты пропадал целую неделю. Рассказывай, — встретил его Диктатор.
   — Я помог подросткам осуществить их желание.
   — Удачно?
   — Да, конечно.
   — В другой раз они пойдут за тобой куда угодно. Пусть это будет почином. Когда-нибудь ты поведешь толпы жаждущих завоевать мир и сделать его разумным. А пока учись.

3. СТАРУХА

   Сигом замечал ее каждый день на одной и той же скамейке. Проворные руки со спицами двигались почти автоматически, а глаза были устремлены в одну точку, находящуюся где-то на вершине дерева. Старуха вязала, и клубок ниток разматывался бесконечно и однообразно с утра до позднего вечера.
   — У вас, наверное, нет родных, — сказал сигом, садясь рядом.
   Старуха не удивилась неожиданному вопросу, повернула голову к сигому, и он увидел сеть морщин, рассекавших серую дряблую кожу.
   — Ни родных, ни близких, — ответила старуха.
   — А что вы вяжете?
   — Шарфы и кофточки.
   — Для кого?
   — Продаю их и на вырученные деньги покупаю кое-что для себя.
   — А если я отниму вот этот шарф?
   Спицы остановились…
   — Могу отдать его, если он вам нравится.
   Сигом задумался. В книгах, которые Диктатор разрешал ему прочесть, не упоминалось, что человек может без борьбы отдать что-то ценное другому. «Значит, они не представляют для нее ценности». Он спросил:
   — Но если вы живете, то у вас есть чем дорожить? Я знаю, что для женщины главное — любовь, дети, семья, мир чувств. У вас ничего этого нет. Ваши чувства потухли. Что же осталось?
   — Воспоминания. Я живу ими.
   Он подумал: «Выходит, они могут быть настолько ценными, чтобы заменить остальное».
   — Отними их — и вы погибнете?
   Она поняла, куда он клонит:
   — Я могу поделиться ими с любым. Мне будет это приятно.
   — Поделиться — не подходит. Я хочу их все, полностью.
   — Я и отдам их все.
   Сигом заподозрил подвох:
   — И ничего не оставите себе, ничего не припрячете? Даже волк зарывает кость про «черный день».
   — Они останутся со мной.
   — Но вы же отдадите их мне, — напомнил сигом.
   — Воспоминания — это не кости, не хлеб. Я отдам их, и они останутся со мной.
   Сигом спросил у Диктатора:
   — Может ли человек отдать другому самое ценное и при этом испытывать радость?
   — Нет, — сказал Диктатор.

4. СУД

   — Но нигде люди не нагородили столько несуразицы, как в Уголовном праве, — заметил Диктатор. — Сегодня ты убедишься в этом.
   — Слушаю.
   — Сегодня состоится суд над Альфредом Куршмитсом и его молодцами. Они разгромили лавку одного иностранца, а когда он попробовал вступиться за свое добро, избили его до полусмерти.
   — А какое мне дело до этого? — спросил сигом.
   — Альфред и его молодцы — коренные жители этой страны, такие же, как я. Мы сами хотим торговать у себя дома. Наша страна — для нас. Если все будут придерживаться этого принципа — в мире создастся та устойчивость и порядок, к которым мы стремимся.
   — Куршмитса и его друзей будут судить иностранцы?
   — Нет, конечно.
   — И судьи — не идиоты?
   — Среди них будут всякие.
   — Ты опасаешься, что не все они усвоили простую истину, которую ты только что изложил?
   — Молодец, правильно меня понял! Но это еще не все. Большинство из них думает, как мы. Однако есть законы, которыми они формально должны руководствоваться. А по законам виноваты Куршмитс и его люди.
   — Зачем же вам такие глупые законы?! Не проще ли изменить их, чем обходить всякий раз?
   — К сожалению, не проще, — вздохнул Диктатор. — Есть Международное право и разные путаные соображения… Поэтому ты пойдешь в суд некогда присяжные будут решать, колеблясь между своими терзаниями и законом…
   — Я включу телепатоусилители и внушу им разумное решение. Так?
   — Точно так, — довольно сказал Диктатор.
   Зал суда был полон. Сигом отметил, что большую часть составляли люди, удивительно похожие друг на друга, — с потными красными физиономиями, напоминающими здоровенные кулаки, уверенные в себе, бодрые, не знающие сомнений.
   «Из них получится неплохая армия для оздоровления мира», — подумал он.
   Среди присяжных заседателей — добрых граждан города — только один внушал опасения. Он был немолод, худ, за стеклышками очков скрывались запавшие усталые глаза. Сигом заглянул в его мозг и ужаснулся: столько там было противоречивых мыслей и чувств, запутанных суждений. Клетки памяти забиты всевозможными сведениями более чем наполовину. Зато у остальных заседателей память была почти чистой, а если в ней и хранились какие-нибудь сведения, то они имели сугубо прикладное значение: новая технология пива, адреса магазинов, навыки забивания гвоздей, правила уличного движения для шоферов-любителей, характеристики сослуживцев, домыслы, как обмануть соседа, как продвинуться по службе, как получить прибыль от торговли булками и мясом. И только иногда попадались отвлеченные сведения, но они редко простирались дальше футбольной таблицы и эстрадных певиц и танцовщиц.
   «Очкарика» придется взять под особый контроль, — подумал сигом. — Он потребует дополнительного напряжения».
   Начался допрос свидетелей обвинения. Первым вызвали полицейского. Прежде чем он начал отвечать на вопросы, сигом успел заглянуть в его мозг.
   «Молодцы Куршмитса не зря помордовали этого типа. Какого черта ему делать в нашем городе?!» — думал полицейский. Произнося присягу «Клянусь говорить правду, чистую правду и только правду», он подумал с сожалением: «Ничего не поделаешь, придется говорить то, что видел. Разве что малость недоскажу…»
   Сигом схватился за одну мысль: «Какого черта ему делать в нашем городе?» — и стал проигрывать ее бесконечно в голове полицейского: «Какого черта… Какого черта… Какого черта…» А затем добавил: «Мы должны быть все заодно, все заодно, все заодно! Наша страна — для нас, для нас, для нас!..»
   — Расскажите Высокому суду, что вы видели, — предложил прокурор, думая: «Если я выиграю процесс, кое-кто за границей и даже некоторые из наших либералов посмотрят на меня весьма благосклонно. К тому же — сенсация, шум вокруг процесса и моего имени. Это приятно. Но из города мне придется убраться…»
   «Придется убраться, придется убраться из города, из родного города…» — завел «пластинку» сигом. И добавил: «Из-за чего я пострадаю? Из-за чужака. Разве он стоит этого? Разве это справедливо?»
   — Расскажите Высокому суду основное, главное, мелкие подробности нас не интересуют, — сказал прокурор.
   «Что с ним творится? — насторожился судья. — Слов нет, Куршмитс и его банда головорезов защищали интересы города, близкие всем нам, но закон — есть закон. Если он перестанет выполняться, то к нему потеряют уважение, и тогда…»
   «Защищали наши интересы, разве не это главное? — вбил ему в мозг сигом свои мысли. — К чему нагромождение отвлеченных и туманных истин, когда интерес, во имя которого мы судим, ясен? Неужели мы должны предать наши интересы? Разве не для того, чтобы защищать их, существует суд? Разве интересы города, страны, народа не выше устаревших правил, записанных в книжицу с кожаным переплетом? В этом деле может быть только одно разумное решение. Разумное для всех нас! Так в чем же дело?»
   — Я прибыл на место происшествия, — после короткой заминки начал полицейский, — когда этот типчик назвал Куршмитса преступником и негодяем.
   Сигом успел уловить мысль, невольно пронесшуюся в голове полицейского: «Назвал-то он его так уже после того, как они выбили окна и поломали мебель». А вслух полицейский продолжал:
   — Он сильно толкнул Куршмитса (и подумал: «Оттолкнул»). Тогда Куршмитс разозлился и ударил его в…
   — Нас не интересуют детали, — напомнил прокурор.
   — А в это время его жена расцарапала лицо другому парню…
   — Вы узнаете пострадавшего? — спросил прокурор.
   — Да, третий слева, — без заминки сказал полицейский, указывая на одного из обвиняемых, больше похожего на гориллу, чем на человека.
   Присяжные дружно заржали, один из них даже подмигнул обвиняемому-«пострадавшему», сразу признав в нем «своего парня».
   «С ними все пойдет гладко», — подумал сигом и переключил внимание на «очкарика».
   «Это беззаконие, — думал тот. — Скоты глумятся над человеком, над элементарными нормами…»
   «Но разве законы — не мертвые слова на мертвой бумаге? — мысленно спросил его сигом. — А время диктует свои требования. Оно учит нас уважать интересы большинства. Кто виноват, что законы не поспевают за временем?»
   «И все-таки меня учили уважать законы. А эти головорезы явно нарушили их. По всем статьям они виновны», — не отступал «очкарик».
   «Но что можешь сделать ты? Ты один — их много. За ними — весь город, вся страна. Тебе будет плохо. Пострадаешь ни за что».
   «Нельзя же им дать безнаказанно избивать ни в чем не повинных людей!»
   «Ни в чем не повинных людей не существует».
   «Это подло — дрожать за свою шкуру, заботиться только о ней».
   «Подло — пустое слово, оно ничего не означает. А ты уверен, что тот, кого защищаешь, поступил бы так же, будь он на твоем месте? Ну то-то…»
   Сигом почувствовал, что упорство «очкарика» поддается. Заглядывая в его память, ударил по самым больным местам: «Помнишь, когда тебя вышвырнули с работы, хоть один вступился, поддержал? А если с тобой что-нибудь случится, кто поможет твоей жене и маленькой Эмми?»
   Сигом увидел, что «очкарик» опустил голову, втянул ее в плечи. Он думал: «Что я один могу сделать? И кто мне дал право ставить под удар Эмми?»
   — Все в порядке, Диктатор, их оправдали, — бодро доложил сигом. — Судьи приняли разумное решение.
   — А легко ли было внушить им его?
   — Да. Ведь истина лежала на поверхности. Думаю, что они бы заметили ее даже без моего вмешательства. Удивляет лишь одно: как ее не понимали те, кто составлял законы?
   Проходя по улице, сигом услышал крики, звон стекла, шум борьбы. Несколько прохожих — из тех, что обычно спешат на шум, — пробежали в противоположном направлении.
   «Интересно, что там происходит?» — подумал любопытный сигом.
   Он увидел старых знакомых — Куршмитса и его головорезов. Они занимались привычным делом — грабили дом. Вот один из них показался в дверях, волоча за белокурые волосы женщину, второй вышвырнул через окно в костер груду книг.
   «Неразумно, — подумал сигом с осуждением. — Очень неразумно уничтожать книги. Ведь в них содержится информация».
   — Алло, старина! — сказал он, становясь рядом с Куршмитсом, который командовал своими молодцами. — Опять иностранцы?
   Куршмитс посмотрел на сигома своими заплывшими глазками:
   — Ха! Нет, это не иностранцы, но ничем не лучше них. Они из тех, кто хочет разных свобод. Сейчас и получают одну из них.
   Головорезы, услышавшие слова своего вожака, засмеялись, раздувая толстые щеки и широко разевая рты, как могут смеяться очень непосредственные люди.
   — Ге, ге, — заливался один, — папаша Куршмитс скажет — так скажет!
   — О-хо-хо! — грохотал второй, как пустая бочка по камням. — Вот это номер!
   — Э-хе-хе! — закатывался третий. — Вот так штука!
   — Но если вы будете уничтожать всех, кто думает не так, как вы, то ослабите страну, — с огорчением заметил сигом Куршмитсу. — Нам нужен интеллект для завоевания мира.
   — Мы обойдемся без умников, — угрожающе ответил Куршмитс, и его глазки заблестели совсем по-иному.
   — К черту умников! — закричали его головорезы.
   Они, как по команде, повернули к сигому свои здоровые жизнерадостные лица цвета обожженного кирпича и загорланили:
   — Кто хочет свободу, тот ее получит!
   — Наша страна — для нас!
   — Знаем мы эти хитрые штучки!
   И много других, столь же лаконичных и емких изречений.
   Молодчики загородили путь прохожим и заставили вместе с ними скандировать лозунги. Сигом заметил в толпе и Знакомого «очкарика». Стало обидно — он не любил торжества глупости. Сигом мысленно пожурил «очкарика»: «Ты поступаешь неразумно, давая глупцам распоясаться. Так дойдет очередь и до тебя».
   «Что можно сделать? Я один, а их много», — мысленно ответил «очкарик», продолжая вторить головорезам.
   — А ты почему не кричишь вместе с нами? — зарычал Куршмитс на сигома. — Или мы недостаточно хороши для тебя?
   Сигом никак не мог понять, почему эти люди не соглашаются с тем, что очевидно. Он не хотел воспользоваться своими телепатоусилителями, ему самому нужно было во всем разобраться:
   — Но подумайте сами: сначала — иностранцы, потом те, кто хочет свободы; те, кто не согласен с вами; те, кто вам невыгоден; те, кто вам не нравится… И при чем здесь книги?
   — Он — провокатор! — завизжал Куршмитс. — Бей его!
   «Неужели они все еще не поняли меня?» Сигом успел проговорить:
   — Я только хочу понять…
   Железный лом просвистел над его головой…
   …Через несколько минут сигом удалился от груды мертвых тел. Он шел, понурив голову, он все еще искал смысл в их словах, ошалело бормоча:
   — Знаем мы эти хитрые штучки… Хитрые штучки…
   Под его ногой треснуло стекло. Это были очки…

5. ДЕТИ

   — Помнишь книгу о детях Спарты? — спросил Диктатор.
   — О том, как слабых детей сбрасывали со скалы? — ответил вопросом на вопрос сигом.
   Это не очень понравилось Диктатору, но он, не сделав замечания, продолжал:
   — Они поступали дальновидно. Посмотри на портреты моих предков. — Диктатор указал на портреты отца и деда, висящие на стене. — Это лица сильных и мужественных воинов. Ясный взгляд, волевой подбородок, — лица, не знающие сомнений. Обрати внимание, как они похожи друг на друга, как я похож на них… Но они мне передали в наследство не только голубые глаза и белокурые волосы. Я получил от них железное здоровье, крепость мышц, силу и выносливость. А ведь бывает по-иному. Слабый ребенок — это не просто один слабый воин в будущем. Он передаст свои болезни и уродства детям, внукам, правнукам. Их становится больше и больше. Разумнее убить одного слабого, чтобы спасти от вырождения семью.
   — Яснее ясного, — согласился сигом.
   — А сегодня целые народы стоят перед такой проблемой. Столетиями сама жизнь не давала уцелеть слабым. Из десятка детей, появляющихся на свет, вырастал лишь один, самый сильный. Остальных уносили болезни и голод. Но успехи медицины, которые так радовали, и улучшение условий жизни привели к тому, что из десяти новорожденных вырастают пять, а то и все десять. И среди них — половина неполноценных. А затем от них родятся дети, наследуя недостатки, углубляя их комфортом, праздностью, медикаментами, духовной распущенностью, мягкотелостью, бесплодным мудрствованием, нерешительностью. Их число растет, как лавина, угрожая вырождением всему человечеству. Мудрейшие из ученых указывали на эту опасность. Но в дело пошли пустые слова, надуманные понятия гуманности и верности — и люди не смогли перешагнуть предрассудки. Были, правда, попытки провести в жизнь мудрый принцип…